ГЛАВА 1. НА ТОРГЕ В ВИИПУРИ

Снезапамятных времён между землями викингов и землями венедов стояла деревня Виипури1 — место оживлённое и многолюдное, особенно для Карелии и Ингрии, где никогда не было ни городов, ни князей с дружинами, а люди жили в небольших деревнях и на хуторах, далеко разбросанных по дремучим лесам, берегам рек и озёр.

Виипури расположилась на берегу залива и могла бы считаться городом, но постоянных жителей в ней было немногим больше, чем в любой карельской деревне. Другое дело — иноземные гости, купцы и путешественники, державшие путь в дальние страны, жители окрестностей, прочие люди со всех земель Калевы, идущие каждый по своим делам. Все они неизменно собирались в Виипури, и тогда изначально простая прибрежная деревушка становилась шумной, в считаные дни вырастая в несколько раз. У пристаней вдоль берега выстраивались морские ладьи и челноки поменьше, вокруг деревни, словно грибы после дождя, вырастали шатры, наполнялись людьми особые гостиные дома, построенные чуть в стороне, длинные и приземистые, с очагом посередине и отверстием дымохода прямо в крыше, похожие на дома викингов. Так бывало каждый год с весны до осени, когда северные ветры оставляли в покое Варяжское море и ненадолго ложились отдыхать в своё убежище, скрытое далеко на севере, за туманной Сариолой и землями Лаппи, в вечных льдах у подножия Мировой Горы.

Зимой Виипури словно засыпала под толстым покрывалом снега, весной же на берегу разворачивался торг. Карелы и саво приносили сюда пушнину, добытую зимой в своих лесах, по осени пригоняли скот, хозяева-ингры выставляли рыбу, мёд и соль, с северо-запада в Гардарики 2 шли суровые мореходы — руотси, даны и норья 3, с ними могли встретиться здесь купцы-венеды из великого города на Волхове. Изредка прибывали люди из неведомой южной страны, называемой Линнулой — Страной птиц 4, везущие диковинные заморские товары.

В один из весенних дней вскоре после начала торга в заливе Виипури показались разноцветные паруса, и вскоре стали видны идущие под ними корабли — длинные и низкие, со множеством вёсел, с рядами щитов, укреплённых вдоль каждого борта. Плавно и быстро двигались они к причалам, похожие на невиданных морских животных, привлекая всё больше и больше взглядов с берега — как любопытных, так и обеспокоенных.

— Руотси либо даны, — заговорили люди, — первый раз в этом году. Да много-то как сразу!

— Вот не было печали! — заворчали охотники-саво, только вчера пришедшие на торг. — Слетаются, разбойники, как вороны на добычу! — и заозирались по сторонам, готовясь защищаться, иные уже потянулись к лукам и копьям.

— То-то и видно, что вы, лесовики, здесь впервые! — улыбнулся в ответ степенный ингр из местных, оказавшийся рядом. Он как раз покупал у молодого саво связку куниц, и весть о прибытии чужеземцев нисколько не взволновала его. — Даны и руотси здесь — обычное дело. Ходят через нас торговать с венедами, попутно торгуют с нами. Всем выгодно, всем спокойно — они хоть и вояки, только здесь-то разбойничать им ни к чему. Это же самих себя без припасов оставлять да землю жечь под собственными ногами, так-то!

— У них обычай есть, — поддержал его другой, постарше. — Когда в бой или в набег идут, ставят на носу ладьи этакую страшную деревянную морду — змея ли, зверюгу ли, птицу какую хищную. Без того им никак нельзя, удачи не будет. А купцы их без этих чудищ обходятся. Вот и сейчас у них ничего такого не видать. На моей памяти ни разу они Виипури не тревожили. А что щиты на кораблях — так это мы щиты по бортам ладей вешаем, когда на вой­ну собираемся, а руотси и даны никогда их оттуда не снимают. Так что не бойтесь, не враги явились.

Корабли приблизились к берегу; на носу первого из них подняли белый щит — знак доброй воли.

* * *

В тот год весна пришла в Швецию рано, и все жители Бирки5 привычно потянулись к морю — излюбленной дороге людей севера, ведущей сразу во все стороны света, сулящей богатство и славу, наконец-то освобождённой от власти долгой зимы.

У пристаней целыми днями шумел народ; всё новые и новые суда уходили в плавание — там рыбаки вставали на тресковую тропу, там отправлялись в чужие края корабли купцов и корабли тех, чьим единственным товаром была война. Таких людей называли викингами и обыкновенно смотрели на них искоса, но тех, кто возвращался из-за моря с богатой добычей, встречали радушно. Викингов прославляли в песнях и сагах, а их собственные рассказы о дальних странах и заморских чудесах слушали затаив дыхание. Многие юноши не желали для себя иной доли, кроме доли викинга.

Особняком на пристани Бирки стояло пять драккаров, на редкость больших и крепко построенных. Сновавшие вокруг них люди поспешно нагружали их разным добром из длинных амбаров, стоявших неподалёку от берега. То не один и не несколько простых купцов собирались в путь — и драккары, и груз принадлежали конунгу шведскому Асмунду. Корабли снаряжались для похода в Гардарики, на торг в богатый город руссов Хольм­гард 6.

Сам Асмунд находился здесь же — в последний раз перед уходом своих кораблей осматривал их зорким глазом хозяина, отдавал последние распоряжения. Слава богам, сборы прошли быстро, и за сам путь можно было не беспокоиться — корабли предстояло вести двум приближённым конунга. Первый — родич и верный помощник Асмунда, ярл Торкель. Его величали Вороном в честь двух неизменных спутников верховного бога Одина — Торкель, подобно ворону, был прозорлив и сведущ во всём, о чём бы ни шла речь. Сопровождал его хэрсир 7 — могучий великан Горм. Оба они шагали по берегу рядом с конунгом, завершая последние приготовления к походу.

