Оглавление

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

Сережка выл от боли и безысходности; сегодня ему досталось так, как никогда. Мать, в пьяном угаре, войдя в раж, бегала за ним по квартире, размахивая пустой бутылкой над его головой. Один удар, второй…

— Убью, тварь!.. — от крика даже звенела посуда в стенке.

Вован, материн сожитель, развалившись на диване, нечленораздельно что-то мычал. Пытался подняться, но тело не слушалось его: как ватная кукла он плюхался обратно на подушки.

Мать бегала за Сережкой по комнате, извергая самые неприглядные ругательства, которые рождало ее воспаленное сознание. Она пыталась ухватить его то за руку, то за волосы, но Сережка все время уворачивался. С окровавленной головой, он с ужасом смотрел на существо, которое называлось его матерью; горящие, глядящие в никуда глаза, растрепанные волосы, торчащие во все стороны, перекошенное, чужое лицо. Сережка с тоской подумал, как было бы хорошо, если бы мать и Вован сейчас завалились спать; он знал, что, когда мать в таком агрессивном состоянии, значит, ей требовалось еще спиртное.

Уже только тогда, когда, совсем упившись, парочка валилась, так сказать, замертво, Сережка мог как-то спокойно существовать. А сегодня спиртное, видимо, давно уже закончилось, а денег на его покупку не оказалось.

Растрепанный, весь в ссадинах и синяках, Сережка кинулся к входной двери. Пулей вылетев в коридор, понесся вниз по лестнице через две ступени, сквозь слезы все видя как будто бы в тумане. Уже внизу услышал, как с грохотом зазвенело стекло — то ли окно, то ли зеркало было разбито материнской рукой. Он выбежал из обшарпанного подъезда, насквозь пропахшего кошками, и, не останавливаясь, помчался сквозь дворы, мимо таких же хрущевок.

«Скорее! Подальше от ненавистного места!» — домой Сережка возвращаться больше не собирался.

Надвигались августовские сумерки. На лавочках возле домов стали собираться компании молодых людей, горланящих на всю улицу, разгоряченные пивом или чем покрепче.

Сережка нырнул за угол, стараясь никому не попадаться на глаза — растрепанный, окровавленный, он тут же бы привлек внимание любопытной публики. Ему совсем не хотелось никому ничего объяснять. Дорога вдоль домов напрямик уходила к городскому парку. Сережка направился туда, то и дело озираясь по сторонам, в надежде не встретить никого из друзей и знакомых. Редкие прохожие оглядывались на него с чуть испуганным видом — и шли мимо, ускоряя шаг.

В парке было почти уже темно. Зажглись фонари, заливая дорожки и аллеи белым неоновым светом. Старая танцплощадка, карусели были погружены в сумрак. Сегодня будничный день, поэтому в парке тихо и безлюдно.

Сережка присел на скамейку, выдохнув с облегчением. Что же было дальше делать? Он с тоской вглядывался в темноту. Нахлынули воспоминания — было время, когда он еще совсем ребенком весело вышагивал, держась за руки родителей, в этот самый парк, в предвкушении удовольствий. Семья располагалась под каким-нибудь раскидистым деревом, расстелив покрывало и разложив всякую снедь. Сережка уплетал бутерброды, запивая сладкой газировкой, и жмурился от блаженства. Отец водил его кататься на карусели, покупал мороженое. Там и сям под деревьями также располагались семейные пары с детьми, компании молодых людей, что-то веселое рассказывающих хохочущим девчатам. Одиночки старались устроиться подальше от шумных компаний, уходя в уголки, закрытые со всех сторон деревьями и кустарником, раскрывали томик любимой книжки или просто, растянувшись на покрывале, прикрывали глаза. Возможно, вспоминали о чем-то приятном.

Как хорошо было тогда! Сережка с грустью вспоминал заботливые руки матери, добрые серые глаза отца. А потом… через какое-то время все хорошее постепенно как-то улетучилось. Сережка был в шестом классе, когда умер отец. Как оказалось, у него было больное сердце, но он всегда махал на себя рукой, не обращая внимания на боли в груди. С тех пор прошло два года. Все чаще и чаще, приходя домой, он заставал дома веселую подвыпившую компанию бомжеватого вида.

— Опять хахалей навела! — Сережка с отвращением отмахивался от тянущихся к нему трясущихся рук, быстренько прошмыгивал в свою комнату. В такие дни ему не удавалось толком выучить уроки. Когда уже компанией было выпито все, что имелось, когда «задушевные» излияния иссякали и все начинали потихоньку расползаться, Сережка выходил на кухню. Он брал за плечи, словно куклу, мать и уводил ее к дивану. Она еще пыталась издавать какие-то бессвязные звуки, но уже через минуту был слышен громкий храп. Тогда Сережка с облегчением вздыхал и шел обратно на кухню.

На столе среди пустых бутылок и стаканов оставались недоеденные консервы, куски хлеба и обрезки колбасы. Он морщась, начинал уборку — мыл грязную посуду, сметал со стола мусор, мыл полы. Мыл яростно, с чувством брезгливости и отчаяния. Можно было, конечно, оставить все как есть, но ощущение грязи вокруг не давало ему покоя и угнетало.

