Ноктюрн для ночного города
рассказы
Анна Александровна Самойлова

© Анна Александровна Самойлова, 2016

© Виктор Манаков, фотографии, 2016

Редактор С. А. Тулина

Редактор Н. М. Ревкова

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Портрет в стиле символизма

Марина Олеговна слушает внимательно. Действительно слушает и действительно внимательно. На ухоженном лице мелькает целая гамма чувств. От удивления до восхищения и лёгкой зависти.

Марина Олеговна сидит на стуле, закинув ногу на ногу. Стильные босоножки бело-голубого плетения изящной лодочкой обнимают ступни и подчёркивают тонкие лодыжки. Мягкая линия икр, округлые колени до середины прикрыты юбкой, тёмно-синей, почти чёрной… Красивые бёдра, прямая спина. Марина Олеговна не опирается на спинку стула, а слегка наклоняется вперёд. На ней прозрачная ультрамариновая блузка с глубоким v-образным вырезом. Красивая длинная шея, чёрные крашенные волнистые волосы, подстриженные в каре. В ушах серёжки белого метала с малахитом. Такие же бусики на шее и перстенёк на безымянном пальце правой руки. В узких ладонях женщина держит чашку чая, служащую ей своеобразной защитой.

– Я чувствую в Барнауле… – Марина Олеговна тщательно подбирает слова, – некоторую двойственность… Барнаул не похож ни на какие другие города… даже сибирские… Он, несмотря на новостройки и множество современных зданий, совсем не урбанизировался. Осталась в нём… – она глядит вправо и вверх, – некая чертовщинка…

Голос Марины Олеговны певучий, с лёгкой картавинкой. Она немного шепелявит. Виной то ли не устранённый в детстве дефект речи, то ли непривычные протезы. Это её совсем не портит, наоборот, придаёт пикантности.

– Метро в Барнауле? – голос её звучит недоверчиво. В интонациях слышится: «Но мы ни разу не видели станции метро и ничего не слышали о нём!?»

Она удивлена. Она поражена. Она приподнимает чашку с чаем выше, поближе к себе. Но не пьёт.

Наконец, она делает глоток и ставит чашку на стол. Затем выпрямляется и даже слегка опирается на спинку стула.

– А почему клуб женский? – спрашивает она и, недослушав ответ, говорит, – тогда эти стихи вам будут понятны. Их нельзя читать в мужском обществе.

Марина Олеговна берёт в руки планшетник и, легко касаясь его указательным пальцем, начинает читать стихи. Они мелодичны и историчны. Становится сразу понятно, Марина Олеговна попала в свою стихию. Больше за весь вечер она ни разу не прикоснулась к чайной чашке. И та, с тонким следом от губной помады и недопитым чаем, до самого расставания сиротливо простояла на краешке журнального столика.

Марина Олеговна утончённая и аристократичная, очень много знает о Древней Греции и Древнем Риме. Она читает в подлиннике Бодлера и Рильке. Она спрашивает, вежливо улыбалась:

– А далеко ли ближайшая станция вашего метро?

Она недоверчиво слушает ответ, улыбка её становится чуть более жёсткой.

– Проводите меня до вашего метро.

Мы заходим в переход, спускаемся на эскалаторе, подходим к нужной стороне. Мы любуемся мозаикой и лепниной, рассматриваем пассажиров. Мы ждём электропоезд. Между мной и Мариной Олеговной висит напряжённое молчание. Кажется, она всё ещё не верит в существование барнаульского метрополитена.

Наконец подходит поезд. Механический голос объявляет эту и следующую станцию. Марина Олеговна шагает в вагон и, прежде чем закрылись двери, оборачивается и говорит мне:

– Странный город – Барнаул. Странные люди – барнаульцы. Одни называют его столицей мира, другие – Барнеаполем – дырой. А ведь дыра и есть.

Дверь закрывается и поезд уезжает.

