Оглавление

Непокойная

Мы ненавидели друг друга: этот город и я. Причём, ненависть была такой, какой обычно бывает любовь, — с первого взгляда. Я очень хорошо помню, как впервые шагнула с подножки поезда на землю этого города. И тут же инстинктивно отдёрнула ногу — почему-то показалось, что вместо грязного асфальта под моей подошвой жадно чавкнула голодная болотная трясина. Показалось. Конечно, показалось. И тина, запачкавшая подошву новенькой белой кроссовки, тоже показалась, да. Тем более, пока мы дошли до отеля, белые кроссовки перестали быть белыми в принципе. И тины на них я уже не нашла.

В общем, в первые же минуты знакомства мы с этим городом друг друга невзлюбили. И градус нелюбви за годы возрос до полноценной ненависти. Этот город пачкал мои штаны и обувь, швырял мне в лицо колючий снег, до нитки вымачивал ледяным дождём и доводил до обморока тяжёлой духотой. Он ломал мои каблуки, не давал магнитным ключам открывать мои номера в отелях, травил до рвоты и температуры в самых дорогих ресторанах. Там я трижды чуть не попала под машину, вывихнула ногу на ровном месте, лишилась трёх телефонов (один потерялся, два украли). За несколько дней до каждого планируемого визита в этот город мне приходилось принимать антидепрессанты, но возвращалась я всё равно всегда в чернейшей депрессии. Ему всё было мало.

Этот город словно опутывал меня своей паутиной. Крупные заказчики были обязательно из этого города. И обязательно требовали моего присутствия в нём для работы над их проектом или, как минимум, для обсуждения деталей. Новые коллеги — почти всегда уроженцы этого города. Редкое заболевание близкого человека лучше всего лечили в одной из «этогородских» клиник. Друзья, словно им там мёдом было намазано, постепенно перебирались жить в этот город. Как бы мне ни хотелось никогда больше не видеть этот город, приходилось с завидной периодичностью туда мотаться. Чтобы там мучаться, а вернувшись домой, неделями приходить в себя. И я понимала, что добром это не кончится. Просто потому, что не было у этого города добра. Для меня так уж точно.

Последний удар этого города был самым коварным: туда переехала жить моя лучшая подруга, практически сестра. Зная моё отношение к городу, на новоселье она милосердно не пригласила, хотя довольно быстро купила квартиру в отдалённом районе, но всё же не в области. Дом, по её словам, был таким новым, что не заселился ещё даже наполовину, бывали недели, когда она не видела в своём подъезде ни одного человека. Интровертную подругу, впрочем, это вполне устраивало. Как устраивало и название улицы, на которой был возведён жилой комплекс, — Непокойная. Я от такого названия оторопела, если честно, а подруга лишь посмеялась, что, мол, скорее всего, в документах что-то напутали, потеряли букву «с» в слове «неспокойная», и получилось что-то вот такое устрашающее. А исправлять, наверное, было долго и дорого, потому так и оставили. Мой филологический мозг нервно дёргал глазом и от улицы Неспокойной, но, в конце концов, не мне же там жить, правда? Новую же жительницу этого города в лице моей подруги ничего не смущало. Впрочем, смущало, как оказалось позже. Но другое.

Первый тревожный звоночек прозвенел, когда подруга в шутку пожаловалась, какой дискомфорт вызывает у неё сам подъезд. «Мечта маньяка» — так она его назвала. И крайне сумбурно описала. И с нервным смехом добавила:

— Представляешь, чувствую себя рыбкой в аквариуме, в который с двух сторон в любой момент может кто-то заглянуть.

Вторым тревожным звоночком стала собака. И не просто собака, а очень такая крупная собака — кане корсо. Причём, не щеночек, а взрослый кобель из специализированного собачьего приюта. Тут я реально напряглась. Во-первых, потому что подруга всегда была абсолютно равнодушна к животным, непонятно, что могло сподвигнуть её на такой поступок. А во-вторых, мне казалось не самой лучшей идеей брать крупного пса, которого кто-то бросил. Бог знает, какая у собаки травма и как она может отразиться на новой хозяйке. Но подруга от моих тревог отмахнулась. Мол, Майкл — так звали собаку — абсолютно прекрасен, и у них абсолютная уже любовь. А взяла она его потому, что заехала случайно по какой-то надобности в этот самый приют, увидела глаза Майкла… В общем, вы поняли, один сплошной романти́к. От моей абсолютно неромантичной подруги. Как я её ни пытала, та стояла насмерть: просто захотелось забрать из приюта такую прекрасную собаку. Точка.