Наконец корабли были готовы; можно было приказать отчаливать, когда Асмунд пригласил предводителей похода подняться на Стража Бирки — утёс, возвышавшийся над бухтой, служивший дозорной башней, — чтобы сказать им напутственное слово и вместе воззвать к милости морского бога Ньёрда, дарующего мореходам удачу. Втроём стояли они на вершине Стража, глядя на серую даль моря и маленькие, словно игрушечные, корабли внизу, когда конунг спросил:

— Известно ли вам что-либо о Гротти?

Торкель кивнул. Конунг, поймав вопросительный взгляд Горма, продолжал:

— В стародавние времена Один даровал конунгу датскому Фроди чудесную мельницу Гротти, которая сама молола любое добро, сколько ни пожелаешь. Фроди приставил к ней двух женщин-великанш и приказал им молоть золото, мир и благоденствие. То был золотой век данов. Позже из-за Гротти вспыхнула война — говорят, что великанши, устав работать без сна и отдыха, сами намололи войско викингов на погибель Фроди и его королевству. Гротти была захвачена вместе с другой добычей…

— И с ней же сгинула в море, — закончил Торкель. — Мельница молола соль прямо на драккаре, не зная меры, пока не пустила его ко дну. Скальды поют, что и сейчас вращаются неутомимые жернова на дне моря, делая его солёным.

— Старые сказки, — отмахнулся Горм. — Стоят ли они веры зрелых мужей?

— Дыма без огня не бывает, — возразил конунг. — Я уверен, что наши скальды перепевают на свой лад песни финнов 8. В их землях о Гротти знают почти все.

— Сказкой больше, сказкой меньше, — упрямствовал Горм.

— Для сказки слишком складно. И слишком часто упоминается в землях к востоку от нас, в краях финнов и Бьярманланде… 9 — задумчиво проговорил конунг. — Ещё финны хвалятся, что Гротти изготовлена ими.

— Возможно и такое. Эти лешаки издревле славятся как чародеи и прорицатели. Но почему ты так уверен, что легенда о Гротти пришла к нам от финнов, а не наоборот?

— У нас о ней всего одна история. И известна она далеко не всем. У финнов же её пересказывают на разные лады едва ли не в каждом доме.

— Понятно. Только к чему мы говорим обо всём этом перед началом торгового похода в Гардарики, да ещё с глазу на глаз, как о великой тайне? Ты хочешь сказать, что…

— Истинно так, Торкель. В святилище Одина мне было видение о том, что чужеземные легенды не лгут. Ваш путь в Хольмгард пролегает через страну финнов. Там вы узнаете о Гротти всё, что сможете узнать. Если мельница, дающая золото, существует, то кто бы её ни сделал — асы или йотуны, финны или словене, она должна принадлежать нам и служить могуществу сынов Одина.

— Тогда пускай мелет железо, — оскалился Горм. — Железом мы сами возьмём столько золота, сколько захотим!

— Речь, достойная воина, — улыбнулся конунг. — Однако среди соседних народов есть такие, что не покоряются нашему железу, сколько его ни обрушивай на их головы. Чтобы в последний раз испытать их на прочность, у нас недостаточно воинов и драккаров, а чтобы приумножить всё это — недостаточно золота… Торкель, если встретите Гротти, добудьте её и доставьте сюда. Не сможете отнять — купите за любую цену. Если станут торговаться, не скупитесь… на железо.

— Тогда почему бы нам не снарядить туда военный поход? — спросил хэрсир.

— Я говорю о непростой добыче. Прежде чем что-то отнять, это что-то нужно найти. Беда в том, что мы слишком мало знаем о финнах, хотя и живём по соседству с ними. Не спугните их прежде времени — эта дичь слишком осторожная, а в ярости на редкость опасная. Потому держитесь с местными  по-дружески. Торгуйте, угощайте, ведите беседы. Торкель мудр и красноречив, он сумеет разыскать хранилище Гротти, и тогда, слышишь, Горм, только тогда ты с дружиной сможешь взяться за оружие.

* * *

Пять драккаров один за другим причалили к пристаням Виипури, и гости-руотси сошли на берег. Взяв товары, привезённые с собой, они сразу же присоединились к торгу, обменивая китовый жир и кожи на свежие съестные припасы и пушнину.

Далеко было видно предводителя руотси, человека средних лет, важного, одетого в плащ из дорогой красной ткани, скреплённый фибулой на плече, синюю шерстяную рубаху до колен, мохнатую венедскую шапку и высокие сапоги. Купец не был похож на бешеных руотси, которыми пугали непослушных детей, — в холодных глазах на спокойном лице не было и тени ярости. В них вообще невозможно было прочесть что-либо. Гордая осанка и властная речь выдавали королевское происхождение гостя. Был он немалого роста даже по меркам руотси — выше любого из местных, косая сажень в плечах, но второй, следовавший за ним, был просто огромен, пугающе огромен. Издали казалось, что два человека идут бок о бок, а третьего несут, взвалив на плечи. Великан шёл, диковато озираясь по сторонам, изредка обмениваясь со своим товарищем парой-тройкой слов. Голос его был зычным и грубым, как у зверя, а плащ из медвежьей шкуры и бурые, как медвежий мех, волосы и бородища ещё больше усиливали это сходство.

