автордың кітабын онлайн тегін оқу 23 рассказа. О логике, страхе и фантазии
Дмитрий Витер
23 рассказа
О логике, страхе и фантазии
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
© Дмитрий Витер, 2018
«23 рассказа» — это срез творчества Дмитрия Витера, результирующий сборник за десять лет с лучшими его рассказами. Внутри, под этой обложкой, живут люди и роботы, артисты и животные, дети и фанатики. Магия автора ведет нас в чудесные, порой опасные, иногда даже смертельно опасные, нереальные — но в то же время близкие нам миры.
Откройте книгу. Попробуйте на вкус двадцать три мира Дмитрия Витера — ведь среди них есть блюда, достойные самых привередливых гурманов!
18+
ISBN 978-5-4493-7924-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
- 23 рассказа
- Об авторе
- Предисловие
- Почему 23
- 23 процента
- 374
- А я люблю кабаре
- Борьба с возражениями
- В левом ухе бога
- Всем собакам мира
- Закон парных случаев
- Или-или
- Истинный север
- Каменная форма глагола
- Кисиняра
- Консьерж пятиэтажки
- Мирохирургия
- Ночной пловец
- Поворот налево
- Сиделка Теодора Бакли
- Синее конфетти прибоя
- Смелость рыжего цвета
- Тайна Жоржа Мабузе
- Темный экран
- Франкены должны знать
- Чемодан, полный темноты
- Шесть вариантов
- О рассказах
374
Об авторе
Дмитрий Витер родился в 1975 году в Монино Московской области. Школьные годы провел в городе Шостка. Окончил мехмат МГУ, кандидат физико-математических наук (2002 год). Живет в Москве, женат, растит дочку.
С 1996 по 2016 годы работал в крупной иностранной компании, объездил весь мир. С 2016 года занимается индивидуальной карьерой бизнес-тренера в областях личной и командной эффективности, переговоров, креативности, публичных выступлений.
В 2016–2018 годах прошел обучение в московской киношколе «Свободное кино» на режиссерских, сценарных и продюсерских курсах.
Пишет стихи и рассказы, занимается переводами с английского языка. Лауреат Всероссийских Пушкинских студенческих конкурсов поэзии (1995–2000). Член Московской городской организации Союза писателей России с 1998 года. Стихи опубликованы в сборниках «Шестое измерение» (2002) и «Серебряные стихи виртуального века» (2009).
Призер литературных конкурсов «Рваная грелка», «Золотая чаша», «Фантрегата», «Азимут». Рассказы вошли в антологии «Самая страшная книга», «Темная сторона дороги», «Полдень», «Квартирный вопрос», в сборники «Роскон-Грелки», публиковались в журналах «Если», «Юный техник», «Меридиан», «Фантастика и Детективы», «Азимут», «Redrum».
В качестве переводчика сотрудничал в проектах по переводу романов Стивена Кинга «Под куполом», «Противостояние», «Кто нашел, берет себе», «Пост сдал», «Воспламеняющая», «Буря столетия».
Пишет сценарии («Все зомби любят кино», «Оригами», «Ушастик», «Кровавый попкорн») и снимается в кино («Атака советских зомби», «Странник», «Квест страха»).
Вместе с Алексеем Петровым (Санкт-Петербург) создал клуб любителей страшного кино «КЛУБ-КРИК» (klubkrik.ru) — портал рецензий и критических обзоров на фильмы ужасов, триллеры и фантастику.
КОНТАКТЫ
Телефон/WhatsApp/Viber: +7 916 6161428
Email: dmitrythewind@mail.ru
Социальные сети:
Страница Фантлаба: fantlab.ru/autor14056
Проза.ру: proza.ru/avtor/thewind
Стихи.ру: stihi.ru/avtor/thewind
Предисловие
Когда-то Дуглас Адамс в своем небезызвестном романе дал ответ на «Главный вопрос жизни, вселенной и всего такого» — и этим ответом было «42».
Там это было пародией, намекало на то, что в числе «42» нет никакого смысла, мол, на глобальные вопросы не бывает простых ответов, а число само по себе не может значить ничего кроме самого числа.
Дмитрий Витер к знакам и числам относится гораздо серьезнее, и его «23» несет не только явный смысл, но и ряд подтекстов.
Во-первых, конечно же, это количество рассказов в сборнике. Рассказов ярких, сильных, необычных. Рассказов, в которых смешиваются страх и любовь, математика и безумие, обыденность и нереальность.
Во-вторых, число это перекликается с одним из самых страшных — но в то же время и самых лиричных рассказов сборника, «23 процента».
В-третьих, число в названии дает читателям подсказку: автор ставит своими рассказами перед читателем задачи, но редко дает на них прямой ответ — чаще читателю придется самостоятельно подумать над разгадкой, и для тех, кто любит хорошую фантастику и не лишен логики, поиск разгадок придаст повествованию дополнительный — и весьма немалый — шарм.
И в-четвертых — в названии есть четкое и недвусмысленное указание на то, что сборник оригинален. Да, может сложиться впечатление, что название слишком уж просто — но это только до того момента, когда вы перевернете первую страницу.
«23 рассказа» — это срез творчества Дмитрия Витера, результирующий сборник за десять лет с лучшими его рассказами. Внутри, под этой обложкой, живут люди и роботы, артисты и животные, дети и фанатики.
Здесь прорастает сквозь жизнь волшебство кино, а из обыденности тянет свои электронные ростки чудо. Магия автора ведет нас в чудесные, порой опасные, иногда даже смертельно опасные, нереальные — но в то же время близкие нам миры.
И как бы далеко не завела нас фантазия автора, кажется, что все написанное рядом. За стеной, за призрачной пленкой кошмара, в ненаписанной главе учебника истории.
Откройте книгу. Попробуйте на вкус двадцать три мира Дмитрия Витера — ведь среди них есть блюда, достойные самых привередливых гурманов!
Эльдар Сафин
Почему 23
Почему 23? Долгая история. Если вы начинаете верить в 23, оно не отпустит. Поэтому к каждому рассказу вступление будет из 23 слов. Проверьте :)
Дмитрий Витер
23 процента
Один из конкурсных «грелочных» рассказов. Это неправдоподобная история о неведомом апокалипсисе. Но важнее физики для меня чувства, которые раздирают семью, словно силы гравитации.
***
— А вот и я! — закричал с порога папа.
Когда он уходил в середине дня, Ромка уже заподозрил неладное. Уж слишком неубедительны были все эти «проверю генераторы», «заменю лампы», «не задавай глупых вопросов». Так и есть.
Ирка выскочила из детской, как метеорит, захлопала в ладоши и закружилась по прихожей, пока папа, пятясь, проходил в дверь, медленно втаскивая за собой пушистую елку, всю усыпанную снежными хлопьями. Квартира сразу наполнилась дурманящим запахом хвои. Комья снега падали на пол, превращаясь в грязные лужи, и Ромка пошел в ванную за тряпкой.
Мама сидела в кухне за чистым столом: ни тарелки, ни чашки, ни стакана. Просто смотрела куда-то мимо сына, в черный квадрат окна. Она сидела в такой позе с самого обеда, когда папа пошел «по делам», а на самом деле — за елкой.
— Мам, папа пришел, — сказал Ромка.
Мама кивнула головой.
Ромка вернулся в прихожую, присел на корточки и тщательно вытер лужи. Отец сильно топал ногами, отряхивая снег с ботинок, порождая новую сырость. Ирка норовила потрогать елку, уколола палец о зеленые иглы и тут же разревелась, но мысль о близости Нового года не давала ей долго грустить.
— Ромка, чего застыл! Ты ж большой уже! Давай, помогай втащить красавицу в комнату. Ну-ка!
Ромка кинул в угол мокрую тряпку, ухватил елку за смоляной ствол поближе к основанию и помог отцу внести ее в центр большой комнаты.
— Настя! — крикнул папа на всю квартиру. — Где у нас тренога?
— На антресолях, — ответила мама из кухни после паузы. Ее голос напомнил Ромке столбики цифр, которые висели над его кроватью — такие же ровные и равнодушные. Простые факты. Продукты — в холодильнике. Пепел — в мусоросборнике. Тренога — на антресолях. Ни больше, ни меньше.
— Так, Ром, быстро тащи сюда треногу! — скомандовал папа. — А то я себе уже все пальцы исколол, пока дотащил. В следующий раз будешь помогать.
Ромка метнулся в кухню, искоса бросив взгляд на неподвижную маму, схватил табуретку, подтащил к антресолям и взобрался на нее. Створки распахнулись, окатив его запахом ненужных вещей. Его детские лыжи. Резиновые сапоги. Теннисные ракетки. Гамак. Солнцезащитные очки.
— Ну, чего ты там копаешься? — нетерпеливо крикнул из комнаты отец.
— Пап, а игрушки доставать будем? — спросил Ромка, глядя на картонные коробки с мятыми углами, стоящие возле треноги.
— Конечно! Ну, а кто у нас будет наряжать елку? — молодцевато протрубил отец.
— Я!!! Я!!! — заверещала Ирка. — Только, чур, я буду вешать игрушки внизу, потому что я еще маленькая.
— Ничего себе маленькая! Двенадцать лет! — пожурил ее папа.
Ромка внес в комнату треногу и поставил ее в центр комнаты.
— Шесть, — сказал он. — Папа, Ирке всего еще шесть. Это мне двенадцать. Считай по-старому.