Третьим, уже не звоночком, а тревожным набатом стала просьба подруги приехать на несколько дней. В нашем с ней родном городе у неё осталась мама. Которая серьезно заболела. Тащить туда с собой Майкла нет никакой возможности, друзьями и соседями, готовыми за ним проследить, она в этом городе не обзавелась. Потому…

— Я понимаю, как ты его ненавидишь… Всё понимаю. Но, Лера, мне просто некого больше просить. А в передержку Майкла сдавать после всего, что он пережил…

Пришлось решительно прервать эти стенания с извинениями. И сообщить, что, пока она описывала ситуацию, я уже взяла билет на самолёт. И завтра утром буду у неё. Подруга разревелась — уже от облегчения. И заверила, что встретит меня в аэропорту. Вместе, кстати, с Майклом — тот обожает ездить в автомобиле. Довезёт она нас до дома, даст ЦУ и поедет на вокзал. На том распрощались, и я пошла собирать вещи.

Этот город традиционно встретил меня отвратительной погодой — мокрым и колючим снегодождём. Счастье, что хоть сели нормально, спасибо пилотам. Подругина машина уже стояла на парковке, подруга курила с ней рядом. А на заднем сиденье развалился Майкл. Впрочем, как только я подошла, он сел и весь как-то подобрался. И внимательно посмотрел на хозяйку. Та погладила мощную шею и ласково сказала:

— Майкл, свои. Это Лера, она хорошая, добрая, будет с тобой гулять и тебя кормить. А потом я вернусь, очень скоро, обещаю.

Пёс вздохнул. Высунул из окна машины огромную голову, обнюхал меня, как-то грустно лизнул в щёку. И снова улёгся на заднем сидении. Мы сели в машину и двинулись на улицу Непокойную.

Я периодически посматривала на навигатор. Чем ближе мы подъезжали к конечной точке маршрута, тем мне становилось тревожнее. Да и Майкл вел себя беспокойно. Только подруга оставалась в приподнятом настроении. И с лёгкой усмешкой тоном экскурсовода сказала, когда мы вышли из машины:

— Вот, полюбуйся! Мечта маньяка на улице Непокойной. Как название хоррора звучит, правда?

Насчет удачности названия я бы поспорила, но, наконец, поняла, что так смущало и напрягало мою подругу в архитектуре подъезда. У него было два выхода и оба — со стеклянными стенами. В огромном холле — три лифта, комната для колясок и велосипедов и пустующее помещение для охраны или консьержа. А выхода на лестницу нет. Оказывается, на неё можно попасть, только если выйти из подъезда и зайти в другую дверь, рядом. Ранним ноябрьским утром, когда на улице было ещё темно, я на самом деле ощутила себя беспомощной рыбкой, которая стоит в освещённом «аквариуме», а с обеих сторон к стеклам прильнула тьма. И смотрит. И словно чего-то ждет. Брр… Я вздрогнула, Майкл заворчал, а подруга расхохоталась:

— Вот тебе, Лерка, прямо готовый сценарий фильма ужасов.

Я хмуро буркнула, что пишу сценарии только сентиментальных сериалов, хорроры — это не моё. Тут, наконец, пришёл один из трёх лифтов, и через несколько минут я вошла в новую подругину квартиру. У неё был потрясающий талант: любая самая затрапезная халупа, в которой она по каким-то причинам жила, довольно скоро превращалась в уютнейшее гнёздышко. А тут квартира изначально была хороша, поэтому уют в ней просто зашкаливал. Что, впрочем, на мои уже издёрганные этим городом нервы подействовало только благотворно.

Подруга показала мне всё, что сочла необходимым: ванную комнату с полным набором моющих и косметических средств, кухню с полным холодильником, стоящим на плите пловом и шкафчиками, под завязку набитыми стратегическим запасом продуктов. Потом выдала список «про Майкла»: когда и где гулять, когда и чем кормить, куда звонить, если вдруг пёс занедужит, как мыть после прогулок и чем вытирать. В общем, ЦУ были пространными и исчерпывающими. И сразу после того, как я подтвердила, что всё поняла, подруга заторопилась на вокзал. Когда пришло оповещение, что такси ждёт её у подъезда, она погладила и потрепала Майкла, а потом порывисто обняла меня и сказала вдруг:

— Одна не ходи. Никуда. Еды тебе хватит надолго, но, если за сигаретами там, или кофе захочешь из кофейни, — только с Майклом. Он умный, его можно просто посадить у магазина или кофейни, и он будет ждать. Даже привязывать не надо. А одной тут ходить не стоит.

И, не успела я спросить, чего, собственно, можно опасаться на улице Непокойной, за подругой уже захлопнулись двери лифта. А Майкл в который раз печально вздохнул и улёгся на свою лежанку, размером мало чем уступающую обычному человеческому дивану. Я погладила его по мощному загривку и пошла есть плов — я его обожала, а подруга — совершенно отменно готовила. Мимоходом подумала, может, позвонить ей? И выпытать, что тут происходит, в этом её новом месте обитания? Что она даже такую серьезную собаку завела и мне велела никуда без собаки не выходить? Но решила, что не стану. За много лет подругу я изучила хорошо: если бы она хотела сказать что-то, сказала бы. А раз никакой дополнительной информации не дала, значит, не хотела или не могла. И допытываться бесполезно.

