Т.Н. Радько

Хрестоматия
по теории государства и права

2-е издание

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 340(075.8)

ББК 67.0я73

Р15

Радько Т.Н.

В хрестоматии представлены основные положения из работ известных мыслителей (философов, юристов, экономистов), относящиеся к теории государства и права или к государству и праву вообще.

Хрестоматия будет полезна аспирантам, преподавателям, студентам, выполняющим курсовые и дипломные работы по теории государства и права, а также всем, кто интересуется историей возникновения и развития важных государственно-правовых концепций.

Составитель выражает благодарность Д. Горбунову, С. Недобежкину, А. Кожевникову, Е. Кашкиной за оказанную помощь в подготовке хрестоматии.

УДК 340(075.8)

ББК 67.0я73

© Т.Н. Радько, 2011

© ООО «Проспект», 2011

Предисловие

Предлагаемая хрестоматия предназначена для использования в качестве учебного пособия по теории государства и права. Ее целью является дать читателю возможность знакомиться с основными произведениями известных философов, политиков, юристов, рекомендованными при изучении курса теории государства и права не в интерпретации другими авторами, а практически по первоисточникам. Она несомненно будет способствовать совершенствованию учебного процесса, поскольку расширяет познавательные возможности студентов, аспирантов, преподавателей при подготовке к занятиям, выполнении курсовых и дипломных работ, написании научных статей и диссертаций.

Хрестоматии по теории государства и права появились не так давно, их издание — новая практика издателей российской юридической литературы. Одной из первых была хрестоматия, подготовленная профессором В.Н. Хропанюком («Интерстиль». М., 1998). В настоящее время она стала библиографической редкостью.

Затем вышла более обстоятельная работа В.В. Лазарева и С.В. Липеня (изд-во «Юристъ». М., 2001). Она была издана в 2-х томах, в ней представлены важные положения из работ многих философов, социологов, политологов и юристов, необходимые для обстоятельного изучения теории государства и права.

Настоящая хрестоматия подготовлена примерно в таком же русле, как и вышеназванные. В ней представлены общеизвестные авторы и их работы (Н.Н. Алексеев, Ю.С. Гамбаров, Г. Гроций, И.А. Ильин, Н.М. Коркунов, И. Кант, П. Сорокин, А.И. Петражицкий, В.М. Хвостов, Г.Ф. Шершеневич и др.). Есть положения из работ Д.И. Менделеева, М.М. Сперанского, Ф. Ницше и др., редко приводимых в изданиях такого рода.

Главное назначение любой хрестоматии — быть важным дополнением к познанию изучаемых вопросов, быть важным продолжением учебника для более углубленного выяснения программного материала. Трудно себе представить полноценное знание изучаемой темы без ознакомления с авторскими работами по ней. Ни один учебник не в состоянии охватить все аспекты и нюансы рассматриваемых вопросов, поскольку в них даются наиболее общие, устоявшиеся положения науки. Хрестоматия дает возможность студенту лично проштудировать то или иное произведение известного ученого, относящееся к изучаемой теме, раскрыть вопросы более глубоко при ответе на семинарских занятиях, выполнении реферата или курсовой работы. Аспирант может использовать положения авторитетных мыслителей в своей диссертации для аргументации выдвигаемого им тезиса.

Структура хрестоматии построена таким образом, чтобы читатель мог легко найти интересующий его вопрос, касается ли он сущности государства или, например, структуры нормы права. В приводимых положениях из наследия каждого мыслителя выделены соответствующие темы, обозначены его важнейшие идеи. В этом, в частности, заключается важная вспомогательная функция настоящей хрестоматии.

Другое ее важное назначение — помочь изучающим теорию государства и права уйти от упрощенного, поверхностного знания теорий, взглядов, концепций известнейших ученых по вопросам государства и права. Краткие цитаты, приводимые в учебниках для аргументации того или иного положения, не дают полного и объективного представления об этой теории или концепции. Более того, иногда цитаты вырываются из авторского контекста и используются не совсем уместно. Читатель хрестоматии может избежать таких ошибок, ознакомившись с произведением автора более глубоко.

Еще одна важная функция хрестоматии — обеспечение фундаментальной подготовки специалистов. Многие идеи и положения из работ, включенных в хрестоматию, выдержали проверку временем, стали базовыми для развития теории государства и права. Их знание — надежная основа и гарантия фундаментальности обучения и, соответственно, фундаментальности профессиональных знаний, полученных в вузе.

И последнее, на что хотелось бы обратить внимание читателей хрестоматии, — ее назначение состоит также в том, чтобы выработать у студентов и аспирантов навыки критического осмысления изучаемого материала. Сравнивая идеи, мысли, взгляды различных авторов, примеряя их к современной государственно-правовой действительности, к современным теориям, подходам и оценкам государства и права, читатель вырабатывает способность к сравнительно-критическому анализу явлений, событий, фактов, так необходимому ему не только в процессе учебы и практической работе, но и в богатой противоречиями повседневной жизни.

МАКИАВЕЛЛИ (MACHIAVELLI) НИККОЛО (1469-1527)

Итальянский государственный деятель, политический мыслитель, историк, военный теоретик. В период республики Макиавелли активно занимался политической деятельностью, в течение 14 лет (1498—1512) бессменно занимая место секретаря Совета десяти, ведавшего дипломатией и военными делами, выполнял важные дипломатические поручения. Основные политические сочинения: «Государь» (1513), «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» (1519).

Методология юридических наук
(новая антирелигиозная традиция, признание только практической пользы религии)

Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия

Изучая римскую историю, можно увидеть, какую помощь оказывала религия для начальствования войском, для соглашения народа, для поддержания добрых граждан и для посрамления злых [...].

В самом деле, не было ни одного законодателя и вообще основателя в народе новых установлений, который не ссылался бы на Бога, потому что иначе учреждения его были бы отвергнуты, ибо только мудрый человек может видеть множество преимуществ, не имеющих в себе достаточно очевидности, чтобы в них точно так же убедились и другие. Чтобы устранить это препятствие, мудрые люди ссылаются на Бога [...].

Государи и республики, желающие сохранить государство от порчи, должны прежде всего соблюдать в чистоте религиозные обряды и всегда поддерживать уважение к ним, потому что самый сильный признак, указывающий на упадок страны, состоит в отсутствии почтения к богослужению [...]. Вожди республики или государства должны заботиться о сохранении оснований своей национальной религии; при этом условии им будет легко поддержать в своем государстве религиозность и через это удержать в нем согласие и добрый порядок. Они должны поощрять и поддерживать все, что благоприятствует религии, хотя бы даже считали все это обманом и ложью: и чем более они мудры, чем более сведущи в познании природы, тем более обязаны поступать таким образом. Оттого, что мудрые люди соблюдали все это и действовали таким образом, явилась вера в чудеса, которые почитаются во всех религиях, даже и в ложных; откуда бы ни возникла эта вера, мудрые всегда ее поддерживают, а авторитет их внушает доверие остальным.

Возникновение государства и права
(образование государства вследствие необходимости

Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия

[...] Все города основаны или туземцами тех мест, где они строятся, или чужеземцами. Первое бывает, когда обитатели, рассеянные на множество мелких групп, не могут жить в безопасности, потому что каждая группа по условиям занимаемой ею местности и по малочисленности своей не способна выдержать отдельно нападение врагов; соединиться же при приближении неприятеля для общей защиты им уже некогда; притом если бы они и успели соединиться, то им пришлось бы покинуть большую часть своих жилищ и предоставить их в добычу врагу: чтобы избежать этой опасности, они по собственному ли побуждению или по решению тех, кто пользуется между ними властью, решаются жить, соединившись в каком-нибудь избранном месте, где удобнее жить и которое легче защищать [...].

Государственный аппарат: принципиальные проблемы организации и деятельности
(советы правителю; освобождение политики от морали)

Макиавелли Н. Государь

[...] Мы уже говорили выше, как необходимы князю крепкие основы, иначе он неизбежно погибнет. Главные основы всех государств, как новых, так и старых или смешанных, — это хорошие законы и сильное войско. И так как не может быть хороших законов там, где нет сильного войска, а где есть сильное войско, конечно, будут хорошие законы, то я не стану рассуждать о законах, а скажу о войсках.

Итак, князь не должен иметь другой цели, другой мысли, никакого дела, которое стало бы его ремеслом, кроме войны, ее учреждений и правил, ибо это — единственное ремесло, подобающее повелителю. В нем такая сила, которая не только держит у власти тех, кто родились князьями, но нередко возводит в это достоинство частных людей. И наоборот, можно видеть, что, когда князья думали больше об утонченной жизни, чем об оружии, они лишались своих владений. Главная причина потери тобой государства — пренебрежение к военному ремеслу, а условие приобретения власти — быть мастером этого дела [...].

Вообще надо усвоить, что людей следует или ласкать, или истреблять, так как они мстят за легкие обиды, а за тяжелые мстить не могут; поэтому оскорбление, которое наносится человеку, должно быть таково, чтобы уже не бояться его мести.

Хорошо примененными жестокостями (если только позволено сказать о дурном, что оно хорошо) можно назвать такие, которые совершаются только один раз из-за необходимости себя обезопасить, после чего в них не упорствуют, но извлекают из них всю возможную пользу для подданных. Они применены дурно, если вначале редки, а с течением времени все разрастаются, вместо того чтобы кончиться. Кто идет первым  путем, тот с помощью Бога и людей может еще найти средство спасти свое положение [...]. Другим же удержаться немыслимо.

Поэтому надо хорошо помнить, что, овладевая государством, захватчик должен обдумать все неизбежные жестокости и совершить их сразу, чтобы не пришлось каждый день повторять их и, можно было, не прибегая к ним вновь, успокоить людей и привлечь к себе благодеяниями. Кто поступает иначе по робости или под влиянием дурного совета, тот вынужден постоянно держать в руке нож; никогда не может он положиться на своих подданных, они же из-за постоянных и все новых притеснений никогда не могут чувствовать себя в безопасности. Дело в том, что обиды следует наносить разом, потому что тогда меньше чувствуешь их в отдельности, и поэтому они меньше озлобляют; напротив, благодеяния надо делать понемногу, чтобы они лучше запечатлелись. Но властитель — и это самое важное — должен уметь жить со своими подданными так, чтобы никакие случайные обстоятельства — несчастные или счастливые — не заставляли его меняться. Ведь если такая необходимость настанет в дни неудач, то зло уже будет не ко времени, а добро твое окажется бесполезным, потому что его сочтут сделанным поневоле, и не будет тебе за него никакой благодарности [...].

Но так велико расстояние от того, как протекает жизнь в действительности, до того, как должно жить, что человек, забывающий, что делается ради того, что должно делать, скорее готовит свою гибель, чем спасение. Ведь тот, кто хотел бы всегда исповедовать веру в добро, неминуемо погибает среди столь многих людей, чуждых добра. Поэтому князю, желающему удержаться, необходимо научиться умению быть недобродетельным и пользоваться или не пользоваться этим, смотря по необходимости [...].

Всякий, я знаю, согласится, что было бы делом, достойным величайшей хвалы, если бы нашелся князь, который из всех ... свойств имел бы только те, что считаются хорошими. Но так как нельзя ни обладать ими всеми, ни вполне проявлять их, потому что этого не допускают условия человеческой жизни, то князь должен быть настолько мудр, чтобы уметь избегать бесславия, таких пороков, которые лишали бы его государства, других же пороков, не угрожающих его господству, он должен беречься, если это возможно; если же он не в силах это сделать, то может дать себе волю без особенных колебаний. Наконец, пусть он не страшится дурной славы тех пороков, без которых ему трудно спасти государство; ведь если вникнуть как следует во все, то найдется нечто, что кажется добродетелью, но верность ей была бы гибелью князя; найдется другое, что кажется пороком, но, следуя ему, князь обеспечивает себе безопасность и благополучие [...].

К вещам, которых князь должен больше всего беречься, относится возбуждение к себе презрения и ненависти, а щедрость ведет тебя к тому и другому. Поэтому больше мудрости в том, чтобы остаться с именем скупца, которое приносит тебе бесчестье без ненависти, чем из желания быть названным щедрым, неизбежно получить имя хищника, от которого будет и бесчестье, и ненависть.

[... ] Каждый властитель должен стремиться к тому, чтобы его считали милостивым, а не жестоким. Однако надо предостеречь от проявления этого милосердия некстати [...]. Князь не должен бояться, что его ославят безжалостным, если ему надо удержать своих подданных в единстве и верности. Ведь, показав, в крайности, несколько устрашающих примеров, он будет милосерднее тех, кто по своей чрезмерной снисходительности допускает развиться беспорядкам, вызывающим убийства или грабежи; это обычно потрясает целую общину, а кары, налагаемые князем, падают на отдельного человека. Из всех властителей новому князю меньше других можно избегнуть молвы о жестокости, так как новые государства окружены опасностями [...].

Все же князь должен быть осмотрителен в своей доверчивости и поступках, не путаться себя самого и действовать не торопясь, с мудростью и человеколюбием, чтобы излишняя доверчивость не привела к неосторожности, а слишком большая подозрительность не | сделала его невыносимым.

Отсюда пошел спор, лучше ли, чтобы его любили, а не боялись, или наоборот. Отвечают, что желательно было бы и то и другое. Но так как совмещать это трудно, то гораздо вернее внушить страх, чем быть любимым, если уж без чего-нибудь одного пришлось бы обойтись. Ведь о людях можно вообще сказать, что они неблагодарны, изменчивы, лицемерны, трусливы перед опасностью, жадны до наживы. Пока ты им делаешь добро, они все твои, предлагают тебе свою кровь, имущество, жизнь, детей, все до тех пор, пока нужда далека, как я уже сказал, но, как только она приближается, люди начинают бунтовать. Князь, который всецело положится на их слова, находя ненужными другие меры, погибнет. Дело в том, что дружба, приобретаемая деньгами, а не величием и благородством души, хоть и покупается, но в действительности ее нет, и, когда настанет время, на нее невозможно рассчитывать; при этом люди меньше боятся обидеть человека, который внушал любовь, чем того, кто действовал страхом. Ведь любовь держится узами благодарности, но так как люди дурны, то эти узы рвутся при всяком выгодном для них случае. Страх же основан на боязни, которая не покидает тебя никогда.

