Н. А. Шавеко

Нормативные проблемы современной демократической теории

Монография

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 342+321.7

ББК 67.400+66.3

Ш14

Автор:

Шавеко Н. А., кандидат юридических наук, старший научный сотрудник Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук.

Монография посвящена основным нормативным вопросам, возникающим в современной теории демократии. Автор сравнивает демократический идеал правления с его недемократической альтернативой и приходит к выводу, что демократия далеко не всегда является наилучшей формой правления. Анализирует современные концепции демократии (элитистская, партисипаторная, совещательная и агонистическая) и утверждает, что ни одна из них не может служить базовой нормативной моделью для демократической формы правления. Рассматривает основные институты и механизмы демократии и отстаивает тезис, что институты прямой демократии при всей их амбивалентности содержат в себе нераскрытый потенциал, но институт выборов на сегодняшний день вряд ли может считаться основным и тем более непременным атрибутом демократического правления.

В заключение автор касается ряда практических проблем, создающих угрозу демократии в современном мире, среди которых глобализация, дисбалансы технологического развития, а также всплеск популизма.

УДК 342+321.7

ББК 67.400+66.3

© Шавеко Н. А., 2022

© ООО «Проспект», 2022

Введение

Согласно известному афоризму У. Черчилля, демократия – наихудшая форма правления, за исключением всех остальных, которые были испробованы. Сегодня представления о том, что демократия – это меньшее из зол, до сих пор актуально. Вместе с тем все чаще раздаются голоса скептиков. Вообще утверждения о кризисе демократии в научной среде стали практически трюизмом: А. Бадью говорит о демократии лишь как о политическом лице капитализма1, Д. Агамбен критикует демократию как фикцию, скрывающую реальную власть элиты2, К. Крауч характеризует современные западные общества как постдемократии, т.е. лишь как видимость демократий3. Но при всем при этом важно подчеркнуть, что кризис касается не только фактических политических порядков, но и нормативного обоснования.

Данная монография представляет собой введение в нормативное направление демократической теории и посвящена анализу существующих нормативных обоснований как самой демократии, так и ее противоположности – элитизма. Цель состоит в том, чтобы понять, насколько обоснованным идеалом политического устройства является демократия. Но поскольку любой идеал всегда применяется в определенном контексте, постольку можно изначально предположить, что демократия не может быть обоснована априори. Отсюда речь идет скорее о выявлении основных нормативно значимых факторов, которые должны приниматься во внимание при оценке политических институтов, механизмов и форм участия.

С этой целью в данной монографии:

• во-первых, рассматриваются основные концепции (модели) демократии, получившие распространение в период с момента окончания Второй мировой войны и по настоящее время, выявляются их достоинства и недостатки, а также те факторы, которые обозначаются в рамках дискурсов относительно указанных концепций как нормативно значимые,

• во-вторых, анализируются общие доводы, которые высказываются в научной литературе в поддержку демократии, осуществляется анализ обоснованности указанных доводов, приводятся контрдоводы критиков демократии и сторонников элитистских концепций, выявляется общетеоретическое соотношение идеалов демократии и справедливости,

• в-третьих, изучается роль таких основных институтов демократии, как выборы и референдум (а также иных институтов прямой демократии), их возможные и действительные недостатки, осуществляется нормативное сопоставление выборов с их альтернативами, такими как меритократический и алеаторный отбор политических элит, определяются оптимальные место и условия применения механизмов прямого народного участия в управлении государством, проблематизируется всеобщее избирательное право,

• в-четвертых, производится общий нормативный анализ применяемых в демократических странах избирательных систем, а также правила большинства, которое, как правило, тесно ассоциируется с демократическим идеалом,

• в-пятых, предпринимается попытка определить, как современные вызовы демократии, связанные с глобализацией, технологическим развитием и всплеском популизма, влияют на нормативную обоснованность демократии и элитизма.

Следует подчеркнуть, что ниже будут рассмотрены сугубо нормативные аспекты демократической теории. Иными словами, наша цель состоит не в том, например, чтобы выработать оригинальное определение демократии, выделить основные признаки демократии, классифицировать существующие демократии по различным критериям, или выявить условия и механизмы перехода от демократий к недемократиям и наоборот, а в том, чтобы понять, обоснована ли демократия, при каких условиях она обоснована, каковы ее достоинства и недостатки, сравнив ее в этих отношениях с ее альтернативами. Таким образом, мы будем исследовать демократию с точки зрения должного.

Нет сомнения, что в условиях, когда традиционные демократические институты дают сбой, угрозы демократии возрастают, доля недемократических стран медленно увеличивается, а сами эти страны расширяют свое международное влияние, исследование нормативных обоснований демократии приобретает особую актуальность. Такое исследование необходимо, потому что прежний идеал либеральной (конституционной) демократии уже не может служить достойной регулятивной идеей в области политического устройства. Вместе с тем мы должны быть осторожны и в его критике, ибо, во-первых, возможно, что сама по себе идея ограничения и оформления «воли народа» посредством некоторых институтов нормативно обоснована, и лишь неверно воплощается, а во-вторых, возможно, мы должны лишь дополнить эту идею другими достойными идеями вместо того, чтобы попросту отказываться от нее.

Соответственно, теоретическая значимость подобного исследования может быть усмотрена в переосмыслении общепринятых нормативных оснований идеала демократии и восприятия демократии как наилучшей формы правления. Практическая значимость усматривается в том, что на общепринятый нормативный идеал политического устройства так или иначе ориентируются как на существующие теоретические и практические исследования, так и политические реформы (некоторые из которых также предлагаются в данной монографии). Кроме того, нормативная оценка демократических институтов не может быть полной без анализа возможных альтернатив таким институтам, и данные альтернативы, проанализированные в настоящей монографии, также могут иметь практическое воплощение.

В рамках настоящей работы были максимально использованы достижения западной политической науки в период после Второй мировой войны. Невозможно перечислить всех ученых и мыслителей, внесших вклад в осмысление нормативных аспектов демократической теории в течение указанного периода. Вместе с тем можно сделать краткий обзор тех авторов, на работы которых данная монография опирается в большей степени. Так, концепция демократического элитизма, разработанная ранее М. Вебером и Й. Шумпетером, нашла поддержку в трудах таких авторов, как Г. Алмонд и С. Верба, Дж. Пламенац, Дж. Сартори и др. Концепция демократии участия была развита К. Пейтмен, К. Б. Макферсоном, Б. Барбером, П. Бахрахом и др. Концепция совещательной демократии отстаивается целой плеядой авторов, среди которых Ю. Хабермас, Д. Фишкин, Э. Гутманн и Д. Томпсон, К. С. Нино, Дж. Драйзек, Дж. Коэн. Наконец, концепция агонистической демократии была предложена Ш. Муфф и в той или иной степени поддержана Дж. Талли, У. Коннолли, Ш. Волином, К. Хейворд и др. Наиболее глубокая и всесторонняя попытка обосновать преимущества демократии перед элитизмом принадлежит Р. А. Далю. Обоснование привлекательности даже минималистской версии демократии предложено А. Пшеворским. Вопросы демократической легитимности находились в центре внимания таких ученых, как Ю. Хабермас, Д. Битам, С. Липсет, Р. Арон и др. Критика политических выборов содержится в трудах таких ученых, как К. Ахен и Л. Бартелс, Д. ван Рейбрук, Дж. Бреннан, меритократическую альтернативу выборам отстаивает Д. Белл. Среди наиболее авторитетных исследователей прямой демократии следует отметить Т. Кронина, М. Квортрупа, Д. Альтмана, Дж. Матсусаку, М. Сетяля, Дж. Хэскелла, в России – В. Н. Руденко. Исследованию избирательных систем посвятили свои труды такие ученые, как А. Лейпхарт, Ф. Т. Алексеров и П. Ортешук, Р. Э. Клима и Дж.К. Ходж, А. В. Иванченко, А. В. Кынев и А. Е. Любарев, О. С. Морозова, М. Балински и П. Янг. Демократия в условиях глобализации обсуждается в работах М. Хардта и А. Негри, У. Бека, Э. Макгрю, Д. Родрика, космополитические проекты демократии предоставляют Д. Хелд, Д. Арчибуджи, О. Хеффе, альтернативные способы ответа на вызовы глобализации – Дж. Драйзек, Д. Боман, К. Хатчингс и др. Исследование угроз демократии, вызванных развитием технологий, осуществлено нами с опорой на работы Е. Морозова, Ш. Зубофф, М. Мура, Дж. Бартлетта, С. Арала, Б. Эдди, Дж. Кина, Р. МакЧесни, Э. Паризера. Наконец, популизм как угроза демократии был исследован такими авторами, как Я.-В. Мюллер, Э. Лаклау, К. Мадде и К. Р. Кальтвассер. Таков очень краткий перечень лиц, внесших значительный вклад в исследование поднимаемых в настоящей монографии проблем, причем только тех из них, на работы которых в большей степени опирается дальнейшее изложение.