Больше Марину Олеговну никто не видел. Я не знаю, к какому сонму привидений примкнула эта женщина и успела ли она понять, что произошло. Ведь в чём-то она была права: не урбанизированный Барнаул обладает своей чертовщинкой. Для кого-то из жителей он – Столица мира с великолепным метрополитеном, а для кого-то – дыра дырой. А в дыре, в Барнеаполе, метро нет.

И никогда не было.

Аглая

Опершись о стену, Маруся сидит на табурете, втиснутом между самодельным буфетом и столом со столешницей из чисто выскобленных дубовых досок. Она нервно теребит платочек и, не отрывая глаз, следит за ведьмой Аглаей, которая, непрерывно бормоча под нос, снуёт туда-сюда по большой и светлой комнате. Аглае лет сорок – сорок пять, на ней длинная цветастая ситцевая юбка, трикотажная водолазка бордового цвета и самовязанная жилетка зелёно-болотного цвета. Волосы – длинные, тронутые сединой —собраны на затылке в шишку. На лице Аглаи нет бородавок, нос у неё аккуратный, а вовсе не крючком. Её лицо круглое, зелёные глаза широко поставлены. Около глаз и в уголках губ морщинки, которые показывают, что Аглая добродушная улыбчивая женщина. Но сейчас она строга и серьёзна.

Через всю комнату протянут шнур, на нём висят пучки трав. Вдоль стены развешаны полки, уставленные горшочками и баночками, бутылочками и коробочками… На печке стоит котелок, из него валит густой пар. Аглая время от времени отправляет в котелок то измельчённую траву, то порошок, то разноцветные жидкости. По комнате растекается густыми тягучими волнами, головокружительный запах.

Наконец Аглая поворачивается к Марусе и требовательно протягивает руку.

– Давай!

Маруся от волнения путается в складках одежды. Её лицо горит.

– Ну же?! – торопит Аглая и шевелит пальцами.

Маруся поднимается и отыскивает карман, достаёт спичечный коробок и протягивает ведьме:

– Вот…

– Всё сделала, как я сказала? – уточняет Аглая.

– Да, – шепчет Маруся.

– Это точно его волосы и пуговица с его одежды?

Маруся кивает и съёживается под строгим взглядом ведьмы.

– Не переживай, девонька, – голос Аглаи теплеет. – Всё сделаем в лучшем виде. Будет соколик твоим и только твоим! Ни на какую другую и не глянет!

Аглая над столом аккуратно сдвигает крышку спичечного коробка. Внутри лежит прядка русых волос и пуговица. Ведьма кладёт раскрытый коробок на стол, берёт керамическую миску, ставит рядом, накрывает миску чистым полотенцем, потом зачёрпывает половником из котелка и аккуратно наливает в миску поверх полотенца. Отложив половник, собирает края полотенца и за них приподнимает варево, давая стечь – процеживает. Убирает полотенце с остатками, бросает короткий взгляд на Марусю и уточняет ещё раз:

– Точно любишь?

Та краснеет и кивает.

– Как волосы-то добыла?

– В парикмахерской… – чуть слышно шепчет Маруся.

– Денежку принесла?

Маруся достаёт из другого кармана кошелёк и вынимает несколько свёрнутых банкнот. Деньги перекочёвывают в карман ведьмы.

– Ещё раз спрашиваю. Ты уверена? Приворожить-то приворожу, а вдруг разлюбишь?

– Не разлюблю, – шепчет Маруся, и из её глаз начинают капать крупные слёзы.

– До слёз, значит, любишь, – скорее утверждает, чем спрашивает Аглая.

– Я Сашу больше жизни люблю! Я всё для него готова сделать! Только бы он был со мной, – Маруся распрямляет плечи. В её глазах светится отчаянная решимость.

– Ну, всё так всё! – пожимает плечами ведьма. – Моё дело маленькое. На-ко вот, выпей, – и Аглая протягивает Марусе миску с процеженным варевом. – Да не бойся, это просто успокоительное.

