Оглавление

1. Слово закона
2. Глава 1
   1. Сын вэяра
3. Глава 2
   1. Безымянный
4. Глава 3
   1. Загадай желание
5. Глава 4
   1. Точка невозврата
6. Глава 5
   1. Дверь
7. Глава 6
   1. Маленькое чудище
8. Глава 7
   1. Явь во плоти
9. Глава 8
   1. Охотничья семья
10. Глава 9
    1. Перспектива
11. Глава 10
    1. Закон есть закона
12. Глава 11
    1. Соблазнительный шанс
13. Глава 12
    1. Борец за лучшую жизнь
14. Глава 13
    1. Плата за доброту
15. Глава 14
    1. Нежданно-негаданно
16. Глава 15
    1. Буря
17. Глава 16
    1. Под маской слащавости
18. Глава 17
    1. Историческое событие
19. Глава 18
    1. Пути расходятся
20. Примечание
    1. Халлийский язык

Глава 1

Аль есть квинтэссенция магии. Частицы флюидами именуемые, необъяснимые и неотъемлемые, подвластные единицам единиц, хаотические по натуре своей и требующие неусыпного контроля. Толики Силы Божественной, одному Всевышнему ведомой, но до магов снизошедшие.

Выдержка из заметок Флюидиуса Кастара Первого «Подчиненье Силы». Приблизительно сотый год эры Близнецов.

Сын вэяра

Утренние лучи пробивались в щель меж бордовыми занавесками и били мальчишке в глаза. Он, прищурившись, приподнялся на кровати, мотнул головой и широко зевнул; бойко потер сонные, слипающиеся после дурной ночи глаза, привычно погладил многочисленные рваные шрамы на правом предплечье и подошел к зеркалу, что стояло у стены, справа от широкой кровати. Вид был воистину скверный: разбитое, примятое после сна лицо, глубокие синяки под глазами, опухшие веки. Мальчик наспех пригладил взъерошенные, непослушные темно-русые волосы, весь насыщенный теплый цвет которых — как шутила его мать — забрала с собой осень — пора, в которую он родился. Взял расческу и кое-как зачесал их назад, на лэрскую моду Ил Ганта. Оделся и спустился вниз.

Завтрак, как и ожидалось, был еще не готов, поэтому он отправился в сад. В воздухе безрадельно властвовал аромат белых, алых, красных, розовых и желтых роз. Узкая серая мощеная дорожка проскальзывала под аркой с цветущими лозами, тянулась вдоль многокрасочных цветов и пышных остриженных кустарников и вела к небольшому, обрамленному массивными отесанными камнями, пруду. У кромки пруда сидела девушка и лениво что-то бросала в воду, судя по всему, хлеб уткам. Все тревоги, принесенные ночью, мгновенно развеялись, когда мальчишка увидел это женское очертание с жесткими, но ровными светло-русыми волосами.

— Эй, Нария, — помахал он старшей сестре и быстрым шагом устремился к ней.

Девушка обернулась; он отчетливо уловил чудное преображение: ее проникновенный печальный взгляд засверкал радостью, а уродливые шрамы на щеках, рубцами переползающие на скулы и лоб, сжались под напором заботливой улыбки.

— Доброе утро, Оренчик. Как спалось?

— Неважно, если честно. — Орен присел рядом с сестрой, отломал ломоть хлеба и бросил в пруд; на него тут же, плескаясь и крякая, накинулся выводок утят во главе с мамой-уткой. — Всю ночь кошмары мучали. Зря ты вчера на День Огня не ходила — весь Даламор на ушах стоял. Ну и мы с ребятами собирались на ярмарку на Менестрельскую площадь сходить — там огненные сласти продавали, вкусности всякие, безделушки, ну и эти были… как их?.. факилы… факиры… факулы… короче, мужики полуголые факелами жонглировали и огнем дышали, мол, люди, а магией владеют. Самозванцы те еще! Ну, условились мы у Северных ворот собраться. А Нил, представляешь, в юбке пришел! Говорит, мол, в таких все… эти… ну, барды, в общем, в Халлии ходят.

— Илинис. Созидатели, мыслители, — с улыбкой поправила Нария. — Это не юбки, а килты.

— Да-да, так он юбчонку свою и называл. До слез вчера с этого ухахатывались. А потом Андор приперся… с коробочкой какой-то. И Нилу отдал, говорит, мол, подарок тебе, у кровати поставишь, будешь любоваться на ночь. Открывает, значит, Нил подарок и всем нам показывает. А знаешь, что внутри было?

— Что?

— Кошачья голова! Отрубленная, облепленная мухами, черная маленькая голова… И глазик был один приоткрыт — а там гной мерзкий, засохший. Вот кот этот ко мне всю ночь и наведывался.

Нария ласково прижала Орена к груди. В ее объятьях он, казалось, изолировался от всего мира: так и сейчас, когда рассказанная им история вновь породила непонятное волнение, дурные воспоминания кошмаров, заботливые руки сестры улетучили все тревоги.

— Дети жестоки, братик, к сожалению, очень жестоки. Главное, что ты-то у меня не такой, — приговаривала Нария, заботливо поглаживая его по голове.

— А знаешь, что сделал Нил?

— М?

Орен немного отстранился от объятий, заглянул сестре в лицо — самое прекрасное и доброе лицо в мире! — и шрамов он совсем не замечал — ожидая получить в награду самую милую улыбку на всем белом свете.

— Он вежливо поблагодарил Андора за подарок. Закрыл коробку и похоронил кота… голову в смысле, прямо с коробкой вместе. И сказал: «Молодец, Андор, на гробик не поскупился». Даже службу провел за упокой как для человека.

Он получил, чего хотел. Нария улыбнулась так, как любил Орен более всего — снисходительно, добродушно, любяще. Непроизвольно он и сам засиял улыбкой.

— Лэр Орениус и… вы, завтрак готов! — бесстыдный звонкий оклик прервал беседу.

Низкорослая служанка с темными одеревенелыми волосами, чье лицо усыпали угри, стояла у террасы и спесиво улыбалась.

— Что значит «вы»? Пусть она и не лэрэса… Как ты обращаешься к госпоже Нарии?! — решительно подскочил Орен и сжал кулаки.

Юношеская злость играла в нем всякий раз, когда служанка — пусть и лэрэса — обращалась с высокомерием к сестре, которое, без сомнений, переняла от его матери.

— Лэр Клаунерис и лэрэса Дариния с вашим братом уже в обеденной — все ждут вас… только вас, — язвительно бросила служанка и отвернулась, направилась в дом.

— Я тебя не отпускал! — топнул Орен.

— Тише, братик, тише, — встала Нария и легонько помяла ему плечо. — Не нужно этого, будь мудрее. Пойдем лучше к столу, там и правда, должно быть, все заждались.

В просторной обеденной с раздвинутыми кремовыми занавесками на широких окнах, выходящих на восток, так, чтобы утреннее солнце освещало трапезу, за столом, накрытым белой скатертью, изящно сервированным разнообразными блюдами, уже сидели отец и мать Орена. Клаунерис Хоулс, нахмурив густые светлые брови, сосредоточенно изучал какие-то бумаги. Дариния качала на руках Клаунериса Младшего — трехмесячного младенца, завернутого в белые пеленки.

— Ч-ч-ч-ч, ч-ч-ч, будущие лэры не плачут. Ты чего плачешь? Не плачь. — Качала на руках ребенка она. Растрепанные русые, еще более светлые, чем у Нарии волосы, падали младенцу на лицо. — Ч-ч-ч. А, вот и вы! Явились наконец-таки. Сколько вас можно ждать? Сколько раз тебе можно говорить? Проснулся — иди за стол и жди завтрак. Нечего с людьми по садам якшаться!

Отец даже не поднял взгляда.

Усевшись за стол, Орен злостно сжал вилку.

— Прошу прощения, лэрэса мать, это я виновата, — склонив голову, робко оправдывалась Нария. — Я задержала…

— Конечно ты. Кто ж еще? Ты почему не помогала на кухне, как я тебе велела уже тысячу раз?! — Клаунерис Младший пронзительно заревел. — Видишь, что ты наделала?! Своим присутствием ты растревожила нашего будущего лэра! Садись есть, пока я не передумала и не отправила тебе в харчевню.

— Да, лэрэса мать, — покорно проговорила Нария и уместилась между Ореном и Даринией. — Прошу прощения.

— Как мне твои прошения дороги! Лэрэса Тира, девочка моя, возьми ребенка, иди в опочивальню, успокой его, накорми, попробуй. Только смотри — своим молоком, и никого из людишек даже на чих к нему не подпускай! — Дариния вручила младенца служанке, стоявшей рядом. Тира, отдав поклон, поспешила удалиться. — Почему лэрэса в нашей Империи должна прислуживать человеку? — Мать свирепела, ее суровый женский говор переходил на крик. — Неблагодарное отродье! Мы вырастили, воспитали тебя, платим за твой университет, а ты что делаешь?! Отвлекаешь брата от становления великим лэром? На трапезу тебя, видишь ли, лэрэса Тира должна приглашать! Сама не соизволишь явиться! Будешь драных птиц разглядывать! Клаунерис, сколько раз я тебе говорила, надо потравить или перебить этих сраных уток! Весь пруд загадили.