Настоящее исследование основано том, что любой нормативный анализ политического устройства возможен либо посредством принятия принципа морального когнитивизма, в соответствии с которым моральная истина существует и принципиально доступна человеческому познанию, либо предварительным постулированием принципов должного, с точки зрения которых осуществляется нормативный анализ. Среди типичных методов нормативного познания можно выделить, например, дискурс как идеальную ситуацию общения (по Хабермасу) и рефлексивное равновесие (по Ролзу). Кроме того, следует отметить, что в основу исследования положен деонтологический (идущий от Канта) подход к моральной философии (т.н. этика правил), противопоставляемый обычно утилитаристскому подходу и этике добродетелей. Иными словами, мы исходим не просто из того, что моральная истина познаваема, но и из того, что ни польза, ни индивидуальные добродетели не являются высшими моральными критериями, хотя и подлежат учету на практике. В ходе исследования нормативных оснований демократической теории применялись как хронологический (глава 1), так и предметный (главы 2 и 3) подходы. Причем в качестве одного из основных допущений использовалось то, что полноценный нормативный анализ, будучи по своей сути теоретическим, невозможен без обращения к текущей политической практике (глава 2 отчасти, глава 3 полностью). Так, несовершенство того или иного демократического института (в целом или в зависимости от некоторых переменных) может быть показано лишь путем всестороннего статистического анализа. Кроме того, предложения по пересмотру нормативного идеала не могут быть сделаны в отрыве от общего анализа современных глобальных политических тенденций и будущих перспектив.

На несколько положений, отстаиваемых ниже, хотелось бы обратить особое внимание.

Во-первых, следует отказаться от навязчивого стереотипа, согласно которому демократия является «наименьшим из зол», т.е. наилучшей из реализуемых форм правления. Нормативные преимущества демократии перед ее противоположностью – элитизмом – не могут быть обоснованы априори, в том числе путем ссылок на такие идеалы, как народное самоуправление или политическое равенство. Соответственно, наилучшая форма правления должна обосновываться не только с учетом конкретных обстоятельств, но и путем более широкого взгляда по сравнению с тем, который предлагает собственно демократическая теория. В конечном счете это означает, что мы вынуждены отказаться от демократической теории как самостоятельного научного направления в пользу политической теории в целом.

Во-вторых, историю западной демократической мысли второй половины ХХ века можно представить как критику и постепенное дополнение концепции демократического элитизма концепциями демократии участия, делиберативной демократии, агонистической демократии. Несмотря на то, что сегодня каждая из указанных концепций в той или иной степени сохраняет актуальность, дальнейшее развитие политической теории видится не в «придумывании» новых концепций, а в расширении перечня морально значимых факторов, которые подлежат учету и сопоставлению между собой при оценке той или иной формы правления. Данные факторы касаются вопросов о том, кто и как должен править, каким образом должны распределяться политические возможности, какими способами власть должна контролироваться, разделяться и формироваться, какова оптимальная политическая культура, как обеспечить легитимность власти и т.д., причем каждый из этих вопросов определяет, в том числе и место «народа» в политике.

В-третьих, многоаспектный кризис современных демократий заставляет нас кардинальным образом пересмотреть значение тех институтов, которые обычно связываются с существом демократического идеала. В частности, всеобщее активное и пассивное избирательное право, а также собственно политические выборы, по всей видимости, уже не могут рассматриваться как непременные атрибуты демократии или справедливого правления в целом. На смену выборам во многих случаях должны прийти меритократические или алеаторные механизмы отбора политических лидеров, с одновременным стимулированием публичных дискуссий по общественно важным проблемам, направленным не на завоевание или удержание власти, а на поиск истины. Одновременно институты прямой демократии, будучи усовершенствованными, заслуживают в целом большего применения, чем мы наблюдаем в большинстве современных демократий.

В-четвертых, даже с точки зрения собственно демократического идеала и безотносительно к конкретным обстоятельствам использование правила большинства при голосованиях представляется слабо обоснованным, поскольку фундаментальной демократической идеей является не следование доминирующим предпочтениям большинства граждан, а пропорциональный учет всех предпочтений всех граждан, и эта идея применима как к голосованиям с одним победителем, так и к голосованиям со множеством победителей. Учет эмпирических данных способен сделать правило большинства еще менее оправданным. В результате, наряду с политическими выборами правило большинства является основным кандидатом на нормативную ревизию.

В-пятых, поскольку наилучшая форма правления всегда будет находиться между крайностями прямого волеизъявления граждан и правлением неподконтрольных народу элит, а возрастающая сложность современных обществ и стоящих перед ними вызовов часто делает непосредственное участие народа в управлении государством проблематичным, постольку мы должны отказаться от негативного восприятия термина «технократия», вместо этого сосредоточив свои усилия на обеспечении качества правящих элит. Это обеспечивает второе рождение концепции разделения властей, несмотря на всю критику в ее адрес, так как в современных условиях мы нуждаемся в весьма изощренной системе сдержек и противовесов, которая не ограничивалась бы выделением лишь трех ветвей власти.

В-шестых, совершенствование политического устройства в условиях современного кризиса демократии невозможно без масштабных социальных реформ, затрагивающих не только внутригосударственные институты, но и переосмысление существующих представлений о критериях общественного прогресса (таких как технологическое развитие, умножение материальных богатств и т.п.), о роли свободного рынка и частной собственности (в том числе в области СМИ и управления предприятиями), о должной политической и гражданской культуре, а также без возрождения идей социальной политики и космополитического порядка, которые сегодня, казалось бы, переживают кризис, и, наконец, и без постулирования фундаментальных прав в области защиты персональной информации, защиты от навязчивой и недостоверной информации, доступа к необходимой информации, к политически релевантному образованию и т.д. В результате сам по себе вопрос о достоинствах и недостатках той или иной формы правления оказывается вторичным по отношению к вопросу о многочисленных условиях, при которых та или иная форма правления способна оставаться устойчивой и эффективной.

Безусловно, данная монография не ограничивается приведенными положениями, однако они могут рассматриваться как красные нити дальнейшего изложения.

Глава первая. СОВРЕМЕННЫЕ КОНЦЕПЦИИ ДЕМОКРАТИИ

Начинать исследование того или иного предмета принято с краткого исторического экскурса, который служит некоторым введением в затрагиваемую проблематику. Вместе с тем, такое углубление в историю зачастую, во-первых, слабо связано с основным предметом, во-вторых, отвлекает от исследования существа вопроса. Чтобы избежать этих недостатков, но при этом все же предоставить некоторое введение, в данной главе мы рассмотрим лишь основные концепции демократии, получившие распространение в западной академической мысли во второй половине ХХ века. Мы исходим из того, что каждая из них не просто представляет собой некоторый исторический этап, но и сохраняет актуальность в сегодняшних реалиях.

Итак, мы полагаем, что за период с окончания Второй Мировой войны и до начала ХХI века демократическая теория прошла путь от демократического элитизма (1950–1960-е гг.) к демократии участия (конец 1960-х гг. – начало 1980-х гг.), а от нее к совещательной демократии (1980–1990-е гг.) и состязательной демократии (1990–2000-е гг.). Каждая из этих четырех концепций будет подробно рассмотрена в данной главе. С одной стороны, подобное хронологическое представление развития западной демократической теории является упрощенным. Так, например, послевоенная школа «плюралистов» здесь рассматривается лишь как одна из вариаций веберианско-шумпетеровского элитизма, а критикующие его течения неоплюрализма, неомарксизма, неокорпоративизма едва упоминаются. С другой стороны, любая классификация исторических событий так или иначе огрубляет реальность, но именно благодаря этому и имеет эвристическую ценность. В данном случае выделяемые нами четыре основных концепции демократии не только показывают основные тенденции академической мысли в рассматриваемый период, но и позволяют охватить основные нормативные идеи, которые связаны с демократией, и с которыми приходится иметь дело сегодня. Основная цель, которую мы перед собой ставим, состоит не в историческом экскурсе, а в анализе нормативных идей. Невозможно разрешать актуальные проблемы демократии, не имея представления о накопленных современной наукой знаниях.