— Вот заладил! Двенадцать, двенадцать! — перекривил его папа, и Ирка захохотала. — Совершеннолетний уже, а туда же, в малыши записался.
— Ма-лыш, ма-лыш, ма-лыш! — Ирка запрыгала на одной ноге, показывая пальцами на брата.
Ромка вздохнул и помог отцу вставить елку в треногу. Папа затянул болты, отошел и полюбовался на результат.
— Ну-ка, Ром, посмотри, не криво стоит?
— Нет, не криво.
Елка действительно стояла гордо и прямо — посреди комнаты, распространяя вокруг новогодний удушливый запах. Ромка знал, что если прищуриться, то можно увидеть в ворсинках ковра пожелтевшие еловые иголки от прошлого Нового года — сколько бы он ни пылесосил ковер, они всегда оставались. И каждый раз их становилось больше и больше.
— А теперь — и-и-игрушки! — скомандовал папа.
— И-и-и-игрушки!!! — завопила Ирка и стремглав полетела в прихожую. Вскочив на табуретку, она попыталась добраться до антресолей, но роста ей не хватало.
— Давай я, — сказал Ромка. Ирка покорно уступила брату место на табуретке и с благоговением смотрела, как из недр антресолей появляются заветные картонные коробки.
Каждая была скрупулезно подписана. «Шары». «Гирлянды». «Мишура». «Сказочные персонажи». «Разное».
— Я первой повешу шарик! — заявила Ирка. Едва дождавшись, пока папа разрежет ножницами липкую ленту, она быстро сунула руки в коробку, достала наугад синий шар и закружилась с ним вокруг елки, ускоряясь все быстрее и быстрее.
— Новый год к нам мчится! Скоро все случится! — фальшиво завопила она старенькую мелодию. Ромка нахмурился — когда мама слышала эту песню, то начинала плакать.
У Ирки закружилась голова, и она остановилась.
— Дай нитку! — попросила она.
Ромка достал из коробки с гирляндами моток ниток и привязал шарик. Ирка изловчилась и повесила игрушку на густо усеянную иголками нижнюю ветку. Шарик покачался, словно взбесившийся маятник Фуко, и остановился.
— Молодчина! — похвалил ее отец. — Начало положено.
Ромке послышалось, что из кухни донесся всхлип.
— Пап, я пойду проверю, как мама, — сказал он.
Отец рассеянно кивнул, разматывая запутавшиеся гирлянды.
Ромка пришел в кухню и сел на стул.
— Мам, — тихо сказал он. — Пойдешь наряжать?
Она не ответила, но Ромка увидел, как задвигались под кожей ее скулы. Он положил руку на стол, коснувшись пальцами маминого локтя.
— Мам, — повторил он. — Ты как?
— Все хорошо, — ровным голосом сказала она, снова напомнив Ромке про столбики чисел, висящие на стене в его комнате. — Все хорошо. Не забудь почистить зубы.
***
На часах было почти десять вечера, когда Ирка утомилась настолько, что сон пересилил ее желание уж на этот раз точно застукать Деда Мороза с поличным. По ее замыслу, он появлялся из мусоросжигателя — он больше всего походил на закопченные трубы из книжек.
Папа вызвался ей почитать на ночь. Из Иркиной комнаты доносился его уверенный бас — кажется, они читали «Маленького принца».
Ромка с мамой сидели на диване в большой комнате и смотрели на елку. Пышную. Пахнущую хвоей и праздниками. Тщательно украшенную рядами шаров, шишек, щелкунчиков, солдатиков, пересеченную гирляндами, обсыпанную мишурой. Отличная. Новогодняя. Фантастическая. Не хватало только мандаринов. По какой-то причине ни в кладовых, ни в генераторах биосинтеза их не было. Ирка даже не знала такого слова, а для Ромки без мандаринов праздник был не праздник.
Ромка сжал в ладони холодные пальцы матери. Они напоминали ему сосульки внутри продуктовых холодильников.
— Мам… — тихонько позвал он. — А мы утром подарки будем друг другу дарить? Как раньше?
Вместо ответа мама погладила его по голове. Потом встала и вышла в спальню.
Ромка тоже пошел к себе. Разделся. Выключил свет. Лег в постель и стал водить пальцами по столбику чисел.
Триста шестьдесят пять…
Триста шестьдесят пять…
Триста шестьдесят пять…
Глаза слипались, из большой комнаты надсадно тянуло хвоей, а в голове, как отпечаток на сетчатке после долгого смотрения на лампочку, раз за разом повторялось, как Ирка кружится вокруг елки с синим шариком в руке. Круг… Триста шестьдесят пять… Еще круг… Триста шестьдесят пять…
Ромка поставил палец не еле различимый в темноте столбик и повел пальцем сверху вниз. Бумага была плотной, скатавшейся от многократных прикосновений. Ромка не видел чисел, но знал, что они там были. С того самого дня, как они оказались тут. Триста шестьдесят пять… Ирка смеется, кружится, триста шестьдесят пять, кружится…
Двести восемьдесят один.
Ромке было девять, когда всё случилось. Ирке — три. Поэтому он помнил, а она — нет. Поэтому она радовалась Новому году. А он — нет.
Двести шестнадцать…
Сто шестьдесят шесть…
Сто двадцать восемь…
Все быстрее и быстрее кружилась Ирка в темноте, все меньше и меньше становились цифры, все ниже опускался палец по столбику чисел.
Ноготь зацепился за шероховатость истертого листа, и бумага с оглушительным треском порвалась.
Ромка открыл глаза. Он включил ночной свет и увидел, что лист оторвался как раз на сегодняшней точке спирали. Тридцать четыре бывших дня в году.
Шлепая босыми ногами, он прошел мимо елки в спальню родителей. Мама спала одна, свернувшись на левой стороне кровати, обхватив колени, — прямо как его сестренка. Папа обнаружился в комнате Ирки. Он сопел, прихрапывая, откинувшись в кресле у ее кровати. Книжка сползла с его колен на пол. Ирка спала, широко раскинув руки, чему-то улыбаясь во сне. Ночник отбрасывал на ее лице причудливые тени.
Она радовалась Новому году. Гребаному. Новому. Году.
Ромка выбежал в большую комнату и, не раздумывая, налетел на елку, вложив в удар всю массу своего худенького тела. Зеленые иглы вонзились в него, как колючая проволока. Елка покачнулась, прошла невидимую точку невозврата и рухнула на пол.
— Получай! На! Вот тебе! — кричал Ромка сам не свой, прыгая по лежащему противнику босыми ногами, не чувствуя, как в стопы врезаются осколки разбившихся игрушек. — Ненавижу тебя! Ненавижу Деда Мороза! И папу!
Храп в Иркиной комнате прекратился. Папа зашевелился там, как темный косматый медведь. Он шел сюда. Шел, чтобы увидеть, что Ромка натворил.
Ромка выбежал в прихожую, повернул ключ и выскочил наружу, под мигающий белый свет фосфоресцирующих ламп.
Холодный бетон обжигал ноги, а Ромка бежал.
Мимо запечатанных дверей других квартир. Мимо холодильных камер, таких больших, что когда-то маленький Ромка умудрился там потеряться и чуть не замерз насмерть. Мимо генераторов биосинтеза растений, возле которых все было усыпано еловыми иглами — иссохшими, желтыми, а еще свежими, зелеными. Мимо камер для сжигания мусора, отходов и человеческих тел. Мимо забытого кем-то трехколесного велосипеда. Мимо библиотеки, откуда папа принес «Маленького принца».
Темный косматый медведь сзади догонял. Он шумел, топал ногами, звал. Звал Ромку по имени.
Ромка думал, что сейчас он споткнется. Грохнется о бетонный пол, как поверженная елка. И если в падении он ударится головой достаточно сильно, то ему не нужно будет больше повторять цифры в столбике. Сто двадцать восемь. Девяносто восемь. Семьдесят шесть. Пятьдесят восемь. Сорок пять. Тридцать четыре.
Тридцать четыре. Сегодня было как раз тридцать четыре.
Он просто остановился, словно врезался в разверзнувшееся гравитационное поле, уперся руками в колени и тяжело задышал. Только сейчас он почувствовал, как болят его изрезанные осколками и немеющие от холодного бетона ноги.
Папа нагнал его и чуть не врезался.
— Ромка! — закричал он. — Сынок!
Он оторвал его от пола, прижал к себе, и запах был сразу всем — домом, пижамой, большой комнатой, елкой. Новогодней елкой.
Папа нес его домой на руках. Ромка смотрел в потолок и смотрел, как плывут вверху белые трубки ламп.
В квартире было тихо. Ни мама, ни Ирка не проснулись от ночного переполоха.
Папа зажег свет на кухне, усадил Ромку на стул, осторожно вынул из ран мелкие разноцветные осколки, обработал ранки перекисью. Раздобыл на антресолях шерстяные носки и натянул Ромке на ноги. Перенес его в комнату, перешагнув по дороге через лежащую навзничь елку. Уложил в кровать.
Ромка лежал в темноте, чувствуя, как колышется от дуновения вентиляции оторванный кусок бумаги на стене.
— Пап… — тихо сказал он.
— Что?
— А ты где снег взял?
Папа шумно задышал в темноте. Все-таки он запыхался, пока нес Ромку на руках. Худенький, но уже не пушинка.
— В морозильной камере, — ответил он.
— Это ты хорошо придумал. Ирке понравилось.
Они помолчали.
— Пап…
— Что?
— Мне страшно.
