Виктор Григорьевич Усачёв

Атаман ада

Книга первая. Гонимый

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Дизайнер обложки Вера Филатова

© Виктор Григорьевич Усачёв, 2017

© Вера Филатова, дизайн обложки, 2017

Эта книга об авантюристах начала 20-го века, людей, изменивших течение истории российского государства. И среди них один из величайших авантюристов — Григорий Котовский. Именно такие люди, как Котовский, во многом определили развитие нашей страны на долгие десятилетия.

Автор попытался по-новому взглянуть на роль личности в истории нашей страны.

18+

ISBN 978-5-4485-8164-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Атаман ада
2. Пролог
3. Часть первая
   1. Глава первая
   2. Глава вторая
   3. Глава третья
   4. Глава четвёртая
   5. Глава пятая
   6. Глава шестая
   7. Глава седьмая
   8. Глава восьмая
   9. Глава девятая
   10. Глава десятая
   11. Глава одиннадцатая
   12. Глава двенадцатая
   13. Глава тринадцатая
   14. Глава четырнадцатая
   15. Глава пятнадцатая
   16. Глава шестнадцатая
   17. Глава семнадцатая
4. Часть вторая
   1. Глава первая
   2. Глава вторая
   3. Глава третья
   4. Глава четвёртая
   5. Глава пятая
   6. Глава шестая
   7. Глава седьмая
   8. Глава восьмая
   9. Глава девятая
   10. Глава десятая
   11. Глава одиннадцатая
   12. Глава двенадцатая
   13. Глава тринадцатая
5. Комментарии*

Дочери Алине посвящаю.

Пролог

Красная Армия спешно отступала под натиском румын и немцев, так спешно, что не всегда успевала взрывать важные объекты в оставляемых городах — а нечего говорить и про менее важные. Все силы — на оборону Одессы, вокруг которой петля затягивалась всё туже и туже.

Ранним утром 6 августа 1941 года через оставленный Котовск с гиканьем пронеслась румынская кавалерийская бригада, преследуя отступающих к Одессе красноармейцев. За ними, не спеша, по-хозяйски, въехали немцы. И среди военной техники, под их надёжной защитой, двигался чёрный «мерседес», в котором находились двое офицеров: один — в эсэсовской форме оберштурмфюрера*, второй — в форме полковника румынской королев­ской армии. Равнодушно глядя из окна автомобиля на затаившийся город, эсэсовец сказал, обращаясь к своему спутнику:

— Beachten Sie, Herr Skokovski, rot abhauen so schnell, dass nichts Zeit zu explodieren musste[1].

Помолчав, добавил:

— Ich denke, dass Ihr Objektintakt[2].

— Hoffentlich, Herr Paschen[3], — на сносном немецком ответил полковник.

Полковник явно волновался, глядя по сторонам, в отличие от своего спутника. Заме­тив это, оберштурмфюрер усмехнулся.

— Aber ich habenichts zu befürchten. Alle meine… Themen, ich bin mir sicher, waren. Wird, wird die Möglichkeit… der Jagd sein[4].

Полковник покосился на своего упитанного спутника.

«Уж тебе наверняка нечего беспокоиться, — подумал он. — Твои головорезы из-под земли достанут жертву».

И тут же ему показалось странным: а ведь и ему придётся из-под земли доставать свою жертву… если она ещё там.

«Господи, — молился мысленно полковник, — яви свою божескую милость. Отринь от него свою карающую десницу. Оставь, оставь его мне! Молю тебя!»

— Wir mit Ihnen, Herr Skokovski, andere Mission, — словно угадав его мысли, вновь за­говорил черноформенный спутник. — Mir — dort senden, und Sie — dort hin zurückzukehren. Aber wir werden das Gleiche tun — wiederherstellung der Ordnung. Jetzt sind wir die Herren, und es ist sofort notwendig, alle diese bolschewistischen cvore zeigen. Sie werden nur eine Sache gegeben werden: unseren Willen zu gehorchen[5].

— Völlig einverstanden mit Ihnen[6], — поддакнул полковник.

Машина остановилась у двухэтажного здания. Офицеры вышли и пожали друг другу руки.

— Ich wünsche Ihnen, Herr Skokovski, schlagen Sie Ihre Gegner[7], — с нажимом произнёс немец.

