Нравственно-гуманистическое и правовое наследие
Льва Николаевича Толстого и Владимира Сергеевича Соловьева
в контексте современности

Монография

Философско-правовой клуб
«Нравственное измерение права»
кафедры философии и социологии

К 110-летию и 120-летию постжизненной славы великих русских мыслителей

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 340.1+17

ББК 67.0+87.7

Н86

Рецензенты:
Прокофьев А. В., доктор философских наук;
Осавелюк А. М., доктор юридических наук.

Ответственный редактор доктор философских наук, профессор кафедры философии и социологии Московского государственного юридического университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА), научный руководитель философско-правового клуба «Нравственное измерение права» В. М. Артемов.

Настоящая коллективная монография в основном создана по результатам одноименной Всероссийской научной конференции, состоявшейся в Университете имени О. Е. Кутафина (МГЮА) 12 ноября 2020 г. Мероприятие было организовано философско-правовым клубом «Нравственное измерение права» под руководством доктора философских наук, профессора кафедры философии и социологии В. М. Артемова. В связи со стратегией усиления нравственного измерения и очеловечивания права в книге отражены результаты научных исследований нравственно-гуманистического и правового наследия Льва Николаевича Толстого и Владимира Сергеевича Соловьева в контексте современности. Последовательно исследуются разные грани их творчества, выделяются общее и особенное. Показывается, что рассматриваемое наследие является важным условием дальнейшего развития общества и права.

Монография адресована преподавателям, научным сотрудникам, аспирантам, магистрантам, студентам гуманитарных специальностей, а также всем, кто интересуется философией, этикой, особенно ее профессионально-прикладными разделами, социально-гуманитарным знанием в целом.

Все включенные в сборник материалы прошли научное рецензирование и опубликованы в целом в том виде, в котором они были представлены авторами.
За их содержание ответственность несут авторы.

УДК 340.1+17

ББК 67.0+87.7

© Коллектив авторов, 2021

© ООО «Проспект», 2021

ВВЕДЕНИЕ

В. М. Артемов
доктор философских наук,
профессор кафедры философии и социологии
Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА),
научный руководитель философско-правового клуба
«Нравственное измерение права»

Освоение классического теоретического наследия гуманистической направленности как необходимое условие развития и совершенствования современного общества и права

Хочется, прежде всего, поблагодарить всех, кто в столь непростой период проявил интерес к нашей попытке актуализировать классическое теоретическое наследие великих соотечественников, особенно в его нравственно-философском и правовом аспектах. Содержание их трудов удивительно органично сочетается с соответствующими личностными жизненными стратегиями, что очень характерно для русской философии и культуры в целом. Вот и мы сейчас, условно говоря, находимся на одной волне, позволяющей не просто прицельно высветить наиболее значимые моменты написанных в прошлом замечательных произведений, но и лучше разобраться в настоящем, а также заглянуть хотя бы в обозримое будущее.

Наверное, не следует брать на себя в этом смысле какие-то повышенные обязательства, но и легкое скольжение, так сказать, по верхушкам многочисленных айсбергов, за которыми стоят актуальные проблемы современности, тоже для нас не подходит. Кстати, об этом свидетельствуют, в частности, подготовительные заседания нашего Клуба, проведенные в основном на студенческом уровне. В действительности там уровень осмысления классического наследия в контексте указанных проблем оказался достаточно глубоким, разумеется, не без преподавательской помощи. Так, 22 октября 2020 года, когда мы провели очередное заседания Клуба в форме теоретической конференции, мне в этом плане помог коллега – заместитель заведующего кафедрой философии и социологии кандидат философских наук, доцент М. А. Беляев. Он, в частности, сумел заинтересовать студентов интересным докладом о том, как В. С. Соловьев решал проблему соотношения нравственности и права.

Известно, что автор знаменитого «Оправдания добра» ушел в вечность сто двадцать лет назад. Пытаясь рассматривать общество исторически и заглядывая в будущее, он ратовал за «осуществление правды и любви, или свободной солидарности всех положительных сил и элементов…»1. Представляя государство как «воплощенное право», он искренне и обоснованно утверждал: «Общая власть должна быть беспристрастна, и в этом смысле можно сказать, что она должна заботиться об общей пользе, т.е. о пользе всех одинаково, но равная польза всех и есть справедливость»2. Разумеется, такую трактовку в плане понимания содержания справедливости нельзя считать исчерпывающей, но подчеркивание момента равенства само по себе важно.