— Ой, хийси!10 — Девочка-ингри прижалась к подолу матери, провожая чужеземца испуганными глазками.

Она не знала, что сами викинги за глаза прозвали своего военачальника Горма Полутроллем, и не только за рост. Ходили слухи, что мать Горма сошлась с троллем, забредшим в мир людей. Разговоры эти велись за спиной военачальника, всё больше шёпотом — желающих дразнить великана было немного.

На торге руотси держались миролюбиво и против своего обыкновения не были заносчивы, чем удивили даже видавших виды путешественников. Все, кто торговал с ними в тот день, остались довольными. Из разговоров с купцами стало известно, что они, по примеру большинства своих сородичей, направляются торговать с венедами, а в Виипури остановились, чтобы пополнить запасы и на следующий день держать путь на юг.

К вечеру многие люди собрались в одном из гостиных домов — поделиться новостями, потолковать о хозяйстве и мало ли о чём ещё — в те времена каждый род жил обособленно и нечасто виделся с соседями, а тем более — чужестранцами. Где, как не на торге, было узнавать, что делается в большом мире за пределами родной деревни!

Сюда же пришли руотси — предводитель купцов ярл Торкель, а следом за ним, загородив собой весь дверной проём, вошёл Горм — спутник ярла. К ним уже успели привыкнуть — учтивый ярл, неплохо говоривший на понятном здесь наречии хяме, быстро завоевал расположение местных жителей и самого старейшины Виипури — богатого ингра Киммонена. Гости из-за моря вызывали всё больше интереса и всё меньше опасений — даже от грозного Горма перестали испуганно шарахаться, тем более что он, похоже, во всём слушался Торкеля. К тому же руотси принесли с собой угощение для хозяев — большой бочонок тёмного пива, и вечер обещал удаться на славу.

Неудивительно, что всё внимание было обращено к чужестранцам. Их засыпали вопросами про страну руотси, про жизнь за морем, спрашивали, нравится ли им Виипури.

— Место у вас тихое, спокойное, — договаривать ярлу пришлось под удивлённый гомон захмелевших ингров. — В сравнении с Хольмгардом, конечно. Но, что ни говори, торг достойный. Такие меха и руссам предложить не стыдно, да и царь ромеев в Миклагарде11 от них бы не отказался.

— Что есть, то есть, — широко улыбнулся довольный Киммонен, сидевший во главе стола. Половину из сказанного старейшина не понял, поскольку мир дальше границ земли венедов представлял себе смутно, но он был явно польщён тем, что вверенную ему деревню хвалят иноземцы.

— Вам бы ещё железа сюда, а лучше — оружия, — рассуждал Торкель. — И, глядишь, вырос бы Виборг в большой торговый город.

— Куда хватил! Мы оружием не торгуем и с вой­ной не забавляемся. Не надо нам этого, других забот хватает. И железа, и копий, и топоров у нас ровно столько, чтобы самим хватило.

— А всё же ножи финской работы знамениты в наших краях. — Руотси привстал, и все увидели, что на поясе его висит пуукко вроде тех, что носил каждый человек в землях Калевы. Ярл извлёк нож из кожаного чехла, показав простую рукоять из карельской берёзы и короткий, но мощный клинок — настоящий пуукко, только размером чуть больше обычного. — Я к тому говорю, что здешние мастера искусны.

— Дозволь посмотреть. — Деревенский кузнец принял нож из рук викинга, повертел в руке, попробовал лезвие пальцем. — Работа хяме. Надо же, могут, когда захотят, отковать ножик, — объявил он, возвращая пуукко владельцу.

Вокруг захохотали — ингры привыкли посмеиваться над медлительным соседним племенем. Торкель продолжил:

— Отчего же только ножик? Разве не здесь сработали чудесную ручную мельницу, дающую изобилие во всём, и даже в золоте?

— Вот ты о чём! — Киммонен уселся поудобнее, отхлебнул пива и приступил: — Есть такой сказ. Жили два соседа, богатый и бедный. Однажды под праздник бедный пошёл к богатому просить мяса в долг, а тот жадным был — дал соседу только коровье копыто да велел убираться с ним к лешему-хийси. Богач-то просто выбранился, да только бедняк и в самом деле к хийси на поклон пошёл. Отдал лешему копыто, а леший обрадовался подарку. Не пожелал хийси оставаться в долгу, серебро и золото предлагал он человеку, но хитроумный бедняк попросил только ручной жёрнов лешего. Он сам молол то, чего хозяин просил, а останавливался при слове «Довольно с меня». Жаль было хийси жёрнова, да делать нечего — пришлось отдать. Счастливо зажила с тех пор семья бедняка, а богач весь извёлся — завидовал удаче соседа. Вот как-то раз попросил богач одолжить жёрнов ему. Намолол себе полные амбары всяких припасов, да всё ему мало казалось. Вышел с жёрновом в море, решил соль молоть да там же рыбакам продавать. А слова-то заветные, чтоб жёрнов остановить, позабыл. И молол-молол жёрнов соль без конца, уж и лодка ко дну пошла, а он всё мелет. До сих пор мелет, оттого и море солёным сделалось. Так-то.

— Может, оно и так, — вступил в беседу лохматый, точно леший, саво, — да только не хийси жёрновом владел вначале, не хийси его сработал. Принёс людям чудесный жёрнов старый верный Вяйнямёйнен, и звался тот жёрнов Сампо.

— Да нет же, не то вы сказываете. — Старый ингр, до сих пор казавшийся спящим, вдруг подал голос. — То всё сказки да отголоски былого. Не простой был жёрнов. Доселе невиданным чудом было Сампо, выковал его вековечный кователь Ильмаринен.

