Никита Калинин

Ловчие

Глава 1

Говорят, время лечит. Мол, нужно только подождать годик-другой, оно и пройдёт всё. Болеть перестанет, мир прояснится, запоют соловьи-жихарки, а потом и вообще нагрянет сплошная белая полоса. И пустота внутри, долбаный голодный вакуум, который изо дня в день засасывает тебя по кусочку, исчезнет.

Так говорят идиоты. Или те, кто не оказывались в беспросветном мраке, когда исправить что-то в силах разве что Господь Бог.

— Ещё?

Я поднял мутный взгляд на Митрича и кивнул. Старый бармен с седыми усищами (что у моржа клыки) смотрел на меня с извечной и почти отцовской тревогой. Он искренне, по-настоящему переживал за меня, за что я был ему бесконечно благодарен. Мы с Митричем знались аж с тех самых пор, как я перебрался в Питер из Сибири.

Водка у него была не паршивая, и потому если я где и пил, то только в его баре. Не знаю, где он брал её такую, но, сколько б я ни выпил, утром вставал и хромал на работу без особых усилий, разве что с небольшой головной болью.

Правда, в последнее время такое вот до тошноты однообразное утро наступало слишком часто…

— Тебя спрашивали, — засопел в усы Митрич.

— Кто? — я лениво оглядел сегодняшний контингент.

Народу было больше обычного. Надеюсь, посидеть удастся спокойно и без приключений…

— Мужик какой-то… В костюмчике такой. С пробором.

— Сюда приходил? — я несколько оживился.

— Вчера, — кивнул Митрич и поставил на стол полупустой графинчик водки. Вот никогда он мне, моржина эдакая, помногу не наливал! Всё переживал, что могу перебрать. Подумаешь, пара-тройка сломанных чьей-то харей столов! Не я ж драки начинал! Да и заплатил вроде за всё…

— Чего хотел? — без особых надежд спросил я и налил рюмку. Чем чёрт не шутит? Вдруг следаки, наконец, нарыли что-нибудь, и спустя хренов год я им всё же понадобился не только для дачи свидетельских показаний по третьему кругу?

Ох, сколько бы я отдал, чтобы менты всё-таки нашли этого урода!..

— Да не сказал он, чего хотел, — как бы даже виновато, зная мои надежды, развёл руками Митрич. — Спросил тебя — и всё. И ушёл. Сказал бы, что наркоман какой-то, да не одеваются они так… Пальтишко-то дорогое, скажу я тебе. Бренд!

— Почему это — наркоман?

— А взгляд у него… стеклянный. Ещё акцент такой, знаешь… Каркал, а не говорил.

Я покивал и махнул рукой — хрен с ним, мол. Кому надо, тот найдёт меня. Тем более что странный мужик явно никакой не мент и не следак. Во-первых, я пока не встречал ментов в дорогущих брендовых пальто. Во-вторых, вряд ли на работу в органы начали набирать иностранцев. В-третьих, настоящий следователь просто-напросто мне позвонил бы. Ну, и стеклянный взгляд этот…

Я невесело усмехнулся и выпил.

Водка пошла, как домой. Только вот, казалось, не в желудок вовсе, а прямиком в пасть голодной пустоты, из-за которой я и пил-то в последнее время слишком часто. И что-то там внутри знакомо зашевелилось, ожило от разливающегося хмельного тепла. Что-то, что позволяло без особого труда управиться один на один с любым, кто нарывался на драку со мной, даже несмотря на то, что я весь переломанный.

Выдохнув, я занюхал раскрытым портсигаром и снова огляделся. Для столь не позднего времени сегодня было особенно многолюдно и шумно. По телевизору транслировали долгожданный всеми бой смешанного стиля, что не очень-то практиковалось в баре Митрича, и все взгляды устремлялись на него.

Все, кроме одного.

Я даже удивился, что не заметил её сразу: фигуристая, статная, в обтягивающей юбке чуть выше колен и пепельной, с рюшками, блузе, девушка походила на наследницу знатного итальянского дома какого-нибудь. Вьющиеся волосы её были рыжими, но не агрессивно. Я бы сказал, скорее, медными. Она смотрела не внаглую, но и не таясь, без какого-то особого интереса, и в то же время становилось предельно ясно, что здесь она не ради разрекламированного боя по телевизору. Обычно мне нет дела до девиц, которые бывали в баре. Вот уже год я сторонюсь противоположного пола. Но что-то в этой кудрявой смуглянке не позволяло так вот запросто отвести от неё взгляд.

Чтобы не пялиться, я потянулся закурить и с трудом раскрыл свой портсигар. Внутри белели двадцать свеженьких «верблюдов», рядом с которыми скромно притулилась двадцать первая сигарета: старая, буро-жёлтая от времени и крови. Её я никогда не трогал, как бы ни хотелось курить.

И едва я затянулся, как сквозь дым показалось аристократически спокойное смуглое лицо.

— Позволите? — от девушки пахнуло не то корицей, не то ещё чем похожим.

Она села, не дожидаясь ответа: прямая вся, плечи держит ровно, словно бы все её предки и сейчас стояли за её спиной и назидательно хмурились. Потянулась к лежащему на столе портсигару, и я подумал, что если она коснётся бурой сигареты, то я его просто-напросто отдёрну. Но она вынула беленького «верблюда» и красивым движением поднесла к неброско накрашенным губам.

Грубым движением я положил зажигалку на центр стола, давая понять, что ухаживать не настроен. Затянулся, уже безо всякого стеснения рассматривая красивое смуглое лицо. Через боль в плохо сросшейся ключице забросил руки за голову и откинулся на стуле, неуклюже демонстрируя свою отрешённость. И вдруг понял вот что: ещё минуту назад не было ни малейшего желания знакомиться даже с такой девушкой. Но как только она подсела, как только я ощутил этот странный, сильный запах корицы от неё, внутри вдруг сделалось так жарко, словно бы я успел выпить не одну-единственную стопку, а залпом целый графин. Ох, не к добру это, не к добру… Ничем хорошим день не заканчивался, когда дело начиналось вот так, со вдруг вспыхнувшего внутри огня… Как правило, сломанным столом и чьей-то разбитой мордой.

Но драка дракой, а к другой женщине в своей жизни я был точно не готов. И не нашёл ничего лучше, чем уставиться в телевизор на стене.

— Глупо, — пожала плечами девушка и прикурила себе сама.

— Что? — уточнил я хрипло, ощущая себя максимально неуютно. Я уже прямо-таки нервничал из-за собственных ощущений! Даже появились мысли попросить у Митрича свой костыль, встать да уйти от греха подальше…

Она тоже села вполоборота, чтобы увидеть происходящее на экране. И я невольно скользнул взглядом по её груди, запрятанной в пепельную блузу. Движения девушки чем-то походили на кошачьи, но не на пресловутую «кошачью грацию», нет. Скорее, на неторопливость сытой львицы.

— Глупо было выходить против Хабиба, — ответила девушка и доверительно подмигнула, стряхивая пепел: — Второй раунд, удушающий.

Я глянул на экран. Там как раз звякнул гонг — только что завершился первый раунд, и раскрасневшиеся бородатые бойцы разошлись по углам. Поняв, что моя собеседница решила сделать ставку, я поморщился, всем видом давая понять, что мне особо-то не интересны ни бой, ни она.

И едва носик моего графина вновь коснулся стопки, я услышал:

— Позволите и мне тоже?..

Кажется, меня даже передёрнуло. Просить незнакомого мужика налить ей водки?! Это уже перебор. Подобное я всегда презирал в женщинах! Но ни сказать что-то, ни что-либо сделать я не успел: откуда ни возьмись, появился Митрич и поставил между нами бутылку вина с высоким бокалом. А уходя, даже пробубнил в усы что-то благожелательное.

Сообразив, что она имела в виду вино, я чертыхнулся, а она вдруг рассмеялась. Да громко так, с какими-то гортанными нотками и, чтоб меня, сексуально. Видимо, поняла, что надумал себе я, и теперь никак не могла остановиться, уронив в тонкие ладошки ухоженное лицо. Наблюдая за ней, я неожиданно понял, что больше не хочу уйти. Почему? А хрен знает. Жар внутри просто перестал меня пугать. Будь что будет! В конце концов, прошёл уже целый год и… пора начинать жить?..