Совсем недавно исполнилось и сто десять лет с того дня, как не стало, но не закатилось солнце великого Льва Николаевича Толстого. Во многом следуя за И. Кантом, в чем-то идя дальше немецкого философа, он писал: «Всякое добро, которое не привито к нравственно-доброму образу мыслей, не что иное, как одна только видимость и прикрытая внешним блеском нищета»3. Эти слова, на мой взгляд, очень точно характеризуют нынешнюю цивилизационную ситуацию, когда этого внешнего блеска удивительно много, но искомый образ мыслей в большом дефиците, особенно в экономической и политикой сферах. Зачастую там не те цели и, увы, все средства хороши, что никак не может быть примером для всего социокультурного целого. В этой связи вспоминается М. Ганди: «В этот час испытаний, выпавших на нашу долю, молодежь должна следовать … основным заповедям Толстого...»4.

Оба наших классика во многом расходились (например, относительно роли народа и государства в жизни общества), но, в конечном счете, сходились в главном, — в максимальном внимании к личностному и социальному бытию, стремлении реально осуществлять добро всегда и везде. Одна из важных проблем, которая не могла их не волновать, — это проблема соотношения нравственности и права. Не боюсь повторить то, о чем много раз говорил ранее в университетских стенах на наших многочисленных форумах: на юридическом поле она сродни основному вопросу философии. Показательно, что при всей разнице в деталях их подходов отчетливо просматривается вполне определенная, прямая нравственно-гуманистическая линия, выступающая у них обоих в качестве своего рода парадигмы.

Не случайно, начиная с магистерской диссертации, первый профессиональный философ в России сознательно и последовательно выступал против крайностей позитивистского подхода, а всеми признанный философствующий писатель номер один бескомпромиссно разоблачал узость и односторонность внешних и формальных явлений в культуре и обществе.

Думаю, что мы, будучи представителями научно-образовательного сообщества (учительство в широком смысле слова), просто обязаны принять эстафету серьезных нравственно-философских и исследовательских поисков. Уверен, в настоящей аудитории Клуба «Нравственное измерение права» на базе кафедры философии и социологии Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) есть все основания для этого. Ведь погоду, как говорится, делают сегодня не столько пророки и моралисты, как это во многом было раньше во времена интересующих нас классиков, сколько именно профессионалы. Здесь как раз они и присутствуют. Для интриги хочу привести слова одного из них: «Если говорить об историческом аспекте и иметь в виду будущее, — утверждает академик А. А. Гусейнов, — то право проникает в него вполне активно и на всю видимую глубину, оно гарантировало свое будущее даже более надежно, чем мораль, взяв его в значительной степени под свой контроль, законодательно гарантируя, например, права еще не родившихся поколений, сохранение климата»5.

В целом соглашаясь с таким видением особой роли права, хочется, тем не менее, спросить и его и всех, кто всерьез размышляет о соотношении нравственности и права. А что если какие-то правовые решения и законы не имеют достаточно весомого нравственного основания или обоснования? Например, можно ли, к примеру, согласиться с ситуацией, когда права не родившихся поколений пытаются защитить, ущемляя права ныне живущих, причем вне зависимости от возраста? Давайте попытаемся, условно говоря, спросить об этом и многом другом у наших классиков, осмысливая их теоретическое наследие. В общем, проблем и вопросов достаточно много. И мы будем пытаться искать соответствующие ответы как в смысле отражения реальности, так и в русле конструирования некоей новой идеальной модели общества. Хочется пожелать всем нам успехов в этом социально ответственном и нужном деле!

Глава 1.
ГУМАНИСТИЧЕСКИЕ И ПРАВОВЫЕ ВЗГЛЯДЫ Л. Н. ТОЛСТОГО И В. С. СОЛОВЬЕВА:
ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ В АСПЕКТЕ СТРАТЕГИИ ЭТИЗАЦИИ ПРАВА>

А. А. Гусейнов
научный руководитель Института философии РАН,
лауреат Государственной премии в области науки и техники за 2003 год,
доктор философских наук, профессор

О морали и праве6

Не имея возможности заявить самостоятельное выступление и ограничиваясь отведенной ролью приветствия, разрешите остановиться на самой теме взаимодействия морали и права, собравшей участников нашей конференции. Она важна и сама по себе, в силу ее, можно сказать, непреходящей общетеоретической значимости, и в той конкретной формулировке, которая связывает ее с юбилеями двух таких выдающихся мыслителей, титанов русской интеллектуальной истории, как Лев Николаевич Толстой и Владимир Сергеевич Соловьев.

