Глава 2

Матвей побрился, помыл голову, а после долго расчёсывал перед зеркалом влажные волосы. Потом дважды перегладил рубашку, вычистил туфли и пальто.

Мама не спрашивала, куда он собирается.

– Ребята придут в пять, – лишь напомнила она, взбивая что-то венчиком на кухне.

– Я помню, – отозвался Матвей уже из прихожей.

Но вернуться вовремя не обещал.

Он вышел на прохладный октябрьский воздух и сразу ощутил разницу климата двух континентов. Поднял воротник пальто и засунул руки поглубже в карманы.

В Штатах его часто обманывали сны, в которых он гулял по Москве. И если добросердечные медсёстры неотложного отделения Филадельфийской больницы давали уставшему русскому доктору поспать подольше, он встречал Алику где-нибудь на Болотной набережной или в цветниках парка Горького.

У Матвея не хватило терпения ехать на метро. Он вышел к шоссе и сел в такси. Мысли перебойно сменялись в голове, запутанные часовыми поясами, волнением и разорванным сном. Радио непривычно трещало о чём-то на русском, сбивая Матвея окончательно. Что он скажет ей, когда увидит? Какими словами? Да и нужны ли им слова? Когда-то они могли подолгу обходиться без них.

Сердце забилось чаще, когда показался её дом в форме буквы «П», повёрнутый к дороге самой длинной своей стороной. Такси въехало сквозь арку во двор и остановилось. Матвей вышел, и в знакомом переулке на него накинулись цепкие воспоминания. Каждый раз, провожая Алику домой, он на прощание целовал её здесь, возле зелёной скамейки перед подъездом. Бессчётное множество вечерних поцелуев. Коротких и привычных, настоящую цену которых он узнал, стоило Алике исчезнуть.

Реальность подозрительно смахивала на очередную фантазию.

Матвей подошёл к железной двери подъезда. Здесь почти никогда не работал замок домофона. Повезёт ли в этот раз? Потянул дверь на себя. Поддалась.

Матвей улыбнулся. Бросился, не дыша, вверх по лестнице – на четвёртый этаж, и сразу, чтобы не дать себе передумать, – выжал до упора кнопку звонка.

Мелодичные звуки отозвались щекоткой где-то под рёбрами. Матвей отпустил кнопку и услышал собственный учащённый пульс. Казалось, сердце вынули из груди, и теперь оно бьётся так громко, что это разносится по всей лестничной клетке.

Матвей не сразу понял, что на его звонок никто не откликнулся.

Позвонил ещё раз. Потом ещё. Никто не выходил. Весь мир был глух и неподвижен.

Матвей отступил на шаг, огляделся. Ошибся дверью? Подъездом? Домом? Нет. Скорее, он забыл бы собственный адрес. Тогда что? Может, дело в том, что сегодня воскресенье? В этой квартире не сидят дома по выходным. Лучше зайти позже, ближе к вечеру.

Вдруг щёлкнул замок. Только не в этой двери, а в соседней. Матвей обернулся.

Из отворившейся двери, звеня жетоном на ошейнике, выскочил рыжеухий бигль, подбежал к нему и начал обнюхивать тёмно-синие брюки. Матвей не двигался, боясь наступить собаке на лапу.

Следом появилась женщина в куртке и с поводком в руках. Закрыла дверь квартиры, увидела Матвея, спросила:

– Ищете кого-то?

– Да. Ваших соседей. Случайно не знаете, где они?

Женщина посмотрела на Матвея недоверчиво, потом на собаку – вопросительно. Бигль дружелюбно махал хвостом.

– Они ещё не вернулись с дачи, – наконец сказала она. – Раньше восьми не ждите.

– С дачи? – удивился Матвей. – Садовские купили дачу?

– А, вы о Садовских?.. Перси, нельзя! – прикрикнула женщина на бигля, передними лапами упершегося в ноги Матвея. – Они давно здесь не живут.

Матвей удивился ещё больше.

– Как? Они переехали?

– Да. Года два назад продали квартиру и съехали.

Матвей машинально гладил собаку. Пёс подставлял голову под его ладонь и настойчиво бил лапой по ноге, если рука останавливалась.

– Не знаете – куда?

– Нет. – Женщина подошла и прицепила к ошейнику собаки поводок. – Они уезжали в такой спешке, что, наверное, и сами этого не знали.

– Почему? Что-то случилось?

Матвей по привычке стал искать в кармане пачку сигарет, хотя давно уже бросил курить. Пёс продолжал тереться у его ног, несмотря на попытки хозяйки его оттащить.

– Разное говорили. Такое, что и не верится. Знаю только, что Алике с братом было очень тяжело после смерти тёти.

Из лёгких Матвея, точно от удара в грудь, выбило весь воздух. Он застыл на месте, казалось, даже сердце остановилось.

– Что? – прошептал он. – Смерть их тёти? Лены? Лена… умерла?

– А вы не знали?

Матвей лишь замотал головой из стороны в сторону.

Женщина виновато пожала плечами.

– Простите.

Пёс метался по площадке между хозяйкой и Матвеем, бурчал и сердился, что она так расстроила его нового друга.

– Я не был здесь несколько лет, – сказал Матвей, кое-как собравшись.

Женщина понимающе кивнула.

Что-то влажное коснулось пальцев Матвея. Он опустил взгляд. Пёс облизывал его ладонь и слабо прикусывал за мизинец.

– Зовёт играть, – перевела хозяйка. – Странно. Обычно Перси не играет с незнакомыми. А вообще, он очень хорошо чувствует людей, – добавила она. – Алику с Пашкой любил. Они часто угощали его чем-нибудь.

Женщина неловко дёрнула уголками губ.

– Всего доброго.

– Да, – опомнился Матвей. – Спасибо вам.

Женщина сочувственно улыбнулась и потянула собаку за поводок. Гулять, Перси, идём гулять.

Пёс лизнул на прощание руку Матвея и поторопился за хозяйкой. Слышно было, как когти бигля царапают ступени лестницы и металлически стучит жетон на ошейнике. Звуки эти стремительно удалялись, уходили вниз, как вода утекает в сливное отверстие раковины.

Наконец дверь на первом этаже захлопнулась, и Матвей ощутил себя выброшенным в открытый космос, где даже крик превращается в тишину.

Глава 3

– А я вам говорю: нечего в этой стране делать! – настаивал Антон. – К медицине здесь относятся как к сфере обслуживания. Никакого уважения!

Он резко провёл рукой по коротким всклокоченным волосам. От алкоголя и спора, им же затеянного, его щёки пылали.

– Да, – согласилась Люба, вяло переведя взгляд с Антона на Матвея, а потом на свою тарелку. – К врачу на приём приходят, как на маникюр или стрижку.

Её до одурения ровный, монотонный голос и замедленные движения сводили с ума.

– И ведь все знают, как именно врач должен лечить! – почти кричал Антон. – А если ты их лечишь не так, как они хотят, – начинаются жалобы! А мне потом что делать, когда на меня этих жалоб целая стопка собирается? Без зарплаты сидеть? Я зачем их лечил?! – он вскинул руку, и виски из его стакана плеснуло на белую скатерть, чего он в горячке даже не заметил. – Зачем время на них тратил? Я ведь тоже человек. Тоже хочу жрать и на работу не в драных штанах ходить!

– Ой, Тох, не начинай, – поморщился Толик, и его очки сползли на кончик носа. Он поправил их знакомым со студенческих пор движением – пальцем за центр оправы – и продолжил: – Тебе ли про дырявые штаны петь? У тебя отец недавно в министерство перебрался.

– А при чём тут мой отец?! – так подскочил на месте Антон, что стул под ним сдвинулся и скрипнул. – Я что, по-твоему, не работаю? За счёт отца живу?!

– А как ты, простой лор, купил квартиру с видом на Москва-реку? А про то, на чём ты на работу ездишь, я лучше промолчу. У нашего завотделением машина скромнее.

– Ты, Толик, тоже не прибедняйся, – сказала Люба, разрезая мясо и ни на кого не глядя. – У тебя самого скоро новоселье.

– Ребята, перестаньте! – вмешалась мама Матвея, окинув всех взглядом. – Родители должны помогать своим детям. Это естественно. Не надо воспринимать их заботу как подачку или что-то постыдное. Если есть возможность, почему бы не помочь?

Матвей слушал рассеянно и ничего не говорил. Алкоголь расслабил его, успокоил, оттеснив ужас трагедии, о которой он узнал лишь несколько часов назад.

Когда это произошло? Что случилось с Леной? И почему?

Матвей жалел, что не узнал у соседки Садовских – уже бывшей соседки – никаких подробностей. Мысли его метались, но неизбежно возвращались к Лене и её смерти.

