автордың кітабын онлайн тегін оқу  Марина

Влад Авилов

Влад Авилов

Марина

«Мужчины умирают от сердечной недостаточности, цирроза печени, от бедности, потому что уже не могут прокормить семью, а значит и чувствовать себя мужчиной, от богатства, потому что вместе с ним приходит жадность, а она съедает человека намного быстрее, чем ржавчина железо. Женщины умирают, когда их перестают любить…». Вся суть жизни женщины скрыта в этой цитате из книги. Перед вами история о молодой женщине Марине. История ее жизни и любви…

Часть 1

Ничего личного

Волк шел медленно и очень осторожно; лес постепенно редел, переходя в пролесок, состоящий из редких чахлых деревьев, не дававших никакой тени. Он чувствовал, что кроме него здесь никого нет, но инстинкт многих поколений его предков заставлял прижиматься к земле, чутко прислушиваться к окружающим звукам. Вокруг разноголосым хором стрекотали кузнечики, чуть справа от пролеска в ложбине возмущенно квакали лягушки — последнее время стояла удушающая жара, и воды в пруду оставалось все меньше. За холмом в селе вяло переругивались собаки. Привычные звуки, они не несли в себе опасности.

Выйдя из пролеска, волк подошел к дачному поселку, а это уже была территория человека. Люди боялись и ненавидели его, всегда и везде старались причинить боль. Много раз они загоняли его в почти безвыходные ловушки, но ему везло, и он всегда уходил хотя израненный, но живой. В его теле до сих пор сидели дробинки, которые вызывали такой зуд, что он остервенело катался по земле, вырывая клочья шерсти острыми краями торчавших камней или сучьев. Злоба и жадность — эти извечные спутники человека — были ему неведомы, страх, да, он испытывал его в минуты опасности, чтобы выжить. «Не знающий страха долго не живет» — изречения одного из полководцев древности волк не знал, но законы природы универсальны, все живущие на земле подвластны им, кроме человека, который давно противопоставил себя как природе, так и богу.

Осоловелый от дневной жары, дачный поселок, огражденный высокой оцинкованной сеткой, застыл в сонном оцепенении. Волк знал одно место, где стекающая в овраг вода прорыла небольшое углубление, заросшее травой и поэтому не замеченное охранниками. Достаточно прижаться к земле и можно незаметно под огромными лопухами переползти на запретную территорию.

Волк долго лежал на дне оврага, стараясь уловить среди привычных звуков сигнал тревоги. Ничего. С дальнего конца массива доносилась музыка, кто-то включил приемник на полную мощность.

Я часто время торопил,

Любил во все дела впрягаться,

Пускай я денег не скопил,

Мои года — мое богатство.

Музыка, пение давно стали для него привычными звуками, как стрекотание кузнечиков шли далекий лай собак, просто он не понимал, зачем так громко кричать, — ведь тем самым выдаешь себя врагам. Впрочем, логика двуногих существ всегда была выше его понимания.

Волк прополз под сеткой медленно, оглядываясь по сторонам и прижимаясь к земле, пересек дорогу и осторожно поднял голову. Поселок уже спал, лишь в нескольких домах еще светились окна, иногда за ними мелькали силуэты людей. Он снова залег, напряженно вглядываясь в окружающую темноту и принюхиваясь. Постепенно свет в окнах стал гаснуть, сначала в одном, потом в другом, наконец, потемнело последнее. Тогда он встал и пошел вправо вдоль дороги туда, откуда доносился запах гниющих отходов. Правда, он еще не пал так низко, чтобы рыться на свалке, но такие места всегда привлекали собак, особенно домашних. Перекормленные любящими хозяевами, одуревшие от безделья, их как магнитом тянуло в такие места, где они нередко становились чьей-то жертвой. Каждая бродячая собака мечтает обрести хозяина, а значит и надежду на жизнь, каждая домашняя — свободу, не понимая, что цена ее зачастую та же жизнь. Впрочем, в последнее время собак здорово потеснили люди, но волк этого еще не знал, как не знал и того, что перекормленных собак стало значительно меньше, а голодных людей значительно больше.

Пройдя сотню метров, волк замер на месте. Слева от видневшего невдалеке маленького сарайчика до него донеслось сонное бормотание кур. Не испытывая никакого удовольствия от будущего, возможно многочасового ожидания в надежде схватить потерявшую бдительность дворняжку, он снова почувствовал азарт охоты. Он прошел еще несколько десятков шагов, ноздри уловили знакомый запах. Обойдя вокруг сарая, потрогал лапой входную дверь, — заперто. Он снова обошел сарай и начал принюхиваться к задней стенке. Куры всполошились, почуяв чужака. Волк замер на месте, стоял неподвижно и ждал, пока возмущенные крики внутри сарая не стихли.

Край одной из досок прогнил и еле держался на ржавом гвозде. Он просунул нос в щель между досками и напряг мускулы шеи. Доска противно заскрипела, он рванул ее на себя. Вторую доску он вырвал мощным рывком передней лапы. Куры истерически закудахтали, беспорядочно хлопая крыльями, но теперь волк не обращал на шум никакого внимания.

 

Мужчины умирают от сердечной недостаточности, цирроза печени, от бедности, потому что уже не могут прокормить семью, а значит и чувствовать себя мужчиной, от богатства, потому что вместе с ним приходит жадность, а она съедает человека намного быстрее чем ржавчина железо. К такому открытию пришел один белорусский психиатр. Заметку о его, надо сказать, неординарных выводах, Марина прочитала в какой-то газете, но когда еле сводишь концы с концами, информация о проблемах современных нуворишей воспринимается, мягко говоря, неадекватно. Женщины умирают, когда их перестают любить. Так думала Марина, сидя в своем любимом кресле, положив вытянутые ноги на мягкий пуф. Ее решимость не пить медленно, но неуклонно испарялась. По мере того как отступала первая волна усталости, когда не хотелось пошевелить не только рукой, но даже пальцем и в голову лезли всякие непрошенные мысли, она начинала понимать, что бороться глупо и безнадежно, — все равно, если не сейчас, то через несколько минут она сдастся. Пойдет на кухню и нальет свой первый стакан вина. В средине недели, когда, на следующее утро надо было вставать рано на работу, Марина могла надеяться на успех. Но не сегодня. Пятница — конец рабочей недели, — и это обрекало ее на поражение.

Более двадцати лет Марина прожила с мужем и свекровью. Муж был старше ее на двенадцать лет и свою красавицу жену боготворил. Конечно, за эти годы всякое бывало в супружеской жизни, но ни размолвки, ни мелкие ссоры никогда не заслоняли для них главного: их любви, их сына. Марина закрыла глаза, слезы, перемазанные тушью для ресниц, текли по ее щекам. Некоторые из них попадали в стакан, расцвечивая янтарную жидкость темными кругами, в каждом из которых ей виделось их счастливое прошлое, в которое так хотелось вернуться. Она еще крепче зажмурила глаза.

Свекровь делала всю работу по дому. Ее сын так долго не женился и она так устала ждать, что когда это случилось, готова была принять любую женщину. Однако, нужно отдать должное и Марине. У нее оказался покладистый характер, она даже не пыталась вмешиваться в домашние дела. Но самое удивительное, по мнению свекрови, было то, что Марина любила, а она в этом быстро убедилась, ее растяпу сына. Не красавец, добрая душа, разменявший уже третий десяток, наивно веривший во все то, чему его учили сначала в детском садике, затем в школе и, наконец, в институте, он говорил то, что думал, что уже само по себе считалось странным, умел выслушать не только начальство, но и подчиненных и если у него складывалось свое мнение по какому-либо вопросу, умел его отстаивать. При всем своем упорстве и несговорчивости в профессиональных делах, он тонко чувствовал юмор, любил хороший коньяк, с удовольствием участвовал во всех компаниях, собираемых по поводу и без повода, но никогда не путал развлечения и работу и не ставил одно в зависимости от другого. Теоретически социалистическая система стремилась к воспитанию сообщества именно таких людей, но создав, тут же их отвергала. Вопреки расхожему мнению, таких людей в нашем обществе было не так уж и мало и в нравственном плане именно они не давали ему скатиться к скотскому состоянию, достаточно вспомнить академиков Лихачева или Сахарова, но в практическом плане их влияние на экономику и политику равнялось нулю. Являясь идеалом общества, они в то же время были его изгоями. Впрочем это скорее закономерно, любая партия, находясь у власти, особенно такое длительное время, не имея конкурентов, превращается в помойку, аккумулирующую все нечистоты общества. На то и помойка, другого не дано.

Свекровь, зная прекрасную и, как утверждают философы, лучшую половину человечества, долго не могла понять, почему Марина, учитывая количество претендентов и, главное, их возможности, вышла замуж за ее Мишу. В этом она была не одинока, родители Марины тоже долго не соглашались с выбором дочери: ее красоту они считали тем товаром, который может обеспечить в будущем всей им безбедное существование.

Три года назад умер муж Марины, сердечный приступ: незадолго до этого умерла свекровь. Сын вырос, окончил институт, женился. Возникла проблема, где молодым жить. Марина долго не сопротивлялась и разменяла их трехкомнатную квартиру в «сталинке» на две однокомнатные. Жизнь раскололась: до и после. «До» было все, «после» ничего. Так уж случилось, что к этому времени и общество окончательно разделилось на две неравные части. Тех, кого обокрали оказалось значительно больше, Марина, естественно, была среди них. Сбережения пропали, мизерной зарплаты, которую еще и платили нерегулярно, едва хватало на самое необходимое. Не очень утешало, что их большинство. Если попал под трамвай, то тебе глубоко наплевать, что с тобой там оказался и сосед.

Марина допила стакан. Схлынула только внешняя волна усталости, та основная, которая накапливается не днями и даже не неделями, оставалась, и Марина знала, что от нее так просто не избавишься. Разве только… Нет, вопрос о втором стакане исключался. Если она его выпьет, то не сдвинется с места и, уж конечно, никуда не поедет. А ей надо ехать, обязательно. Месяц тому назад она купила два десятка цыплят и поселила их на даче в старом сарайчике, который давно пустовал. Раньше на даче, впрочем, как и дома, хозяйничала свекровь. Выросшая и прожившая большую часть своей жизни на асфальте, к земле Марина относилась равнодушно. Глядя на натруженные руки и обветренные лица крестьян на Привозе она испытывала к ним двойственное чувство: нечто среднее между неприятием и жалостью, скорее жалость, потому что в глубине души она понимала, что именно благодаря таким людям они имеют на столе все, что им необходимо, а руки ее при этом остаются нежными и гладкими, пахнут не въевшимся навозом, а хорошим кремом. Возможно, так продолжалось бы всегда, но времена изменились. Теперь походы на Привоз, кстати, значительно более редкие, зачастую оканчивались не материальным, а познавательным результатом и превращались в изнурительное метание от одного прилавка к другому в тщетной надежде купить подешевле. Да, и физиономии перекупщиков, постепенно вытеснивших настоящих продавцов своего товара, мягко говоря, не вызывали симпатии, а от липких оценивающих взглядов, насколько можно тебя обмануть, обвесить, она не могла избавиться еще несколько дней. Усиливающаяся нужда дала толчок к пробуждению нравственности, ростки которой становились все больше и сильнее. Речь шла не о той, расхожей, которую декларируют ежечасно и ежедневно с экранов телевизоров высокопоставленные воры и их лакеи, а глубинной, заставляющей человека, если он еще оставался таковым, задуматься о смысле своего существования: кто я? зачем живу? что я могу сделать хотя бы для себя? Это и заставило ее в один из погожих весенних дней, неожиданно для самой себя, купить эти маленькие хрупкие существа, за жизнь которых она в одночасье почувствовала огромную ответственность.

Электричка уходила через полтора часа, нужно было еще собраться, да и до вокзала добираться около сорока минут. Еду для цыплят Марина приготовила заранее; правда, теперь их стало меньше. Пока она разбиралась, чем их кормить и как за ними ухаживать, почти половина сдохла. Осталось двенадцать, но ели они каждый за троих.

К вечеру небо затянули тучи, изредка накрапывал дождь. Марина прошла через ворота, поздоровалась с охранником. Их садовый массив был небольшим, немногим более сотни участков и когда-то считался в глазах горожан элитным. Его обнесли высоким сетчатым забором, двое охранников постоянно дежурили у ворот, но Марина никогда не видела, что бы хоть кто-либо из них обходил территорию. Зато пили они часто и много, благо, домашнее вино делали если не все, то многие дачники. Марина сама пила вино, сделанное еще мужем, вернее допивала, и это ее очень беспокоило. Никого не встретив по дороге, Марина подошла к своему участку. Дом утопал в зелени и цветах. Внутри дома было прохладно, и она сразу растопила камин. Сухие дрова разгорелись мгновенно. Свет Марина не включала, и по стенам комнаты заплясали причудливые тени. Муж сам строил дом и, несмотря на то, что по мнению собственной матери был растяпой, внутренняя отделка радовала глаз. И сейчас в мерцающем свете пламени камина, комната казалась особенно уютной, хотя, кроме старого дивана, двух кресел, небольшого самодельного столика и старого черно-белого телевизора также на самодельной подставке и нескольких литографий на стене, в ней ничего не было.

Марина вышла в коридор, подняла брошенные у входной двери сумки, прошла в маленькую кухоньку. Разгрузив сумки, она взяла кулек с кормом, вышла из дома и прошла в конец участка, где стоял сарай. Куры уже спали, на скрип двери ответили недовольным бормотаньем. Марина рассылала корм.

— Завтра поедите, мои хорошие.

