В книге Андре Грина, выдающегося французского психоаналитика, собраны его статьи, посвященные проблеме нарциссизма, одной из самых загадочных в теории психоанализа. В 1914 г. Фрейд ввел в теорию понятие нарциссизма, но затем потерял к этому блестяще разработанному им концепту всякий интерес и в 1920 г. приступил к кардинальному изменению своей теории. После некоторого периода забвения к этому заброшенному концепту вернулись во Франции, а затем и в Америке. Андре Грин, не прекращавший интересоваться этим вопросом с 1963 года, является одним из немногих авторов — если не единственным — который попытался связать теорию нарциссизма со второй теорией влечений Фрейда. Поскольку в целом нарциссизм представляется в его позитивных аспектах, которыми он привязан к сексуальным влечениям жизни, автор показывает необходимость постулировать существование нарциссизма смерти, названного им негативным нарциссизмом. В отличие от первого, который стремится к осуществлению единства Я, второй стремится к противоположному — к его упразднению в стремлении к нулю.
Вернемся к утверждению Фрейда о том, что существование объекта устанавливается при его отсутствии. Из-за его отсутствия придется создавать знаки, которые впишутся на место того, чего не хватает, при этом важна ценность самой замены а не объект-заменитель. Но, поскольку констатация отсутствия жестко связана с констатацией потери, есть вероятность возникновения путаницы между двумя этими состояниями, они могут приниматься за одно и то же. Или же считается, что аутоэротизм представляет собой новую форму, которая разрешит проблемы, возникшие из-за двоякого характера констатаций.
Идея Фрейда не поддается упрощению. Таким образом, именно Оно порой признается силой, противодействующей либидо. Удовольствие, становящееся оценкой либидо, используется Оно против либидо. В действительности, не стоит считать, что оно вытесняет либидо, а скорее, их цели сходятся, если удовольствие становится его адресатом. Также, когда мы говорим о силе их объединения, ничто не находится столь же далеко от нашего разума, как представление о них как о силах, эквивалентных физическим; это скорее направления и цели, личные и безличные.
Мы не можем двигаться дальше, не вспомнив об антагонизме между «эросом» и влечением к смерти. Первоначальные Оно и Я, оба нечеткие, борются с действием влечений к разрушению, которые подталкивают ребенка вернуться в предыдущее состояние, тогда как матерью движет «эрос», что обнаруживается в желании уберечь свое создание [133]. Для того чтобы произошло решающее изменение, необходимо чтобы произошел реальный разворот ценности влечения. Иными словами, со стороны матери необходимо, чтобы силы, направленные на разделение, нашли отклик [134], тогда как со стороны ребенка, нужно удержать вместе часть материнского Оно, которое служит для этих целей, и все, что стоит горой за жизнь маленького индивида. И тогда все, что в предыдущем «периоде» имело целью только прекратить всякий беспорядок, в новом контексте приобретает иное значение, которое приводит к самому себе, приводит к раскаянию, связывает Я. Это происходит не для того, чтобы ограничить свободу хаотичному Оно или обессилить его, но еще чтобы подтвердить свою принадлежность себе самому и принадлежность себя другому. Под этим понимается, что подобное обращение ценностей сопровождается смещением центра полярностей влечения матери к ребенку и их общего Оно, и тогда рождается Я. Оно создает объектные инвестиции, которыми овладевает Я. Так происходит первая трансгрессия. Рождение Я не зависит полностью от этого процесса, поскольку оно может также происходить через часть инвестиций, которые необязательно проходят через объект.
