Оглавление

Посвящается П. Р. Спасибо, что ты рядом.

Пролог

Тени плясали сквозь листву ясеня, путаясь в звездной пыли. За ней гнались. Она бежала прочь от костра, ныряя в подземные коридоры лисьих нор. Шерсть вздыбилась. Бабка предупреждала, что в полночь к озеру ходить нельзя, вода манит, подойдешь — и она пошлет тебе дурные сны. Или не сны, а дурных людей. Или фантомов. Она и сама не знала, что увидела в кустах терновника. Может быть, это был утопленник? Их она не боялась. А вот людей… Людей лиса не выносила.

Рыжий пушистый хвост сверкал во тьме огненным вихрем, ловкие лапы отталкивались от земли, вырывая когтями траву. Давно она не бегала так быстро. Последняя охота была месяц назад, тогда она гналась за зайцем, а теперь кто-то преследовал ее. Человек. Утопленники так не пахнут.

Теперь Лиса стала добычей. А это неправильно.

Она свернула на заячью тропу и бросилась в кусты. До рассвета оставалось пару часов, небо стало прятать звезды. Нужно успеть добраться до дома и запереть двери, взять в руки оружие получше клыков и когтей. Никто не знал, где живет лиса кроме, пожалуй, одной, той, что носила красную юбку и пахла медом. Но она не бегала так быстро и никогда не делала из Лисы добычу. Иногда к ней заходили путники, но в эти моменты Лиса пряталась за другим лицом, более старым, чем ее собственное. Она скрывала свои глаза от всех, и никому не удавалось ее узнать.

Лиса знала, что сегодня к ней явятся в гости. Прошлой ночью, перед Мабоном, ей снилось, что она была костром в снежном Йольском лесу. Хлопья слипшихся снежинок кружились в воздухе и медленно, будто играя с ветром, опускались на землю. Она всегда знала: когда на осеннее равноденствие снится зима — листья опадут и деревья уйдут в спячку через неделю, а темные времена наступят на пятки. Сентябрьский ветер зашепчет о холоде и смерти в не закрытые ставни раньше положенного — еще до прихода Самайна.

Во сне она дразнила падающий снег языками пламени. Не подпускала близко, превращала в воду — капли кипели, Лиса жадно проглатывала их раскаленными углями. Не удивительно, даже ранняя зима никогда не помешала бы ее лесной жизни и повседневным делам. Слишком многое нужно успеть до зимы. Слишком многое в мире еще не выровнялось, слишком многое нужно было исправить: поменять в колесе спицы, смазать маслом, чтобы оно в конце концов встало в колею и докатилось до весны.

Пока она думала о своей неприкосновенности, среди спящих елей и сосен промелькнули серые хвосты. Волки. Целой стаей они крались к костру. Осторожно, боясь обжечься. Зачем им сюда соваться, если они боятся огня? Неужели теплые шерстяные шубы больше не грели их, и даже волки не успели подготовиться к быстро наступающим холодам?

Тогда Лиса поняла: нет, они не хотели подходить близко.

Потому что среди них был белый, почти исполинских размеров волк, с густой шерстью, в которой запутались снежинки, искрящие на солнце. Серая стая травила изгоя, оттесняла его к костру. Волк скалился на своих братьев и медленно отступал к пламени, рычал и запугивал, но их было больше. И большинство не соглашалось с кровной связью между ними и этим… Лишним. Непохожим на них. Они боялись его, их отличий с ним: боялись его размеров, его когтей, его снежной масти. Все это было чуждо братьям. Ты — не наш.

Лиса могла понять решения серых, но сердце болело за прекрасного гонимого отверженца.

Волк остановился и осмотрел своих братьев в последний раз, прощаясь с ними. Взгляд его синих глаз таил в себе зиму, замерзшие озера, темные ночи и ледяные неизвестные людям океаны. Сам Йоль был в этом изгнаннике.

Волк поднял морду, осмотрел озаренный солнцем небосвод и взвыл. И от этого воя внутри задрожало. В нем было все — боль потери, несправедливость мира и утрата дома. Крах всего, что когда-либо было в его жизни. Своим воем он звал саму смерть, чтоб та вышла к нему навстречу, оставила калитку нараспашку и забрала его с собой, в маленькую хижинку на окраине леса.

И с воем волк бросился в огонь. И Лиса приняла его в свои объятия.

Думая о своем сне, Лиса в один прыжок пересекла порог дома и захлопнула дверь уже человеческой рукой, с тонким бледным запястьем и маленькой аккуратной ладонью.

Она опустила засов, запираясь в своем убежище, оставляя незваного гостя одного в мрачном ночном лесу, и ушла готовиться к визиту, чтобы встретить незнакомца так, как полагается любой ведьме, на чью территорию зашли без приглашения.

***

Ему казалось, что он бежал за проклятой Лисой уже целую вечность, пока сквозь желтую листву осенних кленов не увидел свет свечи в окне маленькой хижины. Весь плащ был в колючках терновника, даже волк, изображенный на спине в фамильном гербе, казалось, выл от боли, ладони садили от ударов веток. Лес не хотел пускать его вслед за чародейкой, или сама чародейка оставляла ему препятствия — этого он не знал. Наверняка, ведьма встретит его не хлебом и солью, но он был готов к любому исходу, даже самому неприятному. Ему был нужен разговор с Лисой. Прямо сейчас.

Долго стучать не пришлось. Дверь распахнулась, и свет лампадки, которую колдунья держала в руках, ослепил гостя. Только через пару минут он смог разглядеть ту, за которой гнался.

Яркие рыжие волосы волнами струились по хрупким маленьким плечам. «Та самая» чародейка оказалась юной хрупкой девушкой. Холодные зеленые глаза рассматривали его враждебно. «Тебя здесь не ждали», — читалось во взгляде. Россыпь веснушек созвездиями лежала на вздернутом маленьком носу. Ведьма была разъярена. Такая у нее была ухмылка. Нерадостная. Злая.

Гость за секунду почувствовал страх и чувство вины. Дэви предупреждала, что первые слова будут самыми важными. От них зависит, состоится ли разговор или юноша пропадет в Заговоренном лесу навсегда. Она говорила, что чародейка не рада незваным гостям, которые приходят к ней со своими целями, стоит ей только увидеть твои глаза — и она уже будет знать, зачем ты пришел и что хочешь от нее получить. Важно лишь то, как ты об этом скажешь. Только словами можно ее зацепить.

Но подготовленная речь, как назло осталась на берегу озера, где началось преследование. Он стоял и молчал, а глаза щипало от слез. На языке вертелась сотня тысяч слов, которые он мог бы сказать, но все они казались глупыми, пустыми, не цепляющими. Внутри все сжималось от осознания, что вот он, глупый юный принц, переступил порог смерти, даже не переступив порог долгожданной хижины, к которой шел уже несколько месяцев, сбежав из дома. И умрет он в детстве, так никогда и не повзрослев, где-то на краю земель Фелабелля.

Но сказать что-то было необходимо. Ведьма ждала. И тогда он произнес:

— Я не хочу умирать здесь, ничего не исправив. Я не хочу знакомиться со смертью сейчас и не хочу, чтобы она вела меня через мост Деарила. Я хочу стать одним из первых, кто не пойдет по этому мосту, а переплывет реку и оставит лодку на том берегу, чтобы когда-нибудь вернуться к живым.

Колдунья нахмурилась и отступила на шаг, распахивая перед ним дверь, приглашая войти.

— Еще никогда я не слышала таких глупостей от ребенка, который бежал на встречу с чародейкой-обортнем из своего королевства. Что уж говорить, вообще таких глупостей ни от кого не слышала. Дрожишь, как промокшая псина. Заходи, юный Иеримот. Ты уже убежал от смерти.

И он ступил за порог. Все такой же перепуганный, еще не поверивший в свою удачу и в то, что воздух из легких никуда не пропал, а сердце продолжает колотиться в груди.

