Геннадий Иванович Обатуров

Дороги ратные крутые

Воспоминания об участии в Великой Отечественной войне

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Геннадий Иванович Обатуров, 2018

Воспоминания генерала армии об одном из эпизодов Великой Отечественной войны будут интересны всем тем, кто интересуется и занимается историей войны с гитлеровской коалицией, в особенности теми операциями, о которых идет речь в этой книге. Автор с максимальной точностью описывает события, опираясь не только на свою память, но и на архивные документы.

16+

ISBN 978-5-4485-6167-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Дороги ратные крутые
2. Читателю
3. Глава первая. Боевое Крещение
   1. В стороне от грозных событий
   2. Дорога на фронт
   3. Цена первых уроков
4. Глава вторая. Под старой Руссой
   1. Рождение полка
   2. В тесном взаимодействии с пехотой
   3. Неосуществленный замысел
5. Глава третья. В Северной Таврии
   1. Крушение «Восточного вала»
   2. На Никопольском плацдарме
6. Глава четвертая. В условиях распутицы
   1. Долгожданный успех
   2. Очередное поражение «мстителей»
7. Глава пятая. Между Днестром и Прутом
   1. Перед новым натиском
   2. Рассекающий удар
   3. Возмездие
8. Глава шестая. Братская помощь
   1. С настороженностью и надеждой
   2. Встречают как братьев
9. Глава седьмая. В непокоренной Югославии
   1. Подготовка к новым боям
   2. Через Восточно-Сербские горы и Мораву к Белграду
   3. Штурм Белграда
10. Глава восьмая. Под Будапештом
    1. Вот он, Будапешт!
    2. В охватывающем ударе
    3. Последний бой
11. Заключение
12. Фотографии
13. Схемы
14. Биография автора
15. Стихи однополчанам
    1. «Мы сберегли народу счастье свободно жить, а не рабом»
    2. «Мое Тарутинское утро»
    3. «Болгарскому брату»
    4. «Мы опять с тобою друг»

Воинам 4-го Гвардейского механизированного Сталинградского Краснознаменного орденов Суворова и Кутузова корпуса, павшим и живым, посвящаю.

Читателю

Вы скажете, что с воспоминаниями я опоздал. К сожалению, это так. Пятьдесят лет прошло с тех пор, как завершилась победой Великая Отечес­твенная война.

Многолетняя военная служба после окончания войны была настолько напряжённой, что я не нашел времени для написания воспоминаний. В последние годы службы удалось наметить их контуры да обзавестись архив­ными материалами. Лишь после увольнения в отставку в 1992 году я получил возможность изложить пережитое в предлагаемой вам книге.

Если вы — читатель бескорыстный, и ваше сознание не затуманено волной сплошного очернительства истории СССР и, в частности, истории Великой Отечественной войны, то найдёте в книге описание событий, которые по прочтении не могут не обогатить ваши знания.

А для читателя, занимающегося историей войны с гитлеровской коали­цией, в особенности теми операциями, о которых здесь идёт речь, найдётся в книге немало актуального.

Половину времени пребывания на фронте я воевал в механизированной бригаде. Ее организационно-штатная структура была весьма эффективной, что обусловило ее живучесть. Современная организация Сухопутных частей и соединения с ней сходна. Это значит, что опыт применения мехбригады актуален вам, читателю — офицеру мотострелковых и танковых войск.

Полезен и опыт учёта военно-технического фактора при подготовке боя и в ходе его. Мне посчастливилось вступить в войну, имея за плечами командный факультет бронетанковой академии.

То, чему я научился, в том числе и в применении вооружения и техники, было использовано в полной мере.

Изложенное выше и побудило меня выступить с воспоминаниями, пусть и запоздалыми.

И еще. Я стремился избежать односторонней, лишь положительной обрисовки людей, с которыми делил ратное бремя. Старался также с макси­мальной точностью описывать события, следуя документальным данным и своей памяти.

Уважаемый читатель, я готов принять вашу критику. Она, видимо, оправдана, так как не все в книге удалось описать, а язык книги не может претендовать на высокий стиль.

В заключение хочу выразить благодарность полковнику в отставке Ивану Дмитриевичу Фосту, оказавшему большую помощь в сборе архивных материалов.

15 марта 1995 г. Автор

Глава первая. Боевое Крещение

В стороне от грозных событий

Весть о войне дошла до нас, слушателей старшего курса командного факультета, Военной академии механизации и мо­торизации РККА, вскоре после прибытия в лагерь.

Переезд проходил ранним воскресным утром 22-го июня 1941-го года и совпал с той особой приподнятостью, которая возникает всякий раз, когда экзаменационная сессия уже поза­ди. Подстать нашему настроению была и погода — солнечная, с редкими белыми облаками на синем небе.

В кузовах автомашин одни слушатели шутили и смеялись, другие дремали, продлевая неоконченный сон, а я мысленно был в обстановке вчерашней прогулки с женой и детьми в Лефортовском парке, что рядом с академией…

Дети резвились, играли в прятки среди деревьев да бега­ли по узким тропкам. Двухлетний Боря почти не сходил с рук, и много раз «примерял» мою фуражку, а за свободную руку держались то шестилетняя Люся, то четырехлетняя Галя.

— Лиза, что это сын сегодня так жмется ко мне? — спраши­вал я жену

— Не понимаешь? А когда ты с детьми вот так, два часа гулял? Больше 10-15-ти минут перед сном и то не каждый день они тебя не видят. От счастья, что папа с ними, они и жмутся к тебе.

Да, это было так: учеба почти не оставляла времени на семью…

Около полудня сигнал горниста вызвал слушателей на построение. Прибыли и старшие курсы инженерных факуль­тетов. Необычная озабоченность на лицах начальников насто­рожила.

Зашумели репродукторы, и вместе с двенадцатью удара­ми колокола от тревожной догадки сильно забилось сердце. И тут услышали слегка заикающийся голос заместителя предсе­дателя Совета Народных Комиссаров — народного комиссара иностранных дел В.М.Молотова, выступившего с заявлением Советского правительства. Сообщив о фашистской агрессии, дав политическую и моральную оценку ей, правительство призывало Красную Армию и Военно-Морской флот самоот­верженно сражаться с захватчиками, а население — героиче­ским трудом обеспечивать фронт всем необходимым. Были близки и понятны каждому из нас заключительные слова заяв­ления: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

На состоявшемся вслед за тем митинге, все выступавшие гневно осудили коварство немецко-фашистского руководства, растоптавшего договор о ненападении между СССР и Герма­нией. Они единодушно заявили, что слушатели и начсостав полны желания стать в ряды тех, кто сейчас сражается с вра­гом.

Так все мирное отошло на второй план, уступив место тревоге и думам о фронте.

— Не пройдет много времени как фашистские войска будут разгромлены, — говорил командир нашей учебной группы май­ор Василий Дмитриевич Глушков, участник Народно-революционной войны в Испании. — Но для возмещения по­терь и новых формирований потребуются командиры. И хотя жаль, что недоучимся, но фронт теперь — самое главное.

— А что нам сейчас делать в академии? За два года мы по­лучили достаточные для войны знания, — безапелляционно заявлял старший лейтенант Боря Шумилов. — Кому, как не нам, быть сейчас на фронте?

Да, каждый из нас хотел, возможно, скорее попасть на фронт. «Фронтовые» настроения, ослабившие интерес к учебе, были, однако, непродолжительны. Конец им положило распо­ряжение вышестоящего командования о том, чтобы в месяч­ный срок отработать наиболее важные темы третьего курса, после чего произвести выпуск. Академия перешла на удли­ненный рабочий день, и главное внимание в учебе стало уде­ляться практической организации слушателями боя на местно­сти.

Программа мер, разработанных ЦК ВКП (б) и Советским правительством в целях разгрома агрессора, наиболее полно была отражена в выступлении по радио 3-го июля Председа­теля Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина. Слово Сталина ассоциировалось со словом партии. Глубоко проник в сознание прозвучавший в выступлении призыв пар­тии и правительства, не зная страха, до последней капли крови сражаться за советскую землю. Он раздался как набат и тако­вым сохранился в памяти.

Военкоматы наполнялись не только людьми, пришедши­ми по повесткам; их осаждали и добровольцы. Приведу эпи­зод, происшедший на одном из полевых занятий. Из группы колхозников, работавших на прополке картофеля, к нам подо­шла группа молодежи. Одна из девушек, поздоровавшись, спросила:

— Товарищи командиры, кто бы мог дать нам разъяснение?

— По какому вопросу? — осведомился наш тактический ру­ководитель полковник Анатолий Семенович Лямцев.

— Мы в школе выучились на санитарок, сдали зачеты, имеем справки и значки «Готов к санитарной обороне». В во­енкомате просились на фронт, но нам отказали.

— А я просился на фронт красноармейцем, окончил 10 классов, «Ворошиловский стрелок», комсомолец, а меня не направляют, — перебивая девушку, заговорил юноша.

— Мы тоже комсомольцы и «Ворошиловские стрелки», — почти хором сообщили девушки.

Их глаза отражали и надежду, и мольбу, и беспокойство.

— А сколько вам лет?

— Ну… семнадцать, одной — шестнадцать.

— Потому и отказывают, что нет еще восемнадцати. Под­растете, тогда и возьмут.

— Нам-то было понятно их стремление!

В начале июля, в один из воскресных дней в числе отпу­щенных в Москву к семьям был и я. Пригороды и столица встретили нас наклеенными на окна бумажными крестами, выключенным уличным освещением и затемненными окнами в ночное время. Люди были непривычно молчаливы и озабо­чены.

Случайно совпало, что приехал к нам Иван, мой младший брат, слушатель Военной академии имени М.В.Фрунзе, только что переведенный на второй курс факультета противовоздуш­ной обороны, старший лейтенант.

— Какая удача! Думал, увижу только Лизу и малышей, но и ты оказался дома, — радостно заговорил он. — А я, вот, как и мои однокурсники, убываю в Действующую армию.

— А как Ольга, Риточка? — волнуясь, спросила Лиза.

— Я — с вокзала, только что проводил их к ее родителям за Кострому.

В свои 22 года, он отправлялся уже на вторую войну, пройдя ранее советско-финляндскую, в ходе которой был два­жды ранен. При прощании мы, наверное, думали одно и то же: надолго ли расстаемся? Увидимся ли? Склонный к шутке, Ва­ня сказал:

— Битые, говорят, народ живучий! Обязательно увидимся и самое позднее после… победы.

Его слова сбылись. После войны, израненные и конту­женные, увиделись. А в момент расставания всплыли в памяти картины из детства и юности…

Родился я 9-го января 1915-го года в деревне Малые Заречена, которая пряталась в глухих вятских лесах Нагорского района Кировской области, в ту пору, когда полыхала и шири­лась первая мировая война. Отец был мобилизован и погиб на русско-австрийском фронте в Карпатах. Матери одной при­шлось растить пятерых детей и заботиться о престарелом пра­деде. Естественно, что хозяйство пришло в упадок.

Мы в семье начинали выполнять сельхозработы с семи лет. Кстати сказать, в наших деревнях в то время это было нередко. При всей тяжести жизни братья и я зимой учились. Помнится, как впервые на сенокосе к старшим сестре и брату присоединился и я. Мы косили уменьшенными косами-горбушами. Подошла соседка и с удивлением и похвалой го­ворит:

— Батюшка бог! Настя, да у тебя уже три помощника!

— Не сглазь, Анна. Вот и ко мне пришло счастье. И… за­плакала.

Было мне 11 лет, когда мать, заболев от непосильного труда, умерла. Так началась самостоятельная жизнь трех отро­ков и одной девочки — в единоличном хозяйстве, а с 1929-го года — в колхозе.

Учебе в семилетке помогла стипендия Наркомпроса РСФСР. Подрабатывал также на обучении молодежи грамоте, для чего организовал в своей деревне кружок по ликвидации неграмотности («ликбез»).

Словом, ранний труд и в малолетстве свалившаяся забота о себе лишили меня детских радостей.

Семилетку окончил успешно, и неожиданно выпавшим счастьем явилось направление на учебу в техникум общест­венного питания, входивший в систему потребкооперации и располагавшийся в Нижнем Новгороде.

В техникуме получил хорошую общеобразовательную и неплохую теоретическую и практическую подготовку по спе­циальности. Во время учебы в нем, в 1931-м году стал комсо­мольцем.

Скромной стипендии хватало лишь на полмесяца. И та­кие, как я, кому помощи ждать было неоткуда, подрабатывали на погрузочно-разгрузочных работах в вечернее время и по воскресеньям. Этому способствовало наличие в Нижнем Нов­городе двух железнодорожных станций и на реках Волге и Оке двух портов. Только трудно было это начать, так как брали артелями. В то время даже в техникумах было немало студен­тов в возрасте 18-20-ти лет. Естественно среди них я, 15-летний подросток, был и мал ростом и не выглядел сильным.

— Зачем ты нам нужен, пацан? Хочешь, чтобы мы на тебя работали? — говорил, отказывая в моей просьбе взять в артель ее руководитель, взрослый парень.

— Давайте возьмем парня, проверим, уж очень настырный. Может что-то и получится. Сирота, ведь, — предложил его та­кой же взрослый товарищ.

И на первой же выгрузке, стараясь изо всех сил, заслужил доверие и стал полноправным артельщиком.

Студенческие артели по объему выполняемых работ не уступали, пожалуй, профессиональным грузчикам; экипажи судов и железнодорожники нас ждали и приглашали. Ведь Нижний Новгород был городом студентов.

В те годы в нем осуществлялось крупное строительство, в частности, такого гиганта, как Горьковский автозавод. В нем активно участвовала, главным образом по воскресеньям, сту­денческая молодежь. Трудовой ее подъем и сплоченность, во главе которых стоял комсомол, были огромны. В то же время хорошо учились.

Для сведения тех современных «демократов», которые считают, что наше поколение зря прожило, сообщу, что Ниже­городский автозавод через полтора года после начала строи­тельства стал выпускать автомобили. Его главные цехи имеют длину более полкилометра и ширину 30—40 метров каждый. А ведь основной строительной «техникой» были лопата, тачка, рычаг и веревка!

В ноябре 1933 года получил диплом техника-технолога по кулинарии и назначение заведующим производством отдела общественного питания Вятского (с 1934-го года Кировского) городского рабочего кооператива, в котором в то время были сосредоточены торговля и питание всего города. Вскоре из­брали не освобожденным секретарем комитета ВЛКСМ этой организации.

Сюда-то, в Киров, после окончания семилетки и переехал ко мне брат, поступив на учебу в техникум. Собственно, в де­ревне он оставался уже один: старший из братьев перед этим умер, а сестра вышла замуж…

Но продолжу рассказ о первых днях и неделях войны. Мы жадно следили за тем, что касалось характера боевых дейст­вий, особенно танковых войск. Читали сообщения о героиче­ских действиях наших подразделений, а со стороны противни­ка отмечались удары танковых и моторизованных дивизий и даже моторизованных корпусов. Также редко встречались со­общения о сосредоточенных ударах нашей авиации, а вот о противнике говорилось, что он действует авиагруппами. Есте­ственно возникал вопрос: где же наши механизированные кор­пуса и авиационные дивизии? Выступление Сталина лишь усилило тревогу, но не дало ответа. Мы ждали его от препода­вателей, но быстро убедились, что они знают не больше нас.