Однако князь должен внушать страх таким образом, чтобы если не заслужить любовь, то избежать ненависти, потому что вполне возможно устрашать и в то же время не стать ненавистным. Он всегда этого добьется, если не тронет ни имущества граждан и подданных, ни жен их. Когда придется все же пролить чью-нибудь кровь, это надо сделать, имея для того достаточное оправдание и явную причину, но больше всего надо воздерживаться от чужого имущества, потому что люди забудут скорее смерть отца, чем потерю наследства. Кроме того, повод отнять имущество всегда окажется, и тот, кто начинает жить грабежом, всегда найдет повод захватить чужое; наоборот, случаи пролить кровь гораздо реже и представляются не так скоро.

Когда же князь выступает с войсками, и под его начальством находится множество солдат, тогда, безусловно, необходимо не смущаться именем жестокого, потому что без этого в войске никогда не будет ни единства, ни готовности к действию [...].

Как похвально было бы для князя соблюдать данное слово и быть в жизни прямым, а не лукавить — это понимает всякий. Однако опыт нашего времени показывает, что великие дела творили как раз князья, которые мало считались с обещаниями, хитростью умели кружить людям головы, и в конце концов одолели тех, кто полагался на честность.

Вы должны поэтому знать, что бороться можно двояко: один род борьбы — это законы, другой — сила; первый свойствен человеку, второй — зверю. Так как, однако, первого очень часто недостаточно, приходится обращаться ко второму. Следовательно, князю необходимо уметь хорошо владеть природой как зверя, так и человека. Этому скрытым образом учили князей старинные писатели, сообщавшие, как Ахилл и много других древних князей были отданы на воспитание кентавру Хирону, чтобы он за ними наблюдал и охранял их. Иметь наставником полузверя, получеловека означает не что иное, как то, что князю нужно уметь владеть природой того и другого; одно без другого непрочно.

Итак, раз князь вынужден хорошо владеть природой зверя, он должен взять примером лисицу и льва, так как лев беззащитен против сетей, а лисица беззащитна против волков. Следовательно, надо быть лисицей, чтобы распознавать западню, и львом, чтобы устрашать волков. Люди, бесхитростно полагающиеся на одну только львиную силу, этого не понимают. Итак, разумный правитель не может и не должен быть верным данному слову, когда такая честность обращается против него и не существует больше причин, побудивших его дать обещание. Если бы люди были все хороши, такое правило было бы дурно, но так как они злы и не станут держать слово, данное тебе, то и тебе нечего блюсти слово, данное им. Никогда не будет у князя недостатка в законных причинах, чтобы скрасить нарушение обещания.

Этому можно было бы привести бесконечное число недавних примеров показать, сколько мирных договоров, сколько обещаний союза обратились в ничто, в пустой звук из-за вероломства князей. Кто искуснее других умел действовать по-лисьему, тому и приходилось лучше. Однако необходимо уметь хорошо скрыть в себе это лисье существо и быть великим притворщиком и лицемером: ведь люди так просты и так подчиняются необходимости данной минуты, что кто обманывает, всегда найдет такого, который даст себя обойти.

[...] Итак, князь должен особенно заботиться, чтобы с уст его никогда не сошло ни одного слова, не преисполненного перечисленными выше пятью добродетелями, чтобы, слушая и глядя на него, казалось, что князь — весь благочестие, верность, человечность, искренность, религия. Всего же важнее видимость этой последней добродетели. Люди, в общем, судят больше на глаз, чем на ощупь; глядеть ведь может всякий, а пощупать — только немногие. Каждый видит, каким ты кажешься, немногие чувствуют, какой ты есть, и эти немногие не смеют выступить против мнения толпы, на стороне которой величие государства; а ведь о делах всех людей, и больше всего князей, над которыми нельзя потребовать суда, судят по успеху. Пусть князь заботится поэтому о победе в сохранении государства — средства всегда будут считаться достойными и каждым будут одобрены, потому что толпа идет за видимостью и успехом дела [...].

[...] Князья должны передавать другим дела, вызывающие недовольство, а милости оказывать сами.

Форма правления в государстве
(круговорот шести форм правления; наилучшая форма правления - смешанная)

Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия

[...] Я замечу, как все, писавшие о республиках, что есть три рода правительств, а именно: Монархия, Аристократия и Народное Правление: из этих трех видов правления должны какое-нибудь выбрать те, кому приходится устраивать правление в городе, давая предпочтение правлению, которое покажется для них удобнее. Иные, и притом, по мнению многих, более мудрых, думают, будто видов правления шесть, из коих три дурны во всех отношениях, а три другие сами по себе хороши, но так как их трудно поддерживать, то и они также становятся пагубны. Хороши три, уже названные нами; три других вытекают из них и дурны; и каждый из них так похож на соответствующий ему хороший, что они легко переходят один в другой: Монархия легко обращается в тиранию; Аристократия часто переходит в правление небольшого меньшинства (олигархия); Народное Правление без труда превращается в совершенную распущенность. Таким образом, законодатель, учреждающий в городе одно из этих трех правлений, водворяет его ненадолго, потому что у него нет средства предупредить переход из хорошего в дурное, так как здесь добро и зло слишком близки друг к другу.

Эти разные виды правления развились между людьми случайно, ибо в начале мира, когда жители были малочисленны, они жили рассеянно, подобно животным; впоследствии, когда поколение их размножилось, они соединились и, чтобы лучше защищаться, избрали из своей среды самого сильного и самого храброго, сделали его своим начальником и стали повиноваться ему. Отсюда возникло познание разницы между полезным и добрым, вредным и подлым, потому что в людях стало возбуждаться негодование и сострадание при виде человека, наносящего вред своему благодетелю; они стали порицать неблагодарных и уважать чувствительных к благодеянию и, видя, что им самим может быть нанесена подобная же обида, решились во избежание такого зла установить законы, учредить наказания для их нарушителей, отсюда явилось понятие справедливости и правосудия. Вследствие этого понятия, когда приходилось избирать начальника, люди стали отдавать предпочтение уже не самому храброму, а самому мудрому и справедливому. Но так как впоследствии вожди сделались наследственными, а не избираемыми, то тотчас же начали вырождаться;  покинув добродетели своих предков, они стали думать,  что дело государя только затмевать прочих пышностью, сладострастием и другими подобными качествами. Таким образом, государи сделались ненавистны и потому трусливы, а от страха перешли к угнетению, и возникла тирания. Отсюда явились падение государей, замыслы и заговоры против них, устраиваемые не трусами и малодушными, а теми, которые великодушием, благородством, богатством и знатностью возвышались над прочими и не могли переносить преступного существования этих государей. Руководимая ими толпа вооружалась против государя и, убив его, подчинялась своим вождям как избавителям. Последние, ненавидя имя монарха, учреждали из себя правительство и вначале, помня пример прошлой тирании, управляли сообразно постановленным ими законам, подчиняя свои выгоды общей пользе и с равным старанием занимаясь общественными и своими частными делами. Но, наконец, правление переходило к их сыновьям, не знавшим превратностей судьбы, не испытавшим несчастий и не ставшим довольствоваться гражданским равенством; предавшись алчности, похищению чужих жен, они обращали аристократическое право в Олигархию, попирая права граждан; таким образом, в скором времени постигала участь тирана; наскучив их правлением, толпа обращалась в орудие всякого, кто предлагал ей избавить ее от этих правителей; и вскоре являлся человек, который при помощи толпы низвергал их. Но память государства и испытанных от него обид была еще свежа; поэтому, разрушив владычество олигархов и не желая восстанавливать монархию, люди вводили у себя правление, учредив у себя такой порядок, чтобы ни аристократы, ни монарх не имели и в нем никакой власти. Так как всякий государственный человек пользуется вначале уважением, то народное правление могло некоторое время существовать, впрочем, недолго, пока не угасло основавшее его правление; затем быстро водворялась полная распущенность, где ни частные, ни общественные люди не внушали никому никакого почтения, так что всякий жил по-своему и все наносили друг другу тысячи обид. Тогда, побуждаемые необходимостью или советом какого-нибудь умного человека, люди во избежание такого беспорядка опять обращались к монархии и от нее снова постепенно возвращались к распущенности тем же путем и по тем же причинам.

Таков круг, в котором вращались и вращаются правления всех республик, однако они редко возвращаются к тому, из чего вышли, потому что в них редко сохраняется только жизненной силы, чтобы пройти, не погибнув, несколько раз этот крут. Обыкновенно бывает, что среди этих переворотов республика, лишенная силы и руководства, делается добычей соседнего государства, которое управляется лучше, чем она. Но, предположив, что этого не случится, она должна будет вращаться в этом круге бесконечное время.

Итак, я говорю, что все эти виды правления представляют неудобства — первые три потому, что не могут долго существовать, а три остальные потому, что сами по себе дурны. Мудрые, законодатели, зная эти недостатки, избегали следовать исключительно какому бы то ни было из этих порядков, предпочитая смешанный, который казался им прочнее и крепче, потому что, существуя вместе, Монархия, Аристократия и Демократия могли бы удобнее наблюдать друг за другом [...].

Политический режим в государстве
(сомнения в возможности демократических преобразований, особенно если «народ развращен»)

Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия

Множество примеров, представляемых древними историками, доказывают, как трудно народу, привыкшему жить под монархический властью, сохранять потом свободу, если он даже приобрел ее по какому-нибудь случаю [...]. Трудность эта понятна, ибо подобный народ не что иное, как грубое животное, которое хотя и свирепо и дико, но вскормлено в тюрьме и в рабстве. Если его вдруг выпускают на свободу в поле, то оно, не умея найти ни пастбища, ни пристанища, становится добычею первого, кто вздумает снова овладеть им.

То же случается и с народом, который привык жить под чуждым ему правительством; он не умеет судить ни о своей защите, ни об обидах, наносимых обществу, не знает своих государей, и они не знают его, и вскоре снова подпадает игу, еще гораздо худшему, чем то, от которого недавно освободился. Впрочем, эти затруднения встречаются тому народу, который все-таки еще не вполне развращен, потому что окончательно развращенный народ не только не может просуществовать сколько-нибудь времени свободно, но не может даже и освободиться, как докажу ниже; вот почему я буду говорить здесь только о народах, которые еще не вполне развращены и в которых больше доброго, чем злого.

Кроме этого затруднения есть еще другое: оно состоит в том, что враги освободившегося государства составляют партию, а друзья его партии не составляют. Все, кто извлекал выгоды из тиранического порядка, пользуясь богатством государя, образуют враждебную свободе партию; потеряв возможность наживаться, они не могут быть довольны и должны все пытаться восстановить тиранию, чтобы возвратить себе свою власть. Ревностных же партизан, друзей освободившиеся государства, как я сказал, не приобретают, потому что при свободном управлении почести и награды даются каждому за определенные заслуги, без которых никто не может получить никаких преимуществ; но при этом всякий, получивший награждение за свои подвиги, считает себя обязанным не государству, а только самому себе. Притом, пока все наслаждаются благами свободы, никто не сознает, как они дороги: они состоят в том, что каждый может свободно и безбоязненно пользоваться своим имуществом, не страшиться за честь жен и дочерей и не бояться за личную безопасность; но, обладая всем этим, никто не чувствует себя обязанным только за то, что его не оскорбляют.

[...] Нужно признать за несомненную истину, что развращенное монархическое государство никогда не может достичь свободы, хотя бы государь был уничтожен со всем своим родом; это ведет только к смене одного государя другим, и государство никогда не получит свободы, если ему не попадется какой-нибудь добрый и честный правитель; но и тут свобода его продлится лишь на столько времени, на сколько продлится жизнь этого государя. Так было в Сиракузах при Дионе и Тимолеоне, добродетели которых в разные времена, когда они жили, давали этому городу свободу; но едва они умирали, как он тотчас подпадал прежней тирании. Рим представляет еще лучший пример: по изгнании Тарквиниев он мог тотчас восстановить свою свободу; но по умерщвлении Цезаря, Калигулы, Нерона, по пресечении всего Цезарева рода он не мог не только сохранить свободы, но даже хотя бы на миг овладеть ею. Такая разница в событиях одного и того же города зависит от того, что во времена Тарквиниев римский народ не был еще развращен, а в последнее время развратился окончательно. Тогда, чтобы удержать свободу и внушить ненависть к царям, достаточно было взять с народа клятву, что он не допустит, чтобы в Риме кто-нибудь царствовал; между тем как впоследствии всей власти и всей строгости Брута со всеми легионами войска оказалось недостаточно, чтобы склонить народ удержать свободу, которую он возвратил ему по примеру первого Брута. Это происходило от развращения, внесенного в народ партией Мария, глава которой, Цезарь, до того ослепил массы, что они не видели ига, которое сами возлагали себе на шею [...].

Из всего этого можно сделать тот вывод, что для общества неразвращенного не вредны никакие смуты и беспорядки; но для общества развращенного бесполезны самые лучшие законы, если только ими не руководит решительный человек, который проводит их так энергично, что совершенно исправляет все общество. Впрочем, я не знаю, случалось ли это когда-нибудь и может ли даже случиться. Во всяком случае, из всего сказанного следует, что государство, пришедшее в упадок по развращенности целого общества, если бы неожиданно и поднялось из своего упадка, то это могло бы произойти только по добродетелям одного человека, случившегося в нем, а не по достоинству всего общества, которое и не думало бы поддерживать добрые учреждения. Как скоро преобразователь умирает, общество возвращается к своим прежним нравам. Так было в Фивах, где при жизни Эпаминонда его добродетели твердо поддерживали порядок в республике и ее могущество; но после смерти его она впала в прежние беспорядки. Дело в том, что человек не может прожить так долго, чтобы успеть прочно утвердить добрый порядок в городе, который долго вел скверное существование. Поэтому, если преобразователь не проживет необыкновенно долго или не оставит достойного преемника, если, как я выше сказал, добродетельных наследников ему не окажется, государство быстро придет в упадок, из которого потом его можно вывести только страшными потрясениями и кровопролитиями. Это зависит оттого, что развращение и неспособность к свободной жизни происходят от гражданского неравенства, а для восстановления равенства необходимы самые крайние меры, но весьма немногие умеют или желают пользоваться этими мерами [...].

Из всего этого следует, как трудно или невозможно сохранить или учредить республику в государстве развращенном. Поэтому, во всяком случае, лучше установить в таком государстве порядок монархический, чем народный, чтобы людей, дерзость которых не могут исправить законы, обуздывала, по крайней мере, власть монархов. Больше с ними нечего делать; все прочее было бы жестокой и бесполезной попыткой, как я заметил по поводу Клеомена. Клеомен, чтобы ему не мешали, убил Эфоров, и Ромул по той же причине убил брата и Тита Тация Сабина, и оба потом воспользовались своею властью хорошо, но надо обратить внимание на то, что оба они имели дело с подданными, не постигнутыми еще таким развращением, о котором мы говорим в этой главе, поэтому они могли выполнить свои намерения и придать этому выполнению благовидный характер.