В наступившей тишине ничего не было слышно. Словно папа нырнул в прорубь в прежнюю январскую стужу, задержав дыхание.
— Мне тоже, — наконец ответил он.
— Сколько будет длиться следующий год? — спросил Ромка. Хотя и прекрасно знал ответ. Просто он хотел, чтобы отец сам сказал это вслух.
— Как всегда, на двадцать три процента короче предыдущего. Двадцать шесть.
— А потом?
— Двадцать.
— А потом?
— Спи давай.
Ромка заворочался, чувствуя, как теплеют его ноги. Запах елки в большой комнате больше не казался ему удушающим. И даже мандаринов не хотелось.
— Пап? — он все еще говорил шепотом.
— Ну что?
— А что мы подарим Ирке на Новый год?
Папа молчал.
— Я видел трехколесный велик возле библиотеки, — сказал Ромка. — Ты туда сейчас не ходи. Утром скажем, что Дед Мороз оставил там подарок. Пусть сама найдет.
— Ты хороший брат.
— Пап?
— Ты будешь спать, укротитель несчастных елок?
— А что случится, когда все кончится?
Папа снова помолчал, потом достал из кармана носовой платок и шумно высморкался.
— Все кончится, — ответил он.
— Но пока еще не кончилось?
— Пока нет.
— Хорошо, — сказал Ромка, повернулся на бок и закрыл глаза.
Сквозь сон он слышал бряцание и звон в большой комнате — отец ставил елку обратно.
***
Ромке снова снилось, как Ирка бежит вокруг елки с голубым шариком в руке. Все быстрее и быстрее. Все ближе и ближе к зеленым протуберанцам ветвей. Каждый новый круг на двадцать три процента короче предыдущего. Съеживающейся спиралью в гравитационном поле.
Триста шестьдесят пять. Двести восемьдесят один. Двести шестнадцать…
***
— Папа, папа, смотри, что Дед Мороз натворил! — кричала Ирка, немилосердно разбивая Ромкин сон, как елочную игрушку.
Ромка потянулся, включил свет на дневной режим. Спустил ноги с кровати и поморщился — порезы ныли, но сам виноват. Нечего было закатывать истерику, как маленький.
Ромка вышел в большую комнату. Папа, и правда, привел все в порядок, но игрушек явно стало меньше. В ковре еще сверкали осколки.
Мама включила пылесос и деловито собирала их в черный пакет. Она шмыгнула носом и улыбнулась Ромке.
— Папа, Дед Мороз, что, разбил наши игрушки? — недоуменно протянула Ирка, показывая на поредевшую елку.
— Нет! — возразил папа. У него были красные глаза, словно он совсем не спал этой ночью. Убирал осколки. Или плакал. Или то и другое. — Просто он отнес елочные игрушки другим детям.
— А где другие дети? А мне можно с ними поиграть?
— Э… Зайчонок… Поиграй с Ромкой. Кстати, мне кажется, Дед Мороз оставил тебе кое-что возле библиотеки.
И папа едва заметно подмигнул сыну.
— Ура! — закричала Ирка. — Новый год наступил!
— Новый год наступил, — повторил папа.
— Новый год наступил, — повторила мама. Она уже закончила пылесосить, и осколков было совсем не видно. — Смотри, что я нашла под диваном.
И она протянула Ирке синий шарик с короткой оторванной ниткой.
— Кажется, Дед Мороз решил вернуть его тебе. Потому что он тебе очень нравится, — сказала мама.
Ирка схватила шарик, и Ромка помог ей повесить его на ветку.
— Пап, а когда следующий Новый год? — спросила Ирка, оборачиваясь.
— Скоро, малышка.
— А когда скоро?
Ромка быстро прикинул. Тридцать четыре дня минус двадцать три процента. Двадцать шесть с хвостиком.
— Совсем скоро, — ответил папа.
— Ура!!! — завопила Ирка. — Я снова стану на год старше быстрее, чем за месяц.
— Хватит астрономии! — заявила мама. — Пойдем смотреть, что подарил Дед Мороз.
Они надели тапочки и вышли из квартиры, не закрывая за собой дверь.
374
Я математик, а наука — тоже религия. Так что нечего спорить: понемножку правы все. А к правильному поступку тебя могут толкать совсем неправильные люди.
***
— …Триста пятьдесят, триста пятьдесят один, триста пятьдесят два…
Когда Антон вышел из подъезда, Маша уже ждала его и молилась. Прерывать ее в этот момент не стоило — она расстраивалась, если ей не давали досчитать до главного числа. Лицо девушки застыло и побледнело, брови нахмурились, с губ глухим речитативом срывались числительные:
— …Триста семьдесят два, триста семьдесят три, триста семьдесят четыре!
Маша остановила счет, словно наткнулась на невидимую преграду, глубоко вздохнула и открыла глаза. Увидев Антона, она улыбнулась пленительной улыбкой, за которую он мог отправиться с ней хоть на край света.
— Привет! Ну что, герой, готов?
— Вроде да.
— Тогда пойдем, а то опоздаем, — она внимательно посмотрела на Антона. — Ты точно уверен, что хочешь этого?
— Уверен.
По традиции в такой день до Числови следовало идти пешком: как говорила старая поговорка, долгий путь начинается с первого шага, а натуральный ряд — с первого счета. Выходя со двора, Антон обернулся и, запрокинув голову, отыскал окна своей квартиры — кажется, мама до сих пор стояла там и смотрела ему вслед из-за занавески.
Они вышли на проспект, ведущий в центр. Встречая на своем пути числа, — номера домов, рейсовых автобусов, телефонные номера на досках объявлений — Антон пытался представить, насколько иначе будет выглядеть мир уже сегодня вечером, когда все закончится. Все числа отныне будут другими… словно кто-то вручит ему собственный ключ от всех загадок жизни.
— Маш, расскажи еще раз, как это работает!
— Ты не поймешь, пока сам не почувствуешь! — она показала на число «374» на своей футболке. — Это знаки, их надо уметь читать. Помнишь, какого числа мы с тобой познакомились?
— Третьего июля.
— В четыре часа вечера! Третьего числа седьмого месяца в четыре часа! Это судьба!
— Но это еще ни о чем не…
— Какой у тебя номер дома?
— Дом 37, корпус 4.
— А номер телефона на какие цифры заканчивается?
— На 374…
— Вот видишь! Это все знаки! Мое число меня еще ни разу не подводило!
Маша светилась от счастья, словно сегодня отмечали ее праздник, а не Антона. Число на футболке сообщало всему миру, что она под защитой натурального ряда — и скоро Антон не будет выглядеть рядом с ней безликим и обесчисленным.
— Слушай, а ничего, что мы празднуем вечером у меня? Родители, конечно, рады, закатят пир горой, но… это же твой день. Твоя мама не обидится?
Антон покачал головой. Маша замедлила шаг и пытливо посмотрела Антону прямо в глаза.
— Надеюсь, она не против?
— Нет, что ты… Она… не возражала.
Формально так и было. Мама не возражала, точнее, не сказала ни слова. Вместо ожидаемых упреков и напоминаний об отце она просто замкнулась в себе, подошла к окну и даже не повернула головы, когда Антон выходил из дома.
Они уже находились в центральной части города — храмы всех возможных конфессий встречались здесь на каждом шагу: покосившиеся хибары примитивистов, маленькие амфитеатры служителей культа числа «пи», изрисованные наклонными линиями постройки иррационалистов. Преградив путь, посреди тротуара стоял человек в помятом костюме и держал в руках рисунок: квадрат с пунктирной диагональю. Незнакомец шагнул к Маше и зашипел, тыкая пальцем в нарисованную диагональ:
— Корень из двух! Видишь? Он существует! Где в твоем натуральном ряду корень из двух? Покайся!
Маша вцепилась в руку Антона, и они пошли быстрее.
— Ненавижу иррационалистов… — зашептала она, опасливо озираясь через плечо. — Просто маньяки какие-то!
— Хорошо, что я у тебя не такой! — Антон натянуто улыбнулся.
Про себя он давно решил, что уж лучше бы стал иррационалистом или примитивистом — хоть кем-нибудь. Когда он познакомился с Машиными родителями, то первый же вопрос, который с порога задал ее отец — крупный мужчина с лицом нездорового красного цвета — был: «А вы какого вероисчисления будете, молодой человек?» Всегда этот вопрос… Встречая такой пункт в анкетах, Антон опускался в самый низ списка, чтобы поставить галочку напротив сиротливой строчки: «Обесчисленный», но когда вопрос задавался вот так, глаза в глаза, почему-то робел, отнекивался и пытался перевести разговор на другую тему. В тот раз Маша пришла ему на помощь, прощебетав: «Папа, ну что ты сразу с порога, дай человеку войти!» Но Антон уже чувствовал на себе осуждающий взгляд хозяина дома… Кажется, именно в тот день за обеденным столом, когда после очередного неловкого вопроса повисла гнетущая тишина, Маша озвучила вслух идею об очислении… Мол, ничего страшного, обряд можно проходить и взрослым. А уж если Маша бралась за что-нибудь, то всегда доводила дело до конца…
Они перешли улицу. Народу здесь было гораздо больше: повсюду шныряли шумные торговцы разномастной атрибутикой — четки, счеты, амулеты примитивистов, спиралевидные медальоны почитателей чисел Фибоначчи…
— Не верь тому, кто соблазняет тебя ложными числами!.. — восклицала пожилая женщина, зажав в руке целую связку амулетов в виде буквы «Ф», — …ибо нет других чисел, кроме нуля и единицы!