— «Изабелла»? — я налил в бокал непростительно больше положенного и повертел бутылку.

— Почти, — повела медной бровью девушка напротив. — Сабэль.

Настала очередь усмехнуться мне.

— Армянка? — зачем-то спросил я.

— Близко, но нет.

Я опять закурил, прищурился и хотел было сказать, что никогда её раньше тут не видел, как вдруг бар взревел. Все повскакивали, замахали руками, заорали не по-человечески почти, тряся друг друга за плечи. Девушка напротив и сейчас смотрела только на меня. Даже не так: сейчас она смотрела на меня особенно пристально.

— Я, с-с-ка, говорил же, а!.. Ну говорил же! — вопил сбоку кто-то ополоумевший. — Задушил же! Задушил! Ха-биб! Ха-биб!

Что-то вдруг шевельнулось внутри — позабытое, давно поросшее мхом. Это был разбуженный интерес. И я даже привстал через боль, чтобы увидеть происходящее на экрана телевизора.

— Второй раунд, — сел я обратно, затягиваясь. — Удушение. Как поняли?

— А я знала, — губы девушки остались неподвижны, она улыбалась только глазами, испытующе глядя на меня. — Я много чего знаю.

— Например?

— Например, — подалась она вперёд, и вырез блузы оттопырился, — я знаю ваше имя и год рождения.

От следующей мысли стало чуток душно. Казалось, я побагровел от кончиков пальцев до корней волос: я был бы не прочь содрать с армянки эту блузу! Ох, как не прочь!

— Называйте! — я спешно, даже не отсалютовав ей, опрокинул рюмку. Но кто ж тушит пожар керосином?!

— Ваше имя… Ваше имя… — прислонив палец к губам, Сабэль посмотрела куда-то в сторону, будто рассчитывала найти его написанным мелом на меню спиртного. — Константин!

— Костя, — слегка удивлённо кивнул я.

— А родились вы…

— В тысяча девятьсот восемьдесят девятом, — я и ткнул недокуренным «верблюдом» в пепельницу и обернулся, но Митрича с написанными крупными буквами подсказками не увидел. А лучше бы…

— На озере Байкал! — вдогонку выдала она.

Сабэль снова коротко рассмеялась, и на миг почудилось, будто глаза её — не карие даже, а какие-то буро-рыжие — остекленели.

— Ваше здоровье, — на этот раз я «отсалютовал» своей собеседнице.

— Ваше здоровье, — ответила она и пригубила вина.

Такие вещи не мерещатся. Армянка отзеркалила захудалый огрызок тоста таким тоном, как если бы наверняка знала, что здоровье моё, мягко говоря, не в порядке. Что в моём с виду нормальном организме целых костей — по пальцам пересчитать.

— Скажите, Сабэль, и часто вы тут бываете? — спросил я первое, что пришло на ум.

Девушка отрицательно покачала кудрявой шевелюрой, продолжая улыбаться одними глазами.

— Искали кого-то?

— Уже нашла.

— И кого же? — усмехнулся я.

— Вас, — непринуждённо и элегантно пожала плечами она.

— Меня?

— Угу-ум… — слегка томно промычала она в бокал с вином, не отрывая взгляда, словно бы надеялась меня загипнотизировать. — Вас, Костя, вас.

— Интересно, — промямлил, малость растерявшись, я. — И что вам от меня нужно?

— Наоборот, это вам кое-что нужно от меня. Я могу дать вам то, чего вы хотите.

— Вот как…

— Этого хотят все без исключения, Костя, — то ли вино было слишком крепкое, то ли ещё что, но, казалось, в глазах армянки зажигался нехороший огонёк. Поняв, куда она клонит, я встрепенулся. Вот дятел! Купился же спьяну! На вид львица, а сама… кошка драная!

— Не-е, я пас, дорогуша!.. — отвернулся я и нервно махнул рукой Митричу.

Моему разочарованию не было предела. Не настолько я ещё пал, чтобы платить женщинам за секс! Но прежде чем нарваться на грубость, Сабэль успела опять податься вперёд и приковать к себе мой взгляд:

— Разве вы не хотите справедливости, Константин?..

Появившийся сбоку Митрич что-то спросил, но я не слышал. Дыхание моё спёрло, а в ушах возник тонкий-тонкий звон. О чём это она?! О какой такой справедливости эта странная армянка говорит?!

Да, я знал ответ. Но сам же поспешил от него отмахнуться.

Секунду назад я хотел попросить старого друга принести костыль, который всегда отдавал ему, усаживаясь за столик, и всё-таки уйти из бара. Но вместо этого лишь невнятно кивнул.

— Ты поосторожней, ну, — шевельнул Митрич усами и заменил графинчик.

Я смотрел на девушку и молчал. Я много чего мог сказать ей. Ещё больше — спросить. Но ведь так и работают аферисты! Главное в их деле — посадить жертву на крючок, незаметно вытащить из неё что-то, что могло бы впоследствии её ошарашить. Нечто, известное только ей. Я мысленно промотал весь наш с ней недолгий разговор. Каждую фразу прокрутил в голове, каждый взгляд её постарался вспомнить — что она могла увидеть, а чего нет. Но, так ничего и не обнаружив, сдался:

— Хочу.

Её улыбка — снисхождение хищницы. Она глотнула вина и демонстративно поставила бокал на середину стола. Глянула на меня с укоризной, словно бы я что-то упускал. И когда до меня дошло, что бокал пуст, я почти чертыхнулся вслух и спешно налил ей вина. Надо же, как она меня раскочегарила! Ещё недавно мне плевать на неё было, даже танцуй она приват, обвитая цепью! Кто она такая?

— То, что случилось с вами, Константин — большая трагедия.

Я раскрыл портсигар, чтобы опять закурить, и заметил, как она глянула на сигарету в крови. Оно?.. Может, она тащит из меня по крупиночке, единственно основываясь на увиденной реликвии — бурой от крови сигарете? Не, едва ли. Слишком не очевидно, что та для меня очень много значит.

— А что со мной случилось, Сабэль? — решил я продолжить играть в «угадайку».

Опять эта улыбка. И через секунду взгляд поверх меня — стеклянный. Я с трудом удержался, чтобы снова не обернуться. Чёрт те что! Проверил водку — вроде та же…

— Вашу семью убили, Константин. А вы выжили чудом.

— Не-е-е, подруга, — зло протянул я, поправляя под собой ставший вдруг неудобным стул. — Вот ты и прокололась! Ты цыганка, да? Денег захотела? Но я-то почему? С меня-то что можно взять, а? Я ж простой работяга! — она раскрыла было красивый рот, чтобы ответить, но я уже разошёлся: — Справедливости, говоришь?! Вот как вы работаете! Размытыми формулировками и общими фразами! Кто ж её, сука, не хочет — справедливости-то! Только это не убийство было, чтоб ты знала! Авария! Грёбаный дятел подрезал нас на Литейном мосту и…

— За рулём был Сергей, ваш брат, тело которого водолазы так и не нашли, — быстро заговорила Сабэль, и я осёкся. — Позади, рядом с вами, сидела Лена, в неё-то и пришёлся удар.

На стол посыпалась труха от размятой сигареты. Невысказанная злоба острой костью встала поперёк горла и теперь мешала нормально сглотнуть. И жар изнутри лез всё выше и выше, постепенно охватывая всё моё тело. Сабэль говорила вещи, о которых знать могли лишь единицы.

— Денис Константиныч в тот день впервые получил разрешение сесть на переднее пассажирское. Ещё торговался с вами, Костя, пообещав больше не драться в школе!

— Остановитесь.

— Он бы выжил. Выплыл бы. Но…

— Не надо…

— …вы, Костя, настояли, чтобы он пристегнулся. И когда «Опель» вашего брата слетел с моста, он целую минуту пытался под водой отстегнуть этот…

— Заткнись, сука!!!

Бар враз стих, а я, едва не упав от острой боли в тазобедренном, медленно опустился обратно на стул. Митрич махнул кому-то, кого-то особо рьяного вообще за руку поймал, что-то отрывисто втолковывая на ухо. Я не мог отвести взгляда от буро-кровавой сигареты. Я обещал супруге, что она станет последней. Что я брошу и…

— Простите, — сказала Сабэль ласково. — Но вы сами вынудили меня.