ГРОЦИЙ (GROTIUS), ГУГО ДЕ ГРООТ (1583-1645)

Голландский юрист, философ, государственный деятель. Один из основателей в Новое время учения о естественном праве, систематизатор международного права. Известен как автор более 90 работ в области юриспруденции, истории, филологии, этнографии. В 1625 г. в разгар Тридцатилетней войны во Франции вышел капитальный труд Г. Гроция «О праве войны и мира».

Предмет науки права
(отграничение предмета юриспруденции от предмета политики)

Гроций Г. О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право народов, а также принципы публичного права

II.IX.LVII. Я воздерживаюсь касаться вопросов, принадлежащих к сфере других исследований, а именно того, как предпочтительнее поступать в различных обстоятельствах по соображениям целесообразности, ибо эти вопросы составляют предмет специальной науки — политики, которую Аристотель излагает совершенно особо, не примешивая к ней ничего постороннего; иначе поступает Воден, у которого эта наука сочетается с наукой нашего права. Однако в некоторых местах я упоминаю о том, что полезно, но лишь мимоходом, с тем чтобы провести яснее отличие этого вопроса от вопросов о справедливости [...].

VIII.2. Необходимо иметь в виду, что одна и та же искусственная вещь может иметь несколько форм; так, легион через одну форму управляется, посредством другой — сражается. Так же точно одну форму государства составляет союз права и власти, другую — взаимное отношение тех частей, которые правят, и тех, которыми управляют. Последняя интересует политика, первая — юриста. Это не укрылось от внимания Аристотеля, который указывает («Политика», кн. II, гл.3): «Следует или не следует уплачивать долги с изменением формы правления — это предмет иного исследования». Речь идет о другой отрасли науки, которую Аристотель не смешивает с политикой, дабы не впасть в ошибку, отмечаемую им у других и «состоящую в перескакивании от одного предмета исследования к другому».

Методология юридических наук
(природа человека -мать естественного права; польза - повод для возникновения внутригосударственного права)

Гроций Г. О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право народов, а также принципы публичного права

Пролегомены. XVI [...]. То, что высказано не только Карнеадом, но и другими, а именно, что якобы «польза есть как бы мать правды и справедливости», строго говоря, — неверно, ибо мать естественного права есть сама природа человека, которая побуждала бы его стремиться ко взаимному общению, даже если бы мы не нуждались ни в чем; матерью же внутригосударственного права является самое обязательство, принятое по взаимному соглашению; а так как последнее получает свою силу от естественного права, то природа может слыть как бы прародительницей внутригосударственного права. Однако к естественному праву присоединяется также польза, ибо по воле создателя природы мы, люди, в отдельности на самом деле беспомощны и нуждаемся во многих вещах для благоустроенного образа жизни, чтобы с тем большим усердием стремиться развивать совместную жизнь; польза же послужила поводом для возникновения внутригосударственного права, ибо как самое сообщество, о котором была речь, так и подчинение возникли и установлены ради какой-нибудь пользы. Оттого-то и те, кто предписывает законы другим, обычно тем самым преследуют какую-нибудь пользу, или, по крайней мере, должны ее преследовать [...].

XXII. Однако чтобы уже более не возвращаться к сказанному, согласимся, что право существует не ради одной только пользы [...].

Понятие государства
(государство - «совершенный союз свободных людей, заключенный ради соблюдения права и общей пользы»)

Гроций Г. О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право народов, а также принципы публичного права

I.I.XIV. Деление права человеческого на внутригосударственное, на право в более тесном и широком смысле по сравнению с внутригосударственным; последнее есть право народов. Разъяснение и доказательство его существования.

1. [...] Право внутригосударственное есть то, которое исходит от гражданской власти. Власть гражданская господствует в государстве. Государство же есть совершенный союз свободных людей, заключенный ради соблюдения права и общей пользы [...].

I.III.VII. Что есть верховная власть.

1. Верховной же властью называется такая власть, действия которой не подчинены иной власти и не могут быть отменены чужой властью по ее усмотрению. Говоря «чужая» власть, я исключаю того, кому принадлежит верховная власть и кому предоставлено изменять свою волю, равно как и его преемника, который пользуется таким же правом, а стало быть, и той же, а не иной властью. Такова сущность верховной власти; а теперь следует выяснить, кто же является ее носителем. Носитель может быть или в общем, или же в собственном смысле; подобно тому как общий носитель тела есть тело, собственный же — есть глаз, так общим носителем верховной власти является государство, названное выше «совершенным союзом».

О праве войны
(право народов об отношении к войнам)

Гроций Г. О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право народов, а также принципы публичного права

I. Право естественное не отвергает войны, что доказывается следующими основаниями:

1. Исследовав источники права, перейдем к первому и главнейшему вопросу, а именно: может ли какая-либо война быть справедливой, или, иными словами, дозволено ли когда-либо воевать. Самый этот вопрос и другие, следующие за ним, должны быть выведены из самой природы. Марк Тулий Цицерон как в книге третьей «О границах добра и зла», так равно и в других местах сообщает, основываясь на сочинениях стоиков, что существуют некие первичные побуждения природы, именуемые так по-гречески (Авл Геллий, XII, гл. 5), а также некоторые вторичные, но заслуживающие даже предпочтения перед первичными. Он называет первичными побуждения природы, например, то, что живое существо немедленно же после своего рождения дорожит собой, заботится о собственном самосохранении и собственном благосостоянии, а также о том, что способствует сохранению его благосостояния: с другой стороны, оно стремиться избегнуть гибели и всего, что, по-видимому, может причинить гибель. Оттого-то, по его словам, нет никого, кто бы не предпочел хорошо развитые и здоровые члены тела искалеченным и вывихнутым; и, стало быть, первая обязанность состоит в том, чтобы каждый сохранял свое естество и вместе с тем соблюдал все, согласное с природой, и избегал бы всего, противного ей [...].

4. Самые первые побуждения природы ничуть не противоречат войне, даже напротив, скорее ей благоприятствуют. Самая цель войны — сохранение в неприкосновенности жизни и членов тела, сохранение и приобретение вещей, полезных для жизни, — вполне соответствует первым побуждениям природы; и если ради этого окажется необходимым прибегнуть к силе, то это никоим образом не противоречит первым побуждениям природы, поскольку даже отдельные животные наделены от природы достаточными силами и средствами, чтобы обеспечить себе самосохранение [...].

5. Здравый же разум и природа общества, привлекаемые нами к исследованию на втором, хотя и более почетном месте, воспрещают применение не всякого насилия, но только того, которое несовместимо с самим обществом, то есть которое нарушает чужое право [...].

6. Следовательно, предусмотрительность и заботы о самих себе не противоречат природе общества, пока не нарушается этим чужое право, и оттого сила, не нарушающая чужого права, — законна. То же Цицерон выражает таким образом: «Так как существует два способа разрешения споров: один — путем спокойного рассмотрения, а другой — силой, и так как первый способ свойствен людям, а последний — диким зверям, то к последнему способу следует прибегать лишь в том случае, если нет возможности воспользоваться первым». Он же в другом месте, в письме к родственникам (XII, 3), говорит: «Можно ли противодействовать насилию иначе как силой?» У Ульпиана читаем: «Кассий пишет, что силу следует отражать силой. Это право обеспечено самой природой; отсюда, по его словам, по-видимому, следует, что вооруженную силу дозволено отражать такой же силой» (L. I vim vi. D. de vi et vi armata). У Овидия же сказано: «Войско поднять против войска правом дозволено всем».

II. Историей:

1. Все приводимое нами в доказательство того, что не всякая война противоречит естественному праву, полнее всего подтверждается священной историей. Ибо, когда Авраам, вооружившись со своими слугами и союзниками, одержал победу над четырьмя царями, разграбившими Содом, Господь одобрил это деяние устами своего первосвященника Мелхиседека. Мелхиседек так обращается к Аврааму: «Да будет хвала Господу всевышнему, предавшему врагов твоих в руки твои» (кн. Бытия, XIV,20). Авраам же, как видно из истории, поднял оружие, не испросив на то особого разрешения Господа, полагаясь, таким образом, на естественное право и будучи мужем не только благочестивейшим, но и мудрейшим [...]. Более непосредственное отношение к нашему вопросу имеет то обстоятельство, евреи под предводительством Моисея и Иисуса Навина отразили оружием нападение амалекитян (Исход, XVII), чего до совершения этого дела Господь не разрешил, после совершения же одобрил.

2. Однако Бог предписал народу своему также общие и постоянные законы о способе ведения войны (Второзаконие, XX, 3,0, 15), тем самым показывая, что справедливая война может вестись даже без особого повеления; ибо он тут же прямо отделяет причину войны с семью племенами от причины войн с другими племенами; а так как он ничего не постановляет относительно справедливых причин ведения войны вообще, то тем самым он свидетельствует, что такие справедливые причины войны в достаточной мере очевидны по самой природе. Сюда относятся: охрана границ государства в войне Иеффая против аммонитян (кн. Судей, XI), случай насилия над послами в войне Давида против них же (II Самуил, X) [...].

III. Согласным мнением:

1. Сказанное нами подтверждается согласным общим мнением всех народов, в особенности же мудрецов. О насилии в целях самозащиты известно место у Цицерона в речи «В защиту Милона», где приводится свидетельство самой природы: «Таков не писаный, но прирожденный закон, которому мы не научились, которого не восприняли, не вычитали, но который позаимствовали, почерпнули, извлекли у самой природы, которому мы не обучены, но в соответствии с которым созданы; в котором не наставлены, но которым мы проникнуты, — закон, гласящий, что если наша жизнь подвергается опасности вследствие коварства или насилия вооруженной рукой со стороны разбойников или неприятеля, то любое средство избавления — дозволено. «Этот закон, — по словам того же автора, — внушает людям образованным, необходимость — варварам, обычай — народам, а сама природа предписывает диким животным любыми доступными средствами отражать всяческое насилие, грозящее нашему телу, существованию и жизни». Юрист Гай полагает: «Против угрожающей опасности естественный разум дозволяет самозащиту». А юрист Флорентин говорит: «По праву выходит так, что все, предпринимаемое для защиты своего тела, признается правомерным» (L. Itaque D. ad 1. Aquil. L. ut vim D. de lust. Et iure).

Иосиф Флавий пишет: «Таков естественный закон, свойственный всем, а именно — стремление сохранить жизнь; по этому же самому мы считаем врагами тех, кто имеет явное намерение лишить нас жизни» («Об иудейской войне», кн. III, гл. 25) [...].

IV. Доказательства того, что право народов не отвергает войны.

1. Что же касается того права естественного, которое может быть названо правом народов, то в достаточной мере известно, что далеко не всякая война заслуживает его неодобрения.

2. Право народов, установленное волею, а также законы и обычаи всех народов, как об этом свидетельствует история, отнюдь не осуждают войн. Гар-могениан, напротив, утверждает даже, что войны как раз введены правом народов (L. Ex hok ieure. D. de iust. Et eure), однако это утверждение, по моему мнению, следует толковать несколько иначе, чем это обычно принято: именно в том смысле, что правом народов установлен некоторый особый способ ведения войн, откуда проистекают и особые последствия, обусловленные свойствами права народов. Отсюда возникает различие, которым нам придется воспользоваться в дальнейшем, а именно — различие справедливой войны в полном смысле слова и войны, не имеющей столь торжественного характера, но тем не менее не утрачивающей совершенно характера справедливой, то есть сообразной с правом, войны. Ибо такие неторжественные войны, возникающие по справедливому поводу, право народов не освящает, хотя оно и не противится им, как это будет разъяснено далее. «Правом народов, — полагает Тит Ливий, (кн. XLIII),— устроено так, что вооруженную силу следует отражать вооруженной силой». А Флорентин утверждает, что в силу права народов мы должны отражать насилия и обиды ради сохранения нашего тела (L. ut vim. D. iust. Et iure)...

X. Отрицательное решение вопроса подкрепляется общественным авторитетом церкви, согласно общим мнениям и давним обычаям:

1. Теперь, в подтверждение наших мнений, напомним, во-первых, что нет недостатка в авторах, и даже наиболее древних, полагавших, что христианам может быть дозволено как вынесение смертных приговоров, так и в равной мере и ведение войн, законность которых зависит от оправдания смертной казни. Так, например, по словам Климента Александрийского, если христианин призывается к верховной власти, то подобно Моисею, он должен быть живым законом для своих подданных, награждая добрых и карая злых. А в другом месте, изображая внешность христианина, он говорит, что ему приличествует ходить босиком, если только он не носит воинского звания. В постановлениях, носящих имя Климента, римлянина (кн. VII гл. III), мы читаем: «Не всякое, однако, лишение жизни воспрещено, но только лишение жизни неповинного. Справедливое же лишение жизни тем не менее предоставлено одним только должностным лицам».

2. Однако, отложив в сторону мнения частных лиц, обратимся к самой господствующей церкви, постановления которой имеют наибольший вес. Итак, я утверждаю, что иногда лицам, носившим воинское звание, не было ни отказа в крещении, ни отлучения от церкви; между тем так следовало поступать и действительно поступали бы, если бы воинство было несовместимо с заповедями Нового Завета.

Политический режим в государстве
(против абсолютизации идеи народовластия)

Гроций Г. О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право народов, а также принципы публичного права

I.III.VIII. Опровержение мнения, согласно которому верховная власть всегда принадлежит народу. Разбор доводов в пользу последнего мнения.

1. Однако здесь же следует, во-первых, отвергнуть мнение тех, которые полагают, что верховная власть всюду и без изъятия принадлежит народу, так что государей, которые злоупотребляют своей властью, следует низлагать и карать; это мнение, проникнув в глубину души, послужило и может послужить еще в дальнейшем причиной столь многих бедствий, что не может укрыться от каждого одаренного разумом. Мы, со своей стороны, намерены опровергнуть это мнение следующими доводами. Каждый человек волен отдаться кому угодно в личную зависимость — это явствует как из еврейского (Исход, XXI, 6), так и из римского закона (Instit. de iure pers. § Servi autem; Авл Геллий, кн. И, гл. VII) .Так разве же не волен свободный народ также подчиняться кому угодно, одному или же нескольким лицам, перенеся таким образом на них целиком власть управления собой и не сохранив за собой ни малейшей доли этой власти? [...].