Между тем драматическое развитие событий на фронте возрастало с каждым днем. Сообщения об ожесточенных боях в районе Смоленска и первый налет фашистской авиации на Москву в ночь с 21-го на 22-е июля позволили окончательно осознать, что главным для Красной Армии с самого начала отражения агрессии стало не наступление, а оборона. Оборона с целью остановить врага и выиграть время для развертывания и ввода в сражения резервов. И хотя этот и последующие на­леты не причинили существенного ущерба Москве, чему, как мы убедились, наблюдая из лагеря на берегу озера Сенежско­го, помешала мощная противовоздушная оборона, неудачный ход оборонительных боев Красной Армии стал для нас оче­видным.

Война! Невидимой гранью она разделила жизнь на два периода. Один, до 22-го июня, осознавался как радость твор­чества, созидания. Другой, с этого рокового дня, главенствовал в сознании как большая общенародная беда. И то, что было до него, отступило, воспринималось уже как прошлое, с которым настоящее и будущее по сложности и ответственности несо­измеримы…

23-го июля состоялся выпуск. И как бы не омрачала соз­нание война, все же ощущалась некоторая торжественность и радость. Радость и за себя и за тех, с кем сдружился. Это были старшие лейтенанты Михаил Пискунов, Борис Соловьев, Иван Шавров, Борис Шумилов.

И благодарили наших преподавателей и воспитателей, особенно своего тактического руководителя полковника Лямцева. Анатолий Семенович остался в памяти подлинным учи­телем. Мы между собой так его и называли: «учитель сказал», «учитель считает», «учитель советует». Его рекомендации и указания были для нас непреложны. Он имел опыт двух войн и прошел службу на командных и штабных должностях до ме­ханизированной бригады включительно. Конечно поздравляли и друг друга.

— С окончанием, друзья! — восклицал Борис Соловьев.

— И с окончанием, и с достижением задуманного! — в свою очередь с радостью говорил Иван Шавров.

Он напоминал эпизод из 1937-го года, во время учебы в Орловском бронетанковом училище, где мы были в одной кур­сантской роте: они — помощниками командиров взводов, а я — старшиной.

Вышедший тогда один из приказов Наркома обороны предоставлял лицам, окончившим училища с отличием, право выбора места службы и поступления в академии через год. Мы тогда договорились именно так окончить училище и полу­чить право на указанные льготы. Первую мы использовали, выбрав местом службы Дальний Восток, затем воспользова­лись и второй, поступив через год с небольшим в академию.

Запомнились слова, с которыми к нам обратился после вручения дипломов начальник факультета генерал-майор тан­ковых войск В. Н. Кашуба.

— Напутствия и советы не люблю. Лишь пара пожеланий. Осознайте, что вы уже не слушатели и завтра поведете людей в бой. Умело ввести подчиненных в первый бой, с малой кро­вью — значит заиметь боеспособный воинский коллектив. Это — искусство, особых рецептов не знаю, но думать об этом надо сегодня. Далее, чтоб не оробеть, быть уверенным в себе, огля­нитесь на себя: вы уже не те, что были в начале учебы. Без веры в себя нет самостоятельности и твердости.

Много раз мы слушали его за восемь месяцев командова­ния факультетом. Суровый и жесткий, строго-требовательный во всем, Владимир Нестерович, пожалуй, впервые предстал перед нами душевным, простым и непринужденным. Герой Советского Союза, командир танковой бригады во время со­ветско-финляндской войны, известный в танковых войсках своей храбростью, лишившийся ноги в результате тяжелого ранения, он был для нас олицетворением командирской добле­сти.

Как-то само собой и я стал сравнивать свои знания тепе­решние и 1939-го года, и мысль воедино связала события шес­тилетней службы, о которой к месту будет сжато сказать…

Желание стать кадровым военным созрело в 1935-м году, во время работы в городе Кирове. В то время в печати и по радио широко велась агитация, призывавшая молодежь посту­пать в военные училища, на что она активно откликалась.

Проводил эту работу и наш комитет комсомола. Первона­чальный интерес к профессии командира Красной Армии вскоре перерос в мечту. И в октябре 1935-го года добровольно, по конкурсу я поступил в Орловское бронетанковое училище.

Первой поздравила меня жена. Вскоре по приезде в Киров я познакомился с Лизой Камкиной, комсомолкой, работавшей в одной со мной организации. Выросшая в многодетной рабо­чей семье, в десятилетнем возрасте потерявшая мать, она с четырнадцати лет начала самостоятельную трудовую жизнь. Влекли меня к ней и ее взрослость не по годам и не всегда встречающаяся у девушек доброта, переросшие вскоре в глу­бокое чувство. В начале 1935-го года мы стали супругами и с тех пор вместе шагаем по жизни шестьдесят лет.

Когда я сообщил брату о своем решении пойти в учили­ще, то он спросил:

— А в какое училище принимают с семилеткой?

— В пехотное, Ваня.

— Вот в такое училище я и пойду, ведь через месяц мне семнадцать лет. Да и на что я без тебя буду жить?

— Насчет жизни ты прав: на твою стипендию не прожи­вешь. Но курсант должен быть уже взрослым мужчиной, су­меешь ли ты стать таким?

— Конечно сумею.

И одновременно со мной он поступил в Рязанское пехот­ное училище.

В армейскую жизнь я вошел легко. Занятия проходили напряженно и насыщенно, интерес к ним нарастал, так как теоретическая подготовка умело сочеталась с практическими действиями на технике, при оружии и в поле. В немалой сте­пени это обусловливалось тем, что большинство преподавате­лей и лиц командного состава от командира батальона и выше имели боевой опыт.

В несложной роли курсанта, затем командира отделения пришлось быть недолго. Когда вернулся с первых курсантских каникул и представился командиру своей 1-й роты, то услы­шал неожиданное:

— Вам, товарищ Обатуров, надо представляться другому командиру.

Подумав, что командир роты получил новое назначение, возможно повышение, спросил:

— Товарищ капитан, вы уходите?

— Не я, а вы уходите, — прерывая вопрос, сказал он. — При­казом начальника училища вы назначены старшиной 7-й роты. Поздравляю и не сомневаюсь, что справитесь, хотя и жаль вас отпускать.

Старшинство на протяжении двух курсов позволило по­лучить начальные командирские навыки. Будучи одновремен­но секретарем батальонной комсомольской организации, про­должил активную комсомольскую работу. Постоянное обще­ние и работа под руководством партийных руководителей до армии и здесь, в училище, укрепили мысль — быть в партии. И в 1937-м году стал кандидатом в члены ВКП (б).

Наш третий курс был выпущен 1-го июня 1938-го года. И мы с Шавровым и Соловьевым были весьма рады тому, что попали в одну часть — в механизированный полк кавалерий­ской дивизии, переименованный затем в танковый. Каждого из восьмерых молодых лейтенантов, прибывших из двух танко­вых училищ, отдельно принял и определил на должности ко­мандир полка. После ряда вопросов, он в конце беседы со мной сказал:

— Опыт службы в роли старшины, диплом с отличием, спортсмен — это то, что нужно в учебном танковом эскадроне. Назначаетесь командиром взвода по подготовке командиров танков БТ-7.

Не встречая затруднений в проведении занятий с подчи­ненными, вскоре понял, что постановка обучения и воспита­ния в Орловском танковом училище были образцовыми. Не случайно уже через месяц оказались в учебном эскадроне мои товарищи Шавров и Соловьев и, таким образом, все взводы возглавили «орловцы».

Полк, как и дивизия в целом, жил и учился, находясь в повышенной боевой готовности. До неспокойной советско-манчжурской границы было всего 10 км.

Полк дал мне, молодому командиру: и первый опыт под­готовки экипажей; и практику постановки огневой подготовки в масштабе полка, в роли инструктора огневого дела; и первые навыки штабной службы, в должности помощника начальника штаба полка по разведке. Но, пожалуй, наиболее существен­ную практику дал марш на расстояние около 500 км к району боев у озера Хасан в конце июля — начале августа того же, 1938-го года, завершенный, правда, к моменту изгнания с со­ветской территории японских захватчиков.

Словом, хотя срок службы в полку был коротким, но по­учительным.

В 1939-м году из полка было отобрано пять кандидатов для поступления на командный факультет академии механиза­ции и моторизации РККА, в том числе лейтенанты Шавров, Соловьев и я, пользовавшиеся льготами. Все пять человек успешно прошли конкурсное «сито». И это в условиях, когда к конкурсу было допущено четыре человека на место!

В академии наряду с теоретической подготовкой немало внимания уделялось организации боя на местности. Много практических занятий и лабораторных работ проводилось по вооружению и стрельбе, вождению танков, их обслуживанию, по электро- и радиотехнике.

Случилось так, что с началом нашей учебы разразилась война в Европе, ставшая впоследствии второй мировой. Впол­не понятно, что в процессе учебы определенное место занял анализ действий гитлеровских войск, особенно танковых, сравнение их организационной структуры со структурой на­ших танковых войск.

Вспоминается один из острых споров на семинаре в на­шей учебной группе в 1940-м году, в ходе которого три слуша­теля, в том числе и я, выступали с рефератами.

— Как видите, немецкие танковые соединения действуют так, как это делали наши мехкорпуса на маневрах 1935-1936-го годов, — говорили одни. — Разработанная нами тактика тан­ковых войск оказалась эффективной, ее успешно применяют немцы, а мы ликвидировали мехкорпуса. Чем развивать опера­тивный простор?

— Бои в Испании и советско-финляндская война убеждают, что танковые части надо иметь в стрелковых дивизиях, а для развития успеха достаточно танковых бригад, что мы сейчас и имеем, — возражал «испанец» майор Глушков.

— Армиям и фронтам без танковых корпусов не обойтись, — отстаивала свое мнение большая часть группы, к которой примыкал и я.

Эта последняя точка зрения высказывалась и большинст­вом преподавателей. Конец спорам положило решение высше­го командования вновь создать механизированные корпуса.

Политическая работа со слушателями, как нам казалось, была поставлена лучше, чем с постоянным составом. Под­тверждением этому явилось отношение к советско-германскому договору о дружбе, подписанному в сентябре 1939-го года. Когда на митинге, проводившемся в связи с этим событием, один из преподавателей — военных инженеров вы­сказал мнение, что опасность войны со стороны Германии против СССР снята, то слушатели зашумели и дружными ап­лодисментами встретили следующие слова выступившего за­тем доцента кафедры марксизма-ленинизма, одного из ува­жаемых педагогов.

— С подписанием договора антикоммунистическая и раси­стская сущность фашизма не изменилась, а война против Польши еще раз подтверждает его агрессивность. Поэтому нам надо быть бдительными и упорно готовить себя к защите Родины.

В июне 1940-го года я был принят в члены партии.

Академия дала мне рост и в спортивном отношении: до­шел до первого разряда по лыжам и до второго — по спортив­ной гимнастике. Участвовал во всех межакадемических со­ревнованиях по этим видам спорта.

Вот такие события из предшествующей службы воспро­извела в тот день память…

Уже в первые сутки большинство выпускников убыли по назначению. Старшего лейтенанта Шаврова направили в Дей­ствующую армию. Фронтовыми дорогами он прошел всю вой­ну, продвинувшись по службе до начальника штаба танкового корпуса, полковника. Сопутствовало ему и везение: он ни разу не был ранен. С 1973-го года Иван Егорович Шавров — генерал армии. К сожалению, в 1993-м году Иван Егорович в результа­те тяжелой болезни скончался.

Удрученными чувствовали себя, получив назначение пре­подавателями училищ, Борис Шумилов и Михаил Пискунов. Боря возмущался, а Миша был сдержан, но решителен.

— Приказ есть приказ. Освоюсь в училище и буду искать возможность попасть на фронт.

Свою мечту они вскоре осуществили. Михаил Степано­вич Пискунов с начала 1942-го добился назначения в Дейст­вующую армию, участвовал в боях на командных и штабных должностях до командира танковой бригады включительно и удостоился звания Героя Советского Союза. А Борис Алексан­дрович Шумилов разделил участь большинства наших одно­курсников: он погиб в 1943-м году в одной из танковых атак. В феврале 1995 года не стало и Миши: он умер в результате ин­сульта.

Через три дня определилось и мое положение. Капитаны А. И. Лукшин, С. С. Харитонов и я были назначены младшими преподавателями кафедры тактики нашей академии. Неожи­данным и разочаровывающим было это назначение!

— Какие мы преподаватели без боевого опыта! — с ожесто­чением говорил я.

— Выходит нас за отличную учебу и Сталинские стипен­дии наказали, — с горечью говорил Лукшин.

— Надо действовать! Пойдемте к начальнику академии, — решительно предложил Харитонов.

На приеме у начальника академии генерал-майора танко­вых войск Г. Н. Ковалева о нашей просьбе начал, было, докла­дывать Лукшин, как старший по возрасту, но генерал окинул нас строгим взглядом, встал с кресла и резко и громко сказал:

— Выполняйте приказ! Идите!

С оскорбленными чувствами мы удалились. Григорий Николаевич был вправе отказать, но должен был выслушать нас, а, может быть, и обосновать назначение. Кстати, его нев­нимание к людям, доходившее до бездушия, было широко из­вестно в академии, что отрицательно сказывалось на его авто­ритете. Только такой начальник как он, мог в 1944-м году, при возвращении академии в Москву, оставить в Ташкенте семьи тех преподавателей, которые выбыли из академии на фронт. И даже отказать им в выдаче справок, свидетельствовавших о том, что они имеют в Москве квартиры от академии и пропи­саны в них. А без таких справок проехать в Москву было невозмож­но. Он заселил и квартиры этих офицеров. В числе таких се­мей оказалась и моя.

Начальник кафедры тактики генерал-майор танковых войск Иван Прокофьевич Сухов принял нас тепло. Узнав о посещении начальника академии, он сказал:

— Понять вас нетрудно. Кому как не вам, молодым, идти в бой. Но и здесь вы нужны. Перед войной и в ее начале кафедра изрядно поредела, так как немало преподавателей получили назначения во вновь развертываемые мехкорпуса. А на вас войны еще хватит.

Из специфической службы на кафедре остановлюсь лишь на наиболее существенных моментах.

Здесь я впервые попал в среду прошедшего одну-две вой­ны старшего поколения командиров, многие представители которого имели боевые награды. Робость перед ними вследст­вие товарищеского внимания с их стороны, проявленного с первого дня, быстро исчезла.

Старший тактический руководитель кандидат военных наук полковник И. Г. Зиберов нагружал меня постепенно и не столько рассказывал, сколько спрашивал, как я буду вести то или иное занятие и при этом ненавязчиво давал советы. Воз­ложив параллельно с преподаванием разработку программы сокращенной подготовки инженеров-танкистов, он начал при­общать меня и к методической работе.

Напряжение в деятельности кафедры было значительным, а в августе резко возросло. Враг приближался к Москве, и было принято решение о создании обороны внутри города. Территория Москвы была разделена на секторы. Оборонный сектор №1, ориентированный фронтом на северо-восток и охватывавший территорию девяти районов столицы, делился на четыре боевых участка: три в первой линии, один — во вто­рой. Начальником сектора был назначен начальник академии, начальником штаба — начальник кафедры тактики.

Силы боевых участков образовывались в основном за счет трех академий и девяти оперативно подчиненных истре­бительных батальонов, сформированных из добровольцев-коммунистов старших возрастов, многие из которых были участниками Октябрьской революции и Гражданской войны.