— Und Sie — erfolgreich und schnell Jagd[8], — также вежливо пожелал полковник.

— Oh, von uns niemand mehr… auf Wiedersehen[9], — попрощался эсэсовец.

Полковник ещё некоторое время постоял, глядя вслед Пашену. И он не сомневался, что его миссия будет выполнена… ещё бы! Пашен возглавлял отряд «Зондеркоманды СС 10-А», в задачу которого входило выявление и уничтожение евреев, коммунистов, цыган, инвалидов, но в первую очередь евреев. О-о, в этих делах его головорезы были мастаки — но! Пытать, расстреливать — дело нехитрое. И Скоковскому не было жаль этих… этих большевистских жертв. А вот его миссия… его миссия и проще, и сложнее. Впрочем…

Полковник, поняв, что слишком задумался, махнул рукой. И к нему тотчас подъе­хала легковушка, неотступно следовавшая за их машиной.

Город постепенно заполнялся войсками, как бы компенсируя отсутствие затаив­шихся жителей. Но то заполнение было зловещим — вместе с ним заползал невидимый страх, проникавший сквозь стены домов в сердце каждого жителя. И не было спасения от этого страха, и мучительно было осознавать своё бессилие.

Но не все поддались страху. В железнодорожном депо сгрудилась стайка рабочих вокруг невысокого коренастого человека.

— Слышь, Тимофеич, — негромко спрашивал коренастого чумазый работник, — ну и чё нам теперь делать? По домам?

— Как есть по домам, — согласился коренастый. — Кто небоязливый — оставайся со мной, остальные — по домам.

Никто не двинулся.

— Ладно… раз так, слушайте сюда. Да поближе давайте.

Рабочие ещё тесней сгрудились вокруг своего начальника. Иван Тимофеевич Ско­рубский, начальник ремонтных мастерских, ещё с беляками имел дело в Гражданскую, уж он-то знает, как быть в таких непростых обстоятельствах.

— Вот что, братцы, — негромко говорил он, — надо поначалу посмотреть, что да как… да осторожно, так, чтоб немчуре на глаза не попасться. А потом… потом посмотрим.

После чего рабочие тихо разошлись, каждый по своему маршруту.

И если у них маршрут был не особо определён, то у Скоковского — предельно точен.

Доехав до здания, где размещался штаб его кавбригады, полковник некоторое время потратил на устройство своего штаба, отдавая необходимые распоряжения. Пока, наконец, ближе к вечеру не освободился. Сев в свой автомобиль, в сопровождении ма­шины с солдатами, он поехал на окраину города.

А вот и искомый монумент.

Скоковский с недоумением созерцал это странное бетонное сооружение: широкий, низкий фундамент с небольшой трибуной, и возвышающаяся над всем колонна с барелье­фами.

В свете угасающего дня Скоковский, подойдя ближе, разглядел барельефные компо­зиции на тему Гражданской войны. И везде — он: лихой рубака, красавец-командир, силач и орденоносец.

Скоковский почувствовал, как волна ненависти буквально захлестнула его. Он мах­нул рукой, и солдаты, найдя железную дверь, ведущую в подземелье, начали разбивать её прикладами. Войдя в специально оборудованное подземное помещение, отделанное бе­лым кафелем, он увидел в полумраке стеклянный саркофаг, накрытый красным бархатом. Рядом, на небольшой нише, его портрет в военной форме с многочисленными регалиями, венки. Здесь же на атласных подушечках все три ордена. Чуть в стороне, на специальном постаменте, — почётное оружие, шашка, на эфесе которой инкрустирован четвёртый ор­ден. Слышалось лёгкое жужжание невидимых механизмов, поддерживающих темпера­турно-влажностный режим в саркофаге.

Мавзолей Григория Котовского, конец 30-х годов

Скоковский поёжился: и это лёгкое жужжание, и таинственный полумрак, царивший в склепе, и жуткая тишина — всё это напоминало что-то потустороннее, так тесно связан­ное с покойным. Он подошёл к саркофагу и откинул тяжёлый бархат. Заметив на низком потолке плафон, прямо над изголовьем, щёлкнул тумблером. Мягкий свет залил весь сар­кофаг, и покойник предстал во весь свой, отнюдь не богатырский рост.