2. И подобно тому как существуют различные образы жизни, причем один предпочтительнее другого, и каждый волен выбирать людей из множества различных родов, так и народ может избрать любой образ правления; ибо тот или иной правопорядок следует оценивать не с точки зрения преимуществ его формы, о чем суждения людей весьма расходятся, но с точки зрения осуществления в нем воли людей.

3. Причин же, почему народ может предпочесть отказаться целиком от верховной власти и передать ее другому, может быть великое множество, в частности, если доведенный до крайней опасности народ не имеет возможности найти иной способ защититься или же если угнетаемый нуждой не в состоянии иначе добыть достаточные средства существования [...].

4. К этому нужно добавить, что подобно тому как, по словам Аристотеля, некоторые люди от природы — рабы, то есть наиболее приспособлены к рабскому состоянию, так точно и некоторые народы по свойственному им образу мыслей предпочитают лучше подчиняться, нежели господствовать [...].

5. Многих могли воодушевить примеры народов, довольно счастливо живших в продолжение многих веков под царской властью. По словам Ливия, города под властью Эвмена не склонны были променять свою судьбу на участь свободных гражданских общин (кн. XLII). Иногда же встречается и такой государственный порядок, который, по-видимому, может сохраниться в безопасности не иначе, как под верховной властью одного лица; многим благомыслящим людям казалось таким римское государство в эпоху цезаря Августа. По этим, как и по иным сходным, причинам людям не только возможно, но даже следует подчиняться власти и могуществу другого лица, что отмечает и Цицерон в книге второй своего трактата «Об обязанностях» [...]

8. Во всяком случае, существуют цари, которые не подчинены постановлениям народа, даже взятого в целом; об этом свидетельствуют как священная, так и гражданская история [...]

13. Опровержение доводов, приводимых в защиту противоположного мнения, не представляет затруднения. Ибо, во-первых, утверждение, что тот, кем кто-либо назначается на должность, есть начальник назначенного лица, верно лишь в таком государственном устройстве, действие которого находится в постоянной зависимости от воли учредителя, но не в таком устройстве, которое лишь вначале зависит от воли учредителей, в дальнейшем же действует в силу необходимости, подобно тому, как, например, женщина сама берет себе мужа, которому она обязана уже навсегда подчиняться. Император Валентиниан так ответил солдатам, избравшим его императором и просившим у него того, на что он не был склонен дать согласия: «Избрать меня вашим императором, солдаты, было в вашей власти, но после того, как вы меня избрали, то, чего вы требуете, зависит не от вашего, но от моего произвола. Вам в качестве подданных надлежит повиноваться, мне же следует соображать о том, как мне действовать» (Созомен, «Церковная история», кн. XVI) [...].

14. Другой довод заимствуется из изречения философов, что всякое правительство учреждено ради тех, кем управляют, а не ради тех, кто управляет: оттого, как полагают, из достоинства самой цели следует, что управляемые выше правителей. Однако положение о том, что всякое правительство учреждено ради тех, кем оно управляет, не есть всеобщая истина, ибо некоторые правительства сами по себе существуют ради правителя, как, например, правление хозяина, при котором польза раба — чужда и случайна для хозяйства, подобно тому, как выгода врача не имеет никакого отношения к самому врачеванию. Другие виды властвования имеют в виду взаимную пользу, как, например, власть мужа над женой.

Так и некоторые государства могут быть учреждены ради пользы царя, в частности, государства, возникшие путем завоевания, но тем не менее не заслуживающие названия тиранических, так как тирания, в современном смысле слова, включает насилие. Некоторые формы правления могут преследовать пользу как правительства, так и подвластных, например, если народ, не способный к самообороне, избирает для самозащиты могущественного царя. Впрочем, я не отрицаю того, что в большинстве государств целью самой по себе является польза самих подвластных; верно и то, что сказано Цицероном вслед за Геродотом, а Геродотом вслед за Гесиодом, а именно, что цари установлены для осуществления справедливости. Но не столь последовательно возражение иных, будто народы господствуют над царями, ибо ведь и опека установлена ради подопечных; и тем не менее опека есть право и власть над последними. Несостоятельно также возражение некоторых о том, что, подобно тому, как опекун, плохо заведующий делами подопечного, может быть смещен, такое же право должно существовать по отношению к царю. Ибо право смещения опекуна вытекает из того, что последний имеет над собой начальство, тогда как в государствах, поскольку невозможен регресс и бесконечность, всегда оказывается, наконец, такое лицо или совет, об ошибках которых ввиду отсутствия над ними высшего судьи имеет особое попечение, по его собственному свидетельству, сам Господь, так что он или их наказывает, если найдет необходимым, или же терпит в наказание или для испытания самого народа (Иеремия, XXV, 12).

15. Удачнее всего сказано у Тацита: «Подобно тому, как вы переносите засуху и чрезмерные ливни и прочие стихийные бедствия, так точно переносите расточительность и скупость правящих. Пороки будут существовать, пока на свете будут люди; но зло не беспрерывно и от времени до времени возмещается добром» («История», IV, 74). А по словам Марка Аврелия, должностные лица судят частных лиц, государи судят должностных лиц, а Бог судит государей...

IX. Опровержение мнения, согласно которому король и народ находятся в постоянной взаимной зависимости.

1. Другие измышляют взаимное подчинение царя и народа, так что народ в целом обязан повиноваться праведно правящему царю, а если царь плохо правит, то он подчиняется народу. Если бы сторонники этого мнения говорили, что не следует ради власти государя совершать что-либо заведомо предосудительное, то их положение было бы верно и согласовано с мнением всех добрых людей, но это не подразумевает ни малейшего права на принуждение, ни какого-либо права верховенства. Поэтому, если бы даже какому-нибудь народу вздумалось разделить свою власть с царем (о чем будет сказано несколько ниже), то, конечно, взаимные границы власти обоих следовало бы установить таким образом, чтобы их можно было распознать в соответствии с разнообразием условий места, лиц и самих дел.

2. Критерий добросовестности или же злонамеренности самих действий, в особенности же в делах гражданских, представляющих большую сложность при разбирательстве, не годится для выяснения прав сторон, потому что неизбежна великая путаница при расследовании одного и того же дела вследствие вмешательства, с одной стороны, государя, с другой — народа, считающих себя компетентными решить вопрос о добросовестности или злонамеренности деяния. Создать такой беспорядок в делах не придет в голову ни одному из известных мне народов.

РУССО (ROUSSEAU) ЖАН-ЖАК (1712-1778)

Французский философ-просветитель, политический мыслитель, писатель. Слава оригинального мыслителя упрочилась за Руссо после выхода его произведений, в частности «Рассуждения о происхождении и основаниях неравенства между людьми» (1755). Самое знаменитое и влиятельное произведение Руссо — «Об общественном договоре, или Принципы политического права» (1762), выдержавшее множество изданий во Франции и переведенное уже вскоре после выхода на ряд европейских языков. Во Франции оно было сразу запрещено и осуждено на сожжение. Был даже отдан приказ об аресте Руссо, и мыслитель был вынужден бежать в Швейцарию.

Методология юридических наук
(рационализм)

Руссо Ж.-Ж. Рассуждения о происхождении и основаниях неравенства между людьми

Начнем с того, что отбросим все факты, ибо они не имеют никакого касательства к данному вопросу. Мы должны принимать результаты разысканий, которые можно провести по этому предмету, не за исторические истины, но лишь за предположительные и условные рассуждения, более способные осветить природу вещей, чем установить их действительное происхождение, и подобные тем предположениям, которые постоянно высказывают об образовании мира наши натуралисты.

Я старался показать происхождение и развитие неравенства, установление политических обществ и то дурное применение, которое они нашли, насколько все это может быть выведено из природы человека, с помощью одного лишь светоча разума и независимо от священных догматов, дающих верховной власти санкцию божественного права.

Возникновение государства и права
(об общественном договоре)

Руссо Ж.-Ж. Рассуждения о происхождении и основаниях неравенства между людьми

О чем же именно идет речь в этом Рассуждении? О том, чтобы указать в поступательном развитии вещей тот момент, когда право пришло на смену насилию и природа, следовательно, была подчинена Закону; объяснить, в силу какого сцепления чудес сильный мог решиться служить слабому, а народ — купить воображаемое спокойствие ценою действительного счастья.

Философы, которые исследовали основания общества, все ощущали необходимость восходить к естественному состоянию, но никому из них это еще не удавалось. Одни не колебались предположить у человека в этом состоянии понятие о справедливом и несправедливом, не позаботившись показать ни того, должен ли он был иметь такое понятие, ни даже того, было ли оно для него полезно. Другие говорили о естественном праве каждого на сохранение того, что ему принадлежит, не объясняя, что понимают они под словом принадлежать. Третьи, наделив сперва более сильного властью над более слабым, немедленно создали Управление, не думая о том, что должно было пройти некоторое время, прежде чем слова «власть» и «управление» получили понятный для людей смысл. Наконец, все, беспрестанно говоря о потребностях, жадности, угнетении, желаниях и гордости, перенесли в естественное состояние представления, которые они взяли в обществе: они говорили о диком человеке, а изображали человека в гражданском состоянии.

Первый, кто огородив участок земли, придумал заявить: «Это мое!» и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: «Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли — для всех, а сама она — ничья!» Но очень похоже на то, что дела пришли уже тогда в такое состояние, что не могли больше оставаться в том же положении. Ибо это понятие — «собственность», зависящее от многих понятий, ему предшествовавших, которые могли возникать лишь постепенно, не сразу сложилось в человеческом уме [...].

[...] Самые могущественные или самые бедствующие обратили свою силу или свои нужды в своего рода право на чужое имущество, равносильное в их глазах праву собственности, и за уничтожением равенства последовали ужаснейшие смуты; так, несправедливые захваты богатых, разбои бедных и разнузданные страсти и тех и других, заглушая естественную сострадательность и еще слабый голос справедливости, сделали людей скупыми, честолюбивыми и злыми. Начались постоянные столкновения права сильного с правом того, кто пришел первым, которые могли заканчиваться лишь сражениями и убийствами. Нарождающееся общество пришло в состояние самой страшной войны: человеческий род, погрязший в пороках и отчаявшийся, не мог уже ни вернуться назад, ни отказаться от злосчастных приобретений, им сделанных; он только позорил себя, употребляя во зло способности, делающие ему честь, и сам привел себя на край гибели [...].

Люди не могли в конце концов не задуматься над этим столь бедственным положением и над несчастиями, на них обрушившимися. Богатые в особенности должны были вскоре почувствовать, насколько невыгодна для них эта постоянная война... Впрочем, какой благовидный вид они ни придавали бы своим захватам, они понимали достаточно хорошо, что последние основываются лишь на шатком и ложном праве; и раз то, что было ими захвачено, они приобрели лишь с помощью силы, то силою же можно было это у них отнять, причем у них не было никаких оснований на это жаловаться [...]. Не имея веских доводов, чтобы оправдаться, и достаточных сил, чтобы защищаться; легко одолевая отдельного человека, но сам одолеваемый разбойничьими шайками; один против всех, ибо, по причине взаимной зависти, он не мог объединиться с равными ему, чтобы бороться с врагами, объединенными общею надеждою на удачный грабеж, — богатый составил, наконец, под давлением необходимости наиболее обдуманный из всех планов, которые когда-либо зарождались в человеческом уме: обратить себе на пользу самые силы тех, кто на него нападал, превратить своих противников в своих защитников, внушить им иные принципы и дать им иные установления, которые былд бы для него настолько же благоприятны, сколь противоречило его интересам естественное право.

С этой целью, показав предварительно своим соседям все ужасы такого состояния, которое вооружало их всех друг против друга, делало для них обладание имуществами столь же затруднительным, как и удовлетворение потребностей; состояния, при котором никто не чувствовал себя в безопасности, будь он беден или богат, — он легко нашел доводы, на первый взгляд убедительные, чтобы склонить их к тому, к чему он сам стремился. «Давайте объединимся, — сказал он им, — чтобы оградить от угнетения слабых, сдержать честолюбивых и обеспечить каждому обладание тем, что ему принадлежит: давайте установим судебные уставы и мировые суды, с которыми все обязаны будут сообразоваться, которые будут нелицеприятны и будут в некотором роде исправлять превратности судьбы, подчиняя в равной степени могущественного и слабого взаимным обязательствам. Словом, вместо того чтобы обращать наши силы против себя самих, давайте соединим их в одну высшую власть, которая будет править нами, согласно мудрым законам, власть, которая будет оказывать покровительство и защиту всем членам ассоциации, отражать натиск общих врагов и поддерживать среди нас вечное согласие».

Даже и подобной речи не понадобилось, чтобы увлечь грубых и легковерных людей, которым к тому же нужно было разрешить слишком много споров между собою, чтобы они могли обойтись без арбитров, и  которые были слишком скупы и честолюбивы, чтобы они могли долго обходиться без повелителей. Все бросились прямо в оковы, веря, что этим они обеспечат себе свободу; ибо, будучи достаточно умны, чтобы постигнуть преимущества политического устройства, они не были достаточно искушенными, чтобы предвидеть связанные с этим опасности. Предугадать, что это приведет к злоупотреблениям, скорее всего, способны были как раз те, кто рассчитывал из этих злоупотреблений извлечь пользу, и даже мудрецы увидели, что надо решиться пожертвовать частью своей свободы, чтобы сохранить остальную, подобно тому, как раненый дает себе отрезать руку, чтобы спасти все тело.

Таково было или должно было быть происхождение общества и законов, которые наложили новые путы на слабого и придали новые силы богатому, безвозвратно уничтожили естественную свободу, навсегда установили закон собственности и неравенства, превратили ловкую узурпацию в незыблемое право и ради выгоды нескольких честолюбцев обрекли с тех пор весь человеческий род на труд, рабство и нищету...

Не вдаваясь сейчас в разыскания по вопросу о природе первоначального соглашения, лежащего в основе всякой Власти, я ограничусь тем, что, следуя общепринятому мнению, буду здесь рассматривать создание Политического организма как подлинный договор между народами и правителями, которых он себе выбирает, договор, по которому обе стороны обязуются соблюдать законы, в нем обусловленные и образующие связи их союза [...].

Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права

Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах [...].

Раз ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и поскольку сила не создает никакого права, то выходит, что основою любой законной власти среди людей могут быть только соглашения [...].