Ярл слушал, стараясь уловить каждое слово. Его звероподобный товарищ заметно скучал и уже боролся со сном, зевая во весь рот и обнажая огромные, медведю на зависть, зубы.

— А где живёт прославленный кователь? — осторожно спросил викинг.

— Того не ведаю. — Старик снова погружался в дремоту. — Никто не ведает в нынешнем поко­лении…

— Так и есть, — согласно кивнул Киммонен. — О деяниях Вяйнямёйнена и Ильмаринена в земле Калевы сложено немало рун 12. Быль то или небыль — кто знает… А ты, рунопевец, что скажешь об этом?

Рунопевец Антеро, высокий рыжеволосый карел из Сувантолы 13, сидел в стороне от беседующих. Он молчал и, казалось, думал о своём, но даже руотси удивились бы вниманию, с которым Антеро стал слушать, когда речь зашла о чудесном жёрнове хийси. Он словно весь обратился в слух, а его взгляд устремился куда-то вдаль, за порог гостиного дома, за околицу Виипури…

— Антеро?

— То и скажу, — проговорил рунопевец, — что вековечный кователь Ильмаринен — Сын воздуха, великий муж древних времён, первый кузнец этого мира. Он выковал небесный свод, не оставив на нём следов молота и клещей, выковал чудесное Сампо, заключил в сундук саму Смерть, на триста лет избавив от неё людские земли. То дела минувшие, ныне Ильмаринен покинул этот мир.

Великан-руотси снова зевнул. Разговор о таинственных жерновах никто не продолжал, и он прекратился сам собой, — карелы, саво и ингры снова заговорили о делах житейских — посевах, ловле рыбы и выпасе скота.

Вскоре гости начали расходиться. Хозяева предложили купцам-руотси заночевать в гостином доме, но те пожелали вернуться к своим кораблям и, поблагодарив, направились к выходу. За ними последовало ещё человек десять, собрался и Антеро. В сгущающихся сумерках люди шли по тропинке от гостиного дома к заливу, расходясь на развилках, ведущих к тому или иному становищу.

Руотси заговорили между собой на своём языке, похоже было, что затеяли спор. Говорили они громко, но никто не обращал на это особого внимания, тем более что язык руотси ни карелы, ни ингры не понимали. Антеро, один из немногих, кто владел этим грубо звучащим наречием, тоже пропустил бы чужой разговор мимо ушей, но кое-­что в речи ярла заставило его прислушаться.

— Снова да об одном, — гремел звероватый. — Боги, Гротти, тролли! Слышать не желаю, надоело! По мне, женщины, пушнина и золото — добыча более завидная, чем какое-то Сампо, или Сеппо 14, или тьфу, как там, разбери его тролли! Вот чего следует искать викингу в чужих краях!

— Не забыл ли ты, Горм, что мы пришли сюда не грабить деревни? Сегодня наша добыча — знания, которых у нас не было раньше, и добывать их здесь лучше добрым словом и даровым пивом, чем угрозой или пытками.

— Зря это.

— Что зря?

— Зря мы раскланиваемся с этими трэлями 15. Зря тратим на них лучшее пиво конунга. Лучше бы дружинников угостили, они который день гребут без отдыха!

— Им хватит, обещаю. Только не сейчас — до Гардарики путь неблизкий. Отдохнут ещё. Меньше от пива пользы бывает, чем думают многие. Хуже нельзя в путь запастись, чем пивом опиться, — нараспев произнёс Торкель и продолжил: — Здесь пиво сильнее огня и меча, особенно даром. Эти люди молчаливы и недоверчивы с чужими, но ты сам видел, как пиво развязывает им языки.

— Что меч, что огонь развяжут не хуже! Враз укажут, где их тролль жёрнов спрятал!

— Тише, друг мой! — понизил голос Торкель. — Тут что ни житель, то тролль! Мечей у них немного, но стрелы ядовитые. Или ты думаешь, что мы сами сможем грести на всех драккарах сразу, когда от ран сляжет половина дружины? Не забывай также о вредоносных финских чарах.

— Один защитит нас. — В голосе зверя впервые прозвучала неуверенность.

— Здесь не его земля, — нахмурился Торкель, — пока не его.

Викинги умолкли и повернули к своим ладьям. Удаляясь, Антеро слышал, как ярл заговорил снова:

— Видишь ли, мой друг, мы ещё не знаем, что именно искать, где оно находится, что за сила стоит на страже. Пока мы не увидим это сокровище воочию, мы не должны тревожить финнов. Придержи ярость, Горм, ибо её час ещё не настал.

Карел встревожился. Он не понаслышке знал нравы и обычаи викингов. Свирепые воины, дерзкие разбойники, служители сонма богов, таких же яростных, как они сами. Гордые и надменные со всеми, кто явно не превосходит их силой.

Нет, неспроста руотси так приветливы и учтивы… Неспроста. Неужели разведчики? Тогда скоро ли ждать набега? Торг в Виипури был бы для них самой лёгкой и богатой добычей в этих краях. Её можно взять прямо сейчас, наскоком, безо всяких хитростей. Но викинги ведут себя мирно, значит, им нужно что-то другое. Что же? О чём расспрашивал ярл? Жёрнов хийси… Волшебная мельница… Сампо… Сампо? Викинги охотятся за сокровищем из древних рун «Калевалы»? Брось, Антти, ты опять насочинял себе сказок.

Когда Антеро вернулся к биваку своих сородичей, он застал их спящими. Только пожилой охотник Кари, карауливший неподалёку от костра, сонно поднял голову ему навстречу да радостно завертелась у ног, почуяв своего, мохнатая лайка Талви. Костёр тихо потрескивал, посылая искры в ночное небо.