Старое дачное кресло-качалка стояло на открытой веранде, там, где она его оставила в прошлые выходные, значит никто из непрошенных гостей не приходил. Несмотря на забор и видимость охраны, дачи периодически чистили. Выметали все сделанное из цветных металлов: тазы, кастрюли, ложки, провод. У кого на окнах не было решеток, залазили в дома. После особенно наглых нашествий поднимался скандал, кого-то из охранников увольняли, оставшиеся переставали ненадолго пьянствовать, во всяком случае открыто. Наиболее настырные пострадавшие требовали возмещения убытков, грозились подать в суд. На кого? Охранники не несли материальной ответственности. Несколько лет назад правление кооператива пыталось внести такой пункт в договор, но охранники послали их подальше, выдвинув, в свою очередь, встречные требования: в два раза повысить им зарплату, создать на паях денежный фонд для компенсации ущерба, приобрести сторожевых собак и поставить их на довольствие. Правление подсчитало, прослезилось, однако вынесло вопрос на общее собрание. Как обычно, явилось едва четверть владельцев участков. Выступавшие переругались между собой и после очередной, неизвестно какой по счету попытке проголосовали за мудрое решение: «Продолжить работу над договором». После окончания собрания, когда отдельные группки дачевладельцев продолжали дискуссию, один из них философски заметил: «Все воруют, если в стране бардак, то чего же вы хотите».

— Действительно, — поддержал его другой, — если, например, на улице зима, вы же не будете возмущаться, что у вас в огороде не растет редиска.

Эта, еще более философская сентенция, окончательно отрезвила спорщиков. Повесив головы они молча разошлись по своим участкам. Вполне возможно, что именно в такие минуты до некоторых, наконец, дошла суть нашей бездарной, в смысле, базарной экономики.

В соседнем селе, в полутора километров от дачного массива насчитывалось менее двухсот дворов и три пункта по приему металлолома, не считая крытых машин, приезжавших периодически, обычно уже в сумерках, в определенные места на окраине села. После очередной жалобы председателя садового кооператива, сельский голова ему объяснил:

— Вы, что думаете, я не пытался их закрыть. В район ездил, в область не один раз. Мне сказали: «Не суйся, если не хочешь неприятностей». Там многие в доле, а ниточки ведут в Киев. Миллионы тонн металлолома ежегодно уходит на судах из Одессы и Ильичевска за бугор. Неужели вы думаете, что таким как мы позволят поломать такое выгодное дело. У нас в селе курочат все, что можно, за немецкую автоматическую линию для дойки коров мы еще не расплатились полностью, и что? Нет линии. У вас черный металл еще не берут? Ничего, готовьтесь, скоро начнут. Вы там его много натаскали в свое время. На каждом участке и уголок и трубы. Так что прошу вас по-хорошему, не морочьте мне голову. Мы сейчас пробиваем разрешение на создание отряда самообороны с гладкоствольным оружием.

— Спасение утопающих дело рук самих утопающих.

— Вот, вот.

Марина посидела несколько минут в кресле на веранде, становилось зябко, и она вернулась в дом.

— Я это заслужила, — сказала она сама себе, прошла в кухню, достала из шкафчика начатую бутылку вина. Можно было спуститься в погреб и взять более холодное, но она махнула рукой, сойдет и так.

Подбросив дров в камин, Марина сняла джинсы, с удовольствием погладила ноги. Немного полноватые, но лодыжки все еще оставались узкими и стройными и могли свести с ума не одного мужчину при условии, что тот умел не только смотреть, но и видеть. Упруго шагая, она несколько раз прошлась по полу мимо камина. Волна теплого воздуха обдала обнаженные ноги, проникая вверх под трусики, тело мимоволи напряглось в ожидании. Марина вздохнула, плюхнулась на диван, поджала под себя ноги, немного поерзала, устраиваясь поудобнее, откинулась на спинку и сделала несколько глотков прямо из горлышка.

— Все равно никто не видит, — хихикнула она.

Всем снятся сны, правда разные. В нашей стране их можно разбить по сословиям. Продажным чиновникам, коррумпированным политикам и просто ворам, как правило, снится будущее. Вилла на Канарах или Испании, полуобнаженные красотки, а в лакеях графья или, в крайнем случае баронеты. После таких снов они со счастливой улыбкой делятся с нами. «Экономика стабилизируется», — с умным видом говорят одни. «Экономическое развитие характеризуется стабильным ростом, — вторят им другие». Завтра украинский народ станет жить еще лучше, — раздается разноголосый, но очень слаженный хор лакеев. И все счастливы, кроме этого самого украинского народа. Но кто на него будет обращать внимание, разве что перед выборами. Сокращается он ежегодно на сколько-то сот тысяч человек, и пусть себе. О чем тут говорить. Иногда, правда, снится и СИЗО, но реже, значительно реже. Да и стоит ли пугаться, ведь вокруг все свои, и «гарант», и генеральный прокурор, и милиция. Свои хлопцы в доску, если надо не подведут. Украла женщина кусок колбасы у соседа, чтобы накормить четверых голодных детей. Кстати, факт зафиксирован телевидением. И, ужас, и две буханки хлеба вдобавок. На страже закона, покушение на священную частную собственность. Ни в жисть не простят. И не простили. Четыре года отсидела в колонии общего режима. А дети? Что дети, нечего без надобности рожать. Это принципиальность, как и учит нас «гарант».

Новый уголовный кодекс давно надо было принять. Старый совсем не годится. В нем, хоть и теоретически, перед законом все равны. Конечно, среди равных есть равнее, но опять же, вдруг найдется журналист, какой-либо Гонгадзе, который спросит, а почему собственно? И не просто у соседа на кухне, а на всю Европу. Отвечать же что-то надо. Конечно, для таких случаев есть Потебеньки, а если этот самый Гонгадзе дурак и не унимается. Отстреливать надо, а это хлопоты и риск, конечно, остается. Но у нас для таких дел хлопцы имеются, дубы, все как надо сделают. Опять же в этой Европе всякие организации, комитеты имеются, чтобы они быстрее окочурились. Начнут вопросы задавать, делегации засылать и, о ужас, транш зарубят. А красти шо? От таких мыслей можно в психушку попасть, а не на Канары. В общем, одни хлопоты, А, с другой стороны, чтобы стройными рядами… Лозунгов побольше о народе и демократии. Быстрее все это надо делать, чтобы никто и тявкнуть не успел. Могут же американцы бройлеров за шестьдесят дней выращивать, а мы чем хуже? Поэтому и кодекс надо менять. Украл кошелек в трамвае, наши в нем не ездят, мерседес не влазит, или велосипед у соседа, опять же наши на велосипедах…, в тюрьму. Здесь двух мнений быть не может, по всей строгости, каленым железом выжжем наследие тоталитарного режима. А если «прихватизировал» банк, завод, или миллион зеленых в кармане случайно, по забывчивости, все мы люди, остался, тут с плеча рубить не надо, поспешишь, народ насмешишь. Недаром, когда Петросян говорит, что по Чубайсу тюрьма плачет, вся страна смеется. Этим горлопанам легко кричать. Ну пересажаем, а дальше что? Кто нас учить жить будет. Значит в Верховную Раду, там таких много. А если очень много «прихватизировал», да еще и партию свою создал, неважно какую, карманную, диванную или клозетную, в правительство такого.

Законодательно все это надо закрепить, чтобы никакой самодеятельности. Иначе откуда же элита возьмется. А если ее не будет, кто главного «пахана» подпирать будет. Страшно подумать, рухнет наша демократия и незалежность.

Нормальным людям чаще снится прошлое. Ласковое солнце, теплое море. Мягкий песок. Начало сентября, уже вторую неделю стоит прекрасная погода. Они лежат на пляже в Отраде. По небу плывут редкие бело-розовые облачка. Разноголосый приглушенный шум слышится как бы издалека, накладываюсь на шум прибоя, он обволакивает, и только доносящиеся с разных сторон звонкие голоса детей мешают закрыть глаза и погрузиться в сладостную дремоту.

Марина перевернулась на спину, Миша лежал тихо. «Может заснул», — подумала она. Хотелось снять бюстгальтер и грудью ощутить теплые солнечные лучи. Миша так любил их ласкать, особенно раньше. В последнее время их отношения изменились. В худшую сторону. И не потому, что любовь постепенно угасла, переходя в привычку. Конечно той страсти уже не было, но им уже не двадцать лет. В жизнь вошли страх и неуверенность в завтрашнем дне, Распалась не только страна, дезинтеграция общества нарастала, все больше людей оказывались ненужными. Если бы этими людьми были лентяи, карьеристы или приспособленцы, — процесс можно было объяснить и принять, хотя, конечно, любого человека жалко: в расцвете сил оказаться изгоем. Ей вспомнились традиционные кухонные разговоры вдвоем и с друзьями. Как они радовались, что наступит время профессионалов, каждый будет сам определять, как ему жить и даже жалели эту комсомольско-капеэсесовскую шайку бездельников. Наивные люди. Все оказалось до точности наоборот.

— Миша, — она тронула мужа за плечо.

Он приподнял голову от полотенца и повернулся к ней.

— Да?

— Пойдем купаться.

— Сейчас, подожди пару минут. — Миша сел, посмотрел на жену и улыбнулся. — Хорошо выглядишь. — И, как бы угадав ее мысли, погладил соски под туго натянутой материей. — Выпустить бы их погулять.

— Ты что, вокруг люди.

Последнее время они избегали разговоров о работе, но сейчас Марина не удержалась.

— Как там дела?

— Где? — хотя Миша прекрасно понял, о чем идет речь.

— Что говорит Сердюк?

— А что он может сказать? Сейчас каждый сам за себя. Появилась возможность делать деньги — и он их делает. Все остальное ему по барабану.

— Опять сокращения?

— Ходят слухи.

— Нельзя же сократить главного специалиста.

— Можно, если ликвидировать все направление исследований. Того, что мы в последние годы наработали, хватит ему на всю оставшуюся жизнь, еще детям и внукам останется.

— Но это ваша общая интеллектуальная собственность.

— А ты попробуй докажи, если собственностью у нас считается не то, что создал, а что украл. В этом он не оригинален. Хватит голубушка, о скорбном. Сегодня воскресенье, — и мы идем купаться.

Этой ночью они любили друг друга страстно, до исступления, как будто заранее предчувствовали, что завтра в два часа тридцать пять минут ей позвонят на работу и равнодушным голосом сообщат: «У вашего мужа случился инфаркт, его отвезли в десятую клиническую больницу».

 

Проснулась Марина внезапно и вначале не поняла, что случилось. В открытое окно заглядывала полная луна. «Опять стерва спать не дает», — сонно подумала она и хотела снова закрыть глаза, когда в окно влетел истошный многоголосый куриный вопль. Сон исчез мгновенно. Марина вскочила с дивана, пустая бутылка полетела на пол. Схватив металлический прут, которым она обычно мешала дрова в камине, хлопнула дверью и понеслась к сараю. Страха она не чувствовала, было лишь желание защитить эти хрупкие комочки живой плоти.

У сарая никого не было, дверь закрыта. Марина отбросила задвижку и распахнула дверь. Одна за другой, истошно кудахтая, над ее головой пролетели две курицы. Она удивилась, когда они научились летать. Потом она увидела третью, которая неслась прямо не нее и начала протягивать руку навстречу, надеясь поймать, но внезапно ее парализовало ужасом. Чуть выше силуэта курицы горели два страшных желтых глаза, а еще дальше виднелись контуры чего-то огромного и темного. Она почувствовала сильный толчок в плечо, ее подбросило вверх и, уже теряя сознание, Марина упала на мягкую землю.

Пролежала без сознания она, наверное, не очень долго, потому что, когда пришла в себя, куры все еще носились по участку. Сердце у нее бешено колотилось, одежда пропиталась влагой от липкого пота, который стекал между лопатками, хотя вся она дрожала от холода и страха.

С трудом поднявшись, Марина бросилась к дому, ноги не повиновались ей, дважды она падала, пока не ощутила под руками знакомую дверь. Захлопнув ее, забыв закрыть на засов, она без сил опустилась на пол. Немного успокоилась. Теперь ее отделяли от опасности родные стены. Марина доползла до дивана. Закутавшись в плед, все еще дрожа, она начала согреваться. Шок прошел, но страх оставался. Потом она заснула.

 

Когда внезапно распахнулась дверь сарая и на пороге выросла фигура человека, волк замер. Годы, которые он прожил будучи то охотником, то дичью, выработали у него мгновенную реакцию. Назад в отверстие в задней стенке сарая путь отрезан, можно получить выстрел в спину, в руках у человека он заметил какой-то длинный предмет, и он ринулся вперед. Уже сбив человека с ног, по легкости удара он понял, что это была женщина. Жизнь приучила его, что бояться нужно мужчин, они, как правило, говорят мало и сразу хватаются за оружие. Свидетели тому — многочисленные раны на его теле. Женщины много кричали, ругались, когда заставали его за воровством, но никогда не причиняли вреда. Поэтому, выбежав за пределы участка и перескочив дорогу, он не побежал к дыре под забором, а залег в траве прислушиваясь. Ничто не нарушало тишину. Цыпленок уже затих, его тощие лапы безвольно свисали из пасти. Голод становился нестерпимым и он, разорвав тушку, быстро проглотил ее. Молодые косточки не оказали никакого сопротивления его мощным клыкам. Голод отступил, он знал, что ненадолго, но опыт говорил ему, что возвращаться опасно.

Логово было пустым и холодным. В былые времена его поджидала самка, если они не охотились вместе. Он закрыл глаза, и ему почудилось рядом мягкое податливое тело. Он вздохнул и положил морду на передние лапы. В сознании всплыла жестокая холодная зима, когда выпало много снега и к жилищам людей подходить было опасно, а зайцы попадались слишком редко. Его подруга превратилась в скелет и почти не вставала. Молодые волчата требовали еды. Каждую ночь он выходил на охоту, хотя чувствовал, что силы покидают и его. Иногда ему удавалось добыть куропатку или зайца, но волчата были ненасытны. Однажды на окраине леса он наткнулся на замерзший труп лошади. Он знал: надо спешить, всем не хватит. С трудом оторвав кусок с несколькими ребрами, поволок его в нору. Сам есть не стал, нужно как можно быстрее вернуться с волчатами. Отдав мясо подруге, он приказал волчатам бежать с ним. Все в лесу в эту суровую зиму голодали, и он понимал: к рассвету от лошади ничего не останется. Когда они прибежали на место, пиршество было в разгаре. Пришли все, кто еще уцелел в этом лесу. Не успели они присоединиться, как грянули выстрелы. Их били почти в упор. Перепуганные волчата заметались и погибли сразу. Ему удалось уйти. Наверное, он был единственным, кто спасся из этой бойни. Израненный, он дополз до логова. Волчица смотрела, как он с трудом передвигая лапы, вполз в нору. За ним никого не было. Он отвернулся и она все поняла. Потом она зализала ему раны и до утра выла. Звуки были тихими, порой они прерывались и становились похожими на всхлипывание. Он лежал молча, влажными глазами глядя в пустоту ночи. Боли от ран он не чувствовал.