Подруги, которые раньше были у матери, как-то постепенно испарились: после долгих увещеваний и тщетных попыток помочь своей спившейся товарке, стали все реже и реже о себе напоминать; у них были свои заботы и проблемы. Конечно, все жалели Сережку и при случае всегда старались его чем-нибудь угостить, накормить.

Часто к себе его приглашала соседка, живущая этажом ниже — тетя Валя. Увидев порой его, одиноко сидящего на скамейке возле дома, она ласково брала его за руку и уводила в свою квартиру. Кормила его ужином, а сама садилась рядом за стол под старый абажур и, разложив груду цветных ниток, делала из них чудесных человечков. Сережка уплетал борщ и с интересом смотрел, как тетя Валя ловко складывала и перевязывала пучки ниток. Потом и он научился делать таких же человечков. Тетя Валя говорила, что они приносят в дом счастье и оберегают его. Потом он засыпал на старом диване, а она укрывала его одеялом и тихо вздыхала:

— Беспризорный совсем… А ведь какой мальчишка хороший уродился, другой, на его месте, бандитом бы давно уже стал!..

И вот у матери появился этот Вован. Он всегда приходил к ним домой со спиртным. Мать быстренько накрывала на стол, а Сережка уходил к своему другу Лешке, где вместе и готовили уроки. К тому же, Лешкина бабушка всегда их потчевала своими пирогами с чаем. Часов в десять вечера он возвращался домой — обычно в это время Вована уже не было.

Как-то незаметно мать пристрастилась к спиртному. Вован услужливо при каждой встрече подливал и подливал ей вино, а она в такие минуты чувствовала себя счастливой и радостной. Через какое-то время она уже сама бежала в ближайший магазин за бутылками. Вован стал оставаться на ночь у них дома. Сережке в такие моменты становилось совсем невмоготу; мать покрикивала на него все чаще и чаще, а Вован поддакивал ей…

Сережка зябко поежился — наступающая ночь принесла прохладу и сырость. Контуры деревьев в полумраке казались сейчас какими-то сказочными существами, раскинувшими в стороны свои руки-ветви. Под опавшей местами листвой что-то прошуршало — он оглянулся: вдоль кустарников осторожно пробиралась кошка, время от времени останавливаясь и оглядываясь по сторонам. Сережка позвал ее:

— Кс-кс-кс!

Кошка остановилась и сделала несколько шагов в его сторону. Он опять позвал ее:

— Кс-кс-кс! Иди ко мне!

Кошка медленно направилась к нему, время от времени останавливаясь и водя носом, как будто что-то вынюхивая.

— Иди сюда! — Сережка наклонился к животному. — Ну что, тебе тоже одиноко, как и мне?.. Эх, нечем тебя угостить.

Он залез в карман куртки и нащупал там обломанные кусочки печенья, про которые уже давно забыл.

— На, держи. Будешь печенье?

Кошка приблизилась, обнюхивая кусочки со всех сторон. Сережка положил их на дорожку.

— Ешь, ешь…

Кошка не стала есть печенье, а прыгнула к нему на скамейку. Удостоверившись, что ей ничего не угрожает, стала деловито облизывать себя, время от времени озираясь по сторонам. Сережка сунул в рот другой обломок печенья, тут же осознав, как сильно накатило чувство голода и жажды. Болела голова. Болела не от разбитой бутылки, хотя местами проступила кровь, а скорее от стресса и напряжения, которые он сегодня испытал. Он погладил кошку. Ему даже как-то стало теплее от того, что рядом с ним сейчас оказалось это животное. Кошка тихонько заурчала под его рукой, прищуривая желтые глаза.

Сережка гладил кошку и размышлял, что же делать дальше. Позвонить Лешке?.. Обшарив все карманы и не найдя мобильника, который, видимо, остался лежать дома, вдруг подумал, что не хочет никому ничего объяснять, даже своему другу, а показываться в таком виде — тем более.

Ни Лешка, ни Лешкины родные, ни другие приятели и знакомые — никто не знал, как ему живется сейчас. Если кто-то спрашивал: «Как дела?» — он всегда кивал головой «Все хорошо! Ноу проблем!» Лешка, конечно, тоже захаживал к нему домой, когда мать была на работе, а дома все было прибрано. Это было еще до того, как Вован поселился у них, а потом Сережка друга к себе уже не приглашал.

Сколько же было времени? Часов десять — одиннадцать, наверное?

Сережка встал со скамейки. Кошка тоже спрыгнула вниз, потерлась о его штанину.

— Эх, воду бы найти… — он озирался по сторонам, вспоминая, где же в парке может быть вода. Сережка облизал пересохшие губы.

— Ну что, рыжуля, — обратился он к кошке, — пошел я, а ты оставайся!

Сережка двинулся вперед по асфальтированной дорожке. Кошка направилась за ним. Он оглянулся:

— Эй, ты куда? Не надо за мной.

Он ускорил шаг. Кошка какое-то время еще брела за ним, но потом остановилась, как бы раздумывая, и свернула в сторону деревьев.