Рассматриваемые в настоящей главе концепции демократии находятся друг с другом в сложной взаимосвязи. С одной стороны, они строятся на отрицании своих предшественников: демократический элитизм отвергает свои антидемократические аналоги (т.е. идею правления «попечителей», а также скепсис «итальянской» школы политической мысли относительно демократии); демократия участия представляет собой полную противоположность демократическому элитизму; совещательная демократия клеймит и демократию участия, и демократический элитизм как «агрегативные» концепции; состязательная демократия, в свою очередь, строится на отрицании доминирования рационального дискурса и стремления к моральному консенсусу, которые составляют сущность совещательного идеала. С другой стороны, каждая новая концепция включает в себя позитивные элементы предыдущих: демократический элитизм признает значимость квалифицированного и добросовестного правления, за которые выступают апологеты «попечительства»; демократия участия фактически не отвергает восхваляемые элитистами институты (многопартийность, выборность, система сдержек и противовесов и пр.), а лишь считает их недостаточными, и стремится дополнить их; совещательная демократия признает как ценность участия, так невозможность распространить ее на широкие массы, объединяя тем самым черты элитизма и участия, но дополняя их идеей делиберации; наконец, состязательные демократы подчеркивают и превозносимую элитистами свободную конкуренцию, и чтимую демократией участия и совещательной демократией максимальную «включенность» всех социальных слоев в политический процесс. В результате, казалось бы, получается чисто гегелевская схема «тезис-антитезис-синтез». Однако если бы все обстояло по Гегелю, то нам следовало бы сосредоточиться лишь на самых последних демократических идеях, в то время как центральная мысль нашего повествования заключается в том, что каждая из четырех рассматриваемых нами концепций все еще сохраняет актуальность (потому мы и называем их «современными»), и далеко не очевиден ответ на вопрос о том, какая из них лучше.

1. Демократический элитизм

После окончания Второй Мировой войны, продемонстрировавшей опасность тоталитарных режимов на глобальном уровне, идеал демократии казался практически непререкаемым. Но одновременно восторжествовало скептическое отношение к активному участию народных масс в управлении государством, которое обычно связывалось с возможностью различных манипуляций их сознанием, принятием непродуманных решений и т.д. В итоге 1950–60-е гг. ХХ века характеризовались доминированием в западной политической теории концепции демократического элитизма.

Совершенно очевидно, что в современных массовых обществах фактическое политическое управление сосредоточено в руках весьма узкой прослойки людей. Однако начиная с Нового Времени для сторонников демократии данное обстоятельство не является проблемой, потому что всегда подразумевается, что эту узкую прослойку людей выбирает, уполномочивает и контролирует весь народ, при этом доступ в элиту формально не ограничен. В чем же тогда особенность демократического элитизма как концепции демократии, возобладавшей в послевоенное время?

Представляется, что корректно будет противопоставить его концепции демократии участия (партисипативной демократии), сторонники которой выступают за широкое непосредственное участие населения в политике, и на этом основании крайне ревностно относятся к праву каждого гражданина на получение достоверной и достаточной политической информации, а также на образование (способствующее росту политической культуры и политического сознания), к выравниванию реальных возможностей участия в политике, и к максимальному включению народа в такое участие путем децентрализации власти и широкого использования механизмов прямой демократии. Именно такому активному участию народных масс в управлении государством и противостоит демократический элитизм.

В отличие же от чистой идеи попечительства «демократический элитизм подразумевает, что власть демоса не ограничена существованием и могуществом элит: народ все еще устанавливает правила в решающей борьбе элит за правительственные кабинеты»4. Однако этим участие народа и ограничивается. Демократический элитизм, в отличие от недемократического («попечительства»), признает минимальную способность народных масс делать квалифицированный политический выбор, а также оставляет за ними право определять состав и контролировать результаты деятельности элиты.

Насколько убедительным является демократический элитизм с нормативной точки зрения, и действительно ли ему удается сочетать положительные черты демократии и попечительства? Чтобы ответить на этот вопрос, мы рассмотрим подробнее и под критическим углом взгляды тех ученых, с которыми обычно ассоциируется данная концепция.

Возникновение концепции демократического элитизма связывается с именами М. Вебера и Й. Шумпетера. Взгляды указанных мыслителей на демократию в значительной мере схожи (безусловно, в них есть и различия, однако в контексте нормативного анализа демократии они представляются нам второстепенными).

Итак, во-первых, оба ученых рассматривают демократию не как цель самому по себе, а лишь как средство достижения либерального идеала (в первую очередь, демократия для них – это защита от тирании и обеспечение возможности людей преследовать собственные жизненные стратегии). Словами Шумпетера: «Демократия – это всего лишь метод, так сказать, определенный тип институционального устройства для достижения законодательных и административных политических решений. Отсюда – она не способна быть целью сама по себе, безотносительно к тем решениям, которые будут приниматься в конкретных обстоятельствах при ее посредстве»5. Многим данная позиция может показаться достаточно убедительной, однако она порождает две проблемы. Первая состоит в том, что для обоснования демократии становится необходимым предварительно обосновать конкретную высшую цель политической деятельности, которой служит демократия. Вторая же связана с взглядом, согласно которому политическое участие само по себе является важной целью. Именно с этих позиций, например, критиковал теории демократического элитизма П. Бахрах, подчеркивавший значимость политического участия для повышения самооценки и развития личности, ее достоинства, но при этом признававший необходимость учета объективных границ политического участия, а также негативных факторов, связанных с его расширением6. Даже благожелательный и квалифицированный «попечитель», по мнению ученого, порождает зависимых и безответственных граждан, не способных управлять своей судьбой.

Во-вторых, и Вебер и Шумпетер видят в демократии правление не народа, а профессиональных политиков, и критически относятся к способностям и желанию электората самостоятельно принимать разумные политические решения. Оба, между тем, считают электорат способным делать выбор между конкурирующими политиками и предлагаемыми ими взглядами. Так, по определению Шумпетера, «демократический метод – это такое институциональное устройство для принятия политических решений, в котором индивиды приобретают власть принимать решения путем конкурентной борьбы за голоса избирателей»7. При этом, как отметил Вебер, сущность такой демократии состоит в том, что элиты лишь «представляют политически пассивным гражданам кандидатов и программы», а граждане должны их одобрить или отклонить8. В изложенной позиции можно усмотреть определенное противоречие. Как верно заметил Д. Хелд, если электорат не способен сформировать обоснованные суждения по насущным политическим вопросам, то с какой стати мы должны рассматривать его как способного разбираться в политиках (лидерах или их группах)?9 В действительности, если политикам удастся манипулировать общественным мнением, то электорат не сможет сделать даже минимально разумный выбор. Надо сказать, что как Вебер, так и Шумпетер формально признавали право граждан избирать и быть избранными, но не акцентировали внимания на фактическом неравенстве в возможностях по реализации данного права, в частности в возможностях стать политиком, получать необходимую информацию и т.д. В совокупности это позволяет усомниться в ценности демократии, сводящейся к выбору конкретного состава элит.

В-третьих, свои модели демократического элитизма и Вебер, и Шумпетер считают во многом неизбежным следствием объективных факторов (усложнение, рационализация и бюрократизация социальных процессов, многообразие культур и мнений). Но одновременно в этих моделях прослеживается нормативный аспект. В этом можно усмотреть другое противоречие взглядов рассматриваемых мыслителей. Так, оба они уделили крайне мало внимания возможным альтернативным моделям демократии, сосредоточившись лишь на критике такого понимания демократии, которое они считали классическим (Вебер в связи с этим подчеркивал свое скептическое отношение к понятию «народной воли», а Шумпетер камня на камне не оставил от понятия «общего блага»). Однако для обоснования собственных взглядов недостаточно разрушить «соломенное чучело» фиктивного конкурента. Необходимо тщательно исследовать все возможные альтернативы.