Орен взглянул на сестру: его сердце кольнуло от вида ее подавленных черточек лица, вида розовеющих белых шрамов, — глядя на прекрасные, налившиеся влагой глаза, у него самого наворачивались слезы. Его затрясло изнутри, в глазах помутилось, зубы сжались. Он резко отшвырнул вилку — та звякнула, отскочив от стола, и упала на пол. Горничная незамедлительно подняла ее.

— Замолчи! Заткнись! Заткнись! — в исступлении подорвался Орен. — Не смей ее обвинять!

Разразился скандал. Дариния зашлась отборной бранью, опрокинула стул, заметалась по обеденной, проклиная всех людей без исключения и размахивая руками; скинула золотые и серебряные миски, блюдца и кубки со стеллажей.

— Клаунерис, посмотри на своего сына, посмотри! Он снюхался с ней, понимаешь, снюхался! Чего ты молчишь?! Снова молчишь и молчишь! Язык проглотил?! Ты хочешь, чтоб твоего сына за кровосмешение судили? — рыдая, визжала она и в безумстве трясла мужа.

Клаунерис спокойно встал, отстранился от Даринии и, даже не удостоив взглядом ни жену, ни детей, молча ушел с кипой бумаг в руке.

— А ты, сынок, что ты с ней возишься? Заразу хочешь подхватить? — Дариния склонилась над ним.

— Ты себя слышишь?! — заорал в ответ Орен ей прямо в лицо. — Какую в бездну заразу?!

— О-о-о, ненаглядный мой, — обняла его Дариния и принялась судорожно поглаживать по затылку. — То очень, очень опасная болезнь. Она лишает магов их Силы. Ты думаешь, почему у меня и твоего папы, лэра и лэрэсы, родился обычный человечек? Я подхватила эту хворь, когда вынашивала твою сестру, — я чувствовала, как она высасывает мою Силу. Даже простейшее заклинание сотворить не могла! И все врачеватели были бессильны. Я ночами молилась Творцу, дабы хваробу ту отвел от меня. И Всевышний услышал! Дал мне силы родить ее раньше срока.

— Лэрэса… мама, часто у двух магов рождаются дети не маги, нет такой болезни, — робко запротестовала Нария, потупив взор.

Мать резко выпрямилась. Подлетела к дочери. Звук сильного хлопка сотряс воздух. Нария схватилась за щеку и, усердно дыша, выбежала из обеденной.

Орен с отупением смотрел на мать. Его трясло; разум был облачен в мантию ярости, парализующую, безутешную, при которой невозможно ни крикнуть, ни пошевелиться, ни соображать. В ту самую минуту ему хотелось сжечь дотла этот дом вместе с чокнутой матерью, зарвавшейся служанкой и черствым отцом, но еще больше он желал броситься к сестре, прижать ее к груди, как всегда прижимала его она, и успокоить. Однако все это было недостижимым — реальным оставался лишь яд ненависти, растекающийся по крови.

Выкрикнув несвязную брань, Орен спешно выбежал из дома.

И пусть до полуденных занятий оставалось еще много времени, в школу он шагал быстро, раздраженно, бубнил под нос что-то нечленораздельное. Путь его лежал через Лэрский квартал: по широкой, выложенной брусчаткой дороге с тянущимися вдоль водостоками, меж разномастных, пышущих роскошью особняков, цветников под окнами, застекленными почитай прозрачными стеклами, между облицованных разнообразными изразцами заборов, масляных фонарей, вездесущих стражников, при виде Орена принимающих гордую осанку.

В аллее, усаженной барбарисом, пятилистником, вереском, бересклетом и дьявол знает чем еще, он наткнулся на пухлую женщину с прической как у барашка, без зазрений совести набирающую маленький букет из голубых, белых и желтых пятилистников. Увлеченная своим занятием, она, казалось, не заметила Орена. Пухлую лэрэсу звали Тамарией Лэнгор; она служила в городской канцелярии. Впрочем, Орен плохо представлял суть ее службы, ибо постоянно встречал лэрэсу то бесцельно слоняющейся по парку, то трудящейся в собственном саду, то дремлющей на лавочке у ратуши, а то и вовсе выходящей из городских ворот, ведущих во внешнее кольцо, во главе шествия носильщиков со всяким барахлом. Когда-то она частенько заглядывала к ним в гости, пока однажды Дариния не окатила ее вином и не вышвырнула за волосы из дома — один из немногих случаев, когда Орен неподдельно радовался сумасбродности матери. Он не понаслышке знал о назойливости Тамарии и ее способности осыпать банальными вопросами, на которые уже тысячу раз слышала ответы, так что попытался незаметно ее обойти.

— Здравствуй-здравствуй, молодой лэр! — выпрямилась она и воскликнула как раз в тот момент, когда Орен проходил за ее спиной.

— Здрасте, — обреченно сказал Орен. — Да я-то не лэр еще…

— А, да-да-да, точно-точно. А когда у тебя выпускные экзамены? Ты ж уж скоро выпускаешься, да? — протараторила она и сунула нос, напоминающий вытянутую картофелину, в разноцветный букетик.

При всем желании Орен не сумел бы сосчитать, сколько раз он уже отвечал ей на этот вопрос.

— Зимой…

— Да-да, точно, зимой! Куда дальше учиться пойдешь? В нашу академию, или в другой город поедешь? Иди в нашу, не пожалеешь. В Даламоре лучшая кафедра лечебной магии во всем Ил Ганте! Я знаю, о чем говорю, сама там училась. А если дополнительной специализацией водную стихию выберешь, так вообще хорошо! Я б тебя сама и поднатаскала.

— Спасибо, — пытаясь скрыть раздражение, улыбнулся Орен, глядя куда-то в сторону. — Да я еще как-то и не думал.

— Напрасно, напрасно. Надо уже сейчас задумываться, а то потом все места позанимают — локти кусать будешь! У нас тут приезжих, что тех беженцев в Кор Тане, — кучу академий в Ил Ганте им понастроили — поступай не хочу! Так нет же, все в столицу прутся! А потом мы удивляемся, почему при низкой рождаемости магов в Даламоре учебных мест не хватает, почему, прости Боженька, улицы в верхнем кольце зассаны. Ты-то, поди, не видишь, дрыхнешь, а на улицах приходится целому легиону дворников орудовать, чтоб мы по чистым дорожкам ходили. А волокиты мне бумажной сколько от этого… ты бы знал! Ну ладно, не буду загружать, тебе сейчас об учебе надо думать. — Тамария затянула носом букет. — Ах, прелесть какая! — И ткнула его под нос Орену. — На вот, понюхай. Божественный аромат! Надо пятилистниками свой сад засадить. Вместо флоксов посажу, да! А то что-то совсем увяли.

Орен чихнул от слишком душистого аромата цветов.

— Будь здоров! — незамедлительно последовало от лэрэсы. — Утренний чих — к доброму дню. Да ты не раскисай, твой папа тебя обязательно пристроит в академию, кто ж вэяру Даламора откажет? А там, глядишь, и в университет надумаешь пойти, наукой какой заняться. Кстати, как он там? Хорошо себя чувствует? Давненько я его что-то в ратуше не встречала.

— Да нормально все. Он просто это… занят.

— Понимаю-понимаю, он — лэр важный, дел невпроворот. Дела государственные решает, да?

— Понятия не…

— Ну и пусть, пусть. Ты не отвлекай его. А за городом мы уж проследим, — улыбнулась она так сладко, будто ее округлые щеки сейчас расплавятся. — А как сестра? Как братик?

— Да нормально. Завтракают. Наверное.

— Ага, ага. А ты чего в такую рань слоняешься без дела? О, пойдем, поможешь мне. Там надо…

— Извините, лэрэса Тамария, я сейчас никак. Спешу очень. В школу надо.

— Так у вас же занятия в полдень! — вскинула брови она. — Или нынче раньше сделали, а мой обалдуй дурит меня? Не спит допоздна, а потом впопыхах в школу летит, даже поесть толком не успевает. Ух, я ему покажу!

— Да не, это мне там… дополнительно надо… Ну…

— А, ну понятно, понятно. Занятия дополнительные. Ах, какой молодец! Не то что мой… Правильно! Ученье — свет. Ну, беги, беги. Набирайся знаний.

Орен спешно попрощался с лэрэсой и быстро зашагал. Но, уже выйдя к парку, замедлил шаг — не спешил. Нарочито брел окольными путями, под покровом ветвей размашистых ив и ясеней; послушал, как две крохотные птицы в кустах перебрасывались чириканьями, точно соревнуясь в красоте голоса, поиграл в гляделки с жующей белкой, но стоило ему сделать шаг вперед, как она тут же скрылась в кроне молодого кедра, смочил горло водой из небольшого каменного фонтанчика и даже успел посидеть на скамейке.

Из парка по узкой, потрескавшейся каменной тропинке вышел на мостовую, пропустил трех всадников, сломя голову несущихся куда-то, невзирая на запрет передвижения галопом в городе, и очутился на выложенной мозаикой площади. Ее он миновал быстро, не обращая внимания ни на громоздкую серую ратушу, ни на белоснежную мраморную скульптуру высокорослого Этариуса и маленьких людей, упавших ниц вокруг него, ни на выстриженные в форме овала редкие деревья, ни на снующих лэров, лэрэс и богатейших и влиятельнейших людей Даламора, у которых был доступ во внутреннее кольцо, — такие, в отличие от магов, всегда были увешаны целыми фунтами всяческих драгоценностей и порою вычурно разодетые. Лишь мимоходом кивнул осыпавшему его лестью низкорослому смотрителю филиала банка Караптула во внутреннем кольце; вечно мрачному председателю судейской коллегии Даламора, пожелавшему здоровья и процветания роду Хоулсов; и еще какой-то бабульке, которая любезно поприветствовала его, но ее саму он видел впервые.