Что-то завораживающее было во всём этом, такое, что даже заставило застыть в мол­чаливом созерцании и солдат.

«Умело забальзамировали, — подумал Скоковский. — Как живой… ну вот и всё, я до­стиг цели».

Ему вдруг сделалось отчаянно грустно: то, чему он посвятил всю свою жизнь — свершилось. Но не было радости, не было восторга — ничего не было… была лишь какая-то пустота внутри. Но чем дольше он смотрел на тело, тем сильнее оно заворажи­вало — дьявол и после смерти оставался дьяволом. Не в силах оторвать взгляд от покой­ника, он с трудом сделал знак солдатам, и те стали разбивать прикладами саркофаг. Сбро­сив тело на пол, солдаты поволокли его на улицу.

Вдруг Скоковскому стало трудно дышать, и он поспешно покинул этот жуткий склеп, захватив награды и оружие.

С облегчением вдохнув чистый воздух и с удовольствием ощутив широкое жизнен­ное пространство, он подошел к брошенному на землю телу. Теперь покойник уже не производил такого жуткого впечатления, как там, в склепе — обыкновенный труп… но будто только уснувший.

«Не-ет, не-ет, — с ненавистью подумал Скоковский, — теперь тебе точно никогда, никогда не упокоиться. Ты не будешь больше… мумией, к которой стремятся любопытные взоры наивных людей. Ты будешь обыкновенной падалью!»

И он, резко выдернув из ножен его же клинок, наотмашь, по-кавалерийски, отрубил голову трупу.

— În masina lui[10], — приказал Скоковский.

Чуть поодаль послышались выстрелы.

«Пашен, как видно, тоже нашёл свои жертвы, — подумал он. — Что ж, нам обоим охота удалась».

Он кивнул стоящему рядом офицеру, и тот с группой солдат приступил к минирова­нию объекта. Отъехав на безопасное расстояние, Скоковский с солдатами терпеливо ждал. Наконец, заложенные заряды рванули, и объект осел, распавшись на отдельные глыбы.

Усмехнувшись, Скоковский махнул рукой, и машины тронулись в обратный путь. Увидев через некоторое время свежевыкопанную траншею, заполненную трупами, он приказал остановиться.

— Aruncă-l… acolo, — указал он солдатам на траншею. — Locul său în rândul aceeași căzut[11].

Проследив исполнение, Скоковский снял фуражку, перекрестился по православному и сказал вполголоса по-русски:

— Ну вот, папа… ты отмщён. Больше он не существует… ничего от него не осталось, ничего. И никто и никогда больше не увидит и не вспомнит это исчадие ада.

Но Скоковский ошибался. За ними внимательно следила пара глаз, ещё начиная от мемориала. И когда машины отъехали, незаметная тень в наступившей тьме легко качну­лась за углом дома и растворилась в ночи.

В железнодорожном депо Иван Тимофеевич с мрачным лицом выслушивал пришед­ших рабочих. Вести были неутешительными: облавы, аресты, расстрелы. Услышав о взрыве мемориала, он встрепенулся.

— А с телом, с телом-то что?

— Дык… выбросили. Туды, где расстреляли… наших. Сам видал, — сдавленно сказал один из рабочих.

Все молчали.

— Та-ак, — вздохнул Иван Тимофеевич. — Вона, значит, как они… чтоб, значит, и память нашу стереть. Та-ак… слушайте сюда. Надо всех расстрелянных по-людски похо­ронить, да комкора отыскать там… пока фашисты не сожгли. Всё понятно? Айда за стру­ментами.

В мастерской нашлось всё: лопаты, ломы, носилки, мешки, фонари, тачки.

Уходили тихо, за полночь, понимая, что попадись военному патрулю — несдобровать всем.

Место расстрела не охранялось, но надо было спешить управиться до рассвета.

— Вот что, ребята, — тихо наставлял Иван Тимофеевич, — никаких фонарей, будем ра­ботать так… да хоть на ощупь. Но чтоб сделать, как наметили… да сперва отыскать ком­кора.

После чего расставил людей: кому извлекать из траншеи трупы, уже начинающие разлагаться, кому отвозить за город, кому копать братскую могилу.

Комкора отыскали быстро — его даже не присыпали, но… без головы.