После вкуснейшего горячего плова и чашки чаю с печеньем невыносимо захотелось спать. И хмурое ноябрьское утро этому только способствовало, тем более, встать мне сегодня пришлось очень рано. Я дала Майклу специальную собачью вкусняшку, выкурила сигарету на балконе, получила от подруги сообщение, что она уже в поезде, пожелала ей счастливого пути и с наслаждением растянулась на ортопедическом матрасе. Некоторое время просто смотрела в потолок, удивляясь странной для моих московских ушей тишине. В доме словно никто не жил, никаких звуков от соседей не доносилось. И на улице было так же тихо: ни машин, ни человеческих голосов, ни других обычных уличных шумов. Хотя этаж у подруги был всего-навсего пятый. И стеклопакеты обычные, безо всякой шумоизоляции. Впрочем, удивлялась я тишине недолго, потому что уснула.

Проснулась от странного ощущения: мою руку словно тёрли влажной шершавой тряпкой. Открыла глаза примерно в таком же полумраке, в каком и засыпала. В этом городе в ноябре утра и вечера были неотличимы: мобильный показал, что уже шесть часов вечера. А рядом с кроватью сидел Майкл и облизывал мою руку. Видимо, ему надо было и поужинать, и погулять.

Умывшись прохладной водой, чтобы немного взбодриться, я покормила пса, а пока он ел, ответила на несколько рабочих сообщений, которые благополучно «проспала». К счастью, ничего срочного, потому что никаких горящих заказов у меня сейчас не было. Я писала параллельно два сценария и по обоим шла строго в графике. Поэтому утеплилась сама, надела на Майкла тяжеленный строгий ошейник, намордник, прицепила поводок и пошла лично, так сказать, знакомиться с Непокойной улицей. Пёс, кстати, вёл себя странно. Я не очень хорошо разбираюсь в собачьем поведении, но, если бы речь шла о человеке, сказала бы, что на прогулку он хочет, но при этом относится к ней отрицательно. Решив, что подумаю об этой странности попозже, я толкнула подъездную дверь и попала в «этотгородской» ноябрьский вечер.

Что сказать? Холод. Ветер. Тот самый утренний снегодождь. Я поплотнее закуталась в куртку, натянула капюшон чуть ли не до носа и сочувственно посмотрела на Майкла. И почему подруга не купила ему какую-нибудь одёжку, холодно же! Впрочем, пёс явно не мёрз. Он целеустремленно двигался к странному нечто, которое подруга в своих ценных указаниях обозвала сквером. Голые кустики и две грязных дорожки — вот, собственно, и сквер. Но Майкла он вполне устраивал, потому что уже первый же куст был мощно и безжалостно помечен. И мы пошли дальше — Майкл впереди, я в арьергарде.

Пройдя по жалкому подобию сквера несколько раз туда и обратно, я вдруг резко остановилась. Пёс обернулся и посмотрел на меня вопросительно, мол, чего ты тормозишь? А меня вдруг затрясло и вовсе не от холода. Я поняла, что мы гуляем уже больше получаса, вечер совсем ранний, а на улице — ни души. Реально, ни людей, ни животных, ни вездесущих голубей. Даже ни одной машины мимо нас не проехало. Как такое может быть, а?

Трясущимися руками я достала мобильник и сделала то, чего делать изначально не собиралась: позвонила подруге. Она ещё не доехала, в поезде могло не быть связи, но мне повезло: через несколько гудков раздалось несколько встревоженное «Алло, Лера! Что-то случилось?».

Я хлюпнула носом:

— Ничего не случилось. Пока. Просто мы гуляем с Майклом по этому вашему убогому скверу. И кроме нас тут нет ни души. Даже машины не ездят и птицы не летают. Это нормально, вообще?!

Почувствовала, что голос срывается на визг. Выдохнула. А из трубки послышалось:

— Лера, это очень молодой район. И с не очень хорошей экологией. Людей мало, потому что даже дома ещё не все достроены, и квартиры недешёвые. Бродячим животным просто неоткуда взяться, а птиц, наверное, отпугивает эта самая экология. Да, непривычно, но в этом нет ничего страшного.

— А в чём есть?! — Я изо всех сил старалась не кричать. — Почему ты велела везде ходить с собакой? Что мне тут может грозить без Майкла?

Подруга помолчала. А потом, аккуратно подбирая слова, заговорила:

— Лерочка… Возможно, что и ничего. Просто я в какой-то момент начала видеть странное. Людей. Взрослых и детей. Бледных и молчаливых. Они не подходят, ничего не говорят, не пытаются как-то взаимодействовать. Просто стоят неподалёку и смотрят. Или идут за тобой следом. И тоже смотрят. Я сначала думала, что с ума схожу. Но однажды встретила соседа из другого подъезда. Мы парой слов перекинулись про район, и он пожаловался, что нормальных людей нет, зато толпы каких-то сектантов ходят. Так что он их тоже видел. Я не думаю, что они опасны, но Майкла завела. И тот их сильно не любит: рычит, нервничает, злится. Поэтому и предупредила, чтобы ты везде с собакой была, просто на всякий случай.