В штабе сектора я был направленцем на второй боевой участок и немало соприкасался с полковником Лямцевым, ставшим заместителем начальника штаба сектора.

В критические дни сентября-октября сочетание труда на предприятии, в учреждении или учебы с оборонительными работами для москвичей было естественным делом. А в ноч­ное время к этому добавлялось дежурство на крышах домов, в готовности к сваливанию на землю сброшенных фашистской авиацией зажигательных бомб.

Вспоминается разговор полковника Лямцева с одной из женщин на Измайловском проспекте.

— Да, гражданка, траншею рыть вам досталось на муж­ском месте: глина да еще с гравием.

— А кому же рыть-то, как не нам? Мужики-то, ведь, все на фронте да в истребителях. Жаль, что с дочерью попеременно копаем, всего одна лопата.

— Скоро лопат прибавится, — сообщил Анатолий Семено­вич.

Рядом с ней вытирала пот девочка шестого-седьмого класса. Подошел мальчик с узелком.

— Мама, я подогрел и принес вам суп, — быстро прогово­рил он. — Вы поешьте, а я покопаю.

— Иди уроки делать. Мы с Настей поочередно копаем, по­очередно и кушать будем. Уроки сделаешь — ложись, мы при­дем поздно.

Почти каждый для защиты Родины делал все, что мог. И только теперь, через десятки лет это осознается как самоот­верженность патриотов, как массовый героизм, который в то время казался само собой разумеющимся делом.

Наступили полные тревог и душевной боли дни октября. Враг все ближе подступал к Москве. Столица перешла на осадное положение с введением комендантского часа.

В сложившейся обстановке военные академии эвакуиро­вались из Москвы. Необходимость этой меры была понятна: рядом с фронтом нормальный учебный процесс был не воз­можен. Так говорил разум, но чувства у нас, молодых педаго­гов, в отличие от пожилых, лишь сильнее забурлили.

— В скверную историю попали мы, Сергей: фронт — к нам, а мы — в эшелон и подальше от него! — говорил я капитану Ха­ритонову.

— Да, выходит так, что мы убегаем! Плохо подумают о нас люди, видя в эшелонах, идущих в глубокий тыл, молодых здоровых командиров, — отвечал он. — А в чем мы виноваты?

Эшелон, в котором следовала кафедра тактики, через не­сколько дней прибыл на место эвакуации — в город Ташкент. По пути нам воочию пришлось убедиться, что слухи об ог­ромных масштабах эвакуации достоверны. Мы видели десятки и десятки эшелонов и поездов с людьми, заводским оборудованием, сельхозтехникой и скотом, следовавших на восток, вглубь страны. А навстречу им шло такое же количество эше­лонов с войсками. И все это совершалось планово, без анар­хии и паники, с железной настойчивостью и дисциплиной.

Академия близ города Чирчика получила территорию для лагеря и полевых занятий. Пришлось заново разработать все тактические задачи, проводимые на местности. Напряженная работа была выполнена в срок.

Мною разрабатывались две задачи батальонного масшта­ба. После проверки полковник Зиберов пригласил меня на доклад к начальнику кафедры. Утвердив замыслы и планы задач без существенных замечаний, генерал Сухов сказал:

— Поздравляю вас, товарищ Обатуров, с завершением ста­новления в должности. Как и должно быть в военное время, вы на это затратили половину положенного срока.

Успешное контрнаступление под Москвой вызвало в коллективе академии энтузиазм. Все ожили, повеселели. А нас троих не покидало чувство неудовлетворенности. Мы не мог­ли мириться, что находимся в стороне от боевых действий. В то же время наши просьбы, поддержанные уже кафедрой, на­чальник академии не удовлетворял.

Естественно, что начали искать «обходной» путь. Обра­тились с письмом к бывшему заместителю по политической части начальника факультета, являвшемуся уже военкомом одного из управлений Главного автобронетанкового управле­ния полковому комиссару Н. А. Колесову. Николай Андреевич поддержал нашу просьбу перед управлением кадров АБТВ. И вот в начале марта 1942-го года убыли капитаны Лукшин и Харитонов.

— Друзья! — волнуясь при прощании, говорил им я, — за­молвите в Москве за меня слово. При встрече отблагодарю.

— Обязательно. Мы все же уверены, что ты уедешь вслед за нами.

Но встречи-то у нас так и не произошло. Сергей Сергее­вич Харитонов через два месяца погиб в ходе неудачного на­ступления под Харьковом. Александр Иванович Лукшин к концу войны стал начальником штаба танкового корпуса, пол­ковником; после победы над фашистской Германией участво­вал в Манчжурской операции. В 1950-м году, перед окончани­ем академии Генерального штаба, он заболел и скончался. В апреле в Москву вызвали и меня.

Дорога на фронт

В десятом часу 22-го апреля 1942 года я стоял у фасада здания Московского вокзала в городе Горьком (ныне Нижний Новгород), смотрел на распускавшиеся деревья привокзальной площади и был, наверное, не менее счастлив, чем альпинист, впервые покоривший престижную горную вершину. Еще бы! Состоялось назначение, ведущее на фронт.

Известным мне со студенческих лет трамвайным мар­шрутом выехал в Сормово, в один из старейших промышлен­ных районов города, а оттуда пешком и попутной машиной в пригородный поселок Копосово, в котором располагалась 160-я танковая бригада, где мне предписывалось быть заместите­лем начальника штаба по оперативной работе.

Назначенные командир и начальник штаба к тому вре­мени в бригаду еще не прибыли. Представившись заместите­лю командира и военному комиссару, приступил к работе.

Бригада являлась новым формированием, которое осуще­ствлялось Горьковским автобронетанковым центром, и вклю­чала в себя: 352-й и 353-й отдельные танковые, и 160-й отдель­ный мотострелковый батальоны; зенитную и противотанко­вую батареи; и несколько отдельных рот, и взводов. Красноар­мейцы и сержанты были призваны в основном из Горьковской и Кировской областей, поэтому всюду в подразделениях слы­шались знакомые вятские и волжские говоры. Среди не пол­ностью еще поступивших людей преимущественно были при­зывники, прошедшие двух или трехмесячную военную подготов­ку. Командиры взводов и танковые техники прошли обучение только на краткосрочных курсах. Командиров с нормальной училищной подготовкой, сержантов и красноармейцев, про­шедших срочную службу до войны, а также лиц с боевым опытом, имелось до 15%. Коммунистов и комсомольцев было соответственно 8 и 15%.

Из всего многообразия задач, которыми пришлось за­няться, наиболее трудоемкими были две: организация боевой подготовки и освоение иностранных танков. Побывав в ба­тальонах и ротах, я доложил заместителю командира бригады подполковнику П. Ф. Великанову:

— В учебе у нас неорганизованность, в батальонах она да­же не спланирована. Разрешите разработать план и приказ.

— Не вмешивайтесь в дела частей, а займитесь планом сбора бригады по тревоге, — ответил Петр Федотович.

— План сбора будет сделан, — ответил я, — но батальоны учебу не спланируют. Старшие адъютанты всех батальонов и большинство командиров рот имеют лишь ускоренную подго­товку, никогда боевой подготовкой не занимались; они не знают, чему и как учить, комбат же пока один.

— Делайте то, что я сказал, — обрывая разговор, ответил подполковник.

Через два дня, 26-го апреля, план приведения в боевую готовность подполковником Великановым был утвержден. Докладывал его прибывший в этот день начальник штаба ка­питан Н. Т. Иванов. Он подчинил мне помощника начальника штаба по опер работе и трех офицеров связи.

— Товарищ капитан, боевая подготовка в батальонах и от­дельных подразделениях не спланирована. От штаба бригады никаких документов на этот счет им не дано. Бригадное пла­нирование разрабатывается, но нужна ваша поддержка исполняющему обязанности командира бригады.

— Планируйте, я доложу, — ответил Николай Тихонович.

Помощник по опер работе оказался не только не танки­стом, но вообще без военного образования и вскоре был отко­мандирован. С офицерами связи, среди которых надежной опорой оказался старший лейтенант И. А. Лукин, окончивший нормальное танковое училище и имевший год практической войсковой службы до войны, мы уже через сутки разработали месячный план боевой подготовки.

— Докладывайте подполковнику Великанову, он утвердит, с ним я говорил, — приказал начальник штаба после просмотра плана.

— Подождем комбрига, — взглянув на план, ответил Вели­канов.

Не убедил его и присутствовавший при этом военный ко­миссар бригады.

Дни шли. Командир бригады полковник И. А. Шаповалов прибыл 30-го апреля. Среднего роста, стройный, одетый в безупречно сшитые из коверкота гимнастерку и брюки, он имел острый и цепкий взгляд, внимательно изучавший нас, и произвел впечатление человека решительного и быстро ду­мающего. После объезда батальонов, он вечером провел со­вещание, на котором заслушал своих заместителей и помощ­ников, а затем спросил.

— Начальник штаба и вы, его заместитель, доложите, по­чему в частях ни планов боевой подготовки, ни учебы?

Я встал и ждал ответа начальника штаба, как старшего по должности. Но заговорил Великанов:

— Штаб уже получил задание на разработку плана…

— Это — не ответ.

— Было решено документы планирования отдать в батальо­ны после вашего прибытия, — доложил Иванов.

— Штаб отвечает за боевую подготовку, но бездействует, а дни летят! — строго упрекнул нас полковник.

— Да, потеряно две недели, — проговорил военный комис­сар бригады старший батальонный комиссар Фроим Исаако­вич Тушнайдер. — Я тоже виноват, не проявил настойчивости, хотя предложение штаба внесено шесть дней тому назад.

— Когда можете доложить план? — сухо спросил комбриг.

— Хоть сейчас, — ответил я. — Завтра документы плана по­лучили бы батальоны.

— Доложить завтра утром! С 3-го мая учеба по единому плану.

1-го мая, утвердив план в присутствии своих заместите­лей, полковник распорядился:

— Учеба — главное. Учить днем и ночью. Учебный день — 10 часов, плюс два часа на обслуживание вооружения и тех­ники. Потеряли время — наверстывайте.

Начало службы в бригаде радовало, так как попал в под­чинение людей, имевших опыт боев с гитлеровцами. Полков­ник Иван Андреевич Шаповалов, кроме того, участник граж­данской войны. Окрыляло и полное доверие этих начальни­ков.

Бригада вооружалась средними танками МК-Ш («Матильда») английского производства и так называемыми малыми Т-60 советского, которых по штату полагалось соот­ветственно 31 и 21. Мало, но больше, видимо, пока страна дать не могла.

Довольно скоро эти незнакомые всем танки мне удалось изучить, так как комбриг поручил провести показную стрель­бу на сборе командиров батальонов и рот. Сопоставление их по вооружению с советскими танками Т-34 и KB, оснащенны­ми 76 мм пушкой, и с немецкими T-IV с 75 мм пушкой, было не в их пользу. 40 мм пушка «Матильды» являлась маломощ­ной, а 20-миллиметровая автоматическая пушка Т-60 для стрельбы по бронированным целям не годилась.

В ходе стрельбы возник ряд вопросов, на которые требо­валось дать ответ. Соображения я доложил полковнику.

— «Матильда» может пробивать лобовую броню корпуса и башни танков T-IV и штурмовых орудий на дальность 500 м, бортовую — до 700—750 м. Но броня у нее лучше, чем у немец­ких машин. И T-IV могут пробить ее борт лишь на 450 м. Предлагается экипажам дать такие указания: вести огонь по фашистским танкам с дальностей от 750-ти до 500 м и не сближаться менее этого без стрельбы; основной способ — стрельба с коротких остановок.

— Это интересно. А Т-60?

— Для атаки в первой линии не годятся, сгорят. Бронезащита у них как у бронеавтомобилей. Посылать в атаку их сле­дует за «Матильдами», во второй линии. И еще о МК-Ш. По­сле выверки бой пушек разный, как правило, не соответствует делениям прицела. Это — производственный дефект. Следует произвести их пристрелку снарядами.

— Сколько на это надо снарядов?

— В среднем по шесть на танк.

— На это я не пойду, — подумав, решил комбриг. — Снаряды идут по импорту, значит, их будет мало. А экипажи учить, то­варищи комбаты, с учетом тех особенностей оружия, о кото­рых только что сказано.

Хотя процесс боевой подготовки принял организованный характер, ему мешали нехватка танков и изменения в органи­зационно-штатной структуре. Две трети средних танков при­было лишь к половине мая, артиллерия же — после 20-го. Если задержка с танками объяснялась срывом со стороны англичан сроков поставок, то поздняя подача артиллерии и минометов была на совести центральных органов Наркомата обороны. Это помешало завершить боевое слаживание рот, батарей и ба­тальонов.

В соответствии с первоначальным штатом было сформи­ровано два неодинаковых танковых батальона: один в составе роты средних и роты малых танков, другой в составе трех рот средних танков, по семь машин в каждой. Когда уже была проведена часть ротных учений, Москва дала новый штат, по которому стало два одинаковых батальона, каждый из двух рот средних и одной роты малых танков. Это потребовало проведения с некоторыми ротами учений заново, но из-за не­хватки времени они были скомканы. В ограниченное время пришлось провести и батальонные учения.

Недостаточно слаженными оказались штаб бригады и штабы батальонов, хотя все возможности для этого были. Не­понятным первоначально показалось мне равнодушие в этом вопросе капитана Иванова, ставшего в начале мая майором. Из двух совместных штабных тренировок была проведена лишь одна, в которой участвовал и я. Перед второй трениров­кой майор Иванов сказал:

— Займитесь стрельбами, окажите помощь в подготовке и проведении ротных учений, а тренировку мы проведем с Лу­киным.

В действительности он отложил тренировку, а затем и отменил. С его согласия были отменены также сборы связи­стов и разведчиков.

Все это отрицательно сказалось на управлении бригадой. В ходе командно-штабного учения бригады, проводившегося начальником автобронетанкового центра 21-22-го мая, управ­ление по радио было неустойчивым, часто срывалось. Коман­дир бригады нервничал и почему-то больше критиковал меня, а не моего начальника. Но я не обижался, так как уже знал, что Николай Тихонович по характеру медлителен, не озабочен и легко поддается на уговоры. Поэтому мне нужно было орга­низовать свою работу так, чтобы больше принять участия в подготовке штабов и связистов.

Надо сказать, что опытный и энергичный политработник Тушнайдер не сумел надлежащим образом направить полит­работу на решение задач учебы. В результате этого жажда личного состава поскорее встретиться с врагом не перевопло­тилась в стремление лучше освоить вооружение и технику. В этом меня убедило собрание личного состава 352-го танкового батальона перед батальонным учением. Все выступавшие больше говорили о желании быть на фронте, чем о предстоя­щем учении. Например, один из опытных мехводителей-фронтовиков сказал:

— Учение-то мы проведем, а у меня… есть только одна ду­ма, одна мечта: поскорее в бой, бить фашистскую нечисть.

В начале своего выступления я спросил его:

— Вы уже изучили английский танк, хорошо его водите и быстро устраняете неисправности?

— Нет, конечно, только начал.

— У вас боевой опыт и то надо много учиться, а большин­ству — тем более. Все мы лишь в начале боевой подготовки. В ходе ротных учений и стрельб вы сами убедились, что обученность пока слабая. Вступать в бой с такой выучкой против гитлеровцев, имеющих трехлетний опыт войны, значит обре­кать себя на поражение.

