Оглавление

РАЗМАХ[1]

Кто читал песенные сборники Филипа Молчаливого и Руби Златовласки Роуз, несомненно, знакомы со Скайсдором, его важными событиями последних лет и героями, кои принимали в них участие. Для тех, кто впервые держит том серии «Песни клинков», упущение сие не станет критическим. Не раз ещё его герои вспомнят о минувшем лихе и о благодатных днях. И всё же погружение в книги «Молчаливый голос» и «Клёкот из глубин» будет не только преимуществом в осмыслении масштабной саги, но и увлекательнейшим приключением.

Как уже было сказано, действие героической эпопеи развернётся в Скайсдоре, на севере Мифриловых Королевств. Земли к югу в этот раз тоже примут значимое участие в великих событиях.

Свои песни скальды сложат как о знакомых по первым двум книгам героях, так и о совершенно новых.

Множеством точек зрения, полифонией голосов, стихами и аккордами сложатся баллады, марши, гимны и колыбельные; чарующие, трубящие и гремящие, запоминающиеся своей историей. Историей о поющих клинках и о людях, что слышали их металлические голоса.

В конце книге присутствует ссылка на цветную карту в хорошем качестве.

Книга содержит немало песен в формате текстов. Их можно прослушать в аудио исполнении. В конце текстов после значка ♪ следуют ссылки на яндекс. диск, где представлены композиции.

В конце книги представлена ссылка на полный плейлист.

 Размах — музыкальный термин; нота, аккорд или ритм, задаваемый певцу, начинающему песню с вокала (без аккомпанемента), чтобы тот попал в тональность и размер музыкального произведения. Здесь: авторский дисклеймер, предшествующий прологу (прелюдии) и задающий тон предстоящей истории.

ПРЕЛЮДИЯ

Сокол I

— Их песнь — гимн нашей родины. Ты слышишь его, брат? — Голубка подкралась бесшумно.

Сокол смотрел вдаль, где серое море целовало небо, растворяясь в нём. Природа вновь намекала, что границы условны и даже горизонт может быть стёрт.

Далёкий рокот звучал слабым отголоском звёздных рифм.

— Поэтично, не так ли? — Сокол посмотрел на сестру. Её раны едва затянулись розовыми рубцами. Эти вечные метки побелеют со временем, но уже не покинут светлое лицо Голубки. Сестра вновь отрастила волосы, скрыв шрамы на голове и пустую глазницу. Она надела тунику с высоким воротом и длинным рукавом, но память Сокола позволяла видеть насквозь. И каждый след от людской жестокости на теле сестры для него — не скрыт и не забыт.

— Ветер доносит до меня все их напевы, но, признаюсь, за хлопаньем крыльев я не могу распознать голоса, — в единственном сером глазу Голубки Сокол читал её настроение.

— Они все грустны, как и ты.

— Не думаю, — Голубка вымученно улыбнулась. — Я слышу тоску. Тоску и скуку, но разве это главные партии? В песнях тёмных клинков доминируют кровавые ноты. Жажда, ненасытность и безумие — аккорды их партитур!

Теперь глаз сестры налился бордовыми слезами гнева, а голос её задрожал. Клёкот буревестников и гавканье чаек поднялись на берегу, перебивая прибой. Небо озарилось молнией.

— Уже реже, но они поют и о доме, — Сокол склонил голову, обещая, — и ты услышишь все их песни, сестра.

— Все услышат, — с раскатом грома, эхом вторящим Голубке, каменистый берег внизу и горный выступ, где стояли брат и сестра, накрыло дождём.

Они распрощались.

Голубка осталась в Гнезде, дожидаться возвращения Сокола и восстанавливать силы. Брат же её, по договорённости, спустился из укрытия на вершине Касаточьих гор к Затопленному Лесу. Он должен был отыскать ещё один тёмный клинок. Зловещий и могущественный, служивший королям и обретший имя — Пьющий Души. Его чёрное лезвие, исписанное пророчествами на забытом языке, невероятно опасно; угрожающе величественно своими тайнами, сокрытыми силами и песнями.

Лидеры Зверинца, большой семьи Голубки и Сокола, не желали рисковать, поэтому на помощь брату послали Тигра и Волчицу. Они уже ждали внизу, в тени крутой скалы.

Где поросшие осокой низины тонут во мраке хищного леса, троица соединилась для пляски.

Червь

Яркая вспышка от молнии осветила путь. Могильники ждали впереди, совсем близко.

Ормарр по прозвищу Червь нервно бурчал.

— Ты чего? — Халлстеинн стоял рядом.

— Ждём и ждём Эгиля, где эту пучеглазую тварь мары носят? — Ормарр обернулся и убрал факел в сторону, чтобы разглядеть среди корявых корней, раскинувшихся над затопленными оврагами, своего второго компаньона.

За раскатом грома с извилистой мшистой тропы послышались ругательства, чередующиеся с громкими шлепками по лужам. Робкий огонёк пламенника неуклюже прыгал вместе с Эгилем.

— Опять сзади загрохотало! Будто нарочно! — компаньон наконец вернулся.

— А молния не предупредила о скором раскате?

Эгиль таращился на Ормарра как полоумный:

— Почём мне знать, что на уме у Вотана!

— Негораздок ты, вот и всё, — Халлстеинн плюнул под ноги. — Если бы не твоя зоркость, сидел бы ты сейчас у себя в лачуге да дрожал как осенний лист.

— Я и тут дрожу, а холод только усиливается! Вот и дождь.

Шум стихии донёсся издалека. Ормарр Червь был уверен, что непогода разыгрывается в вышине Касаточьих гор, а может, и над морем тоже. Здесь в низине, где гиблая земля, известная как Затопленный Лес, укрыта мощными кронами, вероятней промокнуть, провалившись в овраг, нежели от струй дождя.

— Не время для ругани. Мы на месте. Я знаю.

Изворотливый плут Ормарр, заслуживший своё прозвище Червь за необычайную физическую гибкость, не ошибался. Древнее захоронение, которое он искал, было совсем рядом. Могильники короля зимы, одного из десятки первых, разделявших власть над севером, озарила вспышка две минуты назад. Пики на высоких склепах и статуи, показавшиеся на кроткий миг среди теней, это подтверждали.

Экспедиция достигла цели, оставив позади трудный путь, наполненный судьбоносными встречами и обстоятельствами. Боги, аль йотуны благоволили, Ормарр не гадал. Почём ковыряться в заднице, размышляя о высоком, когда нужно действовать.

— Чего застыл, Червь? Обделался от радости? — грубяин Халлстеинн не просто так нервничал. Ормарр сразу понял, что худого сморщенного мудреца манят легенды о могильниках Затопленного Леса не меньше.

Повстречал Халлстеинна Червь в Кроссвинде, в таверне «Горячий бык». Сначала запылившийся с дороги путник показался полоумным бродягой. Измождённая морда, тронутая сединой растрёпанная борода и немытые седые космы на башке, — так выглядел Халлстеинн, когда приковылял пешком в рваной робе в посёлок на перекрёстке.

«Горячий бык» — легендарная харчевня, пережившая все ненастья севера, самая дорогая и знаменитая на всём Железном тракте. И вот на рассвете, когда прославленные наёмники, зажиточные купцы и сладкоголосые барды опохмеляются лучшим элем, заходит, хромая, этот говнюк:

— Воды, — так и говорит юному бармену. — Просто воды, умираю от жажды с дороги.

Трактирщик, видать, парень добрый, наливает ему чистейшей колодезной. А забулдыга жаждущий заявляет на всю таверну:

— Ни серебра, ни золота у меня нет, но есть нечто иное, гораздо более ценное.

Наёмники поставили кружки, протёрли рукавами рты. Кроме Ормарра в большом зале собралось за столиками не меньше дюжины тех, кто держал в руках оружие. Может, кто-то и махнул рукой на жалкого на вид Халлстеинна, но таковых было абсолютное меньшинство. Люди с мозгами смотрели и слушали, ведь прибывший в Кроссвинд забулдыга достал карту:

— Путь к сокровищам королей. Вот чем я обладаю. Помогите мне в поисках деньгами и силой, и поделим поровну найденное добро.