Антеро отыскал сырой рябиновый прут, присел у костра и положил прут в огонь. Затем вынул и пристально всмотрелся в закипевшую влагу, попробовал на язык. Чужеземцы пришли с миром? Так и есть, на рябине выступила вода. Но вода эта имела отчётливый горький привкус 16.

---

ГЛАВА 2. БОЛЬШОЙ ДОМ СУВАНТОЛЫ

Первые лучи солнца ещё не успели коснуться спокойной глади озера — они только-только показались над верхушками соснового бора, заблестели на редких косматых облачках в небе. Над Сувантолой занималось весеннее утро — погожее, ясное, удивительно тихое.

Почти полгода безраздельно властвует в Карьяле зима. Только южный ветер-хвоедёр может прогнать её на север. Силён тот ветер, и не знает меры его могущество. Где мчится он над озёрами и реками, там с грохотом лопается лёд, где ревёт он над бором, там гудят-стонут старые сосны, которые не всякий топор осилит. Срывает ветер хвою, за что и прозван хвоедёром, иной год и сами деревья с корнем из земли выворачивает.

Не выдерживает зима такого напора, отступает до поры до времени. Потому и любят люди южный ветер, и не ропщут на его подчас разрушительную силу. Уже отбушевал ветер, и пробудилась после зимнего сна земля Карьялы.

В небольшой ложбинке между двух холмов паслось стадо коз, принадлежащее роду Сувантолы. На гребне холма стоял и пастух — высокий худой паренёк лет пятнадцати, широколицый, голубоглазый и светловолосый, как и все карелы. Пастух был одет в серые холщовые одежды, шерстяную куртку, с лаптями на ногах, котомкой за плечами и посохом в руке. Звали пастуха Тойво, и был он младшим сыном сувантольского старейшины Кауралайнена.

С вершины холма Тойво привычно оглядывал округу — вот поросшие соснами склоны холмов, за холмами сосны стояли ещё гуще, становясь тёмным бором, а если взбежать на соседний холм, то вдали за соснами виднелось Сувантоярви и бурная, полноводная Вуокса. Внизу паслись козы, серые и лохматые, будто клочки облаков в небе.

Тойво повернулся к лесу, к тому месту, где в прошлом году бурей повалило высоченную сосну. Ствол дерева люди давно увезли, но огромный, чуть ниже человеческого роста, пень-выворотень так и остался торчать из песчаной земли, протягивая к небу узловатые корни. Издали, особенно в сумерках, могло показаться, что диковинный лесной житель вышел на опушку и остался стеречь границу бора. Возле выворотня пастух остановился и вынул из котомки горбушку серого хлеба и варёное яйцо, разложил их между корней и громко произнёс, обращаясь к лесу:

— Тапио, Хозяин леса, Миэлликки, Лесная матерь! Оградите стадо наше от пропажи и болезни, от тропы лесной недоброй, от звериной хищной пасти, от всякого лиха! Примите дары мои и низкий поклон! — С этими словами Тойво снял шапку и почтительно поклонился в сторону леса, чуть постоял и направился обратно к стаду.

Сам Тойво никогда не видел ни лесного бога Тапио, ни его жены Миэлликки, ни кого-то ещё из народа лесов, но искренне верил, что сами Хозяева леса прекрасно видят и слышат его, примут подарки и не оставят в своих владениях без помощи.

Живёт Тапио со своей хозяйкой Миэллики в самой чаще леса, в высоком тереме с золочёной кровлей. Много детей у лесных хозяев, и всё, что есть в лесу, им известно и послушно. Тапио добр к людям, что уважают лесное царство, и всякий, идущий в лес, будь то пастух или охотник, дровосек или грибник, взывает к милости лесного Хозяина, старается снискать его дружбу.

Нет пастуху лучшего подспорья, чем дружба с Тапио. Уж если договорился с Хозяином леса, то можно не тревожиться — будет скот сыт и здоров, и не пропадёт за год в лесу ни одна животинка. Бывает, что пастуху всего и заботы остаётся, что выгнать стадо поутру да загнать на ночь. Только не обижай скотину, ни бить, ни ругать не смей — пожалеет её Тапио, да себе и заберёт — не сыщешь её тогда и назад не выпросишь. Тойво и не ругал — он любил животных и умел ладить с ними. Правда, с Хозяином леса ещё договориться надо уметь, и за всё лето ни разу не прогневить его, не нарушить договора — то целая наука.

Конечно, Тойво не был настоящим пастухом, в той части, что пастушьим колдовством как следует не занимался. У взрослого пастуха-колдуна своя жизнь, особая, он только половинкой души дома, среди людей, а второй — всегда в лесу, в доме Тапио.

Пастух и видом на лешего похож, особенно по осени, потому что в пастбищную пору ни волос, ни бороды стричь нельзя — с тем сила колдовская теряется. У него и счёт с лесным царством свой — ни дрова рубить, ни ветки ломать, ни лыко драть Тапио пастуху не велит. Нельзя пастуху и охотиться, и даже грибы-ягоды собирать, разве что другие люди угощать станут.

Среди людей пастух как чужой — руки при встрече не подаёт, не борется, в баню и то один ходит. И одежда, и посуда у него своя, а дудку пастушью и посох заговорённый тронуть не моги — к ним сам Тапио руку приложил, для одного только человека трудился, которому оберегами владеть. С женщинами пастух тоже не знается, по крайней мере, с весны до осени. Нелёгкая жизнь у товарищей Тапио, однако уважение им люди оказывают немалое, и лес им благоволит.

