Дмитрию Гаричеву удалось найти особую выразительность для описания жизненного мира героев, чья юность пришлась на 1990–2010 е годы. Они существуют словно бы внутри многомерной болезненной фантазии, которая, однако, оказывается менее жестокой, чем проступающая реальность сегодняшнего пустого времени. Открывающая книгу повесть «Мальчики» рассказывает о своеобразном философском эксперименте — странной «республике», находящейся в состоянии вечной симулятивной войны, за которой, конечно, угадываются реальные военные действия. Следуя за героем, музыкантом Никитой, читатель наблюдает, как историко-политическая игра, порожденная воображением интеллектуалов, приводит к жестокой развязке. В книгу также вошел продолжающий линию повести цикл «Сказки для мертвых детей» и несколько отдельных рассказов, чьих героев объединяет страх перед непонятным для них миром. Его воплощением становятся легко угадываемые подмосковные топосы, выполняющие роль чистилища, где выбор между сном и явью, добром и злом, прошлым и настоящим почти невозможен. Дмитрий Гаричев — поэт, прозаик, лауреат премии Андрея Белого и премии «Московский счет», автор книги «Lakinsk Project», вышедшей в «НЛО».
Деревянный настил через рельсы затягивал ровный лед, и Аксель, выбросив руку к встречающему парапету, роскошно проехался наискосок; на платформе же оказалось удивительно чисто, и даже следы заводских неудачников уже замело. За ограждением чернели сады металлокомбината, мерцала засасываемая коллектором течь. Он прошелся вперед, поскользнулся там, где не думал, устоял и решил больше не рисковать, а остаться на месте, пока не придет электричка. Э-ск, конечная станция в двух перегонах, куда ему было нужно уехать, лежал слева за лесом и дачами; в угольном небе дрожала и слезилась единственная звезда. Аксель насколько позволяла осторожность наклонился, высматривая поезд в глухом коридоре, и тогда на подходе к платформе возник еще человек, шумящий комок темноты в разлетающейся одежде.
Египет На зиму за типографией вставала такая тьма, что лучи фонарей увязали в ней, едва начинаясь; шагая в пылящем снегу, Аксель едва не пропустил свой поворот в одинаковых тополях. К платформе, проваливаясь над теплым коллектором, вела пешая колея, растоптанная телами с тяжмаша: этих увозило предыдущим поездом, и Аксель развлекался тем, что сталкивал на рельсы оставленную ими посуду. Сам он уезжал отсюда уже совсем один, и только по редким пятницам на платформу всходили еще какие-то поздние люди, обычно ничего от него не хотевшие и нечетко державшиеся вдалеке. Лишь однажды к нему приступил круглоголовый, как бы заблудившийся бретер и с угрозой потребовал объяснить, почему у Акселя на куртке нарисована летучая мышь. Типограф замялся и так ничего и не смог внятно высказать до прибытия поезда; предъявителю было, к счастью, с ним не по пути. Дома Аксель, когда Вера легла, все-таки нашел древнее лезвие и, как школьную двойку, от греха подальше соскреб с куртки ненадежный рисунок.