Халлстеинн вызвал торги. Купцы сдулись с них сразу, менестрели даже не гавкали. Им-то оно зачем? А вот наёмники сошлись в аукционе за карту сокровищ и бродягу-компаньона. Ормарр заметил, как блеснули лукавством глаза проходимца:

«Не просто всё здесь».

Осторожность осторожностью, но о короле зимы, захороненном на гиблой земле, ходили легенды по всему фольку. Давно уже скальды воспели главное его сокровище — волшебный тёмный клинок из метеоритного железа. Не уставали славить бродячие певцы и другие ценности древнего короля.

Торгуясь за карту, Ормарр понимал, что одного листка с маршрутом через Затопленный Лес мало для достижения цели.

«Откуда карта у путника? Кажись, знает проходимец куда больше, чем говорит. А значит, и не кинуть его в этом деле», — смекнул Червь.

Когда из битвы кошелей вышел победителем Ормарр, он сразу пригрозил представившемуся в тот же миг Халлстеинну, что честность в предстоящим пути станет их первым законом.

— По рукам, — жилистая хватка нового соратника стала хорошим знаком.

За несколькими кружками эля, блюдами с соленьями и жареным кабаном велись разговоры, пелись баллады и лились шутки. Халлстеинн показал себя в беседе умным и открытым, делился мудростью и планами.

— С твоей силой, Ормарр Червь, моими знаниями и выдержкой мы станем хорошей командой. Но нам нужен кто-то зоркий, иначе не достигнуть в заболоченных чащобах нам древнего захоронения. Лето вот-вот настанет, земля мягка и влажна. В тенях Затопленного Леса тонут не только диковинные растения, но и путники, что не замечают за кочками смертельные трясины. До глубокой осени ждать придётся, либо…

Пришлось искать третьего компаньона.

Об Эгиле, опытном следопыте, поселившемся в дебрях Кроссвуда, редкими сплетнями обменивались в «Горячем быке». Прошлые заслуги неимоверно раздувались. Волк, говорили одни, зоркий филин, не иначе, утверждали другие. Ормарр и Халлстеинн не долго думая отправились в чащу на поиск хижины Эгиля, ушедшего на покой.

Камень из пращи предупредительно ударил Червя в плечо задолго до того, как хижина показалась ненамётанному глазу.

«Зоркий и меткий, и говорить не нужно», — заочно оценил Ормарр.

Пожалуй, на этом полезные качества Эгиля закончились. Пугливый, даже дёрганный, следопыт вблизи предстал чересчур осторожным и проблемным, в широком понимании.

Но всё же Халлстеинн и Ормарр закрыли глаза на недостатки рейнджера. Их руки чесались, чтобы потрогать заветные богатства и таинственное оружие. Так Эгиля и взяли в отряд.

В пути, затягивающемся из-за вечного нытья следопыта, Червь часто думал о том, как поделить с Халлстеинном меч. Точно чувствующий подвох, компаньон вслух рассуждал:

— Кто сказал, что клинок у короля был один? Я почти уверен, что в могильниках может обнаружиться маленький арсенал.

Время, чтобы это проверить, стремительно приближалось.

Снова сверкнула молния. Каменный мавзолей с массивными изваяниями на крыше стоял на пригорке, высясь над другими меньшими склепами и котловиной, заволоченной полуночной мглой. Валькирии, должно быть, крылатые воинственные проводницы в мир Вотана смотрели на путников с крыши. Приблизившись к двери из чёрного дуба, затворяющей вход в захоронение, троица компаньонов посмотрела на изваяния в ответ. Ожидаемо загрохотало, но Эгиль опять дёрнулся. Халлстеинн вновь злорадно расхохотался. Ормарр тоскливо выдохнул и едва слышно выругался.

Могучая дверь поддалась, когда к усилиям Червя присоединился напор компаньонов. Скрип ржавых петель отдался где-то внутри неприятной рябью. В нос ударил запах плесени и древнего тлена. Холод и сырость прикоснулись к лицу. Ормарр выставил пламенник, вытянув руку перед собой. Крупная пыль, потревоженная впущенным воздухом, неспокойно роилась.

«Непогода не даёт спать спокойно, — Червь робко шагал вниз по немногочисленным ступеням. — Только, мёртвых она не должна волновать».

Эгиль и Халлстеинн крались сзади. Ормарр споткнулся обо что-то. Компаньоны врезались ему в спину, дверь предательски скрипнула, и волосы на затылке приподнялись:

— Осторожно! — прошептал Червь.

— И сам смотри куда наступаешь, что там такое?

Ормарр подсветил факелом пол. Похоже, он споткнулся о кость. Рядом обнаружились ещё фрагменты скелета. Застыли так, будто рассыпались в стороны от пляшущего разложившегося мертвеца.

Продвинувшись вглубь захоронения, компаньоны обнаружили ещё один человеческий скелет, лежащий подле укутанного паутиной саркофага. Эгиль со свойственной следопыту зоркостью заметил давнишний след от кострища и фрагменты, как он полагал, трона, сложенные в него, но не до конца прогоревшие.

Голый склеп говорил о том, что его уже некогда посетили расхитители могильников.

— Арсенал, говоришь? — Ормарр не скрывал своего недовольства Халлстеинном. — Надеюсь, что в мелких криптах вокруг осталось хоть что-то ценное.

— Не спеши, Червь. Мы ещё не закончили здесь.

Халлстеинн приблизился к саркофагу, едва коснулся его, и скрипящее металлическое эхо прокатилось по склепу. Ормарр вслушался, разбирая в повторяющемся зловещем шёпоте только: «Anima absorber Johannes Sjöberg».

— Пьющий Души, — закивал Халлстеинн. — Песни Филипа Молчаливого не врут.

О прославленном скальде слышала и каждая собака в Скайсдоре, но вот чтением его песенного сборника или личным знакомством хвастали редко.

— Что ещё ты утаил от нас с Эгилем, плут?

Халлстеинн предательски замолчал, занятый саркофагом. Он отодвинул крышку достаточно, чтобы не только просунуть внутрь свою тощую руку, но и достать то, о чём так сладко отзывался. Бродяга практически нырнул внутрь огромного каменного гроба. Ормарр подумал о том, чтобы отвесить поджопник по костлявой заднице компаньона, но Халлстеинн внезапно вскрикнул и вынырнул из саркофага, плюясь на правую ладонь:

— Вот же дрянь адова!

Эгиль заистерил:

— Говори, говори, сукин сын, всё, что знаешь об этом месте!

— Халлстеинн, отродье придорожной пыли, не испытывай нас! — Ормарр обнажил свой меч.

Из саркофага вновь заголосила сталь, её вибрация и эхо прокатились по всему склепу, находя отклик в оружие в руке.

— Пьющий Души. Так зовут клинок, упокоившийся здесь. Выкованный для Каирвайля Разящего Навершия Сьёберга — одного из первых королей зимы, меч служил господину, даруя ему силу и власть. Но даже владыки смертны. По завещанию самого Каирвайля грозное оружие упокоилось с ним, сторожа труп господина. Десятилетия назад меч был похищен расхитителями гробниц, — Халлстеинн на несколько мгновений замолчал, посмотрев на скелет, лежащий у саркофага. — Расхитителем. Он убил товарища за обладание властью меча. Спустя долгие годы потомок искателя кладов вернул оружие в могилу короля зимы. Всё, как пишет бард.

Рассказ Халлстеинна напрягал Ормарра. Вспотевшая ладонь крепче сжимала рукоять оружия:

— Лучше бы здесь найтись и другим цацкам, иначе как мы будем делить трофеи?..

— Иных сокровищ, кроме Пьющего Души, здесь никогда не было, — отрезал Халлстеинн.

Самоуверенный плут напрашивался на справедливый исход для мошенника, сознавшегося в собственной гнусности. Червь уже был готов даровать вечный покой проходимцу, когда лукавство в голосе и дьявольский блеск в глазах Халлстеинна остановили его руку:

— Только я знаю, как его забрать. Мы продадим его и поделим деньги. Зло, таящееся внутри, нам удачи в любом случае не принесёт.

— Лжец и чужеяд! — Ормарр всё-таки приставил лезвие своего клинка к горлу компаньона.

— Не веришь мне? Попробуй взять.

— Эгиль, — Червь кивнул следопыту, и тот взял Халлстеинна на прицел короткого лука.