А ещё Матвей упустил последнюю нить, которая могла привести его к Алике. Чёрт знает, где теперь её искать!

Пять лет назад телефон Алики оказался навсегда заблокирован, а страницы социальных сетей удалены. Близких подруг и друзей у неё не было. Во всяком случае, сколько Матвей ни перебирал в памяти, не вспомнил ни одного человека, к которому можно пойти и хоть что-нибудь узнать о ней.

Попробовать расспросить в художественной галерее, где работала Лена? Алика часто там бывала. Даже подрабатывала, пока училась в институте.

Там же в постоянной экспозиции представлены картины её матери. Наверняка она, как и раньше, приходит на них посмотреть время от времени. Может, в галерее про Алику что-нибудь слышали?

Точно! Надо сходить туда завтра прямо к открытию и поговорить с сотрудниками.

– Ладно, мальчики, – вздохнула Люба. – В конце концов, мы собрались не для того, чтобы ваши квартиры обсуждать.

Матвей услышал это и поднял голову. Ребята смотрели на него.

Они пришли втроём. Люба, Толик и Антон – дети знакомых врачей, друзей отца Матвея. Наверное, это единственная причина, по которой они худо-бедно общались между собой.

– Да! – подхватил Антон, поднимая стакан. – Сегодня мы чествуем нашего иностранца. Какой ты всё-таки молодец, что свалил!

– Я тоже считаю, правильно сделал, – добавил Толик. – И я бы уехал, если бы позвали.

– Да любой бы уехал, чего говорить!

Антон махом выпил всё, что оставалось в стакане.

Матвей давно понял, что его приятели зря пошли в медицинский. У них не было ни желания, ни способностей к профессии врача. Родители – завы, главы, чины из министерства и труженики частной медицины, – заталкивая детей в мединститут, распаковывали перед ними карьеру, которую тем оставалось только накинуть на себя, как новенький белый халат.

– Если все разъедутся, кто будет лечить людей здесь? – спросил Матвей.

– Пусть сами себя лечат! – ответил Антон, морщась от виски. – В интернете же написано как. И чему мы столько лет учились!

Ну да, ну да.

Антона однажды чуть не отчислили из университета. На экзамене по анатомии он, вытянув билет про череп, перепутал лобную кость с лобковой. Профессор был вне себя и, краснея от наступающего приступа гипертонии, кричал, что человек, который не может отличить голову от того места, каким соображает, не должен лечить людей.

– Напрасно вы думаете, что люди на Западе не освоили интернет, – возразил Матвей.

– Тогда пусть идут к шаманам! – не унимался Антон. – Здесь в них уж точно верят больше, чем в нас.

– А ещё все считают, что если у врача хорошая машина или дорогие часы, то он обязательно нажил это на здоровье пациента, – сказала Люба. – У нас верят только бедным врачам, голодным и несчастным. А такие, как эти двое, – она небрежно кивнула на Антона и Толика, – повод для вечных сплетен что среди коллег, что среди больных.

Матвей практически не общался с одногруппниками с тех пор, как закончил университет. Пару раз они созвонились с Антоном. Изредка загоралась и тут же гасла переписка с Толиком. С Любой же он и в студенчестве обмолвился лишь сотней слов – вряд ли больше, – из которых половина «привет» и «пока». Он был не против повидаться с университетскими знакомыми, но не расстроился бы, если бы они не пришли.

– А что Оксана задерживается? – как бы между делом спросила мама.

Матвей тут же забыл, о чём шёл разговор минуту назад.

– Ты пригласила Оксану?

Мама невозмутимо пожала плечами.

– Я пригласила всю вашу компанию.

Она не смотрела на сына и упорно делала вид, что не замечает его пристальный взгляд.

Матвей опрокинул в рот остатки виски, поставил стакан на стол и откинулся на спинку стула. Он хотел встать и уйти, но понимая, насколько это глупо, остался сидеть.

– Странно, что Оксана опаздывает, – заметил Толик. – Раз Матвей приехал, она должна была всё бросить и лететь сюда, как «Чёрный дрозд»!

– Да скоро придёт, – отозвалась Люба. – С работы не отпустили, а приём у неё до шести.

– Точно! – крикнул Антон, хлопнул в ладоши, а потом выкинул указательные пальцы в сторону Матвея, как пистолеты. – Ты ж встречался с Оксанкой!

– С ней полпотока встречалось, – буркнул Матвей, наливая себе ещё.

– Но влюблена-то она была в тебя, – сказала Люба.

Матвей поморщился.

– Оксана не была в меня влюблена. Ни она в меня, ни я в неё.

Он быстро глянул на маму, прикидывая, что она знала об их с Оксаной отношениях (что-то ведь наверняка знала!). Она сидела, посматривая на ребят будто невзначай, но Матвей видел – её любопытство обострено до предела.

– Тогда что ж она липла к тебе, как шерсть к халату? – засмеялся Антон. – А когда ты её бортанул, у неё вообще крышу снесло! Что она только ни делала, чтобы тебе подгадить.

– Я помню, как она начинала кашлять, когда ты пытался сбежать с пар Ткачёва, – сказал Толик. – Он у нас вёл отоларингологию и требовал обязательного присутствия на всех лекциях. Или не видать зачёта, – пояснил он Веронике Николаевне. – Матвей придёт, отметится, а через полчаса вещи соберёт и тихонечко к выходу. Оксана заметит и давай задыхаться. Ткачёв оборачивался, видел Матвея, а его-то, двухметрового, отовсюду видно, и начинал при всех его отчитывать. В итоге: «Продолжаем лекцию. Садитесь, Филь. После пары я хочу увидеть ваш подробный конспект».

– Ничего себе! – смеялась мама и, посмотрев на Матвея, добавила: – Жаль, отец о твоих побегах ничего не знал.

– Тетради его рвала, – вспоминала Люба. – Воровала листы с контрольными, помнишь, Матвей? Тебе потом «неуды» ставили, заставляли пересдавать.

– Это ещё что! – сказал Антон. – А какие она сплетни распускала! И ладно бы только о нём, так она и меня в свои россказни втянула! Наболтала первокурсницам на дне студента, что мы с ним эти… ну… активный и пассивный. Хотя чего ещё ожидать от её перепелиных мозгов! Насмотрелась тупых комедий. А я потом два месяца ни к одной подкатить не мог, все на меня как на идиота смотрели.

Матвей заставил себя улыбнуться этому, как глупой шутке. Чем, на самом деле, Оксана портила ему жизнь, ребята и мама даже не догадывались.

– Обидел ты её страшно, – сказала Люба. – Оксана считала, что любого сможет у своей ноги удержать, а ты взял и вырвался.

Матвей не спеша осушил свой стакан, даже проглотил недотаявшую льдинку; в горле было сухо, словно он вдохнул песка.

– Как пить дать, она тебе это припомнит, – предрёк Антон.

– Зачем ей? – отозвался Матвей. – Я слышал, она вышла замуж, у неё всё хорошо.

– Так она уже разводится, – сказала мама.

Матвей усмехнулся:

– Что-то быстро. А впрочем…

Он слишком хорошо знал Оксану, чтобы удивиться.

– Уж не тебя ли она ждала, а, Матвей? – подмигнул ему Антон и жестом попросил передать виски.

– Вряд ли, ведь на развод подала не Оксана, а её муж, – сказала Люба. – Он был уверен, что она ему изменила.

– Там такая история, что не поймёшь, кто прав, кто виноват, – сказала Вероника Николаевна и доверительным тоном продолжила: – Мне её мама рассказала, что муж даже замахнулся на Оксану, когда приревновал к какому-то знакомому или пациенту. А с виду такой приличный молодой человек. Скромный, молчаливый. Мы познакомились с ним на юбилее Оксаниного папы. Кто же знал, что он окажется таким Отелло!

Антон хлебнул из стакана и оскалился в пьяной улыбке.

– Удушить её хотел, что ли?

– Ты Оксану-то помнишь? – подал голос Толик. – Она сама кого хочешь задушит.

Антон рассмеялся громче прежнего и прихлопнул ладонями по столу, отчего посуда испуганно зазвенела. Люба тоже засмеялась – как-то грубо и заторможенно, словно шутка до неё не дошла или не показалась смешной. Она широко раскрыла рот, и Матвей заметил, что со студенческих пор Люба так и не выпрямила зубы.

Сам Матвей ухмыльнулся, но ничего не сказал. Оксану не исправить замужеством. Другой бы убил за измену. Считай, легко отделалась.

– Как не стыдно! – сказала Вероника Николаевна. – Вы же друзья и должны её поддержать.