Что касается общетеоретического значения этой темы, то она, прежде всего, определяется той внутренней связанностью морали и права, в силу которой одно невозможно понять, выделить в своем качественном своеобразии без соотнесения, выявления отношения к другому. Говоря о том, что есть мораль, мы явно или неявно держим в уме существование права и ее отличие от него. Таким же, насколько я понимаю, является ход мысли и при рассмотрении права: это очевидно в естественно-правовых концепциях, в которых право прямо соотнесено с нравственностью, выводится из нее, но даже в тех теоретических моделях, которые «вычищены» от всяких следов морали, сама эта этическая стерильность рассматривается в качестве их специфического опознавательного признака. История общественной мысли свидетельствует, что выдающиеся вехи в истории моральной философии коррелируют с выдающимися вехами в истории правовой мысли. Точно также история развития народов и их государственных устройств показывает, что изменения в их правовых механизмах и общественных нравах идут рука об руку.

Словом, связь морали и права является самостоятельной и принципиально открытой исследовательской проблемой: она самостоятельна, ибо не может получить разрешения в узких дисциплинарных рамках только этики или только правоведения, а требует более широкого и системного взгляда на жизнь человека и общества; она открыта, ибо, поскольку речь идет об аспектах живой практики общественного развития, открытым, развивающимся, постоянно обновляющимся является сам предмет, включая и различные взгляда на него.

Возьмем для примера такой злободневный вопрос, как внесение изменений и дополнений в Конституцию, под знаком которых прошли публичные обсуждения с споры в нашей стране в течение текущего (2020-го) года. В фокусе общественных страстей и споров, помимо поправок, касающихся устройства и распределения полномочий властных институтов, которые задают законодательный каркас, своего рода архитектонику государственного механизма и всегда вызывают всеобщий интерес, оказались также сугубо мировоззренческие вопросы самосознания человека, его отношения к Богу, национальным традициям, исторической памяти. Совершенно очевидно, что этот мировоззренческий крен в Конституции явился реакцией на ценностные изменения в стране и мире, на новые моральные представления относительно прав и обязанностей человека и гражданина (стал в чем-то их выражением и продолжением, а в чем-то противостоянием, преградой). Не касаюсь сейчас непосредственно самих конкретных идеологически направленных моментов этих поправок, хочу только отметить, что их в принципе невозможно понять вне более широкого исторического и нравственного контекста.

Складывается такое впечатление, даже не просто впечатление, а в известном смысле является очевидной констатация, что современная цивилизация в ее настоящем виде, а тем более в ее перспективе — это правовая цивилизация, что право является ведущей, доминирующей формой общественного сознания, основой регуляции, той формой человеческой дисциплины, на которой только и может держаться и быть дееспособным современное общество. То, что право сохраняет и даже увеличивает свое незаменимо важное, одно из центральных мест в публичной и частной жизни современных обществ, в этом нет никаких сомнений; достаточно сказать, что часто именно апелляция к праву, в частности, к понятиям правового государства, верховенства права, считаются маркером высокого уровня цивилизационного развития страны. Точно также очевидно, что право расширяет область своего распространения и становится едва ли не всеохватным. Уместно задаться вопросом, идет ли речь о количественных изменениях или о качественном преобразовании структуры общественной жизни, в результате которого право вообще приобретает доминантное значение, занимая место, аналогичное (или сопоставимое) с тем, которое занимали религия в средневековую эпоху, и наука – в Новое время? Если со временем повышается удельный вес права в системе факторами общественной жизни, то логично задуматься над тем, как видоизменяется его соотношение с последними, прежде всего, с моралью как его традиционным историческим «спарринг партнером»? С этой точки зрения весьма примечательно, что конференция наша посвящена юбилеям Толстого и Соловьева.

Применительно к нашей теме в позициях этих разных, по многим вопросам прямо противоположных мыслителей, обнаруживается некое сходство. Они рассматривают мораль и право не как равно значимые самостоятельные феномены, а как звенья некой единой внутренне организованной иерархии, в которой с точки зрения целей человеческой деятельности, а тем самым и причинных оснований, доминирующая роль принадлежит морали. Следовательно, и исследовать их надо в соотнесенности друг с другом. Для Владимира Сергеевича Соловьева, если брать существо дела: право есть минимум мораль. Эта лаконичная формула задает такую историческую, социологическую и человеческую перспективу, согласно которой право представляет собой низшую ступень, которая преодолевается и снимается на более высоком уровне общественного существования, представленного моралью. А если говорить о Льве Николаевиче Толстом, то известно его резко критическое, негативное отношение ко всем государственно-правовым формам организации человеческих отношений.

Их творчество, конечно, дает богатую пищу для размышлений над тем, как и почему реальное развитие общественных механизмов межчеловеческих отношений в России, как, видимо, и во всем мире, происходит сегодня не по Соловьеву и, еще меньше, по Толстому. Не знаю, заключался ли в этом сознательный замысел организаторов конференции или нет, но объективно сама постановка вопроса сталкивает традицию морально ориентированной русской философии с реальным возрастанием правового фактора в обществе. Сам задаваемый темой конференции ракурс взгляда на проблемы взаимодействия морали и права, а именно, творчество Толстого и Соловьева, нацеливают на критический взгляд и широкую историческую перспективу рассмотрения.