— Надо же, как вы спелись, — усмехнулся бродяга. — Мы всё ещё — команда, не глупите.

Ормарр, прикрываемый хоть и трусливым, но верным Эгилем, заглянул в саркофаг. Их распри с Халлстеинном вышли только на руку Червю.

В тёплых отблесках факела меч короля зимы, воспетый Пьющий Души, слабо переливался витиеватыми серебристыми рунами. Ормарр убрал в ножны свой клинок, протянул руку к чёрному оружию. Камень в эфесе, до этого не заметный, загорелся кровавым огнём. Тепло окутало саркофаг, и когда Ормарр едва не коснулся рукояти королевского меча, нестерпимый жар ударил в ладонь.

— Зараза! — Червь завопил куда громче Халлстеинна. — Как так?

Бродяга протянул надменно и в каком-то роде зловеще:

— Он — живой.

— Меч? — Эгиль нервно икнул.

— Вы плохо знакомы с историей тёмных клинков? Они выкованы из камня, упавшего с неба. И, как говорят, там, — Халлстеинн показал пальцем вверх. — Полно других миров.

Миров много, Ормарр знал это. Он читал разные Эдды, помнил о Беловодье, Асгарде, Пространствах Лофта и Лесах Хирсина. Где-то там нашли свои миры йотуны и духи. Но никогда, никогда не падали оттуда камни:

— Безбожный бред, плут.

— Тогда бери меч, и пойдём отсюда.

Халлстеинн подловил. Он знал и ещё что-то. Хитрый пройдоха.

— Достаточно теории.

Бродяга кивнул. Он достал из кармана крошечный блестящий предмет, сверкнувший даже в тусклом свете пламенников разноцветными переливами. Дверь скрипнула, Халлстеинн судорожно спрятал вещицу обратно. Эгиль пискнул. Ормарр обернулся к входу в склеп.

Далёкая вспышка молнии, и едва различимые фигуры в дверном проёме отбросили тени, тянущиеся к компаньонам.

«Неужели кто-то шёл за нами? Кто-то из Кроссвинда?» — Ормарр быстро положил факел на пол и сжал обе ладони на рукояти своего меча.

Рядом со скрипом натянулась тетива лука Эгиля. Червь был уверен, что и Халлстеинн держит на изготовке свою короткую секиру. Свет пламенников опустился к ногам, фигуры, стоящие на входе в склеп, медленно проявлялись во тьме. Радужными переливами едва заметно струилось их обмундирование, точно как странная вещица Халлстеинна.

«Нет, они не из Кроссвинда».

Глаза адаптировались к мраку, рисующему над призматическими доспехами бледные тени лиц и бесцветных волос.

— Кто вы такие и что вам нужно?! — вопросы глупые. Ормарр прекрасно понимал, что чужаков привлекло сюда оружие древнего короля, как и его крохотный отряд.

С грохотом стихии троица незнакомцев сделала свой первый шаг навстречу, ступив на лестницу, ведущую к коридору и нишам склепа. Эгиль спустил тетиву, стрела рассекла холодную черноту, утонув в неизвестности. Что-то сверкнуло впереди, и пугающее присутствие чего-то колдовского разогнало сердечный ритм.

Следопыт спустил тетиву повторно через считанные секунды, Халлстеинн громко хрустнул суставами, Ормарр почувствовал, как даже в дыхании отражается его дрожь. Адреналин колотил в виски горячеющей кровью. Скрип тетивы, залп, скрип, залп. Стрелы исчезали в глухоте, не достигая противников.

С выставленными вперёд руками чужаки на полусогнутых ногах медленно приближались, рябь воздуха, едва мерцающая во тьме древнего могильника, барьером заслоняла противников.

«Чары, никак, чары», — на лбу Ормарра с этими мыслями выступил холодный пот.

Одна из фигур, самая стройная, возможно, женская, дёрнулась в сторону. С рыком хищника и блеском густой шерсти то, что представлялось человеком, обратилось в огромную волчицу. Молниеносный натиск атакующего зверя волной отбросил Червя. Тварь набросилась на Эгиля. Скулящие выдохи и звуки рассекающегося воздуха быстро перебил вопль боли компаньона. Ормарр, поваленный на пол, не выронил меч, поднялся, схватил факел и ткнул им в волка, поджигая шерсть. Взмахнул клинком, но заскуливший зверь ретировался, оставив Эгиля.

Двое других чужаков растворились во мраке. Халлстеинн возился с саркофагом.

«Нашёл время!»

Огромная волчица обернулась вновь человеком, пламя, объявшее шерсть, оказалось сброшено радужной бронёй. С женским всхлипом она встала в боевую стойку, достав из ножен на поясе короткие мечи.

Под потолком вскрикнула птица, внизу в кромешной тьме позади саркофага фыркнул другой зверь, точно дикий кот. Халлстеинн отскочил оттуда вбок, бросая на пол чёрный клинок.

«Смог, значит, достать!»

— Хватай его! Беги! — бродяга явно говорил о мече. Ормарр не медлил. Он ловко и уверенно схватил рукоять Пьющего Души. Никакого жара в этот раз Червь не ощутил, только вибрацию, отдавшуюся в руке.

Эгиль кряхтел рядом, схватив в руки факел. Следопыт поднял его над собой, скорее всего, надеясь защититься от волчицы. Пламя блестело, отражаясь в мокрых глазах рейнджера. Кровь обагряла его лицо и руки, сливаясь с рваными ранами от когтей и зубов.

«Эгиль, Эгиль», — Ормарр мгновенно понял, что останется здесь с ним навсегда, если не послушает Халлстеинна.

Червь бросился к выходу, женщина-волк ушла в сторону.

«Правильно, — с короткими мечами ей, бабе, не тягаться с ним. Проносясь мимо уступившей путь противницы, Ормарр почуял резкий запах палёной псины. — Ах, вот что… Может, пламя и погасло, когда она обернулась человеком из звериного обличья, но ожоги получила».

Кошачий рык и птичий крик раздались позади.

«Они не отступят так просто, — Ормарр выбежал прочь из склепа, не затворяя тяжёлую дверь. — Это их не остановит. А Халлстеинн, каким бы проходимцем он не был, будет иметь хоть маленький шанс на спасение».

На секунду в голове промелькнула мысль о том: «Почему королевский меч теперь не обжигает?»

Но над ней взяли верх инстинкты: «Беги, идиот, всё потом!»

В самом скором перемещении по Затопленному Лесу, во тьме, факел, дрожащий огнём впереди — скорее враг, чем друг. Да и не стоит привлекать внимание преследователей пламенником как маяком. Ормарр выбросил его в сторону.

Над покровом листвы ещё шумел ливень. Потоки воды струились по широким стволам вековых деревьев и стекали местами с густой зелени крон, пополняя запасы жижи в ложбинах и яругах. Низкий гул и рокот сжимали куполом Затопленный Лес, точно звёзды готовы упасть и твердь небесная за ними.

Валькирии на склепе короля зимы проводили Ормарра своим взглядом. Он почувствовал:

«Хм, может, это они? Посланницы самого Вотана гремят крыльями над гиблой землёй, перебивая ненастье? Мечтай».

На самом деле он мечтал о том, чтобы не споткнуться, не угодить в трясину, остаться жить. Здесь, в бренном теле, в мире людей. Меч, Пьющий Души, похищенный из могильника, грел руку. Казалось, оружие соглашается, поскрипывает и ропщет, сливаясь с полифонией злых звуков.

Ормарр бежал долго. Несколько раз едва не падал, скользя по примятой траве на свежих тропах и спотыкаясь о мелкие коряги и камни. В один миг он резко остановился. Почудилось, что дикий зверь зарычал. Уж не одно ли из отродий, пришедших за клинком, это?

Чёрный королевский меч отозвался на тревогу, нырнув в ладонь.

«Хорошо, если это простая животина. С колдунами из склепа мне не тягаться в одиночку».

Чужое дыхание. Неровное, взбудораженное, загнанное, где-то неподалёку. Оно предупреждало о смертельной опасности. Оно было не одно. Хищные звериные голоса шептались, пронзая ветер. Загадочный клинок в руке пел: «Прячься!»

«Куда?!» — хотел бы спросить Ормарр.