– Матвей с ней больше всех дружил, – отозвался Антон, обхватив рукой спинку соседнего стула. – Вот он пусть и поддерживает!

И поддразнил Матвея взглядом: Ну ты меня понял.

Обычно Матвей недолго слушал шутки Антона и ловко прерывал потоки его воспалённого красноречия. Но сейчас ему было всё равно, что несёт этот кретин. Матвей выпил и налил себе ещё.

– Вкусное вино, – сказала Люба, щурясь на бутылочную этикетку. – Испанское, я смотрю.

– Да, – ответила Вероника Николаевна. – Это из Сашиных запасов. Пациенты часто дарят ему алкоголь, а ведь он совсем не пьёт. Куда ему, и так полусонный! Пробовал отказываться, не брать – несут всё равно. Матвей! Что ты сидишь? Налей Любаше вина. У неё бокал пустой.

Матвей коснулся прохладной бутылки, искренне желая, чтобы всё это скорее закончилось и его оставили в покое. Взял бокал, наклонил. Вино медленно заструилось по изогнутому стеклу. Оно напоминало тёмную и густую венозную кровь. Матвею на миг показалось, что в воздухе даже запахло ею.

Лена умерла.

Эта мысль появилась внезапно, и стол, приятели, шутки, смех – всё вдруг исчезло перед страшным осознанием – Лена умерла.

В голове Матвея она была жива. Была полна сил. Её бессчётные цепочки и браслеты звенели, стоило ей пошевелиться. Её голос, похожий на колыбельную, вливался в уши, когда она читала, чуть картавя, стихи Есенина, Ахматовой, Блока – на русском, а потом по-французски, с идеальным выговором – Бунина и Пастернака, Гюго и Рембо. Её морщинки казались нарисованными вокруг глаз, во всём видящих надежду.

А теперь нет больше ни этих глаз, ни голоса, ни серебряного перезвона, вторившего движениям её тела. Нет ни Алики, ни Пашки, которые могли бы разделить с ним боль, как делили всё до его поездки в Штаты.

И почему они не сообщили ему?

Что бы ни случилось, какие бы обиды между ними ни встали, об этом они должны были сказать!

Из прихожей послышался щебет дверного звонка. Матвей опомнился, заморгал, чтобы избавиться от влажного тумана в глазах.

Все посмотрели на него. Сначала Матвею показалось, что они прочитали его мысли, но вскоре сообразил – им просто интересно, как он встретит Оксану.

Руку всё ещё отяжелял бокал с вином. Он протянул его Любе.

– Открой дверь, – попросила мама подозрительно миролюбиво. – А я пока проверю пирог.

Матвей молча поднялся. Оксана ли пришла или кто-нибудь другой – ему было безразлично. Он не торопился. Голова упоительно кружилась, ноги мягко ступали по новому, жутко дорогому полу.

А вдруг это Алика? На секунду Матвей представил, что она вправду стоит за дверью. Может, как-то узнала, что он вернулся, и сама пришла? Одной её улыбки хватило бы, чтобы пережить этот вечер.

Звонок повторился.

Матвей почти поверил, что сейчас увидит любимые рыжие волосы и эту самую улыбку – сдержанную, но с особым, страстным послевкусием, – и не глядя на экран видеоглазка, распахнул дверь.

Первое, на что упал его взгляд, – огромная, поражающая точностью окружностей грудь. Её бы узнал каждый парень в мединституте. Шесть лет она оставалась особой гордостью вуза, приманкой для глупых ботаников, отождествляющих с ней учёбу в медицинском. Следом появились широкие плечи, белокурые пряди на фоне тёмной ткани пальто и чересчур густые ресницы на веках маленьких зорких глаз.

– Привет, Матвейка! – кинула Оксана и переступила порог.

Матвея раздражало, когда его имя сокращали или как-нибудь ласково уменьшали. Больше не надеясь, что этот вечер что-то спасёт, он улыбнулся, скорее, своей наивности.

– Здоро́во, Ксюнь.

Оксана сняла пальто. Матвей повесил его в шкаф, а когда обернулся, она стояла прямо перед ним и улыбалась, странно растянув губы. Глаза её, словно пальпирующие руки врача, тщательно исследовали Матвея.

– А ты похорошел, – наконец заключила Оксана. – Что ж, даже не обнимемся?

Она раскинула руки, и Матвей, чуть наклонившись, дал окутать себя тактильными воспоминаниями о студенческом романе, напрочь лишённом нежных чувств.

От Оксаны пахло сладковатыми духами. На искушённый вкус Матвея – приторно. Вся она со своей фигурой, запахом, голосом создавала ощущение донельзя заполненного пространства, отчего Матвею не хватало кислорода, а сознание стягивало реальность до размеров, вызывающих приступы клаустрофобии.

– Всё такой же худой, – сказала Оксана. – Но надо же, какой крепкий!

Похлопав его пониже лопаток, она ещё на пару секунд задержалась рядом, потом отступила на шаг.

– Небось, ходишь в зал и ничего не ешь. А что угрюмый такой? Неужели не рад меня видеть?

– Что ты, – Матвей наскоро изобразил на лице улыбку. – Конечно рад.

– Вот! С улыбкой совсем другое дело.

Оксана окинула его взглядом с чуть приподнятой бровью, хмыкнула и уверенно направилась по коридору в столовую.

Матвей шёл сзади, вдыхая тошнотворный шлейф духов и глядя сверху вниз на её затылок с примятыми от шапки, темнеющими у корней волосами.

Мама Матвея, улыбаясь, подошла к гостье.

– Оксана! Тысячу лет тебя не видела!

– Вероника Николаевна! – произнесла Оксана, нараспев вытягивая слова. – Выглядите просто великолепно!

Они обнялись, прижавшись щекой к щеке. Матвей, на которого уже никто не обращал внимания, вернулся на своё место и хлебнул виски.

– Проходи, дорогая, садись, где тебе удобнее, – руководила мама, подводя Оксану к столу. – Через десять минут пирог будет готов, но я положу тебе горячее. Что будешь пить? Мальчики себе открыли виски, а мы с Любашей – вино.

– Вино, – сказала Оксана, помахав всем собравшимся. – Только немного. Мне завтра на работу.

– Завтра всем на работу, кроме него, – Антон кивнул на Матвея и сделал большой глоток из своего стакана. – Халявщик.

– Ему можно, – ответила Вероника Николаевна, не глядя на Антона. – Он пять лет не был в отпуске. Матвей! Налей Оксане вина.

– Я только ручки помою, – сказала Оксана и быстро вышла в коридор.

Она хорошо знала расположение комнат и не спрашивала, которая из дверей ведёт в ванную.

Мама взглядом что-то показала Матвею. Он кивнул, не вникая, чего от него хотят, а когда она ушла на кухню, вздохнул и потянулся за бутылкой вина и пустым бокалом.

Оксана вернулась через полминуты. Стол огромный, овальный и длинный, но уселась она прямо напротив Матвея и, чуть наклонив голову, не сводила с него изучающего взгляда.

– Как Матвей изменился, скажите, ребят? – промолвила она. – Такой стал серьёзный, важный. А взгляд-то какой! Настоящий нейрохирург.

– Настоящий разгильдяй! – вставил Антон и засмеялся, но все пропустили это мимо ушей.

Мама принесла Оксане тарелку с запечённым мясом и картошкой. Матвей подал бокал.

Принимая вино из его рук, Оксана помедлила и заставила Матвея открыто на себя посмотреть. Ему стало душно, как бывает от слишком тесного воротничка, хотя сейчас верхние пуговицы его рубашки были расстёгнуты.

– Спасибо, – промолвила Оксана и произнесла громче: – За встречу!

Матвей мельком улыбнулся, поднял свой стакан, но лишь пригубил – эта порция виски будет последней на сегодня.

– Как у тебя дела, Оксаночка? – спросила мама.

Оксана красноречиво вздохнула.

– Да какие там дела! Всё работаю. Сейчас, кроме горбольницы, устроилась в частную офтальмологическую клинику. По выходным там принимаю. Теперь-то я женщина свободная, времени полно.

Она бросила на Матвея взгляд едкий, как её духи.

– Ты недолго будешь свободной женщиной, – уверяла мама Матвея. – Вот увидишь!

– Надеюсь!

– А родители как?

– Родители хорошо, – Оксана улыбнулась Веронике Николаевне так, как раньше улыбалась преподавателям, но никогда – например, Любе или Антону. – Ждут вас в гости. Давно вы с Александром Евгеньевичем к ним не приходили.

– Саше всё некогда, – махнула рукой мама. – Целыми днями в больнице. Можно подумать, кроме него там нет врачей! Матвей, подай мне салат.