Я неуверенно кивнул и машинально потянулся к рюмке, но руки слишком дрожали.

— Да, выпейте, — девушка наполнила её до краёв. — Это поможет. Сейчас это поможет. Ваше здоровье, — повторила она почти издевательски и отпила вина.

Перед глазами плыли воспоминания, где я, вместо того чтобы искать родных или пытаться сделать хоть что-то ещё, стою на мосту рядом полицейскими, весь мокрый и окровавленный, и держу во рту ту самую неприкуренную сигарету. Позже сказали, что это был шок. Что такое бывает.

— Я не знаю, как я выплыл. Я не должен был выплыть. Лёд кругом, полынья… Я переломанный весь… Лучше бы Денис… — в голове вертелось только то, что я жив незаслуженно. И что тот, кто влетел в нас на мосту, так и не найден. Я усмехнулся: — Чудо, как же!

— Чудо-чудо, — заверила Сабэль. — Вмешательство извне.

Я посмотрел на неё. Красивая и грациозная вся. Медная львица. Кто она? Зачем ей я?

— Я хочу справедливости, — будто читала меня Сабэль, буравя огнями светло-карих, почти ржавых глаз.

— Я тоже…

— Я могу показать вам, кто в вас врезался тогда. Вы меня понимаете, Константин? Я могу вам его показать.

В этот момент сбоку кто-то громко засопел. Наверное, добродушный усач Митрич решил убрать со стола пустую бутылку из-под вина. Как не вовремя, черт подери!..

Но это был не Митрич.

— Э, урод! — в лицо понесло кислятиной. — Ты как с дамой говоришь!

Большего случайный «рыцарь» выдать не успел — лицом к лицу встретился с томной Изабеллой, нарисованной на винной этикетке. Толстостенная бутылка глухо бумкнула об его черепную коробку и не разбилась, мужик отшатнулся и, взмахнув ручищами, со смачным хрюканьем сел на задницу посреди бара. И ему, чёрт подери, несказанно повезло, что он оказался настолько далеко от меня!

А во мне бушевал голодный огонь. Не будь я инвалидом, забил бы детину донышком бутылки! Ей-ей забил бы!..

И Сабэль, казалось, сейчас тоже загорится. Она дышала — возбуждённо, глубоко — и пожирала меня глазами. Она была сущей дьяволицей, истинной африканской кошкой, преисполненной адреналина после удачной охоты! Улыбка её сделалась белоснежным оскалом — настолько ей вдруг понравилось то, что я вытворил.

Не в пример Митричу.

— Кость, тебе пора. Давно пора. Лучше приходи завтра, — бармен не смотрел в глаза, совал мне костыль и одновременно пытался утихомирить дружков «рыцаря», коих почему-то нашлось с полбара.

— Идёмте, — Сабэль взяла меня под руку — горячая! какая же она горячая! — и повела к стойке с верхней одеждой. — Не оборачивайтесь. Они нам ничего не сделают. Я это знаю.

Глава 2

Простуженный город кутался в снег, но ледяное дыхание Финского залива всё равно пробирало его до самого последнего фундамента. Зима в этот раз выдалась особенно холодной, и лёд, словно тот ревнивец, не оставлял Неве и метра свободы. Будь так же год назад…

— Вы бы тоже были мертвы, — весомо заявила Сабэль, высунув нос из болотного шарфа. Нет, она точно читает мои мысли! — Удар об лёд с такой высоты не оставил бы в живых никого из вашей семьи. А так…

— …я могу помучиться.

— Нет. Вы можете восстановить справедливость.

Мы шли медленно, через весь Литейный мост. Сабэль сказала, что на том берегу у неё автомобиль, и я покорно хромал рядом, опираясь на костыль, хоть и зарёкся когда-то сюда приходить. Мороз выветривал хмель как-то уж очень быстро, и где-то на половине пути я всерьёз засомневался, что произошедшее в баре Митрича — правда. Что её поразительно, ну просто мистически верные ответы о моей жизни, её полные огня ржавые глаза после взрыва моего гнева — что всё это было на самом деле.

Никуда не девалась только сосущая пустота внутри…

Посреди моста моргала аварийкой чёрная навороченная «Тесла», которой правила дорожного движения были явно нипочём. У кованых перил курил молодящийся изо всех сил мачо с глубокими залысинами, что старательно прятались в аккуратно выбритой голове. Он, видимо, нисколько не боялся простудиться: без шапки-то и в лёгоньком кожаном пиджаке! Если бы не ежесекундный плевок на невский лёд, я б даже решил, что мужик — мечтатель какой-нибудь…

— Постойте, Сабэль… — скривился от боли я. — Подождите… Мне нужно немного постоять.

— Да, да! Конечно! — охотно согласилась девушка и даже любезно попыталась помочь мне подойти к перилам, но я остановил её жестом — справлюсь.

Раньше, даже когда я только-только встал на ноги после аварии, такого не было. Похоже, пустота внутри начала потихоньку пожирать меня физически, начав с героической печени. Перед глазами плыло, и мерещилось, что русалки на кованом ограждении, держащие в руках питерский герб, шевелятся. И что это не просто тот злосчастный мост, а ровно то самое место, где нас подрезали и столкнули в реку год назад…

— Ты чё пялишься на меня? — рыкнул моложавый лысый здоровяк, что плевался тут до нас.

Оказалось, что я и вправду в упор на него смотрю. Стоило бы, наверное, извиниться или хотя бы просто отвернуться, но… я не мог! Его лицо, словно бы натянутое на слишком большой череп, казалось до боли знакомым! Эти маленькие глазки под массивным лбом, подбородок-ледокол и неестественно гладкая после операций кожа. Где же я его видел?..

Голова предательски кружилась, и я не совсем отдавал отчёт собственным действиям. Рука как-то сама потянулась к отвороту его модного змеиного пиджака…

— Ты больной, что ли? — лысый больно врезал по моей кисти и отшагнул.

А вот это зря. Не стоило. Я ж ничего не хотел. Я ж просто…

— Извините, моему мужу плохо… — подпорхнула Сабэль и заслонила его от меня, догадавшись, видимо, что сейчас может случиться.

Не настроенный на беседу мачо, смачно сплюнув на мостовую, ловко перемахнул через отбойник. Я же так и не смог отвести взгляд от его змеиного пиджака, даже когда он вальяжно плюхнулся в свою дорогущую «Теслу» и рванул с места, едва не задев незадачливо катившийся по своим делам минивэнчик.

— Мужу?.. — выдохнув и малость успокоившись, усмехнулся я.

— Да вы его вообще видели? Он же выше вас на голову! Ещё «спасибо» скажете.

Как в полусне каком-то, я отмахнулся и опять уставился на ограждение моста. Это действительно было то самое место. Несколько русалок тут выглядели новыми, заменёнными: реставраторы хоть и попытались оставить им схожий с остальными цвет, но вышло всё равно немного светлее. На паре пролётов, как раз по размеру машины, что полетела в реку боком, преодолев отбойник самым настоящим трюковым сальто…

— Зачем мы здесь? — неожиданно даже для самого себя прохрипел я, ощущая, что всё больше погружаюсь в тоску и злобу.

— Идём к машине. Я же…

— Зачем мы здесь, Сабэль? — я подхромал к ней вплотную и сполна глотнул аромата корицы. — Каким-то образом у вас получилось убедить меня, что вы можете рассказать, кто виноват в смерти моей семьи. Допустим даже, что это правда. Что вы можете. Ну, чего ждать-то? Что вас останавливает? Почему нельзя сделать это прямо здесь?

Девушка опять улыбнулась, но на этот раз таинственно-лукаво. Словно я предложил ей нечто крайне непристойное, а она-то и не особо против.

— Нет, не в этом месте, — подумав, качнула Сабэль крупными медными локонами. — Пойдёмте, тут немного осталось.

И просто-напросто зашагала дальше, ничуть не заботясь, следую ли я за ней. Знала, что я пойду?