Вот вам… Я скомканно попрощалась. И чего мне ждать от этих непонятных личностей? Телефон звякнул: пришло сообщение от подруги. Номер мобильного, имя «Владислав» и приписка, что это сосед. И что, если вдруг что-то случится, звонить ему. Ну спасибо, ну успокоила! Страх и растерянность постепенно переходили в злость. И на подругу, и на этот город, которому мало было уже доставленных мне неприятностей, и он новые приготовил. Из области хоррора на этот раз.

Эмоции бушевали так, что я не сразу заметила, что уже не одна в сквере. Сбоку, полускрытая голыми кустами, стояла девочка лет пяти-шести. Бледненькая, аж в синеву. Одетая во что-то серое, немаркое. Худенькая. И буквально не отрывающая от меня глаз. Майкл напрягся и зарычал. Я погладила его по могучей шее и стала тихонько тянуть в сторону дома. Он шёл, но глухо порыкивал и оглядывался. А потом гавкнул — громко, гулко, как из бочки. Потому что прямо у нашего подъезда стояла небольшая группа людей, человек десять. В такой же невнятной серой одежде, таких же худых. И так же пристально смотрящих на нас с собакой.

Я попыталась не паниковать. Крепко удерживая Майкла, крикнула:

— Добрый вечер! У вас всё в порядке? Не могли бы вы отойти от подъезда, чтобы мы с собакой прошли? А то пёс нервничает.

Никакой реакции. Я вообще не поняла, услышали ли они меня. Стало страшно. На улице была уже темнота, разбавляемая только светом подъездного фонаря. В доме, кстати, горело не больше пары десятков окон. И ни одного — в моем подъезде.

Майкл, продолжая рычать, потянул меня куда-то. Через несколько шагов я поняла: пёс вел ко второму входу в подъезд. Вот молодец какой, а я, дурочка, забыла про него! Не успели мы войти в «аквариум» холла, как меня пробил холодный пот. За той дверью, которой мы только что воспользовались, возникла девочка из сквера. И ещё несколько детей, таких же бледных и одетых в серое. Все они прислонились лбами к стеклу и смотрели. На нас смотрели. А с противоположной стороны к стеклу прижались взрослые… Да, рыбка в аквариуме — очень точное подругино сравнение. И мне было дико страшно, что вот сейчас все эти странные люди пройдут сквозь стекло. И очутятся здесь. И… О последнем «и» думать было невыносимо страшно.

Вскоре мне стало не до дум. Оказалось, что лифты не работают. За пятнадцать минут не приехал ни один, кнопки на панели помигали и погасли. Ну что ж за гадство, а?! И что делать? Звонить в полицию? В МЧС? Я решила, что это чересчур. И позвонила подруге, чтобы узнать, что предпринять. Но та оказалась вне зоны действия сети. Как же быть?..

Майкл тревожно переводил взгляд с одного окна на другое. И ворчал не переставая. Странные люди не уходили, поэтому шансов попасть на лестницу и подняться по ней у нас не было. Возможно, эти товарищи нас бы и не тронули. Но меня колотило при одной мысли, что к ним надо выйти. И тут меня осенило: сосед! Владислав! Трясущимися руками я набрала номер. К счастью, трубку сняли сразу:

— Владислав?

— Да, а вы кто? Очередная телефонная мошенница?

— Хуже. Я подруга вашей соседки, меня зовут Лера. Она попросила меня пожить с её псом и сказала про странных людей. И про то, что вы их тоже видите. У меня патовая ситуация, Владислав. Я в подъезде с собакой. Ни один лифт не работает. А с двух сторон к стеклу прижимаются эти люди. И выходить, чтобы попасть на лестницу, мне страшно.

В трубке помолчали. Потом мужчина грустно сказал:

— Мне нечем помочь вам, Лера. На улице Непокойной — каждый сам по себе. И за себя. Каждый проходит свой путь. Ваша подруга уже всё поняла. Скоро и вы поймёте. Всего доброго.

В трубке воцарилась такая ледяная тишина, что заломило ухо. Я убрала мобильник в карман. Чёртова подруга! Во что она меня втравила, а?! И тут меня накрыло сразу двумя ужасами: я поняла, что не помню, как зовут мою подругу — лучшую при том. Вообще не помню, понимаете?! И второй ужас — странные люди пошли на абордаж. Причем, так, как мне и виделось в кошмарных фантазиях, — просачиваясь сквозь стекло. Они окружали нас с Майклом, пёс принялся лаять. Но его лай начал перекрывать какой-то очень громкий писк. Внезапно открылись двери одного из лифтов. Правда, там не горел свет, но это такая ерунда, правда? Я рванулась туда, но почувствовала, что сильные руки держат, не пускают. Захлебнулся лаем Майкл. Исчез писк. На голову мне накинули чёрный непроницаемый мешок. И дышать стало нечем. Проклятый этот город!