– Приходите, родители будут рады, – снова улыбнулась Оксана. – Но у нас-то что может быть интересного? Всё одно и то же. А вот человек вернулся из-за границы! – Она посмотрела на Матвея, подняв ладони так, словно протягивала к столу невидимое блюдо. – Расскажи нам про жизнь за океаном, про то, какие люди там живут.

Матвей не хотел ничего рассказывать. Только не им.

– Жизнь как жизнь, – ответил он. – Люди как люди. Сложены из тех же органов. Болеют теми же болезнями.

– Ты нам про болезни, что ли, собрался рассказывать? – возмутился Антон. – Нашёл, чем удивить! Скажи лучше, а правда, что все американцы тупые?

– А все русские умные? – спросил Матвей, вместо ответа. – Я не верю, что ум – национальная черта.

Антон ничего не сказал, лишь недовольно скривил губы.

– Чем-то же мы отличаемся? – спросила Оксана. – В плане мышления.

Матвей пожал плечами.

– Я бы сказал, что американцы не привыкли думать наперёд. Обычный гражданин не видит в этом необходимости. Они живут более расслабленно, что ли.

– Я же говорю – тупые, – отозвался Антон.

– Да не тупые они, – объяснял Матвей. – Просто иначе смотрят на жизнь. Чувствуют себя свободнее. Американцу, например, проще сменить работу или переехать, поэтому они живут с ощущением, что весь мир перед ними открыт. Русский сильнее привязан к месту. И более замкнут. Хотя оно, конечно, понятно. У русского совсем другие условия.

– Вечно ты всех защищаешь! – с досадой отозвалась Оксана.

– А ещё он рассказывает как-то со стороны, – вставила Люба. – Как будто сам не принадлежит ни к русским, ни к американцам.

– Я тоже заметил! – крикнул Антон. – Да он зазнался! Небось давно себя американцем считает, а нам тут впаривает!

Он уже не мог говорить спокойно. Но Матвей относился к его шуму, как отнёсся бы к слишком громкому голосу медсестры в приёмном отделении.

– Нет, не считаю, – ответил он и вдруг усмехнулся сам себе. – Я уже не помню, кто я. За всё это время кого мне только не доводилось лечить: и мексиканцев, и греков, и китайцев. Кого в Штатах только нет, а белых американцев, кстати говоря, не так много.

– И кто из них щедрее? – спросила Оксана.

– В каком смысле?

– Ну кто больше благодарит за помощь? Китайцы, греки или негры?

– Меня не интересуют деньги пациентов, – ответил Матвей, пытаясь подавить раздражение. – Да и национальность не интересует. Я привык помогать всем.

– Не рассказывай сказок! – шумел Антон. – Знаем мы, кому врачи в Америке помогают. У кого страховка есть! Остальные идут лесом.

– А что? Может, оно и лучше, – рассуждал Толик. – А то у нас по больницам шастают все кому не лень.

Матвей молчал. Он мог бы сказать, что лечил тех, кто не в состоянии себе купить даже бинты с аспирином. Но зачем? Его приятелям такие поступки покажутся обычной глупостью.

– Вот-вот! Там и за здоровьем следят, потому что лечиться – дорого! – произнёс Антон как тост и выпил виски залпом.

– У нас в частных клиниках, знаете ли, тоже не дёшево, – заметила Люба.

– И правильно! – рявкнул Антон, ещё корчась от алкоголя. – Хотят качественного обслуживания, пусть выкладывают шекели!

– А ведь сам Гиппократ говорил, что нельзя лечить бесплатно, – вспомнил Толик, поправляя очки. – Потому что тогда пациент перестанет ценить своё здоровье, а врач – свой труд.

– Что бы ни говорил Гиппократ, – сказал Матвей. – Лично я давал слово лечить всех, кому нужна помощь.

– Какое благородство! – съязвила Оксана.

Упершись руками в стол, она глядела на Матвея так, будто они были одни.

– Благородство здесь ни при чём, – сухо ответил он. – Это мои прямые обязанности. Я врач.

– А мы что, не врачи, что ли?! – взревел Антон и ударил по столу кулаком. – Или, по-твоему, врачи только хирурги, а остальные так, вешалки для белых халатов?

Антон никогда не умел пить. Он быстро захмелел и стал смотреть на Матвея с хищной злостью. В другой раз Матвея бы это зацепило. Он бы выволок приятеля на свежий воздух и мигом протрезвил, уронив лицом в мокрые осенние листья. Но сейчас скандал был никому не нужен.

Матвей долго на него смотрел, а потом обратился к Толику:

– Подай мне виски.

Толик боязливо захлопал глазами под очками. Потом, стараясь не пересекаться взглядом с Антоном, взял бутылку, которая была от того в опасной близости, и передал Матвею.

Оксана, видя, к чему идёт, поспешила заговорить о другом.

– А какие в Америке женщины? – спросила она громко. – Правда, что они все жутко некрасивые?

Матвей поглубже вдохнул и повернулся к ней, случайно угодив взглядом в сочную грудь, полукружьями виднеющуюся в глубоком вырезе кофточки. Он тут же поднял глаза на лицо Оксаны, но было поздно. По её шельмоватой улыбке понял, что именно этого она и добивалась, когда выбирала наряд.

– Все они разные, – сказал Матвей, припоминая, какой был вопрос. – Белые, темнокожие, азиатки. Некоторые очень красивые, некоторые – не очень. Как и везде.

– Но здесь-то миленьких явно больше?

Матвей пожал плечами.

– Да, если ты так хочешь.

– А на самом деле?

– А на самом деле, я не знаю. Я был слишком занят и не успевал сравнивать.

– Скажи ещё, что ты совсем на девушек не смотрел! – усмехнулась Оксана.

Мама с любопытством взглянула на него, пригубив вино из своего бокала.

– Почему же, смотрел, – ответил Матвей. – На некоторых даже засматривался. Но меня больше интересовали тела без одежды.

Парни одобрительно загудели.

– А иногда и без кожи, – добавил Матвей.

Антон загоготал на весь дом, так, что куцый смех Толика почти совсем затмился. Люба фыркнула, мама поморщилась, а Оксана сузила и без того узкие глаза.

– Шут.

– Да ладно тебе, Ксюнь, – сказал Толик. – Я хоть и не был в Америке, а уверен, что наши женщины самые красивые. Что ты его слушаешь вообще? На него уже давно нельзя положиться в этом деле.

– Точно-точно! – подхватил Антон. – Он как со своей Аликой связался, так напрочь забыл, что в мире существуют другие бабы. Если бы я не знал его с детства, подумал бы о нём самое скверное.

Имя, произнесённое вслух пьяными устами, заставило Матвея вздрогнуть.

– Кстати, молодец, что бросил её! – продолжал Антон. – С ней ты совсем в подкаблучника превратился.

Матвей посмотрел на Антона так, что тот на миг удивлённо, если не испуганно, поднял бровь.

В последний раз они дрались на втором курсе. Матвей помнил это очень чётко. Сцепились из-за какой-то ерунды. Их быстро растащили, пока никто не успел настучать в деканат, но кровавые сопли, падающие из разбитого носа Антона на белоснежный халат, закрепили за Матвеем негласную победу.

– Я её не бросал, – выговорил он, а потом махом плеснул всё, что было в его стакане, в рот и проглотил, не почувствовав вкуса.

– Без разницы – ты её или она тебя, – морщил нос Антон. – Разошлись и хорошо. Она плохо на тебя влияла. Никуда одного не пускала, вечно таскалась хвостом. И всё водила тебя по своим музеям, театрам. Любительница искусства, интеллигентка! Всё прикидывалась, что не от мира сего.

Он повертел ладонью возле головы.

Матвей молча сжал кулаки.

Почему бы ему не вышвырнуть из квартиры этого болвана? Не съездить разок по его перцово-красной морде? Разнимать их будет некому. Женщины не полезут, а Толик всегда так боялся и Матвея, и Антона, что мог только причитать, когда они набрасывались друг на друга.

– Да она точно была не в себе! – подтвердила Люба. – И язва та ещё.

– Вот именно! Смотрела на нас, как на дебилов. Высокомерная…

– Антон! – вскрикнула мама.

Её голос, насквозь пронзённый тревогой, отрезвил Матвея, как неожиданная острая боль. Он выдохнул, расслабленно откинулся на стул, хотя секундой назад готов был вскочить с места и устроить драку, и, повернув голову, увидел маму. Она сидела, чуть подавшись вперёд, нервно выпрямив спину и так надавливая ладонью на край стола, будто могла этим заткнуть Антону рот.