Сбоку показалось строение. Подойдя к нему поближе, Сережка увидел, что это летнее кафе. Рядом с ним располагалась крытая веранда, на которой стояли несколько деревянных столиков с такими же деревянными скамейками. Сережка обошел кругом строение, взобрался на веранду, огляделся — рядом с выходом он увидел урну, доверху заполненную грязной пластиковой посудой. Он стал по очереди доставать тарелки и стаканчики в надежде найти что-нибудь съестное. Ему попался бумажный пакетик сока. Сережка потряс его:

— Ага! — забулькали остатки сока.

На одной тарелке он обнаружил засохший кусочек хлеба и остатки какой-то еды. Также попалась небольшая пластиковая бутылка, в которой оказалось немного воды. Он собрал все свои находки и расположился за одним из столиков. С жадностью выпил остатки воды и сока, проглотил сухарь. Немного заглушив голод, Сережка поднялся со скамейки и решительно направился к выходу из парка; у него родилось решение — пойти к железнодорожному вокзалу. Уехать к черту на кулички! Правда, денег у него не было…

Он шел по опустевшим, слабо освещенным улицам. Иногда попадались одинокие прохожие, спешащие домой, мимо промчался трамвай с ярко освещенными окнами, в которых мелькали силуэты немногочисленных пассажиров.

«Трамваи еще ходят. Значит, не совсем еще поздно».

Вдалеке уже показалась привокзальная площадь, залитая множеством огней. Сережка ускорил шаг.

Пройдя на перрон вокзала, он увидел стоящую на первом пути электричку. Не раздумывая — куда она идет, он запрыгнул в рядом стоящий вагон. Электричка через минуту тронулась.

«Повезло!» — подумал Сережка и прошел в салон вагона. В одном углу, спиной к нему, он увидел сидящего мужика с какими-то инструментами и рюкзаком, в другом углу — пожилых женщину и мужчину, склонившихся над корзинами.

«Дачники, наверное», — подумал он с облегчением и плюхнулся на скамейку. Пожилая пара оторвалась от корзинок и уставилась на Сережку — лохматый, перепачканный паренек, с запекшимися следами крови на лбу, в позднее время.

Сережка пересел на другое сиденье, к ним спиной: чего разглядывают? Он приник к прохладному стеклу окна, вглядываясь в темному. За окном мелькали постройки вперемежку с фонарными столбами, переезды со шлагбаумами, стройные ряды посадок.

Под мерное покачивание электрички как-то сами собой стали закрываться глаза. Сережка сомкнул веки. Сейчас на задний план отступили все злоключения, обида на мать, жалость к себе. Просто хотелось забыться, ни о чем не думать, просто спать. Он растянулся на скамье, с наслаждением вытянув ноги в обшарпанных кедах. Если бы еще не подступающие приступы голода, было бы совсем хорошо. Сквозь полусон до него донеслось:

— Так… билетики!

Сережка поднял голову и увидел, как в вагон вошла женщина-контролер в форменной одежде. Полная, с кудряшками на голове, с папкой в руке, она деловито остановилась рядом с мужиком, сидевшим в дальнем углу. Сережка сорвался с места и, стараясь не шуметь, заспешил к выходу из вагона. Он перешел в другой вагон, затем в следующий. В такой поздний час народ все же кое-где был — кто-то, наверное, ехал к себе домой, возвращаясь из города, кто-то ехал на дачу или еще куда. Сережка понимал, что женщина-контролер доберется и сюда. Он прошел в тамбур, прислонился к стенке. Электричка, если он не ошибался, уже сделала три остановки. В каком направлении — он не знал. Да и какая разница! Куда-нибудь. Сережка не очень четко осознавал, что же будет с ним и что нужно делать дальше…

Так он простоял, задумавшись, до следующей остановки. Открывшиеся двери электрички принесли ощутимую прохладу и троих подвыпивших парней, с шумом ввалившихся в вагон. Нетвердо стоя на ногах, они переговаривались между собой, то и дело вставляя матерные словечки. Один из них, с синяком под глазом, повернулся к Сережке:

— Эй, пацан, закурить есть?

Сережка молча помотал головой.

— Как это нет?! Ты че, такой правильный, что ли?

Сережка молчал.

— Э-э, мужики, смотрите, у нас тут правильный пацан едет! Некурящий!

Парни разом повернулись в Сережкину сторону. Один из них, в джинсовой куртке, вплотную приблизился к Сережке, дыша в лицо перегаром. Он обратился к своим друзьям, прищурившись глядя на Сережку:

— Так, должно быть, он у нас водочку любит, так, пацаны? Эй, паря, ты чего предпочитаешь — водочку или винцо? А может, коньячок? — парень с подбитым глазом, склонив голову набок, осклабившись, смотрел на Сережку.

— А ты у нас, похоже, еще и драчун? — продолжал он, усмехаясь. — Кто это тебе по башке треснул?

Сережка молчал.

Парни обступили его со всех сторон. Один из них, плотного телосложения, с рыжей копной волос на голове, прибранной в хвост, взял Сережку под руку, обратившись к тому, с подбитым глазом:

— Чайник, ну чего пристал к человеку? Парнишка сейчас со страху в штаны наделает! Давай, угостим его лучшее! Пусть расслабится.