Нет, жизнь Тойво была обычной — сложных заговоров он не творил, работал и жил бок о бок с сородичами, случалось, донашивал одежды старших братьев, из которых те выросли. Посох его был самым простым, дудки парень не имел вовсе, и пас он всего лишь коз, а не коров и не лошадей. Да и, признаться честно, не хотел бы Тойво заниматься пастушеством всю жизнь. У этого на вид простого карельского паренька было одно необыч­ное свойство — память, крепче всего державшая сказки и легенды.

Эти вещи Тойво готов был запоминать без счёта. Конечно, в землях Карьялы такого добра хоть отбавляй, и оно известно каждому с детства, но по мере взросления люди оставляли сказки, всё больше уходя в дела насущные — тут не до сказок, когда для рода трудиться надо. Пускай их старики сохраняют, да ведуны с рунопевцами детям рассказывают. А Тойво хоть и был уже не ребёнок и рос наравне со сверстниками, а со сказкой не мог расстаться ни в какую, слушать любил и сам рассказывал охотно, а верил в сказки сильнее, чем все старшие сородичи. Да и как тут не верить, когда сказка вокруг тебя? Когда в лесу за околицей — владения Тапио и Миэлликки, в озере — водяной-ветихинен, и ещё много духов-хозяев и хранителей разных стихий?

Потому и говорил Тойво о разных чудесах чаще прочих, потому и мечтал сам попасть в руну о делах древних и своими глазами увидеть богов, героев и чудищ. Потому и посмеивалась над Тойво родня, считая его любовь к сказкам за странность. Смеялись, правда, беззлобно, но прозвищем Оутой­нен 17 наградили. Тойво не обижался. В конце концов, его собственное имя означало надежду 18, а надежда — из тех чувств, которые тоже можно назвать странными.

Стоило ли обижаться, если таков был уклад жизни в доме Сувантолы, да что Сувантолы — любого хутора или деревни во всей Карьяле: большое семейство жило под одной крышей либо в нескольких домах рядом, люди всех возрастов вместе — старики, родители, их братья и сёстры, не успевшие обзавестись своей семьёй, многочисленные дети, опять же — разного возраста. Власть принадлежала старейшине — ижандо 19, старшему сыну рода. Старик отец передавал ему бразды правления, когда считал нужным, после чего сам уже не правил, но жил, сохраняя прежние почёт и уважение.

В обиду свои не дадут, в беде не бросят, но и не скроешь от них ничего. Даже если захочешь скрыть. Дай повод — обсудят каждый твой шаг. «Куда собрался, Оутойнен? Опять к лешему в гости? Ты ж, поди, уже надоел ему хуже горькой редьки!» И попробуй объясни тогда старшим, что просто пошёл в лес за хворостом. А уж если угораздило родиться младшим — считай, до старости останешься для своих ребёнком. Будут опекать и заботиться, не думая о том, надо это тебе или нет. «Тойво, надень шерстяное! Тойво, иди домой, поздно!» И так постоянно.

До того, чтобы самому сделаться старейшиной, просто не доживёшь. Не нравится — дерзай, отделяйся. Найди подходящее место в ничейном лесу, приготовь подсеку для будущей пашни, заведи скот, построй новый дом, только побольше — ни одна женщина за тобой в землянку идти не согласится. Но поспешай — лето в северных краях недолгое, а зимой как следует не обустроишься.

Правда, Тойво в своих странностях был не одинок. Он дружил с рунопевцем Антеро, своим родным дядей по отцовской линии. Антеро так же, как Тойво, был младшим сыном предыдущего старейшины, так же считался чудаком — любил поболтать и посмеяться, знал множество сказок, рун и легенд, умело играл на кантеле 20. Много времени Антеро проводил в лесах и на болотах с ведуном Вироканнасом, и тот не возражал, притом что считал уединение великим благом. Поговаривали, что старый ведун понемногу передавал младшему родичу своё искусство. Но сам Вироканнас об этом молчал, его мысли оставались тайной для всех, и односельчане поглядывали на Антеро с усмешкой, хотя и любили его весёлые песни на праздниках.

В самом деле, мужчина тридцати лет, крепкий и здоровый, в прошлом путешествовавший по Варяжскому морю и в земли венедов, Антеро так и не завёл ни своего дома, ни своей семьи. Уже ушёл и поселился на другом берегу Сувантоярви средний брат, Урхо, но Антеро, возвратившись из странствий, по-прежнему жил в родительском доме вместе с семьёй своего старшего брата Кауралайнена, к тому времени ставшего старейшиной рода. Казалось, что Антеро (или Антти, как звали его по-родственному) и не думает жениться — на вопросы об этом он только смеялся да отпускал прибаутки.

Тойво знал, что под весельем Антеро таилась старая боль, загнанная им в самый глухой закоулок души и надёжно скрытая. Долгими осенними и зимними вечерами рвалась та боль наружу, прорастала сквозь память, застилая и без того тёмные небеса. В такие часы Антеро становился угрюмым и молчаливым, пропадал в укромных местах, где никто не тревожил его расспросами. Там он подолгу сиживал в одиночестве, и кантеле, верный друг и помощник рунопевца, плакало в его руках, но чаще издавало какие-то нестройные звуки.