Я полагаю, что люди достигли того предела, когда силы, препятствующие им оставаться в естественном состоянии, превосходят в своем противодействии силы, которые каждый индивидуум может пустить в ход, чтобы удержаться в этом состоянии. Тогда это изначальное состояние не может более продолжаться, и человеческий род погиб бы, не измени он своего образа жизни.

Однако, поскольку люди не могут создавать новых сил, а могут лишь [...] направлять силы, уже существующие, то у них нет иного средства самосохранения, как, объединившись с другими людьми, образовать сумму сил, способную преодолеть противодействие, подчинить эти силы одному движителю и заставить их действовать согласно [...].

[...] Каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого.

Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создаст условное коллективное целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся, следовательно, в результате объединения всех других некогда именовалось Гражданскою общиной, ныне же именуется Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою — при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа [...].

[...] Сведем весь этот итог к легко сравнимым между собой положениям. По Общественному договору человек теряет свою естественную свободу и неограниченное право на то, что его прельщает и чем он может завладеть; приобретает же он свободу гражданскую и право собственности на все то, чем обладает. Чтобы не ошибиться в определении этого возмещения, надо точно различать естественную свободу, границами которой является лишь физическая сила индивидуума, и свободу гражданскую, которая ограничена общей волей, а также различать обладание, представляющее собой лишь результат применения силы или право того, кто пришел первым, и собственность, которая может основываться лишь на законном документе [...].

[...] Поскольку по Общественному договору все граждане равны, то все могут предписывать то, что все должны делать, но никто не имеет права требовать, чтобы другой сделал то, чего он не делает сам. Именно это право, необходимое, чтобы сообщить жизнь и движение Политическому организму, и дает суверен государю, учреждая Правительство.

Многие утверждали, что этот акт является договором между народом и теми правителями, которых он себе находит: договором, в котором оговариваются условия, на которых одна из сторон обязуется повелевать, а другая — повиноваться. Со мной согласятся, я надеюсь, что это странный способ заключать договоры [...].

Существует только один договор в Государстве, — это договор ассоциации, и он один исключает здесь любой другой. Нельзя представить себе никакого публичного договора, который не был бы нарушением первого [...].

[...] Не существует в Государстве никакого основного закона, который не может быть отменен, не исключая даже и общественного соглашения. Ибо если бы все граждане собрались, чтобы расторгнуть это соглашение с общего согласия, то можно не сомневаться, что оно было бы вполне законным образом расторгнуто. Гроций даже полагает, что каждый может отречься от Государства, членом которого он является, и вновь возвратить себе естественную свободу и свое имущество, если покинет страну. Но было бы нелепо, чтобы все граждане, собравшись вместе, не могли сделать то, что может сделать каждый из них в отдельности.

Государственная власть
(против разделения власти с точки зрения народного суверенитета; разграничение функций государственных органов вместо разделения власти)

Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права

Всякое свободное действие имеет две причины, которые сообща его производят: одна из них — моральная, именно: воля, определяющая акт, другая — физическая, именно: сила, его исполняющая. Когда я иду по направлению к какому-нибудь предмету, то нужно, во-первых, чтобы я хотел туда пойти, во-вторых, чтобы ноги мои меня туда доставили. Пусть паралитик захочет бежать, пусть не захочет того человек проворный — оба они останутся на месте. У Политического организма — те же движители; в нем также различают силу и волю: эту последнюю под названием законодательной власти, первую — под названием власти исполнительной. Ничто в нем не делается или не должно делаться без их участия.

Мы видели, что законодательная власть принадлежит народу и может принадлежать только ему. Легко можно увидеть, исходя из принципов, установленных выше, что исполнительная власть, напротив, не может принадлежать всей массе народа как законодательнице или суверену, так как эта власть выражается лишь в актах частного характера, которые вообще не относятся к области Закона, ни, следовательно, к компетенции суверена, все акты которого только и могут быть, что законами.

Сила народа нуждается, следовательно, для себя в таком доверенном лице, которое собирало бы ее и приводило в действие согласно указаниям обшей воли, которое служило бы для связи между Государством и сувереном, и некоторым образом осуществляло в обществе как коллективной личности то же, что производит в человеке единение души и тела. Вот таков в Государстве смысл Правительства, так неудачно смешиваемого с сувереном, коего оно является лишь служителем.

Что же такое Правительство? Посредствующий организм, установленный для сношений между подданным и сувереном, уполномоченный приводить в исполнение законы и поддерживать свободу как гражданскую, так и политическую.

Члены этого организма именуются магистратами или королями, т. е. правителями; а весь организм носит название государя. Таким образом, совершенно правы те, кто утверждают, что акт, посредством которого народ подчиняет себя правителям, это вовсе не договор. Это, безусловно, не более как поручение, должность; исполняя это поручение, они, простые чиновники суверена, осуществляют его именем власть, блюстителями которых он их сделал, власть, которую он может ограничивать, видоизменять и отбирать, когда ему будет угодно; ибо отчуждение такого права несовместимо с природой Общественного организма и противно цели ассоциации.

Итак, я называю Правительством или верховным управлением осуществление исполнительной власти согласно законам, а государем или магистратом человека или корпус, на которые возложено это управление.

Именно в Правительстве заключены те посредствующие силы, соотношение которых определяет отношение целого к целому, или суверена к Государству. Это последнее можно представить в виде отношения крайних членов непрерывной пропорции, среднее пропорциональное которой — Правительство. Правительство получает от суверена приказания, которые оно отдает народу, и дабы Государство находилось в устойчивом равновесии, нужно, чтобы, по приведении, получилось равенство между одним произведением, или властью Правительства как такового, и другим произведением, или властью граждан, которые являются суверенными, с одной стороны, подданными — с другой [...].

Когда установлена как следует законодательная власть, требуется установить таким же образом власть исполнительную, ибо эта последняя, действующая лишь посредством актов частного характера, по самой своей сущности отличаясь от первой, естественно от нее отделена. Если бы возможно было, чтобы суверен, рассматриваемый как таковой, обладал исполнительной властью, то право и действия так смешались бы, что уже неизвестно было бы, что Закон, а что — не он, и Политический организм, так извращенный, стал бы вскоре добычею того насилия, противостоять которому он был создан.

Государственный аппарат
(принципиальные проблемы организации и деятельности госаппарата в демократиях, аристократиях и монархиях)

Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права

Что до выборов государя и магистратов, представляющих собою [...] сложные акты, то здесь есть два пути, именно: избрание и жребий. И тот, и другой применялись в разных Республиках, и еще в настоящее время наблюдается весьма сложное смешение обоих способов при избрании дожа Венеции [...].

Если обратить внимание на то, что избрание начальников есть дело Правительства, а не суверена, то мы увидим, почему выборы по жребию более свойственны демократии, где управление тем лучше, чем менее умножаются акты его.

Во всякой подлинной демократии магистратура — это не преимущество, но обременительная обязанность, которую по справедливости нельзя возложить на одного человека скорее, чем на другого. Один лишь Закон может возложить это бремя на того, на кого падет жребий [...].

При аристократическом строе государя выбирает государь. Правительство сохраняется само собою; и здесь именно уместно голосование [...].

Выборы по жребию создавали бы мало затруднений в подлинной демократии, где ввиду того, что все равны как по своим правам, так и по своим дарованиям, как по принципам своим, так и по состоянию своему, тот или иной выбор становится почти что безразличен. Но я уже сказал, что никогда не существовало подлинной демократии.

Когда соединяют выборы и жребий, то первым путем следует заполнять, места, требующие соответствующих дарований, такие, как военные должности; второй путь более подходит в тех случаях, когда достаточно здравого смысла, справедливости, честности, как в судейских должностях; потому что в правильно устроенном Государстве качества эти свойственны всем гражданам.

Ни жребий, ни голосования совершенно не имеют места при монархическом Правлении. Поскольку монарх по праву один — государь и единственный магистрат, то выбор его наместников принадлежит лишь ему одному. Когда аббат де Сен-Пьер предлагал увеличить число Советов короля Франции и выбирать их членов посредством проводимого в них голосования, он не понимал, что предлагает изменить форму Управления [...].

Негибкость законов, препятствующая им применяться к событиям, может в некоторых случаях сделать их вредными и привести через них к гибели Государство, когда оно переживает кризис.

[...] Не нужно поэтому стремиться к укреплению политических установлении до такой степени, чтобы отнять у себя возможность приостановить их действие. Даже Спарта давала покой своим законам.

Но лишь самые большие опасности могут уравновесить ту, которую влечет за собою изменение строя общественного; и никогда не следует приостанавливать священную силу законов, если дело не идет о спасении отечества. В этих редких и очевидных случаях забота об общественной безопасности выражается особым актом, который возлагает эту обязанность на достойнейшего. Это поручение может быть дано двумя способами, в соответствии с характером опасности.

Если, чтобы ее устранить, достаточно увеличить действенность Правительства, то Управление сосредоточивают в руках одного или двух из его членов, и, таким образом, изменяют не власть законов, а только форму их применения. Если же опасность такова, что соблюдение, законов становится препятствием к ее предупреждению, то назначают высшего правителя, который заставляет умолкнуть все законы и на некоторое время прекращает действие верховной власти суверена.

Первое средство применялось римским Сенатом, когда он формулою посвящения возлагал на Консулов обязанность принимать меры для спасения Республики. Второе — когда один из двух Консулов назначал Диктатора: обычай этот был принят Римом по примеру Альбы.

В первые времена Республики к диктатуре прибегали весьма часто, потому что Государство не было еще настолько устойчивым, чтобы оно могло поддерживать себя одною лишь силою своего внутреннего устройства.

Так как нравы тогда делали излишними множество предосторожностей, которые были бы необходимы в другое время, то не боялись ни того, что диктатор злоупотребит своей властью, ни что он попытается удержать ее сверх установленного срока. Казалось, напротив, что столь огромная власть была бременем для того, кто ею был облечен, настолько он торопился от нее освободиться, как если бы это было делом слишком трудным и слишком опасным: заменять собою законы.

Поэтому не опасность дурного употребления, а опасность вырождения этой высшей магистратуры заставляет меня осуждать неумеренное пользование ею в первые времена Республики. Ибо, если так щедро назначали на эту должность для проведения выборов, освящения храмов, выполнения вещей чисто формальных, то можно было уже опасаться, как бы она не стала менее грозной в случае подлинной необходимости, и как бы постепенно не привыкли видеть в диктатуре пустое звание, если его используют лишь при пустых церемониях.

К концу Республики римляне, став более осмотрительными, избегали диктатуры столь же неразумно, как прежде неразумно ею злоупотребляли.

Форма правления в государстве
(о различных формах правления, о наилучшей форме правления)

Руссо Ж.-Ж. Рассуждения о происхождении и основаниях неравенства между людьми

Мне [...] представляется бесспорным не только то, что различные виды Правления вовсе не имели своим источником неограниченную власть, которая есть лишь извращение Правления, крайний его предел и приводит его в конце концов к тому же закону более сильного, средством преодоления которого и были различные виды Правления; но, кроме того, что если бы даже они с этого и начинались, то такая власть, будучи по своей природе незаконной, не могла служить основанием ни прав общества, ни, следовательно, неравенства, вводимого установлениями [...].

Различные виды Правлений ведут свое происхождение лишь из более или менее значительных различий между отдельными лицами в момент первоначального установления. Если один человек выделялся среди всех могуществом, доблестью, богатством или влиянием, то его одного избирали магистратом, и Государство становилось монархическим. Если несколько человек, будучи примерно равны между собою, брали верх над остальными, то этих людей избирали магистратами, и получалась аристократия. Те люди, чьи богатства или дарования не слишком отличались и которые меньше других отошли от естественного состояния, сохранили сообща в своих руках высшее управление и образовали демократию. Время показало, какая из этих форм была более выгодною для людей. Одни по-прежнему подчинялись только лишь законам; другие вскоре стали повиноваться господам. Граждане хотели сохранить свою свободу; подданные помышляли лишь о том, как бы отнять свободу у своих соседей, так как они не могли примириться с тем, что другие наслаждаются благом, которым они сами уже больше не пользуются. Словом, на одной стороне оказались богатства и завоевания, а на другой — счастье и добродетель.

Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права

[...] Я называю Республикою всякое Государство, управляемое посредством законов, каков бы ни был при этом образ управления им; ибо только тогда интерес общий правит Государством и общее благо означает нечто. Всякое Правление^[1] посредством законов есть республиканское: что такое Правление, я разъясню ниже [...].

[...] Не может быть такого устройства Управления, которое было бы единственным и безотносительно лучшим, но что может существовать столько видов Правления, различных по своей природе, сколько есть Государств, различных по величине.

Суверен может, во-первых, вручить Правление всему народу или большей его части так/чтобы стало больше граждан-магистратов, чем граждан — просто частных лиц. Этой форме Правления дают название демократии.

Или же он может сосредоточить Правление в руках малого числа, так чтобы было больше простых граждан, чем магистратов, и такая форма носит название аристократии.

Наконец, он может сконцентрировать все правление в руках единственного магистрата, от которого получают свою власть все остальные. Эта форма наиболее обычна и называется монархией, или королевским Правлением.

Следует заметить, что все эти формы или, по меньшей мере, первые две из них могут быть более или менее широкими, причем соответствующие различия довольно значительны, ибо демократия может объять весь народ либо охватить не более половины его. Аристократия в свою очередь может охватить от половины народа до неопределенно малого числа граждан. Даже королевская власть может быть подвержена известному разделению. В Спарте, по ее конституции, постоянно было два царя, а в Римской империи случалось, что бывало до восьми императоров одновременно, причем нельзя было сказать, что империя разделена. Таким образом, есть точка, где каждая форма Правления сливается со следующей, и мы видим, что при наличии лишь трех названий Правление способно в действительности принимать столько различных форм, сколько есть в Государстве граждан.

Более того, поскольку один и тот же род Правления может в некоторых отношениях подразделяться еще на другие части, в одной из которых управление осуществляется одним способом, а в другой— другим, то из сочетания этих трех форм может возникнуть множество форм смешанных, из которых каждая способна дать новые, сочетаясь с простыми формами.

Во все времена много спорили о том, которая из форм Правления наилучшая, — того не принимая во внимание, что каждая из них наилучшая в одних случаях и худшая в прочих.

