Нравственно-гуманистические идеи П. А. Кропоткина
и перспективы совершенствования права в условиях новых вызовов

Монография

Философско-правовой клуб
«Нравственное измерение права»
кафедры философии и социологии

К 100-летию ухода великого русского мыслителя и моралиста

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 340.1+17

ББК 67.0+87.7

Н86

Рецензенты:
Фролова С. М., доктор философских наук, профессор;
Кашкин С. Ю., доктор юридических наук, профессор.

Ответственный редактор доктор философских наук, профессор кафедры философии и социологии Московского государственного юридического университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА), научный руководитель философско-правового клуба «Нравственное измерение права» В. М. Артемов.

Настоящий труд является результатом усилий многих авторов, имеющих различные, в том числе в чем-то даже противоположные взгляды, но всех их объединяет интерес к фигуре великого мыслителя и моралиста, а также к насущной проблеме перспектив развития и совершенствования современного права. Интрига заключается в том, что, дистанцируясь от известного анархизма П. А. Кропоткина, творческий коллектив в основном сосредоточен на возможностях использования огромного творческого, преимущественно нравственно-философского потенциала классика в русле усиления гуманистического содержания в праве и обществе в целом. Соответствующие главы написаны на основе докладов, сделанных как на межрегиональной научной конференции «Этика П. А. Кропоткина и проблема соотношения нравственности и права» (сентябрь 2015 г.), так и на трехчастной Всероссийской научной конференции «Этико-философское наследие П. А. Кропоткина и современность: проблема соотношения естественно-природной взаимопомощи и социокультурной нравственности», состоявшейся с января по март 2021 г.

Монография рекомендуется для преподавателей, научных сотрудников, аспирантов, студентов и магистрантов гуманитарных специальностей, а также для представителей органов государственной власти и местного самоуправления, всем, кто интересуется творчеством П. А. Кропоткина в связи с проблемой совершенствования права в эпоху цифровизации и новейших угроз для жизни человека и общества.

Все включенные в сборник материалы прошли научное рецензирование и опубликованы в целом в том виде, в котором они были представлены авторами.
За их содержание ответственность несут авторы.

УДК 340.1+17

ББК 67.0+87.7

© Коллектив авторов, 2021

© Московский государственный юридический университет имени О. Е. Кутафира (МГЮА), 2021

© ООО «Проспект», 2021

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ

В. М. Артемов
доктор философских наук,
профессор кафедры философии и социологии
Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА),
научный руководитель философско-правового клуба
«Нравственное измерение права»

Приоритет нравственно-философской экспертизы свободы в трудах П. А. Кропоткина:
опыт теоретической реконструкции в контексте стратегии этизации современного права1

Сегодня можно достаточно уверенно утверждать, что то, что происходит в стране и мире, буквально взывает к спасительной классике. Среди наиболее известных отечественных мыслителей и моралистов особенно выделяется фигура Петра Алексеевича Кропоткина, аргументированно и убедительно отстаивавшего этико-гуманистические принципы в их внутренней взаимосвязи и практической направленности. Речь идет, прежде всего, о взаимопомощи, справедливости, самопожертвовании, нравственности и т.п. Своеобразным же стержнем применительно к этим и иным подобным феноменам-ценностям выступает живая человеческая спонтанность и ее вершина – зрелая свобода. Именно по этой причине считаю оправданным рассматривать предлагаемый текст, подготовленный и озвученный пять с половиной года назад для межрегиональной научной конференции «Этика П. А. Кропоткина и проблема соотношения нравственности и права», в качестве своеобразного варианта введения ко всему нашему новому коллективном труду.

Столь строгое название доклада прошу не рассматривать как некую попытку поднять планку его теоретической состоятельности и значимости. Скорее, здесь можно говорить о дани по отношению к моему собственному исследовательскому прошлому. Помнится, первая монография, вышедшая перед защитой докторской диссертации, называлась «Нравственное измерение свободы и образование (опыт теоретической реконструкции русского классического анархизма)». Налицо своеобразная перекличка замыслов и смыслов. Но, если тогда речь шла об учительстве как основной силе социальных подвижек и преобразований, то в настоящий момент парадигма несколько иная: на первый план выходит фактор нравственности. Основное профессиональное кредо сегодня – усиление нравственности в праве. Отсюда и название.

Так сложилось, что из трех представителей русского классического анархизма (М. А. Бакунин, Л. Н. Толстой и П. А. Кропоткин) именно последний оказался ближе, что называется, по духу. О нем, кстати, и больше написано мною, в частности, для таких солидных журналов, как «Вестник Московского университета», «Социально-гуманитарные знания», «Lex Russica». Написан и соответствующий раздел о Кропоткине для энциклопедии (в серии «Философия России первой половины ХХ века») и т.п.

Ситуация такова: Бакунин, наверное, подобно звезде, очень яркий; Толстой бесспорно велик как писатель, философ и моралист, а вот Кропоткин не так заметен, хотя органично соединяет в себе теоретическую глубину ученого и практическую жилку подвижника. Кто-то из знавших его непосредственно писал о «…впечатлении какой-то странной смеси пророка и ученого»2. По размаху научных и творческих интересов можно даже провести аналогию с Ломоносовым, хотя князю было несколько легче пробиваться к знаниям (случай даже помог ему оказаться в элитном пажеском корпусе Санкт-Петербурга).

Не останавливаясь на подробностях, подчеркну: его оригинальная этико-философская концепция органично связана с необычайно цельной и ориентированной на идеал жизнью. Налицо устойчивое свободолюбие и высокие моральные качества3. Примечательно, что первым шагом молодого революционера после вступления в народнический кружок чайковцев, где он встретил, по его же словам, «идеально чистых и нравственно выдающихся людей», был акт своеобразной нравственной реабилитации М. А. Бакунина, который «никого никогда на подлости не благословлял, Нечаева обману и убийству товарищей не учил»4.

Вообще, личностный вклад в общественный прогресс не исчерпывается лишь идеями и их взаимосвязью. Определенное значение имеет и чувственно-эмоциональная устремленность, последовательная серия решений и поступков интересующего нас человека в конкретных исторических обстоятельствах. Так, в 1917 г. в качестве ближайшей цели неутомимый гуманист видит не столько взятие власти, сколько глубокую революцию, которая «расшевелила бы всю умственную и нравственную жизнь общества, вселила бы в среду мелких и жалких страстей животворное дуновение высоких идеалов, честных порывов и великих самопожертвований». В целом П. А. Кропоткин с пониманием относился к советскому проекту (это было продемонстрировано в период пребывания в Дмитрове (1917–1921) после вынужденной более чем сорокалетней эмиграции). При этом он предостерегал большевиков от чрезмерной жестокости. Несмотря на подорванное здоровье, участвовал (в качестве председателя) в работе Лиги федералистов, активно пропагандировал идеи народного просвещения, напряженно трудился над «Этикой». Ее он рассматривал и как поиск ответа на давно волновавшую проблему происхождения нравственности, и как ожидаемый обществом своего рода «спасательный круг» в условиях социального ожесточения и снижения ценности человеческой жизни. Вот куда уходит, условно говоря, проект этизации.