В хижине было тепло. Когда ведьма провела его к очагу и впихнула в трусящие руки кружку с горячей медовухой, гость наконец сообразил, что пространство здесь искажено. Хижина была больше внутри, чем снаружи. Он увидел лестницу, перила которой были увиты зелеными лозами виноградника. Повсюду, на каждой дубовой полочке, стояли в глиняных горшках цветы, пыльные книги в кожаных переплетах валялись даже на полу. На стенах висели пучками сухие травы. Он узнал полынь, туманницу, зеленую иглу, не-ешь-траву и, кажется, лунные ягоды, что росли только в одном месте этого мира. В котелке над очагом кипел чай из мелиссы, крапивы и мяты. В доме пахло медом, свечами и апельсинами.

Как только он опустился в шерстяное кресло, захотелось заснуть.

Колдунья усмехнулась, укутала гостя вязанным пледом и села напротив, с интересом разглядывая серые, почти седые растрепанные волосы принца, которые передавались каждому мужчине в королевской династии правителей Фелабелля. «Серая мышка, какой из него волк?» — подумала чародейка, посмотрев в серебряные глаза юноши. Мальчик казался самым неотесанным из всех мальчиков-подростков на свете. Фигура нескладная, слишком тонкий, ссутулится, руки, сразу видно, меча никогда не держали, хотя занятия по фехтованию уже давно должны были начаться в его-то возрасте. И сам он какой-то неуклюжий, чумазый и очень мокрый. Не похож совсем на принца. Да и на лорда не смахивает.

— Я хочу узнать свою судьбу. И судьбу мира. Уже двадцать лет мы воюем друг с другом. Я родился во время войны и не хочу умереть во время нее. Что я могу сделать, когда придет моя очередь наследовать престол? Я проделал долгую дорогу, чтобы получить наставление от вас, госпожа Ари. Не отправляйте меня домой с пустыми руками.

Зеленые глаза ведьмы блеснули. Видимо, обращение к ней польстило чародейке. В первые за все время их разговора добрая улыбка коснулась ее губ, а на щеках выступили солнечные ямочки. Голос ее прозвучал шелестом листьев и морским прибоем.

— А почему ты решил, что наденешь корону и будешь управлять государством, маленький Элибер?

Слова Ари резанули похуже ножа. Это был удар в солнечное сплетение, тот, что выбивает воздух из тела. Элибер вздрогнул и посмотрел на Ари взглядом избитого волчонка.

— Потому что я старший. Потому что я по праву займу свое место, — он хотел, чтобы в его словах звучала уверенность короля, но то был тихий плач ребенка, забитого взрослыми.

— Ты старший, но неудобный, — Ари внимательно смотрела на юношу и взгляд ее пронзал насквозь. Она была абсолютно спокойной, будто боль принца ее не волновала. Да и с чего бы. Что Элибер вообще ожидал? Что Лиса сразу встанет на его сторону, будет жалеть и гладить по голове, говорить, что он самый лучший и у него все получиться? Ну и дурак. А она продолжала: «Власть не всегда достается первым, неудобных травят еще до совершеннолетия более сообразительные младшие, им плевать на добрые побуждения, которые наполняют тебя. Война — это удобно. А значит, те, кто поддерживает войну, удобнее. Удобнее даже старших, будь те хоть тысячелетними драконами. Хочешь закончить войну — останешься без короны. Это я говорю тебе сразу. Тут все зависит только от тебя. Сделаешь выбор, сформулируешь желание, и оно начнет исполняться. Здесь и мое волшебство не нужно, оно есть в тебе самом. А это удивительно, этим качеством обладают редко».

Элибер молчал. Руки его опустились. В словах ведьмы он слышал лишь приговор. Не быть ему королем. Умереть в восемнадцать. Какая война? Да что вообще он сможет изменить, не имея власти? И братья младшие его скинут, отравят, зарежут во сне. Они больше любимы. Они у отца от второй жены, правящей ныне королевы. Она и сама хотела бы, чтобы его не было. Весь рожей в мать пошел, мачеха ни за что не допустит его к трону.

Колдунья задумчиво окинула взглядом принца и вздохнула. Заговорила голосом старушки, к чьим советам внуки никогда не прислушиваются:

— Когда-нибудь ты поймешь мои слова. Но не сейчас. Сейчас ты слишком юн, и сердце твое горячо, а понимать какие-то вещи можно только холодным разумом. В твоей жизни появятся люди, которые заговорят моими словами. Тогда ты начнешь к ним прислушиваться, но, возможно, будет уже поздно.

Она обреченно пожала плечами, убирая непослушную прядь огненных волос за ухо, открывая сережку — одуванчик в застывшей смоле. Юноша всмотрелся в украшение.

«Это же я. Созревший, но запертый в смолу. И никогда мои семечки не опустятся в землю, никогда их не подхватит ветер и не унесет в дальние, неизвестные мне края».

Ари, казалось, читала его мысли. Она качнула головой и бросила на него разочарованный взгляд:

— А насчет судьбы мира не беспокойся. Ее пишет не один король. И вообще, судьба — это колесо. И колесо крутится. Нужно лишь смазывать его спицы и расчищать перед ним колею, когда ее замывает или на нее падают деревья. Но мир сам строит себя, по воле Деа. Правда проста — ты лишь проживаешь то, что он задумал для тебя. У него есть истории для всех, рожденных, запланированных и уже навсегда перешедших мост Деарила. И поверь мне, на тебя у него большие планы.

— Но если так… Я буду в конце этой истории счастлив? А мир? Все закончится хорошо?

Ари улыбнулась, думая о том, какой же маленький и наивный этот ребенок, что прошел через всю страну, чтобы найти ее и узнать те тайны, в которые его не посвящают взрослые.

— Ничто никогда хорошо не заканчивается. Твоя жизнь будет удивительной. Счастье — мимолетное чувство. Невозможно всегда быть счастливым, такова, увы, человеческая природа. В твоей жизни будет много трудных решений, будет много боли, такой, будто лезвием по сердцу. Ты разучишься плакать. Но будет и хорошее. Ты будешь любим. И сам будешь любить. И это — лучше счастья. Уметь любить. Здесь тебе откроется настоящее волшебство.

Юноша, казалось, был совсем разочарован. Внутри бушевали противоречия и непонимание. Ради этого он шел сюда? Ради того, чтобы Ари сказала что-то размытое, то, что сейчас ему никак не поможет? Почему ни в одном месте этого огромного мира его, такого маленького и доброго, никто не понимает?

— Ты ждешь от меня тайн. Чтобы я рассказала тебе того, чего никто другой не знает. Чтобы я дала тебе пророчество. Ладно. Я дам тебе пророчество, но перед тем, как ты решишь, что тебе пора возвращаться домой. А тайну открою сейчас. Этот мир слышит тебя. Он слышит то, чего ты у него просишь. И пока ты говоришь — он будет слушать и подстраиваться. А когда перестанешь — мир тоже замрет. И колесо твое остановится и долго не двинется в колее, пока кто-то его не толкнет. Если тебе не нравится этот мир, ты всегда можешь ему об этом сказать, но кто говорит, что миру нравишься ты? — пальцы Ари копались в темном мешочке, что-то выискивая. — Знаешь, считай, что центр мира — огромная башня. К ней приходят все, когда пересекают мост, поднимаются на самый верх и наблюдают за нами, слушая наши молитвы, слова, видя наши слезы и нашу кровь, наши войны и победы. Это то место, что неизбежно посетит каждый. Апофеоз. Тебя там ждут. Меня там ждут. Всех там ждут. Оттуда невозможно спуститься и невозможно подняться дальше тех ступенек, которые там есть. Это — мироздание. Каждая история записана там, хранится, как в библиотеке на одного человека. Сам понимаешь, сколько книжных шкафов нужно на одну живую душу и какая высокая эта башня. Оттуда мы видимы. Верхушку ее каждое утро ты видишь на небе, а ночью ты видишь ее тень. Это тайна. Помни, смерть всегда рядом. Она следит за тобой каждый день и каждую ночь. И никогда ты не избежишь ее взгляда. Она ждет, чтобы проводить тебя в башню. Она уже пишет о тебе. И я есть в твоей истории. Мое имя часто там встречается, в тех книгах.

