автордың кітабын онлайн тегін оқу Диалектика. От зарождения до триумфа и краха. Монография
Информация о книге
УДК 340.155
ББК 87.3(2)
И17
Автор:
Ивин А. А. – доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Института философии Российской академии наук.
Рецензенты:
Ивлев Ю. В. – доктор философских наук, профессор кафедры логики философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова;
Карпенко А. С. – доктор философских наук, профессор, заведующий сектором логики Института философии Российской академии наук.
В новой книге автора о диалектике развивается показавшая свою плодотворность идея о том, что диалектика не может пониматься как универсальная наука о развитии природы, общества и мышления. Диалектика является не одной из наук, а представляет собой особый стиль мышления, характерный для определенного типа культур, а именно коллективистических культур, подобных средневековой, коммунистической и др. Как только культура, породившая диалектику и обещавшая «рай на небесах» или «рай на земле», исчезает, «засыпает глубоким летаргическим сном» и диалектика. В этом плане она похожа на стили в искусстве (классицизм, романтизм, реализм, модернизм), исчезающие вместе с характерной для них культурой. В книге формулируется новая концепция истории человечества: двухполюсная, многофакторная, полилинейная, ритмическая история. Прослеживается эволюция диалектики от древности до наших дней. В развитие авторского понимания диалектики в книгу вводятся новые главы, посвященные построению диалектической логики как одного из фрагментов современной формальной логики и исторически неопределенному будущему коллективизма и диалектики.
Книга, написанная простым и ясным языком, снабженная большим количеством примеров из современной и средневековой философии и истории, ориентирована на читателя, интересующегося современной философией и отечественной историей.
УДК 340.155
ББК 87.3(2)
© Ивин А. А., 2016
© ООО «Проспект», 2016
Предисловие
…Чудный сон, высокое заблуждение человечества! Золотой
век — мечта самая невероятная из всех, какие были,
но за которую люди отдавали жизнь всю свою и все свои
силы, для которой умирали и убивались пророки, без
которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть.
Ф. М. Достоевский. Подросток
Основная ошибка всех работ, посвященных исследованию диалектики, заключается в том, что в них она понимается как особая наука. Тут же встает вопрос о том, как соотносится эта дисциплина, изучающая, в частности, и мышление, с обычной, или формальной, логикой, описывающей законы и операции правильного мышления. Внятного ответа на вопрос, как возможны две разные науки, изучающие одно и то же — принципы мышления, нет. Да он и невозможен: не существует двух наук, совпадающих по своему предмету и методу и вместе с тем приходящих к разным выводам. Двух разных логик не может существовать по той же причине, по которой не существует двух физик или двух биологий.
На самом деле диалектика лежит вне плоскости противопоставления «науки — ненауки». Она является не одной из наук, а особым стилем мышления. Этот стиль характерен для коллективистических культур, подобных средневековой или коммунистической. Стиль мышления не является, конечно, наукой, точно так же, как, скажем, реализм — это не произведение искусства, а неклассический стиль мышления — не какая-то новая, сложившаяся уже в ХХ в. наука. Только исходя из этой точки зрения можно объяснить особенности развития диалектики и ее отношение к наукам в обычном смысле слова. В отличие от физики, лингвистики или логики диалектика требует для своего существования определенной социальной среды. Как только эта среда исчезает, вместе с нею на века испаряется и потребность в диалектике.
Диалектика сейчас почти забыта. Еще несколько десятилетий назад она была известна (скорее, считалось, что она известна) едва ли не трети человечества. Сотни миллионов людей строили, не жалея ни сил, ни жертв, коммунизм. Диалектика помогала им в этом. Сейчас она оказалась ненужной. Она составляла стержень коммунистического мифа и обеспечивала иллюзию легкости перехода всего человечества от «плохого» капитализма к «хорошему» коммунизму — справедливому обществу, исключающему частную собственность, тяжелый, монотонный труд и неравенство людей.
Двадцать с небольшим лет назад неожиданно выявилось, что коммунизм — всего лишь сон, пусть и высокое, но все-таки очередное заблуждение человечества. Массовое коммунистическое ослепление исчезло как бы само собой, совершенно неожиданно не только для его сторонников, но и для его противников. Как только был утрачен интерес к созданию коммунистического «рая на земле», исчез также интерес и к тому стилю мышления, который использовался при оправдании и обосновании перехода от капитализма к коммунистическому обществу.
Диалектика как теория мышления, ориентирующегося на построение коммунизма, была только одним из этапов развития диалектики. Ее элементы существовали еще в ранней Античности, хотя в целом эта историческая эпоха была свободна от диалектики. В Средние века диалектика призвана была обосновать переход от скудной и скоротечной земной жизни к жизни в особом вымышленном мире — в «раю на небесах».
На диалектичность средневекового мышления до сих пор совершенно не обращалось внимания. Историки в лучшем случае говорили о «гротескности» средневекового мышления; историки философии обычно сразу же переходили от Гераклита прямо к Гегелю. Две тысячи лет, «обделенных», как казалось, диалектическим мышлением, опускались, как если бы их вообще не было. Философом, открывшим якобы диалектику, объявлялся посредственный немецкий философ ХIХ в. Гегель.
Однако в своей основе диалектический стиль мышления никем не открывался, да и вообще не мог быть «открыт» конкретным человеком, подобно любому стилю мышления или стилю искусства. Мораль, деньги, рынок, государство, искусство, стили искусства и т. п. тоже никем не открывались.
Диалектический стиль мышления был известен во всех деталях уже в Средние века. Гегель, имевший, как известно, не философское, а теологическое образование, конечно же, хорошо знал об этом. Ставить ему в заслугу «открытие диалектического способа мышления», как это делается иногда, значит без всяких на то оснований непомерно возвышать заурядного немецкого философа. Гегель просто заимствовал свою диалектику у средневековых авторов, хотя никогда не признавался в этом.
Задачей книги является прояснение того, что представляет собой диалектика как специфическое социальное явление, то появляющееся на исторической сцене, то надолго исчезающее с нее; почему диалектика не является наукой в обычном смысле, т. е. в том же смысле, в каком являются науками экономическая наука, социология, лингвистика, история и т. п.; при каких условиях возможно возвращение диалектики на историческую арену и т. д.
Как только коллективистическое общество приходит в упадок и сходит с исторической арены, исчезает и свойственный ему стиль мышления вместе с требуемой им диалектикой. Однако если в будущем умы и сердца людей завоюет какая-то новая грандиозная коллективистическая мечта о «золотом веке», снова появится нужда в диалектике. Можно, таким образом, сказать, что диалектика не умерла, но впала в глубокий летаргический сон. Этот «сон» может продолжаться столетия. В отдаленном будущем, с возрождением очередного «коллективистического чудного сна», непременно появится потребность в специфическом стиле мышления, опирающемся на диалектику.
Поскольку диалектика является стихийно складывающимся, вырастающим из недр культуры стилем мышления, выражения «диалектика Гегеля», «диалектика Маркса» и т. д. являются только метафорами. Скажем, под «диалектикой Гегеля» имеется в виду не открытие диалектического стиля мышления Гегелем, а попытки описания Гегелем этого стиля мышления, причем попытки весьма неудачные. Сам стиль существовал объективно и совершенно не зависел от того, занимается ли кто-то его изучением или нет. Ни Гегеля, ни Маркса, ни других известных исследователей диалектического стиля мышления могло бы не существовать, но сам стиль от этого ничуть бы не пострадал. Сходным образом классическое мышление Нового времени набрало силу вне всякой зависимости от того, кем и насколько успешно оно описывалось. Модернизм как стиль художественного мышления конца XIX — первой половины ХХ в. складывался, расцветал, а затем хирел независимо от каких-либо теоретических построений.