Рыжий деловито полез в карман, где торчала бутылка спиртного.

— Пардон-с, стакано́в нет!

Протянул бутылку Сережке. Сережка молча помотал головой.

— Да ты не стесняйся, друг, мы тут все свои, родные, можно сказать!

Сережка, помедлив, нехотя взял бутылку и сделал глоток.

Рыжий подбадривал:

— Ну… давай, давай!

Сережка сделал еще глоток и чуть не захлебнулся.

— Ну ладно! — подошедший Чайник отобрал у него бутылку и сам начал большими глотками опорожнять ее.

Сережка почувствовал, как стало разливаться тепло по всему телу и обмякли ноги. Он присел на корточки. От спиртного и от голода стала кружиться голова.

— Ну, ты чего, братишка? — обратился к нему рыжий. — Поплохело, что ли?..

Тем временем вдалеке показалась женщина-контролер, которая направлялась в их сторону.

— Эй, пацаны! — воскликнул третий из компании, указывая на нее. — Тикаем!

— А с братишкой че делать? — Чайник кивнул на ослабевшего Сережку.

— Да оставь ты его, пошли! — сказал третий.

Парни рванули в передний вагон. Сережка оставался сидеть на корточках. Тут открылась дверь из вагона и в тамбур вошла контролер, чтобы перейти в следующий вагон. Увидев сидящего на полу юношу, она обратилась к нему, медленно растягивая слова, уже несколько уставшим голосом:

— Ну… И чего мы тут сидим, молодой человек?.. Заяц, что ли?

Сережка, сквозь туман в голове, плохо соображая и еле ворочая языком, ответил:

— Не знаю… Может, заяц, серый… рыжий…

Женщина уставилась на Сережку, широко распахнув маленькие глазки, не веря свои ушам.

— Ага, значит, ты у нас заяц серо-рыжий? — смачно пришлепывая губами, оживилась она, и как будто с удовольствием продолжила: — А зайцы у нас, молодой человек, по лесу бегают, а не по электричкам. Да, зайцы, серо-рыжие. Ну, так будем оплачивать проезд-то?

Сережка помотал головой:

— У меня нет…

— Чего? Денег нету? Чего ж тебе мама не дала, да еще в такой поздний час отпустила?

— У меня нет… мамы, — с трудом выдавил он из себя.

Женщина опять уставилась на него, про себя соображая, — то ли парень врет, то ли правду говорит. Разглядывая юношу, она заметила запекшуюся кровь на волосах, потрепанный вид.

— Куда же ты направляешься-то? — продолжила она, раздумывая, как лучше поступить, внутри шевельнулась жалость к этому парнишке. — Кто это тебя так… по голове?

— Кирпич на голову упал. — Сережка, облизывая губы, отвернулся, глядя сквозь стекла раздвижных дверей вагона.

— Ну вот что, парень, — вздохнула контролерша, — если тебе есть к кому ехать, езжай. У тебя есть к кому ехать-то?

— К деду еду, — соврал Сережка, опустив глаза.

— Вот и хорошо. — опять вздохнула женщина. — Но в следующий раз езжай днем и деньги не забудь. Привет деду!

— Спасибо! — Сережка улыбнулся, провожая взглядом уходящую контролершу, и с облегчением вздохнул. На душе сразу стало как-то легко, он подумал: «Есть же добрые люди на свете! Он поедет дальше, дальше!»…

Где-то через час электричка прибыла на какую-то станцию, выгрузив из себя немногочисленную горстку пассажиров. Он вышел из вагона на ярко освещенный фонарями перрон, озираясь по сторонам; впереди стояло небольшое здание вокзала, на котором он прочитал название станции — «Лесная». Поодаль, позади здания, а также по другую сторону железнодорожного полотна стройными рядами возвышался темный лес. Сережка поежился от ночной пронизывающей прохлады и, недолго раздумывая, направился к зданию вокзала. Внутри он увидел два ряда деревянных скамеек, закрытое окошко билетной кассы. Зал был пуст.

Ослабевший и уставший, он опустился на одну из скамеек, облизывая пересохшие губы. Мучил голод. Тут Сережке пришла в голову мысль — на станции должна где-нибудь быть вода! Он вышел из здания, осматривая территорию. Чуть поодаль, с правой стороны, виднелось какое-то низкое строение из белого кирпича. Сережка направился туда. Обойдя кругом здание и подергав за ручку закрытой двери, повернул в другую сторону.

Ура! Он увидел колонку с водой, вприпрыжку направился к ней. Подставив рот под сильную струю воды, он с наслаждением пил холодную воду, время от времени поднимая голову. Потом, несмотря на то что была прохладная августовская ночь, он разделся до пояса, опрокидывая на себя пригоршни воды. Подставив голову под кран, стараясь смыть следы крови.