Юноша жадно вслушивался в каждое слово колдуньи, запоминая и обдумывая. Любое ее слово все же было словом Ари. А это уже что-то значило. То, что он говорит с ней — уже подвиг. Нужно принимать и слушать.

В очаге затрещали угли. Глаза чародейки вспыхнули странным колдовским огнем.

— Тебя ищут дома. Отец волнуется. Со мной хотят связаться. Я это не люблю. Передай ему, как вернешься, что во сне к тебе пришла Лиса и сказала, что не подчиняется ни одному королевству, ни перед кем не преклоняла колено и поэтому никому не обязана. Скажи, что ты не нашел меня. Мне не нужны здесь люди, которые хотят, чтобы я на них работала. То, что я говорю, — это только для тебя. Расскажешь — и жизнь твоя оборвется. Помни об этом.

Принц испуганно кивнул. В этот момент, колдунья уже не казалась милой рыжей девочкой, с которой можно было говорить по душам и пить медовуху. Она превратилась в драконье пламя, которое может сжечь тебя за секунду. Это было по-настоящему страшно.

— У тебя еще есть вопросы? — холодно произнесла ведьма, бросив в очаг земли, усмиряя огонь и успокаивая его бешенные языки.

— Нет. Больше нет. Ты ответила так, как мне было нужно услышать. Я постараюсь понять твои слова, — пробормотал Элибер, представляя, как кожа покрывается пузырями и лопается в пламени ярости Ари.

Ари кивнула и вытащила из мешочка маленькую сережку с таким же одуванчиком, застывшем в смоле, как у нее в ушах, и протянула юноше, постепенно превращаясь обратно в милую девочку-ведьму. Элибер дрожащей рукой принял украшение, коснувшись своими холодными, вспотевшими от страха пальцами ее, теплых и мягких. Прикосновение то было успокаивающим. Домашним. Таким же, как чай в вечернем саду, у кустов малины, где в пять лет его за шиворот поймали стражники и отвели к отцу и матери, измазанного алым ягодным соком. Ужин через час, нельзя наедаться сладкого, а мама смеялась и вытирала липкий подбородок шелковым белым платком.

Такое оно было. Прикосновение к колдунье.

— Это тебе. Пока она у тебя — удача будет на твоей стороне. И мир будет тебя слушать. Хорошо? — Ари улыбнулась, на её веснушчатых щеках заиграли ямочки. Она могла улыбаться так, как никто в этом мире. Чисто. Тепло. Ярко. Как солнце. Элибер густо покраснел до кончиков ушей и нервно кивнул. — Ари хихикнула, польщенная его реакцией и робостью, и продолжила:

— А вот твое пророчество. Вас будет трое. Двое уже есть. Когда появится третий — все изменится. Ты потеряешь свое сердце, но найдешь его, когда сгоришь в огне. Те двое помогут тебе восстать из пепла. Ты потеряешь все, но найдешь то, что даст тебе бессмертие. И станешь навсегда свободным, — она поднялась на ноги и двинулась к двери, открывая ее перед принцем. — Это все. Иди и выйдешь из леса до темноты. Я попрошу его выпустить тебя с миром.

Элибер поднялся на ноги, аккуратно сложил плед на кресло и последовал за колдуньей.

— Спасибо, — только лишь и произнес он, покидая хижину. Выходя из пламени на другой стороне.

Хоть юноша и просил госпожу Ари не отпускать его с пустой головой, но домой принц отправился именно таким. Опустошенным. Не от того, что Ари ничего не сказала, а от того, что все ее слова засели где-то внутри. Их было слишком много, и Элибер не знал, за что ему цепляться. Все они были тяжелым грузом. Оказывается, жизнь не будет легкой, и история наследника точно будет не такой, какой он хотел бы ее видеть. Она сказала то, что принц больше всего боялся услышать.

Солнечные лучи плясали сквозь вальсирующие падающие листья. Деревья плакали об ушедшем лете и готовились к долгой разлуке. Но где-то в чаще показалась белая морда волка, а это — хороший знак.

Глава первая

Дэви

Это было смешно. Честное слово, я еще никогда так не хохотала. А он сидел в центре зала, под могущественными сводами, королевскими витражами, на троне из драконьей кости и не понимал, почему я смеюсь. «Дэви, пора раз и навсегда покончить с нечистью. Она не трогает солдат Либертаса, но наши гибнут, как мухи. Я поручаю это тебе». Такого бреда я в жизни не слышала.

— Я вроде не шучу, — король нахмурился. Волчьи глаза смотрели с нескрываемым раздражением. Мне нравилось его бесить с самого детства, вот только, вырастая, он становился все большим и большим козлом. Не слышал никого, кроме себя, отказывался от советов и делал все, чтобы удержать корону. Не важно хорошие поступки то были или совсем нечеловеческие. Волк. Вот кем он стал. Одиноким, изгнанным из стаи.

— А мне показалось, что у тебя появилось чувство юмора. Иначе я не совсем понимаю, как ты посмел приказать мне такое. Никому из правителей Фелабелля и чародеев при короне не удалось уничтожить хотя бы одну тварь из лесов, а ты говоришь о геноциде. Максимум, что я могу сделать, изгнать хотя бы часть в чащи.

Ни для кого не секрет, что у Присона были высокие требования, исполнить которые временами было тяжело, но в голову все равно не приходило, что он когда-нибудь попросит о невозможном. Это переходило рамки дозволенного. Скорее всего, такие мысли стали посещать его из-за наступления войск Либертаса. Началась зима, Йоль приближался с каждой выпавшей снежинкой. Война длилась почти тридцать лет и была уже не первой. Жители двух государств не могли договориться, мир длился максимум два десятилетия — и все начиналось заново. Люди уставали, засыпали в сугробах и терялись в метелях. Королю нужен был хоть какой-то свет, чтобы глаза его солдат тоже загорелись надеждой.

— Это не твой максимум. У тебя есть время, но к Имболку ты должна хотя бы придумать план. Не стоит со мной перепираться. Если ни у кого не получалось — мы будем первыми, ясно? Я не собираюсь терпеть гибель народа, который даже не поднял меч на своего врага.

— Элибер Присон, послушай меня, ваша Светлость. Я не могу оспорить твой приказ, но предупреждаю, что, если не войска, много чародеев погибнет в бессмысленной войне против нечисти. Она досталась Фелабеллю, как и Заговоренный лес. Это часть нашего государства. И я бы не советовала тебе начинать новую войну, пока не закончена старая.

Но взгляд серых глаз Элибера был непробиваем. Бесполезно в который раз призывать к его разуму. Его не интересовало, какими средствами будет достигнут результат.

— Я тебе все сказал. Не трать время на уговоры, выполняй.

Все. Разговор окончен. Я вышла из зала, опустив голову. Сказать, что я злилась — это еще мало сказать. Драконий огонь сжигал сердце, оставляя за ребрами пепел. Все это казалось мне цирком. И глупая война, которую когда-то хотел остановить маленький мальчик, а теперь сам же посылал на нее людей, и приказы его отвратительные. Похоронил кто-то того ребенка, не оставив ни единого следа магии в его душе. А сколько надежд было возложено на его правление, что даже выдать место, где живет Ари, великая чародейка и единственная наставница, было не страшно. Получается, все зря. Надежды разбиты.

Нечисть была проклятьем Эира, в чье существование верилось больше, чем в божеств Фелабелля. Как ты избавишься от проклятья Бога, будучи человеком, хотя бы даже и магом? Сталь не причиняла ей никакого вреда, равно как и заклинания.