Многие из вопросов, касающихся диалектики, затрагивались мною ранее в книгах «Введение в философию истории» (М., 1997), «Философия истории» (М., 2000), «Из тени в свет перелетая… Очерки современной социальной философии» (М., 2015), «Философское измерение истории» (М., 2016) и др. Есть, как кажется, смысл свести разрозненные замечания о диалектике в единое целое, детально сопоставить диалектическую и формальную логики и описать диалектику как ядро, или основу, особого, «фантазийного» стиля мышления и как один из тех социальных мифов, которые нужны конкретным культурам в определенных исторических условиях и бесполезны в других обстоятельствах.
В настоящее время интерес к диалектике непосредственно связан с проблемой коммунизма. Для Маркса без диалектики нет коммунизма, без коммунизма нет диалектики. Не случайно центральная книга Маркса «Капитал» посвящена вовсе не капиталистическому способу производства, а тому коммунистическому строю, который в скором времени сменит капиталистический. И не случайно ключевая тема «Капитала» не заимствованное у предшествующих авторов поверхностное описание верхушек капитализма, в котором Маркс разбирался плохо, а пронизанное высоким пафосом и гораздо более глубокое превознесение коммунизма.
Марксу повезло гораздо больше, чем его учителю Гегелю. Время, в которое жил Маркс, изменилось: на социальную сцену вышел рабочий класс, о котором Гегель вообще не мог ничего сказать, как и все его средневековые предшественники. «На арену истории вышел рабочий класс» — это сделало Маркса, как одного из теоретиков нового класса, гораздо более знаменитым, чем Гегель.
Глава 1.
Диалектика как стиль мышления
1. Диалектика — результат массового творчества
В истории действуют не только отдельные индивиды, но и их исторические объединения: общества, культуры и цивилизации.
Точно так же обстоит дело и со стилями теоретического и художественного мышления. Авторами их являются не отдельные индивиды, а целостные культуры, иногда — совокупности культур. Самые существенные для развития человечества институты являются плодами коллективного творения, а не чьими-то индивидуальными открытиями. Как писал З. Фрейд, хотя великие интеллектуальные достижения возможны только в случае отдельного человека, трудящегося в уединении, тем не менее и массовая душа способна на гениальное духовное творчество, и это прежде всего доказывает сам язык, а также народная песня, фольклор и др. И, кроме того, остается нерешенным, насколько мыслитель или поэт обязан стимулам, полученным от массы, среди которой он живет, и не является ли он скорее завершителем духовной работы, в которой одновременно участвовали и другие1.
Диалектика — это определенный стиль мышления. Она никем не «открывается» и не «изобретается». Диалектика вырастает из глубин соответствующей культуры и умирает («уходит в глубокий летаргический сон», как я писал в одной из своих статей) вместе с гибелью породившей ее культуры. Диалектику можно сравнить с художественными стилями, подобными барокко, романтизму, реализму и т. д. У них нет авторов, и ушли они в историческое прошлое вместе с изменением породившей их культуры, а не благодаря неудачам их сторонников или проискам каких-то недоброжелателей.
Диалектику можно сопоставлять также с такими известными стилями теоретического мышления, как «классическое» мышление Нового времени и «неклассическое» мышление первой половины ХХ в. Никто не «изобретал» и не «открывал» эти стили мышления: они были порождены самим развитием теоретического знания своего времени и менялись в соответствии с изменениями этого знания. Кто открыл, скажем, классическое мышление Нового времени? Вопрос такой же бессмысленный, как и вопрос, кто открыл романтизм или классицизм. Были первые романтики и первые классицисты, т. е. люди, стоявшие у истоков этих художественных стилей. Но эти люди не знали о себе главного: того, что они являются романтиками или классицистами.
Своеобразие диалектики в сравнении со стилями художественного и теоретического мышления заключается в том, что если эти стили никогда уже не вернутся на историческую арену, то диалектика, неразрывно связанная с коллективистической культурой, возрождается в истории всякий раз, когда появляется такая культура. Но возрождается, конечно, в новой форме, поскольку и сама коллективистическая культура не повторяет, а лишь напоминает в общих чертах когда-то существовавшие коллективистические общества.
Если диалектика — это стиль мышления, она вообще не является теорией и не может быть изобретением какого-то особо талантливого индивида. Диалектика — творение коллективистической культуры. Что могут индивиды — это всего лишь попытаться понять и истолковать результаты массового творчества. Сходным образом лингвисты пытаются объяснить, что представляет собой язык и какие функции он выполняет; этики стремятся понять естественно сложившиеся системы морали; экономисты — уяснить механизмы функционирования рынка и денег и т. п. Попытка этика, даже такого крупного, как Б. Спиноза, построить собственную этику, столь же строгую, как геометрия, закончилась, как известно, ничем и не оказала никакого влияния на развитие реальной морали.
Диалектика как особый стиль мышления
Основная идея этой работы на первый взгляд может показаться необычной. Диалектика вообще не является наукой. Она не относится также к пседонаукам или паранаукам. Диалектика — не наука, а особый стиль мышления. Этот стиль характерен для вполне определенных, а именно коллективистических культур, подобных средневековой и коммунистической2.
Однако это понимание того, что представляет собой диалектика, необычно только на первый взгляд. В сущности, оно является попыткой восстановить первоначальное, еще античное значение слова «диалектика». До Гегеля это слово означало искусство рассуждать, в частности вести спор, противопоставляя друг другу противоположные мнения. Именно особым стилем рассуждения (и, соответственно, стилем мышления) называли диалектику Платон и другие античные авторы.
Гегель отступил от этой традиции и первым назвал «диалектикой» науку о развитии посредством борьбы противоположностей.
Те, кто занимаются систематическим, подчиняющимся требованиям научного метода исследованием стиля мышления какой-то культуры или ее художественного стиля, являются, конечно, учеными. Но сам предмет их изучения не принадлежит к наукам.
Понимание диалектики как стиля мышления позволяет объяснить нетипичные для науки особенности ее исторического развития и понять ее сущность. Диалектическая логика представляет собой ядро коллективистического стиля мышления, который характерен для обществ, ставящих перед собой глобальную общую цель построения совершенного во всех отношениях общества (в Средние века — «рая на небесах», в ХХ в. — «рая на земле» и т. п.). Этот стиль мышления, господствовавший, в частности, в средневековой и коммунистической культурах, с уходом их с исторической арены утрачивал свои социальные предпосылки и в короткое время оказывался забытым.
Диалектика реально существовала и, возможно, когда-то, через столетия, с появлением коллективистического общества она снова обретет утраченную силу. Однако она никогда не станет наукой, подобной физике или формальной логике, поскольку представляет собой совокупность неявных глобальных предпосылок мышления коллективистических культур, те, почти незаметные для них «очки», через которые они смотрят на мир.
Эти «очки» непригодны для культуры современной России, именно поэтому диалектика оказалась теперь в нашей стране в глубоком летаргическом сне. С возвращением на историческую арену новой формы коллективистического общества, что вовсе не исключено, вновь возникла бы потребность в оживлении диалектики и диалектической логики.
Социальная жизнь постоянно меняется, и можно предполагать, что со временем, повторюсь, через века, диалектика вновь вернется на какой-то период на историческую арену.