Выслушав мой доклад об этих настроениях, военком бри­гады сказал:

— Да, это так. Повернуть сознание людей к боевой подго­товке нам в должной мере пока не удалось.

«Не запоздалый ли вывод?» — подумалось мне.

24—25 мая проверяла готовность бригады комиссия Глав­ного автобронетанкового управления Красной Армии. При этом бригада совершила 60-километровый марш. Он не был удачным: колонны излишне растягивались и разрывались, темп низкий, выявилось немало неисправностей на танках. Для штаба же вновь наиболее неприятным было продолжи­тельное отсутствие связи с батальонами в движении. И ком­бриг согласился с предложением, чтобы повторить батальон­ные учения и провести тренировку радиосетей.

Другого маршевого опыта, кроме похода к озеру Хасан в 1938-м году, у меня не было, и сравнение с ним марша брига­ды было не в пользу ее. Однако комиссия сделала вывод: бри­гада обучена удовлетворительно, к ведению боя готова.

— Щедрая оценка, — сказал я майору Иванову.

Это услышал полковник Шаповалов и бодро заметил:

— Ты не прав. Бригада движется, развертывается, словом — обучена.

Тут к месту будет сказать следующее. 18-го мая я был из­бран секретарем бюро первичной партийной организации управления бригады и просмотрел учетные карточки комму­нистов. Оказалось, что с 1927-го года по март 1941-го Шапо­валов служил в химвойсках, окончил Военно-химическую академию, служил в огнеметной танко-химической бригаде. Он не знал танк и в чисто танковой части служил пять меся­цев. Либо это обстоятельство, либо оценка комиссии породи­ли у него необоснованный оптимизм. И с этого момента у него, вместо прежней требовательности в вопросах боевой подго­товки, появилась какая-то самоуспокоенность.

А нас, командиров штаба, чувство неудовлетворенности не покидало. И когда был получен приказ бригаде скрытно, в течение четырех ночей выйти в исходный район для погрузки в эшелоны, то штаб разработал проведение по ходу выдвиже­ния батальонных и батарейных учений. Это вызвало недо­вольство полковника Шаповалова.

— Какие учения? Вы понимаете слово «скрытно»?

— Понимаем, — ответил начальник штаба. — Но, ведь, танки-то на марше шумят, их движение не скроешь. Не все ли равно передвигаться и шуметь, проводя учения, или без них?

— А радиосвязь?

— Кругом проводят учения другие бригады, работает ра­дио почти круглосуточно, поэтому никакая разведка не разбе­рет, что к чему, — ответил я.

Но комбрига убедить не удалось. Так оказалась упущен­ной возможность поднять слаженность частей и подразделе­ний.

Вечером 29-го мая было получено распоряжение о вклю­чении бригады в состав 11-го танкового корпуса, а 31-го она тремя железнодорожными эшелонами убыла на фронт. Ко­мандование и штаб бригады находились в первом эшелоне.

— Куда мы следуем? — спросил я полковника Шаповалова.

— Не знаю. По существующему порядку командованию перевозимых войск это не положено знать.

Я смутился из-за неуместно поставленного вопроса, хотя действительно этого не знал.

В ходе трехдневного переезда с подчиненными мне по­мощником начальника штаба, каковым являлся уже Лукин, и тремя офицерами связи удалось провести занятия по практи­ческому оформлению оперативных документов.

К вечеру 3-го июня эшелон прибыл на станцию Долгоруково, 35 км южнее Ельца, города, входившего в то время в Воронежскую область.

Сразу после остановки вагонов, подошедший к команди­ру бригады майор передал распоряжение командира корпуса прибыть к нему. Полковник Шаповалов пригласил комиссара, приказал следовать с ним мне, и мы двинулись за машиной майора. Через 15—20 минут остановились в большом саду у группы автобусов и палаток.

Передавая папку со сведениями о боевом и численном составе, мною было доложено командиру бригады:

— Товарищ полковник, могут потребоваться карты. Я их получу, надо подождать.

— Получайте и быстро к нам.

Но когда я вышел от топографов со склейками карт двух масштабов, то мои начальники были уже в автобусе команди­ра корпуса. Войдя туда, увидел стоявшего за столом генерал-майора танковых войск, высокого роста, с волевым лицом и тяжелым взглядом. Это был Алексей Федорович Попов. Он отчитывал стоявшего навытяжку полковника Шаповалова:

— Плохо, что вы явились ко мне без карты, а еще хуже, что мало танков.

Увидев меня, резко спросил:

— А вам, молодой человек, что нужно?

Я представился и попросил разрешения вручить коман­диру бригады карты.

— Надо вовремя это делать. Карту на стол! — приказал он. Я развернул карту, а генерал красным карандашом обвел район, поставил в одном из сел знак командного пункта и приказал:

— Вот здесь поставить бригаду, к восьми часам послезав­тра подготовить круговую оборону с основным направлением на запад.

Так состоялось знакомство с командиром корпуса, об­давшее нас холодом.

Буквально на ходу встречавший нас майор перенес на свою карту район бригады, начертанный комкором, а с его карты я взял все то, что не было нам сказано: линию фронта, маршрут движения и время сосредоточения, соседей и их рай­оны, а также место командного пункта корпуса.

В сумерках колонна штаба и подразделений, выгрузив­шихся из первого эшелона, прибыла в село Стегаловку, в 10-ти километрах севернее Долгорукова. И тут же последовало распоряжение о проведении рекогносцировки в северо­-западном, в сторону Русского Брода, и в западном, в сторону города Ливны, направлениях для выбора на них участков обо­роны и рубежей развертывания на случай контрудара в соста­ве корпуса. Решение на утверждение командиру корпуса тре­бовалось представить уже к 19-ти часам следующего дня.

Командование и штаб бригады не были еще введены в обстановку. Наши карты отображали лишь линию фронта, проходившую в 70-75-ти километрах западнее расположения бригады. Но обозначилась уже роль корпуса: находясь в ре­зерве, быть в готовности к нанесению контрудара или занятию обороны на случай прорыва вражеских войск.

Штабу пришлось одновременно организовывать и прово­дить рекогносцировки, осуществлять встречу эшелонов и вы­вод частей и подразделений в районы расположения, контро­лировать организацию обороны, представлять отчетные доку­менты в штаб корпуса. В этой непростой, но довольно обыч­ной для опытных фронтовиков обстановке, начиналась моя штабная служба в ходе боевых действий. И в первые дни я не все сумел охватить.

Слабым участком оказалась работа на командном пункте (КП) во время отлучки на рекогносцировку. В это время по­ступило распоряжение к 19-ти с половиной часам представить схему обороны бригады, но оно оказалось не выполненным в срок, и было представлено с опозданием на час.

— Чтобы я больше никогда не краснел за вас перед на­чальником штаба корпуса! Поняли? — строго отчитывал меня полковник Шаповалов.

Я не стал докладывать о том, что, будучи на КП, началь­ник штаба не только не позаботился об исполнении распоря­жения, но и занял оставшегося офицера связи, который мог бы оформить схему, второстепенным поручением. Искренне чув­ствуя свою ответственность, только и сказал: «виноват».

Усложнила работу и растяжка рекогносцировки. Штаб спланировал ее провести двумя рекогносцировочными груп­пами, параллельно на обоих направлениях, в течение одного дня, так как большего времени нам не было дано. Полковник Шаповалов решил осуществить работу одной группой, самому побыть на обоих направлениях.

Как и ожидалось, до вечера была выполнена лишь поло­вина дела, потребовался еще день; отчитываться же пришлось после первого дня. Подписав оформленное на карте решение, комбриг приказал мне отправиться для доклада его в штаб корпуса.

— Хотел доложить сам, но мне не разрешено ночью поки­дать бригаду. В оперативном отделе корпуса возьмите и нане­сите задачи соседних бригад. Вам известен состав корпуса?

— Пока нет.

— В нем еще три бригады, — следя, как я записываю, гово­рил полковник. — Это 53-я тяжелая танковая, вооруженная тан­ками KB и Т-60, 59-я танковая с таким же вооружением, что и наша, и 12-я мотострелковая. Кроме бригад есть несколько частей обеспечения и обслуживания.

Начальник оперативного отдела, уяснив решение ком­брига, проверив его оформление и точность нанесения на кар­ту задач соседей, приказал следовать с ним к начальнику шта­ба корпуса. И тут я не на шутку испугался: ведь половина ре­шения принята без изучения местности!

В одной из деревенских хат принял высокий, стройный, темноволосый полковник Петр Иванович Калиниченко. По­дозрительно посмотрев на оробевшего посланца, всего лишь старшего лейтенанта, спросил:

— Вы, что, временно исполняете должность заместителя начальника штаба?

— Постоянно, — ответил я.

— С какой должности назначены?

Я доложил.

— Значит, окончили академию?

— Да.

— Тогда — другое дело.

Главным из числа заданных в ходе моего доклада по кар­те вопросов явился следующий:

— Почему командир строит боевой порядок бригады в обороне на одних рубежах — в один эшелон, на других — в два?

Поскольку в ходе подготовки у нас с Лукиным этот момент вызвал наибольшие раздумья, а работа на местности подтвердила целесообраз­ность предложенного, то я ответил без задержки:

— В два эшелона, как видите, там, где перед передним краем заболоченные речки и ручьи. На этих участках против­ник первоначально атакует пехотой, и мотострелковый ба­тальон, расположенный в первом эшелоне и усиленный тан­ками, лучше справится с отражением атаки, чем танковые батальоны, особенно ночью. В остальных случаях бригада строится в один эшелон, а мотострелковый батальон идет на усиление танковых.

После изучения решения комбрига, сведений о боевом и численном составе бригады, начальник штаба корпуса прика­зал:

— Доложите полковнику Шаповалову, что наш корпус включен в состав 5-й танковой армии и должен быть готов к нанесению контрудара по прорвавшемуся противнику как в составе ее, так и самостоятельно. Это должно знать командо­вание и узкий круг командиров штаба. Когда и где враг нане­сет удар — мы не знаем. И чем раньше будет бригада готова к действиям, тем лучше. Об утверждении или изменении реше­ния командиром корпуса сообщим.

— Есть! — ответил я и в радости, почти бегом, удалился.

Еще два дня я и мои подчиненные были заняты рекогнос­цировками, к которым были подключены уже командиры ба­тальонов и рот, вследствие чего контроль за организацией обороны оказался запоздалым. Когда мне с двумя офицерами связи удалось в течение дня основательно ее изучить, то обна­ружилось, что ряд позиций имеют ограниченный обзор и об­стрел и не замаскированы, система огня и проводная связь организованы не везде. А, ведь, прошло три дня после прибы­тия последнего эшелона!

О случившемся я доложил начальнику штаба.

— Доложите все это командиру бригады, — распорядился

он.

Николай Тихонович не первый раз подставлял меня под удар, когда что-то было неладно. Но на этот раз меня прорва­ло.

— Мое дело доложить вам, а комбригу докладывайте вы.

— Почему? — насторожился он.

— По двум причинам. Во-первых, вы отсутствовали пол­дня, а мои подчиненные и я — три дня. То есть вы были здесь, но не проверили и, таким образом, мой доклад будет направ­лен против вас, чего я не хочу. Во-вторых, если по крупным вопросам буду докладывать я, а не вы, получать указания и отчитываться за их осуществление тоже я, то ответственность за выполнение ваших обязанностей ляжет на меня при отсут­ствии у меня прав распоряжаться. Между тем мне нужно еще научиться выполнять свои обязанности.

Не ожидая, видимо, от меня такой откровенности на гра­ни дерзости, Николай Тихонович удивленно посмотрел на меня и, понизив голос, сказал:

— Комбриг лучше понимает вас, чем меня.

— Это не дает мне права подменять вас, — решительно зая­вил я.

Докладывать все-таки пришлось ему. В итоге произошло перемещение оборонительных позиций многих рот, повторное выполнение земляных работ, а личный состав о непредусмот­рительности командиров, естественно, отозвался неодобри­тельно. До проверки вышестоящим командованием недостат­ки были устранены не полностью, в результате чего командо­вание бригады в приказе командира корпуса получило заме­чание.

Только 14-го июня бригада приступила к боевой подго­товке. На этот раз полковник Шаповалов согласился пристре­лять пушки снарядами на дальность 700 м, что и удалось сде­лать. Но учеба внезапно прервалась.

В информации о противнике, ежедневно поступавшей от вышестоящих штабов, с 11-го июня отмечалось сосредоточе­ние крупной его группировки в районе Орла. Делался вывод, что он готовится к наступлению в ближайшее время и что удар этой группировки возможен через Мценск (50 км северо­-восточнее Орла), южнее Тулы на Москву. И 5-я танковая ар­мия была перегруппирована в район северо-западнее Ефремо­ва, города, находящегося севернее Ельца, в 65-ти километрах.

Наша бригада за двое суток переместилась в район насе­ленных пунктов Кандауровка, Долгие Лески, Барановка (35 км северо-западнее Ефремова) комбинированным способом: гу­сеничная техника — по железной дороге, колонна колесных машин — маршем через Елец, Ефремов, Овечьи воды. Новый район расположения бригады от линии фронта отстоял 60—70 км.

Бригада сразу же заняла оборону и к концу дня 20-го ию­ня завершила ее организацию. Полученный в прежнем районе опыт подготовки обороны был учтен. Но не только это. В но­вый район воины бригады шли с убеждением, что со дня на день будет схватка с врагом, поэтому трудились самоотвер­женно.

Помню, как при проверке обороны одной из мотострел­ковых рот мое внимание привлекли специальные приспособ­ления, сделанные из колышков и жердочек для стрельбы но­чью.

— Молодец! Умница! — похвалил я бойца, вооруженного ручным пулеметом.

— Это — не я молодец, а командир роты.

— Эти приспособления нам показал заместитель команди­ра батальона капитал В.И.Карпенко, — доложил командир ро­ты.

В то время я еще хорошо не знал организацию огня стрелковых подразделений, поэтому увиденное было весьма полезным уроком; в дальнейшем в ходе войны мне не раз эти приспособления приходилось применять.

И здесь пришлось заниматься рекогносцировкой и подго­товкой к контрудару такого же характера, что и к западу от Долгорукова. И эта задача была выполнена четко и организо­ванно.

В прежнем районе, на марше и здесь, к западу от Кандауровки личный состав бригады видел следы хозяйничанья фа­шистов, пять-шесть месяцев тому назад выбитых с этой мест­ности в ходе Елецкой операции. Немало было взорванных мостов, разрушенных и сожженных деревень и городских зданий. Это был убедительный документальный материал для повседневного воспитания ненависти к врагу.

Здесь мы получили танковое подразделение, включавшее 13 «Матильд», в том числе (к нашей радости) пять единиц с 75-мм пушкой. Таким образом, количество танков в бригаде возросло с 52-х до 65-ти (средних — 44, малых — 21). И органи­зационным изменениям, уже третьим за два месяца существо­вания, подверглись оба танковых батальона, в которых стало только по две роты, но из десяти средних танков каждая. Была создана отдельная рота малых танков такого же состава, а остальные одиннадцать малых танков были обращены на до­укомплектование взводов управления батальонов и бригады.

Большинство в штабе бригады, командование и штабы батальонов были неудовлетворены такой структурой. Пораз­мыслив, начальник штаба пригласил меня на доклад к коман­диру бригады.