Хотелось напиться. С этой мыслью я и направилась в «Хмельной котел». Таверна пряталась на окраине Ходра, среди лабиринтов заснеженных улиц и столбов с горящими факелами. Место было зачарованным, чтобы обычные люди не могли его найти. По вечерам там собирались чародеи, потягивали сладкую медовуху из больших железных кружек, обсуждали свою работу, отношения и волшебство. Спасибо Кирке, а то сидели бы сейчас в резервациях под Присонами и не видели света.

Я шла медленно, прихрамывая от холода. Не любила зиму и ее темные ночи. Снег хлопьями путался в темно-русых волосах. Воздух казался разряженным. В окнах домов горел свет лампадок и очагов. Там, за каменными стенами, было уютно. Там ужинали, кормили детей, укладывали их спать, рассказывали сказки. А мне от этого было тошно. Горький ком в горле мешал дышать, в голове вертелся королевский приказ.

В таверне пахло медом, хмелем и теплом. В углу, расположившись на высоком стуле, сидел менестрель с лютней, наигрывая «Срывающего оковы». Оживленный шум голосов разносился в помещении, как что-то домашнее и родное. Жизнь чувствовалась здесь больше, чем в тронном зале замка. Элибер был зимой, стоило лишь чуть-чуть постоять рядом с ним, как внутри все замерзало. Здесь же, в маленькой таверне, стояло терпкое солнечное лето, и, казалось, его не убьет ни одна вьюга. Как на Литу — с теплыми дождями и рокотом сверчков. Я была путником, блуждавшим в метели, и наконец вышедшим на свет костра.

Тавернщик Рэйнар приветливо улыбнулся и махнул рукой. Он понимал, что я прихожу сюда, когда меня покидает радость, а душа словно покрывается коркой льда. Наверное, это тяжело — работать с людьми, которые заливают горе алкоголем. Особенно, когда знаешь их по именам, в курсе их дел, знаком с их семьями. Чтобы выдерживать такое, нужно остро и тонко чувствовать других. Меня он почувствовал с порога.

Тяжело вздыхая, я присела за стойку. Рэйнар, не произнося ни слова, наполнил кружку красным вином из Фаируса и подвинул ко мне. Его я любила больше всего. Оно всегда пахло Литой, виноградниками и музыкой. «Что на этот раз?» — горел вопрос в глазах тавернщика. Мне было непросто рассказывать. Чародеям при короле нельзя болтать о своих работодателях.

— Сегодня меня снова не захотели слушать. Только на этот раз он требует невозможного, и времени у меня мало. Не хочу навлечь на себя его гнев. Боюсь, в этом случае мне грозит нечто похуже смерти.

— Да уж, не думал, что главный жрец настолько тебя задевает, — Рэйнар хитро усмехнулся. В карих глазах заплясали озорные огоньки. От скопившейся в душе злости мне захотелось врезать ему по щеке. Выбить из него эту глупую простоту. Днем я служила в храме Триедины. Грубо говоря, храм был моим прикрытием, потому что у каждого чародея, появлявшегося в обществе, должна была быть работа. Иначе как ты себя прокормишь и на какие деньги купишь фаирусовское вино? Не сказала бы, что мне это нравилось, но выбора не было. Мама тоже служила богам, которых призвал в эти земли Эрдали Присон, кровью и огнем завоевывая Фелабелль.

— Я бы хотела у тебя кое-что узнать. Касаемо невозможности того, о чем я говорю. Мы сможем поговорить завтра ночью, когда «Хмельной котел» будет закрыт? Честное слово, мне так хочется тебя ударить, но я при всех не могу.

— Так ты хочешь личной аудиенции, чтобы меня избить? — он продолжал веселиться, улыбка не сходила с его лица. Мне бы его спокойствие и умение так жизнерадостно улыбаться во время зимы. Это раздражало еще сильнее.

— Хватит, пожалуйста. Мне в самом деле тошно, — прошу его и пробую вино на языке. Жар Фаируса расходится по горлу палящим солнцем и драконьим золотом. Что-то внутри успокаивается, тревога утихает и ложится спать.

«Ты никогда не умела разбираться в своих проблемах и чувствах. Конечно, проще ведь заливать их спиртным», — доносится откуда-то с кромки сознания голос отца. Морщусь и отставляю бокал.

— Ладно-ладно, прости. Просто хотел немного поднять тебе настроение. Видимо, сегодня это сделать не получится. Хорошо. Давай встретимся завтра. Я попробую сделать то, о чем ты меня попросишь.

Рэйнар откинул рыжие волосы с глаз и с интересом заглянул за мое плечо. Карие глаза сузились. Я знала этот взгляд и не любила его, многие наши разговоры на нем заканчивались. Он мог означать только одно: что–то начинается.

— Ты на полном серьезе считаешь это нормальным? Они убивают всех, кто помогает королю! А если я в лихие года брал работу у местного лорда, меня что, тоже убить надо? — раздался сзади голос возмущенного колдуна. Голос дрожал, обвинения сыпались градом. В таверне воцарилось молчание, все внимание переключилось на начинающуюся потасовку.

— Какая разница? Кому ты вообще нужен? На либертасских наемников найдутся наши. Перебьют друг друга, и дело с концом.

— Кому я нужен?! Да ты сам кому нужен?! Слышал, ты недавно заказ от ублюдка из Либертаса получил. Изменник, выходит.

Это, видимо, стало последней каплей у ссорившихся чародеев. Началась драка. Рэйнар вздохнул и слабо кивнул мне, мол, проводи время с удовольствием, а сам пошел разнимать колдунов.

Я оставила на стойке золотые монеты и незаметно выскользнула из таверны, пока обстановка внутри оставалась накаленной. Интересно, что подумает Рэйнар о новых задачах, которые поставил Присон, но узнать это все равно предстояло завтра. Пока мать жила с нами, она говорила: «Если хочешь разобраться с ситуацией, которая кажется невыполнимой, посмотри на нее под другим углом или обратись к людям, которые имеют иное мнение и смотрят на жизнь не так, как ты».

Я жила в неспокойное время. От этого было только страшнее.

Ривер

Было страшно. Я смотрел на их тела, не выпуская из рук нож. Сердце, казалось, лопнуло в груди, разметав ошметки по ребрам. Слез не было. Ничего не было. Только пустота внутри и сухие, не моргающие глаза.

Казалось, мир вокруг почернел. Почернело все, кроме кровавой лужи и двух тел, застывших в неестественных позах. Я не думал о том, что со мной будет. Скорее всего, когда узнают, кто это сделал, меня повесят. В углях очага вот уже целую вечность свистел чайник. Его свист пробивал виски насквозь.

— Зачем ты это сделал? — донесся девичий голос из коридора.

Я и тебя убью. Я всех убью. Я поднимаю нож.

И просыпаюсь с застывшим на губах криком. Если бы была возможность не спать, я бы отдал все, чтобы сон не касался моих век.

Она спала рядом, как обычно покинув свое место у костра. Жалась ко мне от холода, кутаясь в медвежью шкуру. Вот уже несколько месяцев мы блуждаем в этих зимних лесах, а я не могу признаться ей, что сбился с курса и заблудился. Страшнее всего — слезы и разочарование в небесного цвета глазах.

— Тебе снова приснился кошмар? — сонно промурлыкала маленькая, цепляясь холодными пальцами за мою рубашку.

— Да. Ничего страшного. Спи, тебе нужно набраться сил перед рассветом. Я схожу за хворостом.

Наверное, она даже не дослушала, как снова провалилась в сон. Я поднялся на ноги. Нужно было пройтись. Иначе страх никуда не денется. Почувствовать землю под ногами, ощутить, что я здесь, сейчас. Отступи, паника, отступи, прошлое. Прочь.