Матвей повторил себе, что скандал никому не нужен. Пара синяков или даже рассечённая скула Антона не стоит того, чтобы до побеления напугать мать. Он велел себе дышать ровнее, разжал кулаки и уселся поудобнее (стулья из прошлого комплекта, однозначно, были лучше, эти же – сплошное мучение для его длинных ног). На Антона он больше не взглянул.

Оксана глубоко вдохнула, поглядела в свою тарелку, сердито поводив сжатыми губами, но ничего не тронула вилкой.

– Какой бы ни была эта рыжая лисица, – выговорила она, – но устроилась так, что только позавидуешь. А муж-то у неё! Не знаю, под какой счастливой звездой надо родиться, чтобы так в жизни везло.

Повисла тишина, способная разорвать барабанные перепонки. Слова попали в голову Матвея и кружились там, упорно не давая ему вникнуть в смысл фразы. Одно только слово запечатлелось чётко и прочно, готовое воплотиться в живое существо.

– Муж? – произнёс Матвей, и пол затрещал у него под ногами.

– Да, – ответила Оксана, подняла на него глаза, и её реснички часто-часто задёргались. – Погоди, а ты что, не знал, что она вышла замуж?

– Нет, – ответил Матвей, не слыша своего голоса.

Глаза Оксаны распахнулась шире.

– Да ладно! – протянула она.

И по тому, каким восторгом для неё это обернулось, Матвей понял – Оксана удивляется искренне. А впрочем, если бы она знала, какое оружие есть в её арсенале, то нашла бы более эффектный способ им воспользоваться.

Оглушённый, как от выстрела, Матвей повертел головой и заметил, что мама как-то неестественно долго и неподвижно смотрит вглубь кухни. В нём сначала тенью проскользнула, а потом возросла и затвердела страшная догадка: мама обо всём знала! Знала и молчала!

Матвей отвёл взгляд, стараясь не делать резких движений. Ему неистово захотелось опрокинуть этот чёртов стол, на котором они с Аликой столько раз занимались любовью, перебить посуду, всех выставить за порог. И никогда, никогда больше не разговаривать с матерью!

Но вместо этого он лишь сел поровнее, кашлянул, прочищая горло, и сказал:

– Что ж, рад за неё.

И разом отсёк все мысли об этом.

Профессия дала ему нечто большее, чем чисто медицинские знания. Она дала ему топор, который срубает все эмоции, как мачете тропические заросли, ведь врач не имеет права что-либо чувствовать, когда борется за жизнь пациента.

В больнице Матвей так часто видел чужие страдания, что привык не обращать внимания на свои собственные. Заталкивать поглубже в себя боль, страх и растерянность стало для него привычкой сродни профессиональной обязанности. Невозможно спасти человеку жизнь, если ты плачешь над его раскроенным черепом. Нужно действовать. Всё, что способно заставить руку со скальпелем вздрогнуть, нужно забить в самый тёмный уголок сознания и заставить сидеть там тихо, пока не снимешь перчатки и, наедине с собой, не позволишь себе это пережить.

О такой стороне работы врача отец ему не рассказывал.

Сначала Матвею она давалась плохо. Он паниковал и каменел, когда перед ним в крови и поломанных костях разворачивались самые страшные человеческие трагедии. Но теперь он безупречно освоил медицинское хладнокровие.

И тем не менее что-то заныло внутри. Не боль, а лишь неясный призрак боли. Ноющая пустота там, где должна быть боль.

Все свои силы, весь разум, расслабленный алкоголем, Матвей направил на то, чтобы осторожно вертеть в руках круглый стакан с остатками виски и двумя истончившимися кубиками льда. Закруглённым ребром он ходил под его рукой вправо-влево в то время, как в голове Матвея ещё жужжало слово, перечеркнувшее все планы на счастье. Но теперь слово это для него уже не было опасно. Он повторил его про себя столько раз, что оно разбилось на набор ничего не означающих звуков, и перестал обращать на него внимание.

Глава 4

Вечер закончился быстро. После чая с маминым пирогом, к которому Матвей даже не притронулся, ребята стали собираться по домам.

Антона погрузили в такси. Толик поехал с ним, чтобы не дать новым приключениям дополнить его и без того богатую биографию. За Любой заехал молодой человек (кто бы мог подумать, что у неё есть молодой человек!). Оксана уезжать не торопилась. Матвей разгадал её намерение, и предложил проводить.

Мама долго не отпускала Оксану в прихожей, пытаясь в последние минуты рассказать всё, что не успела за столом. Матвей понял, что рано надел пальто. Как и Оксана, у которой над верхней губой выступили капельки пота. Она слушала Веронику Николаевну, широко раскрыв глаза и мелко кивая, словно при лёгком треморе.

На улице стемнело и похолодало. Ветер выдувал из волос остатки домашнего тепла, скользил по шее, холодил рубашку так, что она казалась мокрой, но после выпитого виски Матвея это мало беспокоило.

Оксана надела шапку и обмотала вокруг шеи тёплый платок.

– Не боишься отит подхватить, красавчик? – спросила она. – Весь нараспашку.

Матвей усмехнулся.

– Нет, если только моим лечащим врачом не будет Антон.

Оксана засмеялась и посмотрела на него так, что стало понятно – курс у неё намечен, и с этого курса её не сбить.

– Тебе к метро? – спросил Матвей.

– Тут всего пара станций, – ответила она. – Можно пройтись пешком.

Матвей пожал плечами.

– Идём.

Оксана шагнула к нему поближе, взяла его под руку и крепко прижалась. Матвей не сопротивлялся.

– Эх, Матвейка! – выдохнула она, отчего её плечи и грудь заметно опустились. – Какой же ты счастливый!

– Считаешь?

– Конечно, ты же живёшь в Америке! – Её пальцы стиснули его предплечье. – Да ты даже не понимаешь, как тебе повезло!

Матвей ничего не ответил. Если бы Оксана прошла хоть через четверть того, через что прошёл он, она бы даже не заикнулась о везении.

– Ни за что не поверю, что тут лучше, чем в Штатах! – сказала она. – Даже в то, что тут так же, не поверю. Это ты специально говоришь, чтобы мы не завидовали. Чтоб не сглазили!

Матвей усмехнулся.

– Глупости всё это.

Недавно прошёл дождь. Лужи ещё блестели на асфальте, подобно разложенным на дороге стёклам. Деревянные скамейки стояли сырыми, и казалось, если присесть на них, вода начнёт сочиться из дощечек, как из сжатой губки.

– Где ты живёшь сейчас? – спросил Матвей. – Ты же раньше жила…

Он пытался вспомнить, но не мог.

– С родителями на Фрунзенской, – подсказала она. – Это пока училась. Потом вышла замуж и переехала к мужу в Сокольники. А теперь вот развожусь и снимаю квартиру в этом районе.

Она вздохнула и плотно сжала губы. Матвей понимал, что от него ждут каких-то слов утешения, но сказал лишь:

– Ладно тебе, может, ещё наладится.

– Нет, не наладится, – ответила Оксана. – Да я и не хочу, чтобы налаживалось. Пусть катится.

Она выглядела беспечной, а может, такой и была. Оксана не из тех, кто вскрывает себе вены, когда их бросают, а Матвей не из тех, кто любит копаться в чужих проблемах.

– Тебе виднее, – сказал он. – Найдёшь другого.

Оксана глубоко вздохнула и подняла лицо к небу, с которого городские огни согнали все звёзды.

– Чем другой окажется лучше этого? – сказала она. – Да и знаешь, если у вас с Аликой всё оказалось ложью, как тут вообще можно поверить в счастливый конец?

Матвей молчал. Он не был откровенен с Оксаной, когда они лежали в одной постели. С чего бы сейчас ему раскрывать перед ней душу?

– А ведь это было так похоже на то, о чём песни поют, фильмы снимают, – добавила она. – Я даже думала, что ты на ней женишься.

Матвея передёрнуло, как от пощёчины.

Он не смотрел на Оксану, но чувствовал, что она улыбается. Торжествует.

Она его не простила и не простит, пока как следует не изваляет в грязи то, что когда-то было для него всем.

– Ты так изменился, когда стал с ней встречаться, – продолжала Оксана, выговаривая слова негромко, но жёстко, словно втаптывая их каблуками в асфальт. – Мне ты не стеснялся изменять, а тут даже смотреть на других девушек перестал. Сделался вдруг добрым, внимательным. За ум взялся, учиться начал. Конечно! Ей ведь дурачок не нужен был.

– С тобой мы не встречались, – сказал Матвей. – Развлекались, пока не находили кого-нибудь получше. Так что слово «измена» сюда не подходит.

Оксана снова шумно вдохнула, готовясь нанести следующий удар.