Помывшись, Сережка снова вернулся в здание вокзала. Выбрав одну из скамеек, он улегся на жесткое ложе и тут же провалился в глубокий сон. Ему снилась мать, все так же кричащая и размахивающая руками перед его лицом. Она старалась ухватить его за руку, а он увертывался. Потом мать хлопала его по щекам… и… Сережка проснулся, с трудом разлепив глаза. Перед ним склонилась пожилая женщина, которая трясла его за плечо:

— Сынок, скоро электричка будет, вставай! Куда тебе ехать? А то опоздаешь!

Сережка посмотрел на женщину. Потом огляделся — в зале уже был народ. Окна здания вокзала были еще темными. Круглые часы на стене показывали половину шестого. Еще хотелось спать, но пришлось подняться.

Сережка сидел, тупо глядя себе под ноги, и размышлял — что же делать дальше? Но соображалось плохо, болела голова, хотелось есть. Тут объявили электричку и народ двинулся к выходу. Он снова остался один.

«Опять лечь спать? Но потом придут другие люди на следующую электричку».

Небо за окном стало сереть — начинался рассвет. Сережка все же решил выйти на воздух. Казалось, стало еще прохладнее. Он зябко поежился, застегивая до самого верха рубашку и легкую куртку. На деревьях со всех сторон громогласно каркали вороны, как будто переговаривались или ругались. Низко над землей белесой дымкой тянулась полоса утреннего тумана. Впереди стоящий лес был сумрачным в предрассветной мгле. Станционные высокие фонари еще горели, освещая два железнодорожных пути и прилегающую к ним территорию. Сережка на нетвердых ногах направился к колонке. Умывшись и напившись воды, он решил подождать, когда совсем рассветет, и потом направиться в сторону леса. Можно было, конечно, и в ближайший поселок, откуда шли люди на электричку, но надо будет кому-то объяснять, кто он и зачем приехал сюда. Пока он так стоя, размышлял, к нему сзади кто-то подошел и тронул за плечо. Обернувшись, Сережка увидел рядом полного мужчину лет пятидесяти в железнодорожной форме, с фуражкой на голове. Мужчина смотрел на него чуть прищуренными глазами непонятного цвета, со строгим выражением лица.

— Молодой человек куда-то едет? — произнес он, окидывая Сережку подозрительным взглядом.

— Да-а… — неуверенно протянул Сережка и опустил голову.

— И куда же у нас едет молодой человек?

— Домой еду… от деда…

— От какого деда? Как зовут? Я тут всех знаю.

— Зачем вам? Вы что, в полиции служите?

— Нет, молодой человек. Я — начальник этой станции. Николай Иванович меня зовут. А вас как?

— Сережа.

— Ну а как деда твоего зовут?

Сережка замялся.

— Иваном Ивановичем зовут…

— А бабушку? — начальник станции вплотную приблизился к Сережке, разглядывая его с головы до ног.

— А бабушки нету… умерла… — вздохнул Сережка и снова опустил глаза.

— Врешь ты все, парень! И вид у тебя какой-то потрепанный, нездоровый. Ну-ка, пошли со мной! — Николай Иванович ухватил Сережку за руку.

— Куда вы меня? Не имеете права!

Сережка стал вырываться.

— А я вот сейчас в полицию позвоню, пусть с тобой разбирается, откуда ты такой красивый взялся!

Сережке все же удалось вырваться из цепких рук начальника станции — свободной рукой он из всех сил толкнул его в грудь и кинулся бежать. Николай Иванович что-то кричал ему вслед, но Сережка уже не слышал его, перебегая одни рельсы, другие. Он ринулся в сторону леса, который все еще был в сумрачной дымке. Трава под ногами была мокрая и холодная, она хлестала по ногам — у Сережки штанины почти до колен пропитались влагой. Еще местами попадался репейник, колючки от которого быстренько прицепились к его ногам. Сережка бежал запыхавшись, стараясь поскорее укрыться среди деревьев. До леса оставалось где-то еще триста метров. Оглянувшись, он увидел, что начальник станции направился в здание вокзала. Сережка с облегчением вздохнул и немного замедлил шаг.

Верхушки деревьев местами уже начали золотиться от первых солнечных лучей. Туман стал постепенно рассеиваться, обнажая стволы белеющих стройных березок, расположившихся у самой опушки леса, а дальше вглубь — мешанину могучих дубов с осинами, орешником и ельником. Правее Сережка увидел стройные ряды сосен, величественно возвышающихся будто сказочные великаны. Он вышел на опушку леса, пройдя березовую рощицу, ступил вглубь зеленой чащи. Земля была щедро усыпана желтовато-коричневой листвой. Под ногами этот слегка зыбкий ковер похрустывал, но не распадался — спрессовавшаяся от сырости листва держалась крепко.

Сережка осторожно шел, цепляясь за попадавшиеся кустарники, в надежде выйти на какую-нибудь тропу, но тропа все не попадалась, а попадались сваленные бурей старые деревья и обугленные сверху остовы, стоящие будто свечки. Наверное, был пожар? А может, молния ударила? Чуть не провалившись в присыпанную листвяным настом яму, Сережка присел на одно из поваленных толстых деревьев, переводя дух. От слабости слегка кружилась голова, к тому же его начал бить озноб, — похоже, он простудился.