Вместо этого Вебер и Шумпетер лишь местами проявляют известную осторожность, не отвергая до конца иные демократические формы (напр., прямую демократию). Но и здесь они рассматривают активное участие масс в политической жизни лишь как один из способов достижения некоего идеала, не замечая самоценности такого участия с точки зрения демократических «концепций блага» (как указывалось выше, политическое участие способствует самореализации, самосознанию и ответственности индивида, а отсутствие такового приводит к формированию иждивенчества и безответственности).

Они также не доказывают возможность существования элит, которые были бы одновременно компетентными, волевыми и заинтересованными в справедливом общественном устройстве, а не просто элитами, подстраивающимися под эмоции и чаяния неразумной толпы или манипулирующими ею. Так, например, М. Вебер сам признает, что политический лидер должен быть настоящим героем, поскольку на каждом шагу «спутывается с дьявольскими силами»10, и вынужден удовлетворять противоречащие друг другу чаяния широких масс, своей непосредственной свиты, а также бюрократии, от которых он в той или иной степени зависит. Но действительно ли нет более достойных альтернатив такому положению?

С учетом изложенного, взгляды рассматриваемых мыслителей ценны для нас не тем, что опровергают некие якобы «классические» представления о демократии, и предлагают якобы убедительные «реалистичные» идеалы, а тем, что обращают внимание на недостатки демократии, связанные с самой человеческой природой, а также с объективным усложнением общественной жизни. Так, по мнению Й. Шумпетера демократическая теория должна принять во внимание иррациональное поведение масс, причем не только в условиях толпы, но и в повседневной жизни. Наглядным примером этого он считает рекламу, которая пользуется неопределенностью желаний и внушаемостью потребителей, в результате чего «производители чаще диктуют условия вместо того, чтобы самим руководствоваться желаниями потребителей»11. Аналогичная ситуация, по мнению Шумпетера, имеет место и в политике. Рядовой гражданин по политическим вопросам сам по себе (т.е. даже в отсутствие целенаправленной манипуляции его сознанием) склонен терять чувство реальности и поддаваться «иррациональным предрассудкам и импульсам», но именно вследствие этого «возрастают возможности групп, которые преследуют свои корыстные цели»12. Ученый признает, что в долгосрочном плане рациональность граждан возрастает, но полагает, что поскольку социальные условия определяются серией краткосрочных решений, постольку такая «ретроспективная» рациональность не имеет никакого значения. По нашему мнению, вышеизложенное содержит весьма значительную долю правды, а потому подлежит учету при оценке нормативной обоснованности различных моделей демократии.

Несмотря на недостатки концепций Вебера и Шумпетера, развитие демократического элитизма продолжилось в западной науке и во второй половине ХХ века. Этому способствовали благоприятные социальные обстоятельства. Так, по словам Я.-В. Мюллера, в послевоенной Европе победила «умеренная веберианская политика»: подозрительное отношение к «массовизации политики» обусловило приоритет демократического элитизма; стремление не допустить в будущем нарушений прав человека и узурпации власти вылилось в учреждение конституционных судов, уменьшение парламентских полномочий и в европейскую интеграцию; наконец жажда стабильного и безопасного существования способствовала поддержке государства всеобщего благосостояния и свойственного ему технократического подхода, а также концепции «воинствующей демократии» (означавшей запрет радикальных партий)13.

Демократические элитисты в новых условиях противопоставляли себя т.н. итальянской школе политической мысли (В. Парето, Г. Моска, Р. Михельс), подчеркивавшей неизбежность сосредоточения власти в руках узкой группы лиц. Это противопоставление сводилось к тому, чтобы показать, что даже если на политические должности могут претендовать лишь представители элит, многообразие конкурирующих политических сил и честность политических выборов все еще позволяют демократии оставаться желаемым нормативным идеалом, поскольку политическая власть рассредоточена (Р. Даль, Д. Трумэн и др. представители плюралистической школы); отсюда, вместо оправдания неравенства как неизбежности, надо добиваться подконтрольности правителей массам и не допускать концентрацию власти в руках лишь одной политической силы14. По мнению представителей плюралистической школы, регулярные выборы и партийная конкуренция способны выполнить эту задачу; кроме того, существует целая сеть неформальных способов воздействия на принятие властных решений, способствующая усилению политической конкуренции. Именно столкновение организованных групп интересов («правление меньшинств») обеспечивает наиболее приемлемый политический результат, хотя и не обещает равный для каждого учет интересов и равные для каждого возможности политического влияния.

Исследованию власти элит в 50–70 гг. ХХ века посвятили свои работы такие ученые, как Г. Лассуэлл, Ч. Р. Миллс, В. Корнхаузер, Д. Трумэн, А. Берл, С. М. Липсет, Р. А. Даль, Э. Даунс, Р. Дарендорф, Э. Э. Шаттшнейдер, Ф. Хантер, Т. Р. Дай, Р. Д. Патнэм, Дж.В. Домхофф и мн.др. Но далеко не каждый исследователь в данной области был сторонником демократического элитизма. Как правило, нормативный демократический элитизм рассматривался ими как нечто само собой разумеющееся, чему они по тем или иным причинам не хотели бросать вызов. В связи с этим мы ограничимся рассмотрением взглядов лишь некоторых авторов, в работах которых нормативное обоснование демократического элитизма выступает более или менее ярко.

Один из примеров элитистской концепции демократии представляет собой классическое исследование американских политологов Г. Алмонда и С. Вербы о гражданской культуре. Данные авторы критиковали тех, кто требовал от граждан постоянной политической активности и высокой политической компетентности. По мнению Алмонда и Вербы, в действительности «от гражданина в демократии требуются противоречащие одна другой вещи: он должен быть активным, но в то же время пассивным, включенным в процесс, однако не слишком сильно, влиятельным и при этом почтительным к власти»15. Идеальный гражданин, по мнению названных авторов, осознает свою политическую ответственность, но свой резерв влиятельности включает только в особо важных случаях. На чем основаны эти выводы о приемлемой гражданской культуре? Основаны они у Алмонда и Вербы на особом нормативном видении демократии. Данные ученые полагают, что разумная нормативная демократическая теория должна исходить из объективных реалий. Последние же таковы, что для управления массовым обществом неизбежно формирование элиты, которая, с одной стороны, была бы относительно независима от народа, с другой стороны, отчасти контролировалась бы им (в частности, должна быть обеспечена конкуренция за власть). Кроме того, рассматриваемые ученые обращают внимание на такие объективные факторы, как «сложность политических вопросов, наличие других проблем, отнимающих время индивида, и труднодоступность информации, необходимой для принятия рациональных политических решений»16. Таким образом, постоянное активное и квалифицированное участие граждан в управлении государством попросту невозможно. Следовательно, оно и не может выступать в качестве идеала. Конечно, подобное нормативное видение демократии может вызвать ряд неприятных вопросов, например вопрос о том, насколько предлагаемый названными авторами контроль правящих элит вообще может быть эффективным (во-первых, он непостоянный, во-вторых, осуществляется лишь теми гражданами, которые ad hoc посчитали вмешательство в текущую деятельность элит действительно значимой). Так, например, более поздние исследователи указывали на то, что демократия выживет скорее в ситуации, когда среди граждан распространены ценности автономии, личной и политической свободы, способствующие гражданской протестной активности, а также имеется известное недоверие к политическим институтам и правящим лицам17. Однако Алмонд и Верба исходили из того, что ничего более эффективного, чем «амбивалентный» настрой граждан, нам не дано. В случае же, если проблема набирает остроту, и в результате происходит чрезмерная политическая мобилизация граждан, система управления, по мнению данных ученых, теряет стабильность и эффективность. Короче говоря, известную долю несправедливости приходится терпеть как «меньшее из зол» (вследствие чего гражданская культура допускает только умеренное чувство справедливости и только умеренное несогласие…). Для улучшения качества управления рассматриваемые авторы предлагают, за неимением лучшего, постараться поддерживать в сознании элит «демократический миф». Речь идет о том, что либо «потенциально активные» граждане должны быть действительно влиятельны, либо правящие элиты должны верить во влиятельность «потенциально активных» граждан, и в силу этого стараться им угодить. Все это могло бы звучать как призыв разработать механизмы, делающие элиты добросовестными, однако авторы почему-то полагают, что в гражданской культуре это уже так. Кроме того, это могло бы звучать как призыв разработать такие электоральные и иные способы контроля, при которых имело бы значительное влияние даже мнение меньшинства (право обжалования, абсолютного и отлагательного вето и т.п.). Однако Алмонд и Верба не исследуют эти возможности. В этом очевидная слабость их нормативных взглядов.