Вячеслав Михайлович Артемов в своем вступительном слове сразу взял, как говорится, бока за рога и сформулировал отношение к будущему в качестве проблемной точки, в которой могут соединиться и столкнуться, выяснять свои отношения между собой право и мораль. Действительно, отношение к будущему – исключительно важный предмет именно для понимания диалектики морали и права, выявления исторической глубины их воздействия и сравнительного удельного веса в обществе. Существует взгляд (он, в частности, был представлен в советские годы), согласно которому мораль как форма человеческого долженствования обращена в будущее, в завтрашний день, в отличие от права, имеющее дело с реальными людьми со всеми их недостатками, пережитками прошлого. Сегодня уже совершенно ясно: будущее является также предметом правового регулирования во многих отношениях, а именно, во всех тех аспектах и в той исторической глубине, в которой оно – будущее — поддается нашему прогнозированию, планированию, расчету, организации, словом, нашему воздействию, регулированию через свои сегодняшние решения и действия. Самые яркие примеры такого охвата будущего правовой регуляцией – это юридически обязывающие законы по поддержанию климата, экологии, фонды будущих поколений и т.п. А какова же здесь специфическая и дополнительная роль морали, не становится ли она избыточной, не теряет ли она свои преимущества перед правом в ситуации, в которой последнее (право) осознает ценность будущего и свою ответственность перед ним? Отношение к будущему, как оно реализуется в праве, решающим образом определяется именно нашими прогностическими возможностями, нашей способностью организовать свою жизнь через какие-то дальновидные и стратегические цели, выразить в практических решениях, закрепив все это в соответствующих законодательных формах. В принципиальном смысле этот вопрос вполне понятен, хотя в конкретном исполнении он, конечно, имеет свои нюансы и трудности: право, видимо, в общем и целом, регулирует будущее также, как оно вообще регулирует настоящее, ибо будущее в том социальном смысле, в каком оно может быть заковано в форму права, является прямым продолжением настоящего, можно сказать, его частью. Тем самым возникает вопрос о том, какова диспозиция морали по отношению к будущему, в частности, с какой глубиной она способна воздействовать в него? Чем она в этом отношении отличается от права?

Здесь имеется, как минимум, одно существенное отличие. В том, что касается права, практическая ориентация во времени, в частности, отношение к будущему, в принципиальном плане не отличается от вполне просчитываемых и привычных форм ответственного поведения, ориентированного на общепризнанные юридически регулируемые результаты. Речь идет об определенного рода целесообразно обоснованных оценках и действиях, исходящих из заранее просчитанных последствий, которыми, собственно, и являются правовые (юридические) ограничения поведения людей. Мораль же задает такую практическую ориентацию во времени, как если бы она имела дело с вечностью, или, что одно и то же, с единственностью мига своего действия.

Хочу напомнить многократно и разными моральными авторитетами повторенную нравственную мудрость, согласно которой надо жить так, как если бы каждый день, даже каждый час, миг жизни, каждое твое действие были бы последними. Это как раз и означает: надо жить, не взирая на последствия, не сковывая себя страхом перед ними, не обращая внимания на то, чем это обернется в будущем, а исходя из нравственной ценности самого поступка, того, что ты в данный момент (данный день, час, миг) делаешь. Такая позиция исходит из того, что нравственные поступки содержат свою ценность в себе и ставят человека лицом к лицу к будущему как к открытому резервуару для совершенства. И в этом смысле это принципиально другое отношение к будущему, это уже не просто целесообразно отрегулированное, не прагматическое, не научно-аргументированное отношение к будущему, а это действительно практическое отношение к нему, которое является в то же время идеальным. Выражаясь по-другому, это – такое отношение к будущему, как если бы не ты зависел от времени, а время зависело от тебя. Время – вечная загадка человеческой жизни и, быть может, самая непонятная ее загадка состоит в том, что, будучи безжалостным в бесконечности своего мерного хода, оно есть то единственное, что целиком принадлежит нам как разумным существам. Бытие во времени, сама погруженность в непостижимую тайну будущего позволяет человеку подняться до уровня свободного нравственного субъекта, придать своему разумному существованию идеально возвышающий смысл. Сенека говорил, что ничто не принадлежит нам, одно только время наше. В этом смысле и будущее – не некая отделенная от нас туманная и проблематичная реальность, достижение которой определяется нашим знанием о ней, оно запечатлено в нас самих, в нравственном смысле того, что мы делаем. Чтобы творить будущее, нам не надо знать его. В одном месте, а именно в статье «О значении русской революции», Л. Н. Толстой выражается даже так, что будущее знать невозможно и, самое главное, даже не нужно: ««Мало того, что людям не дано знать, в какую форму сложится в будущем жизнь общества; людям бывает нехорошо от того, что они думают, что могут знать это. Нехорошо потому, что ничто так не препятствует правильному течению жизни людей, как это именно мнимое знание о том, какой должна быть будущая жизнь людей» [Толстой. П. Т. 36, 352–353]. Закрытость (непознаваемость) будущего становится условием свободы нравственного решения перед лицом этой неограниченной таинственности.