Через несколько дней потеплело, снег растаял. Охотиться стало легче. В одну из ночей он поймал бродячую собаку, которая по глупости убежала слишком далеко от жилья. Когда с добычей вернулся в логово, волчицы там не было.

С тех пор он жил один.

 

На следующее утро Марина проснулась поздно. Происшедшее ночью ей казалось кошмарным сном. Она вышла на веранду, с удовольствием ступая голыми ногами по прохладным доскам. Куры мирно бродили по огороду. Солнце поднялось довольно высоко, растворило утреннюю прохладу, предвещая жаркий день. От вчерашних туч не осталось и следа. Марина загнала кур в сарай, их было одиннадцать. Не успела она отвернуться, как большинство из них через дыру в задней стенке снова повылазили наружу. Марина тяжело опустилась на крыльцо сарая. Что это было? Вернее кто?

Вместе с темнотой прошел и страх. В ярком свете утреннего солнца весело чирикали воробьи на виноградных шпалерах, вокруг цветущих яблонь суетились пчелы, издалека доносился веселый смех детей. Может, бродячая собака, а может лиса-воровка заявилась. Вот бы подстрелить! Воротник ей не помешает. Впрочем, кто бы это ни был, думала она, снова он навряд ли вернется. Перепугался не меньше ее.

Приятно было сидеть среди знакомых вещей под ласковыми лучами весеннего солнца, слушать бормотание кур, которые после сытного завтрака укладывались спать.

Вставать не хотелось.

— Сначала выпью кофе, — решила Марина. — Еще пол часа дела могут подождать.

Готовить Марина умела и любила. Перед работой в пятницу она заскочила на базар, выбрала хороший кусочек говядины с косточкой. Вынув мясо из холодильника, она его тщательно промыла и поставила на конфорку. После того, как вода закипела, она сняла «шум». Больше здесь ближайшие два часа делать нечего.

Какой женщине нравиться пилить доски или забивать гвозди? Сама мысль о подобном испытании может вывести из равновесия любую. Хорошенькая женщина отличается от любой тем, что подобные мысли ей просто не могут прийти в голову.

Что является самой большой ценностью для красивой женщины? Только она сама.

Надо было искать выход.

В принципе, их существует много. Не только хорошенькая, но и умная всегда выберет самый простой, а значит и самый надежный.

Для чего, в конце концов, существуют мужчины. Когда есть свой, проблема отпадает. Если нет, не нужно отчаиваться. Подойдет любой. Просто надо иметь ввиду, что «чужой» понятие весьма относительное. Все они легко ловятся на наживку, которую сами же и придумали. Дай только возможность любому мужчине рассказать о том, какой он умелый, сильный и умный, а потом намекни, что ты ему, конечно, веришь, но… и он твой. Самым удивительным при этом оказывается то, что при всей бесполезности, им удается иногда кое-что сделать.

Соседа слева сегодня почему-то не было. Странно, обычно с ранней весны он жил на даче постоянно. Несколько лет назад, выйдя на пенсию, он оставил работу и теперь наслаждался отдыхом. Жена приезжала на дачу только на выходные, она была моложе его лет на десять, еще работала, ее зарплата как раз и являлась материальным фундаментом их существования. Его пенсии хватало на пиво, которое Андрей Дмитриевич очень любил и поэтому выпивал в день не меньше двух бутылок; впрочем не отказывался он и от вина, особенно когда его угощала Марина. Обычно на природе, возможно, из внутреннего чувства протеста, большинство людей не придерживаются городского этикета и могут ходить по участку или садиться за стол в чем, как говориться, бог послал. Марина не была исключением. Еще в девичестве, когда ее грудь выросла и оформилась, она любила ходить без бюстгальтера, за что и получала от матери вечные втыки. Зато Миша не возражал, тем более на даче. Марина не раз ловила плотоядные взгляды Митрича, как она его называла, особенно после нескольких стаканов выпитого вина или пива. Он постоянно приглашал ее вечерами после трудового дня [тем более, если не было жены] посидеть на свежем воздухе под вишней за бутылкой вина. Чаще Марина отказывалась, ссылаясь на усталость, но иногда принимала приглашение и тогда, в другой раз, она звала его к себе, чтобы не быть обязанной. Во время таких посиделок, которые обычно длились недолго и, конечно, не по инициативе Андрея Дмитриевича, Марина специально одевалась так, чтобы видно было ровно столько, сколько необходимо для усиленной работы воображения примитивного самца. Женским чутьем чувствуя его мучения, она веселилась вовсю, а уж, представив его тушу с одутловатым лицом, свиными глазками и свисающим животом на себе она не могла удержаться от звонкого смеха. Митрич краснел, сопел, но не уходил, хотя и понимал, что смеется Марина над ним. По этой причине она всегда отказывалась от его услуг и никогда не просила о помощи. Этот вариант отпадал.

Сосед справа приезжал только в будние дни, когда не было жены. Диктовал письма секретарше. Работа носила такой напряженный характер, что на обратном пути из дома к машине, он еле волочил ноги. Прошлым летом после очередной диктовки, секретарша забыла в гостиной трусики, а жена приехав на выходные, их нашла. Скандал длился несколько месяцев, потому что на дачу никто не приезжал. Видимо, не добившись от мужа правды о хозяйке найденного предмета интимного туалета и гадая, кто же это мог быть, жена попыталась устроить скандал и Марине, но Марина сразу ее отшила, сказав, что свои трусики в чужих домах не забывает, поскольку принципиально на свидания ходит без оных. Так удобнее и быстрее. Заодно посоветовала ей найти мужу секретаршу за семьдесят, хотя, тут Марина покачала головой, и в этом случае гарантий дать нельзя. Впрочем, может, такие гарантии ей даст государственная страховая компания «Оранта», пусть попробует.

Оскорбленная соседка гордо удалилась, пообещав больше никаких дел с Мариной не иметь. «Ну и черт с тобой», — мысленно подвела итог Марина под их плодотворной дискуссией. Она не могла допустить, чтобы последнее слово оставалось за какой-то склочной стервой. Вариант был достаточно перспективным, особенно если представить реакцию жены, когда она узнает, но технически невыполнимым по двум причинам. Во-первых, участок стоял пустой, а входная дверь дома закрыта, во-вторых, Марина не была уверена, сможет ли он хотя бы гвоздь забить.

Оставалось пройтись по улице. Для прогулки хорошо подошли порванные джинсы и блузка без рукавов с оторванными пуговицами. Клюнул первый же мужчина, который поливал молодое деревцо у забора. Марина поздоровалась, хотя видела его в первый раз.

— Доброе утро.

— Доброе.

Она медленно прошла дальше, делая вид, что погружена в собственные мысли.

— Решили прогуляться.

— Да, погода чудесная, после завтрака захотелось пройтись, — Марина остановилась. — Вы, я вижу, с утра решили делом заняться.

— Надо. Хочу вот семеринку вырастить. Было у меня хорошее дерево, но два года болело. Пришлось выкорчевать. Все эти новомодные сорта мне не очень нравятся. На вид яблоки, конечно, красивые, но вкус никакой.

— Мне тоже семеринка нравится. Лежит долго и пироги с ними хорошие.

— Угостите?

— С удовольствием, с нового урожая.

— А вы ведь невестка Галины Андреевны.

— Верно, а вы ее знали?

— Конечно, и ее мужа, царство ему небесное, Мои родители вместе с ними тут начинали. Их сына, мужа, значит, вашего, Миша, кажется звали, давно не видел.

У Марины сжалось сердце, нерв тщательно спрятанный в самой глубине ее естества снова отозвался болью.

Она кивнула.

— Миша умер.

— Боже, ведь моложе меня был.

— Сердце…

Мужчина помолчал, потом осторожно спросил:

— Что-то, наверное, случилось?

— Ничего особенного, то же, что и с многими, стал ненужным. Просто он воспринял это более болезненно.

— Я где-то читал, что революцию задумывают идеалисты, осуществляют романтики, а ее плоды присваивают мерзавцы.

Марина недоверчиво покачала головой.

— Вы думаете, все это можно назвать революцией, скорее криминально-капеэсэсовский переворот.

— Не совсем с вами согласен.

— Возможно вы правы, — Марина вздохнула, — мы просто забыли, что в нашей стране такие перемены добром не кончаются.

Она замолчала и, забыв, зачем пошла прогуляться машинально двинулась дальше.

— Меня зовут Никита, — остановил ее голос мужчины.

— Марина, — ответила она.

— Теперь вам приходится одной хозяйничать на участке. Тяжело, наверное.

— По-разному. Сегодня ночью такое произошло, до сих пор не могу прийти в себя.

— Что-то серьезное?

Пока они разговаривали, солнце поднялось еще выше, тень от дерева, в молодых ярко-зеленых листьях которого еле слышно шелестел ветерок, покрыла их, заслонив от все более горячих потоков солнечного света. Воробьи, которые в утренней прохладе носились как угорелые, постепенно успокоились и, сидя на ветках, вяло переговаривались. Происшедшее ночью уже не казалось таким пугающим, скорее, — нереальным.

Марина рассказала о том, что случилось ночью.

— Скорее всего бродячая собака, — улыбнулся Никита. — Не воспринимайте это так серьезно. Бомж, так сказать, собачьего племени, сейчас их много развелось, большинство из них не опасны для человека. Не тронула же она вас. Но как она попала вовнутрь.

— Доски сзади прогнили, — Марина заставила себя тоже улыбнуться, загоняя ночные кошмары поглубже.

— Идемте посмотрим, — предложил Никита, — может я смогу помочь.

Осмотрев место происшествия, он принес из дома несколько досок, ножовку, молоток и гвозди, отпилил прогнившие куски и на их место прибил новые. Потом Марина вспомнила, что дома в чулане валяется кусок сетки, оставшийся от забора. Никита вытащил ее, распутал и обил заднюю часть сарая.

— Теперь никто не влезет, — удовлетворенно сказал он, глядя на свою работу.

Марина пригласила его в дом, сварила кофе. Они немного поболтали вначале о погоде, потом о политике. Случившиеся события вновь всколыхнули в душе отчаяние одиночества и неустроенности последних лет. Ей пронзительно до боли вдруг захотелось броситься Никите на шею и поплакать по-бабьи, без всяких фокусов.

Переборов себя, Марина горячо поблагодарила его и попыталась завести разговор о деньгах. Никита обиделся, и было видно, что искренне. Потом он отошел, разве можно сердиться на такую милую женщину, и в конце процитировал слова великого француза: «Когда нам платят за благородный поступок, его у нас отнимают».

Марине цитата понравилась, и она на прощанье поцеловала Никиту в щеку.

Он ушел счастливый.

«Хороший мужик», — думала Марина, провожая Никиту до калитки. Ей было чуточку стыдно.

Остаток дня прошел в обычных дачных хлопотах. Она сварила борщ и с удовольствием налила себе полную тарелку.

«Пить или не пить», — вот вопрос, который нередко совершенно напрасно мучает нас, расшатывая нервную систему.

Два стакана красного, чуть прохладного вина с обжигающим борщом и напоследок нежной мозговой косточкой. Именно такие минуты примиряли ее, хоть и ненадолго, с этой мерзопакостной жизнью.

Ближе к вечеру Марина полила цветы и решила вытереть пыль в доме, вначале в мансарде, а затем внизу, в комнате. Закончив работу наверху, она спустилась по лестнице вниз. Честно говоря и вытирать особенно было нечего, но ей хотелось чем-то занять себя, почувствовать нужной. «Нужной хотя бы для вытирания пыли», — звучит несколько сюрреалистически, хотя, какая разница, чем заниматься, лишь бы не думать. Ни о чем. Вот бы научиться так жить.

Вытирая пыль в комнате Марина остановилась около литографии картины Дега «Абсент». Ее повесил муж, причем не в последние годы, когда она, олицетворяя собой всю безнадегу бытия, вполне могла служить национальным гербом. Во всяком случае картина значительно точнее и ярче отражала наше сегодня, а возможно и завтра, чем этот трезуб, неизвестно откуда взявшийся и тем более непонятно что означавший. Впрочем, чему удивляться, для тех, от кого зависело окончательное решение, вся живопись сводилась к «Утро в лесу» Шишкина, да и то потому, что картина являлась неотъемлемым интерьером всех общепитовских заведений.

Марина к картине относилась равнодушно. Раньше. Сейчас картина стала все больше и больше притягивать ее. Устроившись обычно отдохнуть на диване, ее взгляд, блуждая по стене уже не останавливался на «Купальщице» Ренуара, или «Снеге» Альфреда Сислея. Внешне все можно было объяснить довольно просто. Отрешенность, желание уйти в себя, отгородиться от мира, разве сегодня это не главное. «Мы чужие на этом празднике жизни». С праздником можно примириться. На каждом найдутся чужие. Но это не праздник. Пир во время чумы, вакханалия гиен, дорвавшихся до свежатинки. Что-то изменилось во всех нас и что-то изменилось в самой Марине.