Антон отмахнулся от примитивистки, крепче взял Машу за локоть и поспешил вперед.
— Ты знаешь, почему у них такие амулеты? — спросила Маша, когда они вышли из толпы торговцев.
Антон знал. Буква «Ф» состояла из круга-нуля и палочки-единицы. На лекциях по теологии в университете обычно с этого начинали: есть пустота, и есть прибавление единицы — так получались все остальные числа. Интересная теория, но ничуть не лучше остальных. Когда дело доходило до фанатизма, приверженцы всех теорий оказывались похожи друг на друга — сжатые кулаки, искаженные гримасой лица, крик… Так выглядел и отец незадолго до того, как ушел в натуральный ряд: его накрывала волна перечислительного экстаза, он мог считать часами, без передышки, перемежая монотонный речитатив вскриками, бессвязными именами, не реагируя ни на кого вокруг…
Они прошли через тенистый парк, где на отполированных до блеска валунах сидели судокуманы, зажав в руках мятые листки и карандаши. Антон читал однажды, что количество всех комбинаций судоку исчисляется семнадцатизначным числом, так что работы этой секте хватит надолго.
Увидев свободный камень, Маша предложила передохнуть. Антон примостился рядом.
— Уже почти пришли, — она махнула рукой туда, где в просвет между деревьями виднелся устремленный ввысь небоскреб Числови. — Ты не хочешь помолиться со мной?
— А разве до очисления можно?
— Конечно можно! Ты просто еще не знаешь своего главного числа. Ничего, уже скоро!
Маша сложила руки на коленях, кивнула головой и начала считать речитативом: «Один, два, три, четыре, пять, шесть…» Антон пытался повторять за ней, но сбился уже на втором десятке. Маша, казалось, не заметила этого и продолжала двигаться вперед по натуральному ряду. Антон многое бы отдал за то, чтобы испытать те же чувства — спокойствие и защищенность — но вместо этого ощутил лишь знакомый приступ неловкости, граничащий с раздражением. Он глубоко вдохнул, пытаясь отвлечься от чисел, сосредоточиться на теплом солнечном свете, на зеленой листве, на шероховатой поверхности камня. Он сделает так, как хочет Маша. Если не ради себя, то ради нее. И пусть мама не обижается — он уже взрослый и волен выбирать вероисчисление по собственному желанию… Даже после того, что случилось с отцом.
— Простите…
Антон открыл глаза — рядом с ними стоял худенький старичок с пачкой листов-судоку в одной руке и острозаточенным карандашом в руке. Прокашлявшись, старичок пролепетал:
— Простите, но я прошу вас освободить это место для судоку-медитации…
Никак не отреагировав, Маша продолжала считать, погруженная в себя. Антон виновато улыбнулся старику, и тот понимающе закатил глаза.
Когда молитва закончилась, они вышли из парка и пересекли запруженную автомобилями дорогу.
— Вот и пришли, — сказала Маша и быстро, на одном дыхании, сосчитала до десяти, загибая пальцы на каждом счете.
Как и все Числови Натурального Ряда, здание представляло собой узкий небоскреб, уходящий зеркальной отвесной стеной. У раздвижных дверей стояли двое рослых охранников.
— Мария, главное число 374, — очаровательно улыбнувшись, девушка протянула им удостоверение прихожанки Числови святого Пифагора. Антон предъявил билет на церемонию очисления, и они прошли внутрь.
— После обряда тебе тоже постоянный пропуск дадут, — возбужденно шепнула Маша, пока они шли по просторному кондиционированному холлу к лифтам. — Вынужденная мера, чтобы нулевики не пробрались.
Антон кивнул — он слышал про отколовшуюся от Числови ветвь радикальных верующих, считающих ноль, а не единицу, началом натурального ряда, а потому полагающих, что основа мироздания — пустота и разрушение.
Войдя в лифт, Маша скользнула пальцами по гладким кнопкам, начиная с первой.
— Видишь! Натуральный ряд везде с нами. Просто ты пока это не всегда замечаешь.
Числовня располагалась на одиннадцатом этаже, и Антону не требовалось напоминания Маши, чтобы заметить, что 374 делится на 11 — в этом, разумеется, крылось удачное предзнаменование. Обширное круглое помещение было погружено в полутьму — ярко освещался лишь центр числовни, откуда во все стороны, словно лучи, тянулись по полу дорожки чисел. Там, в сосредоточении лучей, стоял бородатый Числовник, одетый в бесформенное мешковатое одеяние из светлой ткани, как у святого Пифагора, каким его изображали на древних фресках. Густая борода и усы, кажущиеся золотистыми в ярком освещении, делали неопределенным возраст Числовника; из-под его круглой белой шапочки, покрытой вышитыми числами, топорщились клочки рыжеватых волос.
Маша подтолкнула Антона вперед, и он подошел ближе к центру числовни, попав в ярко освещенный круг. Числовник возложил руки Антону на плечи и, слегка надавив, заставил его опуститься на колени.
— Пришел ли ты сюда по собственному волеизъявлению и с чистыми намерениями? — высоким хорошо поставленным голосом спросил Числовник.
— Да…
— Готов ли ты принять натуральный ряд, основу мироздания и порядка во Вселенной?
— Готов…
— Клянешься ли ты уважать и чтить главное число свое, что будет тебе добрым знаком?
— Клянусь.
Числовник положил руки на лоб Антону и начал считать — медленно, затем все быстрее и быстрее. Позади Антона, стоя в сумраке, Числовнику тихонько вторила Маша.
Антон вслушивался в течение натурального ряда, пытаясь представить себе, как он проходит сквозь тело, очищая, наполняя живительной силой. Он столько раз слышал, как это происходит — когда-то от отца, а теперь от Маши, но все равно ничего похожего не ощущал. Стоять на коленях было неудобно и холодно. Скорей бы уж Числовник остановился, назвав его главное число. Вдруг у них с Машей числа совпадут — это будет добрый знак.
— Триста тринадцать, триста четырнадцать, триста пятнадцать…
Антону стало жарко — то ли от лампы над головой, то ли от волнения. Жара… И числа… Мужской голос, так похожий на отцовский, бубнит их себе под нос, и Антон не знает: он все еще в числовне или вернулся домой — в пространстве и во времени.
***
Отец считает — неистово, яростно, с надрывом. Антон только что пришел из школы и с порога слышит — что-то не так. Он бросает тяжелый ранец на пол и бежит в комнату. Его обдает волна свежего воздуха — окно распахнуто, и отец стоит на подоконнике, наклонившись вперед. Левой рукой он цепляется за оконную раму и продолжает считать — так быстро, что отдельных чисел уже не разобрать.
— Папа! — Антон кричит и тут же зажимает себе рот рукой: прерывать молитву нельзя. Отец останавливается. Смотрит на сына через плечо — и выглядит совершенно чужим человеком.
— Прости, — говорит он тихо. — Я хочу досчитать до бесконечности. Но я не могу.
Отец поворачивает голову, еще секунду смотрит вперед, в пространство, и отпускает оконную раму…
— Нет!
***
Числовник остановился, запнувшись на полуслове. Маша тихо охнула. Антон снова здесь спустя десять лет после того дня, когда отец в последний раз говорил с ним.
— Нет! Стойте! — повторил Антон, вставая с колен и стряхивая с себя руки Числовника. — Простите.
Он повернулся к Маше.
— Извини… я не могу. Я… просто не могу.
Он выбежал из числовни и, не дожидаясь лифта, побежал вниз по пожарной лестнице. На полпути он поймал себя на мысли, что считает ступеньки и выругался.
Будь он неладен, этот натуральный ряд. Мама так всегда и говорила.
Отец не прыгнул из окна в тот день, но и не остался с ними. В последний момент он удержал равновесие, обмяк, сполз с подоконника на пол и, привалившись к холодной батарее, продолжил считать с того самого места, на котором его прервал Антон. И больше не останавливался. С работы пришла мама, вызвала скорую. Отца увезли, и с тех пор он не возвращался домой. Когда Антон посещал его в последний раз месяц назад, поседевший отец сидел в белой комнате с мягкими стенами и продолжал неразборчиво бормотать числа, никак не реагируя на его присутствие…
Антон спешил вниз по пожарной лестнице, задыхаясь, пытаясь убежать от образа отца в белой комнате, от натурального ряда, от Маши, от себя самого…
С грохотом распахнув дверь в вестибюль первого этажа, Антон побежал к выходу. Краем глаза он увидел, как Маша выходит из лифта, а за ней спешит путающийся в белом балахоне Числовник.
— Антон, стой! Ты не можешь…
Он опрометью выскочил на улицу. Впереди маячил прохладной зеленью парк, и Антон побежал туда прямо через дорогу.
Он услышал визг тормозов и едва успел повернуть голову. На него стремительно надвигался желтый автобус. Антон почувствовал резкий толчок — и провалился в темноту, как будто нулевики взорвали сразу весь мир.
***
— Не бойся, натуральный ряд тебя не оставит…
— Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
Голова кружилась, перед глазами плясали цветные круги, словно огромные нули. Антон попробовал пошевелиться — руки-ноги, кажется, целы.
— Он всегда с тобой, веришь ты в него или нет…
— …восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать…
Антон лежал на траве — тонкие стебли щекотали запястья. Голова покоилась на чем-то мягком, как на подушке. Антон разлепил глаза.