Если в различных Государствах число высших магистратов должно находиться в обратном отношении к числу граждан, то отсюда следует, что, вообще говоря, демократическое Правление наиболее пригодно для малых государств, аристократическое — для средних, а монархическое — для больших. Это правило выводится непосредственно из общего принципа. Но как учесть множество обстоятельств, которые могут вызвать исключения?

Тот, кто создает Закон, знает лучше всех, как этот Закон должен приводиться в исполнение и истолковываться. Итак, казалось бы, не может быть лучшего государственного устройства, чем то, в котором власть исполнительная соединена с законодательною. Но именно это и делает такое Правление в некоторых отношениях непригодным, так как при этом вещи, которые должны быть разделяемы, не разделяются, и государь и суверен, будучи одним и тем же лицом, образуют, так сказать. Правление без Правительства.

Неправильно, чтобы тот, кто создаст законы, их исполнял или чтобы народ как целое отвлекал свое внимание от общих целей, дабы обращать его на предметы частные. Ничего нет опаснее, как влияние частных интересов на общественные дела, и злоупотребления, допускаемые Правительством при применении законов, — это беда меньшая, нежели покупка законодателя — это неизбежное последствие существования частных расчетов. Тогда, поскольку искажена сама сущность Государства, никакое преобразование уже невозможно. Народ, который никогда не употребит во зло свою власть в Правлении, не сделает этого и в отношении своей самостоятельности; народ, который всегда хорошо правил бы, не нуждался бы в том, чтобы им управляли.

Если брать этот термин в точном его значении, то никогда не существовала подлинная демократия, и никогда таковой не будет. Противно естественному порядку вещей, чтобы большое число управляло, а малое было управляемым. Нельзя себе представить, чтобы народ все свое время проводил в собраниях, занимаясь общественными делами, и легко видеть, что он не мог бы учредить для этого какие-либо комиссии, чтобы не изменилась форма управления.

В самом деле, я думаю, что могу принять за правило следующее: когда функции Правления разделены между несколькими коллегиями, то те из них, что насчитывают наименьшее число членов, приобретают рано или поздно наибольшие вес и значение, хотя бы уже по причине того, что у них, естественно, облегчается отправление дел.

Впрочем, каких только трудносоединимых вещей не предполагает эта форма Правления! Во-первых, для этого требуется Государство столь малое, чтобы там можно было без труда собирать народ и где каждый гражданин легко мог бы знать всех остальных; во-вторых, — большая простота нравов, что предотвращало бы скопление дел и возникновение трудно-48 разрешимых споров, затем — превеликое равенство в общественном и имущественном положении, без чего не смогло бы надолго сохраниться равенство в правах и в обладании властью; наконец, необходимо, чтобы роскоши было очень мало или чтобы она полностью отсутствовала. Ибо роскошь либо создается богатствами, либо делает их необходимыми; она развращает одновременно и богача, и бедняка, одного — обладанием, другого — вожделением; она предает отечество изнеженности и суетному тщеславию; она отымает у Государства всех его граждан, дабы превратить одних в рабов других, а всех — в рабов предубеждений.

Вот почему один знаменитый писатель полагал главным принципом республики добродетель, ибо все эти условия без нее не могли бы существовать. Но поскольку этот высокий ум не делал необходимых различий, то оказалось, что у него часто нет в суждениях правильности, иногда — ясности; и он не увидел того, что, поскольку верховная власть везде одинакова, — один и тот же принцип должен лежать в основе всякого правильно устроенного Государства — в большей или меньшей степени, конечно, соответственно форме Правления.

Прибавим, что нет Правления, столь подверженного гражданским войнам и внутренним волнениям, как демократическое, или народное, потому что нет никакого другого Правления, которое столь сильно и постоянно стремилось бы к изменению формы или требовало больше бдительности и мужества, чтобы сохранять свою собственную. Более, чем при любом другом, при таком государственном устройстве должен гражданин вооружиться силою и твердостью и повторять всю свою жизнь ежедневно в глубине души то, что говорил один доблестный Воевода на Польском Сейме: «Malo periculosam libertatem quam quietum servitium»[2].

Если бы существовал народ, состоящий из богов, то он управлял бы собою демократически. Но Правление столь совершенное не подходит людям...

Здесь у нас есть две весьма различные условные личности, именно: Правительство и суверен; и, следовательно, две воли общие, одна — по отношению ко всем гражданам, другая — только к членам управления. Таким образом, хотя Правительство и может устанавливать внутренний порядок по своему усмотрению, оно никогда не может обращаться к народу иначе как от имени суверена, т. е. от имени самого народа; этого никогда не следует забывать.

Первые общества управлялись аристократически. Главы семейств обсуждали в своем кругу общественные дела. Молодые люди без труда склонялись перед авторитетом опыта. Отсюда — названия: жрецы, старейшины, геронты. Дикари Северной Америки управляют собою так и в наши дни, и управляются очень хорошо.

Но по мере того, как неравенство, создаваемое первоначальным устроением, брало верх над неравенством естественным, богатство или могущество получали предпочтение перед возрастом, и аристократия стала выборной. Наконец, поскольку власть стала передаваться вместе с богатством от отца к детям, делая семьи патрицианскими, то и Правление сделалось наследственным, поэтому можно было увидеть двадцатилетних сенаторов.

Таким образом, есть три рода аристократии: природная, выборная и наследственная. Первая пригодна лишь для народов, находящихся в начале своего развития; третья представляет собою худшее из всех Правлений. Вторая — лучше всех; это — аристократия в собственном смысле слова.

Помимо того, что оба вида власти при этом разграничиваются, такой род аристократии обладает еще и тем преимуществом, что члены ее избираются. Ибо в народном Правлении все граждане рождаются магистратами; выборная же аристократия ограничивает количество должностных лиц малым числом, и они делаются таковыми лишь путем избрания: при таком порядке честность, просвещенность, опытность и все другие основания для предпочтения и уважения общественного суть каждое новый залог того, что управление будет мудрым [...].

До сих пор мы рассматривали государя как условное собирательное лицо, объединенное в одно целое силой закона, и как блюстителя исполнительной власти в Государстве. Теперь нам надлежит рассмотреть тот случай, когда эта власть сосредоточена в руках одного физического лица — реального человека, который один имеет право располагать ею в соответствии с законами. Это то, что называется монарх, или король.

Совершенной противоположностью другим видам управления, при которых собирательное существо представляет индивидуум, является данный вид, при котором индивидуум представляет собирательное существо, так что то духовное единство, что образует государя, здесь является одновременно и физической единицей, в которой все способности, соединяемые Законом с такими усилиями при другом Правлении, оказываются объединенными сами собою.

Так, воля народа и воля государя, и публичная сила Государства, и отдельная сила Правительства — все подчиняется одной и той же движущей силе; рычаги машины находятся в одних и тех же руках: все движется к одной и той же цели. Нет никаких направленных в противоположные стороны движений, которые взаимно уничтожались бы; и нельзя представить себе никакой другой вид государственного устройства, при котором меньшее усилие производило бы большее действие [...].

Но если нет никакого другого Правления, которое обладало бы большею силою, то нет и такого, при котором частная воля имела бы больше власти и легче достигала господства над всеми остальными. Правда, здесь все движется к одной и той же цели; но сия цель вовсе не есть благоденствие общества и сама сила управления беспрестанно оборачивается во вред Государству [...].

Мы нашли, исходя из соотношений общего характера, что монархия подходит лишь для больших Государств, и мы вновь убедимся в этом, когда рассмотрим монархию как таковую. Чем многочисленнее аппарат управления, тем становится меньшей ближе к равенству отношение между государем и подданными; это отношение при демократии представляет собой единицу, или составляет равенство. Это же отношение увеличивается по мере того, как Правление сосредоточивается; и оно достигает своего максимума, когда Правление оказывается в руках одного лица. Тогда расстояние между государем и народом становится слишком велико, и Государству начинает недоставать внутренней связи. Чтобы образовалась эта связь, нужны, следовательно, посредствующие состояния, необходимы князья, вельможи, дворянство, чтобы они их заполнили собою. Но ничто из всего этого не подходит малому Государству, которому все эти промежуточные степени несут разорение.

Но если трудно сделать так, чтобы большое Государство управлялось хорошо, то еще гораздо труднее достигнуть того, чтобы оно управлялось хорошо одним человеком, а каждый знает, что получается, когда король назначает заместителей.

Существенный и неизбежный недостаток, который при всех условиях ставит монархическое Правление ниже республиканского, состоит в том, что при втором из них голос народа почти всегда выдвигает на первые места только людей просвещенных и способных, которые занимают их с честью; тогда как те, кто достигает успеха в монархиях, это чаще всего мелкие смутьяны, ничтожные плуты, мелочные интриганы, чьи жалкие талантики позволяют им достичь при дворе высоких должностей, но лишь для того, чтобы, едва их достигнув, обнаружить перед народом полную свою неспособность. Народ гораздо реже ошибается в выборе такого рода, чем государь, и человек, истинно достойный, оказывается на посту министра при монархии почти столь же редко, как глупец на посту главы Правительства при республике. Поэтому, если, по некой счастливой случайности, один из этих людей, рожденных, чтобы править, берется за кормило управления в монархии, которую уже почти привела на край пропасти кучка столь славных правителей, то всех поражает, как он мог найти выход из этого положения — и это составляет эпоху в жизни страны [...].

Самый ощутимый недостаток Правления одного человека — это отсутствие той непрерывной преемственности, которая при двух других формах Правления образует непрерываемую связь. Раз король умер, нужен другой. Выборы создают опасные перерывы; они проходят бурно; и если только граждане не обладают бескорыстием, неподкупностью, почти невозможными при этой форме Правления, то возникают всяческие происки и подкупы [...].

Что предпринимали, дабы предотвратить эти бедствия? Делали корону наследственной в некоторых семьях и установили порядок наследования, предупреждающий всякие споры после смерти короля. Другими словами, заменив неудобствами регентств неудобства выборов, предпочли кажущееся спокойствие мудрому управлению и предпочли пойти на риск получить в качестве правителей детей, чудовищ, слабоумных, лишь бы избежать споров о том, как лучше выбирать хороших королей [...].

[...] Смешивать королевское Правление с Правлением доброго короля — это значит вводить самого себя в заблуждение. Дабы увидеть, что представляет это Правление само по себе, нужно рассмотреть, каково оно при государях недалеких или злых; ибо они либо такими взойдут на трон, либо же трон делает их такими.

Эти трудности не ускользнули от внимания наших авторов, но они нисколько этим не смутились. Спасение, говорят они, заключается в том, чтобы повиноваться безропотно: Бог дает дурных королей во гневе, и их нужно терпеть как кару небесную. Рассуждение это весьма поучительно, что и говорить; но оно было бы, кажется, уместнее в слове с кафедры, нежели в книге о политике. Что сказать о таком враче, который обещает чудеса, а все его искусство в том, чтобы призывать больного к терпению? Хорошо известно, что нужно терпеть Правительство дурное, раз такова форма Правления; дело тогда заключалось бы в том, чтобы найти Правление хорошее [...].

Собственно говоря, отдельные виды Правления в чистом виде не существуют. Единоличному правителю нужны подчиненные ему магистраты; народное Правление должно иметь главу. Таким образом, при разделении исполнительной власти всегда существует постепенный переход от большего числа к меньшему с тою разницею, что большое число может зависеть от малого или — малое от большого.

Иногда налицо разделение власти поровну; либо когда составные части находятся во взаимной зависимости, как это наблюдается в Правительстве Англии; или же когда власть каждой части независима, но неполна, как в Польше. Эта последняя форма — дурна, потому, что в таком случае единства в Правлении нет и нет внутренней связи в Государстве.

Который из видов Правления лучше; чистый или смешанный? Вопрос этот весьма занимает политиков; и на него нужно дать такой же ответ, какой я дал выше относительно всякой формы Правления.

Простое Правление — лучшее само по себе по одному тому, что оно простое. Но если исполнительная власть не зависит в достаточной мере от законодательной, т. е. когда существует больше отношений между государем и сувереном, чем между народом и государем, то такое отсутствие соразмерности необходимо исправить, разделяя Правительство. Ибо тогда власть всех его частей над подданными не уменьшается, а разделение делает их все вместе менее сильными по отношению к суверену.

Это же затруднение устраняют иногда при помощи посредствующих магистратов, которые, оставляя Правительство в целости, служат только для уравновешивания обеих властей и для поддержания их взаимных прав. Но тогда Правление не будет смешанным, оно будет умеренным. Подобными же путями можно устранить и противоположное затруднение и, если Правление чересчур слабо, учредить коллегии, чтобы его сосредоточить: это практикуется во всех демократиях. В первом случае Правление разделяют, чтобы его ослабить, а во втором — чтобы его усилить. Ибо максимум силы и слабости одинаково встречается при простых видах Правления, в то время как смешанные формы дают среднюю силу...

Политико-территориальное устройство государства
(проблема оптимального размера государства)

Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права

Подобно тому, как природа установила границы роста для хорошо сложенного человека, за пределами которых она создаст уже лишь великанов или карликов, так для наилучшего устройства Государства есть свои границы протяженности, которою оно может обладать и не быть при этом ни слишком велико, чтобы им можно было хорошо управлять, ни слишком мало, чтобы оно было в состоянии поддерживать свое существование собственными силами. Для всякого Политического организма есть свой максимум силы, который он не может превышать и от которого он, увеличиваясь в размерах, часто отдаляется. Чем более растягивается связь общественная, тем более она слабеет; и вообще Государство малое относительно сильнее большого.

Тысячи доводов подтверждают это правило. Во-первых, управление становится более затруднительным при больших расстояниях, подобно тому, как груз становится более тяжелым на конце большего рычага. Управление становится также более обременительным по мере того, как умножаются его ступени. Ибо в каждом городе есть прежде всего свое управление, которое оплачивается народом; в каждом округе— свое, также оплачиваемое народом; то же — в каждой провинции; затем идут крупные губернаторства, наместничества и вице-королевства, содержание которых обходится все дороже по мере того, как мы поднимаемся выше, и притом все это за счет того же несчастного народа; наконец, наступает черед высшего управления, которое пожирает все. Такие неумеренные поборы постоянно истощают подданных: они не только не управляются лучше всеми этими различными органами управления, они управляются хуже, чем если бы над ними был только один его орган. И уже почти не остается средств для чрезвычайных случаев; а когда приходится прибегать к этим средствам, Государство всегда созывается на грани разорения.