Маруся принимает миску и одним духом выпивает содержимое. И лишь потом немного морщится:

– Горько…

– А ты как хотела? – улыбается Аглая. – Ну что, приступим?

Аглая забирает у Маруси пустую миску, кладёт в неё волосы и пуговицу, подсовывает миску под руку девушки и накрывает её рукой.

– Подержи-ка так.

И вдруг замирает. Перед взором Аглаи проносятся одна за другой картины. Вот Маруся с русоволосым красавцем идут по улице. Они держатся за руки и улыбаются друг другу. Парень наклоняется к Марусе словно сказать что-то и как бы невзначай целует её в щёчку. Маруся смотрит на него удивлённо и счастливо смеётся. А он целует её теперь в губы. Небо голубое, солнце светит и птицы поют…

Вот Маруся и её красавец в компании друзей в кафе. Столы сдвинуты, на столах коктейли, тоники в банках, пиво в высоких стаканах… Маруся сидит у своего парня на коленях. Он протягивает ей бокал с коктейлем, настаивает, чтобы она выпила. Гремит музыка. Все смеются.

Маруся и красавец страстно целуются в лифте. Его руки свободно гуляют по её телу, пытаются расстегнуть ей джинсы. Слышится слабое: «нет», но парень настойчив. Нажата кнопка «Стоп».

Светло-голубой кафель ванной комнаты. Маруся нервничает, смотрит на часы. Потом берёт со стиральной машинки тест. Её руки дрожат. Она одновременно плачет и смеётся.

Снова кафе. Гремит музыка. Столы сдвинуты. Все смеются. Маруся прильнула к плечу красавчика, а он с хмурым видом пьёт тоник банку за банкой… Маруся что-то говорит ему. Он грубо отвечает. Маруся плачет. Он с неохотой гладит её.

ЗАГС. Маруся с большим животом в белом платье и фате, с маленьким букетиком в руках. Рядом красавчик. Он пьян и еле стоит на ногах. Играет вальс Мендельсона. Из гостей только родители.

В кроватке орёт младенец, а Маруся и пьяный красавец орут друг на друга. Внезапно он с размаху бьёт Марусю по лицу. Она что-то кричит, швыряет ему в лицо погремушку. Он уходит, хлопая дверью. Маруся обессиленно опускается на пол. Ребёнок закатывается в крике. Маруся подползает к кроватке, берёт младенца, прижимает к себе, успокаивая. По её щекам текут слёзы. Дверь открывается, и красавец возвращается в комнату не в силах уйти.

Ребёнок спит в кроватке. Маруся стоит за гладильной доской, гладит ползунки. У неё под глазами тёмные круги. Она осунулась. Красавец с трудом стоит на ногах. Его глаза мутны. Он подходит к телевизору и включает его – громкость на всю катушку. Ребёнок просыпается и начинает плакать. Красавец орёт на ребёнка. Маруся роняет на пол утюг и кидается с кулаками на красавца. Он размахивается и бьёт её в челюсть. Маруся падает шеей на утюг и умирает…

…Аглая слышит голос Маруси и словно выныривает издалека, смотрит на девушку, а та говорит горячо:

– Я так сильно Сашу люблю! Я за один день с ним что угодно готова сделать! Он такой замечательный! Умный, красивый! Вы себе не представляете! Он такой… такой…

– Какой? – сухо спрашивает Аглая.

– Он самый лучший! – не задумываясь отвечает Маруся.

Аглая задумчиво смотрит на девушку.

– Вы ведь мне поможете? – с надеждой глядя на ведьму, спрашивает Маруся, – Он меня полюбит? Мы будем вместе? Мне сказали, что вы очень сильная ведьма…

– Сильная, – соглашается Аглая. – Помогу. Кто я такая, чтобы мешать твоему счастью?

Волшебная палочка

Ночь догорала, как свеча. Пушистый снег падал крупными хлопьями. В заштатном городишке Н-ске на кухне в гордом одиночестве сидела хрупкая девушка-тинейджер – сама невинность. Её мраморно-белая кожа была холодна, как лёд. Девушка качалась на задних ножках стула и прятала руки в рукава толстовки. Юной душе так хотелось тепла и любви! Она мечтала о Серёже из параллельного класса.

