Оглавление

СОКРЫТЫЙ ВОИН
КНЯЗЬ ЛЕСА. КНИГА ВТОРАЯ

Кто ты, далекий? Запела вдали

Флейта…

(с) Рабиндрана́т Таго́р

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
от Переводчика

Произведение содержит сцены насилия, убиения и поедания людей.

Переводчик ничего не пропагандирует и сей труд носит развлекательно-философский характер.

Категорически приветствуется бережное отношение к людям и Лесу.

В целях удобства чтения в процессе перевода часть терминов и понятий Мира Са́гии была заменена на аналогичные по смыслу земные слова, такие как «газета», «больница», «паспорт» и так далее.

Приятного Приключения!

УВЕРТЮРА

Заметка из газеты «Вестник Бáлдуэдда»

за 7 октября 637 года:

Фестиваль Осенней Луны

прервала трагедия.

На город напал неизвестный монстр,

по почерку зверств похожий

 Королевский Отдел Тайн (сокращённо КОТ) — организация при короле, занимающаяся делами, с которыми не справляются обычные органы правопорядка. Герб — геральдический восстающий огненно-рыжий кот на чёрном щите, потому народное прозвище стражей Отдела — «коты».

ПРОЛОГ. В КОГТЯХ СУДЬБЫ

620 год от окончания Войны Шипов

Юго-восточная часть Великого Леса

Стелились по сугробам жухлые стебли отживших трав.

Закат растёкся за мрачными соснами огромной кровавой лапой, цепляющейся когтями за холмы.

Третий день пути сквозь владения Леса подходил к концу.

Сани, запряжённые серыми в яблоках скакунами, быстро скользили по сыпучему, искрящемуся винно-закатными брызгами, снегу. Спереди и сзади их сопровождало по четыре всадника в малиновых плащах на мохноногих вороных конях. На поясах у воинов поблёскивали рукояти мечей, копья были упёрты в стремена. Вёл их девятый всадник — в лёгкой одежде, рыже-буром плаще с капюшоном, на буланом длинногривом жеребце.

Более всего восседающей в санях за возницей, закутанной в платки и шали сероглазой Мирáнде Ко́л-Динн хотелось сейчас оказаться в уютном «Белом кролике», что прямо у стен могучего Ко́рракса — твердыни лорда Корви́нде. Но нет — горячее вино с пряностями и яблочный пирог только из печи будут после. После того, как Миранда укроет у Верховного колдуна сира Мо́орлина малютку Севи́ль. Бедный лорд Э́ймар, окончательно ослепший, дрожащий над судьбой дочери, не мог более выносить мысль, что и её пожрёт, уничтожит проклятье эльфов.

Сир Моорлин с сомнением согласился на эту авантюру. А вдруг, лорд Эймар прав, и, спрятав дочь под сенью Леса, он обманет длань Короны Шипов?

Миранда медленно пожала плечами. В крепчающий мороз совсем не хотелось шевелиться, чтобы не смещать наполненные теплом одежды. Женщина плавно приобняла закутанное в шали дитя.

Колдовской огонь мастера Ши́нана, висящий над младенцем, исправно грел обеих путешественниц. Сам колдун ехал впереди, и леди Кол-Динн не переставала удивляться, как ему не холодно.

Миранде было скучно — не с возницей же говорить, чью спину уже надоело разглядывать, — и она продолжила невесёлые размышления. Лорд Эймар настолько боится эльфийцев, что пришлось ехать в подготовленное место не дорогами, а сквозь Лес. Сир Моорлин должен ожидать на окраине Леса у Балдуэдда. Пока им всё время везло. Может быть, слухи про Лес зимой — это всего лишь слухи?

Пока ни одного монстра или призрака не встретилось им. Но, может быть, это заслуга мастера Шинана, что он так хорошо выбирает дорогу и отпугивает нежелательных встречных? Миранде не хотелось знать подробностей их путешествия через Лес. Вчера, сидя у костра, под защитой зачарованного круга, она увидела тень за деревом — как будто человеческую, да ещё с оленьими рогами! Но это, как оказалось, действительно была всего лишь тень — дерева, с ветвями. Переведя дух, леди Кол-Динн выбросила из головы страшный образ и направила всё своё внимание на убаюкивание леди Севиль, а затем — на припасённую в дорогу книгу. «Песнь о Ве́ресовом князе и Жрице Зари» — самое то, чтобы греться в этом нежданном опасном путешествии!

И сегодня, когда мастер Шинан и сир По́лдарк устроили лагерь на опушке, обрамлённой огромными соснами, Миранда снова взялась за книгу.

Уютно-ласково трещал ветвями огонь. Севиль — покладистая чудесная малышка, устроившись у леди на коленях, лупала глазками на зрелище. Миранда приподняла её, показывая костёр:

— Огоники! Видишь, огоники пляшут!

Ребёнок счастливо улыбнулся. Укрыв девочку ещё одним платком, Миранда приобняла её и стала читать. Медленно кружился снег между стволами деревьев, добавляя белого покрова тяжёлым сосновым ветвям. Отстранённая мягкость царила на опушке. А в книге началось самое интересное. Князь И́рде бросает будущую отступницу Ци́рис Адальве́йде и выбирает Рею Ко́ра-Ли́нде. И ради него Рея оставляет служение Хозяину Зари…

Бежали перед глазами строчки, пофыркивали лошади, переговаривались гвардейцы лорда. Девочка, разомлев от тепла и уюта зимнего вечера, заснула.

Решив, что малышка достаточно насиделась у костра, Миранда переносит её в палатку, согретую колдовскими огнями.

Полюбовавшись на устроенное на ночлег дитя, леди покидает палатку и видит, что происходит нечто.

Дородному сиру Полдарку — аккуратная тёмная борода его заиндевела, — докладывает воин:

— Да, я слышал голос, там! — он махнул рукой на север.

Ещё один подтверждает:

— Да, я тоже!

К ним подходит мастер Шинан — его усики и острая узкая бородка воинственно топорщатся на худом лице:

— Что вы слышали?

Воин сглотнул:

— Мольбу… о помощи…

Дохнул порыв ветра и донёс надорванный крик:

— Прошу!… Помогите!… Умоляю-ю-у-у-у…

Голос, несомненно, был человеческим. На этот раз его слышали все.

Сир Полдарк поднял руку в тёплой перчатке, призывая к вниманию всех подчинённых:

— Нужно помочь! Воины, пойдут…

Шинан вскинул руку:

— Нет!

Воцарилась недоумённая тишина. Ветер полоскал плащ колдуна, пытался потушить костёр, но пламя, поддерживаемое чарами, горело ровно и ясно, не подчиняясь воле зимней стихии.