Начинало темнеть. На той стороне нас действительно ждал неброский седанчик, на лобовом стекле которого висел большой, круглый, стилизованный под «магический» гороскоп. Сабэль открыла автомобиль, красиво опустилась за руль и завела мотор. Я же стоял и пускал носом клубы пара, прислушиваясь к себе. Мороз, казалось, всерьёз вознамерился привести меня в чувства, снова заставив усомниться во всём, что произошло в баре.

— Константин? Так и будете мёрзнуть? — стекло пассажирское стекло, и от неожиданности я отшагнул.

Глаза Сабэль казались неживыми какими-то и неподвижными. Стеклянными. Первым желанием было пойти в противоположном направлении и не оборачиваться. Одно дело — хмельной угар бара и рюмки одна за одной. Могло и померещиться. Но тут, на морозе! Среди сотен машин и людей!

Но я остался на месте.

— Ну, как хотите. Всё равно двигатель ещё не прогрелся, — произнесла девушка и, не закрывая окна, включила радио. Сама при этом опустила козырёк и принялась поправлять неброский макияж.

Когда я понял, что именно играет, то недобро усмехнулся. Кажется, я сходил с ума. Это же та самая песня группы «Сплин», слушать которую я себе запрещал:

«Любой обманчив звук.
Страшнее тишина,
Когда в самый разгар веселья падает из рук
Бокал вина».

Я не верил в магию. В гадалок и предсказателей. В медиумов и прочих магов. А ещё с недавних пор я не верил нашим органам внутренних дел. После того, как выяснилось, что камеры видеонаблюдения на Литейном мосту и прилегающих улицах не работали именно в тот день, стало ясно, что правды от них ждать не стоит. И помощи тоже.

В отличие от Сабэль. Кем бы они ни была…

— Бутылка вина не в счёт? — стараясь не закряхтеть и не поморщиться, пытаясь уловить её взгляд, я уселся на сиденье рядом. — Знаете, права забирают и за меньшую дозу в крови. Полицейских не боитесь?

— Не всех, — пожала плечами сосредоточенная девушка, выворачивая на проезжую часть. Глаза её были совершенно обычными. — Не переживайте так, нас не остановят. Я знаю.

— Ну и? Куда поедем?

— К вам домой, конечно, — Сабэль настолько искренне удивилась моему вопросу, что я и сам смутился: действительно, что это я?

Люди по улицами шли сконфуженные непривычным морозом, закутанные в шарфы, варежки, в шапках по самые глаза. И чем больше темнело, тем меньше оставалось пешеходов — холодало не на шутку. В последнее время словосочетание «аномальные морозы» потеряло былую значимость. Чуть ли не каждое утро фиксировался новый температурный антирекорд для Северной столицы.

— Этот холод кого-нибудь скоро убьёт… — как-то уж очень пророчески, медленно произнесла Сабэль, и я поймал себя на мысли, что вроде как начал привыкать к этому её странному умению «читать мысли».

Спустя минут десять мы прибыли на место. И только когда моя спутница хрустнула ручным тормозом, до меня дошло, что адреса я ей не называл. А вот это уже походило на дрянной сюжет. Или сон. В этот момент сделалось действительно жутко, вспомнились какие-то фильмы про вампиров, где для кровососа обязательным было приглашение в дом, про ведьм каких-то, что пожирали падких на женские прелести мужчин, и ещё более жуткая жуть, но я быстро взял себя в руки. Да, Сабэль странная. Очень. Да, она знает или угадывает то, чего знать не должна, а угадать столько фактов про чужую жизнь попросту невозможно. Всё так.

Но она обещала сказать, кто угробил мою семью. А ради этого, спустя год разочарований и пустых надежд, я готов был на многое…

Парадная была темна, как каземат. То ли забавлялся кто, то ли проводка давно уже нуждалась в замене, но новые осветители дольше суток тут не работали. От мизерных окошек, что располагались даже не на каждом пролёте, почти не было толку, и жильцы давно свыклись. Большинство ходило с маленькими карманными фонариками. Я же как-то обходился — подниматься всего-то на второй этаж.

Как только мы вошли, нас обогнала тонкая высокая тень с тем самым карманным диодным фонариком.

— Добрый вечер! — прозвенела тень музыкальным голоском, и я узнал в ней Сашу, молоденькую совсем девушку с третьего этажа. Единственную, кто стабильно здоровалась со мной и была искренне приветлива весь этот чёрный-пречёрный год, в каком бы состоянии я ни пришёл домой.

— Добрый… — прохрипел я и, прочистив горло, решил поддержать разговор: — Всё на скрипке скрипишь?..

Но девушка уже не слышала, стукнув дверью этажом выше, точно над моей квартирой. Странная она, подумал я. Будто не от мира сего. Глядишь на неё, и кажется, что всё вокруг ненастоящее, серое всё и плоское, а она одна — нет. Она как бы… выпуклая. Цветная, что ли…

Сабэль, оказалось, видела в темноте, как кошка, чему я не очень-то удивился. Она молчала всё время, пока мы поднимались на второй этаж, а было это не быстро. Только когда я с минуту провозился у двери, гостья подала голос:

— Передумали?..

В вопросе было столько насмешки, что я чуть ключи не выронил! Ничего не ответив, я утроил усилия: дрянной замок никак не желал отпирать старинную дверь. Никогда такого не было! Словно бы сама квартира не хотела впускать в себя эту странную армянку…

Но я таки вышел из противостояния победителем.

— Вот тут вешалка. Тут можно присесть и разуться. Здесь туалет, если нужно. Вон там зал, — указал я в сторону гостиной, ничуть не заботясь, что за слово «зал», окажись Сабэль коренной петербурженкой, меня могут четвертовать на месте, кремировать тут же, а пепел смыть в унитаз под четверостишье Иосифа Бродского.

Под видом, что нужно поставить чаю, первым делом я прохромал на кухню, где быстренько налил себе водки и выпил. Вроде стало полегче. Распахнул форточку, ведущую внутрь «колодца», вечно заставленного не понять чьими машинами, и понял, что пророчество Сабэль вряд ли сбудется. По крайней мене, сегодня: на улице начинался снег «на радость» нашему неизменному дворнику-узбеку. А значит, мороз, наконец, отступал.

— О, вы любите живопись! — послышалось из глубины квартиры.

Я скривился, будто под рёбра, точно меж пятым и шестым, вошёл тонкий стальной штырь. И махнул из горла, ощущая пробуждение нехорошего жара внутри.

— Люблю…

— Что? Не расслышала…

— Люблю! — прокашлялся я.

Лена была просто великолепной художницей! Ей прочили выставки в разных галереях города по окончании композиции, вплоть до Эрмитажа, если то были не слухи. Я старался особо не лезть к ней во время работы над серией картин, не мешать. А на деле получилось так, что я просто-напросто не участвовал в её творческой жизни, сторонился её, чем, наверное, очень обижал супругу…

Вот ведь как бывает! Я, простой слесарь-жестянщик, человек без каких-либо талантов и особенностей, остался жить, а она, видная молодая художница — погибла. Да нет же никакой справедливости! Разве справедливо, что мой сын погиб потому, что я самолично заставил его пристегнуться, заботясь о безопасности?!

С чашкой чая к Сабэль я вышел только через несколько минут, когда бутылка опустела почти на треть.

— О, я буду не чай. Вы не против? — Сабэль мягко потянулась к стоящей на журнальном столике не откупоренной «Изабелле». Откуда вино-то? Она ж не несла вроде ничего. — Так кто, вы говорите, автор этих картин?

Я завозился с бутылкой и штопором, старательно не глядя на портреты по стенам. Никогда они мне не мешали. Даже в первые дни после её гибели. А сейчас почему-то взирали с укором.

— Моя жена.

— Елена?! Надо же! У неё талант!

Горлышко хрустнуло.

— Оу, ничего, ничего… так даже пикантней, — опять этот нехороший огонёк в светло-карих, почти ржавых глазах.

Я налил бокал почти доверху и с громким стуком поставил бутылку на столик. Взяв его, гостья поднялась и неспешно пошла вдоль стен, внимательно разглядывая портреты. Сабэль вышагивала бесшумно и красиво, держа спину не хуже русской императрицы. Не виляла зазывно бёдрами, хотя там было чем вилять, и не жеманничала. Но если в баре я глядел на Сабэль смело, не таясь, то сейчас сразу же отвёл глаза от её фигуры.