Вечером по второй программе показывали старый фильм Александра Корда «Леди Гамильтон». Попереживав вместе с Вивьен Ли, Марина вышла во двор подышать воздухом перед сном. Легкий ветерок шелестел в ветвях деревьев. Жаркий день сменился ночной прохладой. Вокруг стрекотали цикады, с дальнего пруда доносилось кваканье лягушек. Она присела в кресло на веранде, в задумчивости посмотрела на стакан и со вздохом допила вино. Посидев несколько минут, она поднялась и пошла по дорожке вдоль виноградных шпалер в конец участка, Дойдя до границы виноградника, Марина внезапно остановилась. Начала прислушиваться. Ничего. И все же ее сердце замерло. На участке кто-то был. Она могла в этом поклясться. Скорее всего прятался за виноградными кустами. Марина запаниковала. Страх сжал ей горло.

 

Перед пробуждением ему снился один и тот же сон. Огромная морда заслоняла звездное небо и в то же время бережно держала его за загривок. Ему не было больно, но земля столь стремительно проносилась под ним, а трава хлестала по лапам, что его подташнивало. В этот момент он обычно просыпался. Голод снова рвал желудок. Пора выходить на охоту. Хотя какая теперь охота, болели старые раны, ныли суставы лап. Теперь он мог только воровать. И все же, когда на поляне он нос в нос столкнулся с зайцем, реакция его не подвела. Пока ошарашенный косой замер в ужасе, он мгновенно выбросил вперед лапу и переломил зайцу хребет.

Теперь он был сыт, и можно возвращаться в логово, но не вернулся. Люди говорят, что вора тянет на место воровства. Может и так, но человеческая логика ему была чужда, собственно, как и понятие «украсть» В последнее время его все чаще тянуло к людям, хотя инстинкт требовал держаться от них подальше. Инстинкт проиграл.

Он осторожно обошел сарай и залег в винограднике. В окне первого этажа горел приглушенный свет, оттуда доносились голоса. Они звучали несколько странно. Он не знал, что это голоса давно умерших людей, технический прогресс обошел его жизнь стороной. Потом голоса внезапно оборвались, стихли, и женщина вышла на веранду. Он настороженно посмотрел на нее, в руках ничего не было. Волк успокоился. Какое-то время женщина молча сидела на веранде, потом направилась в его сторону. Он плотнее прижался к земле. Слабый ветерок дул со стороны женщины, и он явственно ощущал ее запах. Этот запах будил в нем смутные воспоминания, но они были так глубоко спрятаны в подсознании, что не успев родиться, сразу исчезали. Волк с удивлением подумал, что запах не был ему неприятен. Впервые, сколько он себя помнил, человеческий запах не заставлял вздыматься шерсть дыбом и, главное, не было страха. Он не боялся человека, новое, дотоле не испытанное чувство, беспокоило его. Вдруг женщина остановилась, застыла на месте, негромко вскрикнула и быстро побежала к дому. Он услышал щелканье замка на входной двери и все стихло. Он чувствовал, что что-то случилось, но не понимал что. Людей он вообще не понимал, их поступки казались ему странными и лишенными смысла.

Он еще долго лежал на мягкой земле в тени буйно разросшихся виноградных кустов и, только когда небо на востоке начало сереть, вернулся к себе в логово.

Вбежав в дом, Марина мгновенно захлопнула дверь, дважды повернула ключ в замке. Она вся дрожала. Глядя в темный проем окна, ждала, что в любой момент там появится страшная морда. Память услужливо подсунула знакомый с детства образ собаки Баскервилей. От нахлынувшего ужаса Марина плотно зажмурила глаза. Боялась подойти ближе к окну, чтобы задернуть шторы. Она метнулась в кухню, схватила бутылку, которую еще днем достала из погреба и по лестнице влетела в мансарду. Муж не успел закончить ее внутреннюю отделку, но диван там стоял, на нем лежала подушка и старенькое одеяло. За день воздух в мансарде прогрелся, было душно, но открыть окно Марина боялась. Не глядя в темноту, она плотно задернула занавеску. Дрожащими руками налила вина в стакан, выпила. Налила второй. «Совсем ты подруга расклеилась», — тоскливо подумала она. Вот что значит быть одной без мужика. Скоро черти начнут по углам мерещиться.

По мере того как бутылка пустела, страх постепенно удалялся, растворялся в затемненных углах, Марина оставила включенной только маленькую настольную лампу, ночник. Где-то под крышей возились воробьи, наверное, они там свили гнездо. Вначале их шорохи заставляли Марину вздрагивать, потом они, постепенно войдя в сознание, стали частью его. Контуры комнаты казались размытыми, мысли балансировали между сном и явью, вызывая из небытия знакомые лица.

 

Сердюк заявился к ней внезапно. Прошло уже около года после смерти Миши. Молодые не хотели жить вместе с ней. В отличие от Марины, которая всю семейную жизнь прожила вместе со свекровью, Юля хотела хозяйничать сама и, несмотря на то, что Марина старалась ни во что не вмешиваться, их совместная жизнь не очень складывалась, хотя внешне все выглядело нормально. Поэтому, когда сын завел разговор о размене, она согласилась. Теперь она жила одна.

Когда раздался звонок, Марина пила чай. Думая, что это соседка, она, не глянув в глазок, открыла дверь. Сердюк широко улыбался.

— Надеюсь, Марина Николаевна, вы меня еще не забыли?

Вначале Марина его не узнала, но потом, конечно, вспомнила. В дорогом костюме, кремовой рубашке с шелковым галстуком, в руках букет темно-красных, почти черных роз, он разительно отличался от большинства людей, ведущих обычный образ жизни или, как сейчас принято говорить, борьбу за выживание, с которыми последнее время общалась Марина.

— Чем обязана?

— Это вам, — Сердюк галантно протянул ей розы и пытался поцеловать руку, Марина демонстративно ее отдернула.

— Как вкусно пахнет, — явное нежелание Марины общаться его совершенно не смущало. — Разрешите, — не дожидаясь ответа он направился на кухню. Держа в руках букет она поплелась за ним. — Поставьте их в воду, они очень быстро вянут.

— С чего вы взяли, что меня это должно волновать.

— Красота все-таки. Жалко.

— Красоты или денег?

— Знаете, я ценю и то и другое. А вы?

Марина не ответила.

— Садитесь, раз уже пришли. Чаю?

— С удовольствием.

Марина налила ему чашку чая, подвинула блюдце со свежеиспеченным печеньем.

— Угощайтесь, Владлен… — извините забыла отчество.

— Давыдович.

— Так чем обязана?

Он оценивающе посмотрел на нее.

— Не скажу, что вы отлично выглядите, не хочу лукавить.

— Пришли ко мне в дом и мне же хамите.

— Ни в коем случае. Вы всегда были очаровательной женщиной и сейчас ею остаетесь, но, простите, чтобы поддерживать форму нужны не только определенные усилия, но и средства. Кстати, очень вкусное печенье. Вы — хорошая хозяйка.

— Извините, Владлен Давыдович, Но вам какое дело, как я выгляжу и какая у меня зарплата. И если, уж быть совсем откровенной, то не без вашего участия случилось это ужасное…

Марина почувствовала как две слезинки покатились вниз по щекам и отвернулась к окну.

— Поверьте, Марина Николаевна, я глубоко сожалею о случившемся, но прошу, вас, не надо представлять меня эдаким монстром, я в нашей конторе тогда был не самым большим начальником, идея реорганизации исходила не от меня, в том качестве мы оказались никому не нужными, а Миша…

— Не надо, — резко оборвала его Марина. Ваши оправдания звучат по меньшей мере, неуместно. Что вам нужно?

— Просто пришел проведать.

— Целый год даже не вспоминали, а теперь проведать пришли. Не вешайте мне лапшу на уши!

— Хочу пригласить к себе на работу, у меня сейчас своя фирма.

— И в качестве кого? — саркастически спросила Марина.

— Секретаря-референта. Я занимаюсь инвестициями, веду дела с Германией, а вы прекрасно знаете немецкий язык. Двести долларов вас устроит?

В институте она получала около сорока, да и то нерегулярно.

— Нет, — ответила Марина.

Сердюк поднялся.

— Спасибо за угощение, было очень вкусно. С вашего позволения, я еще зайду.

Марина услышала как хлопнула входная дверь.

 

Резкий звук прозвучал в ушах, Марина приоткрыла глаза. Тусклый свет ночника, пройдя буквально несколько десятков сантиметров от абажура лампы растворялся в темноте. Только что она явственно слышала стук входной двери. Сердце учащенно забилось, она сжалась в комок. Марина не могла разделить сон и явь, но постепенно чувство реальности возвращалось к ней. Вокруг стояла тишина глубокой ночи, сквозь занавеску просвечивались тусклые светящиеся точки-звезды, почти не глядя, она нащупала стакан, выпила и снова закрыла глаза.

 

Сердюк приходил еще несколько раз, сначала с неизменными розами, потом к ним добавилось шампанское. Ненависть ее постепенно таяла, как снег под лучами первого мартовского по- настоящему весеннего солнца. Однажды она согласилась пойти с ним в ночной клуб. Хотелось посмотреть, что же это такое. Собираясь, она с тоской обнаружила, что ей собственно нечего надеть, у нее нет хорошей косметики, она даже не знает, что сейчас модно. Кроме того, надо было приводить в порядок квартиру, неустроенность все больше действовала ей на нервы.

— Марина с любопытством оглядывала ночной клуб. Если не считать двух полуголых длинноногих девиц, которые сменяя друг друга, дергались на маленькой сцене в такт приглушенной музыке, вытирая силиконовыми сиськами две блестящих установленных вертикально трубы, это был обычный ресторан, причем не лучшего пошиба. Большинству мужиков за пятьдесят, их партнерши слегка моложе, лет этак на тридцать. Их лица, покрытые многослойной штукатуркой, скорее напоминали маски. Зато их наряды выглядели сногсшибательно, от вечерних фирменных туалетов до замысловатых мини-юбок с узкой полоской материи на груди, объединяло их одно: они больше показывали, чем скрывали. Впрочем Марину это не удивляло: женское тело давно уже стало самым распространенным предметом купли-продажи так же как автомобили, водка или пучок редиски и с таким же приблизительно разбросом цен, качество ведь очень разное.

Официант усадил их за столик, включил настольную лампу. Вначале Марина чувствовала себя неуютно: как бы мимолетно бросаемые взгляды сидевших за соседними столиками смущали ее.

Сердюк улыбнулся.

— Не берите в голову, Марина, не на платье они смотрят, а на вас.

— И что же во мне такого?

Сердюк еще шире улыбнулся.

— А вы сами не знаете?

Убогая, однообразная жизнь, постоянная нехватка денег, необходимость во всем экономить, ты не можешь пригласить к себе друзей, потому что нечего поставить на стол, отказываешься от приглашений, чтобы не быть обязанной, медленно, но неотвратимо убивают в человеке чувство собственного достоинства, углубляя в то же время ощущение неполноценности, ущербности. Оно почти не проявляется, по крайней мере внешне, пока вокруг тебя такие же бедолаги, но здесь среди самодовольных физиономий, кричащего превосходства и сытой отрыжки Марина вдруг почувствовала себя голой, незащищенной, ей захотелось стать маленькой девочкой и залезть под стол.

— Начнем с мартини?

Марина вздрогнула. Официант, долговязый молодой парень, висел над ней вопросительным знаком, упорно пытаясь не смотреть в вырез платья.

— Да, — машинально ответила она.

Он мгновенно исчез и появился через несколько минут с двумя высокими запотевшими стаканами. Сердюк молча наблюдал за ней, потягивая из соломины.

— Что будем заказывать?

Марина поставила бокал на стол.

— На ваше усмотрение, Владлен Давыдович, Вы здесь хозяин, а я…, - она умолкла.

— Золушка, попавшая на королевский бал.

— Какая из меня Золушка, а вот это, — она обвела головой вокруг, — еще меньше похоже на бал, вы на меня не обижайтесь, Владлен Давыдович, скорее на таких симпатичных зверюшек, дорвавшихся до полного корыта и не уверенных в том, что завтра оно будет таким же полным.

— Здесь вы, Марина, ошибаетесь, в последнем они уверены вполне. И я тоже.

— Мы уже перешли на имя?

— Вы не заметили?

— Представьте себе, нет.

— Может, не будем ссориться.

— Хорошо, — Марина понимала, что ведет себя глупо и нелогично, но ничего не могла с собой поделать, «Глупая ты баба, — говорила она сама себе, — сделай глубокий вдох и сосчитай до десяти. В кои веки тебя вывели в свет, а ты кочевряжишься».

— Хорошо, — повторила она, — ссориться не будем. Вы будете называть меня как вам хочется, а я — как мне. Будем веселиться. — Она улыбнулась. — У меня на минуту испортилось настроение, извините.

— Забыто. Так что будем?

— Что бог пошлет, то и будем.

— А пить?

— Шампанское.

— Французское или наше?

— Давайте французское, я его никогда не пила. Оно дорогое?

— Обижаете.

Дальнейший вечер прошел довольно мило. Несмотря на усилия партнера, Марина пила мало, зато ела все, что ей подавали. Они немного потанцевали. Играли музыку тихую, спокойную, в основном танго и блюзы, чтобы не заставлять посетителей трясти полными животами. Танцевал Сердюк не очень хорошо, зато крепко прижимал Марину к себе и, как она не пыталась отодвинуться, у нее ничего не получалось.

С тех пор, как умер муж прошло около года, и все это время она прожила одна. Марина была здоровой, не очень, правда, молодой, но и не старой женщиной со всеми присущими ее полу желаниями. Она не раз замечала, какими взглядами провожают ее мужчины и нельзя сказать, что эти взгляды ей не нравились. Мысли ее все чаще стали возвращаться к сексу.