Сир Полдарк изумился:

— Почему?!

Донёсся стон, громче и чище, чем прежде:

— Хва-а-атит!… Прошу!…

И через мгновения тишины — снова:

— Умоляю!… Кто-нибудь!… — в вопле звучало бесконечное отчаяние страдающей души.

Все взоры смотрели на колдуна.

Лес донёс ещё один, надрывающий чувства, крик:

— Пожа-а-алу-у-уйста-а-а!…

Шинан, вслушавшись в последний вопль, принял решение и проронил:

— Вероятнее всего, это вендиго.

Люди лорда Корвинде, не встречавшиеся доселе со знаменитым людоедом, зашептались.

Сердце Миранды пропустило удар. Голод Зимы, легендарный Пожиратель, в этот вечер, здесь, в этой части Леса?… Холод пробрал ноги. Мастер Шинан — опытный, могущественный колдун, у воинов, воинов… — мысли Миранды лихорадочно бегали, — у сира Полдарка меч из лунного железа, точно! Они справятся с вендиго, справятся!

Колдун продолжил:

— Странно, что его не остановили защитные чары, что я наложил. Он идёт сюда. Готовьтесь к обороне. Леди, — он посмотрел на Миранду. — Ступайте в палатку. Вам незачем это видеть.

Подчиняясь мастеру, женщина занырнула в палатку и взяла на руки малышку.

* * *

Усилившийся ветер хлестал Шинана по щекам. Он бросил вызов Великому Лесу, пересекая зимой его южную оконечность с запада на восток, и, что ж, платит за это.

Сир Моорлин сказал, что Лес отнёсся благосклонно к тому, чтобы укрыть на своей земле дочь лорда Корвинде. И это его благосклонность?! Старик очень легко мог ошибиться в толковании знаков и принять желаемое за действительное!

Великий Лес разгневан — иначе никак. Иначе почему Пожиратель обошёл предусмотрительно сплетённые чары?

Вендиго — это не новость для личного колдуна лорда Корвинде, чародей встречал их на Севере, когда изучал рунные камни. Те существа, как водится, были очень истощены, злобны, но весьма слабы против верного фамильяра Шинана — посоха Ба Ва́йи.

Что готовит сегодняшняя встреча с духом-людоедом?

Обойдённые чары подсказывали: «Ничего хорошего».

Рука колдуна уверенно сжимала узловатый, повязанный алой лентой посох, призванный из котомки. Они справятся, даже если и происходит нечто необыкновенное. О да, происходит! Гнев Леса! Шинан отогнал мгновенно промелькнувший призрак паники. Подумаешь, на вендиго не сработали чары, которые раньше срабатывали всегда…

Тварь приближается — это колдун ощущает по сгущающейся темени и морозу. Стоны вендиго — это заманивание добычи или осознанный крик души, бывшей когда-то человеком? Вечный спор кабинетных учёных, занимающихся этими голодными духами. Выйти изучать вендиго в поле значит весьма вероятно окончить жизнь у них в зубах. Шинан в данном отношении был одним из немногих практиков, кто неоднократно сталкивался с Пожирателями и знал, как при встрече избежать смерти.

Колдуна пробрал озноб: словно в пользу второго предположения кабинетных учёных, сгустившуюся ночь огласил словно бы осмысленный крик:

— Не надо!… Я не хочу!… — воины, ощерившиеся копьями, полукольцом стояли в зачарованном круге, заслоняя собой костёр и палатку Миранды. За палаткой, перебирая ногами, прядали ушами лошади.

И тишину вспорол то ли вопль, то ли приказ:

— Бегите! — он ударил воинов по ушам, подавляя волю, заливая своей властью мозг. Двое шатнулись вглубь кольца, Полдарк рявкнул:

— Стоять!

Ответом ему прозвучал голос Леса и ночи, на этот раз вкрадчиво-настойчиво:

— Бе-е-еги-и-ите-е-е… — и монстр протянул как будто совершенно осознанно. — Глу-у-упцы-ы-ы…

Оно шагнуло к людям из тьмы ночи.

Брови Шинана изумлённо вскинулись вверх: такого вендиго колдун не встречал ни вживую, ни в книгах. Морда его была не человечья, а словно бы лосино-волчий череп, увенчанный широкими рогами. И Пожиратель был гораздо мощнее и выше сородичей. Что ж, попробуем встретить его так, как полагается — огнём.

Взмах посоха — струя пламени из костра через Ба Вайи ударила в монстра. Яркая вспышка — пламя не причинило чудовищу вреда, погасло, превратившись из жёлто-оранжевого всполоха в бело-голубой. Тварь отшатнулась, прорычав, и снова двинулась на людей в давящем молчании. Шинан почувствовал, что монстра окружает сильнейшая магия, природа которой проистекала словно бы из самого Леса.

Что оно такое?!

Лес его послал или оно явилось по своей воле, вняв наитию случайности?!

Пока оно приближалось, Шинан запустил в тварь ещё две струи огня — бесполезно. Колдун чувствовал вокруг монстра бьющуюся, будто сердце, силу, гасящую любое внешнее колдовство — будто вендиго находился в состоянии некоего превращения, и глаза его, в отличии от прочих сородичей, горели не алым, а бело-голубым огнём.

Как его остановить?! Мастер попробовал всё подходящее из заклинаний стихий Огня, Земли и Дерева. Пытаться использовать против Пожирателя Воду — лёд и снег, смешно. Деревья ломались, не останавливая тварь, земля содрогалась, но оставляла монстра на ногах. Надежда — на Металл.

Колдун скомандовал:

— Чары его не берут! Бейте копьями и мечами, цельтесь в сердце! Сир Полдарк, — он кивнул командиру отряда. — Надежда на ваш меч. Убейте монстра!

В руке заслуженного гвардейца блеснуло лунное железо. Колдун сотворил посохом чары разрушения, наложил их тёмно-огненными путами на оружие.

Чудовище совсем близко, озарённое костром. Заколдованные наконечники копий и клинки мечей светятся кроваво-мерцающей каймой. Люди, сдерживая дыхание и биение сердца, смотрят. Тварь приближается. Остановилась на расстоянии копья. Люди ждут. Вендиго словно бы их разглядывает, в промозглой тишине. Ветер пытается ухватить и погасить колдовской костёр — тот непрестанно умело изворачивается. Тварь отшагнула назад, кто-то из воинов выдохнул.