***

Ну как же так?! Инна со злостью ударила кулаком по литой чугунной ограде и разревелась. В который уже раз за сегодня. Их с Леркой случай — один на миллион, наверное. Обе попали в аварию, машина в хлам. Инна — в коме, а Лера была в сознании, но в очень тяжёлом состоянии. Её прооперировали, и в кому впала она. А Инна очнулась. И ждала, что Лера очнётся тоже. Но Лера умерла. И сегодня её похоронили.

А вчера Инна похоронила своего любимца Майкла — кобеля кане корсо, который сидел с ними в машине и тоже изрядно пострадал. Ветеринары были уверены, что он выкарабкается, но нет. Умер. Практически одновременно с Лерой.

Все провожающие уже вышли с кладбища и рассаживались по автобусам. Инна двинулась тоже, оглянувшись в последний раз туда, где навсегда осталась её лучшая подруга. Теперь — покойная.

Рассказ озвучен:

https://rutube.ru/video/65b80c22887609de114320e5b176078e/?playlist=878434

Заглядухи

Жила-была старушка, которая боялась смотреть в окна, когда темно. Она всю свою жизнь провела в деревне, в которой были свои правила. И одно из них — вечером закрывать окна ставнями. А потом ещё обязательно шторы плотные задёргивать. Потому что ночами по улицам заглядухи ходят, в окна заглядывают и души у людей воруют. Кто они такие, как выглядят — никто не знает. Точнее, знали те, кто правило нарушил. Но у них нельзя было спросить. Они или сразу умирали, или становились не в себе. А потом всё равно умирали. Без души как жить?

В деревне постепенно жителей не осталось. Молодые разъехались, старики на погост переселились. Старушку нашу забрал внук. Хороший мальчик. Ну, точнее, как мальчик — взрослый уже мужчина, к сорока. Но для старушки-то — вечный мальчик. Он сразу приехал. Хотя до этого бывал у бабушки только в детстве. А позже — звонил по мобильному, который сам и подарил. И присылал с посыльными продукты и другое разное. Когда узнал, что в деревне почти никого не осталось, — приехал. На огромной фуре с водителем. Позволил бабушке своей забрать из дома всё, что ей дорого было. И увёз в огромную квартиру на тридцатом этаже.

Деревню было жалко, и дом жалко, и огород, но одной-то невозможно. А тут — внук, родной человек. Который для бабушки специально комнату освободил. И все её вещи там расставил так, как она хотела. Только одно плохо: у внука не было штор. Совсем. Ни в одной комнате. Старушка робко сказала про заглядух, а внук рассмеялся только. Мол, бабуль, тридцатый этаж у нас. Сюда даже птицы не залетают, а уж заглядухи твои и подавно.

Старушку это не очень убедило. И она ещё более робко попросила внука шторы повесить всё же. Негоже спать, когда окна-то зияют. Внук реально хороший был. В бабушкину комнату в тот же день шторы повесили. А к себе внук шторы вешать не стал. Сказал — не привык.

Понимала старушка, что и правда, наверное, не долетают злые заглядухи до высокого этажа. И всё равно было ей неспокойно. Стала она внука охранять. Ждала, пока заснёт. Тихонечко проходила в его спальню. И на расставленных руках держала перед окном простыню. Всю ночь. Чтобы от зла мальчика загородить. Руки болели, но душа болела больше.

Однажды внук проснулся среди ночи. Вскинулся на кровати, на бабушку глянул, крикнул и упал. Старушка к нему — а он не дышит. Умер. Врачи потом сказали, что инфаркт, мгновенный. А старушка знала, что заглядуха это. Только всё думала, как же она её пропустила? И почему нежить окаянная не её, старую, забрала, а внука?

Нигдешние

Наташа испуганно охнула:

— Ты совсем больной что ли — так орать?!

Она часто задышала, одну руку прижала к своему изрядному декольте, а вторую аккуратненько так убрала от автомагнитолы.

Егор на эти маневры внимания не обращал. Он стиснул зубы, прикрыл глаза, поблагодарив мироздание за то, что они стоят в глухой пробке и можно на секунду отключиться от дороги. И отключился.

***

— Мой внучонок, мой зайчонок,

Пусть не съест его волчонок,

Пусть медведь не задерёт,

Пусть упырь не загрызёт,

Не ужалит пусть змея…

Пусть сожру внучонка я…

Страшная колыбельная снова звучала в голове. Хотя тогда она страшной вовсе не казалась. Просто бабушкин голос пел что-то спокойное, тягучее, заставляющее глаза слипаться… И он послушно засыпал под бабушкину песню. И уже почти уснул. И вдруг раздался резкий громкий голос отца:

— Внимание! Опасный момент! Гоооооол!

Именно так папа кричал, когда смотрел футбольные матчи. Егор тут же проснулся. И в последний момент успел выкрутить руль и уйти от лобового столкновения с грузовиком.

Выдохнул. Ещё выдохнул. Руки постепенно переставали трястись, дыхание выравнивалось. Чёрт подери, впервые в жизни он чуть не заснул за рулём! Да что там «чуть», заснул уже! Спасибо бате, разбудил.