Под ногами Сережка заметил несколько валявшихся желудей, глянцевых, коричневых, с лопнувшей шкуркой, он поднял их и, быстренько освободив от оболочки, отправил в рот. Посидев немного, решил пойти дальше. По дороге еще наклонялся за валявшимися желудями. Попавшийся орешник, к его разочарованию, был без плодов. Сережка оглядывался по сторонам в надежде разглядеть среди множества деревьев и кустарников что-нибудь подходящее. Через несколько метров впереди он увидел рябину, усыпанную оранжево-алыми гроздьями. Сережка сорвал гроздь ягод вместе с зелеными листьями, тут же обрывая и засовывая в рот, но, поморщившись, выплюнул обратно — ягоды были горьковато-кислыми, несозревшими.

Пройдя несколько метров, он опять присел на первое попавшееся поваленное дерево. Одолевала слабость, хотелось лечь, закрыть глаза и ни о чем не думать. Он прилег на дерево, наблюдая, как солнечные лучи, проникая в самую гущу леса, золотили стволы деревьев, бликами играли в еще зеленой листве. Воздух немного прогрелся, проступившая утренняя роса еще местами держалась на высокой траве, густо заполонившей низины и небольшие овраги. Местами виднелись заросли колокольчиков, склонивших свои нежно-голубые и розовато-лиловые головки, заросли кашки — так Сережка называл тысячелистник — устилали белым ажурным ковром небольшую полянку, раскинувшуюся недалеко от него. У самой кромки этого белого поля расположились кустики зверобоя с медово-желтыми цветочками, под его стеблями устроились листики подорожника и травы-муравы. Где-то высоко в кронах деревьев раздался стрекот какой-то птицы. Умиротворенная картина леса убаюкала Сережку, ему даже стало легче на душе, как-то незаметно веки сомкнулись сами собой, и он уснул, обхватив дерево руками…

Наверное, проспал он несколько часов — Солнце, проникающее сквозь кроны деревьев, переместилось уже на другую сторону леса.

«Ничего себе! — Сережка удивился. — Ведь было еще недавно только раннее утро!» Он сполз с дерева, нетвердо держась на ослабевших ногах, и тут же снова на него сел — голова была как в тумане, заложило горло — было трудно глотать. Даже чувство голода куда-то ушло. Но надо было идти, только куда?

Сейчас он подумал о матери — интересно, спохватилась ли она, где он, ее сын? Что она сейчас делает? Может, даже не заметила его отсутствия?

У Сережки навернулись слезы на глаза: «Зачем я ей, ее Вован ей дороже!»

Его душили горечь и обида — любила ли его мать вообще когда-нибудь?..

Так за невеселыми мыслями он еще просидел на дереве какое-то время, пока не заметил, как Солнце склоняется все ниже и ниже к горизонту. «Скоро будет темнеть». Вытерев слезы, Сережка все же решил встать и пойти дальше. Впереди лес сгустился, вставая плотной стеной на его пути. Через силу он продирался сквозь колючие заросли кустарника, оставляющие на его руках царапины. Никаких троп и дорог Сережке не попадалось, как будто и люди здесь вовсе не ходили! Под ногами уже не было хрустящего ковра из опавших листьев, а попадались непроходимые заросли папоротника, плотно устилающего своими зелеными огромными разлапистыми листьями землю. Местами выглядывали стебельки с красными ягодами. Сережка не знал, что это за ягоды — может быть, брусника, а может быть, ядовитые какие-то. Он шел, поднимая ноги сквозь папоротник, ощущая влажную почву под кедами, — листья не давали здесь полностью прогреться земле. Сережка огляделся по сторонам — заросли папоротника, казалось, были повсюду, куда ни кинь взгляд. Но что было делать? Все равно надо было идти, выбираться из этого зеленого плена!

Изрядно устав, он сейчас пожалел, что пошел в этом направлении, может, было лучше остаться у поваленных деревьев с белой полянкой?..

Солнце испускало уже свои последние лучи. Надвигались сумерки. Сережка время от времени прислонялся то к одному дереву, то к другому, немного переводя дух.

«Из этих джунглей никогда не выбраться!» — подумал он в отчаянии.

Потемневший лес сейчас был уже не таким приветливым, как утром, он казался теперь враждебным и опасным.

«Может, здесь и волки водятся!» С этими мыслями Сережка ускорил шаг насколько мог, изо всех сил передвигая ноги, превозмогая усталость. В полубессознательном состоянии он шел, почти не глядя себе под ноги, то и дело спотыкаясь о скрытые под листьями кочки и коряги. Местами попадались холмы и небольшие овраги, также сплошь заросшие высокой травой и кустарником. Все чаще стали попадаться небольшие деревца с перекрученными стволами, как будто какой-нибудь волшебник-великан закрутил их в могучем вихре.