Хотя со дня смерти мыслителя и подвижника прошло уже 100 лет, применительно к нему можно с полной уверенностью говорить так, как будто он наш современник. По-видимому, не случайно, согласно моим личным наблюдениям преподавателя, именно к трудам, жизни и деятельности П. А. Кропоткина обращается значительная часть студентов-юристов и магистрантов, когда предлагается выбрать, к примеру, тему творческой работы, связанную с осмыслением разнообразных граней наследия русской философии практически-нравственной ориентации конца XIX – начала XX вв.

Таким образом, в настоящее время особо востребовано теоретическое и ценностно-практическое наследие именно Петра Алексеевича. Ведь сейчас теряется самое главное – вера людей в собственные силы, в возможность что-либо изменить своим умом и собственными руками. Этим пользуются те, кто, что называется, «ловит рыбку» в мутной воде обывательской растерянности и вопиющей безответственности. Он же научно доказал силу и перспективы взаимопомощи и человеческой солидарности; утверждал надежду и веру в самих людей, в возможность создания общества свободы и справедливости.

В данном случае меня интересуют, прежде всего, этика и гуманизм русского подвижника, проявившиеся в его трактовке свободы. Актуализируется это тем, что западная цивилизация, да и мир в целом находятся на перепутье. На прочность проверяются идея свободы, различные аспекты ее рассмотрения и варианты осуществления. До сих пор налицо типичные заблуждения, крайности и односторонности (от растворения свободы в природе до абсолютизации последней применительно к некоему себялюбивому индивиду). Имеет место и «юридизм»: преувеличение возможностей права в плане обеспечения формальных свобод и т.п. Телега, что называется, ставится впереди лошади.

Существуют серьезные препятствия между собственно человеческим измерением социальной жизни и законодательно-правовым ее обслуживанием. Ситуация усугубляется событиями последнего времени. Так, после политического переворота националистического типа в Киеве возникла серьезная политико-правовая коллизия. Свобода стала рассматриваться там только в узкой и надуманной «логике» защиты от каких-то врагов. Нравственно-философский, собственно гуманитарный аспекты напрочь исчезли из поля зрения горе-революционеров и политических проходимцев. Инициативы же самих людей, проживающих на непослушных территориях Донбасса, имеющих свои собственные представления о свободе и других приоритетных ценностях, просто игнорируются. А привычные политико-правовые регуляторы при этом практически перестают работать. Кстати, вызывает удивление, когда кто-то из юристов и не только приводит в качестве примера какие-то отдельные формулировки, скажем, из их гражданского права (о моральном вреде и т.п.), не замечая главного, т. е. попрания прав, а значит, и причинения абсолютного морального вреда большей части этой страны (язык, ценностные ориентиры и т.п.).

В такой ситуации определенный интерес может представлять своего рода постгосударственная парадигма жизнеустройства, субъектами которого выступают сами люди как люди, а значит, и настоящие граждане, желающие защитить себя и строить новые перспективные отношения и структуры. В этой связи интересно, что П. А. Кропоткин предупреждал: «Революция должна считаться заранее неудавшейся, если она не будет отвечать интересам большинства и не найдет средств их удовлетворить…, если свержение существующего ограничится заменой одних правящих лиц и одних формул другими – тогда… все совершившееся пропадет даром и у народа будет одним разочарованием больше»5.

Русский философ практически-нравственной ориентации размышлял о личностном потенциале человека, существенными измерениями которого являются нравственность и свобода. Соответственно, прицельное рассмотрение данной проблемы позволяет исследовать глубинные пласты философско-этических позиций П. А. Кропоткина. В этом ключе в принципе остается возможность возвращения к праву, но настоящему, обслуживающему все общество и защищающему конкретного человека. Не случайно в юности он, как и его кумир М. А. Бакунин, мечтал, условно говоря, о некоем всемирном, условно говоря, «хорошем» праве, служащем общественному прогрессу.

Продолжая линию И. Канта, П. А. Кропоткин утверждал, что «именно общественные наклонности и общественное творчество, когда им дан свободный выход, дадут возможность человеку достигнуть полного развития и подняться до высот…». Вместе с тем он склоняется и к философии нравственности И. Г. В. Фихте, который «предъявлял высокие требования нравственности, т.е. к чистоте ее мотивов, отвергая в них всякую эгоистическую цель и требуя полной сознательной ясности в воле человека и самых широких и высоких целей… через свободу человека…»6.

Факты жизни и деятельности П. А. Кропоткина наглядно свидетельствуют о единстве свободы и нравственности как своеобразном стержне его личностного бытия. Правда, в ранних социально-политических взглядах на буржуазное общество имело место и некоторое преувеличение внешнего аспекта свободы, точнее, свобод как прав. Позднее такое видение в целом преодолевается, но расширительное понимание права применительно к личности, а значит и обществу (а не государству только), все же в целом остается.

Отечественный интеллигент выступает за своеобразный нравственный прорыв. В таких работах, как «Справедливость и нравственность» (лекция, прочитанная в Анкотском братстве и Лондонском Этическом обществе), «Нравственные начала анархизма», «Моральный выбор Л. Н. Толстого», «Взаимная помощь как фактор эволюции», «Записки революционера», «Современная наука и анархия», «Хлеб и воля», «Этика» и др. он исходит из признания глубоких природных и одновременно социальных корней сущности человека, а значит и свободы.

Принципиально важным для понимания сути нравственной философии П. А. Кропоткина видится положение из второй главы «Этики» («Намечающиеся основы новой этики»): «Нравственный прогресс необходим, но без нравственного мужества он невозможен7. Мужество, тем более нравственное, никак не вытекает из природно-биологического уровня бытия человека; оно является результатом свободного выбора самого человека как личности. Данный выбор и выступает в качестве своеобразного механизма, поднимающего нравственность на более высокий уровень, достойный свободного человека и подлинно справедливого общества».

Этические взгляды П. А. Кропоткина зрелого периода характеризуются открытием своего рода «вторичной» нравственности, возвышающейся над той, что вытекает из природных начал. Взаимопомощь выступает предпосылкой и одним из факторов нравственности. Высший же уровень нравственности связывается как с общим прогрессом в обществе, ведущим к развитию чувства справедливости, равновесного самосдерживания, так и с достаточным развитием личности, «личной творческой силы и почина...»8.

Указанные уровень и неуклонное развитие на его основе немыслимы без свободы, в процессе рассмотрения которой просматривается попытка синтеза естественно-научного, антропологического и социального подходов. Свобода мыслится П. А. Кропоткиным в качестве высшего, собственно человеческого воплощения исходной космической гармонии. Тенденция рассматривать свободу как личностное качество не только не исключает, а предполагает учет таких явлений, как природное и социальное равенство, непреходящая склонность к тому, чтобы помочь ближнему, преодолеть несправедливость и т.п. Свобода реализуется в той мере, в какой естественно развертывается природный и социальный потенциал человека. Это противоречит и индивидуализму М. Штирнера, и узкому реформизму П. Ж. Прудона.