– Одно время мне страшно хотелось с ней подружиться, – сказала она. – Но ты не давал нам даже поговорить. Никого близко к свой драгоценной Алике не подпускал, когда приводил её на наши пирушки. А потом и вовсе перестал приходить. Как ты её оберегал ото всех, – Оксана усмехнулась. – Не сильно тебе это помогло. Уехать не успел, она – фьють! – исчезла.

Матвей остановился. Остановилась и Оксана.

– Маменька моя наплела?

– Рассказала, – поправила она. – Наши мамы дружат, забыл? В бассейн вместе ходят, на йогу. Иногда я составляю им компанию.

– Что она ещё рассказала?

Оксана слегка качнулась на каблуках и не спеша пошла дальше.

– Много всего. Например, что ты всё время работаешь и почти не отдыхаешь. Что девушку себе не нашёл. Что совсем не думаешь заводить семью и ничем не интересуешься, кроме своих пациентов.

Матвей сплюнул на высвеченный красноватыми пятнами фонарей тротуар. Нашла мама, с кем его обсуждать!

Оксана вновь остановилась и повернулась к нему. Взгляд холодный, змеиный.

– А скажи мне, сероглазый, по старой дружбе, уж не за своей ли Аликой ты вернулся?

Мимо них, хлюпнув шинами по мокрому асфальту, проехала машина. Матвею показалось, что она пронеслась прямо по его телу.

– Я приехал в отпуск.

Оксана ядовито улыбнулась.

– Врёшь ведь! Я же видела, как ты в лице поменялся, когда узнал, что Алика замуж вышла. Да если бы тебя расстреливали, ты бы так не побелел. До сих пор вон вздрагиваешь, когда я об этом говорю.

– Холодно, вот и вздрагиваю.

– Ну-ну.

Оксана зашагала дальше.

– Кстати, откуда ты узнала про неё? – спросил Матвей.

– Случайно получилось. Столкнулись в больнице, где работаю. Я и узнала её не сразу. Что-то знакомое мелькнуло в глазах – будто насквозь смотрят. Волосы рыжие… И вдруг я вспомнила тебя. Странно даже: сначала тебя вспомнила, а потом уже Алику узнала.

– Она у вас лечится?

– Нет. У нас обследуется мать её мужа. Обычно сын сам мамочку привозил, а тут Алика с ней приехала. Причём главврач лично следит за тем, как проходит обследование этой пациентки.

– Она какая-то шишка? Чиновница?

– Нет, у неё просто много денег. Она директор консалтинговой компании. Бухгалтерия, аудит, налогообложение – чем-то таким её контора занимается. А муж у неё очень хороший адвокат. И очень дорогой. Главный наш такими связями не разбрасывается – понятное дело – и всячески перед ними расстилается. Сам же эту аудиторшу в больницу притащил на полное обследование. Надеется, что ему, в случае чего, окажут услугу по старой памяти. Сынок их тоже юрист, – добавила Оксана. – Тоже преуспевает и, наверное, когда-нибудь дорастёт до папы. Видел бы ты его машину!

– Значит, у Алики всё хорошо? – спросил Матвей, больше ни на что не надеясь.

– Да у неё всё прекрасно! С таким мужем разве может быть плохо? Очень обаятельный. И о жене думает больше, чем о матери, которая подозревает у себя три миллиона болячек. Я не знала, что такие мужчины ещё остались. Другие и кольца обручальные снимают, а тут прямо семьянин-семьянин. Внешне на тебя похож. Такой же худой, темноволосый и очень представительный – костюмчики, рубашечки. Любит эта лисица такой типаж! Только ростом пониже будет. Ты-то вон… какой у тебя рост, кстати? Метр девяносто пять? Шесть?

Матвей не отвечал и не смотрел, куда вела его Оксана. Пусть хоть прямиком в ад – всё равно.

Он никогда не подходил Алике. Чёрт знает, каким образом человеку даётся талант, но она точно была одарена свыше. Казалось, Алика смотрит на вещи под другим углом и видит то, что для остальных незаметно. За что бы ни взялась – всё превращала в искусство. Богом в темечко поцелована.

А Матвей что? Ну врач. Ну хирург. Но ведь, кроме своей работы, он ни в чём не разбирается, ничего не умеет.

– Только вот выглядит она странно, – сказала вдруг Оксана. – Бледная, вся какая-то тонкая. Нет, она и раньше была худышкой, но тут прям прозрачная. Может, диетами себя изводит?

– Вряд ли, – ответил Матвей. – Алика ни дня своей жизни не сидела на диете.

Он слабо усмехнулся. Она бы не смогла без сладкого. В верхнем ящике стола у неё всегда была спрятана шоколадка или упаковка мармеладных мишек. Алика говорила, что слишком много думает, а для мозга полезна глюкоза.

Оксана безразлично повела плечами.

– Я особо не лезла. Но главный тоже это заметил, предложил ей воды и спросил, не хочет ли она сдать анализы.

– Думаешь, она может быть беременна? – спросил Матвей, схватив Оксану за запястье.

Оксана остановилась, посмотрела на него, приподняв одну бровь. Матвей тут же разжал пальцы.

– Я ничего не думаю, – сказала она. – Главный ей предложил, не я. Хотя, если тебе интересно, такое возможно. Почему нет?

Матвей с трудом втянул в себя воздух. Он вернётся в Штаты первым же рейсом. Благо даже чемодан не успел разобрать.

– Но Алика сказала, что её ничего не беспокоит, – продолжила Оксана. – Мол, на работе какие-то встряски.

– Возможно, – отозвался Матвей, ему чертовски захотелось курить. – У журналистов нервная работа.

Оксана нахмурилась.

– А при чём тут журналисты?

Матвей окинул взглядом улицу. Ни одного чёртового магазина до самого перекрёстка вдали. Что за район такой?

– Ну как же, – сказал он, думая, где достать сигарет. – Алика ведь училась на журналиста. Уже должна была закончить институт. Наверняка сейчас работает в каком-нибудь издательстве.

– Уж не знаю, где она там училась, – ответила Оксана. – Но она точно не журналист.

– То есть как?

– Вот так. Ни в каких издательствах она не работает.

– С чего ты взяла?

– Мамаша её мужа рассказывала. Она вообще любит поговорить. А ещё больше – пожаловаться.

Матвей замотал головой.

– Тут что-то не сходится. Алика училась на журфаке и мечтала об этой работе. Да ей меня было проще бросить, чем журналистику!

– Говорю тебе, она не журналистка!

– А может, ты просто ошиблась? Обозналась?

– За дуру меня держишь? – спросила Оксана, глядя ему прямо в глаза. – Это была твоя Алика. Я с ней разговаривала!

Матвей выдохнул.

– Ладно, допустим. Возможно, она после института не пошла работать ни в газету, ни на телевидение. Тогда чем она занимается? Неужели всерьёз взялась за писательство?

Оксана посмотрела на него разочарованно, как на глуповатого ребёнка.

– Она работает на маму своего муженька. Мамаша считает чужие деньги, а Алика у неё кто-то вроде помощника или секретарши.

Матвей так удивился, что даже рассмеялся.

– Секретарша? Ты серьёзно?

– Серьёзно.

– Да перестань! Где Алика и где – что ты там говорила? – бухгалтерия с аудитом?

Оксана назидательно качнула головой.

– Знаешь ли, мой дорогой, наступают моменты, когда поэты берутся за лопаты.

– Бред какой-то! – выдохнул Матвей. – Я даже представить этого не могу.

– Не представляй. Да только её всё равно, кроме как по знакомству, никуда бы не взяли.

– Это ещё почему?

– А в какое приличное место возьмут с таким братцем?

У Матвея дрогнуло сердце.

– А что с её братом? – вымолвил он, снова остановившись.

Оксана сделала шаг вперёд, обернулась.

– Ты и про это не в курсе?

– Да откуда я могу знать, что тут происходит?!

– Потише, – сказала Оксана и подошла к нему. – Брат её ввязался в гнусную историю. Кого-то изнасиловал, кого-то избил или ограбил. Очень запутанное дело. – Оксана некрасиво сморщила лицо. – Мамаша-аудиторша говорит, ему светил большой срок, но Алика постаралась и вытащила его. В итоге, дали условно.

Мимо прошла молодая пара. Ветер выхватил и донёс до уха Матвея усмешку из чужого, весёлого разговора.

Матвей долго смотрел на Оксану, но ничего не говорил. Услышанное не умещалось в его голове, словно огромный рояль в кладовке.

– Не может быть, – прошептал он, а потом добавил уже громче, осознанней: – Это просто не может быть правдой. Пашка на такое неспособен.

Оксана закатила глаза и стукнула каблуками.

– Откуда ты знаешь, на что он способен, а на что нет?