Последние годы их интимные отношения с мужем превратились в привычку, почти такую же, как утренний кофе или телевизор по вечерам. С одним отличием — кофе и телевизор были каждый день. Она с радостью отдавалась мужу, стараясь ему угодить. В их сексуальных отношениях он был нежным и деликатным. Было удовольствие, страсть и наслаждение ушли. Она не винила Мишу ни тогда, ни тем более сейчас. Выскочила замуж Марина молоденькой девчонкой, муж был ее первым мужчиной. С годами пришел опыт, и теперь Марина понимала, как много в любви зависит от женщины. «Признайся честно, — не раз говорила она себе в последнее время, — тебе нужен мужчина». Противно было есть сваренный борщ одной, не хотелось ходить одной по улицам, смотреть телевизор, ложиться в опостылевшую холодную постель. Хотелось с близким человеком обсуждать домашние дела, пусть даже получить взбучку, если сделает что-либо не так. Ей все чаще хотелось всего того, на что обычно жалуются замужние женщины и чего, оказывается так не хватает, когда остаешься одна. Но, главное ей хотелось любить, а не трахаться и уж, тем более не за ужин в ресторане. Около двух часов ночи Сердюк отвез ее домой. Мотор джипа тихо урчал, несколько минут они сидели молча.

— Спасибо, я пойду.

— Может…

— Нет, — ответила Марина.

Ответ прозвучал резко, ей стало неловко и она смягчила:

— Может, в другой раз, — хотя знала, что ни за что не согласиться стать его любовницей.

На следующий день Сердюк позвонил Марине вечером.

— Надо поговорить.

— Только вчера разговаривали.

— О деле. Я хочу, чтобы вы перешли ко мне работать.

— Секретарем-референтом?

— Да, для бумажной работы в вашем подчинении будет девушка, очень грамотная.

— В чем?

— Во всем.

— А мои функции?

— Представительские, детали я хотел бы обсудить.

— Хорошо, — ответила Марина, — приезжайте в среду вечером.

В этот раз Сердюк привез не традиционную бутылку шампанского, а дорогой коньяк десятилетней выдержки. Марина достала бокалы, которые специально для коньяка купил в былые времена муж. Посмаковав первый глоток [напиток действительно был отличный, не подделка], Сердюк осторожно начал.

— Видите ли, ситуация в стране действительно очень изменилась, Марина, я бы даже сказал, кардинально. То, чем нас когда-то пугали в школе, стало нормальным явлением, рыночная экономика требует совершенно другого мышления.

— Ликбез для дуры?

— Не дуры, для умной, но, я бы так сказал, немного не современной, в противном случае меня бы здесь не было.

— Если я вас правильно поняла, Владлен Давыдович, моя несовременность заключается в, как модно сейчас говорить, совковом мышлении: в частности, я до сих пор верю, что не все продается и покупается, так?

— В общем, да. Я бы сказал так, не продается только то, что не покупается. Например, ваш пропахший нафталином миф о всеобщем равенстве или вера в справедливое государство. Такого никогда не было и не будет. Даже такое как ваш распрекрасный социализм, по которому многие льют крокодиловы слезы. Все были равны, но ведь были еще равнее. Вспомните всю эту шайку бездельников из всяких райкомов, горкомов и других комов. Даже в такой простой вещи, как продукты питания, они ведь все были по другую сторону прилавка и не бегали как мы, высунув язык. Так зачем фанатично верить в то, чего не было. Вопрос лишь в цене.

— Значит, у вас есть своя цена, а у меня — своя.

— Верно.

— И сколько вы готовы за меня заплатить?

— Марина, наш разговор повернулся совсем не в ту сторону. Я вас не покупаю как товар, мы не на панели. Мне нужна умная, образованная женщина, умеющая себя безукоризненно вести в обществе, поддержать интеллектуальный разговор с моими партнерами, а большинство из них выпускники престижных университетов, наконец, красивая и не просто, а умеющая подать свою красоту, если необходимо манипулировать ею в деловых целях.

— И если того требуют ваши деловые цели, лечь в постель? — почти весело спросила Марина. — Наконец, мы добрались до сути, а вы говорили, что мы не на панели.

Сердюк пожевал губами, пытаясь подобрать слова, налил им обоим коньяк.

— Нет ничего идеального, в каждом деле есть свои маленькие проблемы, даже луна имеет темную сторону, хотя мы ее и не видим. Я думаю, что в большинстве случаев можно обойтись и без этого. Кстати, здесь очень многое зависит от самой женщины, почти всегда можно получить желаемый результат, не доводя дело до крайности.

— Почти?

— Да, я не хочу, чтобы между нами были недомолвки. Я готов предложить вам триста баксов в месяц и премии при удачном подписании контракта. Если клиент захочет сделать вам подарок, он, естественно, ваш.

— Значит, такова моя цена?

Сердюк пожал плечами.

— Поверьте, это очень неплохое предложение, я ведь даже не спрашиваю, сколько вы сейчас получаете. Я не спрашиваю, нравится ли вам ваша нынешняя работа, нужны ли ваши знания студентам. Сегодня в этой стране к власти пришли люди, которым грамотная, образованная молодежь не нужна, нужен рабочий скот, умеющий читать, писать и выполнять несложную работу на компьютере и, главное, чтобы задавал меньше вопросов. Вы же прекрасно понимаете политику вашего главного босса, с рожей и интеллектом мойщика общественных туалетов. Отрицательных оценок в школе не будет, просто высокие, средние и низкие баллы. Зачем заставлять подростка учиться? Не хочет, не надо: отсюда сделайте вывод: кто к вам пойдет заниматься на технические специальности. Запомните Европе если и нужна Украина, то как аграрный придаток, место захоронения отходов или источник дешевой рабочей силы. Добиться ничего от студентов вы не сможете. А оценки ставить надо. Положительные, иначе ведь и спросить могут: чем, уважаемая, вы здесь занимаетесь? Ни один начальник не любит проблем и таких подчиненных, которые их создают.

— Каких же?

Сердюк замялся.

— Не можете слово подобрать, — Марина ехидно усмехнулась, — валите смелее. Упрямых ослов, — как раз то, что надо.

Но Сердюка трудно было сбить с толку. Он рассмеялся.

— Ну зачем так грубо! Я бы сказал, непонятливых, сам на заре туманной юности был таким.

— Свежо предание…

— Вам надо обязательно выполнить свою работу добросовестно, вы хотите услышать, что студент хоть что-то усвоил из того, что вы говорили. Подумайте, чем все это может кончиться для вас? Начнете брать взятки, а это чревато. Прокуратуре тоже нужно план выполнять, СИЗО забиты недотепами, представьте, в своей основе порядочными людьми, которых крайние обстоятельства, либо минутная слабость заставили протянуть руку за какими-то несчастными тридцатью-сорока баксами. Впереди у вас пустота, ничего… Недаром многие уже ушли. Какое-то время вы еще будете влачить жалкое существование, без финансирования, нового оборудования, потом тихо и незаметно отомрете.

Одно дело, пустые теоретизирования о том, все ли продается и покупается и чем отличается покупка, скажем, пучка редиски или дорогого автомобиля от покупки женского тела, только ли ценой товара или нужно еще учитывать и нравственные критерии? Другое дело, практически решить простой, на первый взгляду вопрос: готова ли ты продавать свое тело и сможешь ли сохранить при этом душу?

Сердюк уехал, пообещав позвонить через несколько дней, а Марина еще долго сидела за столом в кухне. Бутылка с коньяком опустела, давно потухли окна в соседних домах, а решение не приходило. Утром она проснулась с тяжелой головой, вчерашний разговор казался просто дурным сном. «Откажусь», — решила Марина, и ей стало легче. Через неделю она позвонила Сердюку и сказала, что согласна.

 

Утром, в воскресенье, Марина сначала покормила кур, выпустила их погулять, потом внимательно осмотрела землю между виноградными шпалерами. В нескольких местах она нашла отчетливые следы больших лап. Всего лишь бродячая собака. И чего она повадилась? Может, пока меня неделю не будет, она поймет, что до кур ей теперь не добраться, и уйдет. Чего я дура вчера так перепугалась? А вдруг не уйдет? Настроение снова упало. Она еще раз задумчиво обошла участок. Внутренний забор стоял только на границе с Андреем Дмитриевичем; с торца участка и справа ограждения не было. «Подождем, решение должно созреть, — сказала она себе, — лучше займусь нужными делами».

Марина полила помидоры, саженцы которых она посадила две недели тому назад, после этого решила заняться борьбой с сорняками. После двадцати минут работы с культиватором, она почувствовала, как пот стекает у нее между лопатками. Марина зашла в дом, налила треть стакана вина, разбавила его холодной водой — очень хорошо утоляет жажду, — переоделась в купальник-две узкие полоски на бедрах и груди» Она уже десятки раз обещала себе привезти что-либо более пуританское, но все руки не доходили, а может ей просто нравилось всем телом ощущать теплые, ласковые лучи весеннего солнца.

Выйдя на веранду, она с удовольствием потянулась, ощущая, как напряглись мышцы ног и живота, присела на ступеньку, поясница отозвалась легкой болью.

Надо снова начать бегать.

В понедельник утром девушка из говорящих часов разбудила ее рано, повторяя между кукареканьем петуха, что уже «шесть часов ровно». Можно было не вставать так рано, у нее не было первого урока, вечером она просто забыла отключить будильник. Мысли Марины снова вернулись к бегу. Несмотря на ограничения в еде, она чувствовала, что хотя и медленно, но неуклонно набирает лишний вес, и это ей совсем не нравилось. Конечно, лень — это великая сила, и так приятно понежиться еще в постели, но, самое главное, не было настоящего стимула, отдаленная перспектива стать толстой и безобразной как-то не очень пугала, всегда можно в оправдание вспомнить любимую песню «жизнь — это миг, за него и держись».

Марина вышла на балкон и открыла окно. Утренняя прохлада приятно щекотала, разгоряченное под теплым одеялом тело. Лень начала трусливо отступать. Через несколько минут она в спортивном костюме и кроссовках спускалась вниз по лестнице. До моря она обычно добегала минут за 20–25, но сегодня, когда за спиной было несколько месяцев перерыва, ей все чаще приходилось переходить на ходьбу, однако делала она это почти автоматически, мысли ее витали в прошлом.

Единственным, за что Марина искренне была благодарна Сердюку, было то, что он не только уговорил ее, но и дал возможность заняться собственным телом. Он привел ее в тренажерный зал, оплачивая занятия за счет фирмы, разрешил приходить на час позже на работу с условием, что она по утрам будет бегать. Последнее, правда, не было уж таким благодеянием, поскольку то, что Сердюк называл работой, затягивалось нередко до позднего вечера.

За три месяца работы в фирме Марина окончила двухнедельные экспресс-курсы — занятия утром и вечером — разговорного немецкого языка, частично обновила гардероб. Она с улыбкой вспомнила утро: тяжелые сизые тучи нависли над домами, почти влезая в окна верхних этажей, не хотелось не только вставать, но и открывать глаза. Вдруг раздался звонок. Чертыхаясь, она накинула халат, подошла к входной двери и посмотрела в глазок. На площадке в спортивном костюме стоял мужчина довольно приличного возраста, наверное за шестьдесят.

— Вам кого?

— Марина Николаевна? — мужчина улыбался.

— Да.

— Я от Владлена Давыдовнча.

— И какого черта ему нужно в такую рань? — машинально спросила Марина, хотя уже догадалась, а чем дело, вспомнив вчерашний довольно резкий разговор в конце работы.

— Он передал вам это, — мужчина поднял сверток на уровень глазка. — Может, откроете?

Она открыла дверь, плотнее закутавшись в халат:

— Заходите.

— Извините за столь раннее вторжение, но Владлен Давыдович сказал, что вы сердиться не будете.

— Так и сказал?

— Да.

— Еще как буду! Чем обязана?

Незнакомец смутился.

— Ну, он сказал, что вы никак не решитесь заняться утренним бегом. Я должен вам помочь, хотя бы первое время.

— И давно вы знаете этого мерзавца?

— Нет, со вчерашнего дня.

У Марины поползли брови вверх:

— Каким же образом…

Есть люди, которые сразу располагают к себе, Сердюк оказался неплохим психологом. Бледно-голубые глаза собеседника смотрели на Марину внимательно, с добрым юмором, как бы нивелируя возникшую неординарную ситуацию, создавая ту атмосферу доверия, которая иногда возникает при общении с совершенно незнакомым человеком.

— Разрешите представиться, меня зовут Анатолий Васильевич. Если вы меня не выдадите, я скажу вам правду.

— Конечно, нет. Я не выдала ему даже такую страшную тайну, что мне уже не двадцать, — Анатолий Васильевич улыбнулся.

— Позвольте вам заметить, что глядя на вас, не каждый может об этом догадаться.

— Ну да, в шесть утра, только встав с постели, обойдемся без комплиментов.

— Я бегаю уже лет пять, пока работал, периодически, а последние два года, когда меня сократили — кому нужны пенсионеры, если молодым не хватает работы, — постоянно. И знаете, почти не трачу денег на лекарства. Вчера утром у моря ко мне подошел мужчина и предложил вот такую работу.

— И сколько, если не секрет?

— По-разному.

— То есть?

— За сегодняшнее утро десятку, дальше — по три. Для такого, как я, это приличные деньги, знаете, сколько пенсионерам платят, а бегать не одному, а с такой женщиной, да многие сами за такую возможность готовы платить!

Какая женщина не любит комплименты?

— Да уж, слушаю иногда точку. Не беспокойтесь, мы еще этого наглеца разорим.

Вчера, когда Сердюк сказал, что не будет больше терпеть ее лени и пассивности и вытащит из постели в любое время, она лишь улыбнулась. Теперь она поняла, что кое в чем недооценивала его. «Молодец», — с улыбкой подумала Марина.

— Кстати, а какую версию он придумал для меня?

— Что я его старый знакомый, кое-чем ему обязан и, поскольку все равно бегаю…

— Ясно, на этом и остановимся.

 

Море лежало у ног Марины, прохладное и чистое после ночного отдыха. Легкий ветерок накатил на прибрежный песок волну, край которой лизнул ее кроссовки, потом волна отступила, оставив гладкую полосу. Солнце уже полностью поднялось над горизонтом, заливая и море и прибрежный песок бледно-розовыми лучами. Марина побежала вдоль моря почти у самой кромки прибоя, с удовольствием вдыхая солоноватый, пахнущий водорослями утренний воздух.