Так, пройдя еще несколько метров, Сережка со всего маху рухнул в скрытую травой низину, ударившись обо что-то и уткнувшись носом во влажную землю. Распластавшись, он какое-то время лежал, плохо осознавая, что произошло. Попытавшись встать, он вновь растянулся, сморщившись от боли — похоже, он повредил ногу. Сережка увидел рядом лежащий камень. Он попытался снова встать, но стоило ступить на раненую ногу, нестерпимая боль обожгла его и повалила на землю. Еще несколько попыток не увенчались успехом. Сережка с тоской озирался по сторонам; сумерки, как бархатное покрывало, опускались на лес, окутывали стволы деревьев и травы, накрывали его руки, все его тело. Он на ощупь снял кед на поврежденной ноге, завернул штанину, исследуя руками лодыжку, и, вскрикнув от боли, повалился на спину.

«А если это перелом?» — с досадой подумал он. Ничего не оставалось делать, как провести ночь прямо здесь. Сережка лежал, распластавшись среди огромных листьев папоротника, и всматривался в небо, где уже проступили точки- звездочки. Сбоку из-за деревьев показалась Луна, оживившая лесную чащу своим призрачным светом. Сережка облизывал пересохшие губы и глотал подступающие слезы, думая о том, что, может быть, он умрет здесь, в этой глуши, в одиночестве, больной и раненый, и никому до него нет никакого дела! Матери он не нужен. Если только друг Лешка будет о нем беспокоиться…

Его невеселые мысли прервал какой-то треск. Сережка приподнялся насколько мог, оглядывая лесные заросли, — может, ночной хищник крадется? Поодаль, сквозь деревья, он заметил мелькающие огоньки, которые приближались в его сторону. Вглядываясь в темноту, он постепенно стал различать темные силуэты людей с фонарями в руках. Они шли молча, не произнося ни звука, только сухие ветки потрескивали под их ногами. Вскоре они остановились; перед ними была небольшая поляна, окруженная со всех сторон высоченными деревьями. Люди зашли на эту поляну, по ходу собирая сухие сломанные ветки.

«Наверное, сейчас костер разожгут». Сережка, опустив голову и укрывшись листьями папоротника, наблюдал, как люди, набравшие достаточное количество хвороста, приблизились к центру поляны и, склонившись, стали что-то делать. Сережка удивился — разве не проще было бы свалить весь хворост в кучу и поджечь? Спустя какое-то время он увидел, как люди, наконец, выпрямились и отступили к краю поляны. В середине поляны показался огонь — вроде костер, но какой-то необычный, простирающийся по всему центру поляны. Огонь разгорался все сильнее, озаряя пространство вокруг себя. Теперь стали четче видны силуэты людей. Они были одеты в темные балахоны, лица у всех скрыты под капюшонами. Люди окружили огонь со всех сторон. До Сережки донеслись звуки — это были мужские голоса — люди в балахонах произносили нараспев какие-то слова, сначала тихо, потом все громче и громче. Он не мог разобрать ни слова, — казалось, они пели как будто на непонятном языке. Потом люди стали что-то кидать в огонь, не переставая произносить нараспев слова. От огня вверх полетели искры, вздымаясь к самым верхушкам деревьев.

Сережка забыл про боль и слабость, во все глаза наблюдая за всем этим странным действом. Он подумал, — может, все это ему снится? Кто эти люди? Что они делают в лесу в такой поздний час?.. Наверное, он бредит! И как он не заметил поляну раньше, которая находилась в нескольких метрах от него?..

Спустя какое-то время огонь на поляне стал постепенно угасать, лишь слабое свечение еще колебалось у ног этих людей. Потом вдруг все пространство заволокло дымом или туманом. Сережка уже ничего не мог разглядеть, сколько ни вглядывался. Неизвестно, сколько он еще ждал чего-то, но вскоре усталость взяла свое и он не заметил, как провалился в глубокий сон. Всю ночь ему снились люди в темных капюшонах, окружившие его со всех сторон и протягивающие к нему свои руки, в ладонях которых горел огонь!..

Сережка проснулся, размахивая руками, как будто отбиваясь от кого-то. Сердце в груди бешено колотилось, в голове был туман, его знобило. В лесу уже было совсем светло, но пасмурно. Серовато-белесая пелена покрывала все небо. Сережка зябко поежился — ночная прохлада еще не отступила. Трава, листья папоротника, — все были в утренней росе. Его одежда пропиталась влагой. Он сел, осматривая раненую ногу — лодыжка распухла и, казалось, была какого-то синеватого цвета. Сережка попытался пошевелить ногой, но тут же согнулся от боли. Страшно хотелось пить. Перевернувшись на живот, он припал к листьям папоротника, слизывая образовавшиеся капельки росы. Глотать было трудно, першило горло, но Сережка через силу припадал то к одному кустику, то к другому, пытаясь хоть как-то утолить жажду и погасить жар, который, казалось, охватил все его тело. Он вспомнил о своем сне — «Надо же такому присниться!» Сережка невольно посмотрел в ту сторону, где как будто располагалась поляна с темными людьми в капюшонах. Стволы деревьев были все в густом утреннем тумане, сквозь них ничего нельзя было рассмотреть.