Другую теорию демократического элитизма предложил сербско-британский ученый Дж. Пламенац18. Он исходил из предпосылки, что правит всегда меньшинство. Такое положение дел ученый считает совершенно нормальным, поскольку управленческая деятельность подразумевает определенный опыт и знания, а также полную занятость. Однако правящее меньшинство не должно составлять единую группу или контролировать какой-либо одной группой. Кроме того, те группы, которые находятся во власти, должны представлять интересы всех слоев населения. Таким образом, крайне важной для демократии является честная конкуренция элит. Представители этих элит борются за голоса избирателей, причем избиратели не должны быть подкуплены или запуганы. Также они должны иметь возможность свободно высказывать свое мнение и критиковать управленцев. Ключевым, однако, является вопрос о том, способны ли избиратели сделать рациональный выбор. В этом вопросе Пламенац полагает, что совершенно нормально, когда избиратели не владеют полной информацией, не являются высокоинтеллектуальными и образованными личностями. Нельзя требовать от них такого уровня компетентности, который может и должен быть только у лиц, посвящающих политике все свое время. В противном случае не было бы смысла в возложении управления на меньшинство, ведь большинство все равно вынуждено вникать во все тонкости вопросов управления. В конце концов, говорит ученый, в современных сложных и динамичных обществах даже профессиональные политики не могут быть до конца уверенным в правильности предлагаемой политики. Но избиратель должен, как минимум, понимать значение процедуры голосования, в противном случае мы вряд ли можем назвать данную процедуру голосованием. Кроме того, в отличие от Шумпетера, Пламенац подчеркивает, что избиратели не просто импульсивно реагируют на стимулы политических лидеров, но также оценивают и анализируют предлагаемые им решения. Конкретный уровень рациональности избирателей установить достаточно сложно, но в любом случае он должен быть реалистичным (в конце концов, иногда избиратель руководствуется исключительно доверием к избираемому им лидеру, и в этом случае его выбор нельзя назвать иррациональным). Неопределенность убеждений и недостаточность информации сами по себе не делают выбор избирателя неправильным. Однако если избиратели будут крайне глупы, демократии просто скоро придет конец. Таково вкратце видение демократии Дж. Пламенацем. Важнейший вопрос, который возникает в связи с таким видением: почему демократия должна считаться более привлекательной формой правления, чем другие? Однако, Пламенац сразу оговаривает, что его целью является обоснование не конкретного типа демократии, а лишь того тезиса, что демократия может существовать в ситуации неопределенности убеждений и недостаточной информированности избирателей19. При таких обстоятельствах, вряд ли концепция Пламенаца может иметь действительную нормативную ценность: предлагаемая им демократия может оказаться никому не по душе. Очевидна потребность исследовать возможные альтернативы правлению элит, контролирующихся не вполне информированными и не вполне понимающими свои интересы избирателями. Стремление Пламенаца уделить особое внимание конкуренции групп влияния, в свою очередь, подверглось убедительной критике со стороны П. Бахраха, который отмечал следующее: 1) далеко не всегда избиратели объединены в группы, выражающие их интересы, одновременно лишь достаточно крупное и сильное объединение дает своим членам шанс на защиту своих интересов; 2) при противоборстве различных групп возможна ситуация, при которой укоренившиеся интересы будут препятствовать принятию общего решения, и тогда политическая система окажется в коллапсе; 3) лидеры правящих элит, отрываясь от поддерживающих их групп, имеют тенденцию делить сферы влияния, а не вступать в конфронтацию друг с другом20. К этой критике следует добавить, что в процессе укрупнения объединения неизбежно отсекаются многие разноплановые интересы его членов21.

Наконец, еще одним автором, который во второй половине ХХ века поддержал идеи демократического элитизма, были итало-американский ученый Дж. Сартори. Рассматривая проблему некомпетентности среднего избирателя, он настаивал, что для функционирования «электоральной демократии» вовсе не обязательно массовое политическое просвещение. Так, не существует никакого критерия, с помощью которого мы могли бы определить достаточную компетентность избирателя. В действительности граждане попросту осуществляют свою электоральную власть по своему усмотрению, периодически выбирая себе управленцев22. Для этого требуются лишь автономность избирателя (отсутствие запугиваний, манипуляции и индоктринации), свобода слова и мнений, а также возможность выбора из нескольких альтернатив, но не какая-то специальная компетентность. Модель «демократии участия» Сартори отвергает, поскольку участие в принятии политических решений подразумевает гораздо более серьезные требования к гражданам, а именно переход от «мнения» к «знанию». Знание, говорит он, может быть описано как веберовская рациональность, то есть не просто владение достаточной информацией, но и способность находить средства для поставленной цели. В современном усложняющемся мире нереалистично требовать от народных масс достаточного политического знания. Сама по себе практика политического участия, а также мобилизация политической активности, по убеждению Сартори, не служат приращению такого знания, но могут даже повредить ему. Политическое участие, утверждает ученый, могло бы принести пользу при непосредственном взаимодействии граждан между собой, то есть при обсуждении, но таковое возможно и эффективно только в малых группах, что указывает нам путь в сторону элитизма. Действительно, повышая политическую компетентность народа, мы могли бы увеличивать степень его политического участия, но здесь наши возможности крайне ограничены: «У человека нет крыльев, и с начала времен тот, кто игнорировал эту простую истину, всегда подводил нас к краю пропасти для того, чтобы после нашего падения заявить, что нам следовало бы знать, как летать»23. В результате Сартори останавливается на том, что политическое участие гражданина должно быть ограничено ролью избирателя, который определяет успех или неудачу той или иной политики («реагирует»), но редко сам инициирует ее («действует»). (При этом граждане не вправе отказаться от своей роли избирателей, потому что в таком случае демократия превращается в свою противоположность – автократию, т.е. правление, не обусловленное согласием управляемых24.)

В отношении такого понимания демократии вновь возникает вопрос о его прескриптивной значимости. Чтобы оправдать демократию, Сартори предлагает следующую цепочку рассуждений. Политика предполагает принятие решений некоторыми в отношении всех, что неизбежно влечет (внутренние) издержки, связанные с процедурой принятия решений, а также (внешние) риски для тех, кто не участвует в принятии решений, но на кого эти решения распространяются. Идеальная форма правления, считает ученый, предполагает минимизацию и тех и других (здесь он следует знаменитой работе Дж. Бьюкенена и Г. Таллока «Расчет согласия» 1962 г.). Однако, уже такая постановка проблемы, на наш взгляд, вызывает сомнение, ведь при этом не учитывается конечный результат правления, которым теоретически могут быть оправданы любые издержки и риски, и который также зависит от формы правления25. Так или иначе, то оправдание демократии, которое предлагает Сартори, не отличается оригинальностью. Он полагает, что «кроме репрезентативных методов контролируемой передачи власти, не существует других известных методов борьбы с внешними рисками»26. Таким образом, избрание правителей народом оправдывается тем, что минимизирует «внешние риски». Не очень ясно, тем не менее, как эта мысль соотносится с отказом Сартори предъявлять какие-либо требования к компетентности избирателей. Ведь если таковая слишком низка, а для кандидатов в правители, напротив, установлены жесткие требования к компетентности, то простая лотерея, т.е. случайный выбор между этими кандидатами, работает как минимум не хуже, чем выбор правителей избирателями после соответствующих предвыборных кампаний. Более того, лотерея (1) исключает необходимость тратить ресурсы на такие кампании, и (2) препятствует появлению у правителей порочного стимула всеми силами удержать власть. В результате Сартори вынужден признать, что мы крайне нуждаемся в заинтересованных и информированных гражданах27. Правда, он не рассмотрел возможности формирования таких граждан с учетом того, что, как подметил Г. Моска, никакое учение само по себе не способно изменить человеческую природу на длительный срок28.

Помимо вышеизложенного, Сартори предлагает свой идеал демократии, которой называет «селективной полиархии». Под полиархией ученый понимает фактически существующий в западных странах демократический порядок, а под селекцией – необходимость не просто конкуренции борющихся за власть групп, в той или иной мере отзывчивых по отношению к избирателю, но еще и правления именно «достойных» представителей этих групп, которые не только отзывчивы («перед кем-то»), но и ответственны («за что-то»). Тем самым данный автор, в отличие от антиэлитистов, подчеркивает важность «правильности» управления, а не только его демократичности29. К сожалению, Сартори не пояснил, в чем именно состоит превосходство элит, и как именно добиться правления квалифицированных лиц, не посягая на демократические устои30. Между тем, именно эти вопросы и являются ключевыми для демократического элитизма. Не случайно не только Сартори, но и другие авторы, которых можно назвать сторонниками демократического элитизма, подчеркивали необходимость либо повышенной сознательности правящих элит (Д. Трумэн), либо подотчетности властвующей элиты элите интеллектуальной (Ч. Миллс, А. Берл).