«Не нужно трех слов…»
В диалектике советского периода господствовала странная идея, что диалектика, теория познания и диалектическая логика совпадают, так что не нужно трех слов, обозначающих одно и то же. Эта идея является, я думаю, неверной.
Прежде всего, теория познания, являющаяся наукой, очевидным образом не сводится ни к диалектике, ни к диалектической логике. Например, в теории познания, в частности в теории научного познания, много говорится об эмпирической аргументации (прямом и косвенном подтверждении в опыте и др.), о теоретической аргументации (дедуктивная и системная аргументация, методологическая аргументация и др.). Анализируется также контекстуальная аргументация (ссылки на традицию, авторитеты, веру, здравый смысл, вкус и т. п.), хотя она считается менее убедительной, а в устоявшейся и хорошо подкрепленной опытом теории она обычно оценивается как сомнительный прием научного обоснования. Но без контекстуальных, зависящих от аудитории аргументов не способны обходиться ни гуманитарные, ни социальные науки, поскольку «все наше историческое конечное бытие определяется постоянным господством унаследованного от предков — а не только понятого на разумных основаниях — над нашими поступками и делами» (Х. Г. Гадамер). Контекстуальная аргументация применяется и в естественных науках, что нетрудно обнаружить, если рассматривать эти науки не в статике (как они излагаются в учебниках), а в процессе их развития. Аргументы к научной традиции, к классике, к интуиции, к здравому смыслу и т. п. вполне приемлемы на начальных этапах развития естественно-научных теорий.
Исследование способов обоснования знания — одна из центральных задач теории познания. Но в диалектике такой темы вообще нет. Нет в ней и большинства других разделов теории познания. В их числе: эмпирический и теоретический уровни познания, теоретическая нагруженность фактов, необходимость введения еще одного уровня познания — аксиологического, выявление норм и идеалов научного познания, регулятивных принципов, подобных принципам простоты, привычности и т. д., исследование тенденции научного знания обрести форму научной теории, объективность знания, его истинность и т. д. Как можно все это богатство проблем и их предлагаемых решений свести к диалектике? Это непонятно. Особенно если учесть, что основное содержание последней можно изложить, как это делал Гегель, на одной странице — или пусть даже на нескольких страницах, как это намеревался сделать Маркс.
Диалектическая логика может совпасть с диалектикой только при условии, что мы — вслед за Гегелем — принимаем принцип тождества бытия и мышления. Но принцип, что мир представляет собой всего лишь мышление бога (его самопознание), очевидно ложен.
Диалектика является своего рода онтологией, или теорией бытия. Как может онтология совпадать с логикой, трудно, если вообще возможно, представить. В логике бесконечное множество систем, описывающих те или иные фрагменты наших рассуждений. В каждой из этих систем бесконечное множество законов. Логика опирается на определенные онтологические предпосылки, но сама не является онтологией. Тезис, что диалектика и логика совпадают, может быть верным только в философской системе, отождествляющей, подобной системе Гегеля, бытие с мышлением и онтологию с логикой.
Диалектика, теория познания и диалектическая логика не совпадают друг с другом, и их не следует смешивать.
2. Индивидуальное, групповое и коллективное творчество
Понятия коллективного разума и коллективного творчества, используемые мной при истолковании диалектики как особого стиля мышления, необычны для современной философии. О них нельзя даже сказать, что они ютятся на ее окраинах: они просто выпадают пока из поля ее зрения.
В связи с этим есть необходимость несколько отступить от основной темы и остановиться на коллективном интеллекте, коллективной чувственности и коллективной воле, а также на том коллективном творчестве, которое разворачивается в этих трех сферах. Эти предварительные разъяснения позволят вписать понятие диалектического стиля мышления в тот широкий понятийный контекст, в котором оно обретет свое естественное место и станет благодаря этому более понятным.
Человеческая коммуникация, естественные языки, интуитивная логика, мораль, основные социальные институты, идеология, религия, фольклор, деньги, рынок, государство, ключевые социальные идеалы и нормы и т. д., едва ли не до бесконечности, — все это открыто не индивидуальным, а коллективным разумом, является результатом коллективного творчества. Если индивидуальные интеллекты уподобить островам архипелага в океане, то все, что находится ниже, под водой, на океанском дне и дальше, до самого ядра Земли, будет подобно коллективному разуму существовавших в человеческой истории обществ и цивилизаций.
Далее ставятся две основные задачи. Во-первых, ввести в эпицентр философских размышлений понятия коллективного разума и коллективного творчества. Во-вторых, попытаться выделить, хотя и на достаточно ограниченном материале, некоторые ключевые особенности коллективного творчества и его продуктов. Эти особенности являются также чертами, которые присущи диалектике как одному из продуктов коллективного творчества.
Мыслят не только индивиды и их ограниченные группы, мыслят также общества и цивилизации, взятые как единое целое.
Коллективный разум — это мышление обширных, исторически устойчивых обществ и цивилизаций. Коллективное творчество представляет собой творчество целостных обществ и цивилизаций.
В результатах коллективного творчества соединяются в одно целое не только результаты мыслительной деятельности огромного числа индивидов, составляющих общество или цивилизацию, но и результаты их чувственной и волевой деятельности.
Коллективное творчество составляет фундамент всей социальной жизни. Без результатов коллективного творчества общественная жизнь была бы невозможна.
Понятие «коллективное творчество» является многозначным. Нередко под таким творчеством имеют в виду творчество ограниченного числа людей, собранных вместе для решения какой-то одной или немногих связанных между собою задач. Коллективным в этом смысле является творчество инженеров и их помощников, конструирующих атомную бомбу (знаменитый «Манхеттенский проект»), баллистическую ракету или новый автомобиль. Такой творческий коллектив всегда строго очерчен и имеет не только ясно определенную цель, но и особое руководство, отвечающее за достижение этой цели. Другим типом коллективного творчества являются издания, подобные хорошо известной «Википедии». Она ставит перед собою задачу коллективными усилиями самых разных людей создать максимально широкую и быстро изменяющуюся энциклопедию. Сейчас в оригинальной англоязычной версии «Википедии» — 450 тысяч статей и их число стремительно растет, тогда как в созданных большими коллективами авторов энциклопедии «Британника» только 120 тысяч статей, а в «Большой советской энциклопедии» — около 100 тысяч. Коллектив, создающий «Википедию», не очерчен четко и не имеет никакого руководящего ядра. Но он имеет цель и сознательно стремится ее реализовать.
Коллективное творчество обществ и цивилизаций не имеет ни особого, созданного для решения определенной задачи коллектива, ни руководящего им ядра. Оно не ставит перед собою никакой сколь-нибудь ясно сформулированной цели. Коллективное творчество — это спонтанное творчество, осуществляемое обществом или цивилизацией как целым и не ставящее перед собою никаких даже неясно выраженных целей.
Люди, тысячелетиями создававшие интуитивную логику, не формулировали перед собой задачу научиться «мыслить логически правильно». До возникновения науки логики они не имели ни малейшего представления о том, что такое логически правильное мышление. У создателей интуитивной логики была интуитивно ощущаемая ими острая необходимость мыслить правильно, и они постепенно научились так мыслить. Те племена и общины, которые в очень далекие от нас времена создавали свои столь разные языки, руководствовались не целью «создать свой язык». Ими двигали острое желание и безотлагательная необходимость общаться друг с другом, и эти социальные по своему характеру стимулы, а не какие-то сформулированные «цели» приводили со временем к созданию языков. Коллективное творчество движется не сознательно поставленной целью, а ощущаемой обществом социальной необходимостью, или нуждой.