— Нет, так дело не пойдёт. Вам нужно выпить, — вдруг заключила она и скрылась на кухне.

Я проводил девушку взглядом, уже всерьёз думая, что она на самом деле какая-нибудь маньячка. Если так, всё сходилось: не известные никому факты из моей жизни, желание напоить, странный стеклянный взгляд иной раз… Но только вот я не был приучен бросать дела незавершёнными. Кем бы она ни оказалась, я услышу от неё обещанное.

Гостья вернулась с начатой бутылкой водки и сразу же налила полную стопку.

— Пейте! — безапелляционно заявила Сабэль. — Я понимаю, как это выглядит, но… Я вижу, что вы пока не готовы к тому, зачем мы здесь. Выпейте, прошу.

И я закинул горячительное в голодную пустоту внутри себя, ощущая, как та в ответ, теплея, набухая и пульсируя, стискивает горло привычными уже тоской и злобой. Но Сабэль всё ещё чего-то ждала, разглядывая моё лицо, словно один из портретов.

Тогда я налил и выпил ещё одну, не дожидаясь обслуживания.

— Я слушаю, — и эта стопка отправилась в пустоту.

Снегопад за окном как-то враз усилился. Белый мир зарябил, как от помех, и показалось, будто вот-вот пропадёт эта кривая картинка, и всё… изменится. Во дворе заистерил прерывистый автомобильный клаксон, послышалась родная речь Тамерлана — старый дворник Акбар отчитывал очередную умницу, бросившую свою машинёшку посреди и без того тесного дворика.

— Нет. Вы не готовы пока, — гостья закурила.

Один из портретов жены, казалось, согласно покивал.

— Сабэль, — выдохнул я, подбирая слова повежливей, — вы, кажется, хотели сказать, кто был за рулём той машины. Чего тянуть, ну? Я слушаю.

— Я хотела вам его показать.

— На картах, что ли?

— Нет, — качнула она медными локонами. — Выпейте ещё. Чего вы боитесь?..

Даже если она подсыпала чего-то в водку, то было уже поздно. С холода в тепло, да шестую почти подряд, да на старые дрожжи — я по её глазам понял, что необходимая кондиция, наконец, достигнута.

— Показывайте! — махнул я рукой, точно велел начинать кордебалет. Ещё немного, и меня разбил бы болезненный смех.

— Хорошо. Тогда смотрите, — Сабэль как-то уж больно легко отодвинула тяжёлый журнальный столик, что был меж нами, и уселась на стуле прямо напротив. — Видите? Он в этой комнате!

Тишина образовалась такая, что стал слышен шелест снежинок о стекло. Даже Акбар больше не ругался. И то ли злость накатила такая, то ли вправду рябь белого от снега мира втекла из-за окна в душную комнату…

— Вон, — указал я на дверь, медленно вставая.

— Смотрите, Константин, смотрите же!

— Пошла прочь… — голос мой просел, стал чужим совсем.

— Посмотри на него!! — рявкнула медная львица, и ноги мои подкосились — ржавчина в глазах Сабэль наползла на зрачки…

Презрение я ощутил кожей. Портреты незнакомых людей, что изо дня в день писала Лена, уставились на меня, как на испражняющегося в музее подонка. Они шептались меж собой, кидали друг другу многозначительные взгляды, полные солидарности в том, что я — не достоин. Не достоин был её, такой талантливой и красивой. Недостоин был сына. Семьи не достоин был — ведь вместо того, чтобы лезть в ледяную воду и пытаться спасти их, я в шоке стоял на набережной и курил незажжённую сигарету.

Где-то зарычала собака. Большая и злая псина. Огромная даже, потому как такой рык мог принадлежать только волкодаву-переростку на стероидах. Зверь был где-то здесь… Где-то рядом… Прямо в моей квартире…

— Вы… слышите?.. — непослушным языком промямлил я, ничего не понимая.

— Смотри! На! Него!

Противиться властному голосу Сабэль было уже невыносимо. И я посмотрел.

Он тоже зыркнул на меня. Маленькими глазками, запрятанными под выступающий лоб. Чёрненькими такими, кожа вокруг которых лоснилась от крема и пары косметических операций. Змеиный пиджак, как влитой, сидел на широких плечах, а его обладатель, казалось, насмехался надо мной, секунду назад смачно сплюнув на пол моей квартиры прямо со стены, где он висел в дешёвой некрашеной раме.

Я уже не слышал ничего, кроме звериного рыка. Голова кружилась, а пульсация вен больно отзывалась в голове, усиливая непонятную рябь перед глазами.

Закинув ногу на ногу, Сабэль пила вино с таким видом, будто ничего не произошло.

— Это какой-то фокус?.. Это наркотик, да? — странно растягивая слова, спросил я, но ответа удостоен не был. Да я и не хотел слышать никаких ответов! Я хотел только одного: стереть с моложавого лица лысого эту поганую ухмылочку! Ведь это был он! Тот хрен на «Тесле», что плевался с моста ровно в том месте, где мы слетели… Где… он нас… подрезал…

Подобно полночному цунами, рёв смёл всё. Никакая не псина это была. Это рычал и ревел я, не в силах двинуться и ничего перед собой не видя. Под кожей вздулись горячие вены, глаза зажгло, я был готов убить эту самодовольную сволочь прямо сейчас, сию же секунду. Голыми руками раскрошить рёбра, вывернуть суставы, утопить его в собственной поганой крови!

— Ты этого хочешь?

Оглушаемый боем сердца, я разлепил веки.

Ей будто кто стеклянные протезы вместо глаз вставил. Но вот Сабэль сморгнула, посмотрела на меня и улыбнулась этой своей снисходительной улыбкой. Блуза её вздымалась — пепельная, тонюсенькая. В нос било корицей, и нестерпимо захотелось ощутить ещё и коричный вкус…

Какой-то частью себя, древним и позабытым подсознанием, я понимал, что сейчас будет. И как бы в подтверждение тому портреты жены брезгливо отвернулись. Все, кроме одного, ухмылка которого становилась всё шире.

— Да. Хочу.

— Тогда я дам тебе такую возможность.

Она оскалилась — своенравная и надменная хищница. Одним движением скинула с себя блузу и оказалась верхом на мне, овеяв и опьянив собственным жаром и коричным ароматом.

Зверь действовал за меня. Я приподнялся и схватил её, позабыв про какую-то там нелепую боль. Пальцы утонули в мягких кудрях, я потянул их, заваливая медную голову набок. О да!.. Глаза её — ошалелые, горящие — смотрели на меня искоса и зло, ноздри раздулись, заалевшие губы раскрылись, показывая тонкий острый язык.

Я швырнул её лицом в диван и навалился, сбив ей дыхание своим весом. Юбка исчезла почти магически, как будто и не было её. Лифчик и трусики лопнули под моими пальцами, Сабэль рычала низко, совсем по-львиному.

— Да!..

Мир вспыхнул, когда я вошёл в неё. Я двигался небыстро, рывками, как не делал никогда. Я заломил ей руки и взял за волосы, о чём и помыслить раньше не мог. Я был другим. Становился другим. А из ржавых глаз, казалось, стекало жидкое пламя, которое зажигало всё вокруг: диван, паркет, одежду, стол и стулья, портреты и обои. Голодным пламенем вскоре взялась вся квартира.

Вся моя жизнь.

Глава 3

Когда я открыл глаза, то нисколько не удивился белизне вокруг. Даже успел усмехнуться: Сабэль всё-таки маньячка, а мне — конец. И где-то тут наверняка суровый ключник Пётр, за спиной которого врата, в которые мне уж точно не пройти. Но вместо апостола я увидел медсестру и…

Пожарного?

Мордастый мужик в брезентовой спецовке что-то подписывал, и меланхоличная медсестра, судя по всему, его явно утомила. Он слушал нехотя, кивал, подписывал, снова кивал и всё норовил ускользнуть. Когда бюрократия себя, наконец, исчерпала, пожарный шагнул ко мне, наклонился немного и доверительно выдал:

— Друг, завязывал бы бухать.