Пройдя через тесную улочку имени лэра Варизимиуса Ракийского — старшего координатора «Детей Ронснериуса» (второй легион), посмертно получившего звание героя Ил Ганта, — Орен попал в образовательный квартал. Состоял он из двух маленьких как бы городков. Тот, что побольше, принадлежал академии магии Иллионора Нартин; но Орен направился к более мелкому, школьному городку Пилиции Нартин.

Школу для магов Орен всегда посещал с большой радостью — это была его отрада, то единственное место, где он мог окунуться в водоем беззаботности и знаний, школьных интриг а-ля «она вчера встретилась с ним у пруда» и практических магических искусств, естественно, не забывая в обязательном порядке молитвенно поблагодарить Творца перед каждым уроком, как требовал того школьный устав.

Он заскочил в школьный трактир, дабы унять мольбы урчащего желудка — благо школяров кормили бесплатно. Заглянул в дом ожиданий — просторное здание, разделенное на комнату отдыха с мягкими диванами, зал самоподготовки с множеством деревянных столов и стульев, нужник, небольшую библиотеку и служебное помещение.

До начала занятий, судя по положению солнца, оставалось не меньше двух часов, это же подтверждали башенка с часами посреди школьного городка; Орен подумал, что неплохо бы чем-то себя занять. Пробежался по комнатам дома ожиданий — все они ожидаемо пустовали, — «надо бы по теоретический магии подготовиться», — заглянул в библиотеку. — В нос сразу ударил стойкий книжный аромат. — Неизменно ворчливую старую лэрэсу сменила молодая и энергичная, энергичная настолько, что ее рабочее место практически всегда пустовало. Тем не менее Орену повезло, и он застал ее погруженной в какую-то книжку с ярким расписным переплетом.

Массивный фолиант с глухим шлепком рухнул на деревянную стойку. Он сильно уступал в привлекательности цветистой книге в руках библиотекарши — пожелтевшие шершавые страницы, скупой коричневый кожаный переплет, еле видимая выгравированная надпись «Теория магии. Том III. Флюиды-проводники. Схемы построения магических конструкций», — от книги прямо-таки веяло скукой и сонливостью. Орен пожал плечами и, закинув фолиант под мышку, скользнул в комнату отдыха. Развалился поудобнее на диване, раскрыл книгу и принялся изучать.

Впрочем, дальше второй главы Орен не осилил — и уже сладко подремывал, запрокинув голову на спинку дивана.

Время занятий подошло к концу. Солнце уже слезло с небесного трона в зените, но стояло все еще высоко, ласкало Даламор теплом. Немногочисленные ученики, досидевшие до конца занятий, создавали гомон целой ватаги протестующих и радостно разбегались по своим делам. Выйдя с территории школьного городка, у высоких деревянных, настежь отворенных ворот остановилась компания из четырех мальчишек. На гладкой печально-серой стене какой-то доброжелатель мелом оставил лестный отзыв о состоянии женской половой части некой Тарсении.

Среди Нилиуса — пухлого рыжего паренька, чье лицо усыпали веснушки, — сутулого низкорослого Карила, — даже рядом с Андором — черноволосым величавым, с гордым прищуром мальчуганом, — Орен ощущал себя легко и развязно.

— Ну что, Трубадур, давай, предлагай, куда сегодня пойдем, — приглаживая назад шелковистую шевелюру, потребовал Андор.

В ответ Нилиус молча пожал плечами, и без того нескладный, выглядевший совсем уж толстым на фоне ребят.

— Трубадур-самодур, снял штаны, пошел в Халур, — сверкая зубной желтизной, визгливо смеялся Карил.

Андор ехидно ухмыльнулся и тут же повернулся к нему.

— А ты чего хохочешь, заморыш? Это ж тебя отец на охоту прошлой седмицей брал?

— Да не на охоту мы… — опустив взгляд, замялся Карил.

— На охоту, на охоту, зверушек лесных просто так убивать! — присоединился Нил.

— Твой отец — любитель поохотиться. Это всем известно, — постукивая Карила кулаком по плечу, упрекал Андор. — Прям как грязный человечишка. Небось, в домике охотничьем жили, а? На сене блошливом спали. Или вообще со свиньями валялись? А? Ха-х. Ты хоть свинушку оприходовал какую? Или отец всех загреб, а тебе ничего не оставил?

— Никого я не приходовал! — несмело воскликнул Карил.

— Поори мне еще! — пригрозил кулаком Андор. — А-а-а-а! Точно! Какие свинушку, что это я? Папаня ж твой с людишками якшается, да служанок в постель прёт.

— Никого он не прёт!

— Как это так не прёт?! Мне о том брат старший как-то взболтнул. Ты что, сучий сын, хочешь сказать, что мой брат врать будет? А?! — Андор толкнул Карила, — тот пошатнулся, но устоял на ногах.

— Да не, ну как бы не врет и… И это.

— Прёт, значит? Сам сказал! Ха! Прёт, прёт! — в голос засмеялся Андор. — А… Что это я? На кой ему служанки-то? У тебя ж мать — человечишка обычный. Ха-х!

Перед глазами Орена возникла утренняя картина, в памяти всплыла рыдающая Нария; и нечто укоризненно кольнуло внутри.

— Хватит, Андор, отстань от него.

— Ой, какой песик, — посмотрел Аднор под ноги Орену.

Орен в испуге отскочил. Ребята дико захохотали, только Нил сочувствующе улыбался.

«Идиот. За столько времени так и не привык к этому…”, — упрекнул себя Орен и грустно потер закрытые длинным рукавом шрамы.

— Ладно, — выдохнул Андор и обтер заслезившиеся от смеха глаза. — Тухло тут, ловить нечего. Пошлите в нижнее кольцо — уж там, чем заняться всегда найдется.

Внешнее кольцо Даламора — или, как его шутливо окрестили, «Округ вони», хоть вонь и стояла только в портовом квартале да на нищебродских улицах без клоаки и водоснабжения акведуками — занимало большую часть города и, как в любом другом крупном городе, было отделено от внутреннего высокими каменными стенами.

Компания мальчишек забрела в широкий переулок Трех Ягнят, названный в честь харчевни, разместившейся на углу. Грунтовая дорога кишела выбоинами. Из закоулков слабый ветерок доносил смрад нечистот. Мальчикам навстречу шагали нескончаемые угрюмые лица; украдкой озирая их скромные, но богатые одеяния, люди прятали взгляд, шоркали и ускорялись. У харчевни, пошатываясь, стояла страховидная труженица интимного фронта; неровно вырезанное декольте по самые розовые выпуклости обнажало ее обвислый бюст. Где-то за одноэтажными домами потусторонним криком надрывалась кошка.

Незамысловатые, ласкающие слух мелодии струн доносились из широкой улицы справа.

Мальчишки двинулись к источнику звука и набрели на ветхого мужичка, с курчавой темно-пепельной бородой и густыми, грязными волосами. Сидел он на маленьком табурете и перебирал тонкими пальцами струны лежащих на коленях гуслей. Его сморщенные веки были захлопнуты. Облизав обветренные губы, мужчина зашелся песней.

«Эх, лиха́ девица в поле,

Вскачь несли ее ветра.

Красива́ была собою

И давала всем зазря…»

Впрочем, лучше бы он этого не делал — голос его звучал аляповато, со срывами.

Услышав пение, вкушавшая мелодию гуслей задолго до прихода мальчиков, сгорбленная пожилая женщина подошла к менестрелю и бросила пару грошей в тряпочный мешочек у его ног, после чего засеменила прочь.

— Давайте его камнями закидаем, — нетерпеливо предложил Карил, с ожиданием поглядывая на остальных.

— Камнями? — скривился Андор. — А давай еще дерьмом обмажемся и в эту вонь переселимся. Ты от своей матери таких замашек понабрался? Шуруй-ка с такими мыслишками к барду этому недоделанному, подпевай. На днях бывал у меня такой оборванец дома, правда, тот поприличнее одет был, и без бороды, и на лютне играл. Отец вечно нанимает всякий сброд, чтоб не в тиши ужинать.

— Везет, у тебя хотя бы музыканты дома бывают… — вздохнул Орен.

— Ой, а что, вэяру Даламора такие оборванцы не по карману? — язвительно процедил Андор. Карил поддержал шутку визгливым смешком. — Так недоумок тот решил пошутить — поэму «Страшилище-лэрэса» исполнить. Отец тоже в ответ пошутил. Раскалил струны лютни докрасна и заставил эту же мелодию играть да припеваючи. Вот умора была!

— Да уж, обхохочешься, — неодобрительно бросил Орен, высматривая пробегающих вдали бродячих собак, коих не счесть водилось в бедных районах.

На удивление остальных — даже Орен изумленно поднял бровь — Нил подошел к менестрелю и бросил тому целых четыре тригроша (!). Менестрель даже оторвался от струн и отвесил, явно с трудом, поклоны своему благодетелю.