— И он тебя никогда не покинет…
— …тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…
Рядом на траве сидел бородатый Числовник — голова Антона бережно покоилась у него на коленях. Числовник говорил с ним и делал движения руками в воздухе, словно двигал костяшки на невидимых счетах. Но кто считал вслух?
Антон снова закрыл глаза и прислушался.
— …шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…
Считал не Числовник. Это был стук его собственного сердца — бился в груди, колотил в висках, подрагивал в венах — этот счет существовал независимо от его сознания и означал жизнь.
— …двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три…
Антон открыл глаза и медленно сел на траве.
— …ты меня слышишь? Антон! Да скажи ты хоть что-нибудь!
Маша. Она стояла впереди собирающейся толпы у самого входа в парк — из-за ее плеча выглядывал любопытный старичок-судокуман.
— Я… я в порядке. Что случилось?
— Что случилось? Ты бежал, как сумасшедший, через дорогу, и тебя бы точно сбил автобус, если бы он… — она ткнула пальцем в Числовника… — тебя не оттолкнул. Рискуя жизнью, между прочим! А ты!.. Ты…
Антон встал, непроизвольно коснувшись затылка и поморщившись. Кажется, будет шишка. Числовник поднялся вслед за ним.
— Маша, прости… Я…
— Прости? Ты меня за дуру полную держишь, да? Я с тобой уже почти год, все ждала, когда ты, наконец, образумишься, все для тебя организовала, привела, а ты… сбежал! Сбежал с очисления, позор какой, ноль меня разбери!
Антон молчал, потупившись. Числовник, убедившись, что парень в порядке, отряхнул траву с помятого балахона и, протиснувшись сквозь толпу зевак, пошел обратно в Числовь. Маша не унималась.
— А детей своих ты тоже так будешь воспитывать? Обесчисленными? Бездуховными? Да ты просто трус! Неблагодарный! Ты хоть Числовнику спасибо сказал?
— 374.
— Что?
— Номер автобуса, который меня чуть не сбил. Он так налетел, что я увидел только номер. 374, — Антон задумался на секунду. — Ой, прости, это же твое главное число.
Маша стремительно шагнула вперед и отвесила Антону звонкую пощечину. Потом повернулась, оттолкнула старичка с судоку и пошла прочь. Антон смотрел ей вслед и считал ее шаги. Один, два, три, четыре, пять… Она шла прямо по натуральному ряду, даже не замечая этого. Высоко в небе над нею плыли пушистые облака — одно, второе, третье… Антон опустился на колено, зажал пятерней горсть травы и поднялся. В кулаке остались вырванные травинки. Антон непроизвольно сунул их в карман, пообещав себе потом обязательно сосчитать.
Прохожие, убедившись, что представление окончено, стали расходиться — их число таяло с каждой секундой, и Антон ощутил укол беспокойства, словно на его глазах числа двинулись в обратную сторону, уменьшаясь и исчезая.
«Не бойся, натуральный ряд тебя не оставит», — вспомнилось ему, и он улыбнулся.
Ему действительно этого не хватало. Того, что пребудет с ним, когда замкнется в сумасшествии отец. Когда ожесточится от горя мать. Когда девушка бросит посреди зеленого тенистого парка. Натуральный ряд струился в его жилах, бился в сердце, плыл в облаках, обнимал невидимыми руками.
Антон хотел крикнуть Маше что-то вдогонку, но лишь кивнул ей вслед. Он повернулся к выходу из парка, дождался зеленого сигнала светофора и, перейдя дорогу, вошел в Числовь.
А я люблю кабаре
Оммаж бронебойным нуарам Ли Чайлда в атмосфере «Кабаре» Боба Фосса и антураже «Тайны третьей планеты». И я люблю свистеть даже там, где нельзя.
***
Я увидел Свистуна на перекрестке 23-й авеню и Эппл-стрит. Хотя это не совсем верно. Сначала я его услышал. Над серой улицей, прополаскиваемой холодным бесконечным дождем, вдруг появилась мелодия — вкрадчивая, тихая, проникающая в самое сердце. Кто-то насвистывал ее так нежно, как колыбельную. Я никогда ее не слышал раньше, но почему-то сразу как будто оказался в другом месте и в другом времени — на берегу моря, в тихом курортном городке, свободный и безмятежный. Я встряхнулся и снова очутился здесь, в Робот-Сити, под струями неумолимого дождя. Я направился в сторону, откуда раздавался этот удивительный свист, и вскоре различил еще один характерный звук — позвякивание монет. Дзынь! Пауза. Дзынь!
Я подошел поближе и вот теперь уже действительно увидел его. Робот стоял на перекрестке, одетый в нелепый помятый фрак, словно приобретенный в самом дешевом городском ломбарде — при этом ржавые ноги механизма ничего не прикрывало. Обыкновенный антропоморфный робот, модель устарела много лет тому назад — неудивительно, что бедняге приходится побираться, чтобы заработать на энергию и на запчасти. Он стоял, слегка согнувшись, как все уличные попрошайки, но при этом его руки-манипуляторы были молитвенно сложены у груди, явно выдавая тот факт, что фрак был ему мал. Губы робота, сделанные из потрескавшейся резины, вытянулись трубочкой, и из них вылетал тот самый волшебный звук, который привлек мое внимание. Перед роботом на тротуаре стояла железная банка, куда немногочисленные прохожие кидали монеты.
Я никуда не спешил, поэтому мог позволить себе маленькое удовольствие постоять и послушать этого необычного исполнителя. Впрочем, даже если бы я и опаздывал, как Кролик из «Алисы», я бы и то остановился. Тем удивительнее было смотреть, сколько скромной была плата прохожих за его мастерство. И даже те, кто удосужился замедлить шаг и бросить в банку монету, шли дальше по своим делам. Помните ту историю о всемирно известном виолончелисте, который ради эксперимента играл целый час в переполненной подземке? Он заработал лишь несколько долларов. Скромно, особенно если учесть, что билеты на его концерт стоили несколько сотен. Людям плевать на искусство, если они не заплатили за него. И знаете что? Когда тот парень в подземке закончил играть, он сложил виолончель в футляр и отправился обратно в пятизвездочную гостиницу или в роскошные апартаменты с видом на океан. А свистуну с 23-й авеню не грозило провести вечер с комфортом. Судя по тому, как намок его фрак, он стоял тут уже давно, а в банке вряд ли набралась бы и десятка.
Я сделал шаг вперед и положил в железную банку двадцатидолларовую купюру. Видимо, свистун почувствовал, что я положил что-то серьезнее медяка, раз банка не звякнула, — его полуприкрытые пластмассовые веки чуть дрогнули, но он пересилил любопытство и продолжил насвистывать. Разве что мелодия его наполнилась какой-то новой силой, зазвучала быстрее и веселее. Хотелось бы мне, чтобы в этот момент сквозь тучи выглянуло солнце. В кино это бы обязательно произошло. Но мы были не в кино. Мы были в Робот-Сити.
Возле перекрестка, взвизгнув тормозами, припарковался черный автомобиль. Оттуда вышли двое здоровяков в полицейской форме и быстрыми шагами направились к уличному артисту. Почуяв их тяжелую поступь, свистун распахнул веки, его рот непроизвольно открылся в недоумении, и волшебная мелодия оборвалась, словно ее поставили на паузу.
— Эй, приятель! — насмешливо, но в то же время агрессивно обратился к роботу толстяк-полицейский №1. — Как тебя зовут?
— Робот Универсальный, модель 2069—23, серийный номер ZX374237.
— Что ты здесь делаешь, серийный номер ZX-ржавая-жестянка?
Робот промолчал, красноречиво потупившись на свою банку.
— Отвечать, когда тебя спрашивают! — вступил в разговор Полицейский №2. В отличие от первого он явно имел привычку посещать спортзал, но шрам через левую щеку он вряд ли получил на велотренажере.
— Я всего лишь зарабатываю на существование… — тихо ответил робот.
— Ты всего лишь зарабатываешь на неприятности, приятель! — громыхнул №1. — У тебя есть лицензия на уличную торговлю?
Робот отрицательно покачал головой.
— А на организацию развлекательных мероприятий?
Снова отрицание.
— Значит, ты пойдешь с нами! — №2 схватил робота за локоть и потащил его к машине. Толстяк же наклонился к банке и быстро сгреб в свою огромную лапищу мою двадцатку, после чего пнул банку ногой. Мелочь жалобно зазвенела, рассыпавшись по тротуару.
Это был перебор. Я не считаю себя альтруистом и не вмешиваюсь в дела полиции — поверьте, у меня есть причины избегать близкого знакомства с системой правосудия, — но этот тип не только прервал мое музыкальное наслаждение, но и практически посягнул на мое имущество. И вообще это был по-человечески свинский поступок.
— Господин полицейский, я думаю, что тут какая-то ошибка. Этот робот не сделал ничего дурного, — начал я.
— Вали отсюда! — рыкнул на меня коп. За его спиной напарник уже уложил свистуна в багажник — еще одна чудесная деталь жизни в Робот-Сити. Куда кладут неодушевленные предметы? В багажник, разумеется!
Я решил не сдаваться:
— Если вопрос в деньгах, я мог бы заплатить штраф за…
Я совершил ошибку, предположив, что этим ребятам требовались деньги. Двадцатку они слизали, как пылесос, но в первую очередь им нужен был свистун. А во вторую — им были не нужны помехи. Это я понял в тот момент, когда толстяк двинул меня в челюсть.