К каким же выводам приводит нас предшествующее рассмотрение? Как представляется, демократический элитизм, стремясь найти золотую середину между чистым элитизмом («попечительством») и партисипативной демократией, подтвержден критике сразу с двух сторон.

С одной стороны, в новом элитизме, по всей видимости, остается свойственная «попечительскому правлению» проблема контроля элит, поскольку периодические выборы – весьма несовершенное и явно недостаточное средство для такого контроля. Так, например, Р. Даль в своей ранней работе «Предисловие к демократической теории» рассматривает периодические выборы и политическую конкуренцию как два фундаментальных метода социального контроля элит, позволяющих учитывать интересы самых разнообразных меньшинств, и тем самым делать управление более справедливым31. Но почему именно эти способы следует считать фундаментальными? Демократический элитизм, как представляется, переоценивает возможность народа с помощью выборов или иных подобных средств контролировать свое правительство. Еще Г. Моска не без оснований рассматривал типичный демократический контроль со стороны избирателей как «нерегулярный, ограниченный и неэффективный»32. Схожим образом К. Шмитт в связи с возросшей популярностью идей М. Вебера писал, что парламентаризм как способ отбора политических вождей несостоятелен, поскольку при таком его понимании неизбежно, что «политика оказывается отнюдь не делом элиты, но весьма презренным гешефтом весьма презренного класса людей»33. Тот факт, что высказывания Моски и Шмитта, сделанные около века назад, порой весьма метко отражают сегодняшнюю реальность, заставляет задуматься о том, не имеется ли в институте выборов каких-то фундаментальных изъянов.

Демократический элитизм, как представляется, принижает значение следующей проблемы: если правящие элиты достаточно независимы от народа в период между выборами, то ничто не мешает им безнаказанно использовать свою власть для того, чтобы повлиять (законно или нет, насильно или нет) на исход очередных выборов, поставив крест и на демократии, и на «просвещенном» попечительстве. В этом вопросе демократический элитизм делает ставку на конкуренцию меняющихся коалиций элит, не позволяющую кому-либо узурпировать власть, но ставка эта явно неубедительна. Как заметил Дж. Шаар, мы избежали тирании не благодаря хорошему устройству политических институтов, а потому что взоры политиков были прикованы к деньгам34. По схожему мнению Ю. Хабермаса, предлагая в качестве «простой альтернативы ночи тоталитаризма, в которой все кошки серы»35, демократический элитизм так и не показал, что он действительно помогает избежать ночи тоталитаризма. Вообще, политические теоретики любят подчеркивать, что многие диктаторы пришли к власти именно на волне народной поддержки. Попытки известного политолога А. Пшеворского защитить «минималистскую» концепцию демократии как наиболее надежное средство против насильственного решения конфликтов36 при вдумчивом их изучении показывают как раз обратное: что для предотвращения насилия требуется множество иных, помимо конкурентных выборов, политических институтов и факторов.

Более важно другое: даже конкурирующие элиты могут быть едины в игнорировании интересов большинства населения и релевантной для него повестки дня37. Так, демократические элитисты часто сравнивают политическую конкуренцию с рыночной. Но проводя данную аналогию до конца, нельзя не обратить внимания на опасность формирования олигополистической и монополистической конкуренции на политическом рынке. Данные явления не только снижают разнообразие интересов, которые могут быть удовлетворены политическими средствами, но и создаст преимущества в удовлетворении интересов конкретных (вступивших в «сговор») социальных групп. На это обстоятельство обращали внимание еще неоплюралисты и неомарксисты – первые критики элитистской по своей сути школы плюрализма. Сегодня, например,, как отмечает И. Шапиро, необходимость финансирования дорогостоящих избирательных кампаний обуславливает тот факт, что те лица, от которых зависит данное финансирование, устанавливают непреодолимые барьеры для вхождения новых участников на политический рынок38. Соответственно, политические решения принимаются народом только по тем вопросам и в тех рамках, которые заранее установлены без какого-либо народного участия. (Здесь же следует вспомнить критику П. Бахрахом возложения слишком больших надежд на конкуренцию организованных групп интересов). При таких обстоятельствах ясно, что демократический идеал не может сводиться к созданию возможности выбора между политическими конкурентами, так как данная возможность еще не обеспечивает действительного контроля правящих элит и реализации народного интереса. Интересы обширных групп граждан могут быть фактически «выключены» из политики.

Но даже если избирателям будет обеспечен политической рынок чистой конкуренции, к институту выборов остается множество вопросов. Так, на протяжении всего ХХ века проводились исследования, выявлявшие либо безразличие избирателей к политике и отсутствие у них политических предпочтений, либо невежество и предрассудки избирателей при формировании и преследовании ими своих политических предпочтений (в любом случае, пугающие по своим масштабам)39. Не вдаваясь сейчас в эти исследования, обратим внимания на то, что даже в условиях полного информирования избирателей честные и конкурентные выборы далеко не всегда приводят к положительным результатам. Как правило, в научной литературе отмечается, что избиратели могут голосовать «перспективно» (т.е. исходя из предлагаемых партиями/кандидатами программ на будущее) и/или «ретроспективно» (т.е. исходя из действий находящихся у власти партий/правителей в период осуществления ими власти). Перспективная стратегия голосования ограничена тем, что с момента своего появления институт выборов не подразумевал возможности избирателей давать своим кандидатам/партиям наказы или отзывать свой голос. Обычно это не вызывает нормативных возражений, ведь в идеале народные избранники должны вместе искать наилучшие решения с учетом изменяющихся условий и появления новой информации, а не бездумно следовать своим предвыборным обещаниям. Так или иначе, факт остается фактом: демократия не содержит институтов, обеспечивающих уважение к осознанному выбору избирателей40. Но если так, то избиратели должны иметь возможность воздействовать на своих представителей «ретроспективно», т.е. не переизбирать тех политиков, которые не смогли или не захотели преследовать интересы народа? Как отмечается учеными, если народ хочет оказывать влияние на государственную политику, ему следовало бы голосовать ретроспективно41. Проблема в том, что иногда выявить последствия действий конкретных кандидатов/партий попросту невозможно (например, если политику определяет коалиционное правительство), а иногда законодательный запрет на переизбрание делает «ретроспективное» голосование неприменимым. Стоит также отметить, что даже если бы избиратели были полностью рациональны и компетентны, ретроспективное голосование не гарантирует защиту от ситуации, при которой на смену одним нерадивым политикам приходят другие, и так без конца. В конечном итоге, избиратели постоянно стоят перед дилеммой: либо довериться кандидатам хотя бы отчасти, либо вовсе перестать их слушать, оценивая лишь их предшествующую деятельность. Проблема в том, что у граждан есть всего лишь одно средство (голосование) для достижения сразу двух целей (перспективный отбор наилучших и ретроспективное наказание имеющихся правителей), и в погоне сразу за двумя зайцами данное средство часто оказывается слишком грубым и неэффективным.

Сказанное демонстрирует, что демократический элитизм придает неоправданно большое значение народному контролю правящей элиты (через регулярные выборы и т.п. средства), а также связанным с таким контролем способностям граждан. Возможно, нам следует задуматься над усилением других, помимо выборов, средств народного контроля (массовые акции, периодические плебисциты и т.д.). Однако все еще остается сомнение в том, что народный контроль будет обеспечивать должную эффективность и справедливость правления. По мнению И. Шапиро, например, на политическую сферу следует распространить логику антимонопольного законодательства. Однако контроль политических сил со стороны антимонопольного органа – совсем не то же самое, что народный контроль, ведь осуществляется он уже с помощью специального органа! Иными словами, далеко не всегда именно народ – лучший контролер.

С другой же стороны демократический элитизм критикуется за невнимание к иным формам народного участия в управлении государством. Сторонники демократического элитизма в принципе не исследуют возможности вовлечения граждан в политическую жизнь, не связанные с функциями контроля.