Словом, говоря о понятии будущего, следует иметь в виду, что оно имеет два взаимосвязанных, но, тем не менее, разных смысла. Во-первых, это — обозримая пролонгации времени жизни самого социального субъекта, получающая выражение в его целях, планах, проектах, стратегических расчетах. В таком понимании будущее входит в настоящее в качестве его предела — вполне возможного, обозримого, рационально просчитываемого, деятельно осваиваемого. Во-вторых, будущее понимается не как предстоящая, находящаяся впереди часть (предел) настоящего, а как преодоление (отрицание), выход за его пределы в некую чудодейственную неизвестность. В такой оптике будущее оказывается резервуаром для неограниченного творчества, как если бы река времени несла нас на встречу вечности и заключала в себе все мыслимые и немыслимые возможности. С известной схематизацией и огрублением, но с целью более выпукло обозначить темпоральный аспект проблемы можно сказать: право сопрягается с будущим в первом смысле, как продолжением (частью) настоящего, а мораль — с будущим во втором смысле, как выходом в область неизвестного (несуществующего), идеального.

На этом примере отношения к будущему хорошо видно как различие морали и права, так и их внутренняя соотнесенность друг с другом: мораль как идеальная перспектива человеческого поведения (и в социальном, и в особенности в индивидуальном аспектах) вступает в дело, обнаруживает свою вдохновляющую и неограниченную (в том, что касается запретов) мощь там, где и тогда кончается (исчерпывает себя) реализм правовых возможностей и механизмов. Вообще-то говоря, и мораль, и право, в особенности если рассматривать их в освещении кантианской философии, исходят из идеи универсального с тем отличием, что первая рассматривает ее в неограниченности индивидуально выраженной доброй воли, а второе – в законодательно ограниченной социальной всеобщности.

Вот именно в этом переходе, взаимодополнении, взаимоотрицании они и взаимодействуют. Это не значит, что только к этому все их взаимодействие сводится, но это является одним из важных (быть может, ключевых) аспектов их взаимодействия. Отсюда – особое значение подходов к данной теме В. С. Соловьева, который в мягкой форме, и Л. Н. Толстого, который более резко и определенно, противопоставляют их. Они выявляли их связь между собой и исторические возможности, исходя из того фундаментального факта, что они находятся во внутреннем напряжении.

Позвольте мне завершить на этом и без того затянувшееся приветственное слово и пожелать конференции плодотворных успехов.

В. М. Артемов
доктор философских наук,
профессор кафедры философии и социологии
Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА),
научный руководитель клуба «Нравственное измерение права»

Нравственно-гуманистическая экспертиза проблем развития цивилизации и права:
значение трудов Л. Н. Толстого и В. С. Соловьева

Данная тема рассматривается мною не столько в историко-философском плане, что само по себе имело бы определенный смысл, сколько в аспекте осмысления новых вызовов современности и поиска вариантов выхода из нестандартной цивилизационной ситуации на основе мощного нравственно-философского теоретического наследия. В целом подобный заостренно заинтересованный подход к последнему в связи с осмыслением самой наличной реальности был свойственен и нашим отечественным классикам, никогда равнодушно не взиравших на происходящее в России, да и мире в целом. Их всегда и везде отличала практически-нравственная ориентация жизненной стратегии, творчества и деятельности. С них и хочется брать пример.

В этой связи методологически показателен подход М. Ганди, который в работе «Мой Толстой» как раз обозначает своего рода точки координат применительно к ситуации реальных возможностей актуализации влияния «самого честного человека своего времени», вся жизнь которого – «постоянный поиск, непрерывное стремление найти правду и воплотить ее в жизнь»7. Будучи его теоретическим приверженцем и мужественным человеком, целенаправленно и последовательно на практике реализовывавшим ненасильственную непротивленческую концепцию великого русского мыслителя-гуманиста, индийский подвижник высвечивает основные человеческие качества и идеи-ценности последнего (собственно ахимса, «труд ради хлеба насущного», самоограничение). Затем, исходя из нужд своего времени, он уверенно предлагает все это «нашему веку – веку меняющихся идеалов и тяжелейших испытаний, в этот кризисный период…»8 в качестве спасительных и необходимых в плане утверждения самоуправленческой парадигмы.