Забиться меж корней могучего древа? — Промокнуть, замёрзнуть и всё равно сгинуть. Червь гибок достаточно, чтобы схорониться даже в небольшом дупле, но где найти такое?

Смерть вела хоровод, смыкаясь кругом, готовая забрать душу. Небеса затихли. Только дождь шумел, затухая.

«Валькирии не спешат за мной».

Ормарр увидел путь к спасению в подходящем древе. Клён, упругий и достаточно молодой, рос совсем рядом. Оружие в одни ножны, и можно взбираться. Нижние ветви позволили ухватиться.

«Подтянуться, не забывать про опоры…» — Червь карабкался достаточно умело и лихо. Замер, когда зловещий рык раздался прямо под ним. Хотелось верить, что твари внизу не учуют его. Дождь смешивал запахи леса, спускал вниз ионизированный молниями воздух и насыщенный аромат хвои, прибивая к земле дух животных и человека.

Обнимая ствол клёна, Ормарр глушил дрожь, однако неуёмное сердце бешено колотилось, отдаваясь пульсацией под корой.

Червь вслушивался, жмурясь.

Дуновение ветра, треск ветвей, шелест листвы, шуршание иголок, собственное сопение и колыхание в груди. Ни звериных голосов внизу, ни человечьего разговора.

«Неужели ушли?»

Открыв глаза, Ормарр на удивление быстро адаптировался к ночной тьме. Неразличимые по цветам очертания деревьев становились всё чётче, влага и конденсат ловили самые робкие отблески света, позволяя сориентироваться. Низ ствола выныривал из мрака, земля рядом виделась тихой и неподвижной.

В глаза бросилось нечто играющее красками. Рукоять Пьющего Души струилась цветными переливами. Что-то двигалось по ней, будто жидкость.

«Вещица Халлстеинна?» — похоже, он применил ту штуковину, чтобы оружие «поддалось».

Внимание от меча отвлёк протяжный пугающий вой. Ормарр всматривался в заросли внизу, пытаясь понять, что происходит, ведь казалось, что это человек.

Наконец Червь расслышал и бормотание. Новый стон и новое причитание, теперь разборчивое:

— Как же мне холодно…

Ормарра сковала новая волна страха. Он узнал Эгиля, но с трудом верил, что тот ещё жив.

— Как же зябко, — окончания слов терялись в дрожи дыхания. Голос следопыта тонул в ночи, цепенея от её хлада.

Поступь мягких лап донеслась до навострившего уши Червя. Кошачий глас, отчаянный крик Эгиля, недолгая возня, и тишина.

— Вотан, прибери его в свои чертоги, — беззвучно зашевелил губами Ормарр.

«Они ещё здесь. Адова троица нелюдей, перекидывающаяся в животных».

Закликала птица. Подумалось — сокол.

Руки уже порядком затекли, обнимая клён. Но двигаться с места опасно!

Скрип ветвей, что-то сверху. Ормарр поднял голову. Полы тканой рясы качнулись в паре метров над ним:

— Меч у тебя? — шёпот опустился, обжигая слух.

«Халлстеинн?! Не может быть! Как?!»

— Да, — тихо процедил растерянный Червь.

— Хорошо. Замри пока на месте.

Птица крикнула вновь, совсем рядом. Крылья захлопали ещё выше. Ормарр посмотрел, как Халлстеинн устремился по дереву ввысь, и зажмурился. Странные шорохи, крик компаньона. Что-то закапало сверху, заструилось, полилось с раскаченных ветром ветвей. Пугающие звуки, хрипы, стоны высоко над головой только подтверждали, что стекающая вязкая субстанция вовсе не дождевая вода. Ормарр обнял клён левой рукой ещё крепче, нащупывая правой стекающую с темечка дрянь. Даже в сгущающемся мраке было понятно: это кровь.

Громкий треск всё там же, сверху, предвестил о грядущем. Что-то крупное падало вниз, ломая ветви, разгоняя звуки в спокойствии затихшего ненастья. Что-то крупное лишь сверкнуло уже знакомым радужным переливом, оставив после себя в воздухе мелкие парящие перья. Ормарр не успел посмотреть вниз, его окликнули с выси:

Халлстеинн шептал протяжно и певуче. Похоже, он обращался не к компаньону. Оружие короля зимы дрожало в ножнах, отзываясь на песнь как на заклинание. Бродяга спускался.

Халлстеинн прыгнул, наваливаясь на Червя. Удержаться не было никакой возможности. Ормарр слетел вниз, ломая спиной ветви клёна. Плут, встретившийся ему когда-то в таверне «Горячий бык», наседал сверху. Оскалу чёрных зубов и бездне налитых кровью глаз Халлстеинна позавидовал бы в устрашении любой хищный зверь. Адовы твари, пришедшие следом за ними в могильник короля зимы, не обладали и долей его богомерзости.

Тело вбило в размокшую почву с тупой сквозной болью.

Халлстеинн прекратил скалиться, отстегнул от пояса раздавленного Червя ножны, поднялся, как ни в чём ни бывало, и отправился прочь.

«Где же валькирии? — успел подумать Ормарр. — Я готов. Я готов? Я готов…»

Голубка I

Утренняя звезда короновала приближающуюся зарю.

Голубка вслушивалась в небо всю ночь. Шум крыльев, скрежет стали, песни тёмных клинков и древние заклинания звучали для неё постоянно. Сегодня они перемежались с близкой стихией, но оставались различимыми. Иногда с рябью пространства-времени Голубка улавливала реликты далёких катастроф. Самосуть Вселенной колыхалась, память всего сущего расползалась по ней. Но своего Бога сестра Сокола больше не слышала.

С вершины утёса открывался вид на простор над безбрежным морем. Небеса и вода разделились полоской света. Чужое солнце восходило над чужой землёй, знаменуя для Голубки лишь ещё одно потрясение.

Волчица и Тигр почтили Гнездо своим визитом. Сокол погиб, иначе они бы не поднялись к его сестре.

Тело брата, искалеченное падением, уже лежало на полу их жилища, когда Голубка вернулась с утёса. Так погибают гордые птицы. Волчица и Тигр стояли рядом, смотрели на сестру Сокола с грустью. Но она знала, что эмоции не касаются её брата.

— Пьющий Души, — поняла Голубка. — Вы упустили меч. Случилось что-то очень странное, что-то, что сломало крылья Сокола.

К чему отвечать, если ответом будет «да»? Молчаливое согласие куда красноречивее.

— Странник прибудет совсем скоро? — Волчица боялась.

И не зря.

Голубка взглянула на её ожоги. Ради этого никто не пошевелит пальцем. Без глаза и даже без руки можно бороться. Шрамы только напоминают об уроках. Люди — жестоки и не так просты, как могут показаться.

— Я предупрежу Странника, что нам не обойтись без Смотрительницы, — Голубка взглянула на Тигра. Тот лишь смиренно урчал. — Что встало на вашем пути? Расскажите мне, прежде чем они прибудут.

— Мифрил.

Ответ Тигра обеспокоил Голубку. Люди некогда владели этим металлом, но давно утратили.

— Они знали, — в этих словах Волчицы слышалась тревога. — Вернее один из них. Чужак, что похитил меч, владел навыком сковывания орихалька мифрилом.

С этой вестью пришлось осознать неминуемое. Весь Зверинец должен собраться вместе.

 Акинак — короткий меч (40—60 см длинной), использовавшийся самыми разными древними народами (Примечание автора).

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

«Скажу, я здесь, возьми меня,

Смотри, ладонь не обожги.

Звучит мелодия, звеня,

И сзади слышатся шаги…

А песнь песней моих тиха,

Ведь я пою за упокой.

И крик проспишь ты петуха,

Когда уснёшь в боку со мной…»

Филип I

— Зверинец, — задумчиво протянул Филип. — Так они сами себя называют? Им подходит.

Леди Булава сложила руки на груди:

— Я думала, ты это уже слышал, — она прицыкнула. — Толку от тебя совсем мало.

— А чего вы ждали? Я музыкант, а не энциклопедия.

Бард, известный в Скайсдоре как Филип Молчаливый, не лукавил с Леди Булавой. Ему и в самом деле немногое знакомо о таинственном обществе, охотящемся за тёмными клинками.