Это еще не все: у Правительства оказывается не только меньше силы и быстроты действий, чтобы заставить соблюдать законы, не допустить притеснений, карать злоупотребления, предупреждать мятежи, которые могут вспыхнуть в отдаленных местах; но и народ уже в меньшей мере может испытывать привязанность к своим правителям, которых он никогда не видит; к отечеству, которое в его глазах столь же необъятно, как весь мир, и к согражданам своим, большинство из которых для него чужие люди. Одни и те же законы не могут быть пригодны для стольких разных провинций, в которых различные нравы, совершенно противоположные климатические условия и которые поэтому не допускают одной и той же формы правления. Различные законы порождают лишь смуты и неурядицы среди подданных: живя под властью одних и тех же правителей и в постоянном между собою общении, они переходят с места на место или вступают в браки с другими людьми, которые подчиняются уже другим обычаям, а в результате подданные никогда не знают действительно ли им принадлежит их достояние. Таланты зарыты, добродетели неведомы, пороки безнаказанны среди этого множества людей, незнакомых друг другу, которых место нахождения высшего управления сосредоточивает в одном месте. Правители, обремененные делами, ничего не видят собственными глазами — Государством управляют чиновники. И вот уже необходимы особые меры для поддержания авторитета центральной власти, потому что столько ее Представителей в отдаленных местах стремятся либо выйти из подчинения ей, либо ее обмануть; эти меры поглощают все заботы общества; уже нет сил заботиться о счастье народа; их едва хватает для защиты его в случае нужды; так организм, ставший непомерно большим, разлагается и погибает, раздавленный своею собственной тяжестью.

С другой стороны, Государство, чтобы обладать прочностью, должно создать для себя надежное основание, дабы оно успешно противостояло тем Потрясениям, которые ему обязательно придется испытать, выдержать те усилия, которые неизбежно потребуются для поддержания существования. Ибо у всех народов есть некоторая центробежная сила, под влиянием которой они постоянно действуют друг против друга и стремятся увеличить свою территорию за счет соседей, как вихри Декарта. Таким образом, слабые рискуют быть в скором времени поглощены, и едва ли кто-либо может уже сохраниться иначе, как приведя себя в некоторого рода равновесие со всеми, что сделало бы давление повсюду приблизительно одинаковым.

Из этого видно, что есть причины, заставляющие государство расширяться, и причины, заставляющие его сжиматься; и талант политика не в последнюю очередь выражается в том, чтобы найти между теми и другими такое соотношение, которое было бы наиболее выгодным для сохранения Государства. Можно сказать, вообще, что первые причины, будучи лишь внешними и относительными, должны быть подчинены вторым, которые суть внутренние и абсолютные. Здоровое и прочное устройство — это первое, к чему следует стремиться; и должно больше рассчитывать на силу, порождаемую хорошим образом правления, нежели на средства, даваемые большой территорией.

Впрочем, известны Государства, устроенные таким образом, что необходимость завоеваний была заложена уже в самом их устройстве: чтобы поддержать свое существование, они должны были непрестанно увеличиваться. Возможно, они и радовались немало этой счастливой необходимости, но она предуказывала им, однако, наряду с пределом их величины и срок неизбежного их падения [...].

Политический организм можно измерять двумя способами, именно: протяженностью территории и численностью населения; и между первым и вторым из этих измерений существует соотношение, позволяющее определить для Государства подобающие ему размеры. Государство составляют люди, а людей кормит земля. Таким образом, отношение это должно быть таким, чтобы земли было достаточно для пропитания жителей Государства, а их должно быть столько, сколько земля может прокормить. Именно такое соотношение создает максимум силы данного количества населения [...].

Нельзя выразить в числах постоянное отношение между протяженностью земли и числом людей, достаточным для ее заселения; это невозможно сделать как по причине различий в качествах почвы, степени ее плодородия, в свойствах производимых ею продуктов, во влиянии климатических условий, так и вследствие различий, которые представляет организм людей, населяющих эту землю, из которых одни потребляют мало в плодородном краю, а другие — много на неблагодарной земле.

Политический режим
(суверенитет народа не может быть представляем, возможна только непосредственная демократия)

Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права

[...] Акт ассоциации содержит взаимные обязательства всего народа и частных лиц, и каждый индивидуум, вступая, так сказать, в договор с самим собою, оказывается принявшим двоякое обязательство, именно: как член суверена в отношении частных лиц и как член Государства по отношению к суверену.

[...] Поскольку суверен образуется лишь из частных лиц, у него нет и не может быть таких интересов, которые противоречили бы интересам этих лиц, следовательно, верховная власть суверена нисколько не нуждается в поручителе перед подданными, ибо невозможно, чтобы организм захотел вредить всем своим членам; и мы увидим далее, что он не может причинять вред никому из них в отдельности. Суверен уже в силу того, что он существует, является всегда тем, чем он должен быть [...].

Суверенитет, который есть только осуществление общей воли, не может никогда отчуждаться, и суверен, который есть не что иное, как коллективное существо, может быть представляем только самим собою.... В тот самый миг, когда появляется господин, — нет более суверена; и с этого времени Политический организм уничтожен [...].

В силу той же причины, по которой суверенитет неотчуждаем, он неделим, ибо воля либо является общею, либо ею не является; она являет собою волю народа как целого либо — только одной его части. В первом случае эта провозглашенная воля есть акт суверенитета и создает закон. Во втором случае — это лишь частная воля или акт магистратуры; это, самое большее, —декрет.

Суверенитет не может быть представляем по той же причине, по которой он не может быть отчуждаем. Он заключается, в сущности, в общей воле, а воля никак не может быть представляема; или это она, или это другая воля, среднего не бывает. Депутаты народа, следовательно, не являются и не могут являться его представителями; они лишь его уполномоченные; они ничего не могут постановлять окончательно. Всякий закон, если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен; это вообще не закон. Английский народ считает себя свободным: он жестоко ошибается. Он свободен только во время выборов членов Парламента: как только они избраны — он раб, он ничто. Судя по тому применению, которое он дает своей свободе в краткие мгновенья обладания ею, он вполне заслуживает того, чтобы он ее лишился.

Понятие о Представителях принадлежит новым временам; оно досталось нам от феодального Правления, от этого вида Правления несправедливого и нелепого, при котором род человеческий пришел в упадок, а звание человека было опозорено. В древних Республиках и даже в монархиях народ никогда не имел Представителей; само это слово было неизвестно [...].

Поскольку Закон — это провозглашение общей воли, то ясно, что в том, что относится до власти законодательной, народ не может быть представляем; но он может и должен быть представляем в том, что относится к власти исполнительной, которая есть сила, приложенная к Закону. Отсюда видно, что если рассматривать вещи как следует, мы обнаружим, что законы существуют лишь у очень немногих народов [...].

Что бы там ни было, но как только народ дает себе Представителей, он более не свободен; его более нет.

Рассмотрев все основательно, я считаю, что суверен отныне может осуществлять среди нас свои права лишь в том случае, если Гражданская община очень мала.

ИММАНУИЛ КАНТ ( 1724-1804)

Немецкий философ, родоначальник немецкого классического идеализма. Происходил из семьи ремесленника. Родился, учился и работал в Кенигсберге, где в 1755—1770 был приват-доцентом, а в 1770 — 1796 — профессором университета. Основные произведения политико-правовой тематики — «К вечному миру. Философский проект» (1795), «Метафизиканравов» (1797).

О договорном происхождении государства
(естественное состояние; гражданское состояние)

Кант И. Метафизика нравов

§ 44. Мы познаем максиму насилия и злобу людей, толкающую их на взаимную вражду, до того как появляется какое-нибудь внешнее имеющее власть законодательство, не из опыта, т. е. не из некоего факта, который делает необходимым принуждение публичных законов; какими бы благонравными и праволюбивыми люди ни представлялись, в порожденной разумом идее такого (неправового) состояния a priori заложено то, что, до того как создано основывающееся на публичных законах состояние, отдельные лица, народы и государства никогда не могут быть гарантированными от насилия друг над другом, притом каждый делает на основе своего собственного права то, что ему кажется правым и благим, не завися в этом от мнения других; стало быть, первое, что такой человек обязан решить, если он не хочет отречься от всех правовых понятий, — это следующее основоположение: надо выйти из естественного состояния, в котором каждый поступает по собственному разумению, и объединиться со всеми остальными (а он не может избежать взаимодействия с ними), с тем чтобы подчиниться внешнему опирающемуся на публичное право принуждению, т. е. вступить в состояние, в котором каждому будет по закону определено и достаточно сильной властью (не его собственной, а внешней) предоставлено то, что должно быть признано своим, т. е. он прежде всего должен вступить в гражданское состояние.

Правда, естественное состояние такого человека могло быть состоянием несправедливости (iniustus) не потому, что люди в этом состоянии строят свои отношения на одной только силе; но все же оно было состоянием, в котором отсутствовало право (status iustitiae vacuus) и в котором, если право оказывалось спорным (ins controversum), не находилось компетентного судьи, который мог бы вынести имеющий законную силу приговор; поэтому каждый человек, находящийся в таком состоянии, вправе насильно побуждать другого человека вступить в правовое состояние; дело в том, что (в естественном состоянии) хотя и можно по правовым понятиям каждого приобретать нечто внешнее путем завладения или договора, но такое приобретение все же лишь предварительное, пока оно не санкционируется публичным законом, потому что то приобретение не определено никакой общественной (распределяющей) справедливостью и не гарантировано никакой осуществляющей это право властью.

Если бы до вступления в гражданское состояние ни одно приобретение не признавалось правовым, даже предварительное, то само гражданское состояние оказалось бы невозможным. В самом деле, по форме законы, касающиеся моего и твоего в естественном состоянии, содержат в себе то же, что предписывают законы в гражданском состоянии, поскольку гражданское состояние мыслится исключительно в соответствии с чистыми понятиями разума; разница лишь в том, что в этом гражданском состоянии указаны условия, при которых законы могут быть приведены в исполнение (сообразно с распределяющей справедливостью). — Итак, если бы в естественном состоянии даже предварительно не было внешнего мое и твое, то не было бы и правовых обязанностей в отношении этого внешнего мое и твое, а следовательно, и никакой потребности выйти из этого состояния.

§ 47. Акт, через который народ сам конституируется в государство, собственно же говоря, лишь идея такого акта, единственно благодаря которому можно мыслить его правомерность, —это первоначальный договор, согласно которому все (omnes et singuli) в составе народа отказываются от своей внешней свободы, с тем чтобы снова тот час же принять эту свободу как члены общности, т. е. народа, рассматриваемого как государство (universi); и нельзя утверждать, что государство или человек в государстве пожертвовал ради какой-то цели частью своей прирожденной внешней свободы; он совершенно оставил дикую, не основанную на законе свободу, для того чтобы вновь в полной мере обрести свою свободу вообще в основанной на законе зависимости, т. е. в правовом состоянии, потому что зависимость эта возникает из его собственной законодательствующей воли.

Понятие государства
(государство - это «объединение людей, подчиненных правовым законам»)

Кант И. Метафизика нравов

§ 43. Совокупность законов, нуждающихся в обнародовании для того, чтобы создать правовое состояние, есть публичное право. — Оно, следовательно, представляет собой систему законов, изданных для народа, т. е. для множества людей, или для множества народов, которые, оказывая друг на друга влияние, в правовом состоянии, когда действует одна объединяющая их воля, нуждаются в конституции, чтобы пользоваться тем, что основано на праве. — Такое состояние отдельных индивидов в составе народа в отношении друг к другу называется гражданским (status civilis), а их совокупность в отношении своих собственных членов — государством (civitas), которое в силу своей формы как нечто связанное общей заинтересованностью всех в том, чтобы находиться в правовом состоянии, называется общностью (res publica lathis sic dicta), а в отношении к другим народам — просто властью (potentia) [...].

§ 45. Государство (civitas) — это объединение множества людей, подчиненных правовым законам. Поскольку эти законы необходимы как априорные законы, т. е. как законы, сами собой вытекающие из понятий внешнего права вообще (а не как законы статутарные), форма государства есть форма государства вообще, т. е. государство в идее, такое, каким оно должно быть в соответствии с чистыми принципами права, причем идея эта служит путеводной нитью (norma) для любого действительного объединения в общность (следовательно, во внутреннем).

Государственная власть
(разделение власти; законодательная, исполнительная (в лице правителя) и судебная власть)

Кант И. Метафизика нравов

§ 45. В каждом государстве существуют три власти, т. е. всеобщим образом объединенная воля в трех лицах (trias politika): верховная власть (суверенитет) в липе законодателя, исполнительная власть в лице правителя (правящего согласно закону) и судебная власть (присуждающая каждому свое согласно закону) в лице судьи (poteslas legislatoria, restoria et iudiciaria), как бы три суждения в практическом силлогизме: большая посылка, содержащая в себе закон всеобщим образом объединенной воли; меньшая посылка, содержащая в себе веление поступать согласно закону, т. е. принцип подведения под эту волю, и вывод, содержащий в себе судебное решение (приговор) относительно того, что в данном случае соответствует праву.

§ 46. Законодательная власть может принадлежать только объединенной воле народа. В самом деле, так как всякое право должно исходить от нее, она непременно должна быть не в состоянии поступить с кем-либо не по праву. Но когда кто-то принимает решение в отношении другого лица, то всегда существует возможность, что он тем самым поступит с ним не по праву, однако такой возможности никогда не бывает в решениях относительно себя самого (ибо volenti поп fit iniuria). Следовательно, только согласованная и объединенная воля всех в том смысле, что каждый в отношении всех и все в отношении каждого принимают одни и те же решения, стало быть, только всеобщим образом объединенная воля народа может быть законодательствующей.

Объединенные для законодательства члены такого общества (societas civilis), т. е. государства, называются гражданами (cives), а неотъемлемые от их сущности (как таковой) правовые атрибуты суть: основанная на законе свобода каждого не повиноваться иному закону, кроме того, на который он дал свое согласие, гражданское равенство — признавать стоящим выше себя только того в составе народа, на кого он имеет моральную способность налагать такие же правовые обязанности, какие этот может налагать на него; в-третьих, атрибут гражданской самостоятельности — быть обязанным своим существованием и содержанием не произволению кого-то другого в составе народа, а своим собственным правам и силам как член общности, следовательно, в правовых делах гражданская личность не должна быть представлена никем другим [...].

§ 47. Каждая из трех указанных властей в государстве представляет собой определенный сан, и, как неизбежно вытекающая из идеи государства вообще и необходимая для его основания (конституции), каждая из них есть государственный сан. Все эти власти содержат в себе отношение общего главы (который с точки зрения законов свободы не может быть никем иным, кроме самого объединенного народа) к разрозненной массе народа как к подданному, т. е. отношение повелителя (imperans) к повинующемуся (subditus) [...].