Он ушёл, оставив после себя стойкий запах гари и полную растерянность. Это что получается, вчерашним вечером я зажёг в прямом смысле? Но мне стало совсем не до шуток, когда следующими в палате оказались трое полицейских.

— Константин Родин? — заговорил самый маленький из них, юркий и неспокойный, похожий на постоянно готового взлететь воробья.

— Да, — услышал я собственный голос: другой какой-то, глубокий и чистый, без обычной хрипотцы.

— Родин Константин Николаевич? — уточнил он, то и дело глядя в свои записи. — Одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого?

Я кивнул и попробовал приподняться на руках, чтобы сесть на кровати поудобнее. И даже покривился по привычке — ведь подобное всегда отзывалось противным скрипом где-то в районе таза и долгой тупой болью, будто сустав ходил там насухо. Да только вот зря. Больно не было. Совсем.

— Что употребляли вчера? Водку? Много?

Я промычал что-то невнятное, немного растерявшись от такого вопроса. Какая им разница, что и сколько я вчера пил? Казалось бы, эти бравые ребята должны были явиться для того, чтобы хотя бы спустя год отрапортовать: так, мол, и так — появился подозреваемый, доказательства его причастности к аварии тоже есть. Ну, или хотя бы чтобы объяснить мне, наконец, по какой такой мифической причине не работали злосчастные камеры. А они пришли меня… допрашивать?

Но, видя их более чем серьёзные лица, я сдержал негодование и прислушался к себе.

Похмелья не чувствовалось вообще, хотя судя по тому, что в памяти осталась едва ли половина вчерашнего вечера, надрался я знатно. И вроде как даже отключился. Да, точно, не запомнил, как заснул. И Сабэль… изнасиловал? Да нет же. Она ж сама оседлала меня, точно!

— Ваша квартира сгорела, вас едва вынесли из огня, — протараторил «воробей», обескуражив меня напрочь.

— Как это — сгорела?

Я прочистил горло, не зная, что сказать. Посмотрел на служителей закона по очереди, но никто и не думал улыбаться. Ни чуточки. Всё было более чем серьёзно.

— Из-за тебя погибла девушка, — вдруг вклинился другой полицейский — уставший, мятый весь и небритый. — Погибла — ты понимаешь, алкаш? Задохнулась дымом во сне!

Я сглотнул и ещё поднялся на руках. Мысли пронеслись быстрые, скользкие, как стайка гольянов в ручье: молчать, ничего не подписывать, пока не пойму, что к чему. Ну не может же такого быть! Я ж ничего не сделал! Это всё чушь какая-то!

Хотя… Огонь! Да, был же огонь…

Третий полицейский молчал, скрестив на груди волосатые руки. Он был в тёмных очках, хоть солнце в палате и не слепило. Можно было подумать, что он надрался вчера похлеще моего, потому как даже не моргал, тупо уставившись в стену поверх моей головы.

— Чего шарами вращаешь? — «мятый» был зол, как три чёрта. — Короче, так. Ты загремишь под подписку, это я тебе как доктор говорю! Уяснил? Потом мы дождёмся результатов по причине возгорания. А вот тогда жди повестку. И сухари суши.

Я ничего не понимал. Решил было даже, что это какая-то ошибка, тупой розыгрыш, я не знаю… Меня обвиняют в поджоге собственной квартиры и гибели Сабэль, а моё тело не болит — вообще ни капельки! Ну не бывает же так! Не бы-ва-ет!

Сон?.. Это какой-то кошмар, что ли?..

Но если так, то заканчиваться он и не думал.

«Воробей» с «мятым» задали по очереди ещё несколько дежурных вопросов, на которые я отвечал на автомате. Все мои мысли были сейчас там, рядом с Сабэль, во вчерашнем вечере. Я помнил её голос, движения, помнил и то, что она показала мне. О да, это я запомнил здорово! Как видел перед собой полные укоризненных взглядов портреты жены! Помнил тот звериный секс и… стоп. Огонь из её глаз. Настоящий, живой!

Получается, что это она подожгла нас?! Хрень какая-то… Чушь! И пусть я прекрасно помнил, что это было на самом деле, в суде-то я что скажу? Что «девушке было настолько хорошо, что из глаз её посыпались искры, которые и послужили причиной возгорания»? Так, что ли? Бред… Надо выяснить, что случилось на самом деле. Выбраться из больницы и вернуться домой. Может, там найдётся что-то… что-нибудь…

— Не сопротивляйся, — вдруг сказал-выдохнул полицейский в очках, выдернув меня из раздумий.

— Да и не собирался…

— Будешь сопротивляться — пострадаешь. Будешь сопротивляться долго — пострадаешь не только ты. Это всё равно сильнее.

И вышел вслед за коллегами.

Ни с того ни с сего меня вдруг прямо потянуло с койки, аж дыхание перехватило. Второй постоялец палаты, тоже явно имеющий проблемы с алкоголем, и почище моих, валялся в отключке. Я встал, потрогал себя: лицо, грудь, плечи, руки-ноги. Цел. Ни одного ожога, даже самого маленького, разве что запах гари обосновался в носу да слюна вязкая, противная. Шагнул, расставив руки в стороны, готовый, если что, на них упасть. Ещё шагнул, ощущая себя младенцем, который только-только учится переставлять ноги.

И ничего. Боли не было вообще, и тазобедренный сустав больше не отзывался сухим противным костяным скрежетом. Это ж надо… Окрылённый позабытым ощущением свободы, я осторожно подпрыгнул на месте. Тоже ничего. Сердце зашлось от радости, я прыгнул ещё — у меня получалось, получалось!

— По-моему, вас не в то отделение определили… — прогнусавила невесть откуда взявшаяся в проёме медсестра.

— Просто, — я смутился и пожал плечами, — просто мне не больно.

— Очень. За вас. Рада. Итак, ни документов, ни полиса, денег тоже нет. Раз прыгаете, значит здоровы. Кислородные маски мы на вас расходовать не станем — на улице кислорода полно.

— Я свободен?

— Словно птица в небесах, — безразлично кивнула медсестра, но тут же преградила мне путь какой-то бумагой. — Подпись. Вот тут и тут. Нет, тут. Да, где «отказываюсь».

— А моя одежда?

— Мужчи-и-ина, вы были го-олый! — гнусаво урезонила она.

— Но я же не могу пойти по улице вот так! — указал я на больничную пижаму с ещё советским штампом.

— Я не знаю, что вы можете, а чего нет, — она развернулась полубоком, давая понять, что мне пора. — У меня пациенты!

Как это вышло, не понимаю. Почему я поступил именно так, откуда взял слова — тоже. Я положил руку ей на плечо, она дёрнулась, но вяло, а уже в следующую секунду смотрела на меня, как бандерлог на Каа.

— Одежду. По размеру. Быстро, — звук шёл откуда-то из грудной клетки, из самых её глубин. Там, где раньше я ощущал только сосущую пустоту, теперь что-то было, что-то поселилось. Сверкая из темноты глазами, оно рычало и скреблось — дикое, мстительное, но пока ещё тихое. Я ощутил дрожь женщины под пятернёй. Понимал, что могу на раз раздавить ей ключицу, и что… хочу этого. И это чувство мне очень не понравилось.

Спустя полчаса я шагал по снежному Питеру, медленно оттаивающему после двух недель лютых морозов. Сначала осторожно, не особо торопясь и соображая. Рука то и дело сама пыталась опереться на ненужный теперь костыль. Первую остановку я пропустил как бы случайно, подумал: почему бы не пройтись до следующей? Следующую проигнорировал уже сознательно. А потом ещё одну. Я всё ускорялся и ускорялся, и в итоге сам не заметил, как перешёл на бег.

Это было непередаваемо! Расчудесное ощущение свободы — полное владение собственным телом! Я, наверное, и впрямь был похож на беглого завсегдатая палаты номер шесть, который на бегу сдерживал рвущийся наружу громкий хохот.

Но вскоре улыбка стекла с моего раскрасневшегося лица.

Чёрные «ресницы» копоти тянулись от окон моей квартиры местами выше соседских — настолько сильный случился пожар. Всюду вокруг была причудливо застывшая вода, грязные кляксы и разводы по стенам ниже, мусор и въедливая вонь. Седанчик Сабэль тоже был тут — как всё, укрытый свежим снегом лишь поверху, стыдливо.