Пожиратель перевёл взгляд на этого человека, вперился в лицо безумным изнывающим взором и расхохотался, слишком по-человечески. Воздух всё больше сковывали безысходность и страх. Одинокие чувства, носящиеся в беспросветной мгле. Человек не выдержал, уронил копьё, закрыл лицо руками и отступил назад, со стоном рухнул в снег. Его состояние моментально передалось другим — ещё два воина, подчинённые ужасом и страхом, бросили оружие и отшагнули в круг. Монстр торжествующе по-орлиному клекотнул, вскинув морду-череп.

Шинан вынырнул из воцарившегося озера одиночества, покорности и страха.

— Довольно! — он вскинул посох, ощерившийся острым металлическим наконечником. — Бей! — солнечный, пробуждающий голос колдуна выдернул людей из когтей безысходной Зимы. Они кинулись на врага, беря высокую измождённую тварь в кольцо. Копья и мечи вонзились в тёмную плоть, пустив на снег жгучую чёрную кровь.

И тут же полилась кровь человеческая. Взмахи когтистых лап легко вспарывали кольчуги и тёплые одежды, а за ними — мясо. Тварь хватала копья за древки, мечи вырывала вместе с руками, кусала, драла в упоении живую плоть.

Взвились лошади, слыша вопли и стоны, Миранда выскочила из палатки с младенцем на руках. Бросилась к осёдланному коню Шинана, взобралась на него и поскакала прочь. На восток, главное, на восток — над ним висел серпом холодный месяц.

Тем временем Шинан пробил посохом грудную клетку вендиго, хотел послать внутрь монстра разрывающую силу огня, но — не смог. Пожиратель неподвластен человеческому колдовству даже изнутри!

Тварь по-волчьи взвизгнула, получив удар, и свистяще зашипела, впилась в лицо мастера пылающим голодным взглядом. Осаждающих воинов она легко отшвыривает когтистыми руками, не обращая внимания на назойливые ранения. Смотрит в лицо, изучает. Шинан пытается и не может выдернуть посох. Полдарк кричит: «Беги!» И сам бросается на тварь с лунным мечом.

Всё это так медленно… На мгновение колдун видит в глазах монстра разумную мысль. Удивление в них сменяется ужасом и отчаянием. И снова — только безумие Голода. Огромные безжалостные челюсти смыкаются у мага на надплечье, хруст костей, в то же мгновение в монстра вонзается лунный клинок, но мимо — левее ледяного сердца.

Вендиго отшвыривает Шинана, перекусывает шею Полдарку, расправляется с оставшимися воинами. Подходит к колдуну, выдёргивает у себя из груди посох — хлынула чёрная кровь, смотрит на Ба Вайи, вертит его в лапах-руках, бросает на снег подле хозяина. Прищурившись, взирает на поверженного колдуна. В голове Шинана течёт мысль: «Вендиго не могут быть разумны… Впрочем, мы не можем этого знать… Те, кто видит подобный взгляд, после… обычно… умирают. Миранда, скачи!…» Колдун мог бы исцелиться, но Ба Вайи, побывав в теле неподвластного колдовству монстра, словно бы оглох. Оцепенел. Он не поможет… хозяину. Утекает жизнь…

Вендиго, словно бы сочувствующе, но совершенно безмысленно, склонил голову набок.

Наступает смерть. Монстр наступил Шинану на грудь и откусил ему голову. Погас колдовской костёр, погрузив поляну в ночь. Монстр подкрепился. Зарычал на рану от лунного железа, которая жглась, но постепенно исцелялась, под влиянием великих чар. Словно бы милостиво, со смачным удовольствием, монстр поприканчивал раненых. Залечив зловредные раны, поднял окроплённую жертвами бледную морду — в свете месяца кровь выглядела чёрной. Принюхался. Одна жертва пытается сбежать! Погоня. О, что для вендиго может быть лучше погони!

Он вернётся сюда, когда настигнет ту прыткую дичь.

Время погони. Ради добычи. Ради её горячей крови и плоти.

* * *

Миранда, всхлипывая, молилась Создателю. Конь колдуна нёс её и малышку сквозь дебри. Над тьмой Леса в пустом небе висел когтем ворона месяц. Мелькали стволы, ветви, кусты — голые, облетевшие, они словно тянули лапы к двум человеческим существам. Хруст — конь, приземлившись после прыжка, провалился передней ногой в гнилой ствол, засыпанный снегом. Выбрался, понёсся дальше. Создатель, о Создатель! Хоть бы Шинан убил эту тварь!

Ухо донесло, что сзади будто кто-то бежит. Кто?! У Миранды всё застыло морозом внутри.

— Мастер, это ты?! — хрипло выдохнула она.

— Да, это я! — донёсся солнечный голос Шинана, согревающий теплом. — Скачи, не останавливайся, я догоню! — так знакомо и по-родному звучала его речь!

Женщина счастливо улыбнулась и рассмеялась. Они спасены, спасены! Хвала Создателю! Рядом с Шинаном ей нечего…

Когтистая лапа зацепила коня сзади и сшибла его с ног. Миранда вылетела из седла, прижимая к себе малышку, и, взрыв снег, грохнулась в заросли шиповника. Падение вышибло воздух из лёгких, и единственная мысль: «Создатель, за что!» — осталась в груди. Севиль заплакала. Зажмурившись, прижимая к себе дитя, Миранда слышала шаги. Рычащее морозное дыхание. Пожалуйста… пожалуйста… не надо… Последние слёзы кротко прочертили дорожки по её щекам. Повернув лицо, еле дыша, Миранда открыла глаза.

Пылающие очи монстра.

Её короткий вскрик.

Встряхнув женщину, Пожиратель пронзил её грудь когтями и отшвырнул тело — нечто ещё живое отвлекло монстра от вроде столь желанной и прекрасной добычи. В кусту шиповника, примятом жертвой, остался свёрток, пищащий и хнычущий.

Монстр протянул к нему блестящий кровью коготь и повернул нечто лицом к себе. Принюхался. Человечек. Ма-а-аленький. Детёныш-ш-ш.

Очень соблазнительный. Но — на один зуб. Вендиго гордо вскинул морду. Отвернулся и занялся женщиной — каскад её тёмных волос, освобождённых от платка, раскинулся по сугробу.

Когда Пожиратель закончил трапезу, маленькое создание уже молчало. Но стоило вендиго сделать шаг к лагерю, где ожидала остальная добыча, как детёныш завозился и заплакал.

Монстр повернул морду в сторону детских стенаний. Подошёл, загрёб свёрток рукой-лапой и понёс с собой. Дитя, согреваемое вложенным в шаль талисманом, убаюкалось мерным и плавным шагом монстра.