— Я теряюсь в догадках и о том, зачем было хватать меня и Руби и увозить чёрт-те куда! Самое настоящее похищение знаменитых бардов!

— Задержание с целью допроса. Мы служим ярлу Фолпура — Густаву Северному Ветру, я уже говорила, — Леди Булава дёрнула нижней челюстью.

«Стоит быть осторожней. Она разозлилась».

На самом деле её звали Брунхильд, хотя бы она так представилась, но Филип дал двухметровой бабище, выбивающей из него информацию кулаками и пряниками, более подходящее имя. И уверялся в своём остроумии, глядя на ёжик волос, торчащих на огромной башке во все стороны как шипы на утренней звезде.

— От моей подруги толку больше?

Усмехался бард не на пустом месте.

Руби «Златовласка» Роуз — его подруга, коллега и спутница, — нема. Она не родилась такой. Руби — певица, автор песен и знатный обогатитель фольклора. Свой голос златовласая красавица потеряла, когда её повесили. Да, она выжила, на это сыграли случай, удача и Филип, оказавшийся рядом. Впрочем, вместе с голосом Златовласка растеряла и многое другое. Грязная седина, вкравшаяся в копну кудрей, лишила прозвище прямого смысла. Травмы, глубокий стресс, испытанный на пороге смерти, откликнулись со временем на облике прекрасной Руби Роуз. Филип познакомился с ней до печальных событий в очевидно юную пору. Морщины, появившиеся предательски рано, следы от колючего хомута на шее, всё это не красило деву. Но она не скрывала изъяны, скорее даже наоборот:

«Чтоб вопросов меньше было», — писала на кусочках бумаги Руби Филипу в начале своего немого пути. Спустя месяцы неразлучной работы и странствий барды стали понимать друг друга, используя жесты и мимику.

— Скорее вопросов прибавится, — качал головой Филип.

Но Руби поясняла, что её волнуют только те, что произнесены вслух:

«В фантазиях пусть хоть сказки придумывают. Чужим домыслам я, один чёрт, не хозяйка».

Агональное состояние, испытанное Руби, украло у неё немало, но и дало с лихвой. Вдохновение, новые горизонты идей, глубину и осмысленность творчеству. Девушка не могла петь, но это прекрасно делал Филип. Она писала и аккомпанировала в уголке, а он блистал перед публикой. Проникновенный голос, артистичная грация и фирменные взмахи медных вьющихся волос приковывали взгляды как женщин, так и мужчин. В своих гастролях по Скайсдору барды успели объехать Бэрбелл, Кроссвинд, Айскрест, даже Фолпур, чьему ярлу служили Леди Булава и её сподвижники.

В родном фольке Брунхильд и Ко, по каким-то причинам, они Филипа и Руби со своим «задержанием» не настигли. Неприятная встреча состоялась гораздо позднее, когда Роуз и Молчаливый прибыли со своими выступлениями в южный край.

***

На главной улице гористого Клейта, то взлетающей над бедняцкими кварталами, то равняющейся с ними на склонах холмов, процветало немало питейных заведений. Филипа уже давно не интересовали те, что окружены мастерскими и тонут в дыме ремесленных труб кузниц. Дорогие постоялые дворы хвастают в погожий день видами на далёкие пики Мидлкроуна. Горная гряда то золотится на солнце, то серебрится под серым небом. Постояльцы «Собаки-Бабаки», где можно забраться на крышу, а коль нет ветра, то и посидеть там, готовы раскошеливаться на эти самые золото и серебро. Воистину красивая гостиница. Филип слышал о ней и на Железном тракте, и в Айскресте, и, конечно же, по дороге от Кроссвинда к Клейту. Сплетники кичились и с гордостью ведали о ночах и вечерах, проведённых в «Собаке-Бабаке».

С названием была связана весьма интересная история. И, несмотря на то, что кто-то уверял, якобы это действительно такой знаменитый пёс, истинное происхождение крылось в другом. Филип выслушал длинную байку, повстречав разговорчивых купцов, но повторять её даже про себя не решался. Вспоминал только конец, сдержанно улыбаясь:

«А у неё губы холодные…»

— Самое достойное место для самых достойных музыкантов, — Филип Молчаливый так и сказал Руби Роуз, когда они въехали в резные ворота южного града в своём наёмном экипаже.

Златовласка, утомлённая летней духотой, обмахивалась веером. Она кивнула без эмоций. На севере никогда не жарко по-настоящему. Уроженец Аэб-Гаала, Филип, знал об этом лучше любого скайсдорца или заспианца. Но Руби истинная северянка, голубоглазая дева льдов и ветров. Для неё Клейт это юг.

Веер Роуз подарил Молчаливый. В Скайсдоре опахала никогда не делали, этот предмет с его далёкой родины Филип вручил Руби в знак самой тёплой дружбы и благодарности за новые рифмы, аккорды и наитие. Кроме того, барду казалось, что диковинный аксессуар отвлекает на себя внимание от тёмно-фиолетовой полосы на горле подруги и вечно-хмурого выражения бледного лица, морщащегося по поводу и без.

Филип подал руку, поддерживая Руби на выходе из экипажа. Она улыбнулась. Галантность, судя по всему, до сих пор ей нравилась.

Навстречу первым вышел стряпчий. Барды заплатили серебром. Благодарный юноша поклонился и вместе с кучером занялся экипажем и лошадьми. Ещё два серебряника достались встречающей музыкантов хозяйке «Собаки-Бабаки». На самом деле владельцем оказался её муж, но обрюзгший старик правильно сделал, делегировав обязанность приветствия грудастой молодой супруге.

Снова запустив руку в кошель, Филип достал ещё шесть серебряников:

— А это за особое гостеприимство для нас.

Благодарная жена владельца «Собаки-Бабаки» сыпала комплиментами и обещаниями в ответ, а Руби неодобрительно мотала головой, сморщив губы гармошкой.

— Щедрость всегда возвращается, дорогая. Ты же знаешь, — подмигивал в ответ Филип.

И это действительно так. Вечером, когда просторный зал со стенами, увешанными шкурами диких зверей и диковинными гобеленами, принимал гостей, дневное радушие возвращалось к бардам. Вокруг огромного очага посреди собралось не меньше сотни почитателей творчества Роуз и Молчаливого. За длинными столами, круглыми бочками и на полу, на оленьих шкурах с кружками эля, грога и чистейшего мёда сидели, разинув рты и сверкая глазами, купцы, наёмники и кметы всех возрастов.

Берсерки, рынды, рыкари,

В мехах с секирами в руках

Во славу северной зари

Сошлись с врагами вы в снегах.

За честь и доблесть, за друзей,

За дом, семью и за любовь

Стояли стражей рубежей,

И знаю, что готовы вновь

Служить сердечному порыву,

Филип пел со всей душой, а Руби аккомпанировала, раскачиваясь в такт проникновенной мелодии. С этой песней они заработали первые овации и монеты. Традиционно Молчаливый исполнил хорошо знакомую на севере балладу о своём товарище Волэне Надсон-Нарбуте, которому помогал в спасении Кроссвинда годы назад, и о великом конунге Скайсдора Иваре Чистом Ручье Хедлунде, с которым подружился благодаря подвигам минувших дней:

Эта песня о тех,

Кто зажёг в нас костёр,

Ивар Чистый Ручей наш герой,

Он богами нам посланный князь.

Он тот сын, о котором мечтает отец

В каждом доме великой страны.

Подчинил ему рок,

За ненастьем идущий.

Не забыт тот боец,

Что бок о бок сражался,

Волэн Звёздная Сталь — ориентир,

Нам светящий в безлунной ночи.

Он тот брат, о котором мечтает любой,

Пел Филип и о матери конунга Ивара, Альвейг Молнии Запада ♪♪,

объединившей поколение назад северных ярлов востока и запада под знамёна своего супруга Уве Хедлунда. Патроны «Собаки-Бабаки» рукоплескали и щедро осыпали медью и серебром.

Клейт достаточно велик. На холмах среди гор поселилось не меньше пятидесяти тысяч северян. Торговцы с завидным постоянством прибывают в южный оплот, чтобы закупиться кузнечными материалами из рудников Мидлкроуна и Пепельных гор.