— В новой организации танковые батальоны ротами бед­ны, а роты великоваты, — докладывал майор Иванов. — При том же количестве средних танков просим в батальонах иметь по три роты, но не из трех, а из двух танковых взводов — по семь танков в роте (в одной шесть), и включить в них в качестве четвертых по роте малых танков в составе семи машин каж­дая.

— Разве рота из десяти танков — плохая рота? — спросил комбриг.

— Рота хорошая, но в ней три взвода, а не два, поэтому управлять ею сложнее, — включился в разговор я. — В бригаде знаю только двух командиров рот, которые к этому готовы, потому что они — кадровые, с хорошим практическим опытом. Напротив, командиры батальонов — люди опытные, им и четы­ре роты по плечу. Батальон из трех рот средних танков позво­лял бы создавать различные варианты боевых порядков, то есть был бы более гибким; когда же в нем две роты, то и вари­антов всего два, причем вариант из двух эшелонов практиче­ски не применим. Роты Т-60, следуя за средними танками, усилили бы их огневую мощь.

— Что это за рота из семи малых танков! — возразил пол­ковник.

— О недостатках малых танков говорим немало, но забы­ваем об одном из главных — они, кроме танков командиров взводов, то есть четыре из пяти, без радиостанций, — продол­жил я. — И чем больше танков во взводе, а в роте взводов, тем менее управляемы они. Это уже показала рота из 16 малых танков, которую мы имели под Горьким.

— Но мне нужна рота малых танков как постоянный ре­зерв, — настаивал командир бригады.

— Мы и над этим думали, но пришли к выводу, что резерв из малых танков не будет воевать, — сказал майор Иванов. — Отдельно эту роту для выполнения большинства задач не по­шлете. Поэтому куда лучше брать в резерв роту средних тан­ков, когда их в батальоне три. А как возьмешь, когда их две? Кроме того, во взводах управления батальонов малые танки будут не воевать, а обеспечивать, а мы предлагаем, чтобы они воевали.

— Да, ваши доводы разумны, — согласился полковник Ша­повалов. — Будем докладывать.

Полковник Калиниченко командира бригады поддержал, но командир корпуса не счел необходимым ставить этот во­прос перед штабом армии. Наша просьба не была удовлетво­рена. Как впоследствии показали бои, предложения командира бригады были целесообразными.

Самым же существенным недостатком организационной структуры бригады была слабость средств ПВО и отсутствие артиллерии для подавления объектов и целей. Единственная зенитная батарея, имевшая две 37 мм автоматические зенит­ные пушки и два зенитных пулемета, могла прикрыть лишь один батальон или командный пункт бригады.

К 22-му июня бригада была укомплектована вооружени­ем, боевой техникой и средствами обеспечения боя — на 80—100%, личным составом — на 98%. Возросла и численность коммунистов и комсомольцев. Но реорганизованные танковые подразделения нуждались в слаживании, однако возобновив­шаяся с 22-го июня боевая подготовка шла с ограничениями. Вышестоящим командованием в целях скрытия от разведки противника места крупной танковой группировки были за­прещены передвижения и стрельбы танков; отказано было осуществлять это и ночью. В результате учения танковых рот и батальонов провести не удалось. Лишь с 29-го июня, когда началось наступление гитлеровцев, были разрешены стрель­бы.

Вызывали удивление командования бригады как недоста­точное внимание одних лиц, так и поверхностные наскоки других в вопросах боевой подготовки.

Так, 2-го июля стрельбу 2-й роты 353-го танкового ба­тальона внезапно посетил командир корпуса.

Он прибыл за полтора часа до начала стрельбы, в период ее подготовки, когда еще многое не было сделано, но, тем не менее, строго отчитал командиров батальона и бригады за не­организованность. Перед стрельбой и с ее началом генерал Попов все внимание сосредоточил на знании обязанностей лицами, руководившими и обеспечивавшими стрельбу, а не на ее методике и ходе. Вместе с командиром бригады мне при­шлось быть на этом занятии. Бесспорно, на такие, например, организационные упущения, как нечеткое обозначение рубе­жей открытия и прекращения огня, командир корпуса имел резон указать, но требовать от начальника оцепления и де­журного фельдшера, вчерашних гражданских лиц, такого же четкого знания обязанностей, как и от кадровых военных, вряд ли было возможно. Мы ожидали услышать от опытного танкиста многое из того, что касалось приемов стрельбы и» действий при оружии иностранного танка, незнакомого совет­ским танкистам. Вместо этого услышали грубость и брань.

Война — не учение мирного времени. На ней порой не об­ходится без крепких слов. Если они к месту, учат, направляют и помогают воевать, то подчиненные их понимают, и обиды не держат. А ругань, в том числе в адрес командиров в присутст­вии их подчиненных, отталкивает. Такое ощущение осталось у нас от этого посещения командира корпуса.

К месту будет сказать: в корпусе две из трех танковых бригад были вооружены «Матильдами», но ни командование, ни штаб, ни танкотехническая служба корпуса не дали ни разу никаких рекомендаций по вопросам стрельбы и эксплуа­тации.

Еще пример. Только 30-го июня было проведено дважды откладывавшееся единственное двухстепенное штабное уче­ние под руководством начальника штаба корпуса. Наиболее слабыми местами оказались взаимодействие между команди­рами штаба корпуса и штабов бригад и связь между команд­ными пунктами, особенно во время перемещения, вследствие неслаженности радиосетей и невысокой подготовки радиоте­леграфистов. Оперативные документы штаба корпуса посту­пали в штабы бригад с большим опозданием и имели много неточных, неясных формулировок.

На эти недостатки указал на разборе полковник Калиниченко, отметив хорошую слаженность нашего штаба.

А нас это учение не удовлетворило из-за своей кратко­временности, так и из-за ограниченности содержания. Мы знали, что полковник Калиниченко имеет за плечами команд­ный факультет академии механизации и моторизации, облада­ет большим опытом штабной работы и вступил в войну в должности начальника штаба корпуса. В нем сочетались обра­зованность, твердость и ясность суждений. Но подготовке штабов, частей и подразделений связи он достаточного вни­мания не уделял. Видимо, ему что-то помешало.

Если в результате проведенных стрельб огневую подго­товку удалось повысить, то тактическая подготовка танковых подразделений так и осталась слабой.

Цена первых уроков

В двадцатых числах июня фашистские разведывательные самолеты все чаще и чаще стали пролетать над районом расположения бригады и, как правило, на высоте, недосягаемой для огня зенитной батареи.

А затем обстановка на фронте резко изменилась. 29-го июня мы получили оперативно-разведывательную информа­цию из штаба корпуса, из которой узнали, что накануне про­тивник перешел в наступление на курско-воронежском на­правлении, то есть непосредственно юго-западнее того рай­она, в котором до 16-го июня располагался 11-й танковый корпус. Последующие информации были все тревожнее и тре­вожнее: 30-го июня противник на указанном направлении прорвал оборону и углубился на 40 км; 2-го июля вражеской группировке, включавшей до полутора десятков дивизий, в том числе до половины танковых и моторизованных, удалось расширить фронт прорыва и углубиться еще больше.

В полдень 2-го июля командир бригады вызвал началь­ника штаба, ряд командиров штаба, заслушал доклады об об­становке и распорядился подтянуть ближе к району бригады все подразделения, находившиеся в отрыве от нее на разведке и устройстве путей, а также подготовить рекогносцировочные группы.

А в утренней информации 3-го июля, отмечавшей про­движение фашистских войск в сторону Воронежа на 80 км и выход их на рубеж реки Олым (70 км западнее Воронежа), конкретно указывалось, что там наносят удар 4-я танковая армия и ряд армейских корпусов противника.

Так стал ясен ответ на вопрос: где враг нанесет удар? От­вет, не вычисленный заранее, а слепок с фактических событий и потому довольно неожиданный. Фашистскому командова­нию удалось нанести удар там, где его в меньшей степени ожидало наше руководство. Именно вследствие этого крупная танковая группировка в нужный момент оказалась не там, где нужно.

Около 19-ти часов было приказано бригаде к исходу дня подготовиться к маршу в район поселка Долгоруково и пере­возке танков по железной дороге. Но план перевозки был на­рушен в самом начале. Побывав на станции Ефремов, помощ­ник командира бригады по технической части инженер-майор М.И.Кедров доложил полковнику:

— Оттягивается погрузка всего корпуса. Станция Ефремов и ближайшие станции заняты прибывающими и разгружаю­щимися эшелонами с войсками.

— Что за странность? Противник рвется к Воронежу, а войска везут к Ефремову, — удивился полковник Шаповалов. — Не перепутали ли вы?

— Лично сказал начальник оперативного отдела корпуса.

Только в 17 часов 5-го июля начал погрузку первый эше­лон бригады; завершила же перевозку и сосредоточилась в районе Карташевки (13 км восточнее Долгоруково) она лишь к 13-ти часам 6-го июля. В итоге бригада, да и корпус в целом прибыли в район к юго-востоку от Долгорукова почти надвое суток позже плана.

Вскоре стало известно, что задержку вызвали не только занятость станций погрузки, но и нехватка подвижного состава.

Теперь мы отчетливо слышали стрельбу артиллерии и грохот разрывов бомб и снарядов. И все воины почувствовали, что схватка с врагом близка. Так, при проверке в середине дня окапывания и маскировки в 352-м танковом батальоне, видел, с какой тщательностью танкисты делают это. Заметил, что некоторые экипажи вместо щелей на экипаж роют танковые окопы, хотя стоять в этом районе нам предстояло недолго. Спросил младшего лейтенанта, командира танка:

— Почему вы вместо щели для экипажа делаете танковый окоп?

— В бою нужны и мы и танк. Без танка мы и не танкисты и не пехота, а что-то вроде ухи без рыбы. В случае налета фа­шистских самолетов окоп спасет танк, А танк — нас: щель то мы сделаем, но под танком. Ведь как бывает на войне-то: ска­зано на час, а стоим сутки; бывает и наоборот.

— Вы — фронтовик?

— Да, пришлось. Меня фронт уже «приласкал», — показы­вая шрам на подбородке, ответил он.

Делать щели в танковом окопе под танком экипажи вско­ре стали всякий раз, когда приходилось более четырех-пяти часов стоять на месте, вне боя: ведь в воздухе господствовала авиация противника.

В течение 6-8-го июля 160-я танковая бригада назнача­лась в третий эшелон или резерв корпуса, получала боевые задачи на той же глубине, что и первый эшелон, но фактиче­ски в бой вступала лишь частью сил.

Задача на 6 июля была изображена на карте, доставлен­ной офицером связи корпуса сразу после завершения сосредо­точения бригады. Ей следовало выдвигаться в третьем эшело­не за 59-й танковой бригадой, овладеть лесом 2 км восточнее Яковлева (схема №1) и в последующем селом Казинка, 7 км северо-восточнее Землянска. Устно он добавил, что задача корпуса, нанося удар в направлении Вислая Поляна, Казинка, Верхнее Турово (40 км западнее Воронежа), выйти в тыл группировке гитлеровцев под Воронежем и во взаимодейст­вии с соседом слева — 7-м танковым корпусом разгромить ее.

По материалам карты сколько-нибудь ясного представле­ния об обстановке составить было нельзя. На ней в районе Голосновки, Хрущева (западного) были помечены части 9-й танковой дивизии гитлеровцев без указания конкретных час­тей. Со слов офицера связи стало известно также, что у Воро­нежа противник прорвался к реке Дон, а из соединений корпу­са впереди, в районе Новосильского, движется к реке Кобылья Снова 12-я мотострелковая бригада.

— Старший лейтенант Обатуров, а кто наши соседи справа и слева? — спросил в ходе принятия решения полковник Шапо­валов.

— Сведений нет, товарищ полковник. Штаб корпуса в движении, его радиостанции не отвечают. На поиски соседей направляю офицеров связи.

— А что у фашистов против 12-й мотострелковой брига­ды? — задал он вопрос начальнику разведки.

— Данных не имеем, два разведдозора на Т-60 высланы…

— Товарищ Иванов, штаб не делает то, что обязан делать. Как прикажете принимать решение, не зная обстановки?

Командир бригады нервничал, а мы стояли, виновато опустив головы, хотя штаб лишь полтора часа тому назад прибыл в район сосредоточения после выгрузки в Долгоруково. Обнажился просчет: штабу следовало выдвинуться вперед с автоколонной, а не связывать себя с эшелоном. А я больше ругал себя за другое: у нас не оказалось описания района дей­ствий, в частности, материалов о реках и заболоченных местах или, как принято говорить на военном языке, о гидрографии. Вот эти-то материалы мною не были заблаговременно запро­шены в штабе корпуса.

К исходу дня уже удалось собрать достаточные сведения о своих войсках и некоторые — о противнике. Впереди 12-я и 2-я мотострелковые бригады нашего и 2-го танковых корпусов. После встречного боя с передовыми частями 9-й танковой ди­визии противника, к вечеру отошли на северный берег реки Кобылья Снова, на участок Островок, Каменка, а 53-я и 59-я бригады были задержаны фашистской авиацией и дальше указанной реки не продвинулись. Слева 7-й танковый корпус частью сил к этому времени занял северную часть Перекоповки. В связи с этим наша бригада была остановлена в районе Вислая Поляна и севернее. К вечеру дважды она подверглась ударам 10-11-ти пикирующих бомбардировщиков Ю-88. При первом ударе в управлении бригады и в батарее 76 мм пушек два человека было убито, восемнадцать ранено и выведено из строя два орудия с тягачами. Легкое ранение получил началь­ник штаба, но остался в бригадном медицинском пункте.

Хотя в ходе второго налета зенитная батарея сбила один бомбардировщик, мы отчетливо почувствовали весьма слабую защищенность от гитлеровской авиации. Тем не менее, воины бригады рукоплескали зенитчикам, открывшим первыми счет уничтоженным фашистам.

До сих пор доклады комбригу мною делались или в при­сутствии начальника штаба, или по его поручению. Естест­венно за изложенное ответ держал не один я. Теперь же, ос­тавшись за начальника штаба, я отвечал единолично. Поэтому наряду с самостоятельностью возросло и чувство ответствен­ности, однако наивно полагал, что сумею сразу получить во всем доверие командира бригады.

На 7-е июля распоряжением командира корпуса, полу­ченным вечером 6-го, предусматривалось, что из третьего эшелона бригада войдет в бой после того, как первые два эше­лона преодолеют Кобылью Снову. Этим обусловливалось построение колонны бригады в готовности к развертыванию и переходу в атаку с ходу. Такой способ и отрабатывался глав­ным образом в ходе боевой подготовки.

Но в ходе раздумий возник вопрос: а как комкор посту­пит с нашей бригадой, если наступающие впереди не смогут овладеть южным берегом реки? Вероятнее всего прикажет и ей форсировать реку, но где? Слева наступает 7-й мехкорпус, следовательно, скорее всего между Вторыми Тербунами и Островком.

От местных жителей мы уже знали, что пойма реки ши­роко заболочена и лишь у Конного брода ширина и глубина болота наименьшая. Тотчас было приказано саперам произве­сти разведку, что в сумерках они и сделали. Одновременно в штабе действовавшей справа 55-й кавалерийской дивизии побывал офицер связи. Из полученных там сведений стало известно, что перед ее левофланговым полком, обороняющим Вторые Тербуны, перешел к обороне 770-й пехотный полк 377-й пехотной дивизии противника. Кавалеристы считали, что наименее плотно обороняемым гитлеровцами участком является участок берега, примыкающий к Конному броду с юго-запада.