Так. Стоп. Какому бате? Батя уже шесть лет как умер. Крик его Егору явно приснился. Видимо, инстинкт так сработал. А вот заснул он почему? Вроде и не устал, и выспавшийся, и музыку такую бодрую по радио слушал. Радио?.. Сейчас в эфире трещали только помехи. Егор пощёлкал переключателем — ничего. На всех станциях — либо тишина, либо шелест, переходящий в треск. Посмотрев на мобильник, Егор кивнул сам себе — глухое место, связи нет. Видимо, и радиосигнала нет тоже. А колыбельная бабушкина… Колыбельная тоже приснилась. Хотя Егор был почти стопроцентно уверен в том, что сначала была колыбельная, а потом он уснул. Но не по радио же её передавали, правда?

— По радио-по радио, Егорка! Нигдешнее радио — оно только в таких местах и ловит.

Егор подпрыгнул на сиденье. На этот раз он слышал голос деда. И шёл тот абсолютно точно из колонок магнитолы. Он решил, что снова уснул, и крепко ущипнул себя за запястье. Больно! И на месте щипка тут же появилось багровое пятно. Значит, не спит. А что тогда? Какая-то пиратская станция всякие страшилки в эфир передаёт? Ну мы ей не позволим! И Егор выключил радио, гоня прочь мысли о том, что пираты как-то спародировали дедов голос.

Дальше он ехал в тишине. И почти в одиночестве: машины на этом отрезке дороги попадались редко. И в темноте, которую чуть разбавлял только свет редких фонарей и его собственные фары. Было как-то не по себе, хотя ездить в одиночку по ночам Егору приходилось не раз. А тут — и тревожно, и зябко, и мысли странные.

Егор прибавил отопление, но быстро понял, что физически ему холодно не было. Зябкость шла откуда-то изнутри. Страшно ему было, вот что. Потому и зябко. Сейчас бы ви́ски, но за рулём же…

— А чего, давай! Выпей эту самую свою виску, да и к нам!

Проигнорировав выключенную магнитолу, из колонок снова вырвался дедов голос. И его же похохатывание.

— Нам с бабкой скучно. Ты с матерью здеся, родитель твой Лёшка — тама, а мы — нигде…

Егор больше не подпрыгивал на сиденье. И не потому что не боялся. А потому что от страха и идущего изнутри холода словно окостенел. Сидел, вцепившись в руль, и пристально следил за дорогой. Это всё, на что он сейчас был способен. А «дед» меж тем продолжал:

— Попросил я бабку твою колыбельную тебе спеть. Правильную. Чтобы, значит, ты — раз! — и к нам. А она, дура старая, даже усыпить тебя толком не смогла. И Лёшка невовремя вмешался.

Голова наливалась болью. Сначала резкими уколами запульсировал затылок, потом — лоб. Егор застонал сквозь сжатые зубы. А колонки на его стон вдруг отозвались бабушкиным ласковым голосом:

— Го́рушка, головка болит? А ты закрой глазки, внучек, да подремли, головка-то и пройдёт. А я тебе песенку спою, чтобы спалось слаще. Про кого хочешь, про медведя-оборотня или про вурдалака?

Так. Надо срочно остановиться. И вытащить эту чёртову магнитолу. Хрен знает, как это сделать, в современных машинах она крепится вроде какими-то болтами. Но Егор был готов вырвать её с мясом, чтобы только прекратился этот радиоспектакль абсурда.

Из колонок понёсся раскатистый хохот деда:

— Совсем ты, Егорка, ополоумел. Ну вытащишь ты бандуру свою, и что? Она ж щас не работает вроде, а ты меня слышишь! И бабку слышишь.

А потом, вкрадчиво так:

— Нигдешнее радио — оно не в железке и не в пластмасске. Хотя с ними попроще, ага… А на обочину съедь, съедь. Мы тебе тогда ещё нигдешний телевизер включим, хочешь?

Егор заорал и треснул по рулю. Да что ж такое-то! Ну не может этого быть! Бабушка давным-давно, когда он был ещё маленький, заблудилась в лесу. Дед, не послушав односельчан и не дожидаясь, пока соберут группу, пошёл её искать сам. И тоже сгинул. Искали их долго, но безрезультатно. Признали пропавшими без вести, а потом и умершими. Егор с мамой регулярно ездил навещать две пустых могилы. Но никогда, никогда дедушка и бабушка не желали ему зла, даже не наказали ни разу. Да и у него перед ними ни чувства вины нет, ничего такого. Только светлые воспоминания. Но кто тогда говорит с ним сейчас его голосами? Кто так явно желает ему смерти?