— Брата по разуму встретил? — фыркнул Андор.

Нил ответил без улыбки, спокойно и размеренно:

— В Халлии, между прочим, илинис — отдельная каста. Их труд уважают, как и всех остальных.

— Ну так и езжай в свою Халлию, расхаживай в юбчонке по улицам словно шут и дуй в трубу, а здесь… Ба!.. поглядите-ка! — указал пальцем Андор куда-то в сторону. — Вот я и нашел нам веселье.

Мальчишки, включая Орена, разом обернулись. Шагах в пятидесяти от них задорно бегали две девчонки, примерно их возраста, вокруг сидящего на земле парня; эта странная игра была Орену неизвестна, — да и на кой будущему лэру знать, во что играют людские дети?

— Вчера, как вы по домам разбежались, я знатно повеселился с одной из таких простушек, — гордо положив руки на пояс, похвалился Андор. — Непередаваемо! Говорю вам, парни, вы обязана это попробовать!

— Она хоть не против была? — улыбнулся — сам не зная от чего — Орен.

— Да какая разница? Против-не-против. Это ж людишки — они созданы, чтоб уважать и ублажать нас!

— Вообще-то, если подумать, мы им обязаны большим, чем они нам, — тихо возразил Нил. — И обязаны они, как завещал Этириус, лишь содействовать нам в поддержании мировой гармонии, а это… это совсем не та поддержка.

— Ты-то гармонию будешь поддерживать? Ты можешь поддерживать гармонию только внутри своего брюха, — рассмеялся Андор и слегка толкнул кулаком живот Нила.

— Лучше быть полным внутри, чем полым, — скупо заметил тот.

Орен в растерянности взглянул на Андора, ожидая, что сейчас начнется ссора. Но тот, похоже, пропустил язву мимо ушей, — и школяру понятно: эти девчонки увлекли его не на шутку. Он подошел к Орену и положил пятерню ему на плечо. Указывая пальцем на согнувшуюся от отдышки девчонку с распущенными волосами глубокого сумеречного цвета, он негромко проговорил:

— Я возьму эту. Ты — каштанку ту. С Нилом все понятно — он бесполый, а Карилу достанется этот убогий, который сидит.

Орена пробило на улыбку. Нет, он не верил, что действительно сейчас что-то будет — так, фантазии, отроческое хвастовство; но фантазии сладкие…

— Не люблю я мальчиков! Ну, то есть люблю, но не в этом смысле, — возразил Карил.

— Если я скажу, и собак полюбишь, — усмехнулся Андор, задорно постукивая по плечу Орена.

Орен шагал рядом с Андором, Нил и Карил плелись сзади, — они подошли к веселящейся компании. Девочки затихли, переглянулись между собой; поднявшийся на ноги парень, который оказался куда старше, чем казался на расстоянии, куда выше и широкоплечее, одарил мальчишек оценивающим взглядом. Взгляд тот, впрочем, выдавал в нем человека не шибко большого ума.

— Веселимся, да? — начал Андор, глядя на темноволосую девочку. — Тебя как зовут?

— Тебе-то что? — с хрустом разминая кулаки, выступил вперед парень. — Мы вас не звали, так что шуруйте-ка отседова подобру-поздорову.

— Подобру-поздорову? Ха-х! — Андор локтем подначивал Орена. — Слыхал, что говорит? Подобру-поздорову… Людишки… Ладно, — внезапно посерьёзнел он, — будь по-вашему. Плевать я хотел на ваши имена. Ты. И ты. — Поочередно указал он пальцем на девочек. — Щас идете с нами. А ты подобру-поздорову валишь отсюда так быстро, чтоб я не успел даже плюнуть в твою сторону.

Едва юноша сделал шаг вперед, как с ладони Андора вырвался силовой импульс и ударил парня в грудь. Тот отлетел на добрых полторы сажени и упал на спину; повернулся на бок, скорчился, обхватил руками грудь и усердно захрипел. Что-то тревожное обуяло Орена, он исподлобья взглянул на молодого глухого и слепого стражника, стоявшего дальше по улице, шагах в двадцати от них.

Каштанка сорвалась с места и в мгновение ока скрылась в переулках.

— На месте замерла, тварь! — рявкнул Андор темноволосой девочке, собравшейся последовать примеру подруги.

Она замерла с выражением лица, точно увидела саму смерть. Парень, болезненно кряхтя, поднялся и побежал прочь, согбенный и обхвативший грудь. Стражник, увидевший, что на него смотрит Орен, тут же отвернул голову.

— Ко мне подошла! — скомандовал Андор. — Быстро, я сказал!

Девочка, видимо онемевшая от ужаса, не сдвинулась с места.

— Да хватит, Андор, — нервно сказал Орен. — Ты же видишь, не хочет она. Не надо этого.

Но Андор оказался глух. Нил сзади буркнул что-то невнятное — и на него он среагировал сразу:

— Закрой свою пасть, ни то я сам тебе ее закрою! — обернувшись к Нилу, крикнул Андор и широкими шагами подлетел к девочке. — Ты тупая или глухая?! Или я что, тебя еще уламывать должен?! — Он крепко сжал ее руку и потащил за собой. — Вкрай распоясались людишки.

Но девочка вырывалась, упиралась, кричала. Между ней и Андором завязалась нешуточная борьба. Орен хотел было вмешаться, но опоздал — смачная пощечина осадила Андора. Его всего затрясло, из уст вырывалось нечто косноязычное, отрывистое, бранное. Стражник не заставил себя долго ждать и в мгновение ока подлетел и скрутил девочку, бросил ее лицом в землю и насел коленом на спину. Немногочисленные свидетели происшествия останавливались поодаль и увлеченно наблюдали за происходящим.

— Упрятать суку в темницу! — в исступлении орал Андор, размахивая руками. — Чтоб я никогда больше ее не видел! Никогда! Чтоб не вышла она из клетки! Не! К позорному столбу ее! Да оголить! Пускай каждое животное ее пользует! Казнить! Да! Казнить — приказываю! Нет! Дай-ка лучше сам с ней разберусь! Слышишь, боец, давай-ка, поднимай эту мразь и за мной веди!

Орена заколотило. Он сжал кулаки — не мог больше равнодушно наблюдать за происходящим. Точкой срыва послужило легкое касание Нила его плеча.

— Стоять! Именем моего отца, вэяра Даламора, лэра Клаунериса Хоулса, приказываю — стоять! Ты… тряпка, стоял как столб и сопли жевал, а как ударили мага, решил вмешаться?! — кричал Орениус, будто сам был вэяром, с яростью глядя прямо в бледнеющее лицо стражника. — Рот закрой и не оправдывайся! Попробуй только оправдываться начать — ни то что этом городе жить не будешь, а вообще не будешь! Андор, у тебя крыша поехала?! Какого дьявола ты к ней прикопался?! Иди в бордель, если зудит так! Ах да, о том же отцу твоему доложить могут — он-то с тебя три шкуры спустит! Клянусь тебе, узнаю о твоих выходках, не посмотрю, что мы друзья, поговорим по-другому. — Андор до белизны закусил губу и отвел взгляд. — Девчонку отпусти. Быстро отпустил! — топнул Орен.

Стражник высвободил девочку и попятился.

— Тебя как зовут?

— Лира, — неуверенно поднимаясь, перепугано ответила та.

— С Лиры… эм… с Лиры из Даламоры сняты все обвинения! — Орен крикнул нарочито громко, дабы все зеваки, обступившие их, но не решающиеся подходить ближе, чем на двадцать шагов, услышали. — А ты… еще раз увижу твое бездействие — сам попадешь на виселицу. Понял меня?!

— Да! Понял! Простите меня, милостливый лэр, простите! Не велите казнить! Я думал… нет! У меня две дочурки маленечких… Простите, я не знал! То бишь это… Простите, простите меня! — Упал на колени и раскланялся стражник; еще чуть-чуть и он принялся бы целовать Орену башмаки.

Он оправдывался…

Впрочем, Аэрон уже забыл о своей угрозе.

По домам мальчишки разошлись, не обронив ни слова.

Глава 2

…Избираю путь служения Господу одним-единственным предназначением жизни своей. Отрекаюсь от имени своего в пользу ордена, ибо у маски имени быть не может. Приношу в жертву я волю свою, ибо волей меча интересы Ил Ганта служат. Клянусь. Не убоюсь я теней потусторонних, соблазну греха не поддамся. Не дрогнет рука моя в час приговора исполнения. Не усомнюсь я в поступках своих, ибо поступки те Господь определяет. Клянусь. Отныне и навеки не существует у меня ни прошлого, ни будущего, а настоящее вручаю я в руки Капитула. Отныне и навеки: Господь — мой отец, Империя — моя мать, братья мои — каждый, кто вместо лица белую маску носит. Клянусь…

Часть клятвы магистра Белого ордена.