На основе оценки этих сведений я посчитал предпочти­тельным построить боевой порядок бригады в предвидении форсирования реки, для чего в первом эшелоне иметь мото­стрелковый батальон, а во втором танковые в готовности под­держать огнем первый эшелон при форсировании. В случае же ввода бригады в бой южнее реки выдвижение в первый эше­лон танковых батальонов и прием ими на усиление мото­стрелковых рот не должно занять много времени. Такие сооб­ражения я и доложил командиру бригады.

Полковник Шаповалов, однако, решительно возразил:

— Я с вами не согласен. Бригаду предусмотрено ввести в бой после форсирования реки 53-й и 59-й бригадами, поэтому боевой порядок надо строить не для форсирования, а для ата­ки, возможно и во встречном бою. А так как задача глубокая, то и боевой порядок следует иметь глубоким: первый и второй эшелоны — танковые батальоны с мотострелковыми ротами, третий — мотострелковый батальон без двух рот, резерв — рота малых танков.

— Товарищ полковник, если ввод в бой южнее реки вы считаете единственно возможным, то прошу в первом эшело­не иметь оба усиленных танковых батальона. В противном случае удар будет не бригадный, а батальонный, — настаивал я. — Ведь и без нашего решения много непонятного: генерал По­пов ночью говорил о сильных, решительных танковых ударах, а на деле корпус наносит удар одной третью танков. Мы тоже хотим лишь половиной их. Где же эти сильные удары?

— Нет! Решение будет таким, какое я назвал, — ответил комбриг. — Готовьте приказ.

Неудача с докладом удручила, хотя и не поколебала веры в предложенное. Наряду с исчезновением некоторой самоуве­ренности я понял, что нужно учиться доказывать.

Как и ожидалось, первые попытки 53-й тяжелой танковой и введенной левее ее 59-й танковой бригад форсировать реку окончились неудачей. Противник оказал сильное огневое со­противление, а его авиация, заставив их рассредоточиться, накрепко «приковала» к одному и тому же месту. На это ушла первая половина дня. Поэтому вскоре после 12 часов комкор приказал 160-й танковой бригаде форсировать реку западнее Островка.

На сбор разбросанных по всей колонне подразделений мотострелкового батальона потребовалось до двух часов, чего можно было избежать. Но главное даже не в этом. Ввести бри­гаду в бой, и тем самым расширить фронт форсирования, мож­но было с утра. Для устройства 15-метрового моста и гати длиной 270 метров бригаде требовалось примерно 12 часов. Действуя с утра, мы к вечеру могли бы иметь переправу для техники, а теперь это возможно было лишь к утру следующего дня.

И все же к 15-ти часам частью сил мотострелкового ба­тальона удалось захватить участок на юго-западном берегу, отбросив до двух гитлеровских взводов пехоты с двумя тан­ками и приступить к строительству моста и гати, часто преры­вавшемуся из-за налетов фашистской авиации.

Между тем другие бригады все же сумели овладеть уча­стком правого берега к югу от Островка, восстановить там мост и к 19-ти часам выйти к Хрущеве. Хотя о функциониро­вании этого моста нам стало известно с большим опозданием, бригада по решению полковника Шаповалова стала переправ­ляться по нему, так как до готовности нашей переправы было далеко.

После прохода через мост головного 352-го батальона, ге­нерал Попов приказал переправу прекратить; бригаде занять оборону в Яковлеве. Составляя резерв корпуса, быть готовыми отразить удар противника с запада. Принимая решение на оборону, полковник Шаповалов высказывал свои мысли вслух:

— Угрозы правому флангу корпуса не вижу. Там прочно стоит кавдивизия.

— К тому же правый фланг корпуса южнее, к западу от Хрущево, — заметил я.

— Вот именно.

Около 19-ти часов зенитная батарея вновь сбила фашист­ский самолет. Это был «Хенкель-Ш». Один из трех членов экипажа, командир его, обер лейтенант спустился на парашю­те и был пленен. Первый пленный фашист, которого я видел; не мог не заметить его надменности и взгляда, полного пре­зрения. А вот наших самолетов, ни истребителей, ни штурмо­виков, как и накануне, мы не видели ни одного.

8-го июля я впервые близко увидел настоящий бой.

12-я мотострелковая бригада утром этого дня овладела Хрущевым, а к 15-ти часам захватила большую часть Иванов­ки. Вслед за ней 59-я бригада восстановила мост через Голую Снову в Хрущеве и переправилась. Стремясь расширить фронт атаки, командование бригады без разведки направило один танковый батальон вброд западнее Ивановки, где 12 «Матильд» засело в пойме. Дальнейшее наступление в направ­лении Ильиновки, Федоровки полубригадой не сулило успеха, и командир корпуса ввел в бой на этом направлении наш 352-й батальон, отдав приказ непосредственно ему, минуя коман­дира бригады, и не поставив его в известность. Батальон раз­вернулся левее 59-й бригады и совместно с одним из ее ба­тальонов атаковал противника, оборонявшего северную опушку леса и высоту 218,7 юго-восточнее Хрущева. Здесь у фашистов оказались окопанные штурмовые орудия, противо­танковые пушки и танки. Сначала оба батальона имели успех, отбросили противника с потерями на полтора километра, но в результате контратаки превосходящего числа танков и мото­пехоты при поддержке артиллерии и бомбардировщиков, вы­нуждены были отойти более чем на километр.

Бой стоил потерь, в 352-м батальоне погиб один из луч­ших командиров рот старший лейтенант Абрам Васильевич Сокол.

Обо всем этом штабу бригады стало известно около 18-ти часов из донесения комбата, так как из-за удаленности баталь­она связь по радиостанциям английских танков была потеря­на.

— Почему я ничего не знаю! Почему командуют через го­лову? Кто отвечает за батальон, корпус или бригада? — возму­щался командир бригады.

Поостынув, он потребовал:

— Обатуров, начальник разведки, какой там противник?

— Отмечаются части 9-й танковой дивизии. При равенстве по танкам, не считая Т-60, приравниваемых к бронетранспор­терам, противник превосходит корпус: по пехоте — более чем в два раза, по артиллерии — в полтора, а в авиации и говорить нечего!

— А П-я танковая дивизия перед 7-м корпусом не выдума­на?

— Разведотдел штаба корпуса ссылается на сведения, по­лученные от 7-го танкового корпуса, — доложил начальник разведки.

— Так как же можно превосходящего противника атако­вать не целыми бригадами, а по-батальонно! — досадливо и горячо вопрошал полковник.

Выдержав паузу, я предложил:

— Пока наши батальоны поодиночке не разгромлены, нужно, чтобы в районе 352-го батальона была вся бригада.

— Правильно! Давайте связь с корпусом. Предложение командира бригады было утверждено. И чтобы захватить светлое время для изучения обстановки, с разрешения комбрига мы с начальником разведки отправи­лись в батальон, не ожидая колонну бригады.

Был вечер. Мелкий дождь сделал глинистые подъемы, спуски и подходы к мостам, скользкими, резко снизив ско­рость движения броневика. Нетерпение напрягло нервы. И лишь около 20-ти часов удалось прибыть к командиру баталь­она подполковнику Василию Владимировичу Ободовскому. Он показал на местности положение батальона, приданной ему мотострелковой роты и противостоящего противника. И тут с досадой заметил, что если бы несколько наших истреби­телей помешали бомбардировщикам врага, то не отошли бы.

— А как показали себя наши? — спросил я.

— Храбрость без мастерства. Снарядов выпустили много, а подбили и сожгли два танка и два штурмовых орудия. Мото­стрелковая рота, наоборот, стреляет мало, а от фашистской пехоты — море огня.

И как бы заканчивая ответ, проговорил:

— Мало учили. Доучивание в бою оборачивается кровью. Недаром говорят: больше пота в учении — меньше крови в сражении.

Артиллерийский и минометный огонь противника не ос­лабевал. Я впервые попал под него и в дальнейшем пришел к убеждению, что первое его восприятие у каждого свое, субъ­ективно-индивидуальное, и что с накоплением опыта ощущения большинства людей выравниваются. А в тот момент свист и разрывы снарядов и мин как-то не вызывали во мне чувство опасности, не заставляли ни ложиться, ни пригибаться. Боль­ше всего был поглощен стремлением понять, откуда против­ник ведет огонь: направление приблизительно улавливал, а дальность определить не мог. Восприятие того и другого и степени опасности пришло в последующие дни.

С таким ощущением я следовал за комбатом в мото­стрелковую роту, а затем к немецкому танку T-IV, подбитому ротой Сокола.

С интересом осмотрели этот танк, который нам был из­вестен по картинкам, а подполковнику Ободовскому — по бо­ям. И потому, что картинка хорошо запомнилась, возникло подозрение.

— Пушка-то значительно длиннее, чем та, которую изо­бражают фотоснимки в разведсводках, — заметил я. — Посмот­рите, она выходит за носовую часть танка.

— Верно! Я сразу-то и не обратил внимания, — сказал под­полковник Ободовский. — Это — другая пушка.

— Ствол удлинен, значит, увеличен и заряд, за счет чего повышена начальная скорость снаряда. Выходит, что броню «Матильды» этот танк будет пробивать уже на большей даль­ности, чем с укороченной пушкой, — подумав, сказал я.

А затем разговор перешел на другую тему.

— Фашистская авиация душит нас. Что если перейти к на­ступлению ночью? — спросил я командира батальона.

— Это очень рискованно, — ответил Ободовский. — Еще днем не научились наступать, куда же лезть ночью.

Встретили мы здесь и разведдозор бригады. Именно в этом подбитом танке командир дозора подобрал дневник и документы ефрейтора 33-го танкового полка, входящего в состав 9-й танковой дивизии. Дозору была поставлена новая задача: разведать район от Перекоповки до Спасского.

На вопросе о танках с длинноствольными пушками сле­дует остановиться подробнее. Короткоствольные 75 мм пушки на танках T-IV и тем более 50 мм на танках Т-Ш не оправдали себя в борьбе с нашими танками KB и Т-34, значительно пре­восходившими по броневой защите немецкие танки. Поэтому фашистская Германия в 1942 году перешла на выпуск танков с длинноствольными пушками тех же калибров, оснастив их более мощными зарядами.

После возвращения к колонне бригады, я доложил пол­ковнику об обстановке в батальоне и о том, что основная группировка противника, видимо, в районе Ильиновка, Голосновка и что можно бы нанести удар в обход ее с востока, в направлении Спасское, Чибисовка, Никандровка.

Разведдозор донес, что в районе рощ, 3 км южнее Перекоповки и высоты 314,6 противник не обнаружен. Бригада в этот район и выдвинулась. И теперь нас особо интересовала обстановка у соседа слева — 7-го танкового корпуса. Несмотря на настойчивые запросы в штаб нашего корпуса, некоторые данные мы получили только к часу 9-го июля. Правофланго­вая 3-я гвардейская танковая бригада его к исходу 8-го июля достигла рубежа 2 км южнее Ломова.

В связи с этим отмечу, что информирование бригад в штабе корпуса было поставлено слабо, даже командиры-направленцы ежедневно менялись. Позднее комплектование штаба комсоставом сыграло отрицательную роль.

У нас были свои болячки. Мы неумело вели разведку, по­этому до 10-го июля разведчики не взяли ни одного пленного. Непосредственно противостоявшего противника мы знали плохо. Усложняло управление неустойчивое функционирова­ние радиосвязи, как следствие слабой подготовки радистов, так и малой дальности действия штатных радиостанций РБ и на «Матильдах», не превышавшей 7-ми километров. Лучших станций 9р на малых танках, обеспечивавших связь в теле­фонном режиме на 15 км, было всего шесть, но три из них обеспечивали разведку.

За первые дни боев выявились и другие недостатки, на устранение которых следовало нацелить коммунистов.

Во второй половине дня 8-го июля было проведено соб­рание парторганизации управления продолжительностью 25 минут. С кратким докладом выступил я, как секретарь парт­бюро. В докладе и выступлениях острой критике подверглись коммунисты начальник разведки, начальник связи, один из офицеров связи и некоторые другие.

В докладе мною были указаны и собственные недостатки и промахи. В решении собрания поименованным выше ком­мунистам было указано на недостаточно добросовестное вы­полнение своих обязанностей в боевой обстановке, на отсут­ствие инициативы и необходимой ответственности. В после­дующие дни эти товарищи улучшили свою работу.

А для меня последние двое суток стали своего рода на­чальным классом боевой учебы. Появилось чувство уверенно­сти. Начал расставаться с академическим, наивно-упрощенным представлением о бое, увидел его не только как боевое мастерство, но и как человеческую трагедию.

При рассмотрении в те дни места и роли бригады в вы­полнении задачи, стоявшей перед корпусом, бросалось в глаза то, что корпус наступал как бы колонной, поскольку каждый день развертывались и наносили удар силы не более бригады с последующим втягиванием в бой до половины корпуса. Если такой способ действий 6-го июля был вынужденным, то в по­следующие дни — ничем не оправданным.

Еще 7-го июля был отмечен переход противника к оборо­не, а утром 8-го он стал фактом на всем фронте корпуса. Это требовало нанесения ударов крупными силами на широком фронте, однако корпус наступал на узком фронте и не одно­временно всеми силами, а последовательным вводом в бой бригад.

Такой ход боевых действий корпуса обеспокоил коман­дование армии. Вскоре после 12 часов 8-го июля на команд­ный пункт бригады в Яковлеве неожиданно прибыли коман­дующий армией генерал-майор Александр Ильич Лизюков и военный комиссар дивизионный комиссар Гай Лазаревич Ту­манян. Я встретил их у дома, в котором работал штаб, отдал рапорт и доложил, что начальник штаба ранен, а к командиру бригады направлен офицер.

(В первых танковых армиях, сформированных в мае 1942-го года, были введены первоначально должности военных комиссаров).

Взглянув на карту, развернутую на столе, командарм при­казал доложить обстановку. Вскоре мой доклад был прерван вопросом:

— Какое у вас образование?

— Год тому назад окончил академию механизации и мото­ризации, — ответил я. В 1939 году слушал ваши лекции.

— Почему вы всего лишь старший лейтенант?

— Сразу после выпуска назначили младшим преподавате­лем той же академии, на фронте только второй месяц.

— Начальник академии генерал Ковалев у нас на стажи­ровке в роли моего заместителя. Вот мы ему и наломаем бока за то, что он не заботится о воинских званиях преподавателей.

После такого начала мое волнение прошло и доклад по обстановке на 11 часов прошел нормально.

— Это точно, что сейчас все три танковые бригады не воюют? — спросил командарм.

— На 11 часов — точно. Данные получены от наших офице­ров связи в 53-й и 59-й бригадах и из оперотдела штаба корпу­са.

В этот момент прибыл и отдал рапорт комбриг, а генерал Лизюков передал по телефону распоряжение о прибытии ко­мандования корпуса на наш КП. В ответах на вопросы генера­ла Лизюкова полковник Шаповалов подтвердил доложенные мною данные обстановки.

— А как настроены люди? — спросил дивизионный комис­сар.

— Хотят сражаться, досадуют, что третий день в хвосте боевого порядка корпуса, — доложил комбриг.