Внезапно голову отпустило. И пришла неприятная, но трезвая мысль: он просто сошёл с ума. Никогда не интересовался медицинскими делами, представления не имеет, как должна проявляться та же самая шизофрения. Но вот голоса — это явно слуховые галлюцинации, так? Так. Значит, надо как-то аккуратно, не обращая внимания на эти галлюцинации, доехать до участка, где ловит телефон. И позвонить лучшему другу Косте. Чтобы тот приехал и его забрал. Да, будет долго, но всё лучше, чем врезаться куда-то. И — к доктору. Вдруг ещё можно что-то сделать, таблеточки там какие-то попить?..

Успокоенный этим решением, Егор максимально сбросил скорость и потянулся к соседнему сиденью, где лежал термос с кофе. Однако не дотянулся. В мановение ока открылось окно, термос вылетел на обочину, и окно закрылось. А в машине снова раздался знакомый голос:

— Не пей ты эту отраву басурманскую, внучек! Травочки надо пить, помнишь, бабушка тебе травочки заваривала? А потом пошла за свежими травочками, да и не пришла… Сгинула…

Из колонок нёсся плач. И это было ещё хуже, чем слова. Особенно на фоне вылетевшего в окно термоса. Это уже явно не галлюцинация, даже не зрительная. А что? Телекинез типа?

Егор устал. Как-то мгновенно выдохся. Перед глазами словно какая-то чёрная сетка замелькала, мешая рассмотреть дорогу. Вариантов не было. Пришлось съезжать на обочину. Несмотря на угрозы «деда» включить «телевизер». Чем его ещё можно испугать после того, что уже произошло? Вурдалаками и упырями из «бабушкиной» колыбельной?

Мотор заглох, стоило Егору приткнуть машину у окружающей дорогу стены леса. И не реагировал ни на какие попытки его оживить. Мобильный по-прежнему показывал отсутствие сети. Конечно, оставался вариант экстренного вызова, но Егор никак не мог придумать, что сказать. Что он внезапно в дороге сошёл с ума, представляет угрозу для окружающих, и его необходимо забрать и отвезти в психиатрическую больницу? Дело, конечно, обстоит примерно так, но почему-то было сомнительно, что спасатели поверят в такую историю. Он и сам в неё не очень верил, несмотря на всё, что происходило с ним здесь и сейчас.

Надо было срочно что-то решать. Да, на дворе ранняя осень, но машина остынет быстро. И за ночь реально можно серьёзно замерзнуть. Егор решил выйти и хоть немного размяться. Но дверь не открылась. Все остальные — тоже. С окнами — та же картина. И тут ожили колонки. «Дедов» голос ехидно так подначил:

— Что, внучок, не выходит? Не открывается машинка? И не откроется… Ладно, телевизер мы тебе с бабкой включать не будем, и без него скоро помрёшь. И к нам попадёшь, не к папаше своему. Потому как неправильная смерть-то у тебя выйдет, как у нас. И невовремя. Тоже в нигдешние попадешь, вот ужо повеселимся…

Вступила «бабушка»:

— Ты, Го́рушка, не бойся, это не больно. Ляг на бочок, курточкой прикройся да усни. Я тебе попою…

И из колонок полилась песня:

— Спи, мой маленький мальчоночка,

Спи, хромая собачоночка,

В лес тебя уволокут,

Задерут, раздерут,

Вволю кровушки попьют,

Тут и мы попируем,

Мальчоночку освежуем…

Теперь Егор понимал каждое слово этой «колыбельной». И холодел от ужаса. Но глаза слипались словно сами собой. И в голове почему-то промелькнула мысль, что замерзать на самом деле не больно, он где-то об этом читал. Просто засыпаешь и умираешь во сне. Бороться сил не было. Пусть так…

— Лупи! Давай его! Так! Ещё! Да лупи же, инвалид хренов!

Егор улыбнулся во сне. Его интеллигентнейший папа при просмотре футбола орал и ругался так, что коллеги с кафедры прикладной математики его точно бы не узнали. Да ещё и пивной кружкой по кухонному столу стучал — они с мамой аж вздрагивали. Во! Снова стучит!

Глаза открывались с трудом, но Егор смог разлепить непослушные веки. И увидел, что в окно машины стучит пожилой мужик.

— Эй, паря, ты живой там?!

Губы разлепить оказалось ещё труднее, чем глаза. Разлепил. Прошептал, что живой. Мужик не услышал, конечно. Показал: окно, мол, открой. Окно, на удивление, открылось. Впрочем, дверь тоже. И Егор буквально вывалился под ноги этому мужику-спасителю.

Мужик несколько растерялся и бросился Егора поднимать, тормошить. Куртку свою на него надел, термос с горячим чаем из припаркованной неподалёку машины притащил, напоил.

— Ну что, паря, сомлел? Сердце? Или поблазнилось[1] тебе что-то?

Поблазнилось, именно. И Егор вывалил этому незнакомому дядьке всё, что с ним случилось. Тот только крякал да курил сигарету за сигаретой. Потом сказал задумчиво:

— Даже не знаю. Плохая это дорога, паря. Не одному тебе тут всякое чудится. Ты вот услышал, кто-то видит. А кто-то на ровном месте в кювет слетает — и кирдык. Бог его знает, что это. Я тут часто езжу, живу недалеко, меня не берёт. И жену тоже, она вон в машине ждёт.