Говорят, зима в Заговоренном лесу приходит раньше. Мы зашли сюда еще осенью, покинув Либертас, и с тех пор блуждали в чащах, пробираясь сквозь сугробы. Пальцы леденели от холода, я давным-давно забыл, каково это — чувствовать ноги. Губы трескались, кожа слезала с обмороженных щек. Больше, чем ступить на земли Фелабелля, я хотел только прихода весны. Ходят легенды, что Заговоренный лес специально путает путников, если их намерения не чисты. Я думал об этом, но с каждым днем, размышляя, убеждался, что это не так. Этому лесу давным-давно стоило выпустить меня, хотя бы из-за маленькой девочки, которой приходится шататься по свету со своим убийцей-братом, потому что дома больше нет. Хотя бы ее выпусти, прошу тебя, Триедина.

Я молился многим. Эиру, в которого верю, Триедине, в которую верить пришлось, драконам, Заговоренному лесу. Я говорил с ним, как с отдельным существом. Как с человеком и старым другом. Я молился всем, но никто меня не слышал.

Через пару недель, я стал думать, что это урок. Начинать путь всегда тяжелее, чем продолжать. А потом пропала любая надежда. О справедливости судить совсем не мне. Я не из тех, чьи поступки не заслуживают осуждения. Возможно, мне просто воздается за мои деяния. И воздается страданиями близких.

По вечерам я вырезал Нессе кукол из дерева, пока пальцы совсем не замерзали. Мне хотелось, чтобы у нее было детство, даже со мной — человеком со съехавшей крышей, дурным и непостоянным. Я мог оставить ее на месяц в таверне, заплатив за комнату и договорившись с хозяевами, чтобы ребенок был в безопасности, сытый и здоровый. Да, я часто ее бросал. Бросал, и каждый раз возвращался, потому что никого я не любил так, как ее. И не было в этом мире большего дома, чем тот, где она меня ждет.

Я собирал сухие ветки, срезая их острым ножом. Тем самым ножом.

Я вздрогнул, еще не отойдя от сна. Деревянную рукоять, обшитую драконьей чешуей, украшали вырезанные языки пламени. Нож был дорогой и редкий, отец подарил мне его на день рождения, думая, что так воспитает настоящего мужчину. Тогда он сказал, что кожу для этого ножа несколько столетий назад срезал с трона Эрдали близкий друг короля. За предательство его, конечно, повесили, но нож пропал, и только человек, чье сердце горит огнем, сможет держать его в руках.

Это был единственный подарок родителей. Не знаю, где они его раздобыли, скорее всего, украли у какого-нибудь приезжего торговца. Сталь ножа была невероятно острой. Уже у многих я отнял жизни этим серебром. А теперь стою, как баран, и не могу ветку от дерева оторвать.

Ничего, малыш, скоро потеплеет, вьюги закончатся, охотиться будет легче. Искать Фелабелль будет легче. И мы его обязательно найдем. Найдем и исправим то, что происходит. То, из-за чего мы вынуждены скитаться, как побитые собаки. То, из-за чего приходится убивать.

Я вернулся к костру через несколько часов, волоча по земле хилую охапку хвороста. Несса спала крепким детским сном, в том же положении, в котором я ее оставил. Себе я пообещал, что скоро все закончится, звезды покажутся на небе и проводят нас. Я не мог сдаться хотя бы ради нее. Несса — все, что держало меня в этом мире. Сам я был лишь ее тенью, тем, кто помогал ей выжить. Я думал об этом не раз, в самые неожиданные моменты, иногда эти мысли пугали меня. В погоне за счастьем и здоровьем сестры я терялся. Приходилось напоминать себе, кто я. И зачем.

Вот только для себя я все равно ничего не хотел. Для себя я ни к чему не стремился. Значит, пусть так оно и будет.

На рассвете мы должны двинуться дальше. Не знаю куда, просто интуитивно. Поправляю костер и сажусь рядом со спящей сестрой. Фелабелль не славился гостеприимством, да и вообще был одним из самых суровых государств. Король, волчьи тропы, драконы, изгнанные в глубокие пещеры. Все это казалось кошмаром. Нет здесь свободы вольного Бога. Проклятые земли. Но разве нельзя ничего исправить?

Если у меня получится, каков шанс, что война закончится, и люди перестанут гибнуть напрасно? Есть ли у мальчика с Алых гор возможность хоть что-нибудь изменить?

Помню, как они впервые пришли за мной. «Чем больше преступлений вы совершаете, тем меньше у вас свободы выбора. Сколько раз вы провинились перед местными жителями? Позарились на чужое, украли сколько раз? Мальчики в вашем возрасте уже защищают Родину. Подумайте об этом. И запомните: еще раз нарушите закон — и окажетесь в рядах новобранцев. Армия лечит таких, как вы. И лечит довольно быстро».

Отец тогда смеялся, как ненормальный.

Не буду об этом думать. Не сейчас. Сейчас я хочу успокоиться. Подумаешь, воровал еду. Родители считали, что я уже взрослый, в четырнадцать-то лет, могу найти работу и кормить себя сам. О сестренке они заботились, и то славно. Но меня никуда не брали. А когда брали — приходилось работать неделями ради одной булки хлеба. Деньги вкладывались в войну. В защиту нашего государства. Фелабелльским королям всегда нужно больше. Больше земель, рабов, золота.

Тогда я начал воровать. Обносить прилавки с фруктами, мясом и хлебом у местных торговцев. У нас в деревне, конечно, все друг-друга знали. Поэтому догадаться, что воришкой был мелкий сынок двух пьяниц с окраины, было несложно. Отец бил меня в кровь, мать швыряла посудой, тарелками и тяжелыми сковородами, и нередко попадала прямо в голову. Несса плакала.

Когда я слышал в трактирах Либертаса, что нет лучшего места для жизни на всех Девяти континентах — мне хотелось плакать. По-детски уревываться, топать ногами, кричать. Хорошо там, где нас нет. А люди везде одинаковые. Везде люди твари, пока живут в бедности.

Строй мир своими руками, если хочешь счастья для близких. Либо вообще не плодись, раз не готов к тому, что мир для своих детей придется менять.

По закону, они должны были прийти трижды. И лишь на третий раз забрать меня. Вот только к тому времени нас с Нессой там уже не было. Я сбежал от войны и убийств, потому что знал: как только меня заберут, родители начнут вымещать свою злость на Нессе. И придет ее черед ходить в синяках, драться во дворе с мальчишками и девчонками, носить клеймо «алкашьей грязнули».

Денег не было. Я бежал ночью, прижимая спящую трехлетнюю сестру к груди. Я не знал ничего ни о воспитании детей, да и сам был четырнадцатилетним ребенком. Я не знал, как нам теперь жить. Я бежал в столицу Либертаса, и в пути наткнулся на костер, у которого грелись и пели барды.

Я рассказал им свою историю. Выслушав, они предложили мне податься к наемникам, а потом весь вечер пели о Шезме Прощенном. Ребята были пьяными и веселыми. Живыми. Когда родители напивались, казалось, что они становятся настоящими мертвецами. Здесь было по-другому. С того дня я мечтал научиться пить так, чтобы, напившись, красиво петь. Но по сей день я больше смахиваю на отца, когда в рот попадает хотя бы капля алкоголя.

Я боюсь себя, когда выпиваю.

Утром мы нашли группу наемников. Они научили меня кормить сестру по расписанию, работать и находить работу. Через год мы покинули их. Точнее они сами прогнали. Потому что узнали, что меня разыскивают.

Еще пару лет мы скрывались в душных тавернах, где пахнет спиртным. Я работал, пока меня не нашел тот человек, чей заказ я выполняю сейчас, пробираясь в Фелабелль и пытаясь покорить Волчьи тропы.