Свобода связывается П. А. Кропоткиным с «твердой волей» самого человека, с познанием им своего изначального единства с природой. Более того, глубокие корни свободы и находятся в этом единстве, в естественности проявлений взаимопомощи, солидарности и самопожертвования. В самой «животности» имеются предпосылки нравственности, а значит и свободы.

В качестве преград на пути развертывания подлинной (а не формальной) свободы рассматривается то, что не имеет корней в изначальной природной гармонии. Кроме властно-политических структур, вмешивающихся в естественные и нравственно оправданные процессы жизни человека и общества, к ним относятся и внутренние препятствия на пути к свободе. Речь идет о недостатке знаний и морали у самих людей, вынужденно втянутых в борьбу за существование. Развитие науки, образования, включая целенаправленное улучшение морально-нравственных качеств человека и общества, – это и есть прямой путь к более зрелой свободе. Вместе с тем она же одновременно составляет своеобразную базу для развития ума, достоинства и счастья людей.

Получается, что свобода у Кропоткина рассматривается как в естественно-природном, так и в практически-нравственном измерениях. Смысл ее не столько в разрушении не свойственных природе и обществу преград, сколько в обеспечении культуросозидающей подпитки естественных и прекрасных чувств взаимопомощи и солидарности. Последовательная реализация свободы, в конечном счете, ведет к устранению отношений эксплуатации и жесткой зависимости.

То, что системообразующим элементом всего комплекса нравственно-философских воззрений П. А. Кропоткина является справедливость, свидетельствует об открытой возможности осуществления и подлинного права. Но благом или добром она становится лишь в том случае, если имеет за собой свободный выбор и соответствующий поступок.

Свобода выступает как высший момент процесса саморазвития природы, включая обеспечение удовлетворения основных потребностей живых существ, стремящихся к восходящей самореализации во внутреннем и внешнем пространствах своего бытия. Она соотносится (но не отождествляется) с определенным состоянием социума, в котором царит взаимопомощь. Многообразие же реальных проявлений свободы в обществе определяются собственно личностной активностью.

Реализацию социального идеала П. А. Кропоткин связывает с усилиями высоконравственных и одновременно свободных людей, точнее, личностей, которые смогут договориться между собой и сотрудничать. Не случайна и явная образовательная ориентация П. А. Кропоткина, исходящая из устойчивых представлений о единстве науки и нравственности.

Его дневниковые записи свидетельствуют о стремлении к специализации собственных научных занятий. Он примеривает их как к своим способностям, так и к представлениям о цели и общественном интересе. Говоря о юности вообще, он как бы советует учителю, воспитателю: «Единственный правильный путь – это открыть перед юным умом новые, широкие горизонты; освободить его от предрассудков и ложных страхов; указать место человека в природе и человечестве, и, в особенности, отождествить себя с каким-нибудь великим делом и развивать свои силы, имея в виду борьбу за это великое дело»9. Данный совет свидетельствует о реализации ценностно-регулятивной функции философии и этики. Таким образом, его наследие принадлежит не столько анархистам (время в целом показало утопичность их социального проекта), сколько всем, кто ратует за оздоровление социальной жизни и права. Главное – это убеждение в возможности существенных преобразований в обществе на базе нравственных качеств и свободного почина людей.

В целом, появляясь, идеи, как и вещи, в известном смысле имеют своего рода пространственно-временные координаты. В этой связи интересны размышления А. А. Гусейнова: «Этика и мораль имеют собственный хронотоп, свою современность, которая не совпадает с тем, что является современностью… Моральные основоположения сохраняют устойчивость века и тысячелетия»10. Думается, что это в полной мере относится к творческому наследию П. А. Кропоткина.

Его вера в социальный потенциал человека в принципе может способствовать и совершенствованию права в условиях, когда оно необходимо. Ведь культивирование свободы и нравственности в современном, мягко говоря, не вполне благополучном с точки зрения морали обществе, не может не влиять и на качество права в самом широком смысле слова.

Это и многое другое по-новому видится в свете реализации того, что можно назвать стратегией этизации современного права. Некоторые ее направления и результаты изложены, в частности, в нашем монографическом сборнике «Контуры научной школы. Нравственность, свобода, право: пути сближения» (2015).

Хочу подчеркнуть, что своеобразным ключом применительно к отечественной философско-этической мысли выступает ценностное единство свободы, нравственности и права. Осознание этого полезно и для международной отрасли, которая нуждается в существенном сближении позиций самых разных игроков на политико-правовом поле глобального масштаба; и для разных отраслей внутреннего права, представители которых заинтересованы в глубоком историко-философском и этическом осмыслении проблемы свободы с целью совершенствования законодательства и правоприменительной практики. Показательным в этом отношении выглядит решение Минюста России о ликвидации и реорганизации около ста исправительных колоний в русле «гуманизации уголовного законодательства». Актуализируются работы П. А. Кропоткина «О смысле возмездия», «О русских и французских тюрьмах», в которых говорится о том, что жесткая и несправедливая среда сближает заключенных и надсмотрщиков, делая их одинаково несвободными, развращая их.

Наследие автора «Этики» также помогает ее осуществлению и наполнению важной конкретикой. Так, речь идет об утверждении простой мысли: начинайте с себя, посмотрите вокруг, инициируйте перемены к лучшему, предупреждайте об опасностях! Говоря об иллюзорности многих законов и об огромном потенциале самого социума при возникновении каких-то проблем, классик указывал, что «…активное вмешательство друзей и соседей само по себе предотвратило бы громадное большинство грубых столкновений»11.

Указанные выше мысли отечественного классика актуализируются, в частности, последними трагическими событиями в стране, когда правоохранители оказались бессильными, а сами граждане, по-видимому, понадеявшись на последних, самоустранились от решения вполне очевидных проблем (убийство молодым беспредельщиком нескольких детей и учителей в Казани, когда некоторые его жители, включая должностных лиц, не смогли своевременно разглядеть аморальные и преступные намерения того, кто купил оружие, не будучи охотником, и т.п.). В качестве своеобразной морали звучат следующие слова: «Каждому следить за собой и другими». Речь идет о требовательности по отношению к себе, внимательном отношении к другим. Тогда и количество законов минимизируется, и нравственность в праве в целом может усилиться. Итак, получается, что русский классик-анархист не столько «мешает» в сближении свободы, нравственности и права, сколько «помогает» в этом.

Размышляя над стратегией этизации права, можно выделить основные направления усилий: во-первых, это совершенствование самого законодательства в русле его очеловечивания и избавления от излишнего формализма; во-вторых, – существенное обновление всей правоохранительной системы, которая должна быть, так сказать, заточена не на количественные показатели в плане раскрываемости преступлений, а на профилактику преступности в целом в парадигме взаимопомощи и сотрудничества с населением; и, наконец, важно расширять и углублять собственно этическое образование для юристов, способствовать созданию, совершенствованию и осуществлению соответствующих этических кодексов. Нужен комплексный, многоаспектный подход. Наш коллективный труд призван способствовать этому.