Учитывая обозначенный аспект предстоящего рассмотрения творческого наследия сколь близких, столь и далеких друг от друга русских мыслителей, в самом начале должен уточнить некоторые моменты применительно к самому названию темы. Во-первых, термин «экспертиза» употребляется здесь не в узком, а в максимально широком смысле слова, близком по значению к преимущественно критическому и вместе с тем конструктивному анализу чего-либо или кого-либо. Во-вторых, объектом последнего в данном случае выступает не общество в его человеческом измерении, а лишь внешняя, институциональная сторона социума, связанная не столько с некими глубинными смыслами, сколько с техническими достижениями9, а также их разнообразными интерпретациями в науке, экономике, политике и других областях жизни общественного организма в их разрозненности и видимой самодостаточности. По существу, речь идет о цивилизационной оболочке культуры, зачастую отрывающейся от самой культуры и даже прямо противоречащей ей. В-третьих, само право, находящееся, условно говоря, на стыке культуры и цивилизации, с одной стороны, берется и как острый инструмент государственного цивилизационного механизма (у яснополянского анархиста-моралиста); и как необходимый отдельным людям, обществу и государству минимум нравственности применительно к неким сложным проблемам, связанным, например, с охраной и защитой собственности, да и самой жизни, — с другой (у системного философа-государственника консервативного типа).

В этой связи примечательным видится известное сходство Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского: «Оба они проницательно обнаруживали, что развитие в области демократии и законодательства, науки и техники создает предпосылки лишь внешне независимого существования и материального процветания людей, но не для преображения их внутреннего мира, не делает человека более духовным и нравственным, не просветляет психологическое ядро «свободной» личности, где коренятся похоть и властолюбие, зависть и тщеславие»10. Вместе с тем, учитывая все детали и отдавая дань известной разграничительной линии между ними, нельзя не сказать о явном приоритете у первого именно социальных ценностей, включая нравственность, свободу, справедливость, правду и т.п.

Эти и иные подобные приоритеты, наряду с особенным вниманием к человеку как личности, как раз, прежде всего, и сближает Льва Николаевича теперь уже с Владимиром Сергеевичем. Правда, такая общая духовно-теоретическая близость не исключает и достаточно серьезные различия между ними. Если в случае с первым налицо достаточно последовательный анархистский подход, правда, за исключением насильственных способов установления порядка без государства, то у второго вырисовывается определенно государственническая линия умеренного реформирования общества и права. Более того, относительно молодой профессиональный философ позволял себе подчас попытки судить о социальной позиции великого писателя-моралиста как бы снисходительно и даже свысока11. Налицо очевидная, но преимущественно внешняя, в определенной мере связанная с разницей между поколениями, дистанция между ними. Но, те не менее, между ними имеется некая внутренняя, во многом глубинная, не всегда видимая на поверхности связь. Она как раз намного важнее. Думается, на нее, прежде всего, и следует опираться, если мы действительно хотим обратиться к нашим великим предшественникам за теоретическо-методологической помощью, мировоззренческой и нравственно-аксиологической поддержкой.

Главное, что их сближает, — это доминирующая в отечественной культуре, особенно в философии, сугубо нравственная линия в осмыслении бытия в целом, общества и права, в частности. При этом речь идет не о каких-то внешних моральных требованиях и их обязательном исполнении ради поддержания некоего традиционного порядка, а о внутренних, глубоко мотивированных сознании и поведении, действительно приближающих и утверждающих добро как на индивидуальном, так и социальном уровнях, взятых в тесной взаимосвязи. Указанный выше интерес к человеку как личности свидетельствует именно об этом. Ведь человеческое в человеке и составляет основное содержание той же нравственности, взятой в аспекте сохранения, развития и совершенствования общества.

Как в свое время у И. Канта, религиозная составляющая их мировоззрения не является абсолютно доминирующей, но серьезным образом призвана усиливать, условно говоря, позиции добра в борьбе со злом. Являясь выстраданным убеждением, она действенна только в случае соответствующей активности самого человека в той или иной сфере жизни и деятельности. Получается, что это скорее некий духовный потенциал, который нуждается в раскрытии, чем какой-то готовый багаж самодостаточных заповедей и предписаний. Так, у Л. Н. Толстого вера в основном сводилась к достигнутому собственными силами («только мои усилия исполнять учение Христа»12) пониманию смысла жизни, реализующемуся в ненасилии и любви; а у В. С. Соловьева – к идеалу всеохватного Всеединства вселенского масштаба. Не случайно он проповедовал теократию как некую вполне себе мыслимую форму правления. Богочеловечество потому является таковым, что само активно (применительно к личности — во всем жизненном круге) осуществляет движение к этому идеалу, а не просто задается свыше.