Дней семь назад Антеро в числе ещё нескольких мужчин из рода Сувантолы ушёл на торг в Виипури, чтобы продать часть мехов, добытых зимой, и запастись у прибрежных ингров солью и вяленой морской рыбой. От Виипури до Сувантолы не так уж далеко — всего пара дней пути, но Тойво селение ингров казалось далёким и загадочным, потому что самому ему никогда не приходилось уходить так далеко от дома. Нет, приходилось, конечно, — на охоту или на рыбную ловлю со старшими, но то всё в леса да на озёра, а так чтобы к соседнему народу — ни разу. И хоть селение Сувантолы немалой величины — одних только жилых домов целых три, но в Виипури, говорят, домов в разы больше, а людей за день не перечесть, да ещё иноземцев столько! Вот бы отправиться в Виипури вместе с Антеро, а лучше — ещё дальше, за озёра и море! «А коз кто пасти будет? — тут же спросил изнутри кто-то строгий, очень похожий на отца. — А по хозяйству мне кто поможет? Давай все за море уйдём, а дом без нас как-нибудь выстоит!»

Да, с этим не поспорить. Работы по хозяйству дома хватит на всех, и ещё останется — и скот пасти, и хлеб растить, и рыбу ловить, и по дому… А всё-таки безумно хочется увидеть мир за пределами родного селения!

День подходил к концу, и Тойво гнал стадо домой по тропинке вдоль берега озера. Вот уже показалась знакомая развилка тропы — справа за деревьями виднеется частокол селения, слева — пристань, где хранятся лодки. И сейчас от пристани навстречу Тойво шло несколько человек — тех самых, что недавно уезжали в Виипури. Они только что вернулись и сейчас несли к селению припасы, купленные на торге.

— Кто вы, путники, и что привело вас к причалам Сувантолы? — зычно спросил Тойво, в шутку подражая героям рун.

— Опять Оутойнен балуется, — проворчал пожилой Кари. — Всё никак не повзрослеет!

— Всё бы тебе ворчать, дружище, — улыбнулся Антеро и так же зычно ответил: — Идём с делами благими! Домой, значит, возвращаемся из Виипури! Здравствуй, Тойво!

— Доброго вам вечера, сородичи! Здравствуй, дядя Антти! — Тойво улыбался до ушей. Он был несказанно рад видеть своего друга. — Как прошла дорога? Что нового в Ингрии?

— А о чём бы ты хотел услышать, Тойво?

— Обо всём, конечно!

— Помилосердствуй! — рассмеялся Антеро. — Если стану рассказывать обо всём прямо здесь, мы и к утру до дома не дойдём, ты меня знаешь! Ещё будет время, тогда и расскажу про всё как следует! Другой раз возьму тебя с собой, если отец твой разрешит, тогда сам всё увидишь. Да скажи мне, где он, наш ижандо, есть? Мне бы видеть его.

— Да вроде дома должен быть. — Тойво махнул рукой в сторону частокола. — Пойдёмте, я тоже домой возвращаюсь.

Селение стояло на холме недалеко от берега озера — три жилых дома, несколько амбаров и хозяйственных построек, новая баня, просторная, способная вместить сразу многих. Всё это окружал высокий частокол с мощными воротами, чтобы ни лихие люди, ни дикие звери не могли потревожить жизнь хозяев. В каждом из домов было по два этажа: внизу — хозяйственный двор: стойла для скота и мастерские, здесь же в сухом месте под потолком хранили сено, наверху — жильё хозяев. Всё было устроено для того, чтобы в непогожую пору как можно реже выходить на улицу.

Окна и крыши домов украшали резные доски с узорами солнца — нечастого, но самого желанного гостя на северных небесах, а срубы построек опирались на камни-валуны с берега озера. Выше прочих стоял дом ижандо — самый большой, старший в селении. Видно было, что к нему, как ко всему подворью, приложили руку заботливые люди — предки Кауралайнена строили на совесть.

Под стать предкам был и сам старейшина — домовитый, крепкий хозяин. Десять лет назад возглавил Кауралайнен род Сувантолы и с тех пор трудился не покладая рук, с первых лет снискав уважение сородичей. Под его началом селение росло и крепло, рядом с жилым домом выросло ещё два новых, дремучие леса уступили людям немало места для пашен, двор заново обнесли частоколом выше и прочнее старого. Род умножался и богател, а ещё недавно маленький лесной хутор уже обещал стать деревней, дело за малым — вести о славной жизни в Сувантоле разойдутся по окрестностям, люди пожелают присоединиться, построят новые дома, распашут земли и нарожают детей. Тогда можно будет сказать, что не напрасно старался Кауралайнен, и ещё долго будут ставить его в пример подрастающему поколению. А посему — вперёд, старина, за работу! Рассиживаться некогда.

Была у усердия старейшины и оборотная сторона, незаметная в дни его молодости. Заботы ли тому виной, почтенный возраст или собственный нрав, сказать нельзя, но со временем Кауралайнен сделался властным и невероятно упрямым. Он часто ворчал и хмурился, даже если не было на это видимых причин, а уж если случалось Кауралайнену заупрямиться, то переубедить его было не под силу никому, даже если старейшина был неправ. Приходилось ждать, пока он сам придёт к верному решению, а это могло случиться нескоро. Единственным человеком, с которым Кауралайнен не спорил никогда, был местный ведун Вироканнас — добродушный и скромный старец, живущий уединённо и почитаемый всеми жителями Сувантолы.

Антеро застал своего старшего брата за работой — Кауралайнен колол дрова возле бани. Наступающий вечер принёс прохладный ветерок с озера, но плотную куртку старейшина сбросил, оставшись в одной рубахе, закатав рукава по локоть — ему было жарко. Часто стучал тяжёлый топор, трещали, разваливаясь под ударами, поленья. Ижандо работал молча, лишь изредка бормотал что-то себе под нос.

— Приветствую тебя, брат!

