автордың кітабын онлайн тегін оқу  Доремимимишная история

Анна Никольская, Тасия Маслова

Глава 1. Ради гамака и мангового смузи

— До-ре-ми-ми-ми-ми… — протяжно ныло пианино.

В классе хлопнула форточка, закачавшись туда-сюда.

— Ба-бам!

Я даже не моргнула. После стольких лет обучения у Ольги Владимировны от такой ерунды не вздрагивают.

— Как это уезжаешь? — электропилой взвизгнула учительница и принялась разглаживать складки на идеально узких и просто идеально мятных брюках.

— Родители уже купили билеты, — я старалась, чтобы голос не дрожал. Чтобы он уверенно звучал.

— А как же отчётный концерт? А вся твоя чёртова учёба в музыкальной школе? — Ольга Владимировна мерила класс широкими шагами пантеры. Настолько широкими, насколько позволяли узкие брюки.

— Не могу же я жить одна, — стала я оправдываться зачем-то.

«Не переходи в защиту, будь спокойна».

— И я об этом, конечно, узнаю последней, — Ольга Владимировна вперила тонкий палец с оранжевым маникюром в потолок, а потом остановила прямо напротив моего носа.

«Бэм-бэм!» — озвучила я мысленно выстрел, но Ольга Владимировна уже сняла меня с прицела и отвернулась к окну.

Стало так тихо, как никогда не бывает в этом классе, а я в нём отпахала четыре года.

— Ми-ми-ми, — снова всхлипнуло пианино, но никто не обратил на него внимания.

— Я не хотела вам говорить. Думала, переубедить их смогу. Смогу всё объяснить.

— А знаешь что? — Ольга Владимировна вскинула руки, как будто собиралась взлететь. — Я тебя никуда не пущу! Да, не пущу. Ни-ку-да! Я тебя спрячу. Я совершу похищение.

Я молча рассматривала класс. Трещины на лимонных стенах, как морщины на лице моей бабушки, напоминали о бесконечных часах, о годах, проведённых здесь.

Как часто я его ненавидела, называла тюрьмой этот класс. А когда меня всё доставало, даже сумасшедшим домом, а Ольгу Владимировну — моей личной «смирительной рубашкой».

— Это невозможно! Невозможно! Такой талант! А всё ради чего? Ради гамака и мангового смузи на пляже? — Ольга Владимировна запрокинула голову, чтобы поправить свалившиеся на кончик носа очки.

Я уже знала, что ничего хорошего этот жест не предвещает. И «смирительная рубашка» сейчас буквально забьётся в истерике, отстаивая моё право быть собой. Я вдруг поняла, прямо отчётливо ощутила, что по своей воле не променяла бы эту «рубашку» на самую мягкую шёлковую тунику…

— Это преступление против собственного ребёнка! — продолжала вопить учительница. — Это какое-то даже злодеяние! Куда, говоришь, они тебя везут?

— В Индонезию, на Бали.

— Конечно! Видали мы этот ваш Бали! И что ты там будешь делать, а? — Ольга Владимировна пригвоздила меня взглядом к противоположной стенке, как делала много раз, когда я приходила неподготовленной.

Но она была права, конечно. Я часто ленилась, и сейчас мне за это было даже стыдно в некотором роде. Я готова была пообещать ей заниматься в выходные и в праздники, не пропускать больше уроки, прикинувшись больной, и не сбегать на свидания к Киру. Сейчас я готова была на всё, только бы она убедила моих родителей никуда не уезжать. Но что могла сделать Ольга Владимировна, моя учительница по специальности?

Ни-че-го.

— …кокосы околачивать? — вопрос выдернул меня из мыслей.

Я хмыкнула.

— Ты ещё и глумишься?! — взвилась по новой Ольга Владимировна. — Конечно, кто там твои родители? Напомни, как там… это называется?

— Криптоинвесторы.

— Да, вот эти самые… — она не стала повторять кто, всем своим видом показывая невыразимое презрение. — Предали дочь ради сомнительной райской жизни.