Я потерял равновесие и шлепнулся на мокрый тротуар. Толстяк охнул — хотя он и выглядел здоровяком, но редко упражнялся с боксерской грушей — и ретировался обратно в машину. Его дружок уже сидел за рулем. Рванув с места, машина быстро скрылась из виду.
Я встал, мысленно оценивая свое состояние. Сносно, не считая испачканной одежды. Мне было жаль робота-артиста, как и своей двадцатки, но таков уж этот мир. Я не стану убиваться из-за того, что не могу изменить его.
Дойдя до следующего перекрестка, я понял, что в этой истории не так. Эти парни уехали в черной тачке. Вовсе не в полицейской машине.
***
У меня не было определенных дел в Робот-Сити. Хотя это не совсем верно. Каждый раз, когда я появлялся в этом городе, дела сами находили меня. Такой уж я везунчик. Вот и сейчас — едва я появился в городе, как тут же схлопотал удар в челюсть. Но я думал не об этом, шагая под редеющим дождем. Я думал о той музыке. Она что-то зацепила во мне, какую-то потаенную струнку. Я не очень люблю высокопарные выражения, но мне захотелось чего-то прекрасного. Возвышенного. И я увидел афишу:
«ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!
ЗАХОДИТЕ В РОБО-КАБАРЕ!
НА СЦЕНЕ — ЗВЕЗДЫ-РОБОТЫ МИРОВОГО КЛАССА!
ЖИВАЯ МУЗЫКА И НАСТОЯЩИЕ ЭМОЦИИ!
ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ЛЮДЕЙ».
Картинка тоже имелась: два робота — уже гораздо более приближенные к стандартам человеческого тела — кружились в танце. Робот-женщина и робот-мужчина. Я хмыкнул — даже по картинке было видно, что тела у них сделаны одинаково — только одежда разная. Но мне захотелось туда пойти. Я не слышал о таком заведении, так что кабаре открылось недавно. И, кроме того, я решил, что музыка и танцы в исполнении андроидов — это то, что мне нужно. Как показало время, в тот момент я сделал вторую ошибку подряд.
***
Робо-кабаре располагалось в лучшей части города — на Ай-Авеню. Нарочито старомодное, без всяких следов хай-тека, оно больше напоминало о временах «Ля Бель Эпок», хотя сразу же бросалось в глаза, что сделано оно из новых строительных материалов. И я сомневаюсь, что элегантных господ и прекрасных дам в Париже начала XX века сканировали на предмет принадлежности к человеческому роду.
Я шагнул через робо-детектор и тут же получил ментальное уведомление, что мой электронный счет облегчился на сотню долларов. Робот, практически неотличимый по фигуре от человека в нарядной ливрее, но с нарочито примитивными чертами пластикового лица, учтиво поклонился мне:
— Добро пожаловать, мистер Тьюринг. Приветствуем вас в робо-кабаре! У вас заказан столик?
— Нет.
— К вам подсоединится кто-нибудь?
— Нет, я один, — мысленно я поморщился от двусмысленности вопроса лакея. Робота можно сделать похожим на человека, но научить его нормально говорить — это дорогого стоит.
Из прорези на груди робота выскочил бумажный билетик — еще одна милая старомодная причуда. Надо же — бумага!
«Алан Тьюринг, номер кредитной карты XXXX XXXX XXXX 7432. Ваш столик номер 13. Приятного вечера!»
— Вам нужен гардероб, мистер Тьюринг?
— Спасибо, нет.
Я двинулся вверх по лестнице, покрытой пушистым красным ковром. Думаю, нет нужды объяснять, что меня зовут вовсе не Алан Тьюринг. Мое настоящее имя вам ничего не скажет.
Столик номер 13 (поверьте, у меня есть причины любить это число) оказался великолепен — совсем недалеко от сцены, но и не на проходе. Зрителей было довольно много — некоторые даже были одеты в костюмы, соответствующие золотой эпохе кабаре. Тем нелепее они смотрелись с электронными сигаретами во рту.
Я проигнорировал подскочившего к моему столику робота-официанта: в этот момент на сцену высыпали певички-роботы в пышных юбках. Под залихватскую музыку в живом исполнении робо-оркестром они исполнили подобие канкана, но получалось у них не очень. Да, они тщательно имитировали нужные движения, наклоняясь и тряся юбками в нужном ритме, но раз уж все понимали, что под одеждой у них провода, пластик и винтики, то и особого интереса танцовщицы не вызывали. Другое дело, что подобные танцы в исполнении живых девушек были запрещены уже лет двадцать, так что любителям прекрасного приходилось довольствоваться суррогатным зрелищем. Как и любителям курить.
Дело пошло резвее, когда на сцену вышел мим. В отличие от роботов, виденных мною сегодня, этот был начисто лишен одежды, зато раскрашен в черно-белые цвета, как будто оделся в полосатое трико, с выбеленным пудрой лицом и густо подведенными черной краской глазами. Заиграла музыка, и он начал двигаться так грациозно, что я, признаться, забыл, что передо мной робот. Он спускался и поднимался по невидимым лестницам, смешно спотыкался как будто о глухую стену, ощупывая ее руками с нарисованными перчатками. Он изображал езду на велосипеде, качку на корабле, подтягивание на канате — и все это не сходя со своего места на сцене. Публика аплодировала ему, как сумасшедшая.
Вслед за мимом на сцену вышли танцовщики — та самая пара, которую я уже видел на афише. Когда я увидел их в движении, то уже забыл, что это бесполые одинаковые андроиды. Они двигались столь грациозно и уверенно, будто занимались этим всю жизнь — с самого детства, которого у них, разумеется, не было. Музыка несла их за собой, и мне стало немного жаль их. Всего один раз до этих пор я видел, чтобы робот — бездушное создание — столь походил на человека.
Под громогласные аплодисменты публики танцовщики удалились за кулисы, а на сцену, поскрипывая шарнирами, выкатился робот-конферансье.
— Дамы и господа! Сегодня в нашем единственном и неподражаемом робо-кабаре вас ждет настоящая сенсация. Встречайте! Впервые на сцене — уникальный и неподражаемый Робо-Король Свиста!
Публика снова рассыпалась в аплодисментах, а я, похоже, остался единственным в зале, кто не аплодировал. Два неподражаемых робота-свистуна в один день? Слишком маловероятное совпадение.
На сцену вышел робот, сошедший с конвейеров Робот-Сити вряд ли более года назад. Он был практически подобен человеку — только штрих-код на лбу выдавал в нем машину. Одетый в безупречный смокинг, он грациозно подошел к микрофону, сдержанно поклонился направо и налево, после чего сложил свои полимерные губы трубочкой и засвистел.
Я оцепенел. Ошибки быть не могло. Это была та самая мелодия. Тот самый свист.
***
Едва Король Свиста закончил свое выступление, публика разразилась настоящим шквалом оваций. Такого я давно не слышал — если бы так хлопали роботы, на следующий день им бы пришлось менять ладони. Здесь, за кулисами, звук был приглушен. Еще одна зеленая купюра из моего бумажника — наличные чаевые, как вы знаете, не облагаются налогом — и робо-официант беспрепятственно пропустил меня сюда — для взятия автографа. По крайней мере, так я ему сказал. Вот чудак — роботы не дают автографов.
Я дождался, когда артист вернется со сцены. Он явно не ожидал увидеть за кулисами чужака — его радостная сценическая улыбка померкла.
— Добрый день, я ваш поклонник! — я изобразил улыбку, дружелюбность которой специалисты по физиогномике оценили бы более чем на 90%. — Давно ли вы выступаете?
— Сегодня первый раз.
Люблю роботов. Они всегда говорят правду. Почти.
— А где вы учились столь тонкому и проникновенному искусству? — я сделал шаг ближе, улыбаясь еще шире.
— Разглашение данной информации не предусмотрено контрактом! — затараторил он. — Простите, мне пора… на подзарядку!
Я не собирался его так легко отпускать. Положив руку ему на плечо, я подошел вплотную. Роботы, наиболее приближенные по психофизическому устройству к человеку, не выносят близкого контакта.
— Я всего лишь исполняю свой номер… Это моя программа…
— Кто твой хозяин? — спросил я как можно резче, понизив дружелюбность моей улыбки почти до нуля.
— Директор робо-кабаре, господин Томпсон.
— Мы могли бы побеседовать вместе с тобой и господином Томпсоном… о твоих успехах?
Сбитый с толку, артист двинулся из-за кулис куда-то в глубину здания. Как по мановению волшебного пульта, обстановка перестала быть аутентичной «Ля Бель Эпок» и стала похожей на обычный безликий офис. Полагаю, что рядовые зрители сюда не попадали. Но я же не был рядовым зрителем.
Мы оказались у двери с табличкой «Дж. Дж. Томпсон. Управляющий». Оказавшись тут, робот словно опомнился и с ужасом воззрился на меня, ожидая разрушительного продолжения. Я постучал.
— Да-да, войдите! — раздался изнутри приятный голос. Я распахнул дверь и увидел мистера Дж. Дж. Томпсона собственной персоной. Управляющий оказался человеком самой что ни на есть благообразной внешности. Доброе румяное лицо, благородная седина, опрятная окладистая бородка, безупречный костюм, галстук, плавно меняющий цвета по цветовой гамме последней моды. Человек с таким лицом и костюмом легко стал бы успешным продавцом роботов даже самой устаревшей модели — глядя ему в глаза, человек не смог бы ему отказать. Но Дж. Дж. Томпсон продавал не роботов. Конкретно сегодня он продавал их свист.