— Тимофеич, — шёпотом возбуждённо и горячо позвал начальника один из рабочих, — Тимофеич. Подь сюды, глянь — комкор тово… не тово… как его… а где ж голова-то?

— Дык… искать надо, — тихо сказал другой рабочий. — Ему же этот… офицер ихний отрубил шашкой… сам видел.

— Изверги, — пробормотал Скорубский. — Ищем, братцы, ищем. Здеся должна быть.

Голову с трудом нашли на другой стороне траншеи. Запихнув останки в мешок, Иван Тимофеевич с одним из рабочих отнёс труп комкора в депо.

— Дык… куды ж его теперь? — спросил рабочий. — Нешто схоронить?

— Вот что, Кузьмич, — сразу ответил Иван Тимофеевич, — я уже продумал куда… нельзя его, нельзя… в землю. Надо спрятать до наших.

— Дык… как спрятать?

— Об том будем знать только ты и я, понял?

— Дык… понял, — ответил ничего не понявший рабочий.

— Раз понял — давай за мной.

Иван Тимофеевич заранее обдумал, что будет делать, заранее всё подготовил. Они поднесли мешок к подсобному помещению, занесли на чердак, где переложили труп в приготовленное глубокое корыто. Там, из припасённого бидона, залили спиртом, накрыли брезентом и закидали разным тряпьём.

Внимательно оглядев тайное место, Иван Тимофеевич остался доволен — нипочём не найти фашистам комкора. Закрыв чердак на ключ, они быстро покинули депо, спеша на помощь своим — надо торопиться, надо успеть.

А Скоковскому уже никуда не надо было торопиться. Сидя у себя в комнате, он за­думчиво перебирал его ордена. Взяв один, он подошёл к зеркалу и приставил его к своему мундиру. На него смотрел из зеркала уже немолодой офицер, полковник румынских коро­левских вооружённых сил, с румынскими наградами, среди которых неестественно пла­менел большевистский орден. С отвращением отбросив награду, он взял его шашку и медленно стал вытаскивать из ножен. Ему вдруг показалось, что клинок ещё хранит… нет, не кровь, а следы того удара. Брезгливо отложив клинок, полковник достал припасённую бутылку коньяка, налил в стакан немного и стал тщательно протирать лезвие, а затем и все ордена — чтобы и духа его не осталось, даже на трофеях.

Закончив, он аккуратно сложил трофеи в приготовленный ящик.

— Отправлю жене, — пробормотал Скоковский. — Пусть засунет в чулан… до моего приезда.

Затем он налил себе хорошую порцию коньяка и, подойдя к зеркалу, сам себе сказал:

— Я, Всеволод Скоковский, потомственный дворянин, в августе сорок первого года, шестого дня завершил дело всей моей жизни: мною казнён — обезглавлен — государствен­ный преступник Григорий Котовский*, это исчадие ада, это проклятие всей моей семьи. За сим считаю дело закрытым.

Единым махом осушив cтакан, он сел за стол со скромной закуской. Молча пережё­вывая пищу, он задумчиво смотрел в пространство, и мысли его постепенно возвращались к далёким временам.

[1] Обратите внимание, герр Скоковски, красные драпали так быстро, что ничего не успели взорвать (нем.)

[2] Думаю, что и ваш объект цел (нем.)

[3] Надеюсь, герр Пашен (нем.)

[4] А вот мне волноваться нечего. Все мои… субъекты, уверен, остались. Будет, будет возможность… охоты (нем.)

[5] У нас с вами, герр Скоковски, миссии разные. Мне — отправлять туда, а вам — возвращать оттуда. Но… делаем-то мы одно и то же — наводим порядок. Теперь мы хозяева, и надо это сразу показать всей этой большевистской cворе. Им дано будет лишь одно: подчиниться нашей воле (нем.)

[6] Вполне с вами согласен (нем.)

[7] Желаю вам, герр Скоковски, разбить своего врага (нем.)

[8] А вам — удачной и быстрой охоты (нем.)

[9] О-о, от нас ещё никто не уходил… до свидания (нем.)

[10] В машину его (рум.)

[11] Выбросить его… туда. Его место среди такой же падали (рум.)