Так, например, подобно идее «попечительского правления» (идущей еще от Платона и Конфуция), новый элитизм не учитывает внутренней ценности, свойственной широкому участию граждан в управлении обществом. На такую ценность обращал внимание еще К. Маннгейм, которого иногда ошибочно относят к сторонникам демократического элитизма. По мнению Маннгейма, принцип неотъемлемого равенства всех людей подразумевает «онтологический принцип человечности», из которого следует признание автономии и «живой самости» индивида, требующий мобилизовать жизненную энергию граждан для решения политических проблем, и любые ограничения, накладываемые на народные массы в этом отношении, могут быть лишь самоограничениями42. Иными словами, даже если граждане уполномочивают некоторую элиту на принятие важных решений, у них всегда остается право отозвать или ограничить ранее предоставленные полномочия, а не просто выбрать другую элиту. Следовательно, если уж и признавать то, что власть должна исходить от народа, то участие народа, очевидно, не должно ограничиваться периодическими выборами правителей, но должно включать в себя иные полномочия. Среди современных авторов, придерживающихся данной концепции, следует отметить Ш. Волина, который проводил различие между «конституционной демократией» (т.е. дозированной демократией, приспособленной к конституции) и «демократическим конституционализмом» (подлинной демократией), пытаясь показать, что не конкретные формы осуществления власти должны ограничивать демократию, а наоборот, демократия должна определять конкретные формы осуществления власти, не давая им закостенеть и оторваться от народа. Для указанного автора чрезвычайно важной является «восстановительная» функция демократии. Иными словами, народ всегда вправе либо вернуть себе политическую власть от созданных им же самим институтов, либо обновить данные институты в соответствии с изменившимися условиями43. В этом смысле демократия – это рациональная дезорганизация. В изложенных позициях Мангейма и Волина имеет множество проблемных мест. Во-первых, концепция, согласно которой власть должна исходить от народа, сама еще требует обоснования. Во-вторых, существует проблема определения «народной воли». Широко известно, что Ж.-Ж. Руссо пытался определить «общую волю» как ту, которая получится при отбрасывании противоположных «частных воль»44; несостоятельность такого определения неоднократно подчеркивалась. Не менее широко известны парадоксы, описанные Кондорсе и Эрроу, показывающие зависимость «мнения большинства» от используемой избирательной системы45 и т.д. В-третьих, как отмечает П. Розанваллон, всегда открытая возможность для перерформулирования народной воли «в конце концов просто уничтожила бы ее, как это ни удивительно: она просто распалась бы, раскололась на части, подверженные постоянным изменениям. Иначе говоря, она разрушилась бы как воля и свелась к сумме решений, которые в итоге стали бы противоречить друг другу»46. Отсюда, учреждающая власть народа также должна иметь некоторые ограничения. Так или иначе, политическое участие может наделяться внутренней ценностью, если мы исходим из того, что люди сами вправе принимать решения о своей судьбе, какими бы эти решения ни были, пусть даже эту внутреннюю ценность приходится дополнять «внешними».

Вместе с тем, политическое участие граждан может быть обосновано не только ссылками на народный суверенитет, но и в качестве средства для достижения правильных и эффективных политических решений. Так, например, критик демократического элитизма К. Шмитт пророчески (предвещая появление теории совещательной демократии) указывал, что парламентаризм имеет смысл «лишь благодаря дискуссии и публичности»47. Следовательно, народ избирает парламент не столько для того, чтобы в конкурентном противостоянии групп влияния сформировать правящую элиту, сколько для того, чтобы породить публичную дискуссию по вопросам государственного управления. Шмитт имел в виду в первую очередь внутрипарламентскую дискуссию, однако та же мысль верна, например, и в отношении дискуссий, порождаемых в ходе избирательных кампаний. Развивая данную мысль дальше, мы могли бы поставить вопрос о создании таких форм политического участия граждан, цель которых состояла бы не столько в конкуренции (как это имеет место на выборах), сколько в публичной дискуссии. Помимо этого, политическое участие может рассматриваться как один из способов политической социализации. Ограничение же политического участия народа периодическими выборами явно не способствует формированию новых талантливых лидеров, что в долгосрочной перспективе может привести к падению качества управления. Отсюда, мы могли бы рассмотреть возможности таких форм политического участия, которые при минимальных рисках выполняли бы образовательную функцию. Короче говоря, политическое участие народа в любом случае не обязано сводиться к функции контроля, хотя проблема политической некомпетентности народных масс все еще должна быть решена.

Итак, элитистская модель демократии неверна как в способе народного участия, так и в количестве народного участия (необходимо искать другие, помимо выбора и контроля политической элиты, способы народного участия в политике, и, возможно, таких способов будет немало). Вот почему, несмотря на то, что демократический элитизм критикуется сразу с двух сторон, а выдвигаемые против него аргументы порой прямо противоположны, каждый из приведенных выше аргументов кажется весьма убедительным. Пытаясь найти наиболее оправданную модель демократии, мы должны поставить под сомнение как способность народа осознанно и квалифицированно выбирать и контролировать элиты (задумавшись над возможными способами развития данной способности), так и необходимость ограничивать участие народа в управлении государством периодическим голосованием на выборах и иными способами контроля правящих элит (задумавшись над возможностью увеличить сферы управления, в которых массовое участие будет иметь положительный эффект).

Осмысляя данную критику, отметим, что возможные изменения исторической ситуации, в которой применяются демократические институты, потребуют изменения самих этих институтов, а также предъявят новые требования к политическому сознанию и компетентности. Таким образом, нормативно обоснованными в зависимости от обстоятельств могут оказаться и «попечительское правление», и демократический элитизм, и демократия участия: конкретно-исторический идеал способен приобретать различные воплощения. Д. Хелд, например, осуждает попытку «демократического элитиста» Й. Шумпетера принизить человека как агента действия. Однако данная критика может ввести в заблуждение, ведь нас интересует не общее понимание человека как агента действия, а лишь его способности как агента действия в конкретных ситуациях политической жизни. Следует признать, что граждане действительно не всегда могут сделать адекватный выбор хотя бы в пользу политического лидера, не говоря уже об адекватном выборе политического курса или политической идеологии. Отсюда, взгляды Шумпетера, возможно, следует критиковать не за чрезмерную, а наоборот, недостаточную скептичность относительно политической дееспособности граждан. На самом деле, возможны различные исходы. Разумнее было бы не делать категорических суждений о способности среднестатистического гражданина к участию в политике, а тщательно исследовать эмпирические условия, при которых политический выбор граждан будет адекватен их собственным интересам. Любопытно в этой связи следующее. Шумпетер, с одной стороны, достаточно убедительно приводит исторические свидетельства того, что иногда мнение большинства является неприемлемым, и даже в тех случаях, когда нет оснований говорить о неприемлемости мнения большинства, решения, принятые «самим народом», могут оказаться хуже решений, принятых элитой «для народа». С другой стороны, тот же Шумпетер призывает нас обратить внимание на условия, при которых демократия работает достаточно хорошо (в т.ч. он говорит о необходимости известного культурного уровня избирателей и управленцев, обеспечивающем демократический самоконтроль)48. Продолжая эту логику, мы могли бы выявить и попытаться обеспечить условия, при которых достаточно хорошо работает не только тот «демократический элитизм», который Шумпетер считал неизбежным, но и другие формы демократии.

2. Демократия участия

Недостатки распространившегося к середине ХХ века «элитистского» понимания демократии не могли не вызвать ответную реакцию на него. Сторонники демократического элитизма исходили из того, что обычный гражданин не обладает достаточными способностями для самостоятельного принятия политических решений, однако способен сделать осознанный выбор в пользу того или иного представителя, в свою очередь выборность представителей обеспечивает если не правление в интересах народа, то по крайней мере защиту от явно антинародной тирании. В этой позиции было как минимум два слабых звена: во-первых, не ясно, почему народ следует считать неспособным к непосредственному правлению, но при этом способным к выбору правителей; во-вторых, сомнительно, что периодические выборы в условиях политической конкуренции и вообще ограничение политического участия народа функцией контроля являются надежной гарантией защиты интересов избирателей и недопущения тирании. Оба этих слабых звена создают значительный риск того, что во власти окажутся некомпетентные, недобросовестные и не разделяющие ценностей большинства избирателей лица. При таких обстоятельствах актуальным становится вопрос о переосмыслении масштабов и способов участия граждан в политике, и именно этот вопрос и подняли теоретики т.н. партисипативной демократии (демократии участия). Примечательно, однако, что данные теоретики актуализировали еще один проблемный момент демократического элитизма: недооценку последним самоценности политического участия и его роли в полноценном развитии личности и реализации ею своих способностей.