* * *

Вот так дела. Тай разочарованно-раздражённо дёрнул ухом. Перед рассветом Хранитель Леса стоял на сугробе и обозревал место побоища. Если бы он не занимался минеральным источником, в котором завелись аж три бо́лотеня-переростка, то успел бы отвести Пожирателя от этих людей, и они бы не погибли.

Огромный рыжий тигр сокрушённо вздохнул, покачал исшрамованной головой. Слишком мало Хранителей Леса, слишком мало! Всего трое, на такие просторы!

Хотя, раз голодного духа не отпугнули защитные чары, чей сквозяще-пряный аромат всё ещё висел в воздухе, то, возможно, Тай ничего бы и не смог сделать.

Блеснув янтарными глазами — левый украшал живописный шрам, — он вскинул морду.

Это была воля Леса?

Или просто это был ты, Князь? На тебя одного из вендиго сейчас не влияет человеческое колдовство.

Хранитель, сохраняя скорбное почтение, обошёл и обнюхал все останки. Плавным выдохом — силой Леса отправил каждую душу на Небо. Следы человека. Забавно. Кто-то прыткий спрятался под санями, а затем вскочил на коня и ускакал.

Когда Пожиратель… погнался за кем-то ещё. Тигр лёгкими прыжками побежал по следу. Лошадь со свёрнутой шеей — к ней монстр не притронулся, остатки женщины. Её душу Тай тоже отпустил за новой рубашкой. А ещё… Хранитель, принюхиваясь, стал изучать следы. Боги древние, что за?!…

Тигр понёсся по следу Пожирателя, ведущему вообще в сторону от лагеря. Что взбрело в эту рогатую башку?! Это же ты, Князь, ты! Только ты бы не сожрал ребёнка…

Хранитель уменьшил бег, почуяв Князя. Ну дела, принёс к своему логову! Вендиго лежал на снегу, положив морду на лапы, и созерцал свёрток с детёнышем, оставленный под каменным навесом в ворохе листьев, свободных от снега.

Тигр потянул носом. Ребёнок живой, окутанный теплом. Но голодный, скорее всего. Хранитель, прижав уши, вышел на прогалину у скал, подле которых в последние десятилетия бытовал князь-вендиго, претерпевая в себе существенные изменения.

— Ну, здр-р-равствуй!

Пожиратель поднял морду и по-волчьи зарычал на непрошеного гостя.

Тай мягко ступал по снегу, приближаясь к монстру и ребёнку:

— Отдай его мне… а то он погибнет!…

Голодный дух, привстав на руках, клацнул на Хранителя челюстями.

Тигр, продолжая шаг, покачал головой:

— С тобой он не выживет, прости. Могу понять, что тобой движет, но — нет.

Вендиго, подвывающе рыча, поднялся на четыре лапы, загородил собой ночную находку.

Тай остановился:

— Ступай. На опушку. Там твоя добыча. Много добычи. Пока волки не растащили.

Монстр, выставив в сторону Хранителя рога, медленно повёл головой.

Тигр приказал, рявкнув:

— Иди! За человеческой плотью…

Пожиратель подчинился, пригнув голову, поднялся на задние лапы и плавно направился к лагерю, скрылся за деревьями.

Тай мягко подпрыгнул к детёнышу, обнюхал, лизнул широким шершавым языком в лоб, заглянул в глазки и, взяв свёрток за узел на животе в зубы, понёс ребёнка к дому лесничего.

* * *

Когда Рикхард поутру распахнул дверь своей избушки, то не обнаружил рядом с ней никаких следов. Ровный покров свежевыпавшего снега. И ребёнок на пороге.

Серые глаза молодого лесничего подёрнулись удивлением и недоумением. Волнистые тёмно-русые волосы его весело-игриво присыпал снежок. Деревья и сугробы будто ласково улыбались человеку, совсем недавно познавшему утрату.

Никаких опознавательных знаков, записки — только талисман тепла и кулон на шее найдёныша, — большой, точно, на вырост, в виде снегиря. Серебро и качественная эмаль. Месяца не прошло, как Рик похоронил жену и родившуюся мёртвой дочку. И вот те раз. Как будто Дар Леса. Девочка. Годовалая. Лесничий мгновенно принял решение растить ребёнка, как собственную дочь.

Благо, есть коза. И молоко, следовательно, в достатке.

А в это же время в милях десяти от домика лесничего спасшийся веснушчатый возница рассказывал сиру Моорлину о нападении невероятного Пожирателя. Люди Верховного колдуна, не обращаясь к лесничему — избегая огласки события, — при свете дня, счастливо избегнув встречи с вендиго, разыскали все изуродованные монстром тела, кроме младенца.

Его судьба была равно очевидна и страшна.

Лорду Эймару было послано прискорбное известие.

А сир Моорлин не мог простить себе, что неверно истолковал знак, будто бы Лес согласен укрыть дочь лорда под своей сенью, защитить от эльфийских чар. Однако же, Лес укрыл. Сокрыл. В том числе от глаз что лорда-отца, что Верховного колдуна.

Искусство случайностей или Судьба?

Что у лагеря тогда вышел именно тот вендиго, что щадит детей? И его не тронули чары людей?

Люди просили защитить дочь Великого Дома.

Лес внял. Дал укрытие.

Такое, какого бы не создали под его сенью люди.

Полное и безусловное сокрытие.

А князь-вендиго, блуждая во тьме вспыхивающего порой сознания, вышел тогда к костру совершенно случайно.

Просто мучимый Голодом. И ему совершенно не было никакого дела до воли Леса. Как и Тай, по наитию и сердечной доброте, отнёс ребёнка лесничему.

Хранитель не думал тогда, что служит Лесу или чему-то, что течёт над Лесом, над Небом, над всеми. Он захотел подарить «лесному» человеку то, что тот недавно так болезненно утратил.

Сплетения чувств, сплетения решений, сплетения желаний — и вот он узор. Судьбы. Пути.

Вытканный на Небесах и совершающийся, когда человек или не-человек следует движению сердца.

Девочку-найдёныша Рикхард назвал Карой — в честь почившей жены.

А вендиго, всё больше меняющемуся внутри и снаружи, влачить существование, перемежающееся огнями сознания, оставалось ещё семнадцать лет.

Пока однажды летом оковы проклятой плоти не спали, уйдя вовнутрь, и пьянящий воздух свободы не глотнул человек.

Глава I. Рассвет человека

637 год от окончания Войны Шипов

Юго-восточная окраина Великого Леса

Ганнибал подскочил на постели, хватая ртом воздух.