Часть первая

Глава первая

Низкий потолок давил, его белизна раздражала Гришу. Вот уже несколько месяцев, после того злополучного падения с крыши, он прикован к постели. И его удел — этот нена­вистный потолок, где даже муха доставляла радость мальцу, за которой он следил глазами до тех пор, пока она не улетала. А ещё он мог смотреть в окно, за которым открывался дивный вид: под необъятным синим-синим небом — море зелени. Яркая, сочная зелень повсюду: и на виноградниках с солнечными, налитыми животворящей влагой гроздьями, и на табачных плантациях, и на склонённых над прозрачной галечной речушкой Когыль­ник ивах с длинными-предлинными космами ветвей, и на дубравах, сплошным ковром покрывающими дальние кодры родной Бессарабии. Но и это не радовало Гришу — одна и та же картина, зовущая и манящая, и… полная неподвижность.

Когда его, едва дышавшего, принесли домой, отец, Иван Николаевич, буквально обе­зумел от горя. Ну почему, почему ему такое наказание, за что?! И пяти лет не прошло, как умерла от родовой горячки любимая жена Акулина Романовна. А после и его мать Мария, или, как её любовно называли внучки, «баба Марья», которая после смерти невестки взяла на себя все хлопоты по дому. И вот теперь ещё и Гриша…

Дом Котовских в Ганчештах

— Вы, Иван Николаевич, вот что, — отвлёк его от мрачных мыслей доктор, — возьмите себя в руки. У вас, знаете ли, семья… и немалая.

Иван Николаевич посмотрел с надеждой на врача, которого прислал князь Манук-бей, крёстный отец Гриши, узнав о несчастье в семье Котовских.

— Ска-ажите, — с дрожью в голосе спросил он, — есть надежда?

— Надежда, голубчик, всегда есть. Однако не скрою — положение мальчика весьма серьёзное. Повреждён позвоночник, он полностью обездвижен, пропала речь… но, но всё может быть. Лечение тут не поможет, а вот вы, ваша семья, помочь можете.

— И как же это? — уныло спросил Иван Николаевич.

— Прежде всего заботой, повседневной. Да хорошо бы отвлечь его от мрачных мыс­лей. Надобно… ну вот хотя бы читать ему интересные, занимательные книги. У князя бо­гатейшая библиотека, я поговорю с ним.

Иван Николаевич машинально кивал, но в мозгу билась одна мысль: лечение не по­может! О-о, зачем, зачем он приехал в эти Ганчешты, такое проклятое место?!

И перед его мысленным взором мгновенно пронеслись давние события: и то, как его отца, польского дворянина и полковника уволили из российской армии за помощь поль­ским повстанцам; и то, как он разорился, оставив его и старшего брата Петра ни с чем; и то, как Иван Николаевич вынужден был перейти в мещанское сословие и уехать из родной Каменец-Подольской губернии в Бессарабию, где поступил на службу к князю Манук-бею Мирзояну инженером-механиком на винокуренный завод в Ганчештах.

— Да… — вновь отвлёк его от тяжёлых мыслей доктор, — а наблюдать его я буду, буду приходить… попробую ещё проконсультироваться в Кишинёве у доктора Закревского. За сим — до свидания.

И начались непростые дни. Отец — постоянно на работе, где за 50 рублей в месяц он ухитрялся содержать свою большую семью (пятеро детей!). А всё домашнее хозяйство — на старших: серьёзной Соне и ледащенькой Леночке, да сыне Николае. Их день заполнен бесконечными хлопотами: обед приготовить, посуду помыть, воду принести, убраться по дому и прочее. А главное — на них забота о младших: сестрёнке Марийке и Грише.

И Гриша ждал, когда кто-нибудь из сестёр, освободившись, подсаживалась к изго­ловью его кровати и… начиналось волшебство. Слушая выразительное чтение сестры, мальчик погружался в мир грёз и фантазий: вот Гулливер в стране лилипутов, а вот Ро­бинзон Крузо со своим верным Пятницей на необитаемом острове, или храбрый лорд Гленарван, бороздящий на своём «Дункане» океаны в поисках капитана Гранта, или ска­зочный богатырь Грозован, отважно сражающийся с нечистью… а вот генералиссимус Су­воров, преодолевающий со своей армией высоченные альпийские хребты. Но его, семи­летнего малыша, особенно заинтересовало детство Суворова, то, как хилый и болезнен­ный малыш закалял себя, стремясь стать сильным и выносливым. Но особенно он любил слушать про благородных разбойников или о Тарзане, про то, как тот ловко взбирался на скалы, прыгал с огромной высоты в воду, «летал» на лианах, боролся с тигром. Гриша мысленно следовал за своим героем, повторяя в уме его действия, невольно напрягая без­жизненные мышцы.