Это был мужчина в возрасте. Он знал о моей истории и моей сестре. Он был первым, кто посочувствовал мне и не стал обвинять. Заказчик знал, что мне понравится работа, которую он захочет дать. Хитрый старый лис изучил меня до мозга костей. Позже он рассказал, что состоит в Великом совете Либертаса, где принимают решения насчет войн и преступников. Совет состоял из тысячи человек из разных регионов страны. Мужчина рассказал, что я уже четыре года числюсь преступником в розыске. Он мог бы арестовать меня, лишить сестру брата, но не стал этого делать. И не стал бы, даже откажись я взять его заказ. Но я взял.

Солнце лениво поднималось из-за горизонта. Маленький комочек дрожал, прижимаясь ко мне. Рассвет. Пора в путь. Может быть, сегодня нам повезет.

Элибер

Я давно забыл, что такое тепло.

Последний раз тепло было в хижине Ари почти десять лет назад. Она была теплая. Живая. Когда я вернулся домой — все вокруг замерзло. Застыло. И с каждым годом леденело все больше. Я и сам становился сталью. Меня закалял любой мой выбор и поступок.

То, что сказала Великая чародейка, камнем легло на мою душу. Постепенно я стал замечать то, чего не видел раньше. Взгляды братьев и мачехи — острые, как лезвия. Волчьи клыки, когда они улыбались мне, казалось бы, с дружелюбием. Я понимал, что значили эти взгляды, и решил действовать раньше, чем они опомнятся.

Я отравил всех своих младших братьев. У короля Фелабелля не будет наследников, кроме меня. Я предотвратил собственную смерть от их рук и решил, во что бы то ни стало добиться своего. Надеть корону. Изменить страну. Бороться против войны.

Но разве это легко, смотреть, как они умирают от твоих рук — в муках, захлебываясь кроваво-красной пеной, с выпученными в агонии глазами. И помнить, всегда помнить, что цена короны и мира — смерть твоей семьи, даже если она желала тебе того же?

Разве возможно не очерстветь?

Каждый день я видел в зеркале повзрослевшего мальчика с остывшими серыми глазами. Он все рос вверх, черты лица становились острее, серые пряди волос понемногу затягивались в длинный хвост, а глаза оставались теми же. Пустыми. Блеклыми. Как тлеющие угли. Пепел.

За войной стояло нечто большее. Горящие бунты людей, что не могут законно покинуть Фелабелль и уйти в Либертас. Но кто же будет работать, вспахивать поля, рожать детей, если народ сбежит с Волчьих троп? За войной стояли голод, страх, болезни и смерти. Огонь, что таился в сердцах людей. Мы должны быть в их глазах победителями, которых нужно бояться. Наши чародеи истребят нечисть. Мы завоюем новые земли Либертаса. Мы поработим саму свободу, разрушим храмы Эира, сожжем их деревни, низвергнем их веру. Мы сильные. Они слабые.

Грубая сила. Мягкая людям не понятна.

С каждым годом я всё больше и больше осознавал тайный смысл войны. То, зачем она нужна. То, зачем мы отправляем туда мужчин. Запугиваем их, как зайцев запугивают волки, — вот что будет с вами, если вы покинете Фелабелль. Вы должны Короне свои жизни, вы обязаны жертвовать ими во имя своей страны. А если не пожертвуют — либертассцы захватят ваши дома, изнасилуют ваших жен и детей. Они ненавидят нас за то, что когда-то мы отринули их. Они наши враги. Так было и так будет, пока мы не уничтожим их.

И никто не узнает, что это мы первые вторглись в их земли с огнем и кровью. И никто не узнает, что они просто защищаются.

Это выгодно. Политически. Завоевав победу в этой войне, я смогу изменить их взгляды. Только тогда смогу. Но для этого мне нужно выиграть.

Мне нужно быть сильным. Не показывать слабость ни перед кем.

Ведь только когда я ступил за черту «взросления», меня стали слушать и уважать. Когда я убил братьев — мачеха начала бояться меня, а отец впервые посмотрел серьезно. Меня больше не нужно было защищать. За меня не переживали.

А раньше я был посмешищем. Шутом. Маленьким глупым ребенком, которого обзывали бастардом, хотя я никогда им не был. Отец знал, но считал, что я должен разобраться сам. Они называли мою мать шлюхой. Они били меня, когда я говорил, что она была первой женой отца и до сих пор остается его главной любовью. Они убили пса, которого я забрал с улицы и воспитал. Они написали его кровью на моей кровати слово «грязнокровка». Я прощал. Прощал им каждую гадость, каждый волчий укус. Я думал, это сделает меня сильнее. Я мечтал, что однажды они преклонят передо мной колени и будут молить о прощении. Они ненавидели меня за мое первенство, а я их любил.

Но одной любви не хватит, чтобы поставить на колени целый мир.

И я забыл, как это — любить.

Наверное, Дэви была единственной, кто понимал меня. Она лечила мои раны и синяки. Дэви была старше почти на пять лет. Я любил зарываться носом в шелк ее волос, как собака. Дэви до двенадцати лет училась у Ари магии, а затем попала в замок. Она бежала от отца и хотела что-то значить сама. Здесь она стала помощницей бывшего колдуна при Короне. А сейчас, разумеется, моей правой рукой.

Тогда я был даже влюблен в нее. Дэви пахла весной, одуванчиками и дождем. Она носила яркие красные юбки и белые чулки. Волосы заплетала в косы и укладывала на голове змеиными гнездами. Я смотрел в ее удивительные глаза. Взгляд одного из них — медовый, карий, ореховый — всегда был мягче и добрее. Второй — голубой — оставался холодным и строгим. Она говорила, что это называется гетерохромией. А я называл это волшебством.

Дэви залечивала мои синяки и ссадины. Ее мягкие руки с тонкими запястьями касались поврежденной кожи, поглаживали нежно, прикладывали лед. Мы разговаривали ночи напролет, и я не отрывал глаз от оспинки на ее виске, от ее белоснежной северной кожи и маленького шрама на подбородке. Она была самой красивой из всех, кого я встречал.

Дэви жалела меня по-настоящему, вытирая слезы с моих щек. Она верила в меня, поэтому и рассказала, где живет Ари.

Но после того, как я вернулся из Заговоренного леса, надежда в ее разных глазах стала гаснуть. Дэви разочаровывалась во мне с каждым моим новым поступком. Мы перестали разговаривать. Это закаляло мой характер. Было больно, но из боли можно ковать самые острые клинки.

Мои чувства остыли. Я больше не видел в ней магии и волшебства. Да и той красоты, которой восхищался, будучи маленьким ребенком, тоже. Видимо, прекрасное доступно взору, только когда к нему открыто сердце.

Отец умер, едва мне исполнилось девятнадцать. Говорят, его споил на охоте кто-то из наемников Либертаса. Так я стал королем. Мачеха шарахалась от меня по всем углам замка, но скрыться ей не удалось. Я отправил ее в Заговоренный лес замаливать прощение у Триедины за то, что больше не смогла родить моему отцу мальчиков, что встали бы в наследство на трон следом за мной. Всех своих сестер я выдал замуж в тот же год. Было столько слез и ненависти, но все это делало меня сильнее. И холодней. Я становился зимой.

Отец любил меня. Я был всем, что осталось у него от его первой любви. Мама не была дочкой известного лорда, приближенного к короне. Она была дочерью помещика, с которым однажды на пристани познакомился отец. Дедушка тогда как раз собирался женить отца на какой-то совсем юной, но богатой миледи из хорошей семьи. Отец был непреклонен. Он отказался. Умел любить, наверное, потому и умер. Меньше любишь — дольше живешь. В это я верил. Дедушка не мог противиться своему старшему сыну. Они долго ссорились, но отец все сделал по-своему. Говорят, маму убила дочка того лорда, когда выросла и стала понимать, какое оскорбление нанес ей король, предпочтя другую.

Хоть отец никогда не наказывал моих братьев за то, как те обходились со мной, мы вместе с ним похоронили мою собаку. Он попросил служанку поменять белье, испачканное кровью моего лучшего друга. Он утешал меня и разрешал навещать Дэви. Папа даже не отругал меня после того, как я ушел на поиски Ари. Король был в восторге только от того, что я смог вернуться из Заговоренного леса. Мачеха же в открытую оскорбляла, называла глупым истеричным ребенком. Тыкала пальцем и говорила, что я позор семьи.