Две недели Филип и Руби выступали здесь. Далее барды планировали навестить Дирпик, но уже готовясь к выезду, у самих городских ворот Клейта они наткнулись на препятствие.

Наёмный экипаж затормозил. Руби неприличными жестами выразила негодование. Филип вслух поинтересовался: «Какого полового органа?» Пришлось выглянуть. Кучер сам пребывал в шоке. Ещё бы! Толпа перекаченных здоровых северных баб самой брутальной наружности обступила повозку прям посреди широкой улицы.

— Что такое? Дайте проехать! — Молчаливый не мог представить, что ему, знаменитому менестрелю, сможет пригрозить кто-то средь бела дня да ещё в присутствии городской стражи.

— Скальд Филип Молчаливый! Я — Брунхильд, одна из Сестёр Ветра. И у нас приказ от самого ярла Фолпура, Густава Северного Ветра, взять Вас под стражу.

Леди Булава что-то говорила ещё, зачитывая свиток, Филип уже не слушал. Кстати, более на «Вы» она к нему не обращалась.

— Женщина! — возмутился бард. — Какой ярл, какой Фолпур! Ты в Клейте, а я — друг конунга Ивара Чистого Ручья. Ты хоть представляешь, что говоришь? Какое ещё «под стражу»?!

Названные Сестрами Ветра спешивались. Задница подгорала. Руби вылезла на крик товарища, вопросительно дёргая руками.

— Вот, это злые плохие бабы, будут злиться, плохиться и… похоже, бабиться. Или просто биться.

Тогда Брунхильд впервые врезала Филипу в челюсть, вырубив менестреля. Руби, вроде как, никто не бил. Кучера прогнали в шей, захватили наёмный экипаж и прямо в нём доставили бардов на заставу Врорк. Основные пограничные воины давно сосредоточились в Ниглертоновской заставе, присоединённой после заспианской войны. Расположились в пустующей казарме, что-то там предъявив начальнику укрепления. Об этом в торопях поведала Руби, когда Филип пришёл в себя после зуботычины Брунхильд. Тут же явились все эти бабищи и началось, что началось.

Теперь барды там, где есть. На допросах. Разделённые.

***

Леди Булава, дёрнув несколько раз челюстью, всё-таки успокоилась.

«Хорошо», — Филип выдохнул, осознавая, что не получит под дых за свою дерзость хотя бы ещё один раз.

— Больше ли толку от твоей подруги? Пока не знаю, немую Руби допрашиваю не я.

Брунхильд придвинула стул, поставив его напротив того, где сидел Филип, пристёгнутый кандалами. Грозная дознавательница села, облокотившись руками и грудью на спинку, повёрнутую к барду.

— Это ведь они виновны в увечье твоей подруги? Зверинец?

Расположилась Леди Булава доверительно. Сменила кулаки на «пряники». Своя, сочувственная.

«Говори, я хочу помочь, я на твоей стороне, — Филип сдержал смешок. — Только это не похоже на правду. Да и не знаю я, что тебе рассказать. Почитай мои песни, больше узнаешь».

— Похоже на то. В Гандвике дело было. Лютый ужас навис над рыбацким посёлком, а мы там пытались порядок навести. Кто чем мог. Руби допрашивает кто-то из твоих сестёр? Точно не та, что смотрит за нами прямо сейчас…

Филипа не покидало ощущение чьего-то присутствия. Чужой взгляд мозолил затылок. Брунхильд уводила взгляд в сторону несколько раз, выдавая барду, что она, очевидно, не главная здесь.

— Чьи имена ты слышал в Гандвике? — дознавательница проигнорировала вопрос, пресекая попытку манипуляции Молчаливого.

«Будем играть по вашим правилам, деваться некуда».

— Голубка. Её имя не сходило с уст всех, кто ввязался в историю. Её доставили в Гандвик наёмники твоего ярла. В этом сомнений нет. Густав Северный Ветер самолично велел конвоировать рыскавшую по курганам и попавшуюся на этом девку в Бэрбелл. Только тот, кому предстояло судить Голубку, отправился в Гандвик, вот наёмники и притащили проклятую суку к Чёрному озеру.

— Ярл Густав знал, что она вместе с подельниками искала тёмные клинки, но даже не подозревал в то время о Зверинце. И, конечно же, не мог представить, что на дне Чёрного озера проснётся ещё одно зло.

Воплощая в жизнь присказки старух, недоброе нечто и в самом деле пробудилось в ту пору где-то под толщей воды. Округа встрепенулась нежданным безумием, смертями и кошмарами. Гандвик прочувствовал на себе силу тёмных клинков.

— Признаюсь, — Леди Булава развела руками, — я не была очевидцем сил, подобных тем, что ты или Руби описывали в своих песенных сборниках. Какова доля приукрас в них?

— Всё, что касается древнего оружия, записано с наших собственных наблюдений и неоспоримых рассказов других свидетелей. Мечи, как мне известно теперь, выкованы из необычного металла — орихалька. Его наравне с мифрилом и кримонитом выделяют из метеоритной руды. По крайней мере, выделяли. Слыхивал о кузнецах Кугруга, ныне мёртвого королевства, занимавшихся этим.

— О Кугруге ещё поговорим, — закивала Леди Булава.

Филип немного догадывался, о чём пойдёт речь. Но потом, так потом.

— Продолжать об оружии королей зимы? — бард старательно вкладывал в интонацию ноты обиды перебитого невеждой артиста. — Тёмные клинки способны влиять на сознание людей, как тех, кто ими владеет, так и окружающих. Радиус и глубина влияния повод для раздумий и даже дискуссий, не стану устанавливать рамки. Главное — они опасны.

Леди Булава с нервами встала, стул зашатался, скрипя и постукивая о пол ножками:

— Если бы это было не так, никто бы тебя сюда не привёз! Конечно, они опасны! Я это знаю, мой ярл это знает!

Брунхильд выдохнула, Филип смотрел, как она сжимает кулаки:

«Нет, нет, только не по лицу…»

— Зверинец, — выпалил трубадур, привлекая внимание к сведениям и отвлекая свою дознавательницу от чешущихся кулаков. — Кроме Голубки я знаю ещё одно имя. Странник.

Леди Булава аж хрустнула шеей, резко повернув голову, нахмурила лоб и прищурилась. Складывалось впечатление, что о нём она слышит впервые.

— Мне знакомы имена Сокол, Голубка и Волчица, есть ещё Кунь, — интонация Брунхильд сменилась на какую-то философскую, протяжную. — Странник… Не животное и не птица.

Тут и не поспоришь. Филип пожал плечами, весьма сдержано, кандалы не позволили развить амплитуду привычного позёрского жеста.

— Возможно, он занимает какое-то особое место в их иерархии.

— Так-так, я запомню. Он чем-то выделялся? От той же Голубки?

— Разве тем, что его я встречал дважды.

Это было правдой. Филип без лукавства уточнил Брунхильд, что пересекался его путь со Странником не только в Гандвике, но и за четыре года до того, в Айскресте. Трубадур готов был поведать больше, но Леди Булава, посмотрев в сторону, буркнула, что ей это сейчас не интересно:

— Клубок из загадок слишком плотный и путанный. Не усложняй. Без импровизаций и лишней инициативы. Я спрашиваю, ты отвечаешь.

Филип кивнул.

«Прекрасно. Только бы эти допросы скорее закончились».

— Голубку в Гандвик доставили наёмники ярла Густава. Ты успел с ними познакомиться?

— Хрут и Скегги. Мастер и слуга. Руби прекрасно о них написала. Да, успел. Хрут, правда, долго не протянул. Не сомневаюсь, что тут главную роль сыграл тёмный клинок. А вот Скегги… Замечательный парень. Скегги по прозвищу Младший Сын. Я как-то сидел в таверне, в Гандвике, напевал о героях. Тогда-то я и подумал, что малец только начал свой путь, и я напишу ещё славную балладу о нём.