Сережка облокотился о ствол рядом стоящего дуба, пытаясь подняться. Ступив на раненую ногу, он зажмурился от боли, но все же попытался сделать шаг-другой, — ему захотелось проверить, есть ли на самом деле эта поляна? Опираясь о деревья и цепляясь за ветки, ковыляя, он прошел несколько метров, время от времени останавливаясь и переводя дух. Неизвестно, сколько понадобилось времени, чтобы преодолеть расстояние до заветной поляны, Сережке это показалось целой вечностью. Измученный, он, наконец, дошел до того места, где должна была быть поляна. Туман стал постепенно рассеиваться, и сквозь деревья и заросли кустарника стали проглядывать очертания небольшой поляны. Сережка раздвинул ветки и, прихрамывая, шагнул вперед.

Сквозь висевшую в воздухе дымку он разглядел следы от костра, только, как ему показалось, какого-то странного костра; выжженная черная трава была только местами — может, зажигали несколько костров? Приглядевшись, Сережка заметил, что выжженные места принимают очертания каких-то линий. Он приблизился к центру поляны, обошел с одной стороны, потом с другой, пытаясь понять, зачем нужно было разводить такой странный костер или костры? Кое-где еще сохранились обгоревшие остатки хвороста. Приглядевшись, он увидел очертания рисунка — вроде пятиконечная звезда, но какая-то неправильная, что ли?

Морщась и прихрамывая, он все же решил обойти поляну с другой стороны. Дойдя до противоположной стороны, увидел: здесь звезда была обычная, такая, какую он когда-то рисовал в тетрадке в младших классах и видел на картинках. Зачем понадобилось разводить такой странный костер?.. Пока он так стоял, раздумывая, в какой-то миг до него дошло — почему вокруг так тихо? Ни единого шороха, ни дуновения ветерка, ни шелеста листьев на деревьях, ни щебетания птиц? Вообще ничего. Было такое ощущение, как будто заложило уши. Может, и правда заложило?..

Сережка с трудом воспринимал происходящее. Он увидел белый камень, стоящий у края поляны. Кое-как доковыляв до него, он оперся о прохладную влажную поверхность, чувствую слабость во всем теле. Под ладонями, упирающимися в камень, прощупывались какие-то выбоины. Убрав ладони и повернувшись лицом к камню, юноша увидел, что камень был весь испещрен непонятными знаками; знаки были разные: одни как бы выдолбленные или вырезанные, другие выпуклые, некоторые были окрашены в красновато — бурый цвет.

«Что за странное место? Поляна со звездой, люди в балахонах, камень тоже»… Мысли доносились как будто издалека. Юноша сполз к основанию камня и потерял сознание.

…Сережка очнулся от прикосновения чьей-то руки к его лбу. Он с трудом разлепил глаза, как в тумане едва различая очертания человека, склонившегося над ним. Человек осторожно провел чуть шероховатой ладонью по Сережкиному лицу.

— Очнулся наконец, сынок… Вот и молодец!

Мужской приятный голос был добрый и заботливый.

Юноша, широко распахнув глаза и проморгавшись, увидел рядом с собой мужчину лет пятидесяти пяти — шестидесяти, с широким приятным лицом, с небольшой бородой, с добрыми зелеными глазами. У него были русые волосы до плеч, у висков слегка тронутые сединой. Мужчина, улыбаясь, протянул Сережке глиняную кружку:

— На-ко, сынок, это надо выпить, — с этими словами он приподнял Сережкину голову.

Сережка с удивлением озирался по сторонам:

— Где я? — прочти шепотом произнес он, оглядывая незнакомую обстановку; он заметил, что лежит на кровати, укутанный теплым одеялом.

— Как я сюда попал? — Сережка с трудом вспоминал, что же произошло.

— Ты у меня дома, сынок. Тебе сейчас не надо много разговаривать. — с этими словами мужчина поднес кружку к Сережкиным губам. — Это тебе придаст сил, выпей.

Сережка осторожно глотнул из кружки теплый напиток, немного горьковатый, пахнущий травой.

— Выпей все, до конца!

Сережка послушно допил из рук незнакомца и опустился на подушки. Слабость еще не покинула его, и он почувствовал, как проваливается в сон.

— Спи-спи, потом будешь как огурчик!

Мужчина провел рукой по Сережкиным растрепанным волосам, вглядываясь в его лицо; худенький парнишка лет пятнадцати с темными кудрями вызывал у него жалость и какое-то щемящее чувство.

Сережке снилась та поляна с выжженной звездой: он обходит поляну по кругу, подходит к белому камню с непонятными знаками и кладет на него руки. Почему-то в голове рождается мысль попросить камень исполнить его желание. Он просит камень:

— Помоги мне! Я хочу, чтобы мама любила меня, чтобы стала такой, как раньше. Чтобы больше не пила. Чтобы Вована не было.

Он залился слезами. Слезы капали на камень, в ложбинки выбитых знаков. Камень впитывал его слезы…

Сережка проснулся от рыданий. Он был весь мокрый, в испарине, по лицу сочились слезы. Он еще продолжал всхлипывать какое-то время, хотя и осознал, что сон закончился. Немного успокоившись, он почувствовал легкость в голове, и как будто сил прибавилось. Сережка поднялся и сел на кровати, оглядывая комнату: бревенчатые стены, простая скромная обстановка, железная кровать, на которой он лежал, деревянный