— Опять про Тарзана? — притворно сердилась сестра Лена, когда братишка глазами указывал на книгу, которую хотел бы послушать. — Гриша, ну сколько можно? Другие же есть книги.

Но брат упорно указывал глазами — про Тарзана хочу! И покорная сестра, вздохнув, в сотый раз читала о подвигах Тарзана, в душе, однако, радуясь вниманию больного.

И выздоровление пришло, пришло неожиданно.

Как-то Лена (ей чаще всего приходилось занимать больного) стала читать брату мифы Древней Греции. Гриша впервые услышал, как силы ада, вырвавшись из-под земли, стали вести борьбу с олимпийскими богами за власть над всем сущим. Вот сторукие вели­каны-гекатонхейры вырывают целые скалы и швыряют на вершину Олимпа, вот ужасный змей Пифон, исторгая пламя, испепеляет вокруг всё живое, вот мощные гиганты яростно штурмуют высокий Олимп. И всюду смерть, огонь, разрушения. И, кажется, нет такой силы, чтобы унять, остановить весь этот ужас.

Видя, как испуганно смотрит брат, Лена поняла, что переборщила с такой книгой. И чтобы успокоить его даже принесла его любимое ореховое варенье. А он сразу заулыбался — какая хорошая у него сестрёнка.

Но ночью, под впечатлением услышанного, Грише приснился кошмарный сон: будто его преследуют гекатонхейры, стремясь схватить и утащить в ад. А он стремится убежать, но безжизненные ноги не двигаются, он никак не может двинуться с места. А великаны всё ближе и ближе — вот-вот схватят…

На его крик первой прибежала Лена с зажжённой лампой, да так и застыла в изумле­нии.

— Соня, Соня! — закричала она. — Иди скорее сюда!

Прибежавшая Соня, тяжело дышавшая от дурного предчувствия, также застыла в изумлении — брат шевелился! И им даже в голову не пришло, что голос, голос также по­явился!

Когда пришедшему поздно ночью отцу сказали об этом событии возбуждённые до­чери, он сначала не поверил. Но уже утром сам убедился — сын слегка шевелил и руками, и ногами. Чудо, воистину чудо!

Именно так сказал доктор, осмотревший больного.

— А сынишка-то ваш, Иван Николаевич, волевой, — уважительно произнёс он. — Такой далеко пойдёт.

— Наверное, в деда, — улыбнулся Иван Николаевич. — Тот тоже отличался отменной волей и здоровьем.

— Вот-вот… ещё бы и речь вернулась.

И речь также вернулась через месяц.

Когда Лена читала в очередной раз про приключения Тарзана, она вдруг услышала:

— Х-хватит про Т-Тарзана, Ленка. Н-надоело.

Сестра аж книгу выронила от изумления и неожиданности.

С этих пор постепенно Гриша пошёл на поправку. И ему уже не было так мучи­тельно больно смотреть в окно, он стал понимать, что снова увидит Ганчешты, снова ис­купается в чистом Когыльнике, и даже может быть снова станет таскать яблоки у дядьки Тудора. В открытое окно долетали запахи спелых яблок и виноградной лозы — скоро будет праздник молодого вина! А значит, он увидит, как лихо отплясывают старинный жок* жи­тели села — ох как он попляшет вместе с ними!

Почти год был прикован к постели Гриша, прежде чем вышел в сопровождении сестры Сони из дома. И… сразу весь съёжился, раздавленный громадой пространства. Он испуганно застыл на месте, не в силах сделать шаг. Соня же это поняла по-своему, лас­ково и поощрительно подтолкнув его вперёд. И он сделал этот первый самостоятельный шаг, чтобы всегда шагать в дальнейшем по жизни смело и решительно, ничего и никого не боясь. Он себя поднял невероятной силой духа, невероятным упорством через миллионы имитационных мышечных упражнений, привычку к которым пронесёт, где бы он ни был, через всю свою недолгую жизнь. А от перенесённого стресса у него

...