В дальнейшем под «коллективным творчеством» будет пониматься только творчество обществ и цивилизаций, направляемое не сознательно поставленной целью, а смутно ощущаемой всем обществом социальной необходимостью. Все другие виды целенаправленного творчества, осуществляемого сколь угодно большими коллективами, будут относиться к групповому творчеству. Это несколько расходится с устоявшимся употребление понятий «групповое творчество» и «коллективное творчество». Но только таким путем можно придать новому, в сущности, понятию коллективного творчества не достающую ему пока однозначность.
Социальная жизнь опирается, прежде всего, на коллективное творчество и не могла бы существовать без последнего. Общество держится не на гениальных индивидах, открывающих грандиозные социальные идеи. Оно держится само по себе, опираясь, прежде всего, всего на собственное коллективное мышление. Что касается энтузиастических социальных идей, высказываемых особо одаренными индивидами и увлекающими за собой миллионы людей, то эти идеи чаще всего первоначально зарождаются в форме социальных мифов, порождаемых коллективным разумом. Индивиды лишь придают этим мифам отточенную форму. В Новое время эта форма сделалась наукообразной, что сообщило мифам большую притягательность. Так было с популярными в ХХ в. мифом коммунизма, мифом о всесилии науки и т. д.
Преувеличение роли коллективного творчества
Грандиозность открытий и достижений коллективного разума не должны вести, конечно, к умалению возможностей и достижений индивидуального интеллекта.
Большинство наших интеллектуальных реакций, пишет основатель социологии знания К. Манхейм, действительно имеет нетворческий характер и представляет собою повторение определенных тезисов, форма и содержание которых были переняты нами из культурной среды в раннем детстве и на более поздних стадиях нашего развития и которые мы автоматически используем в соответствующих ситуациях. Они представляют собой, таким образом, результат условных рефлексов, подобно другим привычкам. Можно было бы сказать в связи с этим, что «индивиды не создают мыслительных образцов, благодаря которым они понимают мир, а перенимают эти образцы у своих социальных групп»3. Однако если бы мышление развивалось исключительно через создание образцов, одни и те же образцы распространялись бы вечно. Это, конечно же, не так: в дифференцированных и динамичных обществах мыслительные образцы постоянно подвергаются изменениям.
М. Ридли в короткой заметке «Почему интеллект каждого из нас по отдельности не имеет ровным счетом никакого значения», помещенной в журнале «Эсквайр», говорит, что умнейшие люди, будь то психологи, антропологи или экономисты, полагают, что в основе достижений человечества лежит индивидуальный интеллект. Они голосуют на выборах за умнейших кандидатов, поручают самым уважаемым экспертам вырабатывать экономическую политику, приписывают открытия гению выдающихся исследователей и, главное, без конца выясняют, как вообще развивался индивидуальный человеческий разум. Но они «не видят за деревом леса». Человечество обязано своими успехами не качествам отдельных личностей. Люди покорили планету не потому, что обладали большим мозгом: здоровенный мозг неандертальца не мешал тому оставаться лишь хищной обезьяной. Мозг объемом 1,2 литра и куча замечательных надстроек вроде языка были необходимым, но недостаточным условием возникновения цивилизации. Одна экономика работает лучше другой вовсе не потому, что ею правят более сообразительные люди, и великие открытия происходят не там, где собралось больше умников. «Достижения человечества — сугубо сетевой феномен. Только разделив труд, изобретя торговлю и узкую специализацию, люди обнаружили способ повышать качество жизни и производительность труда, развивать технологии и углублять копилку общих знаний. Этому есть масса подтверждений… Достижения человечества рождены коллективным разумом. Люди — нейроны цивилизации»4. Делая каждый свое дело, совершенствуясь в нем и обмениваясь результатами своих трудов, люди научились создавать вещи, которые даже не понимают. В эссе «Я, Карандаш» экономист Л. Рид замечает, что ни один человек на свете не знает, как изготовить карандаш, — это знание распределено между тысячами шахтеров, дровосеков, дизайнеров и фабричных рабочих. Из идеи «рассеяного знания» Ф. фон Хайека вытекает, в частности, что плановая экономика нигде и никогда не способна работать: самый мудрый человек не способен лучше распределить товары, чем коллективный мозг. Ридли горячо поддерживает мысль Хайека, что идея интеллекта, организованного снизу, должна быть на вооружении у всякого думающего человека.
О роли коллективного разума в жизни человека и общества написано прекрасно. Ридли прав во всем, кроме одного. Увлекаясь восхвалением неоценимой роли коллективного разума, Ридли почему-то находит нужным принизить индивидуальный разум, как если бы такое умаление последнего способствовало дополнительному возвеличению первого. На самом деле это не так.
Противопоставление коллективного разума и индивидуального разума должно исходить из общего принципа, что каждая из этих двух разновидностей разума необходима на своем месте и призвана решать свои специфические проблемы, по преимуществу недоступные другой форме разума. Индивидуальный разум не способен создать естественный язык или мораль. Но коллективный разум не решает математических проблем или проблем физики. Великая теорема Ферма была доказана индивидуальным разумом, коллективный разум проблему «доказательства» какой-либо конкретной идеи вообще никогда не ставит перед собою.
Нужно учитывать также, что имеются некоторые, хотя и немногие, области, в которых коллективный и индивидуальный разумы способны сотрудничать и взаимно дополнять друг друга. Так обстоит, например, дело в создании социальных идеалов и норм в логике, в лексике и грамматике естественного языка, в фольклоре, многие тенденции которого продолжаются индивидуальным творчеством, и т. д.
Интеллектуальное, чувственное и волевое коллективное творчество
Коллективное творчество можно разделить на три вида: интеллектуальное, чувственное и волевое.
Результатами интеллектуального коллективного творчества являются идеи, концепции, гипотезы и все другое, что дает коллективный разум как составная часть коллективной души. Эти результаты почти всегда являются смутными и неопределенными. Но они дают ту пусть и сырую основу, на которой индивидуальное и групповое творчество могут выткать по своему усмотрению и таланту самую совершенную для своего времени ткань.
В итоге чувственного коллективного творчества формируются присущие только человеку способы восприятия пространства, времени и движения. Каждый индивид учится специфически человеческому восприятию пространства, времени и движения, опираясь на предшествующий коллективный опыт восприятия этих объектов. Опыт тысячелетий формирования сугубо человеческого видения пространства, времени и движения является тем историческим априорным знанием, на которое опирается каждый индивид в процессе своего приспособления к жизни в мире и в обществе. Человечество очень долго училось восприятию пространства, времени и движения, накопило в этом огромный коллективный опыт, и затем передает его каждому новому своему члену. И передает этот опыт не одномоментно, в минуты рождения и первых дней или месяцев жизни индивидов, а на протяжении всей их жизни.