Если попытаться, анализируя происходящее с нами и вокруг нас и, условно говоря, спросить об отношении к тому или иному актуальному событию или процессу у интересующих нас отечественных классиков, то можно предложить следующий вариант прицельной реконструкции их ощущений и собственно теоретического наследия в предлагаемом аспекте.

1. По-видимому, больше всего нареканий с их стороны прозвучало бы в связи с катастрофическим понижением духовно-нравственной планки в сознании огромного количества современных людей и цивилизации в целом. Самое печальное заключается в том, что, в отличие от ситуации конца 19-го – начала 20-го веков, зачастую нет даже соответствующей тяги к тому, чтобы подняться на соответствующий уровень в сторону идеала. Тогда же, к примеру, моральный авторитет Л. Н. Толстого был столь велик, что многие даже всерьез предрекали гибель всего и вся, когда его не станет. Вспоминается известная школьная, но ходившая тогда в образованных кругах карикатура: изображены фигуры Льва Николаевича и царя. Первый очевидно и однозначно возвышается над вторым, что соответствовало реальным предпочтениям тогдашнего общественного мнения. Ясная Поляна притягивала к себе словно магнит тех, кто не был равнодушен к происходящему в стране и мире, кто, в том числе, не останавливался в своем профессиональном развитии. К последним, например, можно отнести знаменитого юриста А. Ф. Кони, с благоговением вспоминавшего это святое (в светском смысле) место13 и по рассказам которого было написано, в частности, «Воскресение».

Что касается В. С. Соловьева, то он по популярности, конечно, не мог сравниться с яснополянским графом, но, тем не менее, оказывал существенное влияние на духовно-теоретическую жизнь России того времени. В. В. Розанов писал о нем так: «Во всем он был застрельщиком. Многое начал, но почти во всем или не успел, или не кончил, или даже вернулся назад. Но если были неудачны его «концы», то был высоко даровиты и нужны для отечества и славны для его имени выезды, «начатки», первые шаги…»14. Передовая часть образованного сословия России интересовалось лекциями В. С. Соловьева «О Богочеловечестве» и знала, кто именно ходил на них (Достоевский постоянно, Толстой иногда). Кого сегодня можно было бы поставить в подобный ряд бесспорных властителей дум хотя бы приблизительно? Увы, не имея в виду данную аудиторию, в целом напрашивается отрицательный ответ на этот риторический вопрос и это весьма неутешительное обстоятельство не может быть просто проигнорировано нами.

Указанная планка в принципе всегда должна быть поднята достаточно высоко. В противном случае теряется ощущение некоей надежности социокультурного бытия, да и жизни вообще. В этой вспоминается знаменитая толстовская «Исповедь», в которой высвечивается его личная драма, когда он, не имея особых материальных проблем, тем не менее, оказался в сложнейшем духовно-нравственном, мировоззренческом положении — тупике. Размышляя о направлении выхода из последнего, он, в конечном счете (примерно через три года после начала поисков истины, которая, по его мнению, всегда соседствует с ложью), находит выход на пути переоценки ценностей, задающих смысл жизни, а не какие-то способы или формы борьбы с неурядицами и сиюминутными проблемами. Гениальной находкой в этом философском жизнеописании оказалась удивительно простая и одновременно тонкая

метафора сна, позволившая ему максимально искренне и открыто заглянуть в самые потаенные глубины сознания и подсознания ищущего человека. Из различных вариантов известных ориентиров был выбран один – самый простой и надежный: «я смотрю только вверх, и страх мой проходит...

если…смотришь вверх, то даже и вопроса не может быть о падении»15. Логично предположить, что обратное, то есть смотрение только вперед и вниз, может привести не только к ужасу видения бездонной пропасти «низа», но и к самому падению. Итак, Л. Н. Толстой, как в целом и его современник В. С. Соловьев, предупреждают нас с вами!

2. Если продолжить перечислять то, что в настоящее время особенно тревожит всех нас и что могли бы по этому поводу сказать вопрошаемые нами классики, то можно также предположить те же не менее критически заостренные и жалящие стрелы классиков в сторону неожиданно свалившейся на мир, но успевшей, так сказать, многое изменить и даже перевернуть, цифровизации. Думается, великих мастеров пера и глубоких мыслителей возмутила бы сама претензия цифры в лице соответствующих технических специалистов вытеснить слово, которое, являясь стержнем культуры, было, что называется, в самом ее начале, но никогда не может и не должно быть последним в абсолютном смысле. В указанном выше источнике сказано также: «Время проходит, но сказанное слово остается»16. Когда технологии заменяют само содержание жизненных и профессиональных процессов, происходит катастрофическое огрубление и истощение самого человека. В море или, как говорят, болоте Интернета, например, от него самого подчас практически ничего не остается. Он заслоняется либо тривиальностями рекламного типа; либо сам, так сказать, слоняется в поисках каких-то удобных для него и других ответов, в том числе даже на «вечные» вопросы; либо, просто желая высказаться, несет совсем не прекрасную чушь, еще больше засоряя виртуальное пространство. А ведь именно человек всегда был в эпицентре внимания отечественных классиков: героизм Платона Каратаева не объяснишь выполнением какой-то формальной алгоритмической инструкции; искомое совершенство личностного бытия может быть достигнуто, по В. С. Соловьеву, только целенаправленными усилиями в течение всей жизни.