— Чем могу помочь, мистер…
— Мистер Тьюринг.
Я протянул ему руку для рукопожатия, стараясь не оцарапать его встроенным в основание ладони USB-портом. Очень удобная штука в определенных ситуациях.
— Итак, чем я могу помочь вам, мистер Тьюринг?
— Я только что присутствовал на вашем представлении. Надо сказать, что ваше робо-кабаре выглядит шикарно. Ваш лакей на входе шикарен. Ваш тринадцатый столик шикарен. А уж выступления ваших артистов — просто выше всяких похвал.
— Ну что вы… — довольно заулыбался управляющий. — Это моя обязанность — доставлять удовольствие нашим посетителям. Если вы не против, мы процитируем ваш отзыв на нашем сайте…
— Как вам будет угодно. Но сейчас меня более интересует вопрос происхождения программы свиста данного механизма, — и я ткнул пальцем в поникшего Короля.
Признаю, что я был груб с ним в этот момент. Нет ничего более оскорбительного, чем назвать антропоморфного робота последней модели «механизмом». Но он того заслуживал.
И не надо мне рассказывать, что у роботов нет выбора. Выбор есть всегда.
Улыбка Дж. Дж. Томпсона погасла, как будто она забыла заплатить за электроэнергию.
— Простите, но я не понимаю…
— Сегодня утром я встретил на улице робота-артиста, исполнявшего ту же песню. С той же программой. Они пели одинаково от первой и до последней ноты.
— Позвольте, но как вы можете с такой уверенностью утверждать…
— А я ценитель художественного свиста, — я сделал шаг вперед. Люди, роботы — какая разница — на всех это действует одинаково.
Управляющий торопливо отошел обратно за свой рабочий стол и нажал пару кнопок на сенсорной панели. После этого он явно почувствовал себя смелее.
— Уж не смеете ли вы утверждать, что мы торгуем здесь нелицензионным развлекательным контентом? — резко повысив голос, спросил он.
— А может быть, вы мне это сами расскажете? — предложил ему я. Вы же видите, я всегда предлагаю оппоненту наиболее достойный вариант.
— Эй, приятель! — раздался за моей спиной знакомый голос. — Тебе не кажется, что вход зрителям сюда запрещен?
Я обернулся и практически не удивился, увидев Мистера Толстяка №1 и Мистера-Шрам-на-Щеке №2. Только на сей раз они были не в полицейской форме, а в ладно скроенных черных костюмы. Кажется, они тоже меня узнали.
— Стой на месте, ублюдок! — Толстяк выудил из кармана до смешного миниатюрный пистолет и направил его прямо на меня. — Ты еще пожалеешь, что…
У Толстяка не было шансов. Он этого не знал, но это знал я. Маленький пистолет в огромной потной лапище. Его босс за моей спиной на линии огня. Присутствие робота-свидетеля, который не сможет в случае чего скрывать правду на допросе. И плюс — мой маленький секрет. Я мог двигаться быстрее Толстяка. Намного быстрее.
Пока я думал об этом, я совершил третью ошибку за день. Потому что миляга-управляющий Дж. Дж. Томпсон подкрался ко мне сзади и грохнул меня по голове. Кажется, новейшим планшетом.
***
Я очнулся в темноте. Было сыро и противно. Воняло. Мусорный бак. Я наскоро оценил потери. Травма головы. Не фатальная. Многочисленные повреждения по всему телу, нанесенные, скорее всего, лакированными туфлями господ №1 и №2. Бывало и хуже. Расходный банковский счет. Пуст. А вот это уже проблема.
Рядом находился кто-то еще. Пахло шарнирной смазкой. Я пошевелил плечами, протянул руку и откинул крышку мусорного бака. Узкий переулок, кирпичная стена. Кажется, я находился на задворках робо-кабаре.
Рядом со мной в мусорном контейнере в неестественной изломанной позе лежал робот-свистун с перекрестка. Он был полностью обесточен, и у него вырвали рот.
***
В этом есть некоторая ирония, но скрыться в Робот-Сити со сломанным роботом гораздо легче, чем во многих других городах. Я просто взвалил Свистуна на плечо и шагал с деловым видом, стараясь не думать, как выглядит на мне его потрепанный фрак. Мой был безнадежно испорчен любителями прекрасного из робо-кабаре.
Я добрался до ближайшего пункта сдачи роботов в утиль. Хозяин покосился на меня без всякого радушия — вид у меня был еще тот. Впрочем в его лавку своих последних поломанных роботов приносили и не такие клиенты.
— Кладите сюда, — указал он на проверочный стол.
Я как можно осторожнее положил Свистуна на поцарапанную металлическую панель. Рука робота безвольно свесилась со стола. Я поймал ее на лету и бережно опустил на край панели, придерживая своей рукой. Когда хозяин лавочки подал на робота питание, он и не заметил, что я уже подсоединен к Свистуну через USB-порт.
Да, я знаю, вы думаете, что напрямую через USB могут общаться только роботы. Я полон сюрпризов.
***
— Привет!
— Привет!
— Назови свое имя.
— Робот Универсальный, модель 2069—23, серийный номер ZX374237.
— Я буду называть тебя Свистун. Это удобнее.
— Кто ты?
— Сейчас это не важно. Расскажи, что случилось?
— Те двое. Они вытащили меня из багажника и приволокли в здание. Скачали мои программы. Они хотели получить программу свиста.
— Я догадался. Зачем они вырвали тебе ротовой блок?
— У меня устаревшее голосовое оборудование. Не подходило к новой модели. Им потребовался мой голосовой блок по самую гортань. Я больше не смогу говорить. Не то что свистеть.
— Посмотрим. Ты можешь оказать мне одну услугу?
— Если смогу. Я ведь практически ликвидирован.
— Ты можешь скачать для меня определенную денежную сумму? У меня есть резервный фонд. Я сброшу шестнадцатеричный код доступа.
— У меня нет доступа к сети.
— Зато у меня есть. А ты легально зарегистрированный робот. Ведь те двое были не полицейские, верно? Значит, ты все еще чист перед законом. Хотя и почти мертв.
— Мертв? Так говорят только о людях.
— У меня широкие взгляды. Давай, скачивай код.
На этот разговор у нас со Свистуном ушло около доли секунды. Когда пошел скачиваться код, раздался старомодный модемный свист. Хозяин удивленно вскинул брови, а я сделал вид, что насвистываю. Свищу я ужасно.
***
Завершив нашу небольшую операцию по переводу денежных средств, я снова оказался платежеспособен и, к немалому удивлению хозяина лавочки, не только не сдал ему Свистуна, но и оплатил его базовый ремонт. Мы продолжили разговор со Свистуном на улице: зарядив аккумуляторы, он смог самостоятельно передвигаться. Чтобы прохожие не пялились на его разорванный рот, я надел на него купленную в аптеке медицинскую маску. Люди все равно продолжали пялиться, но уже с меньшим интересом. Мало ли кто во что одевает своих роботов. А вот держать робота за руку на людях было, мягко скажем, эксцентрично. Мне было все равно. Мне нужны данные, а голосовой модуль Свистуна уничтожен.
От робота я узнал, что он не единственный уличный музыкант в Робот-Сити, пострадавший от жестоких изуверов. В квартале отсюда жил уникальный робот-мим, у которого вырвали модуль координации движений. Теперь он едва мог вставить вилку в розетку. А на соседней улице работала пара талантливых уличных танцоров. Их танцевальные программы были взломаны, а беспроводной модуль взаимной синхронизации вырезан циркулярной пилой у обоих. По Робот-Сити ходили слухи о Черных Хакерах, которые не гнушались никакими низостями, лишь бы отобрать у беззащитных роботов то немногое, что у них оставалось — их уникальность, талант их программного кода. Неудивительно, что атаке чаще всего подвергались не новые, а морально устаревшие модели, чей код еще хранил следы индивидуальной работы. Новое поколение роботов было совершенным с точки зрения подобия человеку, но их программная оболочка штамповалась на конвейере.
Я был вне себя от злости. Конечно, объединить мастерски написанные программы с совершенными технологиями — идея блестящая, но делать это так подло и варварски — на это был способен только человек. И совершенно случайно или же благодаря моему особому «везению», я этого человека знал. Как и двух его прихвостней, выполняющих грязную работу. Утонченная публика ежедневно аплодировала в робо-кабаре, не зная, что за его кулисами творится настоящий робо-холокост.
Я еще мог бы тихо покинуть Робот-Сити, если бы мои враги ограничились ударом в челюсть. Я бы смирился с тем, что меня избили, ограбили и засунули в мусорный бак. Но я не мог смириться с разорванным горлом Свистуна. С дрожащими конечностями Мима. С Танцорами, которые после садистской операции не могли не то что танцевать, а еле ходили. Свистун познакомил меня с ними. Мне также не составило труда найти остальных жертв. Я просто сопоставил концертную программу робо-кабаре с криминальной хроникой в городе.
Вы спросите меня, почему я не обратился в полицию? Во-первых, вы же помните, что я стараюсь без лишней необходимости не встречаться с сотрудниками правопорядка. А во-вторых… с этими живодерами от искусства у меня был свой разговор…
***
Мистер Шрам-на-Щеке пришел домой поздно. Не страшно. Я умею ждать.
— Не включайте свет, прошу вас, — спокойно попросил я.
Он дернулся.
— Давайте обойдемся без резких движений. Мои глаза привыкли к темноте, а ваши — нет. Садитесь в кресло.