Глава 1.
ИДЕЯ ВЗАИМОПОМОЩИ В НРАВСТВЕННО-ФИЛОСОФСКОМ НАСЛЕДИИ П. А. КРОПОТКИНА И СОВРЕМЕННОСТЬ

А. А. Гусейнов
научный руководитель Института философии РАН,
академик РАН, доктор философских наук, профессор

Автономная этика взаимопомощи12

Мне кажется, наша конференция может стать событием, событием научным и общественным, уже по той единственной причине, что она посвящена творчеству Кропоткина Петра Алексеевича. Полностью согласен с той высокой оценкой этой личности и ее места в истории нашего отечества, которая сейчас прозвучала в выступлении Владимира Николаевича и раньше в выступлении Вячеслава Михайловича. Кропоткин действительно составляет гордость России: великий мыслитель, революционер, человек, воплотивший в своем облике и жизненном пути лучшие моральные качества, вдохновлявшие русское освободительное движение. Значение Кропоткина во всем его интеллектуальном масштабе, гражданской и нравственной значимости еще не до конца понято, духовно осмыслено и освоено нашим общественным сознанием.

Позвольте, оставаясь в пределах обозначенного формата вступительного слова и темы конференции, обратить внимание на некоторые из тех идей Кропоткина, которые представляют, на мой взгляд, не только естественный исторический интерес как заметные страницы прошлого российской этики, но имеют также важное теоретическое и общественное значение в контексте наших сегодняшних дискуссий по трудным, острым проблемам морали. Этика Кропоткина – не то, что мы должны исследовать и оценивать с новой, достигнутой нами, якобы более высокой, чем она, высоты, выявляя в ней сильные и слабые стороны, ошибки и т.п. В этом смысле она не принадлежит прошлому, она является равноправным голосом в наших усилиях понять роль и место морали в жизнеустройстве современного человека и современного общества. Она вполне может быть отнесена к классическим, а тем самым и к неисчерпаемым в своей актуальности этическим учениям. Это означает, среди всего прочего, что прежде, чем рассматривать и для того, чтобы правильно понять те или иные утверждения, быть может, даже устаревшие, исторически обусловленные, даже ошибочные моменты в учении Кропоткина, мы должны осмыслить его философскую цельность, понять его теоретические основания и нравственный пафос. Кропоткин принадлежит к тем великим людям, мыслителям и революционерам одновременно, у которых особая судьба – они умирают, но не устаревают. Мы, если хотим быть на его уровне, должны его изучать, исследовать, спорить, искать у него ответы на свои вопросы, но ни в коем случае не становиться в нейтральную позу якобы объективных судей.

Кропоткин является ученым естествоиспытателем и подходит к морали с той же точностью, с какой он составлял схему орографии Восточной Сибири и Азии. Он же в качестве революционера задается философским вопросом «Что я должен делать ради свободы?». Эти два подхода к морали, с одной стороны, объективный, научно – описательный, а с другой стороны, философский, ценностно-ориентированный, Кропоткин стремится органично соединить в своей этике. Это составляет особенность его этики и не просто особенность, а ее адекватность самому существу дела: размышления ученых о нравственности только тогда имеют научную ценность и чего-то стоят, когда они являются продолжением размышлений простых людей о смысле своей жизни и прямо переходят в них. С этой точки зрения следует выделить следующие идеи его этику.

Первая касается позитивистской ориентации Кропоткина. Кропоткина не случайно относят к философскому позитивизму. Он действительно занимает ярко выраженную, акцентированно натуралистическую позицию в подходе к нравственности. Он в этом вопросе следует за Ч. Дарвином, отталкиваясь и опираясь не на его знаменитый труд «Происхождение видов», а на второе и более позднее его крупное произведение «Происхождение человека и половой отбор». Для него научный взгляд на нравственность выражался в том, что он видел истоки нравственности и, правильнее сказать, саму нравственность в природе, в живой природе, а в каком-то смысле даже и в неорганическом мире. Нравственность он рассматривал как выражение и продолжение природного процесса. Видел в ней особую, более высокую, форму существования природы. Это его принципиальная, исходная и основополагающая, позиция. Он хочет создать научную этику и нравственность понять как факт – не как предписание, а именно как факт, как природный факт, столь же естественный и необходимый, как и все, что происходит в природе.

Однако такая общая констатация еще не раскрывает специфику этики Кропоткина. Ведь натурализм в подходе к осмыслению нравственности – довольно устойчивая и многократно, каждый раз заново обосновываемая философская и научная традиция. Это был широко практиковавшийся взгляд, на базе которого возникали различные теории и нормативные программы. Поэтому очень важна конкретная форма этического натурализма, его духовно-практическая направленность. Новизна Кропоткина в этом вопросе, его отличие от привычных, традиционно связанных с этическим натурализмом ценностных коннотаций состояла, прежде всего, в следующем. Он видел природную основу нравственности не в свойственной живым существам потребности самосохранения, не в стремлении к удовольствиям и отвращении от страданий, из чего исходили Эпикур, Спиноза, Французские просветители ХVIII века и другие представители этой традиции, в том числе и русские сторонники теории разумного эгоизма, а во взаимопомощи как в не менее фундаментальной характеристике существования живого на земле. В данном случае он опирался на новейшие научные, прежде всего биологические, открытия и наблюдения. Кропоткин в этом отношении совершил настоящий переворот. Природная основа человека, его биология, традиционно поставлявшие «аргументы» в пользу эгоизма, его «естественности» и неустранимости, стали рассматриваться как доказательство прямо противоположных, «альтруистических», ценностных установок (хотя саму эту полярность эгоизма и альтруизма Кропоткин, как мы увидим, вполне справедливо считал абстрактно-ограниченной). Такой взгляд не только давал более адекватное представление о нравственности и человеческом общежитии в целом, он, что не менее важно, одновременно «реабилитировал» природу и открывал перспективу экологической этики, до которой наука и общество начали дорастать через многие десятилетия после Кропоткина, только с конца ХХ века.

Далее, в отличие от опять-таки традиционного хода мысли, в рамках которой натуралистическое прочтение нравственности сопрягалось с отрицанием свободы личности, пафос этики Кропоткина заключался в эмансипации личности, ее высвобождении от всевозможных извне навязанных пут, в том числе от пут самого морального принуждения. Как считал Кропоткин, репрессивный характер официально культивируемой морали связан с ложным представлением о ее внеприродном происхождении. Прежде всего, его учение своим острием было направлено против теологического взгляда и в той части, в которой нравственность связывалась с божественным откровением, но в особенности и главным образом в той части, в какой она связывалась с символом веры и отдавалась под опеку церкви. Кропоткин самым последовательным и бескомпромиссным образом выступал против какого бы то ни было понимания нравственности как принуждения, в том числе против принуждения разумом, против принуждения верой и даже против кантовской автономной этики самопринуждения. В отрицании теорий и подходов, рассматривавших нравственность как силу, довлеющую над индивидом, подчиняющую живого индивида своим навязанным нормам и законам, пожалуй, даже ярче, чем в отрицании государства, сказалась общая анархистская установка его мировоззрения.