Ещё никогда это место, этот дом и тёмная парадная не отталкивали меня настолько. Даже год назад, сразу после аварии, не было так тошно смотреть на опустевшие окна. И дело тут даже не в пожаре, вовсе нет.

Меня физически тянуло прочь. Назад, куда-то вглубь города. Пока ещё не сильно, но я догадывался, что это только начало, что скоро вряд ли смогу этому противостоять. Да и нужно ли?

Теперь я чувствовал, где находится мужик змеином пиджаке! Каждую секунду! Знал, где он находится прямо сейчас! Странно, ведь это нисколько не пугало меня, будто это нормально — так, по идее, и должно быть, а всё, что было раньше, весь этот бесконечно длинный год, прожитый напополам с пустотой, всего лишь подходивший к концу кошмар.

Я похлопал по карманам в поисках портсигара, но вспомнил, что одет в чужие вещи, и чертыхнулся. Вместо сигарет нашёл небрежно смятые деньги и какую-то безвкусно свёрстанную визитку, пахнущую почему-то знакомыми травами, словно бы из детства. Руки тряслись, и курить хотелось страшно! Но куда сильнее — отвернуться и пойти прочь.

Нет, я должен войти… Должен!

Зачем? Войти, чтобы что?.. Тела Сабэль там нет, доказательств моей невиновности в случившемся — тоже. Какие тому могут быть доказательства? Зачем я вообще сюда явился? В таком пожаре наверняка не уцелело ничего…

И я бы поддался этой мистической тяге, что тащила меня прочь, если бы не услышал вдруг за спиной речь Акбара, нашего старого дворника, крывшего матом почему-то пожарных, мэрию и «того шайтана». Не желая быть застигнутым на месте преступления, я поднял воротник и всё же вбежал в парадную.

Квартиру опечатали предупредительной лентой, но запирать её было некому, да и не на что — с замком пожарные не церемонились. С верхней лестничной клетки почему-то тоже капала грязная вода, будто и там что-то горело. Убеждаться, так ли это, я не стал.

То ли петли от температуры повело, то ли смазка в них выкипела, но дверь едва поддалась. Шагнув внутрь, я непроизвольно задержал дыхание.

На первый взгляд, внутри выгорело всё. Диван по центру зала, на котором мы с Сабэль занялись сексом, превратился в бесформенную кучу с торчащими железками раскладного механизма, журнальный столик, шкафы, стулья — ничего этого попросту не было. Прихожая тоже пострадала сильно, из мебели тут остался обугленный комод да лопнувшее от высокой температуры зеркало над ним. Пожар пощадил только кухню, в угол которой жался белый старикан-холодильник, помнивший детьми ещё родителей Лены, наверное.

В центре зала я опустился на корточки. Что-то блеснуло в пепелище дивана, и я осторожно запустил туда руку. Удивительно, но это был портсигар: целый, как будто и не побывал в пожарище, притом не замарался даже, а внутри — бурая от крови сигарета. Одна, та самая. При том, что остальные превратились в пепел. Какого чёрта?..

Я поднялся, скользнул взглядом по стене, где ещё недавно висели работы Лены. И тут же поёжился, прямо-таки ощутив на себе презрительный взгляд незнакомцев с портретов. Всё. Сотни часов её работы, бессонные ночи и переживания — всё прахом! Хорошо хоть остальные картины она хранила в мастерской неподалёку от Сенной площади…

Когда перед глазами всплыло ухоженное лицо лысого в змеином пиджаке, я стиснул зубы. Это что получается, Лена знала этого урода?.. Но она же говорила, что не пишет с живых людей! Что все эти портреты — плод её воображения. Тогда как так вышло? Видела его где-то раньше? Наверное…

А вот как могла Сабэль подвести меня прямо к нему на Литейном мосту, я и думать не хотел. Она ведь именно это сделала! Устроила так, чтобы я вживую увидел его!

Неважно. Какой толк стоять тут и думать над этим? К чёрту всё! Теперь я найду его, где бы он ни был. И вот тогда он точно станет просто плодом воображения!

В прихожей я стёр с лопнувшего зеркала слой сажи и напоследок, как бы окончательно прощаясь с прошлой жизнью, заглянул в него. На миг почудилось, что за спиной копошится с кедами Ден, а Лена никак не может определиться с высотой шарфа, чтобы можно было прятать низ лица, как она делала всегда. Я обернулся, но увидел лишь чёрные стены.

Что теперь?.. Купить новый телефон?.. Да, наверное… Позвонить на работу, пусть не ждут. Надо к Митричу сходить — мужик он хороший, наверняка про всё уже слышал и денег на первое время займёт. Паспорт восстанавливать замучаешься…

Внезапно меня выгнуло, вены на шее вздулись — горячие, словно по ним устремился самый настоящий огонь!

Убить! Задушить гада его же раздвоенным языком — запихать ему в трахею! Вот что теперь!

Сущность внутри меня отозвалась скрежетом, низким рыком и какими-то щелчками. Я впился пальцами в обугленное дерево комода и приблизился к разбитому паутиной трещин зеркалу почти вплотную, пытаясь разглядеть в собственных глазах то, что там обосновалось.

Кто ты?.. Что ты такое, твою мать?!

В ответ — тишина. Я видел темноту внутри себя и мерцающие в ней, алчущие мести угольки. Но не в зеркале, нет. Просто — внутри. И я ощущал, что могу как бы войти, заглянуть под этот покров, для чего стоило просто закрыть глаза. Но из страха оставался на пороге.

Что бы это ни было, в его появлении виновна Сабэль. Именно оно, по мнению несчастной гадалки, должно помочь мне свершить справедливость. По коже побежали колкие мурашки, а во рту пересохло от медленно укрепляющейся мысли: внутри меня какая-то потусторонняя тварь. Настоящая, живая. Со своей, сука, волей. И разве это всё реально?..

Сбоку вдруг хрустнул обгорелый порог, заставив меня резко обернуться.

Высокий бледный мужик в дверях весь был перемазан сажей. Так запросто в нём было и не узнать соседа сверху, отца той приветливой дылды-скрипачки, Саши, что встретилась нам с Сабэль впотьмах в парадной. Он выглядел не уставшим даже, а измождённым, без сил опершись на дверной косяк. Видимо, он тоже помогал тушить…

— Как вы нашли нас? — голос его, сухой и стылый, походил на сквозняк из заброшенного склепа. Какого-то чёрта, едва он раскрыл рот, волосы на моём затылке шевельнулись.

— Я… Мы… — слова застряли в горле. Что-то с ним было не так… Что-то в его облике пугало меня до чёртиков!

— Как вы нас нашли?! — рявкнул мужик совсем не по-человечески как-то. И я понял, почему не могу выдавить ни слова.

Руки его медленно росли. Становились неправдоподобно длинными, как в старом кино про чудовищное нечто. Лицо мужика оставалось вполне нормальным, да только вот выражение холодной ярости на нём делало его страшнее десятка выдуманных страшил.

— Никто не мог найти нас! Я предусмотрел всё!.. Я видел тысячи вариантов сотни раз! Отвечай: как вы нас нашли?!.

Я пятился, не в силах оторвать взгляд от волочащихся по полу рук. И раскрыл рот, скорее, чтобы закричать, чем ответить, но вмиг схлопотал хлёсткий удар в скулу. Сосед, какой-то длинный весь и вытянутый, чернее чёрта, надвигался на меня подобно самой смерти, а остекленевшие глаза его блестели холодной решимостью убивать. Он замахнулся ещё раз, но не ударил.

Не ударил и я, готовый драться до последнего. Сосед вдруг остановился и опустил руки, которые теперь медленно уменьшались до нормальных размеров. Его стеклянный взгляд схлынул, он отшагнул, покачнулся и сел под треснувшим, вычерненным копотью зеркалом в прихожей.

А я пытался поймать хоть сколько-нибудь кислорода, удушаемый ударами своего же сердца.