Коллективная составляющая, почерпнутая из общечеловеческого коллективного опыта, несомненно присутствует и в таких основополагающих чувства человека, как любовь, радость, грусть, страх, гнев. Эта составляющая входит и в каждое из многообразных проявлений этих чувств. В случае любви — это нежность, теплота, сочувствие, блаженство, доверие, безопасность, благодарность, спокойствие, симпатия, идентичность, гордость, восхищение, уважение, самоценность, влюбленность, любовь к себе, очарованность, смирение, искренность, дружелюбие, доброта, единство, взаимовыручка, сопереживание, сопричастность, уравновешенность, смирение, ответственность, жизнелюбие, вдохновение, воодушевление и т. п. При радости — это счастье, восторг, ликование, приподнятость, оживление, умиротворение, увлечение, интерес, забота, ожидание, возбуждение, предвкушение, надежда, любопытство, освобождение, приятие, принятие, нетерпение, вера, изумление и т. п. При грусти — это чувства горечи, тоски, скорби, лени, жалости, отрешенности, отчаяния, беспомощности, душевной боли, безнадежности, отчуждения, разочарования, потрясения, сожаления, скуки, безысходности, печали, загнанности и т. п. В случае страха — это чувства ужаса, отчаяния, испуга, оцепенения, подозрения, тревоги, ошарашенности, беспокойства, боязни, унижения, замешательства, растерянности, вины, стыда, сомнения, застенчивости, опасения, смущения, сломленности, подвоха, надменности, ошеломленности и т. п. При гневе — это бешенство, ярость, ненависть, истерия, злость, раздражение, презрение, негодование, обида, ревность, уязвленность, досада, зависть, неприязнь, возмущение, отвращение, зависть и т. п. В число страхов человека, имеющих, помимо сугубо индивидуальной, также коллективную компоненту, входят и такие специфические его страхи, как страх оценки, страх ошибки, страх нового, страх одиночества, страх ответственности, страх разочарования в себе, страх будущего, страх за свою жизнь и даже такие страхи, как страх темноты и страх высоты.
Коммунитарная, или общинная, составляющая имеется во всех состояниях человека, вызванных гаммой чувств. В числе таких состояний: нервозность, пренебрежение, вредность, огорчение, нетерпимость, вседозволенность, пренебрежение, недовольство, вредность, огорчение, нетерпимость, вседозволенность, раскаяние, безысходность, превосходство, высокомерие, неполноценность, неудобство, неловкость, апатия, безразличие, неуверенность, тупик, усталость, принуждение, одиночество, отверженность, подавленность, холодность, безучастность, равнодушие, сопереживание, сопричастность, уравновешенность, смирение, естественность, жизнелюбие, вдохновение, воодушевление и т. п.
Эмоции человека трудно сколь-нибудь однозначно отграничить от его чувств. В данном контексте это, однако, несущественно. Достаточно учитывать то, что эмоции более непосредственны, чем чувства, и дальше, чем последние, отстоят от интеллекта. В теории дифференциальных эмоций, предложенной американским психологом И. Изардом, эмоция понимается как сложный процесс, имеющий нейрофизиологический, нервно-мышечный и феноменологический аспекты5. На нейрофизиологическом уровне эмоция определяется по электрохимической активности нервной системы; на нервно-мышечном уровне эмоция — это прежде всего мимическая деятельность, а вторично — пантомимические и иногда голосовые реакции; на феноменологическом уровне эмоция проявляется либо как сильно мотивированное переживание, либо как переживание, имеющее непосредственную значимость для субъекта. Переживание эмоции способно создавать в сознании состояние, совершенно не зависимое от познавательных процессов. Изард выделяет десять качественно различных фундаментальных эмоций: интерес-возбуждение, радость, удивление, горе-страдание, гнев-ярость, отвращение-омерзение, презрение-пренебрежение, страх-ужас, стыд-застенчивость, вина-раскаяние. Первые три эмоции относятся к положительным, остальные семь — к отрицательным. Каждая из фундаментальных эмоций лежит в основе целого спектра состояний, различающихся по степени выраженности. Например, в рамках такой одномодальной эмоции, как радость, можно выделить радость-удовлетворение, радость-восторг, радость-ликование, радость-экстаз и др. Из соединения фундаментальных эмоций возникают и все другие, более сложные комплексные эмоциональные состояния. Например, тревожность может сочетать в себе страх, гнев, вину и интерес.
Как и чувства человека, его эмоции связаны с коллективной чувственностью и зависят от нее, во всяком случае, в формах своего проявления.
Подробное перечисление чувств и эмоций человека необходимо по той простой причине, что без него останется непонятной та широта, с которой коллективная чувственность вторгается в групповую и индивидуальную чувственную жизнь. Классификации чувств и эмоций могли бы быть, разумеется, иными. Предложены десятки таких классификаций. Но конкретный характер классификации здесь не так уж важен.
Гораздо большее значение имеет выявление того огромного размаха, с каким коллективная чувственность вторгается в чувственную жизнь человека. Диапазон такого вторжения грандиозен: он начинается с восприятия пространства и времени и заканчивается боязнью высоты и страхом одиночества. Коллективная чувственность проникает в человека до самых корней его души.
Волевое коллективное творчество проявляется в социальных революциях, в социальных беспорядках и бунтах, в выборах и референдумах, демонстрациях и манифестациях и т. п.
Социальное творчество обычно определяется как высшая форма социальной деятельности, созидательный процесс, направленный на преобразование сложившихся и создание качественно новых форм социальных отношений и социальной действительности. Очевидно, однако, что волевое коллективное творчество может быть не только созидательным, но и разрушительным процессом. Достаточно вспомнить гражданские войны, в которых гибнут сотни тысяч, а то и миллионы людей, стираются старые границы и появляются новые, исчезают одни страны и появляются совершенно другие. В 1918 г., когда закончилась Первая мировая война, перестали существовать четыре великих империи — Германия, Австро-Венгрия, Оттоманская империя и Российская. В войне погибли более десяти миллионов человек и двадцать миллионов были ранены. Вторая мировая война разделила мир на «лагерь социализма» и «лагерь капитализма», вступившие между собой в «холодную войну». В войне погибли тридцать пять миллионов человек и сорок миллионов были ранены.
Коллективный разум и коллективная чувственность
Коллективный разум постоянно переплетается с коллективными формами чувственности. Последние дают человеку то основание, на котором базируются восприятие им пространства и времени, движения, а также такие важные для индивида чувства, как любовь, вера, многие кажущиеся врожденными симпатии и антипатии и т. д. «Формы чувственности», о которых говорил в свое время И. Кант, даны человеку не априорно, еще до его рождения, а складываются у индивида постепенно. Главную роль в их становлении играет историческое априорное знание и историческая априорная чувственность, выработанные и постоянно расширяемые коллективным разумом и коллективной чувственностью. Если учесть, что коллективный разум и коллективная чувственность формируют также все категории обыденной жизни, можно сказать, что коллективные разум и чувственность полностью заменяют синтетическое априорное знание Канта. Они не порождают, однако, кантовских в принципе непознаваемых «вещей в себе». В силу историчности коллективных разума и чувственности «непознаваемое» замещается историческим априори, тем, что пока еще не познано в ходе человеческой истории и будет постепенно раскрываться по мере ее течения.
Понятие совокупного, или коллективного, опыта достаточно активно, хотя и под другими именами, используется в социологии и психологии знания, но почти полностью выпадает из поля зрения современной философии.
Старая эпистемология рассуждала о знании лишь в терминах «объект» и «субъект» и не учитывала ту постоянно изменяющуюся социальную среду, в рамках которой протекает процесс познания мира человеком. Это имело дурные последствия для эпистемологии: она оказалась наиболее примитивным и скучным разделом философии. Эпистемология должна учитывать не только субъектно-объектные связи в процессе познания, но и ту социальную среду, или культуру, в рамках которой такие связи складываются. Вне этой среды никаких изолированных «объектов» и познающих их «субъектов» просто не существует. Человек является социальным существом, или, как говорил Аристотель, «политическим животным». В процессе познания социальный характер человека, порождающий только ему свойственное видение мира, никуда не исчезает.