 

Во время большого перерыва Марина, как обычно, зашла в каптерку, чтобы перекусить. Включила кипятильник, достала два бутерброда, один с дешевой вареной колбасой, второй — с брынзой. Марина вела в школе физику, еще ее догрузили «Охраной окружающей среды». Слава богу, после всего, что случилось, ей удалось устроиться посредине учебного года в школу. Не лучший вариант, конечно, но и за это она была благодарна старой университетской подруге, с которой после стольких лет случайно встретилась. У нее была своя аудитория, в которой проводила занятия; на стенах висели стенды для проведения лабораторных и практических работ, все это называлось кабинетом физики. Рядом с аудиторией находилось маленькое помещение, приблизительно два на три метра, в котором хранились плакаты, его она и называла каптеркой, здесь же Марина пила чай. Не успела она развернуть бутерброды, как в дверь постучали.

— Я мама Клочкова, — представилась женщина.

— Присаживайтесь, — предложила Марина. — Слушаю.

— Мой сын по физике имеет задолженность за первую четверть.

— Возможно. Я в школе не так давно. Вы меня извините, я собралась чай попить, перерыв скоро заканчивается, — если вы не против.

— Конечно, конечно. Это вы меня извините, что отрываю. Как у него сейчас дела?

— Ничего хорошего. Он очень слабый, совершенно не знает математики, не может решить простейшей задачи, но самое главное, у него нет желания учиться.

Женщина немного помялась.

— Да, он всегда был слабеньким, — нехотя призналась она, — особенно по математике, но летом мы брали частные уроки. Может, по физике вы с ним тоже позанимаетесь, не бесплатно, конечно.

Марина доела бутерброд и выпила несколько глотков чая. Ей не очень хотелось связываться, мальчик был не только откровенно тупым, что не было таким уж исключением, но и нагловатым. С другой стороны, деньги лишними никогда не бывают.

Женщина, приняв молчание Марины за согласие, полезла в сумочку.

— Стоп, — Марина отрицательно махнула рукой, — прежде, чем мы вообще о чем-либо будем говорить, я хочу, чтобы вы поняли некоторые вещи. Во-первых, я не торгую оценками, вам может показаться это странным, однако это так. Если я берусь за такую работу, я должна парня чему-то научить. Здесь возникает маленькая проблема: как бы я ни старалась, без желания со стороны вашего сына, я ничего сделать не смогу. А такого желания у него как раз и нет. Поэтому у меня возникают большие сомнения.

— Он захочет. Сколько я вам должна?

— Нисколько. — Марина понимала, что та хочет ей сейчас заплатить, связав по рукам и ногам, будет ли потом дитятко ходить и заниматься, ее не интересовало. А вот Марине деваться будет некуда: взяла деньги — ставь оценку.

— Хорошо, — вздохнула Марина, я попробую, но если ваш сын не будет учить и выполнять то, что требую, я прекращу занятия. Возьмите мой телефон, поговорите с сыном, подумайте и, если все-таки решите, позвоните мне в среду вечером после девяти, возможно, в четверг и начнем.

В среду у Марины был только первый урок и сразу после его окончания она отправилась на дачу покормить кур, а вечером позвонила Клочкова.

Уже полугода, как жильцы их подъезда скинулись и поставили на входе металлическую дверь. Теперь на лестничных площадках стало значительно чище, не ночевали бомжи и наркоманы, но, если приходили гости, нужно было спускаться вниз и встречать их, в противном случае они могли торчать перед закрытыми дверями ни один десяток минут, ожидая кого-либо из жильцов. Ровно в пять Марина спустилась вниз.

Прозанимавшись около часа, Марина поняла, что это еще тот случай. Тетрадь была в безобразном состоянии, масса сокращенных слов, практически парень не мог прочитать написанное собственной рукой, — какие там знания. Нельзя сказать, что это ее сильно удивило В последние годы резко усилилась дебилиэация общества, особенно молодежи. Ничего странного. Если старшее поколение, а Марина относила себя именно к нему, еще держалось, сказывалась как система воспитания, так и нравственные принципы, заложенные в детстве, то молодежь оказалась беззащитной. Резкое сокращение требований в общеобразовательной школе, не говоря уже о том, что большинство учителей не собиралось выкладываться за нищенскую зарплату, революционные новации современных гениев от педагогики, вроде введения двенадцатибальной системы, в которой все оценки являются положительными, или отмены экзаменов отнюдь не способствуют умственному развитию подростков. С другой стороны, насаждаемая масскультура, кич вместо искусства, примитивные видеофильмы, сбрасываемые за бесценок на наш рынок Западной Европой и США и не несущие ничего, кроме секса и насилия. Все это, вместе взятое, давно уже стало государственной политикой превращения основной массы населения страны в стадо.

Как продукт системы, юный Клочков полностью соответствовал ее конечным целям. Более трех часов Марина пыталась пробудить в нем хотя бы минимум интереса, многократно повторяя и объясняя отдельные, наиболее существенные понятия, но наталкивалась на глухую стену, Некоторые вещи, она чувствовала, он просто не мог понять, тем более усвоить, и тут уж ничего не поделаешь.

— Хорошо, Вадим, вернее, хорошего мало, — сказала она в конце занятия, — в следующий раз придете в субботу утром. Завтра вы должны взять у кого-либо из ребят приличный конспект или, в крайнем случае, учебник в библиотеке. В учебнике значительно больше материала, и выбрать из него только необходимое вам будет трудно. Все, что мы сегодня прошли, вы должны повторить дома, я буду спрашивать.

Клочков молча достал из кармана и бросил на стол пять долларов.

— А это что такое? — у Марины прилила кровь к лицу.

— Это вам.

— Ваше дело, Клочков, заниматься, — Марина старалась себя сдерживать и говорить ровным, спокойным тоном, — а этот вопрос мы решим с вашей матерью и то только тогда, когда я смогу вас чему-то научить.

Он равнодушно забрал бумажку и поднялся. Проводив его и открыв входную дверь, Марина сказала:

— Надеюсь, выйти вы сможете сами.

Ее всю трясло. Нельзя сказать, что в последнее время ее мало унижали, но не такие же сопляки.

Она прошла в кухню, достала из шкафчика бутылку «Десны». Выпив первую рюмку и ощутив, как тепло, согрев желудок, поднимается вверх, она начала понемногу успокаиваться, первой мыслью было позвонить его матери и отказаться от дальнейших занятий. Она понимала, что эту пятерку дала ему мать и, по-видимому, уровень нравственного воспитания и у матери и у сына были одинаковыми. «Против лома нет приема» — меланхолически подумала Марина, наливая вторую рюмку. С другой стороны, живя на помойке, разве можно остаться чистой?

В пятницу, придя с работы во второй половине дня, Марина пожалела, что не отказалась от дальнейших занятий. Ей хотелось уехать на дачу. Она приготовила еду на два выходных дня, чтобы там было больше свободного времени, а остаток вечера просидела перед телевизором.

В субботу утром, она встала рано, пробежалась к морю, позавтракала и, прежде, чем пришел Клочков, успела убрать а квартире и собрать сумки, чтобы потом не тратить время на сборы и успеть на электричку в двенадцать пятьдесят. Клочков немного опоздал, но Марина сдержалась и ничего не сказала. Они снова сели за стол.

— Конспект нашли?

— Нет.

— Почему?

— Никто не дает.

— А учебник в библиотеке взяли?

— Забыл.

Внутренне Марина начинала закипать.

— Хорошо, повторим предыдущий материал.

Она начала задавать вопросы.

Парень молчал.

— Вадим, вы что, не готовились?

— Нет.

— Почему?

— Не было времени.

Марина взорвалась.

— Вас мать, что — дрова рубить заставляла, квартиру убирать, на базар ходить?

Клочков молчал.

— Тогда что же?

— У товарища был день рождения.

— Но мы же с вами договорились повторить материал.

Она действительно начинала злиться и чувствовала, что может сорваться. Конечно, нужно было позвонить и отказаться, уже в четверг было ясно, что ничего не выйдет. Теперь она, как дура, сидит перед этим тупым и разбалованным балбесом. Мало, значит тебя унизили в прошлый раз.

Помолчав минуту, Марина взяла себя в руки.

— Скажите, Клочков, — ей стало противно называть его по имени — только честно, вы не хотите заниматься?

Он пожал плечами.

— Зачем же приехали, мать заставила?

Он снова пожал плечами.

Марина внезапно успокоилась, ей даже стало его жалко. Немного.

— Вы чем-то интересуетесь, наверное, есть увлечение?

Парень оживился.

— Музыка, компьютер.

— Вы на чем-то играете?

— Нет.

— А компьютер хороший?

— Пентиум два.

— Дорогой?

— Есть и лучше, в смысле, дороже.

— Подключен к Интернету?

— Да.

— И что же вы на нем делаете?

— Все, что хотите.

— Например?

— Разное. Смотрю фильмы, можно заказать любую технику, или, например, джинсы.

— Но ведь все равно нужно платить.

— Необязательно.

— Как это?

— Ну, если взломать базу данных, есть способы, только программы очень дорогие.

— И, что такие программы можно свободно купить?

Клочков посмотрел на нее, как на законченную дуру, снисходительно ухмыльнулся.

— Не совсем.

— Да, понятно, — Марина покачала головой, — это, действительно, интересно. А заниматься, значит, нет?

Клочков пренебрежительно взмахнул рукой.

— Кому это надо…

— Ну, что же, — Марина встала, — все ясно. На этом и закончим. Скажите матери, что заниматься мы больше не будем.

До следующей электрички оставалось еще много времени, но можно было доехать на автобусе. Идти от остановки до дач было достаточно далеко, она посмотрела на сумки, потом решилась, быстро собралась и поехала на автостанцию.

 

Волк каждую ночь приходил на одно и то же место, но окна дома оставались темными. Сарай был неприступен, когда он подходил к нему, внутри поднимался гам и он отступал. Мир вокруг него становился все теснее. Охотиться он уже не мог: опухшие суставы не оставляли ни одного шанса. Даже бродячие собаки, и те, кажется, смеялись над ним. Он мог либо воровать, либо рыться на свалках. Он здорово похудел, но не сдавался, просто не знал такого слова. Природа давно за него все решила. Можешь — вставай и иди добывать пищу. Не можешь — все равно вставай, хотя подсознательно он чувствовал, что придет момент, когда встать не сможет. Возможно, это случится скоро. Такие мысли оставляли его равнодушным. Больше беспокоили странные сны, мучавшие его перед пробуждением. Что-то в них, возможно, главное, ускользало от него. Он не знал, что именно оно так настойчиво тянуло его к человеческому жилью. Эта женщина, он не считал ее своим врагом. Он знал, что такое страх, видел, что она его боится, но подсознательно надеялся, что это может измениться, и поэтому снова и снова возвращался.

Все оставшееся время до темноты она работала в саду. Прокопала канаву вокруг молодой яблоньки, которую посадила осенью позапрошлого года, засыпала навоз и вылила четыре ведра воды. Заявился Бонифаций, черный кот с белой грудью. Он неслышно подошел сзади к работающей Марине и сел буквально в шаге за ней. Вылив последнее ведро, Марина ступила назад, чуть-чуть не споткнувшись о него. Бонифаций лениво отпрыгнул и негромко мяукнул несколько раз. Она присела рядом, взяла кота в руки, посадила на колени и начала гладить.

— Где же ты, Бонька, пропадал? — спросила Марина.

Бонифаций не любил эти телячьи нежности и недовольно завертелся, пытаясь спрыгнуть с колен. Марина отпустила его. Где жил Боня, Марина не знала, но периодически он появлялся не только у нее, но и у близлежащих соседей. Все его, по возможности, кормили. По его поведению было видно, что когда-то он был домашним, но потом что-то случилось: может, хозяйка старенькая умерла, а может, просто выкинули на улицу; людей выбрасывают, что уже говорить о животных. В отличие от других бродячих кошек, которых с каждым годом становилось все больше, он подкупал своим спокойствием, каким-то благородством: мяукнув несколько раз и тем самым заявив о своем приходе, он мог часами лежать в ожидании еды, зная, что рано или поздно его покормят. Была еще одна рыжая кошка, которая, заявившись, начинала непрерывно истерически мяукать до тех пор, пока ей что-либо не выносили. Наверное, она презирала людей и думала, что с ними иначе нельзя. Если они встречались, Бонифаций отходил в сторону и спокойно ложился, одним глазом наблюдая за происходившим и, когда рыжую кормили, он ни разу не пытался подойти и отнять еду, хотя, наверное, тоже был голоден. Редкое благородство, даже среди людей, все-таки Боня был крупнее и сильнее рыжей.

Марина поднялась.

— Идем, Боня.

Кот послушно, как собачонка, пошел рядом с ней. Они вместе поднялись на веранду.

— Жди здесь, — сказала она.

Марина зашла в дом, достала остатки колбасы, вынула несколько кусочков мяса из борща, добавила хлеба, все это мелко покрошила и высыпала в пластмассовую баночку от сметаны. Поставив еду перед Бонифацием, она сказала:

— Ешь, у меня еще много работы.

Абрикосы уже отцвели и нужно было их опрыскивать. Последние годы почти у всех на массиве они болели: сначала увядали молодые листочки, потом начинали засыхать маленькие веточки и, если не принять меры, дерево могло погибнуть. Марина взяла секатор, стремянку и постаралась, насколько могла дотянуться, обрезать все начинающие сохнуть ветки. У нее росло три молодых дерева и работа заняла более двух часов. Сначала она решила отложить опрыскивание на завтра, да и время было уже далеко за полдень, но преодолела лень. «Вечером растоплю сауну и хорошенько смою всю грязь». Работа с опрыскивателем никогда не доставляла ей удовольствия, но сцепив зубы, она приготовила раствор медного купороса с известью. Опрыскивание заняло еще два часа. Окончив работу, Марина обессилено присела прямо на землю. Посидела несколько минут под теплыми лучами заходящего солнца, — все равно надо вставать, хотя очень не хотелось. Потом она помыла опрыскиватель и, когда он высох, убрала в летнюю кухню. Сняла грязный комбинезон, бросила не ограждение веранды и вошла в дом. Солнце еще не зашло, но в комнате уже царили приятные сумерки; такой переход от света к темноте, когда еще не тянет ко сну, но уже ничего не хочется делать. В такое время они любили с Мишей сидеть на диване, смотреть на причудливую игру огня в камине и просто разговаривать.