Царила ночь, перед глазами мелькнули отблески костра и зачарованного оружия. Рубашка, складками льнущая к телу, волосы, рассыпавшиеся по плечам — он человек! Лекарь бросил взгляд на свои сведённые ужасом руки — это пальцы, человеческие пальцы, не когти… на них нет крови, они чисты!… Это сон, сон…

Он отёр лицо ладонями, переводя дыхание. Смотря перед собой, отнял руки от лица, снова глянул на них. Сейчас крови нет, но она была… и будет.

Человек упал головой обратно на подушку, смотря в потолок. Лицо колдуна, запоминающееся худобой, усиками и острой бородкой, плачущее лицо темноволосой женщины не собирались уходить из сознания.

Они жили, любили… и страдали. Он убил их. Как давно это случилось? В прошлом году или пятьсот лет назад? Сегодня к нему пришли во сне эти лица, а сколько других лиц скрывает мрак памяти? Таких же плачущих или, наоборот, яростных — и умирающих… Если бы он мог оставить всё это в прошлом и полностью отречься, забыть о кошмаре шестивековой длительности.

Но… почти ничего не изменилось. Ганнибал вытянул вверх руку, рассматривая её и складки рукава в лунном свете, падающем в окно избушки.

Седые — бледные в ночи, волосы до плеч, остроскулое лицо, овеянное северной суровостью, небольшие миндалевидные глаза, изящный с горбинкой нос — свою человеческую форму князь вернул по благоволению Древа месяц назад. Но как эта внешность обманчива! Он такой же Пожиратель, как тогда, в зимней ночи, с той лишь разницей, что сейчас имеет человеческое тело и может в какой-то мере направлять Голод. И контролировать Его? Во рту — знакомый железистый привкус. Ужасающий и желанный одновременно.

Ганнибал закрыл глаза и опустил руку на грудь. Кто они, хозяева привидевшихся лиц? Как их звали? Что они делали в Лесу зимней ночью?…

По всей вероятности, этого Лекарь уже никогда не узнает. Он повернулся на бок, сгрёб подушку, уткнулся в неё лицом. Усилием воли человек-Пожиратель заставил себя заснуть.

* * *

Тьма отступала, предвещая рассвет. Ганнибал открыл глаза и сморгнул знакомый бледный силуэт — образ дочери.

Слабо различимый и в то же время пугающе явный. Ей было семь, когда они виделись в последний раз, и девять, когда она умерла. Светлое платьице, убранные назад волосы, курносый нос. Видимо, призраки прошлого сговорились посетить князя в одну ночь — те, кого он не знал и те, кого знал слишком близко.

— Доброе утро, — усмехнулся Лекарь сухими губами и кивнул тому, кого здесь нет и быть не может. Майя — где-то на земле, но там, докуда её отец не дотянется. Пока не дотянется.

«Я всегда буду с тобой…» — прозвучал в голове её блеклый голос, доносящийся из темницы Ре́ван-Те́ле. «Ты со мной», — мысленно отозвался эхом князь и вдруг резко схватился рукой за живот, ощутив мгновенный укол ужаса и вины, намекающий на приближение Голода. «Прости меня», — он привстал, уперевшись руками в постель, переводя дыхание. — «Всё будет хорошо, обещаю!»

Непрошеное видение дочери вцепилось в чувства и мысли, встав в один ряд с образами колдуна и женщины из зимней ночи. Их необходимо развеять. Всех. Иначе… воображение разыграется, начнёт руководить телом и призовёт Его. Голод.

Ганнибал сел на постели, скрестив ноги, глубоко вздохнул. На лбу вздулась вена. С правой стороны шеи и на плечах ощущаются вертикальные надписи эльфийскими рунами. Неведомые. Роковые. Из-за них. Ради них. Эльфы умертвили Майю. Подали на стол. Всё хорошо. Дочери он сможет помочь потом. Когда станет человеком и древние границы Леса отпустят его. Потом. Лекарь сжал и разжал кулаки.

«Майя, я люблю тебя», — уронил он в безмолвие пустоты, не размыкая уст. — «Я хочу, чтобы ты слышала меня. Я верю, что ты слышишь. Я приду за тобой. И освобожу тебя».

В разных формах, но подобные слова были его ежедневной молитвой.

Подгоняемый неприглашёнными снами и видениями, Лекарь встал, быстро и бесшумно оделся. Был бывший правитель Севера высок и поджар, весь страшно исшрамован всевозможным оружием, клыками и когтями, благо, лицо и ладони пощадил этот след Войны и проклятья. Князь взял с почётной полочки длинную продольную бамбуковую флейту, украшенную охристо-огненной шёлковой кистью, и вышел на улицу.

Белая шёлковая рубаха, штаны тёмно-миндального оттенка, яшмово-коричневые сапоги с отворотами — его обыкновение. А жгуче-тёмные глаза — проклятье. Когда-то они были серебряными.

Седые волосы с удовольствием стал трепать ветер.

* * *

Прохлада тянула осенью. Травы, отягчённые росой, клонились к земле. Пелена низких облаков на востоке не могла предотвратить наступающий рассвет.

Буйное цветение августа поспевало жить и уже начало приветствовать новый день — качающимися на ветру венчиками растений и пересвистом пробудившихся птиц.

Ганнибал подозвал Светлячка, пасшегося поблизости — ни один хищник не посмел бы тронуть маленького крепкого солового коня, принадлежащего Посланнику Великого Древа. Жеребец, фыркнув, подбежал и положил голову человеку на плечо. На лошадиное объятие Лекарь ответил тем же — обнял Светлячка за крутую шею, запустив пальцы в шелковистую белую гриву.

Они коротко постояли, чувствуя друг друга, и человек-Пожиратель легко запрыгнул коню на спину. Послал его рысью прочь от Леса и избушки — в поля, к виднеющемуся вдали Балдуэдду. Башни и стены могущественного города рельефно рисовались на фоне ползущих, цепляющихся за холмы, облаков.

Рассвет… уже зачинается. Развеять бы мглу и узреть, приветствовать его первые лучи! Холодная свежесть сгоняла морок, оставляя позади — в ночи, призраков и безрадостные мысли. О былом.

О том, как правитель Севера докатился до жизни такой. Жизни…

Жизнь! Новый день, новое счастье видеть мир, ощущать его каждой клеточкой тела, проживать бегущие сквозь него мгновения — самозабвенно, бессовестно отдаваться потоку Жизни, потому что есть только этот день. Дарованный, освобождающий от прошлого и выстраивающий будущее. Бесценный, благодатный, неудержимо текущий. День.