Партисипативную демократию сами ее сторонники определяют как такую модель демократии, при которой принятие политических решений осуществляется при широкомасштабном и, как правило, прямом участии простых граждан, децентрализовано и рассредоточено49.

Данная модель демократии возникла под влиянием течения «новых левых» (1960-е гг.), заимствовав у него неприятие западного общества потребления, сочетающегося с политическим отчуждением, а также стремление защищать меньшинства, умеренное внимание к марксизму, анархизму и политико-экономической системе социалистических стран. Возникновение демократии участия, как представляется, связано и с событиями 1968 г., (антивоенные и антирасистские протесты в США, студенческие выступления во Франции, Италии и Германии, Пражская весна, политический кризис в Польше и т.д.), которые показывали необходимость реформирования властных отношений. Прежний социальный консенсус, на котором держалась теория и практика демократического элитизма, стал невозможен, когда народ ясно осознал несоответствие политики элит своим интересам.

Как и сторонники демократического элитизма, опиравшиеся на труды Вебера и Шумпетера, апологеты демократии участия пытались найти опору среди мыслителей первой половины ХХ века, хотя это и оказалось весьма трудным в связи с явной непопулярностью демократии на Западе в межвоенный период. Тем не менее, весьма активный интерес разработчики демократии участия проявили к идеям «гильдейского социализма» Дж. Коула.

Рассмотрим основные идеи, связанные с демократии участия, и попытаемся ответить на вопрос, насколько обоснованной является данная концепция, каковы ее достоинства и недостатки.

Возникновение соответствующего течения в научной среде связано с именем К. Пейтмэн, автором книги «Участие и демократическая теория» (1970). Пейтмэн признает, что опыт ХХ столетия показал как недостаточность массового участия для стабильного функционирования демократии (Веймарская республика), так и его совместимость с антидемократическими режимами (фашизм). Однако она призывает обратить внимание на таких классических авторов, как Ж. Ж. Руссо и Д. С. Милль, для которых демократия была, во-первых, способом формирования ответственных, добродетельных и образованных граждан, во-вторых, способом интеграции данных граждан и формирования у них чувства принадлежности к сообществу, в-третьих, способом легитимации принимаемых политических решений50. Первый и самый важный из названных аспектов свидетельствует о том, что политическое участие имеет не только инструментальную, но и сущностную ценность. Действительно, теоретически мы можем поручить принятие политических решений квалифицированной, добросовестной и справедливой элите. Но, как правило, мы исходим при данном предположении из того, что элита должна воспринимать всех граждан как равноценных моральных агентов, имеющих собственные представления о хорошей жизни, и справедливо разрешать конфликты их интересов. Однако как мы можем считать граждан моральными агентами, если не позволяем им быть хозяевами собственной жизни, и не способствуем их сознательности и ответственности? Только активное участие в решении политических вопросов делает граждан творцами той социальной среды, в которой они живут, а также побуждает их к развитию соответствующих компетенций и качеств.

Данная позиция представляется несостоятельной по следующим основаниям.

Во-первых, в действительности отсутствие тех или иных политических прав не обязательно ставит под сомнение общий статус человека как морального агента. Вообще, возможности человека определять собственную судьбу ограничены как минимум аналогичными возможностями других людей, а также не зависящими от людей объективными факторами. Кроме того, даже в самых продвинутых демократиях граждане не имеют право голоса абсолютно по всем затрагивающим их вопросам, поскольку большинство таких вопросов решается бюрократическим аппаратом. Все это еще не свидетельствует об ущемлении достоинства граждан. Вместе с тем, статус человека как морального агента предполагает, что власть должна либо способствовать, либо хотя бы не препятствовать развитию политических компетенций и качеств, которые бы позволили подвластным стать частью управленческого слоя. Таким образом, достойное обращение с гражданами подразумевает не максимально широкое народное участие в политике, а всего лишь открытость правящих элит на условиях честной конкуренции.

Во-вторых, в действительности практика политического участия является не единственным и далеко не всегда эффективным способом развития политически значимых компетенций и качеств. Безусловно, в целом практика является непременной частью обучения. Однако для того, чтобы обучение было эффективным, практика должна быть выстроена определенным образом, в противном случае она будет способствовать лишь закреплению ошибок. Следовательно, если мы хотим развить политическую квалификацию широких народных масс, нам потребуется создание специальных обучающих политических практик, а вовсе не реальное политическое участие народа. По словам Д. А. Белла, факты свидетельствуют о том, что гражданин, задумывающийся над политическими вопросами и участвующий в дискуссиях на политические темы (в которых выдвигаются разумные аргументы противоположных сторон, и которые способствуют получению объективных политических знаний), как правило, избегает реальной политики, в то время как политически активный гражданин обычно не стремится размышлять51.

В-третьих, совмещение политического участия с политической социализацией может нанести ущерб эффективности политического управления (т.е. продуманности и качеству принимаемых решений), так как любое обучение подразумевает совершение ошибок, как минимум по началу. Чтобы опровергнуть этот тезис, Пейтмэн уделяет особое внимание эмпирически подтвержденным положительным аспектам массового участия граждан в принятии решений на уровне предприятий и местного самоуправления. Однако, возможно, эффективность такого участия связана с тем, что на данном уровне решаются именно те вопросы, с которыми граждане сталкиваются каждый день, и потому обладают в них достаточной компетенцией. В свою очередь на более высоких уровнях, где поднимаются более абстрактные вопросы (и где, как замечал Шумпетер, люди часто теряют «чувство реальности»), эффективность участия не гарантирована. Многие ссылки Пейтмэн на результаты эмпирических исследований выглядят сомнительными еще и потому, что зачастую она пытается доказать лишь то, что участие в управление делает граждан психологически уверенными в своих способностях, а не то, что оно делает их более компетентными, а управление – более качественным. Но сегодня нельзя не принимать во внимание открытый в 1996 г. эффект Даннинга-Крюгера, согласно которому некомпетентные люди склонны переоценивать свои знания и умения, а также неспособны адекватно оценивать действительно высокую компетентность других людей, в то время как последние, напротив, в меньшей степени уверены в своей квалификации. Впрочем, и сама Пейтмэн делает очень осторожные выводы относительно демократии участия, заявляя лишь о том, что ее полная нереалистичность не доказана52.

Б. Барбер в своей книге «Сильная демократия» (1984) радикализировал самоценность массового политического участия, высказывая убеждение, что демократия является не средством защиты индивидуальных прав и ценностей, а условием их появления, равно как и условием формирования автономной личности: «Чтобы быть свободными, мы должны быть самоуправляемыми; чтобы иметь права, мы должны быть гражданами. В конце концов, только граждане могут быть свободными»53. Таким образом, в отличие от Пейтмэн, он пытается сказать не просто то, что политическое участие защищает достоинство человека, способствует росту компетентности и ответственности масс, а также принятию правильных решений, но и то, что без политического участия вообще немыслима индивидуальность, достоинство и интересы которой мы стремимся защитить с помощью политики.

Вместе с тем, данные суждения представляются чрезмерно категоричными по двум причинам. Во-первых, Барбер неправомерно отождествляет самоуправление и социализацию. Нет смысла спорить с тем, что личность формируется только в социуме (через социальные взаимодействия). Однако социализация во многом осуществляется в рамках специальных «попечительских» институтов (семья, школа и т.п.), не всегда практикующих прямое участие подопечных в решении социально значимых вопросов. Кроме того, социализация во многом связана с игрой, т.е. с имитированием социальных практик, а не с реальным участием в них. Таким образом, социализация личности и принятие ею непосредственного участия в решении публичных проблем не тождественны. Во-вторых, Барбер неправомерно отождествляет политику с публичной активностью как таковой, а демократию – с участием широких слоев населения в любых общественных делах. Традиционное же понимание политики и демократии (т.е. применительно лишь к управлению государством) сразу поднимает вопрос: действительно ли мы можем отрицать свободную личность жителей деспотических государств или же свободную личность политически апатичных индивидов? Таким образом, отсутствие политического участия вовсе не ущемляет достоинство личности и не является необходимым для ее формирования.

...