– Я знаю!

Матвей смотрел на Оксану, судорожно соображая, как передать всё, что знает о Пашке, как рассказать, какой он светлый, добрый парень, но, не найдя в её глазах и капли сострадания, одёрнул себя. Ничего не сказал. Накрыл лицо замерзшими ладонями.

– Нет, – повторил он. – Я не верю.

– Да ты ни во что не веришь! Всё тебе кажется, что твои Садовские идеальные. А я вот, например, очень даже верю, что этот Пашка оказался подонком. Он же сирота – кто его там воспитывал?

Матвей едва сдержался, чтобы не схватить Оксану за плечи и не встряхнуть что есть силы.

– Я его воспитывал, – сказал он и, не вынося больше змеиного взгляда, отвернулся и зашагал дальше.

Оксана поспешила за ним.

– Ты-то здесь при чём? Ты ему не отец.

Матвей глубоко вдыхал холодный октябрьский воздух. Он должен успокоиться. Должен взять себя в руки.

Пашка. Гибкий подросток с искренней улыбкой и таким пронзительно-добрым взглядом, что сердце раздирает жалость. Матвей всё переживал, каково будет Пашке во взрослом мире. Голову ломал – как защитить его от несправедливости, лжи и бездушия некоторых людей? Чем помочь?

И вдруг, словно видение, перед Матвеем снова предстала Лена. Он увидел её всю до мелочей. Казалось, можно разглядеть узор платка, который она повязывала на голове наподобие тюрбана. Горло схватывало от подступавших рыданий.

Он слишком многое пытался удержать внутри. Запрятать поглубже, чтобы не дать чувствам разгореться. Но всегда наступает минута, когда переживания оказываются сильнее, захватывают целиком, лавиной, как повстанцы осаждённый город. И ничего нельзя сделать, пока не проживёшь всё это до последней капли.

Но только не сейчас. Только не при Оксане.

Матвей коснулся рукой своего лица. Оно было сухим. Тогда он вдохнул так глубоко, что казалось, улица спиралью закрутилась возле его ноздрей.

Оксана наблюдала молча, едва переступая с ноги на ногу – стоять на месте становилось холодно.

Не торопясь, они пошли дальше.

– Пашке было тринадцать, когда я впервые пришёл к ним в дом, – сказал Матвей, но неясно – Оксане или себе самому. А может, призраку Лены, который не отпускал его весь вечер. – Дурацкий возраст, гражданская война гормонов. Но не помню, чтобы он хоть раз мне нагрубил. Или своей тёте. Золотой парень. В нём не было ни злости, ни жестокости – ничего, что могло бы превратить его в преступника. Нет, он бы так не поступил.

Матвей уже забыл про Оксану, как вдруг она подала голос:

– Зря ты его защищаешь. Прости, конечно, но ты никогда не разбирался в людях. А подростки – так их вообще невозможно понять. Кто знает, что у него на уме? Может, раз он такой бесхребетный, решил однажды отомстить всем, кто его обижал? Сколько таких случаев было. Терпит, терпит, а потом находит где-нибудь пистолет и всех расстреливает.

Матвей не сразу понял, о чём она говорит. Снова остановился, вгляделся в её лицо и всё, что увидел там, – совершенная пустота. Ничего она не поняла. Да и чёрт с ней.

– Ты знаешь, где они сейчас живут? – спросил он.

– Кто? Алика с мужем? Разумеется нет. Откуда мне знать? В больнице должен быть адрес аудиторши но они точно живут отдельно. – Она посмотрела на Матвея, прищурив узкие глаза. – Ты всё-таки собрался с ней повидаться?

– Раз уж приехал, поздравил бы с замужеством.

– Нужны ей твои поздравления! Небось, видеть тебя не хочет.

– Возможно. И всё же. Ты не запомнила, где она работает?

Оксана пожала плечами, глядя себе под ноги.

– Нет. Знаю только, что фамилия её начальницы – свекрови то есть – Игнатова. Ольга Валерьевна, что ли. Или Витальевна.

Больше они не говорили ни об Алике, ни о Пашке. Оксана рассказала про некоторых одногруппников: кто на ком женился, где работает, сколько получает чистыми, сколько несут «благодарностями». Матвей почти не слушал.

– Здесь я теперь живу, – сказала Оксана, подводя его к дому.

Матвей огляделся и не сразу узнал район в темноте влажной осенней ночи. Всё-таки многое за пять лет изменилось.

Оксана сделала шаг к нему и оказалась совсем близко.

– Холодно. Может, поднимешься?

Посмотрела в глаза настойчиво, определённо. Её пальчики, затянутые в кожаную перчатку, играясь, потянули пуговицу на его пальто.

– Ты хочешь, чтобы я поднялся? – спросил он.

– А почему нет?

– Значит, ты на меня не в обиде?

Оксана пожала красивыми широкими плечами.

– Столько лет прошло. Глупо вспоминать.

Матвей усмехнулся про себя.

– И потом, сейчас мы оба одиноки. Нам обоим пойдёт на пользу хотя бы простое, дружеское участие.

А почему бы, в самом деле, не подняться? Что он потеряет? Ведь в студенчестве всё получалось точно так же: их с Оксаной пути пересекались, когда обоим не к кому было идти. Так почему бы сейчас не согласиться?

Оксана потянулась на носочках и поцеловала его в сомкнутые губы.

– Прости, Ксюнь, – выговорил Матвей, когда она, не дождавшись ответа, отступила. – В другой раз. Я ещё не пережил смену часовых поясов. Не дуйся.

Глава 5

Только-только проснувшееся солнце запустило лучи в огромные окна зала вылета и окрасило волосы Алики в красный цвет. Она стояла, временами вздрагивая и обхватывая себя за плечи, будто попадая под поток холодного ветра.

Веки её словно обвели розовым карандашом. Бессонная ночь забрала все силы, и слёзы беспрерывно струились по щекам. Она, стыдясь их, прятала лицо у Матвея на груди.

Матвей прижимал её к себе сильнее, целовал рыжий затылок, пытаясь надышаться терпким, даже резковатым ароматом, в котором нотки её духов – сильных для женщины, но слабых для мужчины – смешивались с нежным запахом её кожи.

– Ты ведь дождёшься меня? – шептал он ей в волосы. – Это всего лишь на год. Кажется, долго, но время пройдёт быстро…

– Матвей, не надо, – голос глубокий, чуть ниже, чем ожидаешь услышать, глядя на неё. – Мы уже столько об этом говорили…

– Столько, что можем и ещё раз!

Её голова зашевелилась, заходила из стороны в сторону.

– Я не дам тебе никаких обещаний, – проговорила Алика, подняв лицо. – И твоих не приму. Ты ведь знаешь, что для меня значит слово.

– Знаю, потому и прошу его дать!

– Матвей… – она произнесла его имя негромко, но так, что её тягучий, как расплавленное олово, голос залил всё пространство вокруг них. – Не будем загадывать. Что угодно может произойти…

– То, о чём ты думаешь, произойти не может! – уверял он. – Со мной точно. Мне никто, кроме тебя, не нужен, как ты не понимаешь!

– Понимаю. Но ты уезжаешь не на две недели…

Голос её сорвался в самом конце. Она дотронулась ладонью до горла.

– На сколько бы ни уезжал! – поспешил сказать Матвей. – Я люблю тебя и буду любить всегда.

Он нечасто произносил такие слова, оттого и выходило как-то нелепо.

В ту минуту Алика была всем его миром. Расставание причиняло острую боль в сердце, и болезненный спазм, точно перетекая с кровью, распространялся от груди к плечам и дальше – по рукам, а затухал лишь в кончиках пальцев.

– Ты приедешь ко мне? – спросил он.

Алика только кивнула, снова коснувшись виском его груди.

– Я тоже попробую приехать. Ближе к Новому году. И буду часто звонить, не удивляйся, пожалуйста, – раз по сто в день, – тараторил Матвей, стараясь болтовнёй приободрить и себя, и её. – И ты мне звони, прошу тебя! Всегда, как будет свободная минутка. Днём или ночью – всё равно.

– Ты едешь не к тётушке в гости, – напомнила Алика. – У тебя не будет времени на постоянные звонки.

– Будет! Я готов не спать, но твой голос хочу слышать постоянно. – Он наклонил голову и лбом коснулся её лба.

Матвей молился про себя, чтобы вылет задержали. Чтобы дали ему ещё немного побыть с любимой.