Каждая культура смотрит на реальность своими глазами и создает собственную ее картину и собственное, только для этой культуры характерное социальное и гуманитарное знание. Знание существует в определенной социальной среде, влияние которой тем или иным образом сказывается на нем. Эпистемология должна принимать во внимание не только саму общую идею непрерывного развития знания, но и более конкретное положение о зависимости нового знания от той социальной среды (культуры), в рамках которой оно появляется и затем совершенствуется. Если историко-культурная зависимость знания не учитывается, эпистемология оказывается абстрактной и малосодержательной. Именно этим объясняется растущий интерес к социальной эпистемологии, принимающей во внимание культурно-историческую обусловленность человеческого познания.
Строение человеческой души
Разделение коллективного творчества на интеллектуальное, чувственное и волевое восходит к античным спорам о строении человеческой души.
На вопрос, является ли душа простой или сложной, Платон отвечает в четвертой книге «Государства». Душа должна состоять из трех частей: из разумного или расчетливого начала, из яростного или гневного и из неразумного и вожделеющего. Части души действуют зачастую в прямо противоположном направлении. При этом здоровое состояние всей души возможно только тогда, когда разумная часть господствует, яростная проводит в жизнь приказы разумной, а вожделеющая кротко повинуется, не смея и мечтать о своей толике власти. В этом случае, по Платону, в душе реализуется справедливость, поскольку каждая из частей делает то, что ей установлено от природы6. В «Федре» Платон уподобляет душу колеснице, запряженной двумя конями: черный конь — вожделеющая душа — не слушает приказов и нуждается в постоянной узде, так как он стремится перевернуть колесницу, сбросить ее в пропасть; белый конь — страстная душа — хотя и старается идти своей дорогой, но не всегда слушается возницу и нуждается в постоянном присмотре; разумную часть души Платон отождествляет с возницей, который ищет правильный путь и направляет по нему колесницу, управляя конем7.
3. Из истории исследования коллективного творчества
Исследовать коллективное творчество первым начал, судя по всему, английский экономист Адам Смит. Вторая глава его знаменитой книги о природе и причинах богатства народов (1776) посвящена «невидимой руке рынка», управляющей разделением труда, конкуренцией, ценами и т. д. Смит писал: «Разделение труда, приводящее к таким выгодам, отнюдь не является результатом чьей-либо мудрости, предвидевшей и осознавшей то общее благосостояние, которое будет порождено им: оно представляет собою последствие — хотя очень медленно и постепенно развивающееся — определенной склонности человеческой природы, которая отнюдь не имела в виду такой полезной цели, а именно склонности к торговле, к обмену одного предмета на другой»8. Всякий человек употребляет капитал на поддержку промышленности только ради прибыли, поэтому он всегда будет стараться употреблять его на поддержку той отрасли промышленности, продукт которой будет обладать наибольшей стоимостью и обмениваться на наибольшее количество денег или других товаров. Но годовой доход любого общества всегда в точности равен меновой стоимости всего годового продукта его труда или, вернее, именно и представляет собой эту меновую стоимость. И поскольку каждый отдельный человек старается по возможности употреблять свой капитал на поддержку отечественной промышленности. При этом так направлять эту промышленность, чтобы продукт ее обладал наибольшей стоимостью, постольку он обязательно содействует тому, чтобы годовой доход общества был максимально велик. Обычно он не имеет в виду содействовать общественной пользе и не сознает, насколько он содействует ей. Предпочитая оказывать поддержку отечественному производству, а не иностранному, он имеет в виду лишь свой собственный интерес. Осуществляя это производство таким образом, чтобы его продукт обладал максимальной стоимостью, он преследует лишь свою собственную выгоду, причем в этом случае, как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения; при этом общество не всегда страдает от того, что эта цель не входила в его намерения. Преследуя свои собственные интересы, он часто более действенным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это9.
Таким образом, отдельный индивид, стремясь к собственной выгоде, независимо от его воли и сознания, направляется к достижению экономической выгоды и пользы для всего общества. Каждый производитель преследует собственную выгоду, но путь к ней лежит через удовлетворение чьей-либо потребности. Множество производителей, как будто движимое невидимой рукой, активно, эффективно и добровольно реализует интересы всего общества, причем чаще всего даже не задумываясь об этом, а преследуя лишь собственный интерес. Фактически, «невидимой рукой» Смит называет объективный рыночный механизм, который координирует решения покупателей и продавцов.
Изучение коллективного творчества началось, таким образом, с исследования его действия в экономике. Выражение «невидимая рука рынка» стало популярной метафорой, впервые использованной Смитом для описания механизма влияния индивидуальных интересов на максимизацию общественного богатства.
Можно отметить, впрочем, что идея коллективного творчества проскальзывала и намного раньше Смита. Еще Т. Гоббс в «Левиафане» (1651) упоминал концепцию «группового разума», участвовавшего в создании государства.
Термин коллективный интеллект появился только в середине 80-х гг. прошлого века в социологии. Концепция, предшествующая современному термину, встречается у энтомолога У. М. Уилера, который отмечает, что кажущиеся независимыми индивидуумы могут сотрудничать так тесно, что становятся неотличимыми от единого организма (1911). Уилер наблюдал этот процесс сотрудничества у муравьев, которые действовали как клетки единого живого существа, названного им «суперорганизмом».
В 1912 г. Э. Дюркгейм установил, что общество является единственным источником логического мышления у человека. В своей книге «Элементарные формы религиозной жизни» он утверждал, что общество представляет собой более высокоинтеллектуальную форму, так как оно превосходит индивидуума как в пространственной, так и временной протяженности10.
К исследованиям, предшествовавшим началу изучения коллективного разума, относятся также концепция «ноосферы» В. И. Вернадского и концепция «мирового мозга» Г. Уэллса. П. Рассел, Э. Сантурис, Б. М. Хаббард (автор термина «эволюция сознания») воодушевлялись образами ноосферы — трансцендентного, быстро эволюционирующего коллективного интеллекта — информационной «коры» планеты. Эту мысль позднее также рассматривал философ П. Леви.
Г. Блум изучал массовое поведение — коллективное поведение начиная с уровня кварков и заканчивая бактериальными, растительными, животными и человеческими сообществами. Он обращал внимание на биологическое приспособление, которое превратило большинство существ, живущих на Земле, в компоненты того, что он назвал самообучающейся машиной11. Блум проследил эволюцию коллективного интеллекта до наших предков-бактерий, существовавших один миллиард лет тому назад и продемонстрировал, как многовидовой интеллект функционировал с момента зарождения жизни. Муравьиные сообщества демонстрируют более высокий интеллект в техническом понимании, чем любое другое живое существо, кроме человека, и сотрудничают в разведении домашнего скота, например тли для «доения». Листорезы разводят грибы и приносят листья, служащие для питания грибов.
О первостепенной роли коллективного разума и коллективного творчества в социальной жизни, рассматриваемой в ее целостности, писали Э. Дюркгем, К. Манхейм, З. Фрейд, К. Юнг, М. М. Бахтин, Ф. А. Хайек, А. Шюц, П. Бергер и Т. Лукман и др.