По движению губ Леди Булавы читалось немое: «Так-так». И Филип с удовольствием продолжал:

— Темноволосый парнишка с пронзительным взглядом серых глаз, лет двенадцать тогда было ему, всё лицо в шрамах, большая часть старые, но и свеженьких парочка. Сиротская жизнь, служение наёмнику, передряги, сражения, каждая отметина — свидетельство его силы, напоминание о состоявшейся победе. Грамоте Скегги не был обучен, но умом обладал живым. Он и Хрут тогда привезли Голубку лагману Готтфриду Беку. Тот пытался наводить порядок в Гандвике по распоряжению своего брата — ярла Бэрбелла и Дола Высоких Курганов Нормуда Чёрно-белой Горы. На самом же деле, лагман просто казнил всех кого не лень, прикрываясь богом справедливости — Зиу. Скегги тогда помогал информацией в расследовании. Я ж говорю, смышлёный и юркий малец, а главное — отважный. Только вот с Готтфридом Беком у них что-то не задалось. Уже позже до нас с Руби дошли слухи из Бэрбелла о судьбе и одного, и другого. Если сказать коротко: Скегги поспособствовал тому, чтобы Готтфрида его брат-ярл изгнал. А самого парнишку вознаградили.

— Что с ними сейчас?

— Готтфрид… Возможно, уже загнулся. А Скегги… Вроде как, до сих пор в Бэрбелле. И жизнь его бьёт ключом. Поделиться последними сплетнями?

Скегги I

В погожее утро заря золотила гриву Хримфакси, подчёркивая неземную красу скакуньи. В мрачный же день чёрный как смоль окрас и серебристая, точно тронутая инеем грива напоминали о лошади Нотт — богини ночи из «Придания о сёстрах» в «Старшей Эдде». Точно так же, как в сказах о высших Хримфакси проявлялась, волоча за собой колесницу с завораживающей луной, в свете ночных огней одноимённая лошадь Скегги пленяла в разы сильнее, чем днём.

Показавшаяся луна приветствовала с чистого неба всадника и его лошадь. Грива Хримфакси развевалась дуновениями прохлады летних сумерек, а глаза отливали багром. Встречный ветер откидывал волосы Скегги назад, оголяя все шрамы на его лице. Топот копыт заставлял встрепенуться птиц, а полевые звери бросались прочь в ужасе. Прикрывали рты и фермеры, видящие наездника на пугающей скакунье. До Скегги по прозвищу Младший Сын доносились не только ропот и нервные вскрики. На бэрбеллских улицах и площадях он слышал о себе и Хримфакси слова, наполненные предрассудками и опаской:

— Драугры летят следом, когда проносится юный всадник на своей лошади по полям вдоль курганов, — причитали одни.

— В скачках этих видятся дурные предзнаменования, — прицыкивали иные.

— Тише, не поминайте лихо, пока оно тихо, глядишь, и минуют невзгоды тех, кто помалкивает, а не наводит смуту, — шептались третьи.

— Да хранят нас боги! — взмаливались всем в ответ праведники.

Когда-то сам Скегги не признавал богов, но вместе с чудесной лошадью, дарованной судьбой, обрёл веру. Воистину волшебная, если и не от самой Нотт прискакавшая к Младшему Сыну Хримфакси полнилась загадками и будоражила ум своими особенностями. Дареным скакуньям в зубы не смотрят. Вот и Скегги не смотрел, пока среброгривая лошадь не растерзала кролика. Любому конюшему скажи, на слово не поверит, но лучше правду свою не доказывать. Острозубая Хримфакси — хищник, и никакой овёс не обрадует её так, как свежее мясо.

Вечерами, когда показываются первые звёзды, а рутинные обязанности исполнены, Скегги седлает свою, единственно ему верную лошадь и мчится на юг от Бэрбелла. Он скачет по холмам вдоль старых захоронений, обследует заброшенные рощи, где Хримфакси чаще всего отыскивает свой ужин. Когда позволяет время, всадник мчится к Морозным горам, на возвышенность у пологой скалы. Оттуда открывается вид на дол, где в тумане тонет Чёрное озеро, и над растекающейся дымкой острым шпилем смотрит в небо железная башня. Странное сооружение. Болтают, что оно упало с неба, а не было построено кем-то из людей. Скегги в разное время слышал и то, что может подтвердить это, и то, что может опровергнуть. Туман часто скрывает башню полностью, символично намекая, что тайны её разгадать столь же сложно, сколь развеять природную мглу.

Где-то там засыпает Гандвик, рыбацкий посёлок, в котором жизнь Скегги перевернулась с ног на голову в очередной раз. Там Младший Сын многое потерял, но и обрёл немалое, в том числе и Хримфакси[1].

Возвращаясь от пологой скалы, Скегги частенько видел вдали охотников, припозднившихся с возвращением домой. Чёрная лошадь с глазами, сверкающими кровавыми бликами, с призрачной гривой, с худощавым бледным парнем верхом — образ, каждый раз заставляющий звероловов ускориться. Скегги представлял, как те нашёптывают себе под нос молитвы, обращаясь к Вотану, Хирсину и Радогосту. Это веселило Младшего Сына. Теперь не только его топор хранил парня, но и слава; зловещая, влачащаяся ветром за Хримфакси, как луна в сказах, и разящая в ночи её пронзительным взглядом.

В стойло Скегги старался возвращать свою скакунью к полуночи, но иногда она увлекалась погонями за своими излюбленными кроликами, и даже наездник не сразу утихомиривал её:

— Спокойно, спокойно девочка, слушай меня, — со свистом приказывал Скегги, дёргая за поводья, но своенравная лошадь не каждый раз спешила покориться. В её крутом нраве Младший Сын находил как своё волнение, так и гордость. Непокорность и сила вдохновляли его самого, чтобы держаться уверенно и быть преданным, прежде всего, самому себе.

Минувший день и вечер отметились умиротворением. Даже Хримфакси не доставила хлопот. Напоив лошадь, Скегги отправился спать в час крысы.

Каждый новый день начинался в час дракона, когда солнце уже взошло, и тени выросли длинные точно от крыльев могучего ящера. Привилегия такая дарована Скегги положением, кое в свою очередь заслужено перед ярлом Нормудом Чёрно-белой Горой. Уже больше полугода Младший Сын жил в длинном доме Бэрбелла, служа помощником здешнего хозяйственного управителя.

О том, как это положение было достигнуто, самому Скегги вспоминать не в удовольствие. К тому же он слышал разговоры сплетников о себе. Вроде как даже скайсдорские скальды упоминали это событие в каких-то трудах. Бродячих певцов на севере много, но лично Младший Сын знаком лишь с двумя: златовласой Руби Роуз и Филипом Молчаливым. Неоднозначные дни, проведённые с ними в Гандвике, оставили противоречивые воспоминания и впечатления о скальдах.

«Пускай пишут, пускай болтают, — отмахивался от бестолковых слухов Скегги. — Авось и сам когда-то прочту о себе».

Грамоте Младший Сын не обучился своевременно. Почти шесть лет назад, когда в свои шесть годков Скегги из-под палки осваивал числа, руны, буквы, знаки и их сочетание, началась война с вероломным Заспианом. Худшие годы, полные потрясений, жестокости, смертей; годы, запомнившиеся голодом, холодом и страхом; годы, что лучше не поминать. Война отгремела, забрав всю родню, вынудив скитаться и спутаться с нелучшими людьми. Скегги промышлял наёмничеством, вернее прислуживал настоящему искателю квестов и прибыльных заданий. Приходилось выживать, хоть так. Пройдоха Хрут, старый мастер, пиров ему в чертогах Вотана, сам грамоты не знал. Да что там, всегда полно было неучей и среди кметов, и даже среди людей родовитых. На севере жизнь коротка, не каждому даётся в ней время для чего-то не входящего в список самых необходимых навыков и талантов.

В длинном доме Бэрбелла грамота — вещь обязательная. Конечно, нянек и учителей подручному не положено иметь, но так это ж не значит, что азов никто не покажет. Тем более, когда старшие настаивают. А если договориться самому, на особых условиях, то и «понянчатся».

За полгода на службе Скегги выбил себе хорошее место для сна, пусть не отдельную комнату, но кровать, огороженную от остальных ширмой под потолок, в дальнем конце просторного помещения для помощников хозяйственного управителя.

Вставал Младший Сын чуть раньше положенного, чтобы успеть напоить Хримфакси, умыться нагретой водой и свистнуть чего-нибудь съестного, пока готовится завтрак для ярла, его семьи и всех домочадцев. Свою чрезмерную любовь к еде Скегги грехом не считал и ни от кого не скрывал. Длинный дом Бэрбелла полнился изобилием в это мирное время, и каждый кусок считать не приходилось.