Затем он выразил недоумение в связи с отсутствием на­шей авиации.

— Да, с авиацией пока плохо, но обещали ее, — ответил ко­мандарм.

Около 13 часов прибыли командир корпуса и начальник штаба. Военком полковой комиссар Е.С.Усачев находился еще в одной из бригад.

Понимая неуместность моего присутствия, я попросил разрешения выйти, но генерал Лизюков задержал, сказав, что буду нужен.

Взволнованный и несколько побледневший, Александр Ильич пригласил комкора к карте.

— Товарищ Попов, здесь правильно отображена обстанов­ка?

— Неточно. У нас три с половиной бригады в бою за рекой Голая Снова и лишь половина одной здесь, в Яковлеве, — отме­тил Алексей Федорович.

— Полковник Калиниченко, разверните рядом вашу карту для того, чтобы сравнить обстановку, — потребовал генерал Лизюков.

Издали взглянул я на карту начальника штаба корпуса и… с облегчением вздохнул.

— На бригадной карте все верно. Недостает только того, что 59-я бригада в 12 часов начала переправу по восстанов­ленному в Хрущеве мосту, да не показано положение 7-го танкового корпуса.

— Итак, за рекой Голая Снова наступает лишь одна 12-я мотострелковая бригада. И вчера воевали полторы бригады, — подытожил командарм. — Откуда же быть успеху? К тому же правый фланг у Ивановки, там его и надо прикрывать, а не резервом в тылу. О тыле — моя забота.

Наступила тягостная пауза, которую прервал генерал Ли­зюков.

— Вы, генерал Попов, еще вчера доносили, что бросили в бой все силы, подтвердили это в донесении сегодня утром, а воюете одной бригадой. Мои приказы об использовании всех сил корпуса для решения боевой задачи не выполнены. Врали по телефону и письменно, врете и сейчас.

Затем, обращаясь к Туманяну, командарм сказал:

— Гай Лазаревич, предлагаю генерала Попова от должно­сти отстранить.

— Согласен. Вы, товарищ Попов, недисциплинированны, срываете выполнение боевой задачи, — решительно ответил военком.

Приказав полковнику Калиниченко вступить во времен­ное командование до прибытия нового командира корпуса и пожелав бригаде успешных действий, командующий и воен­ком убыли.

В дальнейшем, с конца августа 1942 года и до конца вой­ны А.Ф.Попов командовал танковым и гвардейским танковым корпусами, в августе 1943-го года стал генерал-лейтенантом танковых войск. Из того, что произошло с ним в 11-м танко­вом корпусе, он, видимо, сделал соответствующие выводы. К сожалению, его рано сразила болезнь: в октябре 1946 года, в возрасте 50-ти лет, он умер.

9-12-е июля были днями напряженных боев всех бригад корпуса, наступавших с прежней задачей. В полном составе действовала и 160-я танковая бригада.

Из района северо-восточнее высоты 214,6, куда бригада вышла ночью, она должна была утром 9-го июля перейти в наступление в направлении Чибисовки, Никандровки. Реше­нием командира бригады предусматривалось, что мотострел­ковый батальон при огневой поддержке танковых батальонов преодолеет Сухую Верейку, овладеет рубежом Чибисовка, Высочкино и прикроет переправу танков. Одновременно были даны указания о порядке ведения огня экипажами «Матильд» по немецким танкам T-IV с длинноствольными пушками.

Ночью и на рассвете разведдозоры установили, что про­тивник занимает оборону по южному берегу Сухой Верейки, пойма которой заболочена. Поиск же бродов для танков на­чался тотчас, как забрезжил рассвет, так как мост севернее Чибисовки оказался разобранным противником.

Чтобы убедиться в достоверности этих сведений, я с раз­решения полковника Шаповалова выдвинулся на танке Т-60 к реке. В рассветной дымке с помощью бинокля рассмотрел оборонительную позицию гитлеровцев, передний край кото­рой в виде линии сплошных окопов проходил за поймой, не­посредственно у построек Чибисовки и Высочкино. Наряду с пехотой, на позиции просматривались окопанные самоходные и противотанковые орудия, а глубже — бронетранспортеры. Это натолкнуло на вывод, что обороняется пехота, а не мото­пехота.

Вблизи от бывшего моста мы с экипажем проверили грунт ломом: вязким и болотистым он оказался на 45 см и более, то есть непроходимым для танков. Требовалось найти броды или оборудовать мост. «Но когда? Ведь бригада уже двинулась к реке!» — досадовал я.

День обещал быть солнечным. Синее небо было почти без­облачным. При возвращении увидел подход большой группы фашистских бомбардировщиков, перестроение их в круг и начало бомбежки. Надежда на успех наступления таяла, и после моего доклада командир бригады дал командирам ба­тальонов распоряжение по радио: мотострелковому — окопать­ся на занимаемом рубеже, автомобили рассредоточить в низи­нах и балке; танковым — завершить рассредоточение. Затем с досадой махнул рукой и сказал:

— Теперь противник не даст нам перейти Сухую Верейку. «Юнкерсы» продолжали пикировать и бомбить; начала огневые налеты и фашистская артиллерия. После первого авианалета, продолжавшегося 30 минут, вскоре последовал второй, а около десяти часов — третий. Мотострелки не могли двинуться, лишь танки меняли места. Во время второго налета зенитная батарея сбила один бомбардировщик и один повре­дила, который, снижаясь, скрылся за линией фронта.

Третий налет враг обрушил в основном на зенитную ба­тарею, находившуюся от нас в 300-400-х метрах.

— Смотрите, в районе ее огневой позиции — сплошное об­лако пыли и дыма! — с болью проговорил полковник.

— И взлетающей земли. Бьет, вражина, безнаказанно, под­нимает землю как вулкан. Беда! — досадовал старший баталь­онный комиссар Тушнайдер.

Личный состав батареи сражался героически. Понесли потери все расчеты. Геройски погибло 17 человек, в том числе командир батареи Иван Степанович Климатов, военком младший политрук Дмитрий Падиевич Гассиев и командир взвода — лейтенант Георгий Георгиевич Сахадзе. Получили ра­нения различной степени — 11 человек, в том числе: заместитель командира батареи лейтенант Петр Иванович Егоров, коман­дир взвода лейтенант Иван Георгиевич Сахадзе. Как свойст­венно советским патриотам, в большинстве своем коммуни­стам и комсомольцам — они не дрогнули, вели огонь, пока были силы, и теплилась жизнь. Дружные братья Сахадзе являли со­бой образец трудолюбия в учебе и бесстрашия в бою. Оба орудия и один из двух пулеметов были выведены из строя.

Кроме вооружения зенитной батареи, в этот день были потеряны: подбитыми — пять танков, сожженными и подбитыми — до десяти автомобилей. Потери убитыми составили 35 чело­век, ранеными — 29. И не удивительно: в обстановке часто повторяющихся ударов авиации противника бригада находи­лась до 19-ти часов. Состоялось девять налетов. В каждом участвовало 16—20 самолетов.

Сильным ударам подверглись и другие бригады корпуса.

Поиск бродов на Сухой Верейке и слабо обороняемых противником участков продолжался. В тот день мне еще раз пришлось этим заняться, причем, в поиске пожелал участво­вать помощник командира бригады по технической части ин­женер-майор М.И.Кедров. Выдвинувшись к реке на малом танке, по поросшей кустами балке, и оставив его в кустах, мы в трех местах между Спасским и Дмитриевкой, проверили пой­му и русло на проходимость. На противоположном берегу, в удалении 250—300 м от реки просматривались окопы враже­ской пехоты, но, действуя скрытно, мы не вызвали на себя огонь. А вот на третьей точке не повезло: пулеметная очередь противника зацепила правую руку Михаила Ивановича и пе­ребила предплечье, да так, что торчал наружу кусок кости. Перетянув жгутом, скрученным из порванной рубашки, руку у самого плеча и привязав ее к шее, я дотащил Михаила Ивано­вича до танка и доставил в медпункт бригады.

Очень боялся за его жизнь из-за большой потери крови и думал, что руку ему вряд ли спасут. В то время ни с кем в бригаде я не был так близок, как с ним, человеком большой обра­зованности, сердечности и обаяния. Как же был рад, когда в октябре того же года, уже на новом месте службы получил от него письмо из госпиталя, криво написанное правой рукой! Врачи спасли ему не только жизнь, но и руку.

Во второй половине дня, сразу по окончании одной из бомбежек, полковник Шаповалов собрал комбатов и несколько командиров штаба в окопе, прикрытом танком, и, на примерах прошедших маршей и небольших боев, разобрал причины медлительности в действиях, низкой эффективности огня и слабого управления подразделениями.

— Впредь не должно быть того, что было сегодня утром, — строго сказал он, — когда бригада развертывалась в предбоевой порядок и рассредоточивалась полчаса, когда вы, командиры батальонов, не отвечали по радио или уходили от своих ко­мандирских танков неизвестно куда, а рядом с вами не было старших адъютантов.

Когда командир бригады предложил высказаться по во­просу о том, что следует еще предпринять для успешных дей­ствий бригады, то все комбаты заявили: без усиления средст­вами ПВО, без прикрытия истребителями, без авиационной и артиллерийской поддержки многого в бою добиться нельзя; танки же и мотострелки будут потеряны.

— Зенитной артиллерии в бригаде теперь нет. Авиации и командарм допроситься не может. Это — факт. А задачи брига­да должна выполнять. От вас на этот счет я ничего не слышу, — сказал полковник.

Наступила пауза.

— Товарищ полковник, — обратился я, — в нашем положе­нии есть лишь одно облегчающее средство. Это — ночное на­ступление, при котором преимущества противника в огне ар­тиллерии резко уменьшаются, а в авиации — исчезают. Сначала не все будет гладко и этого не нужно бояться: после первого же опыта дело пойдет.

Меня поддержал командир мотострелкового батальона капитан В.И.Карпенко и военный комиссар Тушнайдер. Воз­разили командиры танковых батальонов, ссылаясь на то, что танковые подразделения к этому не готовы.

— А как вы это себе представляете? — задал мне вопрос комбриг.

— Так, как мы учили ночному наступлению танковые под­разделения и части до войны. Разница будет лишь в следую­щем: поскольку на «Матильдах» нет гирокомпасов, то специ­ально назначенные мотострелки, следуя за танками или между ними, будут и освещать местность и показывать экипажам ракетами направление атаки, определяя его по компасу.

Пресекая возражения, полковник подвел итог:

— Штаб предлагает дело, другого пути не вижу. Будем го­товиться к ночному наступлению.

Пришло время рассказать о том, как себя показали анг­лийские танки МК-Ш «Матильда». К сожалению, надежная броневая защита оказалась единственным достоинством тан­ка. Крупными недостатками его были: маломощность двига­теля при значительной массе танка (на тонну веса танка при­ходилось 7,7 лошадиных сил против 13-ти на немецком T-IV) и, как следствие, крайне недостаточная максимальная ско­рость (25 км в час против 40 км T-IV), и плохая маневренность; низкая проходимость из-за высокого давления на грунт, вслед­ствие узости гусениц и небольшого дорожного просвета. На пулемете фирмы «Беза» при небольшом перегреве ствола про­исходили обрывы гильз.

Механик-водитель, отделенный от остальной части эки­пажа перегородкой, при ранении не мог получить помощь и быть замененным другим лицом экипажа до снятия перего­родки, на что требовался выход танка из боя.

Но мы понимали и разъясняли экипажам, что страна пока не в состоянии полностью обеспечить потребность в танках за счет советского производства, хотя искренне завидовали тан­кистам 2-го и 7-го корпусов, воевавшим на советских танках Т-34 и КВ.

И все же поиски бродов в этот день завершились успе­хом, который ожидал нас на участке Ильиновка, Спасское. Вблизи от северо-западной окраины Спасского, возглавляв­ший поиск командир мотострелкового батальона, после удач­ного перехода вброд бригадного разведдозора Т-60, внезапной атакой мотострелковой роты захватил участок южного берега, разгромив до взвода пехоты.

Получив донесения дозора и капитана Карпенко, мы в штабе ликовали. Для уточнения обстановки перед принятием решения по распоряжению полковника Шаповалова началь­ники разведки, инженерной службы и я побывали на плацдар­ме. Это был уже исход светлого времени. От капитана Кар­пенко, раненого в бою за плацдарм, и разведдозора узнали о взятии в плен двух солдат и изъятии документов у убитых, принадлежавших 693 пехотному полку, входившему в состав 340-й пехотной дивизии. Имевшимися силами комбат органи­зовал оборону на случай контратаки. Поскольку он нуждался в госпитализации, то я спросил, кто бы мог его заменить? Вла­димир Иванович ответил:

— Это — мой плацдарм. Отсюда дойду до Землянска, а по­том можно и в госпиталь.

Появление не отмечавшейся ранее дивизии противника потребовало проанализировать его группировку. Были собра­ны и изучены данные о противнике также и перед соседями и доложены вернувшемуся в строй начальнику штаба майору Иванову.

— Перед корпусом в первом эшелоне обороняются по од­ному полку 377-й и 340 пехотных дивизий. Видимо эта свежая 340-я дивизия заняла оборону по южному берегу Сухой Ве­рейки в последние сутки; один ее полк занимает участок на направлении наступления бригады, — докладывал начальник разведки.

— А где же 9-я танковая дивизия противника?

— Часть ее или вся она — во втором эшелоне. Очевидно, скопившиеся танки в районе Голосновка, Верхосновка и вос­точнее принадлежат ей.

Эти выводы о противнике были доложены полковнику Шаповалову, который стал уже больше считаться с мнением штаба.

— Значит, нам вести бой со свежим полком?

— Да, товарищ полковник, прорывать оборону свежего пе­хотного полка, возможно, усиленного, — ответил Иванов.

— Видимо, нельзя медлить, пока он основательно не за­рылся, — заметил я.

— Да, в первой половине ночи соорудим мост, переправим бригаду и еще в темноте перейдем в наступление, — вслух ду­мал командир бригады.

Однако командир корпуса, а теперь эту должность вре­менно исполнял полковник Семен Петрович Мальцев, решил по-другому: для успешного наступления южнее реки предва­рительно разгромить противника в Ильиновке и Спасском. И все же мост мы построили, на плацдарм переправили еще од­ну мотострелковую роту и по взводу средних и малых танков.

В четыре часа 10-го июля усиленный 352-й танковый ба­тальон во взаимодействии с 59-й танковой бригадой атаковал противника в северо-восточной части Ильиновки, и к 13-ти часам село было освобождено; обе бригады вышли здесь к реке. Успеху благоприятствовало то, что до пяти часов не по­являлась гитлеровская авиация. 352-м батальоном был раз­громлен батальон мотопехоты, захвачено четыре противотан­ковых орудия и два миномета.

Почти одновременно с нашим наступлением фашисты силами пехотного батальона при поддержке артиллерии контратаковали те подразделения мотострелкового батальона, которые обороняли плацдарм. В напряженном бою контратака была отбита, противник с потерями отброшен, но комбат по­лучил второе ранение, к тому же тяжелое.

С капитаном Карпенко пришлось ближе познакомиться 20-го июля в районе Кандауровки, а затем часто общаться, когда он с 6-го июля заменил внезапно выбывшего комбата. Это был исполнительный, смелый и весьма инициативный командир, на которого можно было положиться.

В командование вступил военком батальона старший по­литрук Семен Петрович Толстенко.