§ 48. Все три власти в государстве, во-первых, координированы между собой наподобие моральных лиц (potestates coordinatae), т. е. одна дополняет другую для совершенства (complementum ad sufficientiam) государственного устройства; но, во-вторых, они также и подчинены друг другу (subordinatae) таким образом, что одна из них не может узурпировать функции другой, которой она помогает, а имеет свой собственный принцип, т. е. хотя она повелевает в качестве отдельного лица, однако при наличии воли вышестоящего лица; в-третьих, путем объединения тех и других функций они каждому подданному предоставляют его права.

Об этих трех видах власти, рассматриваемых с точки зрения принадлежащего каждому из них сана, правильно будет сказать, что в том, что касается внешнего мое и твое, воля законодателя (legislatoris) безупречна (irreprehen-sibel) способность к исполнению у верховного правителя (summi rectoris) неодолимо (irresistibel), а приговор верховного судьи (supremi iudicis) неизменяем (inappelabel) [...].

Итак, таковы три различные власти (potestas legislatoria, executoria, iudiciaria), благодаря которым государство (civitas) обладает автономией, т. е. само себя создает и поддерживает в соответствии с законами свободы. В объединении этих трех видов власти заключается благо государства (salus reipublicae suprema lex est); под благом государства подразумевается не благополучие граждан и их счастье — ведь счастье (как утверждает и Руссо) может в конце концов оказаться гораздо более приятным и желанным в естественном состоянии или даже при деспотическом правлении; под благом государства подразумевается высшая степень согласованности государственного устройства х правовыми принципами, стремиться к которой обязывает нас разум через некий категорический императив.

Принципы достижения вечного мира
(вечный мир - высшее политическое благо; договор о вечном мире)

Кант И. К вечному миру. Философский проект

1. «Ни один мирный договор не должен считаться таковым, если при его заключении тайно сохраняется основа новой войны».

Ибо иначе это было бы только перемирие, временное прекращение военных действий, а не мир, который означает окончание всякой вражды и присоединять к которому прилагательное «вечный» есть уже подозрительный плеоназм. Мирный договор уничтожает все имеющиеся причины будущей воины, даже те, которые, быть может, в данный момент не известны самим договаривающимся сторонам и которые впоследствии могут быть хитро и изворотливо выисканы в архивных документах. Если называть вещи своими именами, то сохранение (reservatio mentalis) на будущее старых претензий, о которых в данный момент ни одна из сторон не упоминает, так как обе слишком обессилены, чтобы продолжать войну, хотя и исполнены преступного намерения использовать для этой цели первый удобный случай, есть иезуитская казуистика, не достойная правителя, так же как и готовность к обоснованию подобных действий не достойна его министра.

Разумеется, тем, кто в соответствии с просвещенными понятиями государственной мудрости видит истинное достоинство государства в постоянном увеличении любыми средствами его могущества, наше мнение покажется ученическим и педантичным.

2. «Ни одно самостоятельное государство (большое или малое — это не имеет значения) ни по наследству, ни в результате обмена, купли или дарения не должно быть приобретено другим государством».

Дело в том, что государство (в отличие, скажем, от земли, на которой оно находится) не представляет собой имущества (patrimonium). Государство — это общество людей, повелевать и распоряжаться которыми не может никто, кроме его самого. Поэтому всякая попытка привить его, имеющего, подобно стволу, собственные корни, как ветвь, к другому государству, означала бы уничтожение первого как моральной личности и превращение моральной личности в вещь и противоречила бы идее первоначальною договора, без которой нельзя мыслить никакое право на управление народом [...].

3. «Постоянные армии (miles perpetuus) со временем должны полностью исчезнуть». Ибо, будучи постоянно готовыми к войне, они непрестанно угрожают ею другим государствам. Они побуждают их к стремлению превзойти друг друга в количестве вооруженных сил, которое не имеет предела, и поскольку связанные с миром военные расходы становятся в конце концов обременительнее короткой войны, то сами постоянные армии становятся причиной военного нападения с целью избавиться от этого бремени. К тому же нанимать людей, для того чтобы они убивали или были убиты, — значит использовать их как простые машины или орудия в руках другого (государства), а это несовместимо с правами человека, присущими каждому из нас. Иное дело — добровольное, периодически проводимое обучение граждан обращению с оружием с целью обезопасить себя и свое отечество от нападения извне. Накопление богатств может привести к тем же результатам, а именно; другие государства, усмотрев в том военную угрозу, будут вынуждены прибегнуть к упреждающему нападению (так как из трех сил: вооруженной силй, силы союзов и силы денег — последняя может быть наиболее надежным орудием войны), если бы не было так трудно определить размеры этой угрозы.

4. «Государственные долги не должны использоваться для целей внешней политики».

Поиски средств внутри страны или вне ее вызывают подозрения, если это делается для экономических нужд страны (улучшение дорог, строительства новых населенных пунктов, создания запасов на случай неурожайных лет и т. д.). Но как орудие борьбы держав между собой кредитная система, при которой долги могут непомерно увеличиваться, оставаясь в то же время гарантированными (поскольку кредиторы не предъявляют свои требования одновременно), — остроумное изобретение одного торгового народа в этом столетии — являет собой опасную денежную силу, а именно фонд для ведения войны [...].

5. «Ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в политическое устройство и управление другого государства» [...].

6. «Ни одно государство во время войны с другим не должно прибегать к таким враждебным действиям, которые сделали бы невозможным взаимное доверие в будущем, в мирное время, как, например, засылка тайных убийц (percussores), отравителен (venefici), нарушение условий капитуляции, подстрекательство к измене (perduellio) в государстве неприятеля и т. д.»

Это бесчестные приемы борьбы. Ведь и во время войны необходимо испытывать хоть какое-нибудь доверие к образу мыслей врага, иначе нельзя будет заключить никакого мира и враждебные действия превратятся в истребительную войну (bellum intemecium). Война есть печальное, вынужденное средство в естественном состоянии (где не существует никакой судебной инстанции, приговор которой имел бы силу закона) утвердить свои права силой. Истребительная война, в которой могут быть уничтожены обе стороны, а вместе с ними и всякое право, привела бы к вечному миру лишь на гигантском кладбище человечества. Итак, подобная война, а также использование средств, которые открывают пути к ней, должны быть, безусловно, воспрещены. А то, что названные средства неизбежно приводят к ней, явствует из того, что эти гнусные дьявольские приемы войны, войдя в употребление, недолго удерживаются в пределах войны, например шпионаж (uti exploratoribus), когда одни пользуются бесчестностью других, которую сразу невозможно искоренить, но переходят в мирное состояние, совершенно уничтожая тем самым его назначение...

Хотя указанные выше законы объективно, т. е. по замыслу власть имущих, являются запрещающими законами (leges prohibitivae), однако некоторые из них относятся к разряду строгих (leges sirictae), действующих независимо от обстоятельств и требующих немедленного осуществления (№ 1, 5, 6), другие. (№ 2, 3, 4), субъективно расширяющие полномочия (leges latae), допускают возможность отсрочить исполнение, не упуская из виду цель и не отодвигая ее до несуществующего дня (ad calendas graecas, как говорил Август), возможность восстановления, например свободы государств, лишившихся ее согласно пункту 2; отсрочка здесь необходима для того, чтобы поспешными действиями не повредить цели. Ведь запрещение в данном случае касается лишь способа приобретения, который впредь не должен иметь силы, а не состояния владения, которое хотя и не имеет необходимого правового основания, но в свое время (мнимою приобретения) считалось всеми государствами в соответствии с тогдашними взглядами правомерным [...].

Состояние мира между людьми, живущими по соседству, не есть естественное состояние (status naturalis); последнее, наоборот, есть состояние войны, т. е. если и не беспрерывные враждебные действия, то постоянная их угроза. Следовательно, состояние мира должно быть установлено [...].

Первая окончательная статья договора о вечном мире.

Гражданское устройство каждого государства должно быть республиканским [...].

Вторая окончательная статья договора о вечном мире.

Международное право должно быть основано на федерализме свободных государств. Народы в качестве государств можно рассматривать как отдельных людей, которые в своем естественном состоянии (т. е. независимости от внешних законов) уже своим совместным существованием нарушают право друг друга, и каждый из них в целях своей личной безопасности может и должен требовать от другого совместного вступления в устройство, подобное гражданскому, где каждому может быть обеспечено его право. Это был бы союз народов, который, однако, не должен быть государством народов [...].

Третья окончательная статья договора о вечном мире.

«Всемирно-гражданское право должно быть ограничено условиями всеобщего радушия».

Как и в предыдущих статьях, здесь речь идет не о филантропии, а о праве, и радушие означает право каждого чужака на то, чтобы тот, на чью землю он прибыл, не обращался бы с ним как с врагом. Он может изгнать его, если это не сопряжено с гибелью пришельца, но, пока последний живет там, он не должен обходиться с ним враждебно. Это еще не право быть гостем, на что может претендовать каждый (для такой цели необходим особый благотворительный договор, который делал бы его на определенное время членом дома), но лишь право посещения, которое принадлежит всем людям и силу права общего владения земной поверхностью, на которой, как на поверхности шара, люди не могут рассеяться до бесконечности и поэтому должны терпеть соседство других; изначально же никто не имеет большего права, чем другой, на существование в данном месте земли [...].

Более или менее тесное общение между народами земли развилось всюду настолько, что нарушение права в одном месте чувствуется во всех других. Из этого видно, что идея права всемирного гражданства есть не фантастическое или нелепое представление о праве, а необходимое дополнение неписаного кодекса как государственного, так и международного права к публичному праву человека вообще и, таким образом, к вечному миру. И только при этом условии можно льстить себя надеждой, что мы постепенно приближаемся к нему.

Кант И. Метафизика нравов

Итак, морально-политический разум произносит в нас неотменимое veto: никакой войны не должно быть; ни войны между мной и тобой в естественном состоянии, ни войны между нами как государствами, которые внутренне хотя и находятся в законном состоянии, но внешне (во взаимоотношениях) — в состоянии беззакония; война — это не тот способ, каким каждый должен добиваться своего права. Следовательно, вопрос уже не в том, реален ли вечный мир или нереален (ein Ding oder Unding sei) и не обманываемся ли мы в нашем теоретическом суждении, когда допускаем первое; вопрос в том, что мм должны поступать так, как если бы было реально то, чего, быть может, нет, должно содействовать обоснованию его и принятию такого строя, который представляется нам для этого наиболее пригодным (может быть, республиканизм всех государств вместе и каждого в отдельности), дабы установить вечный мир и положить конец проклятой воине, на которую до сих пор как на главную цель были направлены внутренние устроения всех без исключения государств. И если бы даже полное осуществление этой цели оставалось всегда лишь благим пожеланием, все же мы, без сомнения, не обманываемся, принимая максиму неустанно действовать в этом направлении, ибо эта максима — наш долг; если же мы сочли моральный закон в нас обманом, то это вызвало бы отвратительное желание отречься от всякого разума и по своим основоположениям зачислить себя наряду с остальным рвотным миром в один и тот же механизм природы.

Можно сказать, что установление всеобщего и постоянного мира составляет не просто часть, а всю конечную целью учения о праве в пределах одного лишь разума; ведь состояние мира — это единственное гарантированное законами состояние моего и твоего среди множества живущих по соседству друг с другом людей, стало быть, людей, существующих вместе при одном государственном строе; но правило, (которым им следует руководствоваться) должно быть заимствовано не из опыта других людей (которым до сих пор удавалось наилучшим образом им пользоваться) в качестве нормы для других, а вообще a priori заимствовано разумом из идеала правового объединения людей под публичными законами, ибо все примеры обманчивы (они могут лишь пояснять, но ничего не могут доказать) и, таким образом, нуждаются в метафизике, необходимость которой неосторожно признают даже те, кто над ней смеется, когда, например, как это часто бывает, они говорят: «Наилучший строй тот, где власть принадлежит не людям, а законам». В самом деле, что может быть более метафизически сублимированным, чем именно эта идея, которая все же в соответствии с их собственным утверждением обладает самой верной объективной реальностью, легко обнаруживаемой и в происходящих случаях, и которая единственная, если только ее испытывают и проводят не революционным путем, скачком, т. е. насильственным ниспровержением существующего до этого неправильного строя (ибо в этом случае вмешался бы момент уничтожения всякого правового состояния), а путем постепенных реформ в соответствии с прочными принципами, может при непрерывном приближении привести к высшему политическому благу — вечному миру.

Государственный аппарат
(принципиальные проблемы организации и деятельности)

Кант И. Метафизика нравов

D. К праву верховного повелителя в государстве относится также: 1) распределение должностей, т. е. ведение дел, которое оплачивается [...].

Что касается гражданской службы, то здесь возникает вопрос: имеет ли суверен право по своему усмотрению отнять должность у того, кому он сам ее пожаловал (должностное лицо не совершило при этом никакого преступления)? Я утверждаю: нет! Ибо то, что объединенная воля народа никогда не решит в отношении гражданских служащих, и глава государства не сможет решить в отношении этой воли. А народ (именно на него падают расходы, связанные с назначением на должность служащего) хочет, вне всякого сомнения, чтобы этому последнему возложенная на него работа была по плечу, но это возможно только благодаря длительной подготовке и обучению, за время которой он не может быть обучен другому делу, которое дало бы ему средства к существованию; стало быть, должности занимали бы, как правило, люди, которые не обладали бы нужным умением и зрелостью суждений, достигаемой опытом; а это противоречит цели государства, для (осуществления) которой необходимо также, чтобы каждый служащий поднимался с низшей должности на высшую (в противном случае высшие должности попадали бы в руки одних только негодных людей), стало быть, мог бы рассчитывать на пожизненное обеспечение.

Форма государства
(форма государства (автократия, аристократия, демократия) и форма (способ) управления (республиканская или деспотическая))

Кант И. К вечному миру. Философский проект. Первая окончательная статья договора о вечном мире

Гражданское устройство каждого государства должно быть республиканским.

Устройство, основанное, во-первых, на принципах свободы членов общества (как людей), во-вторых, на основоположениях зависимости всех (как подданных) от единого общего законодательства и, в-третьих, на законе равенства всех (как граждан государства), есть устройство республиканское — единственное, проистекающее из идеи первоначального дого

...