Безымянный

Мягкое мерцание шести масляных ламп на стене разливалось по тесной комнатушке; дневной свет заглядывал из дверных щелей. Против двери замер магистр в одних только брэ, с гордо выпрямленным станом и гладко выбритой, склоненной головой. Он мысленно дочитывал литание очищения разума перед боем. На улице царил летний зной, однако комната точно наполнялась прохладой невозмутимости, которая веяла от мужчины. Шум сражения доносился из-за двери, и уже очень скоро худосочному, жилистому магистру предстояло очутиться в эпицентре того действа, что происходило снаружи. Кожу его исписывали случайные рубцы, левая щека походила на изборожденный временем известняк, через лоб, рассекая напополам правую бровь, цепляя скулу и задевая подбородок, тянулся искореженный, с отметинами зашивания, серпообразный шрам — жизненные памятки о тяготах армейской жизни, — тем не менее свежие ссадины и царапины отсутствовали, уж лэры-врачеватели знатно над этим потрудились.

Шум сражения угас. Грубый мужской крик боли оборвался, не успев начаться. Топот ног. Через минуту дверь отворилась — в комнату вошли два магистра Белого ордена с носилками в руках. На плечах белых масок красовались нашивки — распахнутая белая книга на зеленом фоне — знаки наставнического отдела. На носилках лежал такой же лысый мужчина: сквозь сжатые зубы не просачивалось ни единого звука, глаза его были зажмурены.

— Что с ним? — глухим, напоминающим удар по дереву голосом, поинтересовался Вилен.

— Переломы стоп, — не останавливаясь, бросил первый из носильщиков.

Белые маски пронесли носилки через комнату и скрылись за второй дверью, где ожидали своей очереди еще шесть лысых мужчин. Вилен проводил их спокойным, отрешенным взглядом. Род, так звали того мужа, в прошлом — ветерана многих битв, настоящего пса войны (как и все магистры здесь, в Белой цитадели), готового зубами рвать противника, честно дослужившегося до полкового, входившего в число лучших мечей Ил Ганта. Два долгих года кровью и потом они шли к этому дню. В отличие от Вилена, Род отлично помнил дату своего рождения и был старше него на добрых двенадцать-тринадцать лет. Он превосходил Вилена по всем физическим параметрам, в искусстве фехтования ему не было равных, а ум отличался остротой, — даже наставники, не скрывая, пророчили ему большое будущее в ордене — и вот, как заключил Вилен, тот прокололся: совершил глупейшую ошибку, от которой их предостерегали с самого первого дня тренировок магистров: «Мало уметь прыгать на две сажени вверх — нужно уметь правильно приземляться». И теперь вся дальнейшая судьба Рода в руках врачевателей: они, и только они будут решать, сумеет ли он стать на ноги и пройти повторный курс обучения, если же нет — живого магистра в мир никто не отпустит.

Вилен вздрогнул, но ставшим уже чем-то наподобие инстинкта усилием воли немедленно заглушил едва зародившееся, но уже разрастающееся волнение. Первый испытуемый экзамен сдал, у второго перебит позвоночник, третий находится в руках лэров, подошла и его очередь…

— Номер четыре, боевая готовность, — донесся голос, напоминающий удар барабана, из-за двери.

Вилен подошел к столу, на котором аккуратно сложили экипировку Белого ордена. Он одевался и вооружался с легионерской четкостью и быстротой: руки рефлекторно натягивали одежду, а мысли его переносились к воспоминаниям разного срока давности.

Чистые портянки.

Белоснежные крепкие, но податливо гибкие кожано-тканевые штаны, заправленные в начищенные до блеска черные сапоги. Великолепные сапоги из лучшей кожи Империи совершенно не походили на драные ошметки, в которые превращалась легионная обувь после пары-другой месяцев похода. Война — это прежде всего утомительные походы, ночные караулы в лагере, кровяные мозоли, периодический голод в целях экономии провизии и, не приведи Господь, кровавый понос, а уж потом краткосрочная, позволяющая отвести душу бойня и страшные картины разграбляемых городов и поселков.

Следом Вилен натянул поддоспешник — тоньше, но в то же время значительно прочнее тех, что используют легионеры и стражники. Картина, как подобный гамбезон спас его плечо от скользящего удара топора в битве у Воруги, всплывала в памяти, — немой отголосок десятилетней давности.

Поверх поддоспешника рухнула кольчуга по пояс — усиленная магией, плотная, с тонким плетением, она, как утверждали, могла сдержать даже арбалетный болт (ни у кого, правда, не возникало желание проверять то утверждение на практике), а специальная магическая печать, когда ее активировал магистр, создавала силовой купол на непродолжительное время вокруг воина. Впрочем — палка о двух концах — печать использовала все флюиды (магические частицы) кольчуги, и она становилось ничем не лучше той, какую можно заказать у любого искусного бронника. Как и всем новоиспеченным магистрам, труднее всего Вилену давалась именно активация таких печатей: распоряжаться магическими частницами внутри собственного тела — это одно, а влить их часть в предмет извне — совершенно иное. Зачастую он представлял, пытался понять, как лэры и лэрэсы свободно распоряжаются такой Силой, но не мог даже вообразить, как сам создает над ладонью огонек. Новоиспеченным магистрам объясняли, что у них нет даже толики той Силы, какую с рождения имеют маги, потому если маг попробует влить флюиды в мышечные волокна или же нервы — элементарно разорвет их. Именно поэтому устройство магических артефактов для мага и магистра кардинально разнилось: первым требовалось впустить флюиды в так называемую пустую печать, в артефактах вторых же сразу имелись флюиды, достаточно лишь активировать печать; однако если печать мага находится в «спящем» состоянии, то ее практически невозможно обнаружить Дул-сэ, артефакты же созданные для магистров можно сравнить со всегда взведенными арбалетами. Уголки его тонких губ разъехались в неприметной улыбке — однажды парни заключили пари: оба участника спора были уверены, что смогут сдвинуть маленький камешек с помощью магии… результат оказался предсказуем.

На кольчугу он натянул идеально белую рубаху.

Следом Вилен надел символ грации и особого шарма Белого ордена — приталенный плащ-камзол с довольно узкими рукавами и темно-коричневыми ременными застежками от шеи до паха, с жестким воротником, подолом, ниспадающим сзади до середины голени и разрезанным посередине, дабы не стеснять движение в бою. Таких не увидишь ни на ком, кроме белого воинства, — секрет пошива и материалов не выходил за стены Белой цитадели. Прочный, мягкий и упругий плащ-камзол, несмотря на всю свою легкость, мог спокойно защитить от шального скользящего удара. Правда, какой маг будет наносить удары обычным оружием, для Вилена оставалось загадкой. На плечах отсутствовали нашивки.

Затянул потуже пояс.

На левом предплечье он закрепил специальный наруч. Его магическая печать позволяла магистру создать небольшой силовой щит, по стойкости превосходящий любые материальные аналоги, но, как и у всех магических предметов, его главным недостатком являлась краткосрочность использования; впрочем, магистрам, как правило, большего и не требовалось.

Невероятно удобные, мягкие кипенные кожаные перчатки, — перед их пошивом с каждого пальца магистра снимали мерку. На левой перчатке крепились пять колец, в которых умещался определенный заряд магических частиц. От каждого из колец с ладонной стороны исходили тонкие линии для проводимости потока флюид; вели они к небольшой круглой пластине — импульсатору по-научному, или толкателю, как называли его магистры, — приштопонной в центре ладони. Более полугода потребовалось Вилену, чтобы научиться свободно обращаться с этим незамысловатым, но весьма специфическим приспособлением. А тонкость здесь заключалась вот в чем: магистру необязательно выпускать заряд со всех колец сразу, а порою, это могло даже навредить делу: каждый начинающий воин Белого ордена был обязан уметь контролировать число одновременно активируемых печатей, флюиды из которых по проводникам устремлялись к толкателю, а уж из него вылетал силовой импульс. Вилен слабо представлял, какими магическими хитростями удается такого достичь, но четко для себя уяснил, что один выпущенный в грудь заряд способен отбросить противника и, в крайнем случае, повредить ребра. При использовании всех пяти колец импульс запросто сминал латную кирасу или пробивал некрепкий силовой барьер, ничем не защищенную грудь и вовсе пронзал насквозь.

Внезапно, не более чем на мгновение, Вилен застыл, — его точно накрыло волной значимости момента. Все так же непоколебимый внутри, магистр вдруг осознал: он в шаге от высшего сана, на который может рассчитывать обыкновенный сын Империи, — нет, даже не сана, а скорее новой ступени жизни, привилегии, секретом которой обладает лишь Ил Гант, — неимоверно почетного и в то же время исключительно обременяющего, сковывающего без цепей; а уж ему-то, человеку, смиренно ожидавшему собственной казни, даже во сне не приходил подобный вариант исхода событий. И только продолжил он выстраивать собственную, начатую с самого первого дня тренировок магистра, восхваляемую им самим логическую цепь об устройстве внутреннего имперского соглядатайства, как тут же оборвал себя — «пора!».

Вилен взял со стола незаточенный одноручный, в совершенстве сбалансированный меч, который отличался от своего боевого аналога — не считая заточки — отсутствием главной составляющей, делающей их орден воистину грозой лэров и лэрэс, вернее, отступников всего Ил Ганта, — магической печати, при активации которой клинок разрезал практически любой силовой барьер. Однако на экзамене этого не требовалось, — магам здесь запрещалось использовать какую-либо магию кроме стихийной. Привычными быстрыми движениями Вилен рассек воздух размашистыми, но короткими по амплитуде ударами; совершил парочку пробных уколов.