К. Манхейм полагал, в частности, что коллективный разум представляет собой фундаментальную предпосылку всякого индивидуального разума. Большинство наших интеллектуальных реакций, писал Манхейм, действительно имеет нетворческий характер и представляет собою повторение определенных тезисов, форма и содержание которых были переняты нами из культурной среды в раннем детстве и на более поздних стадиях нашего развития и которые мы автоматически используем в соответствующих ситуациях. Они представляют собой, таким образом, результат условных рефлексов, подобно другим привычкам. Можно было бы сказать в связи с этим, что «индивиды не создают мыслительных образцов, благодаря которым они понимают мир, а перенимают эти образцы у своих социальных групп»12. Однако если бы мышление развивалось исключительно через создание образцов, одни и те же образцы распространялись бы вечно. Это, конечно же, не так: в дифференцированных и динамичных обществах мыслительные образцы постоянно подвергаются изменениям.
Понятие «рассеянного знания» Ф. А. Хайека, которое он называл своим основным и даже единственным открытием, близко по своему смыслу понятию коллективного разума. Хайек был одним из ведущих критиков коллективизма в XX в. Он считал, что все формы коллективизма — даже теоретически основанные на добровольном сотрудничестве — могут существовать только благодаря поддержке государства. В качестве объяснения этого факта Хайек выдвинул теорию неполноты информации, неизбежной при описании сложной системы. В результате неполноты информации централизованно управляемая экономика принципиально неработоспособна или по крайней мере значительно уступает рыночной экономике. Еще в 1920-е гг. Хайек заметил, что в обществе, основанном на разделении труда, происходит и разделение информации («рассеянное знание»). Получение этой информации затруднено как случайным характером самой экономической деятельности, так и несогласованностью интересов ее участников. Поэтому отдельный плановик будет не в состоянии достаточно точно описать в целом плановую экономику. В целях предоставления плановику полномочий, которые обеспечили бы необходимый для центрального планирования объем познаний, централизованная власть оказывала бы существенное влияние на общественную жизнь, развиваясь в сторону тоталитаризма. Хайек не оспаривал морально высоких целей некоторых социалистов, однако считал предложенный ими путь опасным — ведущим в конечном счете к тоталитаризму13.
Существенный вклад в исследование коллективного творчества вносит современная философская герменевтика. Сама она, однако, не говорит прямо ни о коллективном разуме обществ и цивилизаций, ни о коллективном творчестве.
Д. Блайчер определяет герменевтику как «теорию или философию интерпретации значения» и выделяет в качестве «основной герменевтической проблемы» исследование «форм и способов выражения человеческой субъективности в определенных системах ценностей и формах человеческой жизнедеятельности»14. Герменевтическая философия включает, по Блайчеру, экзистенциально-онтологическую герменевтику М. Хайдеггера, теологическую герменевтику Р. Бультмана и философскую герменевтику Х. -Г. Гадамера. Помимо этих трех основных течений Блайчер выделяет в качестве «новой перспективы» феноменологическую герменевтику П. Рикера.
Объекты, связанные с деятельностью человека, могут быть постигнуты только на основе интуитивного переживания и последующего истолкования, предполагающего определенного рода слияние субъекта познания с познаваемым объектом и понимание первым второго. «Понимание» в этом смысле противостоит объяснению естественно-научного характера. Существо объяснения состоит в подведении некоторых частных явлений под общий закон, и, соответственно, задача естественных наук заключается в раскрытии таких законов и тем самым — единообразия природы. Понимание же является непостижением истины, а постижением ценности, которая носит субъективный характер и стандарты которой меняются от человека к человеку, от среды к среде и от общества к обществу. Если истина открывается на пути обобщения опыта и эксперимента, то ценность может быть открыта только посредством «интуитивного соприкосновения» с нею. В частности, П. Рикер энергично подчеркивает роль субъекта, интерпретации и видит в этом отличие герменевтики как философской дисциплины от структурализма и лингвистики как научных областей знания. И структуралистское, и лингвистическое объяснение направлено на бессознательную систему, которая конституирована различиями и противоположностями, независимыми от субъекта. Герменевтика же есть «сознательное овладение детерминированной символической основой, совершаемое субъектом, который находится в том же самом семантическом поле, как и то, что он понимает»15.
«Истолкование» в смысле герменевтики во многом остается подобным акту художественного творчества, понятому к тому же в субъективистском духе. Стремясь избежать крайнего релятивизма и субъективизма, некоторые представители герменевтики пытаются найти общую основу для всех многообразных специфических «пониманий». Этой основой объявляется предпонимание как возможность всякого понимания и общения людей. Предпонимание должно иметь дорефлексивный и вненаучный характер, так как оно лежит в фундаменте всякой рефлексии и науки. Оно должно представлять собой нечто онтологическое, поскольку на него опираются все отношения между людьми. Э. Бетти видит такую основу в существовании так называемых смыслосодержащих форм, которые выступают как корреляты определенных ситуаций, социальных процессов, фактов и являются носителями смыслов. Гадамер отождествляет предпонимание с предрассудком, т. е. с суждением, вынесенным до всякого исследования существующих фактов. Любой процесс понимания исторического объекта отправляется от некоторого предварительного представления о его смысле. По Гадамеру, эта предварительная «подготовка» основывается на предрассудках культурной традиции, и именно они, а не рационально-логические моменты определяют сущность человеческого мышления. Анализируя роль предрассудка в процессе научного понимания, Гадамер приходит к выводу, что реализация идеала науки без предрассудков невозможна, поскольку остается неизвестной сущность научного мышления16.
К. Апель полагает, что «донаучное понимание» Гадамера, по существу, антинаучно. Сам Апель постулирует в качестве подлинной основы понимания определенную предструктуру, которая не дана в опыте и эксперименте, — некое «герменевтическое априори»17.
Как понятие «предпонимание», так и понятие «предрассудок» выражают в своеобразной форме убеждение в социальной и исторической детерминации познания вообще и гуманитарного и социального познания в частности. Эти понятия являются другой формой выражения того, что я называю историческим априорным знанием, или просто историческим априори. Горизонт познания всегда исторически обусловлен и ограничен. Беспредпосылочное познание — независимо от того, идет ли речь об изучении истории или об изучении природы, — является, в сущности, фикцией. Однако конкретизация этой правильной общей посылки в философской герменевтике вырождается, как правило, в отрицание возможности самой объективной истины, в растворении ее в тех различных перспективах, в которых она может рассматриваться. Апология «предрассудка», «предструктуры», «герменевтического априори», истолкование языка как «горизонта герменевтической онтологии», призывы к устранению идеологии как главного препятствия на пути к пониманию — все это оказывается, в конце концов, манифестацией субъективизма, органически входящего в ткань герменевтики. Абсолютизация предпонимания как чего-то изначального и дорефлексивного, резкое противопоставление его пониманию означают утверждение примата традиции над рефлексией, неспособность отобразить колебания смысла между бесконечностью невысказанного и конечностью сказанного. Предпонимание, являющееся исходным моментом движения к пониманию, само исторично. Оно определяется меняющимися условиями социальной жизни, достигнутым уровнем познания и соответственно понимания. Познание реализуется в определенныхисторических и социальных условиях. Но чем дальше оно продвигается, тем глубже понимаются сами его предпосылки. Углубление понимания — это одновременно и прояснение, экспликация предпонимания. Абсолютизация герменевтикой дорефлексивного предпонимания воспроизводит тот фундаментализм, который был характерен для мышления Нового времени18.
Исследование коллективного разума и его продуктов во многом остается, однако, делом будущего. Важность такого исследования невозможно переоценить.