— Тебе же ничего не сказали… — просипел чудовищного вида сосед. — Ты ж не принадлежишь никакому роду, да?.. Или ты… Постой-постой… Ты — просто случайность. Слепой жестокий случай! Подо мной всё это время жил прирождённый! Вот почему я не увидел…

— Я… я не понимаю…

— Он не понимает!.. — надрывно рассмеялся мужик и шумно, с болью, сглотнул ком. — Конечно, ты не понимаешь! С хера ль тебе что-то понимать! Ты ж пуля теперь! Снаряд! Но я скажу тебе, чтоб ты понимал… Скажу! Эта сучка заразила тебя премерзкой сущностью — нхакалом! Как египетским триппером наградила, понимаешь! Ты же мстить хотел, дурак? Вот и будешь теперь мстить! Кто у тебя в отмеченных? Кого ты так ненавидишь, что впустил в себя эту погань?..

Он беззвучно рассмеялся — болезненно, ломая до жути гибкие руки. Чёрное лицо омывали слёзы, и казалось, что его волосы белели прямо на глазах. Глядя на него, я вдруг почувствовал какое-то смутное чувство вины, но за что — не ясно.

— Она ж не виновата была ни в чём! Это всё я! Я!.. — он посмотрел на меня с такой ненавистью, что стало холодно. — Не виновата! Я столько прятал её, столько укрывал… Она ни для кого не была опасна… Она ж на скрипке…

До меня доходило. Вот почему сверху тоже капала чёрная вода. Вот почему он весь перемазан сажей. Пожар по старым деревянным перекрытиям перекинулся и на их квартиру! О ней говорили полицейские: в пожаре погибла девушка, но это была не Сабэль! Господи, это ж добродушная скрипачка Саша задохнулась угарным газом!..

Я стоял и тупо смотрел на него, ища в голове хоть что-то, что можно сказать отцу в такой момент. И, дрожа от страха, нашёл единственное:

— Мне жаль…

— Мне тоже, — ледяным голосом произнёс он и резко встал.

Удара я даже не заметил. Кожу на лице как хлыстом рассекло, я инстинктивно закрылся, отшагнул, но тут же ощутил жжение в плече — вместо рук у него выросли самые настоящие бичи! Он наступал, постоянно разрезая ими провонявший гарью воздух, и бил, бил, бил меня хлёсткими ударами, от которых на раз лопалась кожа.

Тварь внутри зарычала, и я решил: вот оно — спасение. Попытался ответить, ударить, но не тут-то было! Тычок мой получился корявым и вялым, в нём не было и сотой доли той мощи, что я ощутил в больнице! Я тупо пятился, крича от боли, а по полу уже стелился пунктирный кровавый след…

Шаг, и вот уже кухня. Прямо под её окном — бетонный козырёк, а значит, лететь уже не два этажа. Ничего уже не видя, я развернулся и с криком сиганул, выбив хилую старенькую раму. Но сгруппироваться не успел, приземлился на бок, лишь чудом не угодив виском в бетон. Что-то громко хрустнуло в спине, тело прошило болью, и на мгновение я лицом к лицу столкнулся с той темнотой, под которую побоялся заглянуть минуту назад.

Собакоголовое существо с горящими червоточинами глаз внутри меня ощерилось и харкающе рассмеялось, стуча несколькими хвостами по выщербленному камню.

Очнулся я на бегу. Я весь превратился в бег.

Глава 4

Ноги сами несли меня сквозь серые каменные «колодцы» дворов, я то и дело наскакивал на машины, сшибал прохожих или падал сам. Красной прерывистой змейкой путь мой отмечала кровь. Мерещилось, что щупальцерукий доходяга бежит всего двумя дворами ниже, следуя точно по этой самой змейке, и мне не уйти от праведного отцовского гнева.

Силы покинули меня на набережной Мойки. Я перегнулся через перила, хрипя и свистя, точно у меня было пробито лёгкое. Кровь с рассечённой щеки рисовала на льду внизу гроздья рябины, а чужое чёрное пальто теперь всё было исполосовано. Я не знал, что делать. Не знал, что думать. Я вообще больше ничего не знал.

Кроме одного: лысого на чёрной «Тесле» я найду и придушу. И тогда всё это кончится. Только тогда.

Не обращая ни на кого внимания, я сел прямо на снег, спиной к перилам, и постарался успокоиться. Мимо сновали безразличные люди, машины шуршали шипами по брусчатке, выплёскивая на тротуар снег, слишком быстро размокший после двухнедельной стужи. Было холодно и сыро, меня беспрестанно трясло, правый глаз заливало почему-то не останавливающейся кровью, и ни один прохожий даже не подумал остановиться, чтобы помочь. Но это ничего, пусть. Главное, чтобы вокруг было как можно больше глаз, тогда никто не надумает отращивать руки до пола или ещё как-нибудь трансформироваться.

— Эй, — окликнул меня кто-то.

Это был бомж, просящий на набережной милостыню. Наверное, он принял меня за конкурента и решил покачать права на этот кусок рабочего пространства. Этого только не хватало! Прохожих здесь было предостаточно, среди них имелись и туристы. Да и выглядел я подходяще. Но всё оказалось совсем не так.

— На, — протянул он сложенную вчетверо картонку из-под какой-то бытовой техники. — А то жопу отморозишь.

— Спа… сибо, — выдавил я.

— Не, не так. Надо говорить «благодарю»! — со знанием дела поправил бомж и, хрюкнув, противно рассмеялся, усаживаясь обратно на свой кусок картона.

Снег шёл крупными хлопьями. Попадая на лицо, он остужал горячую кожу и вроде бы даже немного успокаивал мысли. Я высунул руку за перила, взял пригоршню почище и протёр лоб и щёки. Стараясь не задеть рану, задержал снег возле неё, надеясь остановить кровь. Рассечение наверняка глубокое, по-хорошему под иглу хирурга бы…

По-хорошему! Ха! Ни хрена уже не будет «по-хорошему»! Куда я вообще попал, черт подери? Как в другой мир провалился! Что это за тварь была вместо моего соседа?! Как его руки стали… такими? Зазеркалье какое-то…

От этой мысли из груди вырвался болезненный смех, и я закашлялся.

Внутри меня тоже обосновалось нечто чужеродное и живое. И оно почему-то не выручило, когда напал убитый горем отец долговязой Саши. Тварь только рычала беззубо, но не придала и сотой доли той силы, что я ощутил тогда, рядом с Сабэль, или когда «убеждал» медсестру дать мне одежду. Почему?

Будто отозвавшись, сущность рыкнула и поскребла по полу мысленного убежища. Одновременно я почувствовал толчок в спину, словно кто-то всё же пытался согнать меня с этого места. Огляделся — никого. Даже бомжу больше не было до меня дела.

«Что ты такое?» — мысленно спросил я, но в ответ услышал лишь тишину. И, долго не раздумывая, чтобы опять не сдрейфить, таки насмелился войти под покров темноты внутри самого себя.

Это был какой-то полуразрушенный храм. Покинутый давным-давно и позабытый. Деревянные стены потемнели и потрескались, а занозистый скрипучий пол местами порос чахлым блёклым мхом. Воздух заполняла пыль пополам с запахом пересушенных трав, призрачный свет лился откуда-то сверху, с потолка в виде разбитого на секции круга с выцветшим «солнцем» посередине. Я замер, задрав голову. Подобную конструкцию называли «небесами» — я как-то был в Карелии, на экскурсии по памятникам древнего деревянного зодчества.

Что б мне провалиться! Внутри моей башки существовал храм!

В самом центре, на каменном ступенчатом постаменте, в окружении света стояло оно: собакоподобное, в загнутых книзу иглах по горбатой спине, с торчащими строго вверх неподвижными ушами, как у египетского бога смерти. Три хвоста существа то скручивались туго, то снова расплетались, шевелясь отвратными остроконечными червями. У основания постамента светилось что-то наподобие таблички или даже экрана с надписями. Издали виднелось только:

«Нхакал первой ступени».

Я приблизился осторожно, глядя под ноги — расстояние между досками пола кое-где было прямо-таки опасно большим. Всё это время я ощущал себя во плоти, дышал и всё чувствовал. Был сам внутри себя же, как чёртова матрёшка! Поразительно…

Ещё более удивительными были надписи ниже:

«Талант 1–1. Постоя

...