Неординарность позиции Кропоткина (апелляция к природе человека для обоснования свободы нравственного самовыражения личности) особенно заметна на фоне современных версий натуралистической антропологии, апеллирующей к новейшим достижениям когнитивных наук. Последние (в той мере, в какой хотят оставаться в строгих рамках научного знания) рассматривают сознательные действия человека как детерминированные нейронными процессами в мозге, переводя то, что именуется свободой воли и даже свободой выбора, в область веры, социально полезной гипотезы и т.п. Не рассматривая данный ход рассуждений по существу, следует отметить, что он имеет иную социально-нравственную направленность, чем натурализм Кропоткина. В одном случае (в случае Кропоткина) речь идет о философско-научном принципе, представляющем собой попытку объяснения нравственности в ее своеобразии, особой незаменимой роли в человеческой жизнедеятельности. Во втором случае речь идет фактически о разновидности редукционизма, сводящего нравственность к определенным биологическим процессам и лишающим тем самым ее своей специфики. Если натурализм Кропоткина был объяснительным принципом, нацеленным на то, чтобы вывести человека из-под внешнего принуждения, обосновать его автономию, то так называемый когнитивный натурализм является редукционистским принципом, имеет совершенно другую направленность и дискредитирует автономию личности как особого рода иллюзию.

Конечно, можно сказать, что Кропоткин не столько выводил мораль из природы, сколько вводил ее туда, что он находил то, что искал, потому что заранее знал, чего ищет. На это можно заметить, что такой упрек в значительной большей степени приложим к теориям, которые смотрят на природу человека сквозь призму эгоизма его социального поведения. Натуралистическое объяснение нравственности (как, впрочем, и других исторических феноменов) является уязвимым во всех его вариантах. Существенное значение имеет не метод объяснения, а понимание (а предварительное обозначение) того феномена (в данном случае: нравственности), который составляет его предмет. Важно не то, что фокусник на сцене вытащит из-за своей пазухи, а то, что он предварительно незаметно туда спрячет. Здесь на самом деле мы сталкиваемся с другой, реальной и исключительно трудной, проблемой, для понимания которой также очень важное значение имеет этика Кропоткина. Речь идет о соотношении научного и ценностного подходов к миру – подходов, которые не только различаются между собой, но которые только и могут поняты в этой различенности и даже противопоставленности друг другу. К примеру, научный взгляд нацелен на объективный анализ, ценностный взгляд является акцентировано субъективным, научный анализ каждый раз относителен и допускает опровержение, ценностный взгляд центрирован, тянется к абсолютному, научный взгляд ищет истины, ценностный взгляд – идеального состояния, совершенства.

Этика Кропоткина представляет собой соединение и того, и другого, она, и по существу, и в своем сознательном авторском замысле является, и научной, и пристрастной. Она претендует на то, чтобы дать объективно беспристрастную картину отношений особей в природном мире и быть в то же время революционной этикой анархизма. Кропоткин и характеризует ее как научную и анархистскую. Кропоткин понимает, что природа объективна, но вопросы ей задает человек. Человек спрашивает ее о том, что его интересует и что даже сама установка на объективное (субъективно беспристрастное) познание природы само является выражением человеческого интереса. Поэтому научный взгляд на мир, который в своих исходных основах сам по себе также является выражением и следствием заинтересовано деятельной позиции человека, невозможно оторвать от самой этой позиции, выражающей ценностный подхода к миру. Речь может идти только о том, каков характер этой связи применительно к каждой отдельной области познания и к каждой отдельной области ценностного мира, насколько она является прямой, через какие механизмы и процедуры реализуется и т.д. В случае этики эта связь является самой прямой и непосредственной, поскольку ее выводы претендуют на нравственно обязывающий смысл.

И Кропоткин, выражаясь условно, действительно спрашивает у природы о том, что он знает: он не ставит перед ней вопрос о том, что такое нравственность, поскольку он знает – нравственность есть взаимопомощь, он просит ее объяснить разумный смысл присущего людям нравственного начала взаимопомощи. В этом смысле натуралистический «альтруизм» Кропоткина является более адекватным, чем привычный натуралистический «эгоизм». Он, по крайней мере, не скрывает, что ищет в природе объяснение именно взаимопомощи. И он находит аргументированный, многими конкретными исследованиями и наблюдениями документированный ответ, заключающийся в том, что взаимопомощь является фундаментальной и основной движущей и организующей силы всего живого. Важный, способный обогатить наши современные дискуссии урок Кропоткина в понимании вопроса о соотношении научного и ценностного подходов к миру состоит в том, что их разведение – это необходимый, но лишь первый и предварительный шаг в рамках разумно осмысленной человеческой деятельности, за которым должен последовать второй и самый важный шаг выявления их единства, соединения в практически-духовном синтезе.

Одной из традиционной и традиционно являющейся камнем преткновения этики проблемой является проблема соотношения эгоизма и альтруизма. Кропоткин – против абстрактного противопоставления этих двух принципов и жизненных позиций, справедливо считая, что именно при их абстрактном противопоставлении они оказываются взаимоисключающими полярностями, которые (каждая на свой манер) искажают этическую теорию. В действительности эгоизм и альтруизм представляют собой реальные формы самоутверждения индивидов; человек, говорит Кропоткин, «всегда поступает так, а не иначе, повинуясь потребности своей природы; самый отвратительный, как и самый прекрасный или же самый безразличный поступок, одинаково является следствием потребности в данную минуту»13.

В этике Кропоткина нет того различия между альтруизмом и эгоизмом, «которое старались установить моралисты, употребляя эти два выражения»14. Более того, в ней они вполне сочетаются, составляют одно. Люди в своем реальном опыте исходят из того понимания, что добро есть то, что полезно обществу, в котором они живут, а зло – то, что вредно ему15. Добро тождественно взаимопомощи, которая выражает природное начало в человеке, его связанность с родом, с человечеством. Взаимопомощь – факт природы, к тому же преобладающий факт. Но это как раз и означает, что она является выражением потребности самого человека. Это не та категорическая установка кантианской школы, которая противопоставляет человеческим чувствам, склонностям некий принцип долга. Нет, это – выражение самой человеческой природы, его склонностей.