Эта стажировка представлялась недостижимой целью, идеалом, к которому нужно стремиться, но до которого невозможно добраться. Он не очень-то верил в неё, даже когда его кандидатуру одобрили. Ему до последнего казалось, что что-нибудь случится и он никуда не поедет. А теперь он стоит в аэропорту и через считаные минуты расстанется с Аликой на целый год. Двенадцать месяцев без неё. Три месяца лета, три – осени, три – зимы и три – весны. Если разделить это время, кажется, что действительно не так долго. Четыре раза по три месяца. Целый год.

– А может, не ехать никуда? – повторил Матвей вопрос, которым ежедневно задавался, получив приглашение в Штаты. – К чёрту эту стажировку!

– Нет, Матвей, – терпеливо возразила Алика. – Ты слишком долго к этому шёл. Нельзя просто взять и всё бросить.

Матвей слышал этот ответ много раз и знал, что Алика устала его повторять. Он посмотрел поверх её головы. Солнце осмелело до того, что выстлало в центре зала полосу света прямо между рядами белых сидений. Блестящая солнечная дорожка, ведущая прочь от терминалов.

– Нужно ли мне туда ехать? Давай я останусь здесь? Закончу ординатуру и буду спокойно работать у отца в больнице. Мы ничего не потеряем, вот увидишь…

– Матвей, не заставляй меня силой заталкивать тебя в самолёт, – оборвала его Алика. – Если ты останешься, то никогда себе этого не простишь. И меня возненавидишь.

– Глупости! Я не смог бы тебя возненавидеть, даже если бы хотел.

– Посмотрим, что ты скажешь, когда окажешься в подчинении у отца.

– С отцом сложно, но разве это так важно? Мы с тобой будем вместе. И всё будет как раньше.

– Послушай меня! – Алика крепко сжимала его руку и выговаривала слова чуть ли не сквозь зубы. – Ты станешь прекрасным нейрохирургом и поможешь очень многим людям, я в тебя верю. Только для этого надо постараться. – Матвей хотел возразить, но Алика не дала себя перебить. – Тебе нужна эта стажировка! В Москве имя отца будет и твоим спасением, и проклятьем. К тебе будут относиться как к сыну начальника. Поезжай в Америку, там ты поймёшь, чего стоишь на самом деле.

– И уехать я должен один?

Алика вздохнула.

– Ты же знаешь, я не могу поехать с тобой, – сказала она и приложила ладони к его груди. – Сейчас точно не могу.

Матвей сквозь рубашку почувствовал привычную прохладу её рук. Уже давно он заподозрил у Алики проблемы с сосудами: кровь плохо поступала к рукам и ногам, и они почти всегда оставались холодными.

– Конечно, – сказал Матвей, выдыхая после глупой надежды, сошедшей с него, как остатки сна. – Учёба. Ты ведь не бросишь ради меня институт.

– Не только это, – ответила Алика. – Сам подумай, как мы там будем жить? Кто нас будет кормить? Что я буду делать? Вечно продлевать туристическую визу? – Она посмотрела на него, склонив голову набок. – Дай мне доучиться. Доучись сам. А там посмотрим.

Матвей нехотя кивнул, потом поймал её руку, поцеловал и привычными движениями стал греть, растирая ладонь. Сколько бы она ни убеждала, что ей не холодно, ему всё равно казалось, что она замерзает.

– Не хотела делать из этого трагедию, но никак не могу перестать плакать, – проговорила Алика, вытирая лицо рукавом кофты.

Матвей улыбнулся, чувствуя, что получается не слишком-то радостно.

– Плачь на здоровье.

Губы Алики дёрнулись, словно кто-то потянул краешек её рта. Она отвернулась и посмотрела в окно. Такая одинокая и слабая, что внутри у Матвея всё перевернулось.

Он не выносил женских слёз. На его счастье, в обычной жизни Алика плакала крайне редко. Зато её могла растрогать книга. Или фильм. А иногда слёзы появлялись на её глазах, когда она смотрела на какую-нибудь картину. И Матвей не всегда понимал, что вызывало в ней переживания там, где другие оставались равнодушными.

Но сейчас он был рад проснувшейся в ней чувствительности. Обнял покрепче одной рукой, а другой достал из кармана носовой платок. Своего у Алики, как обычно, не было.

Объявили посадку, а Матвей всё не уходил.

– Пора, – прошептала Алика, головой касаясь его рубашки.

Когда она подняла лицо, то посмотрела на него так, словно верила, что завтра они опять встретятся.

– Ещё немного, – сказал он и поглубже вдохнул такой родной запах её волос.

– Уже не надышимся. Идём.

Она мягко отстранилась и взяла его за руку. Пальцы их переплелись и сжались.

Алика проводила Матвея до пограничного контроля. Слёзы всё текли по её щекам, но теперь она делала вид, что не замечает этого.

Матвей осторожно стёр с её лица мокрые следы. Ему хотелось запомнить каждую мелочь, каждую крапинку на радужке зелёных глаз, каждую веснушку на её носике с чуть вздернутым кончиком.

Когда он коснулся её щеки, Алика накрыла его руку своей и потерлась о тёплую ладонь, крепко, как от боли, зажмурив глаза. Матвей не выдержал – схватил Алику, поцеловал с рвущим сердце отчаянием, дико, как никогда не позволял себе целовать её на людях.

– Я люблю тебя! – зашептал он, едва их губы разомкнулись. – Люблю, слышишь! И уже ненавижу этот год! Но он пройдёт, мы снова будем вместе.

Вместо ответа Алика сама прильнула к его губам. Но только нежно, едва касаясь, затаив дыхание.

Матвей сделал шаг назад, глядя на неё и не решаясь отпустить её руку. Она была так прекрасна. Он хотел запомнить Алику именно такой – нежной, плачущей, совсем не похожей на ту, какой она обычно казалась окружающим.

Чуть отойдя, Матвей опомнился, поднёс к губам её руки, поцеловал кончики ледяных пальцев и снова по привычке потёр их.

Ещё шаг, и их руки висят в воздухе. Ещё – и они больше не касаются друг друга.

Матвей сжал пальцы в кулак, пытаясь сохранить ощущение её прикосновения.

Ещё шаг и ещё. Их связывает только линия взгляда.

«Люблю тебя!» – неслышно шепчут его губы.

«И я тебя люблю!» – будто отвечает её взгляд.

Матвей заставил себя отвернуться, но не прошёл и двух шагов – оглянулся.

Алика обхватила себя руками, её волосы растрепались от его порывистых касаний. Она не накрасилась утром, зная, что тушь растечётся от слёз, и выглядела совсем по-домашнему, будто только что встала с постели и ещё растеряна после стремительного фантастического сна.

Матвей отвлёкся на секунду, пока у него проверяли документы, а когда вновь посмотрел туда, где стояла Алика, её там уже не было.

Глава 6

Когда Матвей вернулся, родители спали. Он прошёл на кухню, взял из отцовских запасов бутылку виски и заперся с ней у себя в комнате.

Что это было? Проверка на прочность? Судьба испытывает, после какого известия Матвей, наконец, свихнётся?

Лена в могиле. Алика замужем. Пашка преступник.

Матвей запустил руку в волосы и крепко сжал пальцами пряди.

Распечатав бутылку и сделав несколько глотков, он честно признался себе, что больше всего думает не о Лене или Паше, а об Алике. Ни смерть, ни загубленная в самом расцвете жизнь не пугают его так, как её семейное счастье.

В том, что Алика счастлива, Матвей не сомневался. Она бы не вышла замуж за первого встречного.

Да и за Матвея вряд ли бы пошла. Она заслуживала достойного, надёжного, лучшего. И, судя по всему, такого и встретила.

Матвей пил и терзал себя тем, что Алика теперь принадлежит другому мужчине. Этого другого она обнимает во сне, улыбается, когда он хвалит её платье, смеётся над его шутками. Этот другой слышит её стоны, ласкает её возбуждённое тело. Она выгибается под ним в их общей постели, кусает губы, сжимает пальцами простыню. А потом притягивает его ближе, раскрывается перед ним, впивается ногтями в его кожу, когда не может справиться с настигнувшим удовольствием.

Виски громко всплеснуло в бутылке, когда Матвей, обхватив губами горлышко, резко её перевернул.

Оксана говорила, Алика, может быть, беременна. Конечно – она скоро станет матерью! В её теле зарождается новая жизнь, восхитительный плод новой любви.

Это мог быть его ребёнок. Но теперь в её матке растёт эмбрион, несущий гены другого мужчины. И с ним Алика будет связана до конца дней своих как ни с одним другим человеком. Только ребёнок способен связать двух людей по-настоящему. Соединить клетки двух организмов в один, подобно сплаву металлов.

Матвею захотелось сделать себе больно. Так больно, чтобы валяться на полу и кричать во всё горло. И будь он сейчас в своих съёмных апартаментах в Филадельфии, р