А около десяти часов противником была предпринята еще одна контратака, на этот раз силами танкового батальона при поддержке артиллерии и группы бомбардировщиков; ее мы видели с наблюдательного пункта (НП), расположенного у опушки леса северо-восточнее Ильиновки. Колонна из 37-и танков T-IV вышла из-за высоты 222,0 в направлении южной окраины Спасского, а в воздухе появились пикирующие бом­бардировщики. Когда голова колонны поравнялась с плацдар­мом, взлетела трехзвездная сигнальная ракета, и все танки повернули налево, образовав боевую линию и открыв огонь.

— Товарищ полковник, роту Андрущака! — вскрикнул я.

— Да, да! — повелительно ответил полковник.

Я побежал к танку комбрига, вызвал по радио командира 353-го батальона капитана Ф.П.Васецкого и одновременно командира 2-й роты этого батальона старшего лейтенанта Андрущака и передал: «Первый приказал четвертому вперед, на юг — в линию! Ударить по фашистским танкам тяжелыми!» Андрущак ответил: «Я — четвертый, выполняю!»

Прошло менее минуты, как рота вышла из леса, с ходу развернулась в линию и остановилась на спуске, примерно в двухстах метрах от реки. Как раз танки противника подошли к ней на дальность 800—900 м. Все пять машин, вооруженных 75 мм пушкой, открыли огонь по гитлеровским танкам. Мы с волнением наблюдали, как первые снаряды прошли мимо це­лей, но вот от последующих выстрелов задымился, а затем вспыхнул вражеский танк, за ним второй. И снова взвилась трехзвездная ракета, все танки противника развернулись на 180° и на максимальной скорости, ведя огонь, начали удалять­ся. В ходе разворота был сожжен третий танк. Отойдя на безопасное расстояние, группа также одновременно повернула направо, образовала колонну и ушла на юго-запад, за высоту 229,8.

— Думали, дрогнем, не вышло! А как обучены, как все четко и быстро выполняют! — проводив взглядом исчезающую колонну, сказал полковник Шаповалов. — Какая управляе­мость!

— А, ведь, мы имели возможность, Иван Андреевич, тоже хорошо обучить наших танкистов, — заметил Тушнайдер. — Сейчас показала себя рота Андрущака, неплохо слажена быв­шая рота Сокола. Другие же роты и батальоны в целом слаже­ны слабо.

— Да, да! Сначала больше занимались не самым главным, а потом уже не хватило настойчивости снять запреты, — согла­сился полковник.

— Фашисты танки-то бережно применяют, на рожон не ле­зут. Почувствовали неладное и удалились, — сказал я, обраща­ясь к полковнику. — Если бы все «Матильды» были с 75 мм пушками, то нам было бы значительно легче.

— Надо особо бережно использовать эти пять танков, — решил комбриг.

По радио передали благодарность комбрига командиру и личному составу роты за смелые, быстрые действия и унич­тожение трех танков врага. Пошла шифровка коман­диру корпуса о подвиге роты и представлении на награждение старшего лейтенанта А.А.Андрущака и его подчиненных. На следующий день пришло сообщение, что старший лейтенант Андрущак награжден орденом Красного Знамени. Он был первым воином нашей бригады, получившим столь высокую награду.

Вскоре командир корпуса совершил маневр 53-й тяжелой бригадой с правого фланга на левый, которая, усилив наш мост, одним батальоном переправилась на плацдарм и расши­рила его в сторону Дмитриевки, а другим, совместно с нашим 353-м батальоном, атаковала противника в Спасском. С поте­рями он отошел на юг, оставив в селе несколько орудий и тя­гачей. В этом коротком бою особо отличился старшина 1-й мотострелковой роты В.М.Рыбалко. Он уничтожил автомат­чика, взял пленного и вынес с поля боя раненого командира роты.

Так северный берег Сухой Верейки был очищен от гит­леровцев.

В середине этого дня полковник Мальцев побывал на НП бригады. Мы его увидели впервые. Среднего роста, сухой, темноглазый, подвижный, он быстро говорил и сопровождал свою речь жестикуляцией. Сложилось впечатление, что по характеру он человек мягкий. До вступления во временное командование корпусом полковник был начальником штаба 2-го танкового корпуса.

Комкор кратко заслушал командира и комиссара брига­ды, в основном согласился с их оценкой противника, ответил на вопросы и затем уточнил боевую задачу. К концу разговора он откровенно признался:

— С использованием плацдарма у Спасского, мы неоправ­данно задержались. Будем наверстывать.

Во второй половине дня, в условиях снизившейся актив­ности гитлеровской авиации, наша и 53-я бригады переправи­лись на плацдарм, и с 17-ти часов перешли в наступление. Од­новременно частью сил из Федоровки атаковала 59-я бригада. К 20-ти часам все три бригады вышли полкилометра северо-восточнее Малой Покровки и на северные скаты высот 229,8, 210,9, разгромив два батальона пехоты, не менее пяти батарей противотанковых орудий как буксируемых, так и самоходных, и столько же минометных батарей. На долю нашей бригады, с учетом боя в Спасском, пришлось не менее батальона пехо­ты, три танка и штурмовых орудия, до десяти противотанко­вых орудий, две минометные батареи и до десяти автома­шин. Были взяты в плен солдаты из того же 693-го пехотного полка 340-й пехотной дивизии.

Наступление бригады, как и в целом корпуса, 10-го июля в сравнении с предыдущими днями было успешным. Вместе с тем это был день подвигов многих воинов.

Командир танкового взвода младший лейтенант С.И.Зубарев в ходе вечернего наступления сжег танк, штурмо­вое орудие и уничтожил противотанковую пушку. Механик-водитель этого танка старший сержант Н.М.Данчиков умело маневрировал танком в атаке. Семь вмятин на броне от враже­ских снарядов насчитал экипаж после боя.

2-я мотострелковая рота, атакуя за танками 353-го танко­вого батальона, уничтожила и пленила десятки фашистских пехотинцев атакой во фланг опорного пункта. Умелый и храб­рый командир роты старший лейтенант Гаруля, будучи ране­ным, продолжал командовать ротой до конца боя.

Эти и другие, особо отличившиеся воины, были пред­ставлены к наградам.

Потери бригады составили: убитыми и ранеными — до 70-ти человек, танков сгоревших — два, подбитых — один.

Полковник Шаповалов на этот раз без колебаний решил организовать наступление ночью. Его решение поддержал командир корпуса и приказал всем танковым бригадам гото­виться к наступлению с двух часов 11-го июля, а мотострелко­вой бригаде, обороняясь между Ивановкой и Ильиновкой, прикрыть правый фланг корпуса.

Перед принятием решения штаб двумя группами коман­диров провел рекогносцировку, в ходе которой группа, кото­рую я возглавлял, встречалась с командирами рот и взводов в 352-м танковом и 160-м мотострелковом батальонах. Это по­зволило не только изучить оборону противника, но и выяснить отношение личного состава к ночному наступлению.

— Товарищ младший лейтенант, что вы думаете о наступ­лении ночью вот здесь, на вашем направлении? — обратился я к командиру танкового взвода 2-й роты.

В это время подошли два экипажа и вызванный из впере­ди оборонявшейся мотострелковой роты командир взвода.

— Стрелять будем куда попало, а механики завалят маши­ны в ямы, — ответил командир-танкист.

— А если вот стрелки вам осветят местность ракетами, ими же укажут направление движения?

— Тогда — другое дело: поведем танки и в воронки не по­падем, — вмешался в разговор его механик-водитель.

— А что вы думаете? — спросил я командира стрелкового взвода.

— Осветить можем, если будут ракетницы и ракеты, но все же лучше бы днем.

— Но днем-то авиация и артиллерия нам не дают ходу, а ночью-то авиации не будет и артиллерия гитлеровцев точный огонь не сможет вести.

— А что, ребята, ночью, пожалуй, лучше, — обращаясь к своим экипажам, высказался младший лейтенант.

Его поддержали.

Как мы установили, оборона противника выглядела сла­бее перед левым флангом бригады, поэтому полковник Шапо­валов решил главный удар нанести в направлении высот 210,9; 210,4 левофланговым 352-м танковым батальоном, уси­лив его большей частью мотострелкового батальона.

При постановке задач он подробно остановился на тес­ном взаимодействии танков и мотострелков, организации ос­вещения и ориентирования, словом, дал указания по ведению боя, а также по всем вопросам, разработанным штабом.

В установленное время бригада двинулась в наступление. И тут же штаб корпуса сообщил, что соседним бригадам — 59-й справа и 53-й слева — командир корпуса разрешил начать атаку на рассвете. Мы огорчились, а полковник Шаповалов при этом заметил, что полковника Мальцева кто-то уговорил. Так уверенность в успехе корпусного удара поколебалась.

Когда танки вышли на линию мотострелковых подразде­лений и единый, боевой порядок двинулся, то с закрытых позиций открыли огонь прямой наводкой и артиллерийская, и минометная батареи. Началось освещение местности. Тотчас начали стрельбу танковые и мотострелковые подразделения. Дружная согласованная атака танков и мотострелков в соче­тании с мощным «Ура!» оказалась неожиданной для фаши­стов.

Оперативная группа штаба во главе с комбригом пере­мещалась на танках скачками за правым флангом 352-го ба­тальона, в 100—300 метрах сзади цепи мотострелков. Огонь со стороны фашистов был слабым и беспорядочным, противо­танковые пушки стреляли наугад, а артиллерия, стоявшая на закрытых огневых позициях, в начале атаки молчала.

Сначала комбриг находился сверху на башне и вел на­блюдение, а я принимал по радио донесения, докладывал ему и передавал его распоряжения. Вскоре он сам начал перегово­ры, подбадривая комбатов:

— «Зима», «Весна», работаете нормально, но лучше бы по­быстрее.

Батальоны докладывали о десятках убитых и плененных фашистов в основном из упоминавшегося выше 693-го пехот­ного полка, захвате противотанковых пушек, минометов, стрелкового оружия.

Многие экипажи танков отличились в этой ночной атаке. Например, экипаж во главе с младшим лейтенантом Деминым уничтожил противотанковую пушку и минометный взвод и совместно с взаимодействовавшим с ним мотострелковым взводом разгромил до взвода пехоты. Командир башни 352-го батальона старший сержант В.С.Щербак, умело ведя огонь, уничтожил две противотанковые пушки.

А противник пришел в себя и постепенно стал наращи­вать огонь. Начала стрельбу с закрытых огневых позиций ар­тиллерия, и ее огонь становился все точнее. И все чаще нам приходилось закрывать люки.

Подбежал со следовавшего рядом второго командирского танка комиссар бригады, поднялся на наш танк и с радостью заговорил:

— Наконец-то, Иван Андреевич, и у нас состоялось насту­пление. Хорошо, идем!

— Торжествовать еще рано, Фроим Исаакович, противник сильнее нас, без соседей далеко не уйдем, — ответил полков­ник. — И после паузы сказал:

— Похоже, отстает Васецкий Мы не видим задних габаритных фонарей его танков, хотя докладывает, что все нормально.

— Пожалуй, я направлюсь к нему, — спрыгивая и перебегая на свой танк, сказал Тушнайдер.

— Не попади к немцам, заходи к комбату из глубины, — на­путствовал полковник.

— Само собой, — ответил военком.

Когда на рассвете бригада достигла рубежа полкилометра юго-западнее высоты 229,8 и высоты 210,4, перешли в насту­пление соседние бригады, но продвигались они крайне мед­ленно, так как противник их встретил уже достаточно органи­зованным огнем. Напряженный бой развернулся от Малой Покровки до Чибисовки. К пяти часам соседи приблизились к нашим флангам.

У нас же после четырех часов начало теряться управле­ние. Командир 352-го батальона подполковник Ободовский был тяжело ранен; его танк получил пробоину в башне. В ко­мандование вступил комиссар батальона, но вошел в связь с командиром бригады только через 20 минут.

Сообщение о ранении подполковника Ободовского мы восприняли с большой болью. Василий Владимирович был знающим, опытным танкистом, ранее командовал танковой бригадой и был ранен. После госпиталя ему предложили должность заместителя командира бригады, но он попросился на батальон. Ему пришлось разделить участь многих танки­стов: после излечения, с конца 1942-го года, он командовал танковым полком и в июне 1944-го года умер от ран.

Примерно в то же время на танке командира 353-го ба­тальона вышла из строя радиостанция; меняя танк, капитан Васецкий долго не входил в связь. Ввиду этого некоторое время пришлось отдавать распоряжения непосредственно тан­ковым ротам.

К пяти часам удалось восстановить управление, уточнить задачи батальонам, и бригада возобновила движение вперед. Но в это же время враг начал удар 27-ю бомбардировщиками по всем трем танковым бригадам, продолжавшийся 40 минут. Всего же, в течение 11-го июля, фашистская авиации соверши­ла по корпусу более десяти сосредоточенных ударов. В общей сложности это около трехсот самолето-вылетов. Одновременно сильный и точный огонь открыла артиллерия, причем, только по нашей бригаде вели огонь два-три дивизио­на.

Два малых танка нашей оперативной группы в целях безопасности шли сзади в 100 метрах. Полковник Шаповалов держал связь с комбатами, а я занял место командира башни, то есть спустился ниже его и стал просматривать оборону противника. Справа на опушке леса разглядел противотанко­вую пушку, стрелявшую по танкам 353-го батальона. Хотел, было, открыть по ней огонь, но тут прямо по курсу танка уви­дел развертывающиеся штурмовые орудия — насчитал их шесть. Дал команду лейтенанту Козлову, располагавшемуся на месте башенного стрелка, зарядить пушку бронебойным снарядом, а механику сделать короткую остановку. Навел в среднее орудие, выстрелил — недолет. Внес корректуру, вновь выстрелил — цель! Машина противника задымилась. Вторая машина загорелась со второго попадания. Доложил комбригу.

Полковник приказал поменяться с ним местами. Он стал стрелять, а я, взяв на себя радиосвязь, через оптические при­боры командирской башни начал рассматривать наши баталь­оны. Оказалось, что боевая линия танков сзади нас и остано­вилась, причем, в обоих батальонах несколько танков горят; не видно и Т-60 из нашей группы. И тут с опозданием понял свою ошибку, которая, в конечном счете, оказалась непоправи­мой. Вместо того чтобы вести наблюдение и докладывать командиру бригады о действиях своих подразделений, сосе­дей, а также противника, держать свой танк за батальонами, я в ответственный для управления момент превратился в рядо­вого члена экипажа! Понял и то, что авиация и артиллерия противника сделали свое дело: наступление бригады застопо­рилось. Видел, что остановился и сосед слева — 53-я тяжелая танковая бригада.

Доложил по переговорному устройству полковнику и приказал лейтенанту Козлову свернуть танк вправо в рожь и остановить. Связавшись с командирами батальонов, успел передать в 352-й батальон распоряжение: «Зима», первый при­казал тотчас вперед!»; одновременно видел, как мехводитель старший сержант Хахаруз Арсланов отвел танк вправо, ввел его в рожь и произвел доворот лобовой частью в сторону про­тивника. И тут я почувствовал и услышал сильный удар по танку и взрыв. Инстинктивно посмотрел вниз боевого отделе­ния: Петя Козлов неподвижно привалился к пушке, его голова — на гильзоприемнике; полковник что-то пытался ему сказать.

Несколько раз под