Вдохнул полной грудью — «я готов!».

Не хватало лишь двух элементов экипировки Белого ордена: комплекта метательных ножей с теми же печатями, что и на мече, и символа безымянности святого воина — белой маски, без которой магистру запрещалось появляться вне стен цитадели, если отсутствовали специальные на то указания.

Вилен вышел на арену — круглая, окруженная высокими каменными стенами, диаметр ее был никак не меньше пятидесяти сажень. Дал глазам привыкнуть к солнечному свету. На противоположной от него стороне, в тени стены стоял парень — невысокий, сутулый, с темными волосами, несмотря на молодое лицо, он походил на старца в своей буро-коричневой мантии; на груди у него гордо виднелся герб одной из академий магов — торнадо, орудующее в чистом поле. Накануне экзамена магистрам сообщили: их противники будут стихийными магами, использующими две стихии второго круга — лучшие выпускники Лэтворгской академии. Немного левее лэра уместился вкопанный резервуар с водой. Чуть поодаль от Вилена стоял сам экзаменатор, сочетающий в себе роль судьи — лик магистра скрывала маска, на плечах были нашивки отдела наставников, а на руках надеты сержантские зеленые перчатки этого отдела.

— Номер четыре, готов? — все тем же тоном, походящим на звук барабана, вопросил экзаменатор.

«Расстояние слишком велико, — прикинул Вилен, — толкателем нет смысла пользоваться, следовательно, выужу его стихии и сделаю вывод, как эффективнее сблизиться», — а вслух выкрикнул:

— Готов!

— Лэр Тармалиус, готовы?

Вилен разнес флюиды по всему телу: от макушки до стоп, от глазниц до кончиков пальцев ног, они заглядывали во все уголки его организма, — он чувствовал, как тело становилось легким, словно нематериальным, стоит оттолкнуться от земли, как воспаришь к небу; мышцы же, напротив, наливались кровью: Вилен ощущал каждую вздувшуюся вену, каждую напружиненную жилу, каждое до предела натянутое мышечное волокно. Меч в его правой руке по весу стал не тяжелее пушинки. Сам мир вокруг преобразился! Звуки доходили отовсюду — шорканье сапог за дверью, отвлекающее пение птиц за стеной; зрение сделалось острым, орлиным — теперь он отчетливо различал испарину на лбу молодого мага, а краем глаза улавливал любое движение; в нос ударил букет свежесрубленной древесины и фиалок от духов мага вперемешку с резким запахом пота и тяжелым духом пыли. Само восприятие времени изменилось. Все вокруг замедлилось, стало плавным и легко уловимым. Вилен, несмотря на то что изо дня в день, в течение двух лет погружался в это состояние, так и не сумел привыкнуть к первым мгновениям после входа в него. Чувствовалось нечто опьяняюще-могущественное, — гордость за подарок и проклятие судьбы, сознание того, что вот-вот, через какой-то миг, ты обрушишь всю нечеловеческую мощь на — нет, не человека — создание Божье, которое по праву рождения на ступень выше тебя.

— Готов! — крикнул молодой лэр.

По спине Вилена пробежали разгоряченные мурашки озноба — странный контраст купающегося в крови берсеркера-горца и хладнокровия сиорданского фехтовальщика. Разум его точно дикий голодный зверь на аренах Халлии яростно бросался вперед, бился о решетки, выставленные реальностью, и, в кровь разбивая морду, снова и снова кидался на преграду просто потому, что все его неистовство, хищнические инстинкты требовали выхода.

— Начали!

Вилен сорвался с места и устремился вперед. В мгновение ока он уже преодолел половину пути до мага.

Тем временем лэр присел и коснулся ладонями земли — перед Виленом возникла стена затвердевшего грунта.

Слишком медленно! Он уловил ее взглядом, когда она только начала вырастать из земли.

Без труда перемахнув через нее, Вилен тут же выпустил два заряда силового импульса в мага. Бессознательное — усвоенное до инстинктов — знание того, что лэр второго круга попросту не успеет укрыться с помощью земли, вынудит его прибегнуть ко второй стихии. Или проиграть, если она окажется огненной.

Но стихия оказалась не огненной. Заряд с дребезгом угодил в толстый слой льда, немедленно созданный из воды магом.

Как и полагалось против магов земли, Вилен несся вперед короткими шажками, дабы успеть среагировать, если лэр попытается предугадать момент соприкосновения ступни с грунтом и воспользоваться этим.

Он добежал до летальной для мага близости, и все готовился, когда в него полетит эта глыба льда, — рьяные тренировки позволяли ему без труда читать все движения мага, неосознанно понимать саму цепочку его мыслей. В любой момент он был готов обрушить на супостата все свое исступление. Вот сейчас…

Острая боль пронзила его правую ногу и сверкнула белой вспышкой перед глазами. Его нога до середины голени скрылась в узкой борозде, — стоило ему наступить, как тонкий слой земли осыпался, и он увяз в ней. Сразу же выпрыгнуть не удалось — лэр не промах — дно борозды оказалось треугольным.

Ледяная глыба незамедлительно полетела в магистра.

Моментально Вилен, крепко сжав меч в руке, пустил магические частицы в печать кольчуги — его окутал крепкий, напоминающий кокон, силовой барьер.

Громада льда отбросила Вилена назад и рухнула за ним, покатилась, после — обратилась в воду.

Он только и успел сконцентрировать флюиды на лодыжке для послабления боли, как провалился в неглубокую, раскрывшуюся под ним яму.

Вилен устремил ноги назад вверх и руками оттолкнулся от земли, едва успев выскочить из захлопывающейся могилы. Приземлившись, нога его подкосилась — новая волна боли пронзила лодыжку. Шквал ледяных осколков уже летел в него.

Магистр прыгнул вперед, распрямил тело в идеально ровную струну и устремил полусогнутую левую руку наручем вперед. Создал магический щит, — круглый полупрозрачный небольшой щиток, за которым уместилось все его вытянутое тело. Плащ-камзол ответил Вилену, какой маг будет бить оружием — надежно уберег тело от острых, задевших его осколков.

Вилен рухнул животом на землю. Щит пропал.

«Всегда следите за руками мага — они скажут вам, каким будет его следующий шаг», — прозвучало в рассудке Вилена. Лэр дотронулся одной ладонью до земли, а другую поднял вверх. Одновременно с этим Вилен перекатился. Грунт в том месте, где он лежал еще мгновение назад, с силой, подобной гейзеру, взорвался. Только сейчас, вскакивая на ноги, он осознал свою оплошность: «Земляная преграда тогда не случайно поднималась так медленно. Юнец, зная, как нужно передвигаться против мага земли, создал замаскированную борозду. Беги я обычным бегом — широкошажным — скорее всего не попался бы в эту ловушку».

Сжав зубы от боли, Вилен ринулся вперед зигзагами, непрерывно меняя свое направление.

Лэр слишком мастеровито для второго круга обращался с водной стихией. В Вилена поочередно полетели ледяные шипы со скоростью стрел.

На первую пару истратил два заряда колец.

От третьего увернулся.

Четвертый разрубил мечом.

Пятый — прямо перед носом — сбил ударом кулака, раскроив костяшки.

Не больше двух сажень разделяло Вилена и лэра — их взгляды скрестились, будто у двух разъяренных хищников. Слева от мага висел водяной шар. Еще мгновение…

Рубящий удар, устремленный в шею молодого лэра, обрушился на превращенный в лед шар.

Вилен, ожидая, что маг швырнет шар, и он просто не успеет уклониться, втянул шею и закрылся руками, прижав локти к груди, не выпуская меч из рук.

Но не тут-то было.

Лед превратился в воду. Она покрыла грудь и руки магистра — заледенела. Вилен успел лишь немного приподнять и развести локти в стороны. Попытался высвободиться. Но даже сверхчеловеческие силы магистра не помогли обрести свободу от толщи льда.

Истекающий потом маг плавно поднимал длани вверх — вторя им, воспарял и лед, сковывающий Вилена.

Оплошность. Провал. Конец. Вилен осознавал, что вот-вот маг, управляя льдом, с силой бросит его о землю — перелома ног не избежать, и это в лучшем случае. Что ж, теперь он будет с Родом в равных условиях…

Нет!

Неподдельное остервенение заволокло его взор, — дальнейшее он почти не помнил, как то часто бывает в ситуациях, когда от твоих действий зависит вся жизнь.

Он находился на высоте не меньше четырех саженей от земли, когда, подавшись вниз, прогнув поясницу, резким движением выкрутил локоть. Хруст. Немой вопль застыл в его горле и, не найдя выхода, казалось, чуть не разорвал ему голову. Раскрытая ладонь с импульсатором устремлена в мага.

Последний заряд…

Импульс пришелся в пальцы правой руки молодого мага. Испустив крик, он зажмурился и скорчил гримасу, схватился за кисть.

Вилен полетел вниз. Каким-то непостижимым образом он успел перекрутиться в воздухе и, рухнув на землю, сумел сделать кувырок, не переломав ноги.

Руки его по-прежнему были скованы, но меч оставался при нем. Вилен развернул его в пятерне острием вниз. Не обращая внимания на боль в локте и лодыжке, он сорвался в сторону мага.

Затупленное острие клинка застыло у горла лэра. Болевой стон с ноткой досады изошел от него.

— Стоп! — заорал экзаменатор.