Возвращаясь к общему подъёму помощников хозяйственного управителя, Скегги как всегда застал бодрого и румяного Фьяла в хорошем расположении духа:

— День предвещает много дел, поднимайтесь, лежебоки! — будил слуг голос высокого плотного северянина. Тут же раздавались наряды и указания на первую половину дня. Остальные — во время обеда.

Скегги предстояло помогать в обслуживании ярла за поздним завтраком. Младший Сын знал, что в прачечной для сего мероприятия уже подготовлен камзол из чёрного и белого хлопка с шёлковой росписью. Цвета фолька, символизм, включающий названия здешних озёр и прозвище Нормуда. Негоже мелькать в поле видимости ярла в повседневных бордовых бриджах и дублете.

До завтрака владыки Скегги выделили два часа на урок грамоты. Эта новость стала хорошей не только для него, но и для той самой «няньки», что гоняла по рунам, техникам чтения и письма рослого сироту. Обучение, вероятно, прошло бы быстрее, если бы Младшему Сыну не приходилось оказывать ответную услугу преподавателю.

Эир, юная помощница кухарки, занималась со Скегги грамотой в обмен на его уроки боя на топорах. Поэтому встречи их проходили на краю хозяйственного двора, где было относительно тихо, и имелся простор для тренировок. Курносая девчонка, широкая в бёдрах, ниже Скегги на полторы головы отличалась проворностью. Сегодня её рыжая, усыпанная веснушками моська показалась Младшему Сыну чрезмерно озорной. Пока он вычитывал вслух фрагмент из «Повести о Великом Волке», Эир строила рожи. Скегги старался не терять сосредоточенность:

— «Стужа разыгрывалась всё сильнее. Бесстрашный вождь подвывал ей волком. Мороз кусал за кости, ответить ему было нечем. Суровый край севера хоронит героев в своих снегах. Нет! Не для этого бесстрашный вождь прибыл на Великаньи острова. Дружина пала, стая Великого Волка уже отдана богам ветров и бурь в подношение. Довольно жертв! Клинок в руке запел. Из-за сплошной белой завесы вынырнули огни. „Что это? — недоумевал вождь. Посёлок?“ Это был он. Затерянный на краю мира оплот…»

— «…ставший для Великого Волка спасением», — поспешно закончила за чтеца помощница кухарки. — Хватит на сегодня грамоты! — Эир поспешила за двумя затупленными топорами. — Пора размяться!

— Рановато тебе такими орудовать, тащи деревянные.

— Ещё чего! Довольно игр! Пора двигаться вперёд и драться по-взрослому.

«Дурашка, ну ладно, задам тебе трёпку по-взрослому», — Скегги принял вызов.

— Нападай, — Младший Сын поднял руку, направив затупленный топор на свою спарринг-партнёршу.

Добродушие стёрлось с лица Эир, она нахмурилась, стиснула зубы, сжала топор, вены на кистях заметно надулись. Помощница кухарки с боевым кличем атаковала. Прыжок и удар с размахом сверху, Скегги ушёл в сторону.

Эир по инерции пронеслась мимо, развернулась для нового выпада, зашла сбоку, целясь по рёбрам спарринг-партнёра. Скегги пяткой своего топора схватил оружие Эир за бородку, рывком потянул, девчонка упала с ног, роняя оружие. Взмах сверху, тупое лезвие остановилось у горла побеждённой:

— Топором можно построить дом, а можно выиграть бой. Это — святое оружие. А ты разбрасываешься им!

Эир прохрипела. Упрямая. Скегги это нравилось:

— Вспоминай предыдущие уроки. Что ты усвоила?

— Я сильнее в обороне, — помощница кухарки сплюнула, подняла топор и укоренилась в боевой стойке защиты.

«Куда там».

Младший Сын замахнулся с правого бока, не сильно, чтобы инерция не увела его в сторону. Он намеренно промахнулся, перехватил топор и рубанул слева, Эир отвлеклась, растерялась, Скегги попал ей в плечо. Вскрикнула, но быстро выдохнула и не заплакала. Отбежала, прикрываясь оружием.

«Ну, хоть что-то», — укоризненно подумал Скегги.

Будь его оружие боевым — с одной рукой Эир уже бы так не ретировалась.

— Лови, — Младший Сын свой бросил топор противнице. Она поймала. Тем временем Скегги взял пару деревянных орудий. — Берсеркеры сражаются двумя руками и двумя топорами.

Эир вернула инициативу в атаке, попыталась ударить двумя орудиями сверху, но Скегги был готов. Левой рукой использовал топор для защиты, подставил под удар, снова подцепил пяткой одно полотно противницы, второе задержал рукояткой, отклонился назад, выводя из равновесия. Шаг в лево, Эир упала, Скегги протащил её по грязи, ударил правым топором в лоб.

Помощница кухарки бросила оружие и заплакала:

— Шишка будет!

— Вот и хорошо. Хоть на время станет тебе уроком. Воин должен быть готов к смерти, я говорил, когда ты решила стать им.

Эир от этих слов стихла и, разинув рот, уставилась на Скегги:

— Прости.

Младший Сын помог ей подняться. Оказавшись совсем рядом, Эир протянула руку к лицу Скегги, коснулась кончиками пальцев волос, убрала со лба, легонько погладив шрамы, спускаясь по виску к щеке и порезу над губой.

— Щекотно, — Скегги смущённо улыбнулся, отводя глаза от застывшего на его губах взгляда Эир. Она тоже смутилась, щёки налились румянцем.

— Прости, мне… — девушка затихла, недоговорив.

Скегги почувствовал неловкость:

«Нужно что-то сказать. Срочно!»

— Мой мастер лупил меня куда сильнее, когда учил.

«Что я несу?!»

И всё же ему удалось разрядить обстановку. Эир закатилась звонким смехом, кокетливо прикрыв рот. Но настроение девушки быстро переменилось. Она посмотрела вверх, за плечо Скегги, злобно пискнула:

— Опять пришла!

Скегги обернулся, устремляя взгляд туда, куда смотрела помощница кухарки.

Вивека, четырнадцатилетняя дочь ярла Нормуда, промелькнула на веранде второго этажа длинного дома и ускользнула во внутренние помещения, когда её заметили.

— Тени стали короче. Настал час лошади. Тебе пора возвращаться к обязанностям. Ступай, — ревностно сказала Эир, хмыкнула и побежала в сторону кухни.

«Неужели и в самом деле я ей нравлюсь, и она гневится из-за внимания Вивеки? Дурашка, — у Скегги успели появиться какие-то намётки дружеской симпатии к Эир. — Жаль, если она что-то себе надумала».

Правда о времени, тем не менее, неоспорима. Пора в длинный зал. Скегги не забыл переодеться. Перед узким зеркалом в полный рост, прямо в прачечной он облачился в парадные одежды. Во что-то подобное Младший Сын наряжался не часто, за полгода в длинном доме привык к собственному отражению, но комфорта не испытывал. Белые фрагменты наряда легко пачкаются, это повышает осторожность. Есть в этом и нечто хорошее, бдительность и контроль над собой не ослабевают. Длинный зал, где стоит дубовый трон, увенчанный оленьими рогами векового зверя, не место для расхлябанности. Не все об этом помнят.

Хускарлы Нормуда Чёрно-белой Горы отворили двери перед Скегги, и хоровод запахов, наполнивших просторный чертог, устремился в нос. Младший Сын припозднился, слуги уже накрывали столы. Запечённые карпы, тушёная капуста с клюквой, луковые пироги и множество жареных фазанов исходили струйками дыма, вливаясь в букеты тлеющих в жаровнях ароматных трав. Высокие окна с витражами разукрашивали солнечные лучи, бликующие от краёв посуды. Чёрно-белые стяги на стенах, чередующиеся с головами животных, казались серо-жёлтыми за дымкой из пара и пыли, подсвеченной пламенем факелов. Лисы, волки, кабаны и медведи смотрели своими безжизненными глазами друг на друга под потолком, не опуская бездушных взглядов на трон на постаменте и роскошный стол с резными массивными ножками. Стулья для ярла, его семьи и