Ганнибал остановил коня у раскидистой ивы, спрыгнул на землю, поднял флейту, взирая на город и сокрытую тучами зарю. Дар ощущать себя человеком, иметь его глаза, видящие красоту, иметь руки, которые могут творить и созидать, иметь ноги, которые понесут туда, куда пожелаешь ты, а не чужая, злая, холодная воля, продиктованная из ниоткуда.

Человек — это свобода. Жить счастливо и без обязательства страдать. Мир и так слишком полон страданий, чтобы добавлять к нему собственные.

Ганнибал был слишком счастлив и признателен невероятному повороту Судьбы, даровавшему вендиго человеческое существование, чтобы тратить хотя бы одно мгновение на мысли и чувства, которые бы затмили чудо совершающегося рассвета.

Простор рождающегося дня, напоенного жизнью, предвкушение увидеть лица людей — живых, настоящих, а не гостей из истерзанной памяти, предощущение служения Лесу и новых открытий окунали с головой в движение облаков, дыхание полей, в ощущение тёплого бока Светлячка рядом.

Поймав в душе поток Света, исходящий от неба, проклятый князь вынул из сердца ощущение незаживающей раны и поднёс его таящейся за пеленой заре:

— Прошу, исцели. И весть Майе пошли. Песню мою пошли, — он сдвинул брови, поднёс инструмент к подбородку и стал играть. Целить собственное сердце голосом волшебной флейты Ки и слать дочери весть любви.

Он закрыл глаза, вкладывая в звучание душу, и песня ткалась, выводясь из шестивековой тоски и боли в благодарность и признательность, переходящие в трепетное воздушное нежное чувство, дарующее состояние безопасности, покоя и уюта. Тепла. Доверия. Радости. Счастья.

Послав в небо самую пронзительную ноту, Ганнибал открыл глаза и увидел сияние зари. Горизонт полностью расчистился от облаков. Ощутив внутри вяжущее, вытягивающее душу чувство, Лекарь проронил:

— Прошу, донеси моё послание Майе. Пусть она увидит, услышит, почувствует. Мою любовь. Пусть… ей станет хорошо, тепло, безопасно… Хотя бы на чуть-чуть.

Горло сдавила резь. Вересовый князь, а ныне — князь-Пожиратель, слишком хорошо представлял, что значит существовать неупокоенным призраком на бренной земле.

Это значит всё помнить. Всё ощущать. Без возможности прикоснуться и согреться. Напиться, поесть. Если только чья-то чуткая рука не поставит пищу и питьё, приготовленные специально для призрака. Но разве есть сейчас обладатель такой руки подле Майи?!

Хоть кто-то родной, тёплый, любимый, чувствующий, видящий, понимающий! Нет сейчас в живых никого, кто бы знал её, знал, что она неупокоена!

Кроме врагов. Рядом с ней враги. Ждущие её отца. Как они с ней обходятся? Измываются ли или среди них есть хотя бы одно чуткое сердце?!

Никого…

У неё есть только проклятый отец, в бездумной надежде шлющий тепло сквозь время и пространство. Пусть ей станет… немного легче.

Собравшись с чувствами, человек-вендиго вверил заре и ветру ощущение тепла и мира, как если бы прижал к груди дочь.

Мгновения.

В эти мгновения удержать её, успокоить.

Защитить. И отпустить.

Раненое сердце перестало кровоточить. Чтобы спустя время вскрыться вновь.

Но на сегодня достаточно.

Остаётся только верить, что каким-то немыслимым образом послание отца в самом деле долетит до дочери.

А иначе… останется бесконечная глухая боль. Нет, жить без веры невозможно. И слово «самообман» не воспримется разумом и сердцем. Пусть весть любви, посланная с ветром, будет истиной и вопреки всему пронзит все преграды и долетит до того, кому назначена.

Потому что иначе… князь Ирде не сможет.

Делать то, что должен.

Вера. Даёт силы. И опору.

— Люблю тебя, — шепчет Лекарь. И чувствует, что предрассветный морок развеян. Жизнь снова принадлежит ему — человеку, созидающему и исцеляющему. А не голодному духу — разрушающему и страждущему.

Мысли о Майе, наполнившись любовью, были бережно убраны, спрятаны. И Ганнибал достанет их вновь, только когда снова захочет послать ей весть или же… когда снова посетят призрачные видения. И всё тяжёлое, поднявшееся из глубин души, вновь будет развеяно — голосом флейты, мыслями, чувствами. И поступками.

Глубокий вздох. Моя жизнь. Мой мир.

Лекарь вскинул подбородок, прищурился, чувствуя, как с новой силой расправляет в груди крылья желание жить. Чувствовать, наслаждаться. Упиваться деланием, любить мир — горячо и страстно. Восторг и ликование объяли лёгкие, князь кивнул заре, как другу.

И вздрогнул.

Нет. Призраки ещё не закончили.

Ганнибал прикрыл веки, ощущая рядом промозглый холод, как если бы дух, пришедший из-за стены смерти, действительно стоял рядом.

Открыл глаза.

Жена. Рея. Служительница Хранителя Зари.

Когда же тебе приходить, как не на рассвете…

Тёмные, подёрнутые амарантовым блеском, кудри, багряные глаза — кого-то пугающие пламенем, а для него, князя Ирде, ласковые.

Но сейчас они смотрят с укоризной, вопрошают: «Почему ты мне не сказал?…»

Ганнибал коротко усмехается. Он не смог бы сказать, что случилось с их дочерью.

Тогда… не смог. Шесть веков назад. А сейчас… Лекарь улыбнулся. Сейчас он знает, что призрак Реи — ненастоящий. Он знает, что будучи голодным духом, не может увидеться с отошедшими в мир иной людскими душами. «Люблю тебя», — кивает князь видению, и образ жены тает в утренних лучах.

Вот теперь всё. Ганнибал снова садится на Светлячка и едет к виднеющемуся вдали одинокому дубу, когда-то посаженному посреди поля случайно или нарочно чьей-то неведомой рукой.

Сей дуб — страж древней границы Великого Леса. Когда-то здесь росли деревья Леса, журчали его ручьи, а ныне колышутся сочные нивы, возделанные рукой человека, да луга, предназначенные для откормленных стад. Но древняя сила всё ещё питает когда-то заповедную землю. И держит князя в заточении.

Привычно Ганнибал останавливает Светлячка у дуба, спрыгивает на землю, кладёт флейту на высокий белый камень, стоящий у дерева, идёт к раскидистому кусту шиповника, обрызганному росой и искрящемуся вытянутыми рыжими плодами. Шаг, ещё шаг, биение сердца, ожидание-предвкушение, что может быть сегодня, по какой-то неведомой причине… Пустое. Князь упирается в незримую, но так мерзко ясно ощущаемую стену!