Муж построил в кухне рядом с печью мини-сауну, маленькое помещение, хорошо теплоизолированное. В топочное пространство он вмонтировал U-образную трубу, через которую вентилятором продувался воздух и уже нагретым поступал внутрь, а в самом помещении установил электронагреватель. Маленький объем сауны и комбинированный нагрев позволяли поднять температуру до девяносто градусов буквально за час.

Марина растопила печку и, после того, как дрова разгорелись, включила вентилятор. Вышла во двор. Андрей Дмитриевич с женой Ниной сидели за столом под вишней. Марина подошла к изгороди, разделяющей их участки.

— Приятного аппетита.

— Спасибо, присоединяйтесь к нам.

После тяжелой изнурительной работы ей захотелось немного посидеть, расслабиться.

После разговора с юным Клочковым, она еще ни с кем не перемолвилась словом.

— Сейчас, только подброшу в печку дров.

Захватив литровую бутылку вина, Марина прошла к ним на участок. Андрей Дмитриевич галантно смахнул несуществующую пыль со скамейки и усадил Марину рядом с собой. На столе стояло несколько бутылок пива. Марина поставила вино. Нина вскочила.

— Сейчас принесу чистые стаканы.

Андрей Дмитриевич разлил вино по стаканам, спросил:

— За что пьем?

— За нас, — ответила Нина. — За слабый пол.

— Который должен быть сильным, чтобы выжить, — добавила Марина.

— А нас вы уже во внимание не берете, — Митрич сделал вид, что обиделся.

— Ну, почему же, — улыбнулась Нина, — иногда вы тоже можете пригодиться.

— Иногда, это точно, — задумчиво поддержала ее Марина.

— И когда же? — оживился Андрей Дмитриевич.

— Например, пообрезать деревья, — Марина передернула плечами, — очень я не люблю эту работу.

— И все?

Выпитое вино начинало действовать, в голове немного шумело, психическое напряжение, вызванное необходимостью (хотя все естество протестовало против этого) закончить начатую работу, отпустило ее, было хорошо вот так сидеть на свежем воздухе, ни о чем не думать, перебрасываться ничем не значащими фразами. Марине захотелось сказать Митричу что-либо приятное.

— Что остается от женщины, если нет рядом мужчины, так, одна тень. Выпьем за мужиков, настоящих мужиков.

Нина скептически ухмыльнулась.

Андрей Дмитриевич проглотил комплимент не моргнув. Все мы родом из детства и уходим туда на склоне жизни, доверчиво воспринимая все то приятное, что нам так редко говорят.

Марина поднялась.

— Я на минуточку, надо кое-что сделать.

Она добавила дров и включила электронагреватель.

Марина знала одну тему, при упоминании которой Митрич заводился с полуоборота, остальным надо было просто сидеть и делать вид, что слушаешь.

Она спросила:

— Как дела с компенсацией?

Андреи Дмитриевич разлил остатки вина по стаканам.

— Пока никак. Я написал в этот комитет на Украине, как он там называется, мне ответили, обращайтесь туда, откуда вас вывезли. Я же родом с Орловщины. Я написал в Россию. Мне ответили: «Вы живете на Украине, там и решайте свои вопросы». И с немцами не понятно, то они собираются выплачивать компенсации всем, то вроде детям, которые вместе с родителями были на сельхозработах в Германии, — нет. Не поймешь их. Вот Австрия, та четко заявила, что всем, просто суммы разные.

— Немцы уже вроде перечислили Украине несколько лет назад приличную сумму, если я не ошибаюсь, восемьсот миллионов марок, — сказала Марина.

— Нет, это Украине и России, нам досталась половина, — уточнил Андрей Дмитриевич. — Вернее, таким, как я, почти ничего.

— Андрей получил тогда пятьсот марок, — добавила Нина. — Грозились еще выплатить, но все заглохло.

— Не зря недавно арестовали в Германии какого-то депутата Верховной Рады, бывшего председателя правления банка. Сколько миллионов он спер?

— Не помню, семьдесят или восемьдесят.

— А остальное?

— Разве он был там один.

— Поэтому дружки сейчас пытаются вытащить его из Германии.

— Ничего, Митрич, сколько веревочке ни виться, а конец будет, — попыталась утешить его Марина.

— Но этот конец может появиться через столько лет, если вообще появиться, что не только нам, но и нашим внукам будет наплевать, — вздохнула Нина. — Люди столько настрадались, а теперь даже такие крохи не могут получить, потому что это ворье мимо себя ничего не пропустит.

— Когда же они нажрутся?

— А никогда, разве что мы все голые и босые останемся. Да и тогда, наверное, найдут что украсть.

Марина снова встала.

— Спасибо за компанию. Мне пора, надо хорошенько помыться после всех этих химикатов.

Она разделась и приоткрыла дверь сауны. В лицо пахнуло жаром, конец столбика термометра уперся в отметку девяносто градусов. Как раз то, что надо. Марина влезла на полку, спиной прислонившись к горячему дереву стенки, с наслаждением вытянула ноги. Лицо постепенно привыкало к высокой температуре, защитная реакция организма на резкое изменение температуры ослабела, и тело начало впитывать жар, как губка. Груди, бывшее до этого белыми, как молоко, порозовели, линия купальника (она уже успела немного загореть) растворялась на глазах. Она провела руками по бедрам, погладила живот. Кожа только начинала влажнеть, она чувствовала, что вот-вот проступят первые капельки пота. Все мышцы расслабились, тело как бы повисло в невесомости, в ожидании блаженства Марина закрыла глаза. Отключать тело она уже научилась, а мысли нет.

 

Зима запаздывала. Первую половину декабря постоянно дули противные северо-восточные ветры, температура не опускалась ниже нулевой отметки. Наверное, единственные, кому такая погода нравилась, были городские власти и коммунальщики, они снизили температуру теплоносителя до минимума. Батареи в квартире еле грели, горячую воду давали только по выходным, да и горячей ее можно было назвать только при обладании чрезмерной доли оптимизма, но Марина приспособилась. Если встать в субботу рано утром, часов в семь, то можно было более или менее нормально выкупаться. По квартире она ходила в теплых «облегушках» и старой теплой шерстяной кофте, оставшейся от матери. Вид еще тот, зато не холодно. Помогал масляный радиатор, но Марина, как ни доказывал ей сын, что ничего не может случится, боялась оставлять его включенным в свое отсутствие. Она переболела гриппом и хотя температура уже спала, кашель и насморк не оставляли ее.

Владлен звонил каждый день, справляясь, как у нее дела. На пятый день ее отсутствия он поставил ультиматум.

— Все, Марина, заканчивай со своими болячками. Прилетает немец, делай что хочешь, но чтобы завтра была на работе. Поедем встречать.

— Хорошо, я буду со шмыгающим носом.

— Ничего, мы тебя вместе подлечим. Знаешь, ведь немцы сентиментальны. Русская фрау, такая женственная в своих страданиях и такая мужественная, что, несмотря на болезнь, поехала встречать дорогого гостя.

— Из любых неприятностей можно извлечь пользу, да?

— Конечно. Как настоящему мужчине ему сразу захочется взять тебя под свою опеку. А если сам не догадается, я подскажу. Учти, он очень дорогой гость. Его дядя стоит очень много. Знаешь чего? Миллионов марок, долларов, чего хочешь. Ферштейн?

— Поняла, поняла, — недовольно буркнула Марина. Она надеялась отлежаться еще хотя бы пару дней. — Постараюсь.

— Стараться ты будешь с ним, — отрезал Владлен. — Завтра в десять в офисе. Не слышу ответа.

— Яволь, герр генерал.

— То-то же.

Вечером Марина попарила с горчицей ноги, перед сном выпила две таблетки аспирина. Утром она проснулась и поняла, что это ей помогло, как мертвому припарка. Она выглянула в окно и от неожиданности зажмурила глаза. Ослепительной белизной сверкал выпавший за ночь снег, он лежал везде: на земле, асфальтовых дорожках, на голых ветках деревьев и даже на телевизионных антеннах, торчавших как частокол, на каждом балконе. Ветер прекратился, небо очистилось от туч, на востоке из-за горизонта пробивались несмелые, бледно-желтые лучи зимнего солнца. Столбик термометра показывал четыре градуса ниже пуля. Пейзаж за окном напоминал рождественскую открытку.

Наконец наступила зима.

В аэропорт Марина с Владленом приехали за несколько минут до прибытия рейса. Они стояли в редкой толпе встречающих на выходе из зала таможенного контроля.

— Как мы его узнаем? — спросила Марина.

— Ты его не помнишь?

— Нет, мы разве встречались?

— На презентации в Мюнхене, вспомни, я тебе показал одного господина и сказал, что это Рудольф Гессен.

— Ну, припоминаю.

— Петер стоял рядом с ним. Высокий молодой человек приятной внешности. Между прочим в твоем вкусе.

— На что ты намекаешь? — подозрительно спросила Марина.

Предприняв несколько неудачных попыток сделать Марину своей любовницей, Владлен оставил ее в покое. Оно, может, и к лучшему. Интимные отношения с подчиненной могут привести к нежелательным последствиям. Особенно с такой, как Марина. Она могла запросто пойти к его жене и выложить все, а Владлен ценил домашний очаг и любил сына. Конечно, Марина очень эффектная женщина, большинство партнеров позеленело бы от зависти, узнав, что она его любовница. Впрочем, он не упускал возможности, где намеком, а где красноречивым молчанием дать понять, что он и Марина… и когда ловил завистливые взгляды, самодовольно улыбался. Часть имиджа, который он скрупулезно создавал, независимо от того, была ли это дорогая машина, красивая женщина, или представительный офис. «Все мое», — говорила его самодовольная улыбка, — «что хочу, то со всем этим и сделаю». Он стал заложником своих же кумиров, в обществе, в котором он вращался, по-другому быть не могло. Только богатый может быть честным, как ни странно, большинство из его знакомых действительно считали себя честными людьми, о бедных они говорили с едва скрытым презрением. Марина не протестовала, хотя ей не потребовалось много времени, чтобы раскусить его тактику. «Пускай себе, — думала она глядя на румяную физиономию, жирные плечи и обозначившийся живот, который Владлен тщетно пытался маскировать специально сшитыми костюмами, — чем бы дитя ни тешилось… От меня не убудет».

— На всякий случай я захватил с собой табличку, — Владлен вытащил из кармана дубленки картонную карточку с надписью: Петер Гессен.

— Его зовут Петер?

— Слушай, Марина, ты стала такой догадливой, я ведь несколько минут назад уже называл его имя.

— Извини, Владлен, я неважно себя чувствую, — носовой платок Марины был мокрый. — Не надо было меня сюда тащить. Видишь, что со мной происходит. Совести у тебя нет, сейчас повернусь и уйду.

— Только попробуй. Мне твои фокусы надоели.

Постороннему наблюдателю их отношения могли показаться дружески-доверительными. На самом деле все обстояло гораздо сложнее. В глубине души Марина так и не смогла примириться с тем, что он сделал ее шлюхой и больше всего винила Владлена в том, что он ее не заставил каким-то образом, а она сама добровольно согласилась, прекрасно сознавая последствия его предложения. Потаенное чувство стыда ело ее поедом, это как дефект одежды, ты знаешь, что он есть, окружающие знают, но сделать ничего не можешь и поэтому кажется, все на тебя смотрят, обсуждают, заставляло Марину зачастую вести себя излишне независимо, дерзить, надеясь, что у него лопнет наконец терпение. Со своей стороны, Владлена никогда не покидало внутреннее чувство обиды, она уперлась и не захотела стать его любовницей, или хотя бы разок переспать с ним, основным партнером в эротических снах, которые нередко посещали его, была именно Марина. Когда Владлену удавалось подложить ее под особенно неприятного в физическом отношении, но очень нужного партнера, он испытывал садистскую радость. Случалось такое, правда, нечасто и радости хватало ненадолго. Когда Марина выполняла все, что нужно, не доводя дела до постели, Владлен злился, доводя ее мелкими придирками до белого каления. Несмотря на взаимные колкости и недоразумения, союз их оказался достаточно прочным. Сердюк понимал, что равноценную замену ей он навряд ли сможет найти, а Марина постепенно привыкла хорошо зарабатывать, вечера проводить в дорогих ресторанах, ездить за счет фирмы в Германию и получать подарки, далеко не все они, в конце концов, были платой за постель.

Из двери начали появляться первые пассажиры. Марина первой заметила Петера.

— Он? — она толкнула локтем Сердюка, показывая на молодого человека в легком сером пальто без головного убора, выходящего вслед за пожилой парой из дверей таможенного зала.

Сердюк кивнул и поднял руку с табличкой.

Когда Петер Гессен подошел поближе, Марина увидела, что он не так молод, как показалось ей издалека, наверное, около тридцати пяти лет, хотя фигура под распахнутым пальто выглядела по-юношески стройной, на лице уже пролегли первые морщины. Помня слова Владлена о очень дорогом госте, Марина обрадовалась, что он оказался симпатичным и нестарым мужчиной. Она чувствовала физическую брезгливость к лощеным господам, сделавшим не одну пластическую операцию, которые без виагры уже ничего не могли, но каждую привлекательную женщину, не успев с ней толком познакомиться, не стесняясь раздевали масляными взглядами. Вырвавшись из привычного круга, старые козлы очень не прочь были порезвиться на свободе, тем более, что это как бы само собой закладывалось в программу визита.