Жизнь, констатирует Кропоткин, существует, расточаясь, она прекрасна своей избыточностью. Это так в природе. И тем более так в человеческом обществе. Человечество в истинно нравственном человеке любуется «его силой, избытком жизненности, который побуждает его отдавать свой ум, свои чувства, свою жажду действий, ничего не требуя за это в обмен»16. И для человека, полного жизни, его служение людям, служение обществу никогда не будет жертвой, отказом от себя, принудительным действием. Напротив, это будет такая цельность, такое соединение индивидуальной жизни и жизни человечества, которое неспособны схватить моралисты, оперирующие понятиями эгоизма и альтруизма. Вот одно из замечательных высказываний Кропоткина об этом: «Бороться, пренебрегать опасностью, бросаться в воду для спасения не только человека, но даже простой кошки, питаться черствым хлебом, чтобы положить конец возмущающей вас неправде, чувствовать себя заодно с теми, кто достоин любви, чувствовать себя любимым ими – все это, может быть, и жертва для какого-нибудь болезненного философа, вроде Спенсера; но для человека, полного энергии, силы, мощи, юности, это глубокое счастье сознавать, что ты живешь»17.

И, наконец, еще одна в высшей степени актуальная сегодня проблема, для осмысления которой очень важна радикальная позиций Кропоткина, – это вынесенная в название нашей конференции проблема соотношения нравственности и права. Надо заметить и признать, что выделение из всего философского наследия Кропоткина именно проблемы соотношения нравственности и права в качестве фокуса для дискуссии является, несомненно, очень смелым и, я бы даже сказал, дерзким шагом. Сам этот факт говорит о творческом настрое и свободолюбивом духе организаторов конференции и Университета имени О. Е. Кутафина, в котором она проходит. В самом деле, основная мысль Кропоткина, его теоретическая позиция и человеческий пафос при рассмотрении данной проблемы состоят в том, что право, государство и власть являются источниками, к тому же основными источниками, нравственных деструкций в обществе. Если, например, Гоббс рассматривал естественное состояние как борьбу всех против всех, а в государстве видел спасительный выход из такого гибельного тупика, то для Кропоткина природа предназначила нас для взаимопомощи, государство же вместе с органичной ему законодательно-правовой формой и тюремно-карательной системой стало источником взаимной вражды и насилия в человеческом обществе. Будучи последовательным и целеустремленным революционером, он рассматривает право как то, что достойно гибели, может и должно быть преодолено; в нравственности же он видит основную силу, вдохновляющую на борьбу против права и оправдывающую такую борьбу. Не буду говорить об ошибочности или односторонности такой позиции, ибо не уверен ни в том, ни в другом. Но если бы даже был уверен, то не стоило бы этого делать, ибо сегодня мало кто разделяет такой взгляд на право, сегодня, если можно так выразиться, все отчаянные правдолюбы стали благоразумными «праволюбами». Я бы хотел, напротив, сказать о полезности самого внимательного отношения к той характерной для Кропоткина резкой критике права и противопоставления ему нравственности. Следует задуматься, какой разумный смысл заключен в таком подходе и не может ли он нам помочь в том, чтобы более выпукло очертить своеобразие нравственности в ее соотнесенности с правом.

Известно, что разные области культуры определяются прежде всего границами. Где же проходит граница, отделяющая нравственность от права и позволяющая одну называть нравственностью, а другое – правом. Что они связаны, влияют друг на друга, как и вообще все формы культуры, особенно если их рассматривать в горизонтальном срезе общественной жизни, в этом нет никакого сомнения. Также несомненно, что они имеют особую близость и, как в жизни, так и в теории, всегда стоят рядом. Тем важнее понять, почему их так резко противопоставлял Кропоткин. Почему это важно понять? Да потому, что сейчас с провозглашением России правовым государством, начавшимся движением по этому пути, с бурным и широким развертыванием правовых механизмов регулирования отношений в обществе становится все более очевидным, что чисто правовыми механизмами все вопросы не решишь, что во многих случаях и отношениях нравственность оказывается незаменимой. Необходимо осознать эту границу, увидеть, где кончается одно и начинается другое, где они взаимно непроницаемы. На мой взгляд, и юристы осознают данную проблему; свидетельством тому является ставшее важным элементом юридической теории различение закона и права при отсутствии, если не ошибаюсь, ясности в вопросе о том, как это различие фиксируется в реальности? Все понимают, что закон и право – не одно и то же, но как провести это различие, и не просто на уровне общих определений (хотя и это составляет проблему), а эмпирически, если хотите, процедурно, как, в частности, установить соответствует ли тот или иной закон праву, как выделить, выбраковать законы, имеющие антиправовой характер? Можно ли это сделать без апелляции к нравственности и без опоры на укорененные в культуре нравственные устои?

Апелляция к нравственности в данном случае действительно кажется естественным ходом, что, разумеется, также сопряжено со многими опасностями. Здесь возникает много проблем, одна (возможно, самая главная) из которых может быть адекватно осмыслена на основе общей установки Кропоткина о несовместимости нравственности и права. В самом деле, что есть в нравственности такого, в силу чего она оказывается противоположной праву, непроницаемой для него?

Ответ Кропоткина состоит в том, что право подавляет, а нравственность освобождает. Нравственность тогда соответствует своей сущности и назначению, когда она «ничего не будет предписывать… совершенно откажется от искажения индивида в угоду какой-нибудь отвлеченной идеи, точно также как откажется уродовать его при помощи религии, закона и послушания правительству… предоставит человеку полнейшую свободу»18. Своим противопоставлением нравственности и права Кропоткин зафиксировал, что нравственность не может быть оторвана, отчуждена от самой действующей личности, что она не может быть делегирована никому другому, кем бы он ни был. Она не может быть делегирована даже такой нормативной системе, как право. Ведь и право, и нравственность имеют дело с отдельным человеком, личностью, и в этом смысле они очень похожи друг на друга (правда, и там, и там говорят также о коллективных субъектах, но это особые случаи, когда сами коллективные субъекты выступают так, как если бы они были самостоятельными индивидами, лицами). Но, тем не менее, между ними есть очень существенное различие. В праве действия человека рассматриваются извне, подводятся под общую норму, оцениваются и осуждаются другими, специально уполномоченными для этого лицами и институтами, право навязывается. Право – это всегда гетерономия воли. Нравственность же рассматривает действия человека изнутри, в их единственной индивидуально-ответственной выраженности, здесь человек оценивает и судит сам себя. Нравственность – это всегда автономия воли. Вот по этой линии, себя ли сам человек судит или его судят другие, живет ли он в режиме полной индивидуальной свободы или находится под страхом общественного наказания, проводит Кропоткин границу между нравственностью и правом. Эту позицию Кропоткина, в силу которой, пусть даже абсолютизируя которую он обосновывал это противопоставление, мне кажется, очень важно учитывать при определении нравственных ограничений права. Важнейший теоретический вывод и ценный жизненный урок этики Кропоткина состоит в том, чтобы рассматривать нравственность как принципиально и неизменно критическую инстанцию по отношению к праву.