Отец не казнил меня, когда я убил своих братьев. Конечно, никто не видел, как я это делаю, доказательств моей вины тоже не было, но все знали, что яд мешал я.

Я тоже любил отца, потому выдержал траур длиной в месяц. И лишь после вступил на престол.

С каждым днем мои руки окрашивались кровью. Люди гибли на войне, не смея ослушаться моих приказов. Но я понимал, что большая цена — падение империи, что выстраивали мои предки. Волчьи тропы не замести ни одной вьюгой. Пусть Дэви делает что хочет, но если не справится с поставленной задачей — больше не быть ей моей чародейкой. И так будет продолжаться до тех пор, пока я не получу то, что хочу. Страх.

Каждый день ко мне приходили люди и просили. Золота, скота, жизни. Им всегда было мало. Я исполнял лишь те просьбы, что были удобны для меня. Если нет — человек уходил с пустыми руками. Хороший король тот, кто помогает, но делает во благо себе. Наказать насильника? А он кто? Известный лорд? Простите, вы, кажется, врете. А, так речь идет о том самом Голлуэе, который треплется о заграничной свободе и раздает золото своему народу? Тогда да, конечно, мы сейчас же его накажем, бедная ваша девочка.

Как владыка Фелабелля я не мог самостоятельно устранять лордов. Это вызвало бы бунт на их землях. Народ был бы недоволен. Для этого можно было воспользоваться услугами наемников. Те всегда были рады помочь за горсть золотых монет и за личные обиды.

Разве я плохой король? Удобный для того, чтобы удерживать власть. Пока ты удобный — ты не упадешь. Пока ты знаешь, зачем все это — марать руки не стыдно.

Я стоял ночью в тронном зале, рассматривая карту Фелабелля на витражах потолках. Сквозь стекло сверкали созвездия. Ночью в замке всегда было тихо. Никаких служанок, шастающих по коридорам. Спокойно. Как будто я попадал в другой мир. Больше всего я любил это время. Звезды нежно подмигивали мне сквозь цветные стекла.

Я думал о судьбе Фелабелля. О Либертасе. Хотел бы я когда-нибудь ступить на те земли. Хотел бы я мечтать, как мечтают люди Вольного Бога.

Волчьи флаги висели на колоннах, удерживающих своды. Я всегда задавался вопросом, почему волк на гербе Присонов белый? Ответа не находилось. Завтра очередное слушанье, очередные приказы. И пустота в сердце. Мне нужно было жениться, родить наследников. Продолжить династию.

Времени не хватало. А еще это значило бы привести детей в мир войны. Заставить пройти через то, что прошел сам. Отнять возможность любить.

Этого я не хотел. Даже если я умру и не доведу дело до конца, пусть лучше тогда его никто до конца не доведет. Это моя цель. И я не хочу передавать ее кому-то. Ответственность за это могу нести только я. А если моим детям будет тяжелее идти к ней, чем мне?

У каждого в этой жизни должно быть предназначение. И оно должно быть свое собственное, не привитое никем.

Если его нет — человек не жив по-настоящему.

Если нет — бояться никто не будет. Беги, Иеримот, у тебя есть цель и страх Смерти. Это твой главный двигатель. Пока ты бежишь — бегу и я. Раз боишься, значит, неисполненная мечта горит огнем в твоем уже не бьющемся сердце.

Глава вторая

Ривер

Мне никогда не было так страшно, как сейчас.

Целый день мы шли по блестящему снегу. Солнечные искры отражались в капельках замерзшей воды. Ноги утопали в сугробе, Нессу приходилось нести на плечах. Ее длинные рыжие пряди волос спадали мне на глаза и казались горящим пламенем. Иногда я даже завидовал этому цвету, который достался ей от матери, мне перешли от нее только небесные глаза.

Несси качала ногами и рассказывала страшилки про Фелабелльских утопленников. Их я слышал уже не один раз, но она изо всех сил старалась меня чем-то занять.

— Хорошо. Но ведь утопленники — это нечисть, которая водится в лесах. Значит, сами по себе они где-то утонули. За всю нашу дорогу я не видел ни одного озера. Откуда им здесь взяться? — спрашиваю и с раздражением расталкиваю сугроб, в котором утонул по пояс. Несса радуется. Если спрашиваю — значит, интересно, значит, мое внимание приковано к ее рассказам. Ей нравилось придумывать ответы на мои вопросы. Фантазировала она умело, наверное, могла придумать любую ложь, которая будет гораздо интереснее правды. Такой у нее был талант — врать и воображать. И ведь для кого-то это было бы обычное вранье, а для нее все равно оказывалось истиной.

— А я их слышала, утопленников. Они мне по ночам поют колыбельные и рассказывают истории. Они специально озеро от нас прячут. Говорят, что нам идти в другую сторону, — возмущенно произнесла Несса и оттянула холодной ладошкой мою красную щеку. Губы треснули, было больно, но я ничего ей об этом не сказал. Я понимал, что у сестры просто замерзли руки. Варежки она потеряла несколько привалов назад, сказала, что их унес анчутка, у которого обледенели лапки. Ни в анчуток, ни в утопленников я не верил. Я жил с мыслью, что пока не увижу волшебства и магии — их не существует. Но в то, что лес — заговоренный, я поверил почти сразу, ибо нигде и никогда не терялся и не сбивался с курса. Возможно, в этом и есть какое-никакое колдовство. Но с варежками все было проще. Скорее всего, засыпало снегом, и мы не смогли их найти.

— А я бы хотел выйти к воде. Надоело уже снег растапливать. Хочу пить без всех этих махинаций.

— Ты что, Ривер, сдурел? — От негодования сестра чуть не соскользнула с плеч в сугроб. — Из того озера нельзя пить! Там вода мертвецов.

Хмыкаю. Осенью мы спасались дождями, но к зиме вода в фляжках закончилась. Приходилось довольствоваться снегом. Тяжело в этом лесу было найти даже обычные родники, я уж не говорю о водоемах. Как начнет теплеть, можно собирать березовый сок. Вот только я соскучился по воде, которую не нужно добывать. Выпил бы даже воду мертвецов, им то что, поделятся.

Несса больно пнула пяткой в грудь. Я остановился, и она опустилась к моему замерзшему и покрасневшему уху, ее дыхание обожгло мочку. Я вздрогнул от болезненного тепла, а сестра протянула палец в сторону спящих в сугробах кустарников:

— Сегодня мы поедим. Смотри, там заяц.

К вечеру мы остановились у большого старого дуба. Впереди был бурелом, в темноте нам было не перейти. Я развел костер и приготовил еду. Несса пряталась под медвежьей шкурой, уплетая ужин, маленькая и довольная, с красным от холода носом. Мы рассказывали друг другу истории и давние легенды, а потом легли вместе спать.

Наутро я проснулся один. Нессы нигде не было.

Я помню первый час урывками. Меня охватила настоящая паника. Я ходил по кругу, вокруг костра и кричал ее имя, распугивая ворон. Несса исчезла, оставив меня одного. А если она утонула в сугробе, если она лежит сейчас где-то и замерзает? А если ее придавило снегом? Если ее дыхание остывает, а кровь леденеет в венах? Если она уже заснула йольским сном, дрожа как осиновый лист на ветру?

Что мне делать? Где ее искать? Где раскапывать? Почему она ушла?

Вопросы стучали в висках, но ни одного ответа я найти не мог.

Весь мой оставшийся рухнул. Не было в нем больше ничего светлого и доброго. И надежды тоже не было. Ни папы, ни мамы, ни сестры. Жизнь без нее не имела смысла. Неужели все было зря? Зачем я вообще тогда старался?