Он кладёт на преграду ладони. Древнее колдовство отдаётся покалыванием, дрожью пространства — ни враждебной, ни дружелюбной. Просто, черта. Которую не преодолеет Пожиратель. Закрыв глаза, безрассудно нагло Ганнибал пытается продвинуться вперёд — то ли сдвинуть стену, то ли пройти сквозь неё. Издали можно было бы подумать, что какой-то чудак занимается непонятными физическими упражнениями, выставив раскрытые ладони перед собой.

Настырный Пожиратель увеличивает давление сильных рук, на какую-то толику погружаясь ими в колдовскую стену. Покалывание стало неприятным, поднимающим нехорошие ощущения внизу живота. Не сдаваясь, Ганнибал продвинулся ладонями вглубь стены ещё на какую-то ничтожность. Замер, выравнивая дыхание. Подождал, чтобы руки попривыкли к взаимодействию с древней силой. «Ты человек, не становись Пожирателем, не становись…» — повторяя это себе, князь Ирде сделал шаг и почувствовал, как чары Леса охватили его по локти. По телу пробежала предательская дрожь, внутри, за желудком, забился страх. «Ш-ш-ш-ш, всё хорошо, она не обидит тебя…», — сказал Ганнибал той части себя, без которой и рад бы жить, да нет возможности. Той части, которую и не хочет выпускать сила Леса. — «Я защищу тебя, доверься».

Ещё один безрассудный шаг. Лицо и грудь обожгли хладным пламенем чары. Поморщившись, но не отступив, князь-Пожиратель принялся вести счёт ударам своего сердца. Сколько он выдержит на этот раз? Сделать третий шаг, погрузиться в стену не только руками, но и телом, у него пока не получалось. В последний раз он вытерпел двенадцать ударов. Насколько это бессмысленное занятие? Получится ли пройти сквозь стену вот так, шаг за шагом, не ожидая, пока спадут чары, по неведомой прихоти Судьбы? Когда, каким образом она поймёт, решит, что Ганнибал стал человеком?

Лучше не ждать, а пробовать, пытаться, делать то, что можешь.

Пять ударов. Спокойно. Семь. Чары начинают лезть вовнутрь, дабы вытащить то, что сокрыто под личиной человека. Ганнибал не даёт, мысленно обрывает прозрачные светящиеся полипы, пытающиеся добраться до скверны, питающей тело. Десять ударов.

Внутри, заставляя всё тело вытянуться, заскрёбся Пожиратель, жалобно скуля в голове. Боль, резь пронзили от темени до пят. Тринадцать ударов!

Испуг голодного духа, нарушающего правила, боль, заставляющая подчиниться, закручиваемые полипами в узел чувства взвыли в сознании, звеня: «Покорись!»

Пятнадцать ударов!

В ледяной ярости, подстрекаемой ограждающими чарами, Пожиратель шагнул, но не назад, а вперёд. Окунулся в стену. Мгновение. Полыхнули адом — и ядом, руны на шее и плечах. Белый свет ослепил изнутри, вытолкнул, заставил отскочить.

Помотав головой, раскинув руки, вендиго перевёл дух. Открыл глаза, посмотрел на себя. По человеческим рукам пробежала тёмная рябь, намекая на то, что скрыто под кожей. На пальцах пропали когти. Зыркнув на непреодолимую черту, голодный дух кивнул шиповнику, находящемуся за стеной. Рано или поздно он доберётся до этого куста.

Сглотнув леденистый привкус желания крови, Ганнибал выпрямился и подошёл к Светлячку, наблюдавшему за хозяином с поднятыми ушами. Взял с белого камня флейту.

Сел верхом, пустил жеребца рысью. В горле стояла горечь. Осознание, более того, чувствование себя не-человеком нещадно начало давить. Редко это случается. Мрачным взглядом Лекарь смотрел перед собой.

Тоска голодного духа — неизбывная, затягивающая холодом, стала овладевать им. Обида — на род людской, на весь мир, поселилась в сердце. Хочется разодрать когтями это пространство света, счастья, тёплых эмоций и чувств, потому что… оно ему недоступно! Запретно, недосягаемо. Голодные духи отрезаны от того, что в полной мере насытит их. И самого жуткого и опасного из них, вендиго, питает человеческая плоть.

Тоска. По ощущению себя человеком. Тоска по человечности. Заставляет убивать и пожирать людей.

Ганнибал усмехнулся. Хочешь съесть человека, тоскуя по человечности — так будь человеком! Эта простая и логичная схема выглядела прекрасно в теории, но на практике сталкивалась с Ним. С Голодом.

Если бы желание человеческой плоти было только прихотью! Но… Пожиратель с человеческим лицом улыбнулся. Это необходимость. Которую пока нет возможности перечеркнуть. Выворачивающая внутренности реальность, в которую не пустишь других… нет, просто людей. Ведь он не человек.

Никто не поймёт его, не разделит боль и тоску в полной мере. Как не разделит и пьянящие, ужасающие чувства счастья и восторга над желанной добычей. Один. Со своей ношей.

Призванный избавить мир от эльфов. Обещанный и проклятый.

Князь поднял взор и обнаружил, что Светлячок, давно уже перейдя на мерный шаг, завёз его в сосны и можжевельники.

Лес… Вот кто всё чувствует и понимает.

Ганнибал спрыгнул с коня: «Иди, пасись, где хочешь!» — и побрёл вглубь лесной тишины, напоенной мелодиями и еле уловимым дыханием — деревьев, трав, мхов, камней и всевозможных иных существ, от деловых муравьёв до царственных оленей и игривых духов ручьёв.

Покой. Тишь. Можжевеловый дух. Вересовый дух. Кустики сего хвойного создания обрамляли сосны на каждом шагу, превращаясь вверх по склону в можжевеловое озеро, расплёснутое среди деревьев. Ганнибал подошёл к его краю и лёг спиной на жёлтую хвою, устремил взгляд в небо, обрамлённое сверху вересовыми веточками.

Единственное в своём роде существо.

Призванное исцелить Лес и сердца людей.

Лекарь прижал к груди флейту, как меч, лёжа в положении древних каменных надгробий. Его символически похоронили в пустом гробу шестьсот тридцать семь лет назад.

А теперь… он вернулся, с памятью, сокрытой Стеной мрака, и Тенью-Пожирателем, от которой не отвязаться.

Легендарный Га́лен Ирде, Вересовый князь — монстр-людоед, которому придётся быть убийцей, чтобы жить и выполнить свою миссию.