В. М. Артемов
доктор философских наук,
профессор кафедры философии и социологии
Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА),
научный руководитель философско-правового клуба
«Нравственное измерение права»

Взаимопомощь как проявление добра и фактор защиты человека и общества

Есть такие слова, понятия и термины, ясность которых столь очевидна, что складывается впечатление об абсолютной естественности, распространенности и осуществлении обозначаемого ими в самой жизни. Но, приглядевшись к ним внимательнее, открываешь для себя всю действительную их сложность и неоднозначность. Взаимопомощь как раз и относится к таким феноменам. Во-первых, последний на самом деле обозначается не одним, а двумя словами: «взаимная» и «помощь»; во-вторых, всегда требуется прояснять либо исторический, либо ситуационный, либо мотивационный контексты взаимной помощи (кто, когда, в связи с чем, руководствуясь какими чувствами, идеями и принципами); в-третьих, следует четко отграничивать бескорыстную взаимопомощь от того, что принято называть «ты мне – я тебе».

В нынешних условиях, когда цифровизация, в чем-то помогая бороться с неожиданно свалившаяся на человечество пандемией, сама, тем не менее, все больше становится проблемой, ибо не столько сближает людей, сколько фактически разъединяет их, зачастую делая многих заложниками тех, в чьих руках оказываются рычаги управления ею. Тут-то как раз может и должна проявить себя подлинная, то есть развертывающаяся в русле добра, взаимопомощь. Ведь именно она, по своей сути, и является проявлением того, что противостоит злу формализма, крайнего эгоизма и разобщенности. Последнее, к сожалению, проявило себя «во всей красе» уже в самом начале борьбы с указанной выше напастью: неоправданное, но очень легко исполнимое отключение социальных карт тем, кто больше всего нуждается во внимании со стороны управленцев разного уровня; попытки присвоить только себе какие-то якобы спасительные средства (некоторые носители тугих кошельков бросились скупать ИВЛ в надежде всех перехитрить и спастись самим); запреты на въезд, даже проявления насилия по отношению к тем, кому «повезло» оказаться в какой-то момент времени в ненужном месте и т.п. Проще всего сказать, что мир сошел с ума, но сложнее понять происходящее и найти адекватные варианты выхода из данного тупика.

Думается, что это возможно только в случае опоры на классическое нравственно-философское и теоретическое наследие. Нужны некие отправные точки или образцы нравственного порядка. Важно опираться на мощный нравственно-философский потенциал, включая наследие отечественных классиков, таких, к примеру, как Л. Н. Толстой, В. С. Соловьев, П. А. Кропоткин, которые ушли в вечность 110, 120 и 100 лет назад соответственно. Им был свойственен заостренно заинтересованный подход к историческому прошлому и тогдашней наличной реальности в аспекте, условно говоря, приближения хорошего будущего. Их всегда и везде отличала последовательная практически-нравственная ориентация жизненной стратегии, творчества и многоаспектной деятельности. Налицо и соответствующая содержательная теоретико-методологическая база, и маяки-компасы ценностного плана.

Но, как известно, нельзя жить только прошлым и самый большой и духовно весомый багаж, взятый оттуда, не может сам по себе решать какие-то современные проблемы. К классикам можно (и нужно) только прицельно обращаться за помощью, формулируя какие-то конкретные вопросы, перечитывая их сочинения и обмениваясь при этом собственными мыслями и результатами сегодняшних поисков. К примеру, именно этим мы (философско-правовой клуб «Нравственное измерение права» кафедры философии и социологии) серьезно занялись 12 ноября 2020 г. на Всероссийской конференции «Нравственно-гуманистическое и правовое наследия Л. Н. Толстого и В. С. Соловьева в контексте современности», которая состоялась в Университете имени О. Е. Кутафина (МГЮА). Кроме всего прочего, на ней, несмотря на онлайн формат, возникла ситуация некоего творческого поиска с элементами дискуссии.

Возвращаясь к собственно наследию П. А. Кропоткина, имея в виду более широкий историко-философский контекст, можно уточнить некий исторический контекст, как он мне видится. Ситуация примерно такова: М. А. Бакунин, наверное, подобно звезде, очень яркий; Л. Н. Толстой бесспорно велик как писатель, философ и моралист, а вот П. А. Кропоткин не так заметен, хотя органично соединяет в себе теоретическую глубину ученого и практическую жилку подвижника. Кто-то из знавших его непосредственно писал о «…впечатлении какой-то странной смеси пророка и ученого». По размаху научных и творческих интересов можно даже провести аналогию с М. В. Ломоносовым19, хотя князю было несколько легче пробиваться к знаниям.

Думается, сегодня особо востребован именно П. А. Кропоткин. Речь, прежде всего, идет о спасительной роли взаимопомощи в самом буквальном смысле этого слова. Ситуация, когда становится все более очевидной практическая беспомощность современной цивилизации перед лицом новых угроз, по существу, требует не только теоретического, но и своего рода духовно-нравственного прорыва, способного серьезно дополнить действия управленческих структур разного уровня, зачастую не справляющихся с конкретными социальными проблемами или даже усугубляющие их откровенно ошибочными решениями и действиями. В этой связи, кстати, в воздухе витают даже подозрения в рукотворности самих проблем, по крайней мере, некоторых из них с целью апробации каких-то технологий цифрового типа, возможно, удобных кому-то. Если это действительно так, то и опасностей прибавляется. Соответственно, как всегда и бывало в истории, должны активизироваться внутренние силы общества в лице неравнодушных людей, которые способны почувствовать, осмыслить и справиться с указанными проблемами в русле ответственных действий по защите не только себя, но и других. Здесь на первый план должны выходить сознание и сознательность, мораль и нравственность, а не искусственные манипуляции цифрового типа, которые зачастую не столько решают что-то, сколько осложняют и без того непростое положение дел.

Пора опять вспомнить и о синергетическом подходе, согласно которому, в частности, грубое вмешательство в происходящее путем массированного давления на реальные процессы, за которыми стоят живые люди, ведет к обратным, то есть разрушительным результатам. Оправданы именно точечный подход со знанием и пониманием дела, самих людей, уважительное к ним отношение. Не невмешательство, как это было, к примеру, в даосизме, а внутренняя активизация, даже мобилизация субъектов социального совокупного действия. Это подобно самой жизни, которая, как известно, существует, что называется, расточаясь… Она и прекрасна своей избыточностью. Так происходит в природе, но тем более – в человеческом обществе. В истинно нравственном человеке последнее, так сказать, любуется его внутренне мотивированной, ничем не заменимой силой. В какой-то мере ее можно связать с феноменом под названием «жизненность», о котором писал Ж.-М. Гюйо. Преимущественно научная ориентация в этике русского ученого вывела на своего рода избыток этой жизненности, что и побуждает человека действовать, отдавать свои ум и чувства другим, ничего не требуя за это в обмен. Можно согласиться с тем, что все тексы самого П. А. Кропоткина, «в которых речь идет об идеальном человеке, распространяющем свою жизненность на окружающих, приближают нас к пониманию самой его личности»20.