— До-ре-ми… До-ре-ми, — снова ожил рояль.

Мы одновременно обернулись. Маленький налысо бритый мальчик, видимо, устал от нашего разговора на повышенных нотах и решил напомнить о себе, вновь заиграв гамму.

Бедняга. Мне стало его как-то жаль.

И себя тоже.

И Ольгу Владимировну.

Она покраснела и почти слилась с коралловой блузкой.

— Да хватит уже мучить инструмент! Почему ты ещё здесь? Я тебя спрашиваю!

Бедняга пошёл пятнами, и я подумала, что он сейчас грохнется в обморок, наверное, но мальчик заплакал.

И тогда случилось такое, чего никогда раньше не случалось. Даже когда ученики выигрывали в городских конкурсах. Ольга Владимировна взяла и обняла его, потрепала по лысой голове, вытерла глаза бантом от блузки и сказала:

— Урок закончен. До следующего занятия. И не распускай нюни!

Она шмыгнула носом; мне показалось, что глаза у неё тоже были на мокром месте.

Когда мальчик прикрыл за собой дверь, Ольга Владимировна снова обратилась ко мне:

— И когда вы уезжаете, интересно?

Этого вопроса я боялась больше всего, поэтому выпалила, кажется, слишком громко. Как будто каркнула:

— Завтра!

Ольга Владимировна обмякла. Как тряпичная кукла, оставшаяся без каркаса.

— Что ж, езжайте, скатертью дорожка! — сказала она бесцветным голосом. — Ты предатель. Не меня, конечно. А себя. И своего таланта, детка.

Меня провожала прямая и видавшая меня в гробу спина Ольги Владимировны. Было ясно, что разговор окончен. Видеть она меня больше не хотела. Я взяла сумку с вешалки у двери и потянула за ручку, та скрипнула.

Ольга Владимировна бросилась ко мне.

Я подумала, что она хочет меня побить или вытолкать, но учительница всхлипнула и обняла меня. Так крепко, что я прямо прочувствовала выражение «пересчитать все рёбра». Потом отстранила от себя и ска­зала:

— Ну ты что? Хотела уйти, не попрощавшись? Без моего благословения?

— Не хотела. Нет конечно…

— Ты только не бросай, ладно? Я всегда на связи, — она снова притянула меня к себе и долго не отпускала.

Я чувствовала, как бьются наши сердца. Синхронно. В унисон.

Потом Ольга Владимировна махнула рукой, прогоняя меня, и отвернулась.

Я поняла: лучшее, что я могу сейчас сделать, — просто уйти. Мне было так грустно, как уже очень давно не бывало. Никогда, в общем-то, мне не было так паршиво.

***

У входа в музыкалку стоял Кирилл.

Холодный ветер играл с последними листьями, присыпанными снегом. Как же я ждала зиму и наш первый Новый год с Киром! Я бросилась к нему: так хорошо, что он тут! Кирилл прижал меня крепко-­крепко, а я запрокинула голову, чтобы посмотреть на окно своего класса.

В нём стояла Ольга Владимировна.

Я помахала ей, а она послала мне воздушный поцелуй.

На душе стало тепло как-то.

Кирилл взял мою руку, стянул перчатку и вложил в ладонь что-то прохладное.

— Сердце?

— Кулон. Можно его на цепочку повесить, — смущаясь, сказал Кирилл. — Нравится?

«Кира+Кир» — прочитала я на поблёскивающей золотом вещице.

Это значит мы.

Он и я.

Навсегда, даже если завтра меня здесь больше не будет.

Мы уходили от школы, держась за руки, и я чувствовала, что больше всего на свете я люблю Кира.

И музыку.

Или музыку и Кира.

Одинаково сильно, наверное.

— Мы будем общаться каждый день, — сказал он. — По видеосвязи, полно вариантов. Да?

— Будем! — я кивнула, еле сдерживаясь, чтобы не разреветься.