Кауралайнен поднял голову и улыбнулся — не­уловимо, одними глазами да кончиками густых усов.

— Антти? Здравствуй, дорогой, рад видеть тебя! Что расскажешь нового? Какие вести из Виипури?

— Торг, купцы, гости — всё как обычно. Только тревожно мне. Странных руотси видел этот раз.

— Что такое?

— Странные. Они обычно другие — спесивые, по-нашему говорят еле-еле, смотрят свысока, торгуются до последнего. И чуть что — готовы схватиться за оружие. А эти точно сваты какие — приветливые, учтивые. Покупают много и не спорят о цене, даже подарки и угощение для местных припасли.

— Так купцы ведь, им любезными быть лучше всего. Устал ты, Антти, с дороги, вот и тревожишься. Тебе бы в баньку да выспаться как следует.

— В баньку — это верно, да прежде поговорить с тобой надо о делах важных. Лучше — вместе с Вироканнасом. Он в селении?

— Куда там! Как снег сошёл — старик опять по лесу блукает. Пойдём, поищем. — С этими словами Кауралайнен поставил топор к чурбаку для колки дров и накинул куртку.

Они направились к лесу, что темнел за воротами — два брата, одновременно похожих и непохожих друг на друга. Тяжёлой поступью шагал Кауралайнен — старший сын в семье, человек могучий и кряжистый как старый дуб. Большие мозолистые руки были твёрдыми как камень, а глубоко посаженные синие глаза смотрели из-под косматых рыжих бровей пристально и строго.

Антеро был младше своего брата на двенадцать лет и рядом с ним казался совсем юным — несколько выше ростом, но не так широк в плечах, с открытым лицом, небольшой окладистой бородой и едва заметными усами. Взгляд таких же синих, как у брата, глаз был спокоен и задумчив. Несмотря на усталость, Антеро шёл лёгкой походкой, поминутно замедляя шаг, чтобы старший сородич поспевал за ним.

— Так чем тебя удивили те руотси? — спросил старейшина.

— Разговоры они вели необычные, — ответил Антеро. — Вожак их, по всему видно, с хяме дружбу водит и говорит на их языке чисто. Всё расспрашивал в Виипури, нет ли в наших краях жёрнова, что мелет золото. Весь вечер сказки и руны про это слушал. Я подумал, руотси решили раздобыть Сампо. И теперь мысли о Сампо не дают мне покоя.

— Сампо? — весело переспросил Кауралайнен. — Как там… В первый день муки намелет, в день второй намелет соли, а на третий — много денег? Мелет меру на потребу, а вторую — для запасов, третью меру для пирушки? Ох уж эти мне руотси! Ох уж сказочники! Сложи про них потешную руну да спой на ближайший праздник, повесели народ!

Антеро промолчал. Видно было, что он не разделяет веселья брата.

Ведун Вироканнас был едва ли не самым старым человеком во всей Сувантоле. Никто не мог сказать точно, сколько ему лет — знали только, что Вироканнас пришёл на берега Сувантоярви одним из первых карелов, положивших начало нынешнему селению. У ведуна просили совета, лечили недуги, искали защиты от злых духов, и Вироканнас никому не отказывал в помощи. Как и всякий ведун или чародей, он пользовался всеобщим уважением, однако не был ни гордым, ни тщеславным — наоборот, старика отличал тихий и кроткий нрав. Он не желал власти, не стремился подчинять себе других и обычно был неразговорчив, но тем выше ценилось каждое его слово — спокойное, доброе, но способное мгновенно погасить самый жаркий спор. И не было ни разу, чтобы ведун обратил своё искусство во вред людям.

Вироканнас жил в селении лишь зимой и осенью — как только становилось теплее, ведун переселялся в лес, в свою особую маленькую избушку. Часто случалось Вироканнасу уходить совсем далеко — там он строил себе нехитрые шалаши, а то и вовсе ночевал под открытым небом.

Избушка ведуна стояла на небольшом пригорке недалеко от селения, однако увидеть её можно было, лишь подойдя вплотную — так надёжно скрывал её от чужих глаз густой ельник на склонах. Сам ведун — невысокий старик с белой всклокоченной бородой во всю грудь и длинными, изрядно поредевшими волосами сидел на обрубке бревна у входа и сосредоточенно толок что-то в небольшой ступке. Бурая сосновая хвоя и прошлогодние берёзовые листья густо облепили поношенный кафтан ведуна и даже застряли в бороде.

— Доброго вечера тебе, Вироканнас! — окликнул старца Кауралайнен. — Прости, что беспокоим!

— Ижандо и Антти! Здравствуйте, здравствуйте! — Ведун поднялся навстречу гостям. — Проходите в дом, ребята! Что расскажете нового?

— Пусть сказывает младший, — отвечал старейшина. — Видел он что-то эдакое, теперь трево­жится.

Все трое прошли в избушку. Вироканнас указал братьям на низенькую скамью, а сам уселся на старую попону поверх вороха еловых лап, служивших ему постелью. Над очагом закипал котелок, из-под потолка густой бородой свисали пучки сушёных трав, наполняя жилище ведуна приятным запахом.

— Ну, Антти, рассказывай.

— Я только что вернулся из Ингрии. В Виипури мне встретились руотси, что на пяти ладьях шли торговать с венедами и на торге держались на редкость дружелюбно. Даже пировали с местными, чего раньше не бывало, и всё о чудесных жерновах расспрашивали. А ещё шли они к венедам из Бирки, а попали в Виипури, то есть слишком на север забрались, в знакомом-то море. Я тогда и понял, что им нужна волш

...