Ганнибал усмехнулся: «Хватит ныть!» Счастье быть человеком слишком огромно, чтобы… забирание чужих жизней могло его омрачить? Увы, да, омрачает… Ладно бы он забирал жизни не для пищи, а в битве, ради блага, ради спасения, очищения и так далее, но… он обожает людей! В прямом смысле! Здоровых, красивых, сильных, счастливых… обожает их есть…

И что, что жертв было всего две и ему люто повезло с ними! Месяц человеческой жизни — это съеденный за раз оборотень У́ррах и добрый старик Ро́ннин, чьё наследие… на исходе.

Милые мысли о том, что нужно озадачиться новой жертвой, чтобы, как Роннина, растянуть её на месяц, вдохновения не прибавили.

Ганнибал обещал договориться с собой-вендиго и найти равновесие, но на всё нужно время. И силы.

Бороться с Голодом сил не было. Месяц наблюдений — и приговор один. Голод является всегда внезапно, и чем больше энергии расходуется, тем выше вероятность Его прихода. А тратятся силы… на что угодно. В том числе на размышления. И нервы. Не тратить силы, пока ты жив, невозможно.

Конечно, можно забиться в угол и бояться каждого своего вздоха и не делать ничего, что может пробудить спящего в желудке демона, но ведь… он всё равно придёт! И возьмёт, что ему причитается. И потому выход один: идти вперёд. Осваивать искусство ведуна и пробуждать Лес.

Исполнение миссии, порученной Великим Древом, потребует многих сил. А Голод потребует жертв. Тех, кого Он выберет. Благородных, добрых, светлых. Всякая погань Ему на один зуб. Старик Роннин был очень хорош, раз его хватило на месяц…

А если придётся уподобиться своим диким сородичам и запасать добычу впрок?

Смирение, смирение с бытованием голодного духа!

Да как так можно, когда ты человек!

Выглядишь, как человек, любишь, дышишь, чувствуешь, а внутри эта тварь, тянущая сознание в свои тёмные чарующие поглощающие объятия… каждый день!

Хватит! Смирись!

Ты найдёшь жертву и сполна позволишь себе счастье голодного духа, чтобы затем познать счастье человека.

Иначе никак.

Иначе… жертвами станут те, кто тебе дорог.

Кстати о тех, кто тебе дорог…

Язвительная усмешка перетекла в тёплую благодарную улыбку.

Сегодня приедут из города Рокки и Кара.

Человек предвкусил общение.

Вендиго предвкусил созерцание.

Вероятной добычи.

* * *

Одиночество… А возможно ли оно?!

Ганнибал вскинул взор в небеса. Разве может человек оказаться совершенно один… посреди прекрасного, напоенного жизнью, мира?

Может, безусловно, может. Когда обстоятельства и другие люди отрезают человека… от живого пульса бытия. И он сам… отрезает себя.

Действиями, словами, мыслями.

Самокопанием.

«По большому счёту…» — по сочному синему небу бежала кудрявая дымка облаков, будто пастырь гнал ягнят, растянувшихся по полю цепочкой, — «человеку невозможно в полной мере оказаться одному. Даже… когда его душа пала во Тьму?»

Ведь что-то вело, направляло, поддерживало шесть веков, и это было не только Древо, что с первого же мгновения стало трудиться над тем, чтобы вернуть своего Князя. Что-то есть ещё… ещё более невыразимое, ещё более… глубокое?

Как Небо?

Князь приподнялся на локте, вглядываясь в высь. Как… всё вокруг? Он обвёл взглядом деревья. Что это?

Взглянул в себя.

Нечто… пронизывает всё сущее. Наполняет его. И даёт смысл. И раз это Нечто хочет, чтобы Ганнибал был и жил, значит, быть посему.

С ощущением этого Нечто всегда приходит лёгкость и покой. Это Нечто… есть голос сердца? Есть голос Того, кого нынешние люди называют Создателем? Нет, это дальше… Создателю умы верующих дают форму, а у этого Нечто… нет формы, вернее, она может быть любой… Во что веришь, то и получаешь. Нечто становится тем, о чём мы думаем и чего желаем. И точно также становится тем, чего боимся и что отвергаем.

Жизнь — это превращение энергий. И когда идёшь по стезе жизни, что согласна с течением Нечто, приходит лёгкость, доверие и покой. Нечто… смотрит, изучает, действует… через тебя…

Может ли быть Ганнибал в эти мгновения выражением воли Нечто? Да. Да… когда… так спокойно…

Нет лишних слов, лишних действий, только… ощущение Великого. Будто протянешь руку и почувствуешь его, потрогаешь, но… схватишь лишь пустоту.

Коснёшься пустоты. Наполненной энергией жизни. Из неё, из пустоты, может проявиться всё, что угодно…

Из этой пустоты приходят мелодии песен и слова стихов, всё лучшее и красивое, что есть в мире…

Сопричастность этому Нечто — опора, более неколебимая, чем земля. Опора, дающая силы…

Лекарь закрыл глаза, собирая в себя чувство, разлитое в мгновениях. Услышанное в шуме сосен, в переливах рассветных лучей, обливших золотом стволы и ветви, в дуновении сквозящего прохладой ветра.

Это видение… чего-то тайного, сокрытого, Невыразимого.

У него нет имени.

Ганнибал открыл глаза.

Краски стали ярче, звуки — чётче, пространство — наполненней, живее, ближе. Будто придвинулись кусты и деревья, камни и мхи стали ещё более родными и, о да, зазвучала музыка, которую так легко и радостно подхватит флейта Ки.

Звучание Леса. Музыка Жизни.

Ганнибал сел.

Он не может сетовать на своё существование, когда… так близко ощущается живое Великое Нечто, ощущается… внутри.

Как скоро уныние может смениться подъёмом духа, если прислушаться к миру вокруг. И как скоро упадок сил оборачивается воодушевлением. Стоит только послушать… и услышать.

Лекарь встал, сжав флейту, как оружие, хищно, с азартом подался вперёд, смотря в небо:

— Чего Ты хочешь от меня? Ты, Неназванное?

Бежали облака.

Ответ не требовался, он звучал внутри.

Огнём жизни. Когда горит это пламя, мир поможет и поддержит. И даже… приведёт добычу, какая потребуется.

Доверять. Себе. Миру. И даже тьме внутри и Голоду. Так достигается гармония. Гармония голодного духа, жаждущего быть человеком.

И эта гармония будет его правдой и опорой.

Иного выбора нет, когда ты не человек.

Но учишься быть им. И созвучен прекрасному, радостному, яростному миру.

В своём желании жить.

Жить счастливо.