4. Основные черты коллективного творчества
Прежде всего, необходимо еще раз подчеркнуть, что коллективное творчество представляет собой фундамент социальной жизни. Нельзя представить себе общество без коммуникации, естественного языка, интуитивной логики, своих традиций, авторитетов, социальных образцов, игр и т. п. Социальная жизнь порождает коллективное творчество и без него не способна существовать.
Продукты коллективного творчества являются тем историческим априорным знанием, в атмосфере которого рождается и становится человеком как социальным существом каждый индивид. Благодаря историческому априори он не только учится говорить и мыслить, но учится также воспринимать пространство, время и движение. В незаметной атмосфере исторического априори человек учится любить и ненавидеть, завидовать и восхищаться и т. п.
Психологи установили, что десять процентов женщин и шестнадцать процентов мужчин сомневаются в том, знают ли они, что такое любовь19. Проблема, по-видимому, не столько в физиологическом своеобразии этих людей, сколько в том, что то историческое априори, в атмосфере которого они сформировались, не научило их чувству любви. Некоторых индивидов оно может не научить воспринимать, скажем, пространство так, как его воспринимает человек, считаемый нами «нормальным», бояться высоты в той же мере, что и большинство людей, быть добрым и незлопамятным и т. п.
Произведения коллективного творчества являются анонимными, их автор — не конкретная личность, а исторически устойчивая, достаточно обширная и консолидированная группа людей. Такой коллективный автор не является, в общем-то, автором в обычном смысле этого слова.
Проблемы, решаемые в процессе коллективного творчества, специфичны. Такое творчество, в отличие от индивидуального и группового, решает «самые неявные» из всех неявных проблем. А именно те неявные проблемы, в случае которых нет формулировки решаемой задачи, неизвестен метод ее решения и нет хотя бы примерного описания того результата, который должен быть достигнут20. В случае проблем, решаемых коллективным творчеством, имеется какое-то затруднение, недоумение, «загвоздка», но нет открытого и прямо поставленного вопроса. Эти проблемы естественнее назвать проблемными ситуациями, поскольку исследование движется чувством или, как иногда бывает, страстью, а не желанием решить какие-то возникшие и прямо сформулированные вопросы или затруднения. О такого рода проблемах Э. Гуссерль писал, что «живое предчувствие, возникающее в ходе непредубежденного размышления, ведет нас к пониманию чрезвычайно важных обстоятельств, прослеживая которые мы можем подтвердить достоверность своих предчувствий. Предчувствие — эмоциональный путеводитель всех открытий»21. Характерными примерами неявных проблем могут служить антиномии и апории, мифы, притчи, сказки и т. п.22
Коллективное творчество направляется не заранее сформулированной целью, а смутно осознаваемой социальной необходимостью или, лучше сказать, социальной потребностью. Потребность общаться заставляет людей постепенно создать для этого естественный язык, интуитивную логику и выработать сами правила человеческой коммуникации. Потребность общаться и понимать друг друга в конкретную эпоху и в конкретном обществе ведет к выработке характерного для этой эпохи и этого общества стиль мышления. Нужда во взаимодействии и взаимопонимании ведет к созданию традиций, социальных образцов, формированию конкретно исторического здравого смысла и т. д.
Произведения коллективного творчества являются универсальными: во всяком обществе имеется язык, на котором говорят составляющие его люди, есть мораль, которой они руководствуются, идеалы и образцы, которыми они постоянно пользуются, и т. д. Всякое общество имеет свое историческое априори, без которого оно не способно обходиться.
Продукты коллективного творчества единообразны: все общества, зачастую разделенные тысячами километров, не имевшие никаких связей между собою и даже не слышавшие друг о друге, изобрели одну и ту же интуитивную логику, сходные в своей глубинной основе и допускающие взаимный перевод естественные языки, открыли одинаковые по своей структуре операции объяснения и понимания, лежащие в основе понимания людьми разных культур друг друга, открыли сходные образцы религий и т. п. Это единообразие продуктов коллективного разума, вырабатываемых самостоятельно очень разными обществами, — одна из самых удивительных черт коллективного творчества.
Произведениям коллективного разума присуща вариативность: они варьируются в зависимости от места и времени своего возникновения. Языки разных народов являются разными, социальные образцы и игры — разными, фольклор и традиции — разными и т. д. При глубинной общности продукты коллективного творчества — дети своего народа и своего конкретного времени. В этом плане особенно показательны те идеалы совершенного человека, которые порождаются коллективным разумом каждого общества.
Любое из произведений коллективного творчества создается на основе традиции. Традиционность — важнейшее свойство продуктов коллективного творчества. Традиционная преемственность таких произведений охватывает большие исторические промежутки, нередко многие столетия.
Произведения коллективного творчества социальны как по своему генезису, так и по своей основной функции: они порождаются обществом и предназначаются для использования их в реальной социальной жизни. Без них эта жизнь не просто неполна, а практически невозможна.
Продукты коллективного разума имеют описательно-оценочную (дескриптивно-прескриптивную) природу: ими что-то описывается, но лишь для того, чтобы на этом основании предписывать. Особенно наглядно это видно в случае сопоставления образцов с примерами. Образцы принципиально отличаются от примеров: пример является чистым описанием, он говорит о том, что имеет место в действительности, образец же говорит о том, что должно быть. Пример используется для поддержки описательных утверждений, ссылка на образец призвана поддержать оценку и выбранный способ поведения.
Произведениям коллективного разума присуща утилитарность — стремление практически влиять на человеческие дела. Кажется, что коллективный разум никогда не останавливается над проблемами, не имеющими практического, прикладного значения.
Коллективное творчество само формулирует те проблемы, которые следует решить благодаря одновременному и, возможно, очень долгому размышлению многих людей, не связанных между собою ничем другим, кроме совместной жизни в одном обществе. Коллективное творчество никогда не останавливается над проблемами, выдвинутыми какими-то особо проницательными индивидами. Самостоятельность в формулировке тех проблем, над которыми предстоит размышлять, — одна из отличительных черт коллективного творчества. Отдельный математик или физик может посвятить многие годы решению задачи, сформулированной уже давно П. Ферма, А. Пуанкаре, Д. Гильбертом или П. Хиггсом. Коллективный разум никогда не задумывается над вопросами, волнующими отдельных индивидов, он постоянно размышляет только над проблемами, представляющимися важными ему самому.
Продукты коллективного творчества вариативны: всякий такой продукт бытует в породившем его обществе или сообществе в большом количестве вариантов. В разных обществах вариативность еще более возрастает.
Произведения коллективного творчества на первых порах своего утверждения в сознании индивидов, составляющих общество, находятся в синкретическом состоянии, в состояние слитности, нерасчлененности. Например, идеал честного человека или образец врача только постепенно отделяются от образцов хороших, или порядочных, людей и от других видов профессиональных медицинских работников. Лишь миновав состояние синкретизма, растягивающееся у многих идеалов и образцов на десятилетия, идеал честности и образец врача выделяется в самостоятельные категории.
Характерной особенностью применения продуктов коллективного разума является импровизация. Она непосредственно связана с вариативностью этих продуктов. Импровизация — это модификация изобретения коллективного разума самим контекстом его применения. Данная особенность в особой степени характерна для социальных идеалов и норм, но она присуща также стандартам. Импровизация не противоречит традиционности и находится в определенных социальных рамках, вне которых произведение коллективного творчества просто перестает быть действенным.
Продукты коллективного разума, наконец, динамичны: изменчиво
...