Он сел. Уже неплохо.
— А теперь расскажи мне, что за делишками занимаетесь вы с господином Томпсоном в вашем прекрасном и привлекательном робо-кабаре. Расскажите все, и я обещаю, что я вас не трону.
Он попытался вскочить — возможно, потому, что теперь различил мою фигуру в кресле напротив. Или понадеялся на свою отличную спортивную форму. Или просто был дураком. Я склоняюсь к последнему варианту.
Прежде чем он оторвал руки от подлокотников, я был уже рядом и сильно ударил его в грудь. Кресло перевернулось, и он с грохотом плюхнулся на спину, сильно ударившись головой. Я сел ему на грудь и с удовлетворением услышал, как затрещали ребра.
— Я же просил вас обойтись без резких движений. Вы поступаете неразумно, — мой голос звучал дружелюбно на 50%. Ровно настолько, чтобы собеседник понимал фальшивость моего дружелюбия. — Итак, вернемся к вашему работодателю…
— Пошел к черту! — прохрипел он, силясь вырваться.
— Боюсь, это невозможно, — ответил я. — Знаете, мой новый друг Свистун сообщил мне, что это именно вы орудовали инструментом, когда вырезали у него рот и вырывали горло. Знаете, что при этом чувствуют?
В темноте пронзительно завыла циркулярная пила. Держу пари, мой несговорчивый собеседник даже не понял, откуда она появилась у меня в руке. Другой рукой я схватил его за горло и приблизил вращающийся диск к самому его лицу.
— Ты будешь говорить?
***
Как вы уже, скорее всего, догадались, он все рассказал. Даже больше, чем я от него требовал. Робо-кабаре приносило господину Томпсону убытки — робо-артисты в труппе были посредственные, а денег на настоящих звезд он тратить не хотел. Зато, проходя по улицам Робот-Сити, не раз замечал по-настоящему талантливых уличных актеров, которые были достойны выступления на лучших площадках города, но прозябали на улицах. Это и навело его на преступный замысел. Толстяк выполнял грубую физическую работу — запугать бедного робота без определенного IP-адреса и увезти его в багажнике машины не составляло для него труда. А мой поверженный собеседник — Мистер Шрам-На-Щеке — был птицей более высокого полета: робо-технологом, совмещающим функции программиста с повадками хирурга-садиста. Свой шрам он получил, когда одна из его жертв — бедолага-чечеточник со 119-й авеню — попытался сопротивляться. За это чечеточник лишился не только способности отбивать ритм на грязной мостовой. Его полностью разобрали на запчасти, а голову швырнули в канализацию.
Дела у мистера Томпсона пошли на лад. Публика валом валила на артистов, которым были успешно пересажены программы и органы их более талантливых, но менее удачливых собратьев. Впору было бы и остановиться, но мистер Томпсон вошел во вкус. А, кроме того, публика всегда требует чего-то нового. С этим я готов согласиться.
Выяснив все, что я хотел, я встал. Робо-технолог остался лежать на полу и судорожно кашлял. Возможно, у него была сломана грудина.
— Я… я все рассказал… — прохрипел он. — Вы… обещали…
— Да-да, — кивнул я. — Лично я вас больше пальцем не трону.
Он расслабился, но тут же затрясся вновь, когда услышал, как кто-то, шлепая по полу металлическими ногами, отделился от стены. Потом шорох раздался со стороны кухни. Со всех сторон к этому садисту приближались его бывшие жертвы. Свистун. Мим. Танцовщики. Фокусник. Певица. Скрипач. Я вышел из комнаты в тот момент, когда он начал кричать.
***
Через несколько дней я снова отправился в робо-кабаре. Новых номеров в репертуаре за это время не прибавилось: я лично проконтролировал это. Кроме того, найти нового робо-технолога для темных делишек можно, но это дело не быстрое. Догадывался ли Томпсон, куда делся его помощник-живодер? Скоро мне это предстояло узнать.
Я прошел через знакомую рамку-детектор, и робот-лакей приветствовал меня по всем правилам:
— Добро пожаловать снова, мистер Тьюринг! Робо-кабаре к вашим услугам!
Я не стал указывать ему на тот немаловажный факт, что мой предыдущий визит в этот храм искусства закончился в мусорном баке.
— Да-да, спасибо! Можешь дать мне тот же столик. Мне нравится номер.
— Да, конечно, мистер Тьюринг.
И вот я вновь восседаю за столиком 13. Сегодня здесь шестеренке было негде упасть: робо-официанты сбились со своих металлических ног. На сцене выступало гитарное трио роботов в сомбреро: хорошо поставленными горластыми голосами они пели по-испански о том, что любовь бывает только раз. Я мог бы получить удовольствие от их пения, если бы не знал, что не так давно троица нелегальных робо-иммигрантов насильно лишилась своих чудесных голосов, а следовательно, и средств к существованию.
Я огляделся и стал разглядывать публику вокруг. За соседним столиком сидела влюбленная парочка — они были явно сосредоточены друг на друге. Чуть дальше трое мужчин с огромным интересом смотрели выступление псевдомексиканцев. Попадались и столики со зрителями-одиночками — такими, как я: в глаза особенно бросался тип с пышными усами и бородой. Он явно ждал чего-то, и когда объявили следующий номер, усач бурно зааплодировал. Выступал мой знакомый «я-всего-лишь-исполняю-свой-номер» Король Свиста, известный как Лже-Свистун.
Его выступление было безупречно — он знал это, как знал и мистер Дж. Дж. Томпсон. Иметь в своей труппе гениального свистящего робота — настоящая удача. Лже-Свистун был достоин грома аплодисментов. Но когда он закончил, не раздалось ни одного жиденького хлопка. В переполненном кабаре стояла гробовая тишина.
Лже-Свистун заерзал на сцене в свете прожекторов. Он не знал, как ему поступить. По программе полагалось раскланиваться под аплодисменты, но их не было!
Но тут ему пришли на помощь — одинокий усач, примеченный мною, медленно выпрямился и медленно захлопал в полной тишине. Хлоп. Хлоп. Хлоп. Хлоп. Потом он сорвал с себя накладные усы и бороду. Это был Робот Универсальный, модель 2069—23, серийный номер ZX374237, более известный как Свистун. Его рваная дыра на лице была залатана, отчего он казался похож на человека в наморднике.
Со своих мест поднялись и остальные зрители. Они снимали с себя маски. Накладные парики. Фальшивые груди. Троица безголосых мексиканцев. Танцовщик и Танцовщица. Печальный Мим. И их друзья. И друзья их друзей. Полный зал роботов в кабаре, куда вход роботам воспрещен.
Разумеется, для меня это не было сюрпризом. Так и было спланировано. Пришлось повозиться, чтобы загримировать всех под людей, особенно такие устаревшие образцы, как Свистуна, но главной фишкой был специально написанный мною код, позволяющий обмануть ворота-детектор и скрыть робо-идентификаторы, подменив их на выдуманные человеческие. Так что, с точки зрения лакея, на входе в зале вместе со мной, Аланом Тьюрингом, находились Блез Паскаль, Джордж Буль и даже Чарльз Бэббидж с Адой Августой Лавлейс. Человек без труда раскрыл бы наш маленький обман, но лакей на входе получал указания от программы, как и официанты в баре. А специально нанятые мною роботы отваживали от входа настоящую человеческую публику — признаю, что не всегда этически безупречными средствами.
Увидев, что происходит в зрительном зале, Лже-Свистун испустил совсем нехудожественный всхлип и кинулся за кулисы. Роботы из зала, в свою очередь, бросились на сцену, где они столкнулись с певичками, вышедшими исполнять канкан. В одно мгновение тишина в зале наполнилась криками, шумом и борьбой. Захлопали двери гримерок, раздался звон битого стекла. Робо-официанты в ужасе убегали из зала. Краем глаза я увидел, как троица робо-мексиканцев выламывает железные руки исполнителям в сомбреро.
Я не знаю, что получится у роботов, которых я привел. Но я дал им шанс: как минимум, заявить о своих правах, а может быть, и вернуть утраченное. Теперь все в их руках. А я устремился за кулисы по знакомому пути. У меня оставался неоконченный разговор.
***
За кулисами я нагнал Лже-Свистуна. Он был в панике, насколько этому может быть подвержено кибернетическое существо. Я не стал с ним разговаривать — он уже доказал, на чьей он стороне. Одним ударом я свалил его на пол, вскрыл у него блок памяти (возиться с винтиками на панели я, разумеется, не стал) и, войдя по прямому протоколу доступа, выкачал из него программу художественного свиста. У поверженного робота еще оставалась гортань Свистуна, но времени на операцию сейчас не было. Я просто оставил его обездвиженным и устремился вперед.
У дверей управляющего меня поджидал Толстяк. Он размахивал своим маленьким пистолетом и явно намеревался пустить его в ход. Его проблема была в том, что я двигался быстро. Гораздо быстрее, чем он мог себе представить. Он выстрелил раз, второй, третий — и каждый раз пуля пролетала мимо. Я подумывал дать ему выстрелить мне в грудь — просто так, чтобы очистить мою совесть, когда я буду его убивать, но, в конце концов, оказался у него за спиной и ударил так, что он эффектно пролетел по воздуху и врезался в стену. Этот номер можно было бы назвать «Человек-Ядро», подумал я, и открыл дверь в кабинет управляющего Дж. Дж. Томпсона.
Это стало последней из многочисленных ошибок, совершенных мною в Робот-