— Победитель — номер четыре! Так распорядился Господь! — уже оказавшийся около них, объявил он. — Славный бой. А теперь убери клинок. А вы, лэр, перестаньте скулить и растопите лед.

Взгляд, напоминающий глаза удивленного и в то же время виноватого щенка, — вся гримаса лэра преобразилась, — Вилену показалось, что тот даже забыл о своих без сомнений сломанных пальцах. Тем не менее, маг никак не возразил магистру и — то ли от боли, то ли со страха — судорожно кивнул. Скупая улыбка озарила лицо Вилена: некогда грозный, пусть и молодой маг — суровое испытание для него — теперь походил на борзую, которая тут же прекратила лаять и виновато положила голову на лапы, как раздался голос недовольного хозяина. Воистину, так с лэром может разговаривать только магистр Белого ордена.

Экзаменатор повернулся и махнул. К ним подбежали ранее несшие Рода магистры наставнического отдела. Лед обернулся водой — Вилен облегченно развеял флюиды и тут же подкосился. Сердце его колотилось, болезненные ощущения в локте и щиколотке — ничто в сравнении со свинцовым, ноющим, разрывающим мышцы недугом, пронзающим все тело, затупляющим все органы чувств. Впрочем, этот недуг стал для него уже делом обыденным как неизменная плата за Силу; каждый магистр испытывал сродные ощущения после оттока флюид. Маги-врачеватели вновь и вновь поднимали магистров на ноги, дабы будущие белые маски могли с головой, не жалея собственного тела, вновь броситься в полымя тяжких испытаний. Вилен прекрасно помнил, как первые дни падал в обморок после отлива магических сил.

— Идти можешь? — сухо обратился к нему один из магистров.

Вилен коротко кивнул в ответ.

— Как бы тебя там ни звали, наслаждайся своим именем, — бросил экзаменатор вслед ковыляющему Вилену. — Поздравляю. Завтра ты его лишишься навсегда.

Уже после, проходя через то помещение, откуда он вышел, безотчетно перекинувшись парой сдержанных слов с тем, кому еще предстояло испытание, под поздравления пяти магистров, ожидавших своей очереди в просторной зале, Вилену вспомнилась последняя фраза экзаменатора. И в невозмутимом доселе сердце заскрежетала горесть: невозможно лишить имени того, у кого его нет. «Конечно, — подумал Вилен, — сержант не фамильное имя имел в виду», — однако легче от этого не стало. Нематериальная потеря старых лет, детских лет, повернувшая русло жизни именно в том направлении и ни в каком иначе, — давно забытая, но изредка, точно вздувшееся тело утопленника, всплывающая из пучины разума горесть будет преследовать его до самой ночи, омрачая триумф.

Завтра он принесет клятву, получит нашивки белого меча на буром поле и его распределят в отряд ищущих. Завтра же он и получит первое задание на ликвидацию лэра-отступника. Впрочем, истинный смысл слова «ликвидация» ему предстояло только узнать.

Глава 3

Жил-был лэр. Мановением руки тучи грозовые разгонял, по воле его пустыня полем плодородным оборачивалась, — столь могучим он слыл. Столь мудрым, что даже вековые старцы в преклонении ходили у него совета просить. Но была у той мудрости и обратная сторона: вопрос один покоя ему не давал, и ни у кого совета спросить он не мог: как быть?

Лэр тот долгие годы горевал о потере — много лет как уж мир покинула любимая лэрэса его. И все могущество, вся мудрость необычайная бессильна пред смертью оказалась. Ибо смерть лишь самому Всевышнему подвластна. И принялся лэр безутешно молиться, днями и ночами в трансе богоугодном пребывать; все святыни и храмы в богомолье изъездил да богатства свои тем храмам роздал. А Всевышний молчал. Ибо таков вещей порядок.

Отчаялся лэр, обидой на весь мироустой воспылал; в сторону противоестественных чар взглянул. Вступил на путь богомерзкого колдовства, некромантией занялся. И будучи лэром от природы гениальным, быстро высот в темных искусствах достиг.

И нашел он способ воскресить лэрэсу любимую. И не было предела счастью его, как увидел прекрасный лик ее пред собою. Но попятилась лэрэса, не признала в нем некогда мужа любимого. Поняла цену, кою за жизнь ее заплатить пришлось, уразумела, сколько душ безвинных загублено по прихоти было. Отвергнула дар богопротивный.

Взбеленился лэр — убил лэрэсу в порыве гнева неодержимого. Да не просто убил, а саму душу ее в клочья разорвал. Перестала лэрэса существовать вовсе.

И понял лэр, что натворил. И упал на колени. И взмолился о прощении. А Всевышний молчал. Ибо таков вещей порядок. В крайнем отчаянии лэр руки на себя наложил. И не простил Всевышний его — и по сей день душа лэра того в Бездне безграничной томится.

Ибо нет прощения тем, кто с душами играть смеет.

Предание о некроманте.

Загадай желание

— И я не знаю… — вздохнул Орен, сидя рядом с сестрой на скамейке меж садовых зарослей жасмина. Впервые за три дня он остался наедине с Нарией, впервые он решился рассказать ей о случае с Андором, и сейчас на душе полегчало, словно то событие, его гложущее, было чем-то осязаемым, видимым, от чего можно отломать ломоть и разделить его с любящим и понимающим человеком. — Правильно ли я поступил? Мне кажется, правильно. Только мне почему-то неспокойно. И Андор вроде не обижается. Все как раньше. А мне все равно как-то не по себе.

— Это грустно, это очень грустно… но, к сожалению, Оренчик, такое случается повсеместно. И этого не изменить. Не тревожься, братик, все будет хорошо, — говорила Нария вполголоса, постоянно озираясь по сторонам, особенно на террасу. — Все будет хорошо… Ты поступил достойно, мужественно. Как настоящий лэр. А люди… люди бывают разные. Не все такие, как ты, и не все, как Андор, — все мы разные. Ты сделал доброе дело. Но при этом пришлось окостерить стражника, пусть даже он того и сам заслужил, пригрозить другу. А может тебе неспокойно оттого, что вмешался, как тебе кажется, слишком поздно. Ты очень совестливый, и этого не нужно стыдиться. Совесть, как бы тебе сказать… это не плохо, хоть она порой и мучает нас даже после добрых дел. Но без нее никак. Она помогает нам разграничивать добро со злом. Конечно, кому-то совесть позволяет вытворять такое… Ну, лучше не будем о плохом. Все люди разные. Главное, братик, ты у меня хороший.

— Я — маг… — томно произнес Орен.

Нария обняла его, прижала к себе и, прислонившись теплой щекой ко лбу брата, зашептала:

— Братик, вот скажи мне, если тебя ущипнуть, тебе будет больно?

— Конечно.

— И мне будет. Никому такого не говори, но… различия между нами… различие только одно: ты обладаешь Силой, а я нет. Но чувствуем и переживаем мы одинаково: от потери любимого рыдает как лэрэса, так и кухарка, боль чувствует как плотник, влепивший себе молотком по пальцу, так и самый могущественный лэр. Все мы, Оренчик, в первую очередь, люди, а уж потом те, у кого магическая сила есть, а у кого ее нет. А все разделения — крайности. Крайности никогда до добра не доводят. Мы, наша империя — это еще не весь мир, не везде же такие разделения как у нас.

— Ты про Сиордан? — тихо заметил Орен.

— О Боже, что ты, конечно нет! Там все еще печальнее… Даже если половина из того, что я читала, правда, к магам там относятся хуже, чем к скоту. Это другая крайность — для примера она не годится. Можно привести… хм… ну вот Хари Шалиаф. Там вообще никогда никаких разделений не существовало. Да даже сейчас взять хоть бы какие-нибудь далекие края, вот, скажем, Шенгемир, Лониния, Трегатиния, Дершавель — я слышала, там уже разделений тоже никаких нет. В каком-нибудь Дор-Доре или Саре проводят реформы в этом направлении.

— Реформы? Это как?

— Ну, понимаешь, братик, когда правители понимают, что всё, так больше продолжаться не может, понимают, что мир не стоит на месте, постоянно меняется — и они хотят соответствовать изменениям, — ну там, законы новые вводят, устаревшие убирают, о благе людей заботятся и все в таком духе.

— А как же Халлия? Ты столько о ней рассказывала. Я думал, ты ее поставишь в пример. Или там тоже… эти, как их?.. реформы проводят?

Нария мягко улыбнулась.

— Нет, Оренчик, Халлия интересна не тем. Там все неизменно с незапамятных времен и устроено по-другому.

— Да-да, я слышал: касты и все такое. Нам в школе рассказывали. Но там же рабство! А рабство — это варварство! — Орен решительно не понимал столь горячую привязанность сестры к тому месту. Он всегда с интересом слушал ее восторженные рассказы о Халлии и всегда недоумевал, почему они так различаются с тем, что ему рассказывали на уроках мироведения.

— О, мой милый братик, ты так многого еще не понимаешь… — Он ясно уловил печальную нотку, пробежавшую в голосе сестры, тоску в ее добрых глазах; он всегда распознавал это безошибочно точно.

Ему захотелось как-то приободрить Нарию, но слов не находилось.