— Добрый день, господин Гессен, — сказала Марина по-немецки, — добро пожаловать в наш город. — Это господин Сердюк, глава фирмы, я секретарь-референт и переводчик, зовут меня Марина Николаевна.

— Очень рад, — ответил Петер, пожимая им руки.

— Как вы долетели? — вежливо поинтересовалась Марина.

— О, как это сказать по-русски, хорошо, очень хорошо, — потом перешел на родной язык. — Извините, я совсем плохо говорю по-русски. — Он вытащил из кармана маленький немецко-русский разговорник. — Я пытаюсь учиться.

Владлену показалось, что Марина забыла, кто здесь главный.

— Скажи ему, — что мы рады видеть представителя Рудольфа Гессена в нашем городе и надеемся на плодотворное сотрудничество. Машина ждет. Сейчас мы поедем в отель.

Марина перевела.

До города они добрались сравнительно быстро, грейдеры уже успели убрать с дороги снег, выпавший ночью.

В гостинице Марина подвела Петера к стойке регистрации.

— Номер для господина Гессена.

— Администратор поднял глаза на прибывших.

— Когда заказывали?

Марина повернулась к Владлену.

— Три дня назад.

Администратор нажал кнопки на компьютере.

— Есть, двадцать третий люкс. Ваши ключи, — он протянул их Марине.

Из боковой двери появился худой подросток в форменной одежде.

— Вещи в двадцать третий номер.

— Отдыхайте, господин Гессен, — сказал Владлен, дав знак Марине переводить. — В шесть вечера мы за вами заедем. Небольшой ужин в честь вашего приезда. О делах поговорим завтра утром у меня в офисе.

— Пошли, Марина, я отвезу тебя домой. Тебе нужно навести марафет. Ты должна выглядеть на сотню зеленых.

— До вечера, господин Гессен, — Марина протянула немцу руку. — Рада была познакомиться.

— Я тоже очень рад. Мне говорили, что одесситки очень, очень…, но действительность превзошла все мои ожидания.

— Вы еще ничего не видели и потом вы слишком часто говорите «очень».

— Но я действительно очень рад нашей встрече, — Петер наклонился и поцеловал ей руку. Владлен снисходительно наблюдал за этой сценой.

— Неплохое начало, — заметил он, когда они вышли из гостиницы. — Если дела и дальше пойдут такими темпами, не забудет ли он, зачем сюда приехал. Смотри не перестарайся.

— Заканчивай, Владлен, ерунду нести. Кстати, почему, как сто долларов?

— А ты знаешь хоть одного человека, которому они бы не нравились?

Приехав домой Марина почувствовала, что ее знобит. Померила температуру. Тридцать семь и четыре. Она выпила горячего чая с малиной, добавила таблетку аспирина. Есть не хотелось. Надела старую мамину кофту, поверх нее — шерстяной платок, легла на диван, закутав ноги одеялом. Понемногу начала согреваться. Сознание ее балансировало на грани сна и действительности. Она закрывала глаза и погружалась в бесконечность, уличные шумы постепенно затихали, вокруг не оставалось ничего, даже собственного тела, которое казалось столь невесомым, что уже не принадлежало ей; нет ни сомнений, ни боли, только тишина и покой. Она открывала глаза, внезапно, без видимой причины, как будто какая-то неведомая сила, живущая внутри нее, вдруг спохватывалась и возвращала к действительности. Тогда она бессмысленным взором оглядывала окружающую обстановку, с трудом соображая, где она находится и что с ней, еще плотнее закутывалась в платок и снова проваливалась в приятное ничто. Когда прозвучал телефонный звонок, она как раз парила высоко над землей, какой-то голос тихо, но настойчиво звал ее, вдруг голос исчез, раздался громкий бой колоколов, она ощутила собственное тело и полетела вниз, звон колоколов становился все настойчивее и громче. Она открыла глаза. Телефон звонил не переставая. Полностью придя в себя, Марина сняла трубку.

— Да.

— Ты собираешься?

— У меня снова температура.

— Какая еще температура?

— Обыкновенная, тридцать семь и четыре.

— Ну и что?

— Владлен, я снова заболеваю, неужели ты не понимаешь?

— Мне что прикажешь делать? Послушай, Марина, выпей таблетку, успокойся, не так это уже и много. Ты забыла, мы заказали столик в ресторане, к нам приехал Петер Гессен, у нас с его дядей намечаются дела. Вспомнила? Рудольф Гессен, у этого старпера много денег и не только своих. Он хочет их вложить. А мы должны принять Петера, то есть его племянника так, чтобы он убедил дядю, что выгодно инвестировать эти деньги он сможет только с нашей помощью. Тогда и нам перепадет их часть. Врубилась?

— Очень убедительно, как у Кашпировского.

— Умница.

— Если после твоей словесной терапии температура, если не понизилась, то хотя бы осталась прежней, считай, я уже собираюсь.

— Я позвоню позже.

Марина сунула градусник под мышку. Столбик ртути поднялся еще на два деления.

Через получаса телефон зазвонил снова.

— Извини, Владлен, но ты оказался неважным Кашпировским. Тридцать семь и шесть, а ведь еще не вечер.

— Не врешь?

— Владлен, я когда-то тебя подводила?

— Понял, лечись, как-нибудь выкручусь.

«Что-то он слишком легко согласился», — с подозрением подумала Марина, кладя трубку.

Может, осознание того, что не нужно никуда ехать из теплой квартиры, радиатор успел нагреть комнату, а может, Владлен оказался все-таки экстрасенсом, несмотря на рост температуры Марина чувствовала себя лучше, озноб прошел, не так болело горло, но есть по-прежнему не хотелось. Она снова выпила чая с малиной, решила еще полежать. И заснула крепко, без сновидений.

Ее снова разбудил телефонный звонок. Марина взглянула на часы, было восемь, она проспала около трех часов.

— Привет, — из трубки раздался знакомый полос.

— Добрый вечер.

— Как пошатнувшееся здоровье?

— Лечусь, — ответила Марина осторожно.

— Знаешь, мы очень беспокоимся.

— Кто это, мы? — поинтересовалась она.

— Как кто? Я и Петер.

— Уже просто Петер?

— Ну да. Мы тут на брудершафт выпили по старому русскому обычаю, в смысле, по немецкому. Кроме того, за твое здоровье пили, кажется три раза, а может, четыре. Ты разве не почувствовала?

— Конечно. Теперь только у тебя буду лечиться.

— Мы посоветовались и решили, что для полного счастья нам чего-то не хватает.

— Чего? — машинально спросила Марина, догадываясь о продолжении.

— Тебя.

— Вы что, совсем сдурели. Ночь на улице, а у меня температура.

— У нас тоже. Ты можешь сложить сорок и тридцать шесть и шесть?

— Я-то могу, а вы?

— Сейчас спрошу у Петера.

— Интересно, на каком языке?

— После первой бутылке все разговаривают на одном, а после второй язык вообще не имеет никакого значения.

— Дело зашло так далеко?

В трубке некоторое время молчали, попом снова раздался полос Владлена:

— Мы сложили, у нас получилось сорок шесть и шесть. Петер говорит, что давно мечтает побывать в гостях в здоровой украинской семье, познакомиться с обычаями простых людей, а то все визиты, приемы, презентации. Побывал человек в чужой стране, а рассказать и нечего. Кстати, он парой слов хочет с тобой перемолвиться.

— Добрый вечер, госпожа Марина. Как ваше здоровье?

— Добрый вечер, господин Гессен. Лечусь понемногу. А вы как без меня общаетесь?

— Не очень хорошо, у нас только один разговорник, но русская водка здорово помогает. Еще полчаса такого темпа и, как говорят, стороны придут к полному взаимному пониманию. Извините, что вам говорил господин Сердюк?

— Что вы мечтаете побывать в гостях в простой украинской семье, сейчас.

— Я так и понял. Мы немного выпили, вы его извините. Я буду очень рад, если вы пригласите меня в гости, не сейчас, конечно. Вам надо отдыхать и лечиться. У нас в Германии так поступать не принято, это дурной тон, а мне бы очень не хотелось, чтобы вы обо мне так думали.

— Кочевряжилась? — снова раздался голос Владлена.

— Да нет, представь себе. Наоборот, Гессен извинялся, за тебя тоже.

— Не бери в полову, это он так, для приличия, а сам раз десять спрашивал, как там госпожа Марина. Не волнуйся, он хороший мальчик.

— В смысле, не станет приставать к больной женщине?

— Ну да.

— Так вы не отстанете?

— Нет, конечно. Время еще детское, пить уже надоело, а с ним и поговорить толком нельзя. Бормочет что-то по-своему.

— Возьми разговорник.

— Много с ним поговоришь.

— Ладно, черт с вами, приезжайте, но учти, я заразная, микробами дышать на вас буду, в холодильники у меня тоже не очень.

— За это не волнуйся. Целую, ты у меня умница.

— Не у тебя, забыл? Я кошка, которая гуляет сама по себе.

«До поры, до времени», — ответил ей мысленно Владлен.

Марина осмотрела комнату, убрала в шкаф атрибуты болезни: платок, старую кофту. Хотела снять шерстяные носки, но передумала. Открыла холодильник. Творог и сметана не годятся, разве котлеты, но их потом можно будет разогреть. Оставалось копченое базарное мясо и сыр. Она нарезала их тонкими аккуратными ломтиками, разложила на маленькие тарелки, прикрыла полиэтиленовыми пакетами и снова поставила в холодильник. Вот и все. Может картошку отварить или обжарить в масле в казанке? Неоригинально. Сварю в мундире. Слабовато для экзотики, но козу я уже не успею поселить на балконе. Так что, господин Гессен, придется обойтись тем, что есть.

Гости ввалились в квартиру шумно и весело. Петер держался более сдержанно, было видно, что чувствует себя не совсем уверенно, зато Владлен вел себя, как хозяин. Все здесь, включая и Марину, принадлежало ему, захочет — поделится. Впрочем, с тех пор, как у него появились деньги, своя фирма, чувство дорвавшегося до корыта хама, по принципу: мое, что хочу, то и делаю — постоянно проявлялось в его отношении к окружающим, особенно к тем, кто напрямую от него зависел. Марина давно свыклась с этим, хотя ей очень хотелось поставить его на место. Вот и сейчас алкоголь и присутствие постороннего человека сделали свое дело. Он бесцеремонно, не раздеваясь, прошел на кухню, с шумом поставил пакеты на стол.

— Разгружай, красавица, — скомандовал он.

Петер топтался в прихожей.

— Давайте я помогу вам раздеться, — сказала Марина.

Петер снял пальто, она повесила, его в шкафчик на плечики.

— Вот возьмите тапочки. Извините, у вас в Германии, кажется не принято снимать обувь, но в них вам будет удобнее. Ты бы, Владлен, тоже разделся.

Тяжело сопя, Владлен вернулся из кухни в прихожую.

— Конечно, как скажешь.

— Проходите, пожалуйста, в комнату, присаживайтесь. Я пока приготовлю.

Она провела гостей в комнату. Владлен плюхнулся на диван, Петер осторожно присел на кресло.

— Я тут посижу, отдохну, а ты, — он толкнул Петера в плечо и показал рукой на Марину, — иди ей помоги. Ферштейн? Вот бестолочь, не понимает. Ну, помоги ей, — он проскандировал слово по слогам, а руками попытался имитировать кухонную трудовую деятельность.

— Что он говорит? — спросил Петер.

— Слушай, хоть ты переведи ему.

— Да так, ничего, — ответила Марина. — Хотите мне помочь?

Петер поднялся с кресла.

— С удовольствием.

Они вместе прошли на кухню. Марина достала из пакетов бутылку армянского коньяка, палочку салями, банку черной икры, ветчину, сыр, копченую скумбрию и коробку конфет.

— Боже, — воскликнула она, — зачем столько надо было покупать?

— Это все он, — Марина подняла голову, Владлен стоял в дверях кухни.

— Хочет к тебе подлизаться.

— Слушай, Владлен, ты мне начинаешь надоедать. Иди посиди в комнате, можешь телевизор включить. Не действуй на нервы.

— Понял, исчезаю.

— Зачем вы столько всего накупили, господин Гессен? — спросила Марина у Петера. — Кто это будет есть?

— Мы, — Владлен снова появился в дверях, в комнате ему не сиделось. — Не съедим сегодня, придем завтра.

— Перебьешься, иди, ради бога.

— Извините, госпожа Марина, — Петер умоляюще посмотрел на нее, — я не хотел вас обидеть. В ресторане мы, в основном, пили. Господин Сердюк сказал, что вы любите готовить, я и подумал…

— А у меня только картошка… в мундирах. Да не обижаюсь я.

— Что такое в мундирах?

— Считайте его нашим национальным русским блюдом, популярно среди простых людей, обычно едят с килькой, но со скумбрией тоже неплохо.

— Что есть простые люди?

— Бедные. У вас в Германии есть бедные?

— Есть немного.

— У нас много. Вы даже не можете себе представить, как много, — добавила она по-русски.

— Простите?

— Ничего, это я про себя. Вы знаете, есть у нас такая оригинальная привычка говорить самим с собой. Вот я, например, разговариваю с вами, — пыталась она ему растолковать, — но потом что-то говорю только для себя. Разговариваю сама с собой, но только вслух. Понимаете?

— Понимаю, — было видно, что он ни черта не понял, — очень оригинальная привычка. Потом добавил в недоумении покачав половой, — но немного странная.

— Это еще не самое странное, поверьте мне, господин Гессен, но в общем мы люди смирные, не опасные.

— Понимаю, понимаю, — Петер рассмеялся. — Вы шутите.

— Конечно шучу, — снова добавила по-русски, — это тоже наше национальное хобби. У нас все шутят. Видите, — Марина перешла на немецкий, — привычка.

Они приготовили закуску, причем Петер самым активным образом помогал Марине. Он открыл консервы, нарезал ветчину и сыр очень ровными ломтиками и хотя они с Владленом очень хоро

...