И для человека, полного жизни, служение людям, служение обществу никогда не будет жертвой, отказом от себя, принудительным действием. Напротив, это будет такая цельность, такое соединение индивидуальной жизни и жизни человечества, которое не способны схватить моралисты, по мнению П. А. Кропоткина, оперирующие преимущественно понятиями эгоизма и альтруизма. Действительно, на мой взгляд, последние, будучи противоположностями, не исчерпывают всей полноты этической проблематики, тем более, если рассматриваются в абсолютном отрыве друг от друга. Между ними как крайностями находится целая палитра разнообразных феноменов, тяготеющих либо к добру, либо к злу. Так, в целом почитаемая и весьма удобная многим благотворительность на самом деле имеет множество оттенков: от искренней мотивации помочь людям, которые нуждаются в этом, до показного самолюбования или корыстного использования самой ситуации с денежными переводами для получения каких-либо дивидендов для себя. Последнее никогда не практиковалось ни самим русским подвижником, ни кем-либо из его последовательных сторонников.

П. А. Кропоткин подчеркивал значимость нравственной чистоты помыслов и поступков людей, которые самоотверженно борются, пренебрегают опасностью, даже бросаться в воду для спасения не только человека, но даже простой кошки, могут даже питаться черствым хлебом, чтобы в конечном счете положить конец возмущающей человека неправде, а значит и чувствовать себя заодно с теми, кто достоин любви, да и чувствовать себя любимым тоже. В этой связи, кстати, встают вопросы о соотношении понятий «любовь» и «взаимопомощь» Какое из них шире? Что важнее для жизни общества? Может ли быть второе без первого и наоборот? Хорошо бы подумать над ними в сравнительном ключе.

Отрадно, что в последнее время в России возрождается интерес к литературе, особенно к отечественной, – столь чуткой ко всему, что связано с самими глубинными пластами человеческого и социокультурного бытия. Это весьма актуально в условиях, когда время требует вновь научиться доверять самим себе, спрашивать с себя же, действовать свободно и ответственно. Показательно, что известный гуманист П. А. Кропоткин, отстаивая принципы взаимопомощи, нравственности и справедливости, в свое время серьезно размышлял о гуманистическом потенциале русской литературы, о значимости поисков идеала. Любовь к последнему, – писал он, – «русское юношество обыкновенно находило в студенческих кружках...»21. Думается, и в настоящее время данная форма социальной работы-технологии тоже востребована, особенно в юридических вузах, где закладываются основы будущего права22.

М. А. Арефьев
заведующий кафедрой философии и культурологии
Санкт-Петербургского государственного аграрного университета,
доктор философских наук, профессор

А. Г. Давыденкова
доктор философских наук,
профессор кафедры философии и культурологии
Санкт-Петербургского государственного
аграрного университета

Взаимная помощь и социальная солидарность как основания нравственных исканий М. А. Бакунина и П. А. Кропоткина

Текущий, 2021 год, для отечественной социально-философской и нравственно-этической мысли России стал значимым в связи со столетием ухода из жизни одного из родоначальников русского классического анархизма – Петра Алексеевича Кропоткина. Это стало одним из поводов обращения к творческому наследию теоретиков анархо-коллективизма. Статья «Анархизм» в философском энциклопедическим словаре, написанная С. Ф. Ударцевым, характеризует сущность анархизма в качестве одного из типов мировоззрений, свойственного политической культуре радикализма. Анархизм, по его мнению, как учение отражает процессы хаотизации прежнего порядка, становление нового порядка из предшествующего состояния23. Другими словами, анархизм – это явление переломного времени, времени существенных социальных и культурных трансформаций. В полной мере это свойственно и русскому классическому анархизму. Для последнего существенна опора на принципы справедливости и солидарности, дополняемые коллективистской этикой и парадигмой взаимной помощи и поддержки.

Ранний и поздний русский классический анархизм представлен, по преимуществу, концепцией анархо-коллективизма. В России и Европе капитализм эпохи XIX – начала XX века порождал различные формы анархо-индивидуализма с ориентацией на философию исключительности индивидуального и эгоцентризма. Но общепризнанным лидером анархического учения той эпохи выступал, безусловно, анархизм коллективистский. Причем коллективистские начала распространялись не столько на сферу социальных отношений и формы хозяйствования (хотя и это имело место), сколько касались проблем нравственно-этических. Идеология солидаризма и свободы, взаимной помощи и поддержки, социального равенства и счастья, безусловное следование «золотому правилу морали» – вот основные черты анархо-коллективистской этики.

Отметим, что коснулось это не только теоретических построений таких столпов анархизма как М. А. Бакунин (основатель традиции социального анархизма), П. Ж. Прудон с его теорией мютюэлизма (организация общества на принципах равенства и взаимности), но и концепций ряда анархистских писателей конца XIX века. Идеи анархо-коллективизма разделял и пропагандировал французский публицист Жан Грав, автор известных в анархистских кругах работ: «Общество на другой день после Революции» (1882), «Умирающее общество и Анархия» (1893), «Будущее общество» (1895). Анархо-коллективистом был известный французский ученый-географ, участник Парижской коммуны Элизе Реклю. Его сочинения, в том числе такая работа как «Эволюция, революция и идеалы анархизма», во многом перекликаются с идеями научных и публицистических произведений Кропоткина. Идей анархо-коллективизма придерживались такие сторонники Бакунина как швейцарский анархист Джеймс Гильом, автор многотомного сочинения «Интернационал. Документы и воспоминания» (1905–1910), работы «Анархия по Прудону» (1874); а также деятели Первого Интернационала Сезар Де-Пап и Луи Эжен Варлен и др.

Анархизм для европейских анархо-коллективистов рисовался в форме идеального согласия между отдельными свободными личностями, понимался обществом, в котором люди группируются с целью достижения общего интереса и справедливости. При такой социальной организации нет места государственному принуждению и насильственным регламентациям. Никто не должен быть насильственно связан в социуме, общество не должно чем-либо стеснять свободу индивидуального самоопределения. Э. Реклю писал: «Мы – анархисты, потому что не признаем над собой никаких господ! Нравственность – в свободе! Мы – коллективисты, потому что не признаем возможности существования без социальной группировки»24.

Анархо-коллективисты в Европе, как подчеркивал Кропоткин, под словом «коллективизм» понимали такую форму анархизма, которая противоположна государственному коммунизму. Коллективизм как социальная организация базируется на таких основаниях как самоуправление, взаимная помощь и поддержка, солидарность. Кропоткин писал в работе «Современная наука и Анархия», что «члены Интернационала противогосударственники приняли название коллективистов (подчеркнуто нами – М. А. и А. Д.), чтобы ясно отделить себя от государственного и централизаторского коммунизма Маркса и Энгельса и их сторонников и от такого же направления французских коммунистов, державшихся государственных традиций Бабефа и Кабе»25.

Рассуждая об обществе, поздний Бакунин понимал под ним определенную модель социального устройства как безгосударственного социализма. Теория безгосударственного социалистического общества Бакунина базируется на таких фундаментальных социально-нравственных ценностях как свобода, равенство и справедливость для людей труда. Свободное общество, по его представлениям, это общество, в котором реализуется принцип самоуправления народа. В программной работе «Федерализм, социализм и антетеологизм» он особо выделял то положение, «что свобода без социализма – это привилегия

...