Помню, как опустился на медвежью шкуру и расхохотался. Я проверил даже бурелом, и все было бестолку. Казалось, я умер сам, потеряв ее. Дикий, нечеловеческий смех срывался в рыдания. Руки тряслись, ноги подкашивались. Кажется, я потерял остатки контроля, которые пытался удержать в себе. Тело перестало принадлежать мне. Вокруг был пустой, спящий лес, и мои всхлипывания эхом разносились средь голых деревьев.

Почему к кому-то мир добрее? Почему боги отняли у меня последнее, за что я держался? Нужно было взять себя в руки, придумать какой-то план, разыскать ее следы. Но о каких следах может идти речь, когда ночью все снова замело?

Белый цвет давил на глаза, голова трещала. Это был ужас — настоящий, животный.

Ощущать себя я начал только через несколько часов. Помню, как почувствовал покалывание в пальцах, зарытых в сугроб. Заставил себя умыться снегом, хоть как-то почувствовать холод и боль, понять, что это мои руки и мое тело. Что сознание никуда не исчезло, я имею власть над ним и еще могу что-то изменить.

И тогда я увидел рыжее пламя, скользящее между деревьев. Несса.

Я подскочил и бросился за ним. Ботинки утопали в снегу, я прорывался через сугроб так быстро, как только мог, и раскидывал белый рыхлый порох голыми пальцами.

Но это была не сестра. Огненный лисий хвост скользнул в темный подлесок. Солнечные лучи словно не доставали до его сосновых верхушек. Хитрые черные глаза смотрели меня с вызовом. Казалось, лиса видела мой срыв и понимала больше, чем понимали обычные животные. Она ждала, когда я подойду ближе.

Заговоренный лес был необычным местом. Было невыносимо, но это была последняя надежда. Я вцепился в нее зубами, как собака в единственную кость, и не смог отпустить. Лиса провожала меня куда-то, вела глубоко в чащу. Выбора все равно не оставалось, и я шел за ней.

Мимо проносились обледеневшие листья папоротника. Все вокруг плясало яркими красками, но я думал лишь о том, как не упустить из виду пушистый хвост и следил только за ним. Прошел не один час моей погони. Солнце медленно заходило за горизонт. Вскоре под ногами почувствовался твердый наст, я выбрался из сугроба и бросился за плутовкой. Я преследовал ее целый день, мышцы сводило от боли, дыхание выбивалось из груди, горло горело пламенем. Надежда манила огнем лисьего меха перед глазами.

Несколько раз ноги проваливались под наст. Я не обращал внимания на сигналы своего тела и мимо ушей пропускал его просьбы об отдыхе. Ничего не было важнее лисы, которая дожидалась меня у замерзших сосен.

А потом я услышал голос Нессы. Яркое голубое сияние не-ешь-травы ослепило привыкшие к темноте глаза. Она с кем-то разговаривала рядом с призрачно-прозрачной гладью озера.

И тут я понял. Вот чьи голоса она слышала. Вот от чего я не смог ее уберечь. Меня словно ударили по голове. Я понял все и закричал:

— Только не смотри в него, Несси, умоляю тебя, не смотри!

Остановился как вкопанный, боясь подойти ближе и напугать ее. Несса сидела у воды. Озеро даже не думало покрываться льдом. Я видел ее хрупкую маленькую спину. Яркие рыжие волосы струились по ней волнами в сиянии полной луны. Она была такой беззащитной в таком огромном и пугающем месте! Вокруг разносилось чарующее мелодичное пение сотни голосов. Музыка дышала настоящим волшебством, завораживала и притягивала. Это было похоже на гипноз. Не хотелось отсюда уходить. Ложное спокойствие проникало в душу, как молоко с медом скрадывало боль в горле при детской простуде — вроде бы отпускает, но только на время.

— Я как раз хотела тебя позвать, чтобы ты тоже поговорил с ними, — восторженно произнесла сестра, оглядываясь. Широкая улыбка светилась на ее бледном лице, — я думала, тебе понравится…

— Смотри на меня. Не отводи взгляда, — оборвал ее я. Я знал, что это за место. Я слышал о нем в песнях бардов и менестрелей. Здесь когда-то давным-давно расстался с жизнью Эллизиум в погоне за бессмертием. Это его голос звучит в хоре. Озеро Вечности, в которое нельзя смотреть, иначе рискуешь оставить в нем душу.

— Они так красиво поют! Я же говорила, что отсюда пить нельзя. Здесь вода принадлежит мертвым, — Несса аккуратно поднялась, лениво отряхивая ноги от снега. — Я же говорила, что слышала их. Видишь, я не врала. А ты не верил. Может, мы здесь останемся хотя бы ненадолго?

— Вижу. Не нужно было ничего доказывать. Иди сюда, нам нужно идти, — я протянул к ней руки. Страшнее всего было потерять ее здесь, в шаге от воссоединения.

Несса нерешительно ступила ко мне на встречу. Голоса запели громче. «Не уходи. Останься с нами. Будь здесь, в покое и волшебстве», — просили они. Как можно так нагло их покинуть? Вторгнуться и уйти?

«Ты пойдешь туда. Хочешь или нет. Ты здесь не нужен», — я повторил в своей голове слова отца. Здесь я точно не нужен. Я еще не сделал то, ради чего шел все эти месяцы сквозь январский холод. Не для этого я выживал, чтобы так просто взять и остаться здесь. Не для этого марал руки в крови. Несса хотела обернуться, но я шагнул к ней, схватил за тонкое запястье и прижал носом к груди. В этот момент оглушительный шепот заполнил пространство над водой. В нем больше не было просьб. «Останься» сейчас звучало приказом. Останься. Останься. У тебя нет выбора. Пути назад нет. Ты умрешь и никогда не выйдешь из Заговоренного леса. Здесь тепло и уютно. Здесь тебя ждут. Ты только мучаешь сестру, а мы подарим вам покой. Вы больше не разлучитесь. Неужели ты думаешь, что дальше будет легче? Будешь ее везде за собой таскать, убивать при ней будешь, людей истязать будешь? Хочешь, чтобы она смотрела? Хочешь видеть ее слезы и разочарование?

Она возненавидит меня за такое детство. Она не захочет знать мое имя. Откажется.

Кровь. Кровь на серебряном клинке. Крики отца. Последний вздох.

«Ненавижу тебя, отродье! Я насквозь видел твою мерзкую суть». Смертная пелена в глазах.

Я и ее убью, если понадобится. Я и ее убью, если увижу родительское отвращение в ее не тронутом злобой взоре. Лучше остаться.

Бок обожгло пламенем. Я вскрикнул и опустил глаза на клинок, что висел на поясе. Рукоять горела алым. Разум вернулся, и я услышал нарастающий гул голосов, которые мгновение назад казались мне требовательным, но мягким шепотом. Громоподобный рев обрушился на меня.

Мне казалось, что я оглохну. Пришлось зажать маленькие ушки Несси ладонями и зажмуриться, медленно отступая в чащу. Не открывать глаза. Не смотреть, даже если они этого хотят. Даже если они приказывают.

Это была незримая граница между миром жизни и вечности, но идти на другую сторону я не собирался еще очень долго. Несса заплакала, испуганно прижимаясь ко мне, а я шагал назад и не позволял ей отодвинуться ни на дюйм.

Под оглушительный рев мы переступили через кусты папоротника и провалились в сугроб.

Дэви

Вечер опускался на Ходр алым закатом, по небу расползались розовые облака. Город будто купался в огне, и снег отражал его красные всполохи, искрясь кровью. Я любила такие вечера, в них таилась магия.

Я ждала Рэйнара у входа в «Хмельной котел». В столице готовились к празднованию Йоля. Повсюду на ступеньках домов лежали корзинки с яблоками и гвоздикой. Люди были на удивление приветливыми и доброжелательными, вот только почему-то такое происходило с ними только по праздникам. Дети водили хороводы на узких улочках и играли в прятки. Мир, казалось, з