Мужик задумался ненадолго.

— Одному тебе пока нельзя, мало ли. Давай так. Нина у меня водит нормально, она впереди поедет, а я с тобой, пока этот паршивый участок не закончится. Годится?!

Егор закивал. А потом прохрипел — голос сел почему-то:

— Отвёртка есть? Надо выкрутить магнитолу. И колонки…

Мужик кивнул понимающе. Потом пристально посмотрел на Егора и отвёл его в свою машину. Миловидная пожилая женщина — Нина — захлопотала над ним, а её муж, назвавшийся Николаем, пошёл, как он выразился, «курочить музыку». Раскурочил — любо-дорого. И довёз Егора до пункта назначения — им надо было в один и тот же город. И номер свой дал — на всякий случай.

С тех пор прошло пять лет. Тогда Егора домой довёз товарищ Костя — примчался за ним, как только узнал о произошедшем. Психиатры, неврологи и даже онкологи (выяснилось, что галлюцинации случаются и от опухоли мозга) его своим пациентом не посчитали, сказали, что всё в порядке со здоровьем. Но Егор довольно долго ездил в машине вообще безо всякой музыки, пугая тех, кого иногда приходилось подвозить. В том числе — девушек, с которыми завязывались романы. Потом он всё же решился на магнитолу, но слушал только диски. Вроде всё было нормально. Но и на страшную дорогу больше не попадал, если нужно было снова в те края — объезжал.

***

Наташа продолжала дуться. Егор вынырнул из страшных воспоминаний как раз, когда пробка рассосалась и машины тронулись.

— Прости. Но радио в моей машине и вообще при мне слушать нельзя. Такой вот у меня «таракан».

Наташа хмыкнула:

— Странный ты, Гош… И «тараканы» у тебя странные… Прям нигдешние…

Авария вышла нестрашной только потому, что Егор не успел разогнаться. Но морда его машины и зад впередиидущей оказались в хлам. И всё бы ничего, если бы… Если бы в салоне Егор не оказался один. И что, как потом выяснилось, он не мог вспомнить, кто такая Наташа и откуда она вообще взялась.

 Поблазнилось — показалось, почудилось (диалектное).

Голоду́шко

Заныл старый страшный шрам на бедре. В унисон со шрамом заныла душа. И страх накинул на лицо своё липкое покрывало, не давая толком дышать. А Андрей продолжал недовольно вещать:

— Вик, ну сколько уже можно, а? Ну что случится, если один раз ты на ночь кухню не уберёшь и посуду не помоешь? Мир рухнет?

Вика молча оттирала сковородку над раковиной. Андрей, видя, что его игнорируют, начал распаляться сильней.

— Слушай, ну ты умная взрослая баба, начальник отдела, в конце концов. Ты же должна понимать, что провести время с любимым мужчиной — важнее, чем уборка. В двадцать первом веке живём, зарабатываешь ты хорошо. Ну купи себе самую навороченную посудомойку и самый крутой пылесос. Домработницу, блин, заведи!

В голове Вики пронеслось воспоминание. О том, как она наняла помощницу по хозяйству. К сожалению, ленивую и невнимательную. И любящую выпить. Перед глазами вспыхнула картинка с потёками крови и истошными воплями. Вика не удержала скользкую сковороду, и та с грохотом свалилась в раковину, заглушив Андреевы обвинительные речи. Впрочем, последнюю фразу она услышала:

— Кукуй тут одна с кастрюлями своими. А ещё лучше — к психиатру сходи, кукушку свою проверь. И не звони мне больше.

Дверь хлопнула. Вика домывала посуду со слезами на глазах и мыслью в голове: «Минус семь». Это был седьмой кавалер, который не выдержал странных причуд молодой, обеспеченной и умной женщины. Она ночевала только у себя дома. Она не ложилась в постель, не приведя кухню в идеальный порядок. Она выбрасывала мусор перед сном. Сами понимаете, при таких условиях — никакой тебе романтики и спонтанности. Кстати, есть в постели или других не предназначенных для этого местах, в её квартире тоже было нельзя. Мужчины почему-то этого всего не выдерживали и довольно быстро исчезали. Андрей вот и вовсе продержался пару недель.

Кухня блестела и сверкала. Намётанным глазом Вика прошлась по всем поверхностям, проверив, чтобы нигде не осталось ни крошечки. Сбегала к мусоропроводу с пакетом отходов. Приняла душ. И улеглась в кровать, чтобы практически тут же забыться сном.

Да, кавалеров смущала ещё одна Викина странность. Очень часто она кричала во сне и просыпалась от собственного крика, что-то бормоча при этом. Как выразился один её экс-бойфренд: «Со страху с тобой, Викуся, обделаешься. А я такого позора не хочу». И свалил. Подальше, видимо, от позора. Даже не спросив, что ей снилось. Впрочем, ни один из семерых не спросил.