3. Не встретили бы одобрения со стороны классиков и некоторые очень сомнительные способы борьбы с известной напастью последнего времени. Сами по себе огромные достижения науки и цивилизации, оказывается, не могут ее победить, если отсутствуют или в большом дефиците должные нравственные чувства, этические принципы, ра­зумные решения и последовательные солидарные действия в направлении защиты здоровья и спасения жизней людей вне зависимости от их возраста и прочих естественных различий. Давайте, к примеру, хотя это будет похоже на страшный сон, на минуту представим себе, что Льва Николаевича в его 65, то есть в 1893 году, отправили бы домой в дистант, перекрыв ему транспортное сообщение и строго-настрого приказав сидеть и не высовываться, разве что разрешив время от времени брать телефонную трубку и выходить за продуктами. Наверняка он возмутился бы.

В одном из еженедельных изданий, обидевшихся за нынешних «удаленных вне закона», у которых при этом взяли все их данные, пишет: «Даже школьник сегодня сообразит, что эти данные нужны для контроля за передвижением… Но на каком основании удаленным запрещено передвигаться по городу?». Далее приводится выдержка из 5-й статьи закона «Об оперативно-розыскной деятельности». Выясняется, что «организация контроля за передвижением горожан сильно заступает за рамки действующего законодательства»17. Уверен, классик камня на камне не оставил бы на таком административном решении. Когда, к примеру, он в 1892 году участвовал в организации борьбы с голодом, то сам внимательно выслушивал и записывал просьбы крестьян соответствующих деревень, не оскорбляя их чиновничьим формально-бездушным высокомерием. Думается, что именно последнее в определенной мере проявилась в ситуации административных ограничений и запретов последнего времени. Знаменитый автор концепции «право есть минимум нравственности» тоже посетовал бы на сугубо формальные и бездушно статистические основания этих распоряжений по отношению к зрелым, разумным и чаще всего уважаемым людям.

Если самое начало пандемии всех застало врасплох и можно было даже извинить кого-то за неоправданно резкие решения (отключение социальных карт), то сегодня подобное уже не извинимо. И не только потому, что оно унижает и оскорбляет потенциальных носителей мудрости, но также и усугубляет социально-психологическое состояние всего населения. Складывается некое ощущение, что речь идет не столько о заботливом отношении к людям в возрасте, сколько о коечных местах, которых может не хватить, в том числе и для тех, кто нашел такое простое и легко исполнимое в условиях той же цифровизации решение. Но, увы, подобная простота, как говорится, хуже воровства, особенно когда дело касается жестких административных решений и законов. Последние, если исходить из самого духа интересующего нас социально-гуманистического наследия, должны приниматься с учетом должной духовно-нравственной атмосферы, ценностных ориентиров, действительных потребностей людей, а также всей совокупности обстоятельств в их взаимосвязи.

4. Разумеется, этот должный подход может быть реализован только в том случае, если теоретически адекватно решается проблема соотношения нравственности и права. В случае первичности последнего ожидать можно, условно говоря, чего угодно, имея в виду многообразие социально-политических нюансов и характеров тех, кто оказывается в роли составителей и гарантов законов. Когда же есть чувство и понимание необходимости доминирования самой нравственности как человеческого в человеке, то есть того, что спасительно для всего общества, то следует ожидать выправления любой ситуации к лучшему, долгосрочного порядка во взаимоотношениях людей, социальных групп и даже стран. Именно из этого в целом исходили Л. Н. Толстой и В. С. Соловьев.

5. И, наконец, встает проблема отношения к самому государству как наиболее весомому в обществе институту. Очевидно, что здесь наши классики существенно расходятся. Один является анархистом, другой — государственником. Но, по существу, они, в конечном счете, сходятся: все идущее от человека и усиливающее добро пригодно. И государственный институт не является исключением. Так, первый «оставляет открытой дверь людям, которые по тем или иным причинам находятся у власти и не развращены ею полностью (Примечание ко Второму обращению под названием «Царю и его помощникам», 1905)»18; второй, осуждая практику, когда «подати и налоги идут не на дела, польза которых очевидна», призывает себя и других отв

...