Глава 2. В кофте с длинным рукавом

Больше всего на свете я обожаю аэро­порты. Моим первым словом в детстве после «мама» было «амонё». То есть «самолёт», если непонятно. Я тыкала в небо и смеялась беззубым ртом — легко быть счастливым, когда ты маленький. А когда пятнадцать тебе, счастье куда-то как будто улетучивается. Точнее, счастье постоянно в чьих-то руках, получается. И это полный отстой.

Я расковыряла дырку в пончике так, что она стала ещё больше. Теперь она зияла, эта дырка, на всю тарелку. Так же зияла сейчас моя личная дыра. Где-то вот здесь. Я дотронулась до места, где должно быть сердце. Но его как будто вынули — чужими руками.

Я сжала кулон-сердечко.

Энергичным голосом стюардесса позвала пассажиров бизнес-класса на посадку. Папа сразу встал и засобирался. У него всегда всё чётко, он никогда никуда не опаздывает. Мама, не торопясь, тем временем допивала капучино. В бизнес-­лаундж она никогда не ест и меня отговаривает. Потому что на борту потом еда вкуснее, так она говорит.

А мне пофиг. Я люблю, например, пончики глазированные, посыпанные сушёной малиной.

— Даже если мы немного задержимся, без нас никуда не улетят.

Мама чаще всего на расслабоне, не напрягается.

— Обожаю твой дзенский настрой, — папа улыбается и смотрит на маму влюблёнными глазами.

Счастливые они, родители. Мне иногда кажется, что я старше их как будто. Мама умеет радоваться как ребёнок пюрешке из зелёного горошка с лососем на гриле, например. И предстоящему перелёту тоже. Хотя куда они только не летали с папой, но, разумеется, без меня.

Просто они всё время вместе, сколько себя помню. Вернее, их.

Это я совсем одна нынче.

— Ну, погнали! — мама взяла меня под руку, как будто я могла сбежать, и мы пошли к стойке регистрации. Обогнули очередь эконома, показали посадочные и прошли по телетрапу в самолёт.

Писать Киру не хотелось. Вообще не могу видеть свой телефон, потому что в нём теперь Кир заперт. Как в тюрьме. И мне его не вызволить оттуда, потому что я теперь тоже в тюрьме.

В самолёте пахло самолётом. Вот так, совсем неоригинально. Я плюхнулась в кресло и уставилась в иллюминатор. Буду развлекать себя сама.

Когда самолёт идёт на взлёт, у меня обычно кружится голова. Но это приятное такое ощущение… нездешности, что ли. Только сейчас этого ощущения не было почему-­то. Я стала слишком здешней, чересчур приземлённой. Тяжёлой. Даже в воздухе, вот так.

В салоне мерно гудели двигатели, переговаривались люди, звенели столовые приборы. Папа включил фильм на английском, а мама читала путеводитель по Индонезии и пила шампанское маленькими глотками. Я тоже попросила шампанского у бортпроводницы.

— Она ещё маленькая, — ответила на её немой вопрос мама.

Бесит. Когда им выгодно, я вдруг маленькой становлюсь. А когда нет, нудят, что я уже типа большая. Двойные стандарты это называется, мама.

Мы сделали пересадку в Дохе. Я так говорю, как будто мы на метро едем, а не на самолёте летим. Прикол вообще. Мама, как обычно, перепутала время, и оказалось, что его у нас с гулькин нос. Умные часы я, конечно же, в дьюти-фри не купила, потому что пришлось поторапливаться. Хотя в пару магазинов всё-таки успела заглянуть.

— Слушай, ну ты ведь уже взрослая, — одёрнула меня мама. — Купишь на Бали всё, что тебе надо. Мы же не на необитаемый остров летим.

Чуете? А всего несколько часов назад я была маленькой…

Я фыркаю. Ну конечно, мама полчаса проторчала в магазине косметики, а я из-за неё должна страдать.

«Никуда от меня не отходи, бла-бла-бла».

Бесит.

Ладно, пофиг уже. Опять взлетаем.