— Но ты же поедешь туда… — И отчего-то ему самому стало грустно. — Значит, мы с тобой не будем видеться…

Нария тихо хихикнула. И этот легкий смешок показался Орену самым прелестным звуком, что может существовать в этом мире.

— Это будет только на третьем году обучения, — приглаживая непослушные волосы на голове брата, нежно утверждала она. — Да и то далеко не факт. Ты уже станешь большим, совсем взрослым. В академии магии учиться будешь. Возможно, даже свою лэрэсу или… или просто возлюбленную повстречаешь.

— Не надо мне никаких лэрэс! — смутившись, заупрямился Орен. — Я с тобой поеду! Будем там жить, всякие… древности разглядывать, и ни о каких этих крайностях и реформах не думать. Халлийский выучу! Честно-честно.

Нария рассмеялась искренне, звонко, обворожительно. «Так, наверное, не смеются даже самые прекрасные лэрэсы из детских сказок», — выражала улыбка на устах Орена.

Грубая, тонкая рука, впившаяся в волосы Нарии, бесцеремонно выхватила сестру из воображаемого мирка Орена.

За беседой они не заметили, как со спины к ним подкралась оголодавшая рысь, оголодавшая до слез дочери.

Нария, заключенная в мертвой хватке матери, резала сердце Орена вскриками.

Обескураженный Орен не раздумывая бросился их разнимать.

— Отпусти! Отцепись от нее! — кричал он, крепко схватив Даринию за руку и пытаясь отъединить от волос сестры. По возгласам мучений Нарии быстро понял, что причиняет ей еще большую боль. Сменил тактику — со всей силы пальцами сдавил материнскую кисть.

Наконец Дариния отпустила дочь и, оттолкнув Орена, немного попятилась. Смахнула оставшийся в руке клок светло-русых волос.

— За что, мама, за что?! — согнувшись, ладонями закрывая лицо, рыдала Нариния.

— Какая я тебе мама?! Лэрэса мать! Вбей это в свою пустую голову раз и навсегда! — Дариния шагнула вперед и занесла ладонь над дочерью. Орен успел перехватить материнскую руку.

Она рывком высвободилась и продолжила вопить:

— Кто тебе, дрянь, позволил прикасаться к Клаунерису Младшему?!

— Он… — открыв обезображенное от налившихся кровью шрамов и слез лицо, пыталась выговорить Нария. — Он кричал, плакал. Тебя не было. Ти… Лэрэсу Тиру не нашла… Служанкам ты запретила…

Дариния подскочила к дочери и вновь вцепилась ей в волосы, рвала их и бранилась. Нария жалобно вопила. Орен бросился вслед за матерью, но ударился лбом о силовой барьер. Руки его тряслись, на глаза точно надели шоры. Раз за разом разбивал кулаки о почти прозрачную, но такую ощутимую для него стену, выкрикивал несвязные ругательства, оббегал с другой стороны, молотил ногами — все безуспешно. С каждой мольбой, с каждым новым завыванием Нарии ему все больше казалось, что беспощадные материнские руки вырывают клоки волос из его собственной головы.

— Вероломная тварь! — кричала Дариния, истязая дочь. — Ты мне так мстишь?! За всю мою доброту? Малолетняя курва! Я оставила тебя, воспитала! Хочешь, чтоб твой брат человеком стал? Ах ты погань заразная! Ты здесь жить не будешь! И об учебе забудь! Дрянь неблагодарная!

Орен отскочил назад — нечто дикое, животное, необузданное вконец завладело им: весь мир угас в коридоре мутного туннеля.

Небольшой по размерам, но неконтролируемый по силе сгусток пламени вылетел из его ладоней и угодил в барьер. Пламя распласталось по полупрозрачному куполу и исчезло вместе с ним.

Вопль! Не Нарии — Даринии! Дикий вопль. Ее волосы вспыхнули как смоляной факел.

Огонь развеялся.

Дариния повернулась к Орену; спазматически трясущимися руками ощупывала сильно опаленные волосы, выпучив глаза, усердно дышала. Затем ее ладони сползли на уши — мать скорчила болезненную гримасу и широко раскрыла рот, точно оттуда сейчас вырвется пронзительный визг, но не издала ни звука. Запахло горелым.

Орен стоял и с отупением глядел на нее, — не сознавал, не помнил, как такое случилось.

«Мама… — Орен сложил дрожащие длани лодочкой и зажал ими рот и нос. — Кто?.. Это я! Я! Что я наделал!»

Он взглянул на Нарию — та сидела на коленях и панически оглядывала его. Никогда прежде он не видел взгляд сестры таким: распахнутые, заплывшие от слез и ужаса глаза не задерживались ни на чем, окидывали Орена с ног до головы, разъяренные, перепуганные, непонимающие.

— Ты… Что ты?.. На матерь!.. — задыхаясь от неистовства, пыталась выговорить Дариния.

Взгляд Орена помутнел от слез. Он зажмурился и побежал, просто рванул с места, перемахнул через каменный забор сада, — не понимал, даже думать не хотел, куда и зачем бежит. Стремился вперед, не видя дороги, не сдерживал слез. Не видел ни людей, ни домов, не слышал никого и ничего. Его нес вперед бешено трепещущийся в груди сгусток, сдавливающий все внутри комок, и ничего кроме него не существовало! Весь мир в те мгновения ограничивался для него этим комком.

Опомнившись, Орен склонился в приступе удушья, опершись ладонями о колени. Беспорядочно идущие люди ненароком задевали его.

Отдышавшись, он выпрямился: толчея и выцветшие, поношенные одежды прохожих, слабый свет редких огненных фонарей, твердый грунт под ногами, ор, свист, смех и громкие переговоры вокруг, вонь пота, мочи, хмеля и чего-то еще, — Орен понял: он в нижнем кольце.

«Странно», — подумал он, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. Не было того всепоглощающего чувства, какое всегда не давало ему покоя после домашних ссор, мешало спать и угнетало, будоражило сердце, окунало разум в пучину непонятных волнений. Стало как-то легко, спокойно; вернулись мысли, а вмести с ними и размышления, совершенно не присущие его беззаботному возрасту. Он слился с потоком людей и побрел в неопределенном направлении.

«Почему так на свете? Как мать может так ненавидеть собственную дочь? Мама, за что ты ее так? Какая в бездну болезнь может быть?! Люди должны помогать нам хранить гармонию, а не услуживать; мы — маги — обязаны поддерживать гармонию в мире, а не разрушать ее. В школе каждый день об этом говорят. Нет, мы — люди! Все — люди! И все должны хранить гармонию! Но это разве гармония? Мама, я же знаю, ты можешь любить, ты умеешь заботиться. Ты же не всегда была такой… Почему ты так с Нарией?.. Зачем, сестра? Зачем ты так смотрела на меня? Я же за тебя вступился, помог… Нет! Не должен был я… Отчего, мама, ты так ее ненавидишь? Ты же сама спровоцировала меня! Прости, прости меня, мамуля… Прости меня, пожалуйста, прости, сестренка…»

Его размышления прервал чей-то едва различимый плач в узком закоулке между деревянными стенами домов. В памяти сразу всплыл образ рыдающей Нарии. Он завернул в закоулок — во тьме сидело человеческое очертание. Обхватив прижатые к груди ноги, очертание это уткнулось лбом в колени — оттуда доносилось хлюпающее рыдание.

«И какое мне дело?» — подумал Орен, развернулся, но, сделав пару шагов, резко повернулся и пошел прямиков к хлюпающему очертанию.

Он создал небольшое пламя над ладонью и подошел к, как оказалось, девушке с темными, сумеречными волосами. Она подняла голову. В ее заплаканном, изувеченном огромным синяком лице он узнал ту, которую спас от Андора; на распухшей нижней губе виднелась засохшая кровь. Сам не зная зачем, не находя даже слов утешения, он уселся рядом с ней и уставился на танцующее над ладонью пламя, отбрасывающее теневые копии себя же на стену. Стихия огня — единственное направление магии, которое ему истинно нравилось практиковать, и он делал в ней неплохие успехи. Вид языков пламени всегда помогал ему отвлечься, — они увлекали его за собой, затягивали в красно-желтые мерцающие переливы.

Лира тоже оказалась не словоохотной и продолжала поскуливать. Постепенно плач сошел на редкие пошмыгивания. Так, молчаливо, просидели они несколько минут. Девочка заговорила первой, голос ее звучал на удивление умиротворенно.

— Зачем вы здесь?

— Не знаю, а ты зачем?

— Не знаю…

Вновь молчание. Нечасто маячившие в этой части города обыватели, проходя мимо, заглядывали в переулок. Особенно любопытными и долгими взглядами отличались мужчины, явно ожидавшие увидеть там что-нибудь непристойное. Правда взгляды их тут же обрывались, когда до них доходило, что пламя висит над ладонью Орена, и они спешно ретировались.

— Простите. Я забыла, как вас зовут.

— Орениус. Орен.

— Лэр Орен.

— Нет, просто Орен.

И снова тишина… если не считать какого-то раскатистого смеха вдалеке. Орен подумал, что возможно своими сухими ответами смутил Лиру, и придал мягкость голосу.

— Почему ты плачешь? И что у тебя с лицом?

— Вам-то что?

Орен собирался извиниться за бестактность, но Лира опередила его.

— Простите меня, лэр! То есть не лэр. Орен. Я не хотела…

— Ничего страшно