На столе лежали учебники и тетради, но они были небрежно сдвинуты на угол. Бездонные глаза взирали на чистую страницу общей тетрадки, а длинные тонкие пальцы сжимали обыкновенную авторучку.

Девушке нужно было учить уроки – учителя в конце полугодия просто озверели: тест за тестом, контрольная за контрольной. Каждый день задавали столько всего, что времени гулять совсем не оставалось. И попробуй не сделать! Останешься после уроков и будешь зубрить до опупения. Она забыла уже, когда в последний раз нормально гуляла с друзьями!..

Серёжа никогда не оставался после уроков. Он был отличником, занимался боксом и музыкой. То мама, то папа возили его на тренировки или на репетиции. Не то, что её родители…

Учиться девушке было нужно – выпускной класс, как-никак! Ещё чуть-чуть, и она будет свободна! Уедет куда-нибудь далеко-далеко и начнёт взрослую, самостоятельную жизнь, подальше от… Только нужно решить вот эти задачки и написать вот этот реферат.

Но девушка, вместо этого, сочиняла стихи. Морщила носик, смотрела в потолок, потом на луну в окошке. Записывала что-то, зачёркивала, снова записывала. Дело в том, что её постоянно сбивали с ритма доносящиеся из родительской спальни звуки.

Изящные строчки ложились на листок:

 

К тебе летит моя мечта —

Скучаю, по тебе скучаю.

Хочу любить тебя всегда,

В твоих руках, как снег…

 

«Ещё! Ещё!», – неслось из родительской спальни. И девушка перечёркивала написанное, словно резала строчки и слова. Потом писала снова:

 

Ты мой единственный герой,

Но между нами расстоянье.

Найду ль когда-нибудь покой?

Услышишь ли моё…

 

«А! А! А-а-а-а!», – раздавалось за стенкой. И снова девушка остервенело резала авторучкой слова и строки.

Наконец в спальне затихли.

Девушка с облегчением вздохнула и улыбнулась своим мыслям. Теперь беспрепятственно можно отдаться поэзии! Серёжа… Авторучка вдохновенно прикоснулась к листу, но тут в кухню вошли родители – усталые и довольные.

Мама девушки – роковая женщина, длинноногая блондинка с лебединой шеей, высоко вздымающейся грудью и осиной талией была по-кошачьи грациозна.

Непокорные вихры отчима уже тронула серебристая седина. Хитрый прищур глаз, отрешённый взгляд из под мохнатых бровей, волевой подбородок говорил о непростом характере.

Новый папа сел за стол напротив приёмной дочери, закурил и, пристально глядя в вырез её толстовки, спросил:

– Как школа?

Девушка молча пожала плечами. Нового папу ответ, видимо, удовлетворил, потому что он откинулся на спинку стула и затянулся. В это время к нему подошла мама, обняла за шею, изящным движением забрала сигарету из папиных рук и тоже затянулась. Папа глянул на неё пронзительно и усмехнулся в усы.

Где-то там, далеко Серёжа с родителями пьёт вечерний чай. Они всегда вместе пьют вечерний чай и разговаривают. Когда она будет жить сама и обзаведётся семьёй, то точно так же будет пить вечерний чай и разговаривать…

Девушка тоскливо посмотрела в окно. Крупные хлопья снега медленно кружились в лунном свете. И белоснежная рука вывела на листе:

 

Всегда быть рядом я хочу,

Касаться пальчиками кожи.

Мечта летит, и я лечу —

Мы с ней немножечко…

 

– Что пишешь? – спросила мама, прижимаясь к новому папе.

Девушка прикрыла строки ладошкой и снова ничего не ответила – не успела. Папа, глядя на девушку, потянул к себе маму и усадил на колени. Его рука скользнула под шёлковый халатик, отодвинула отворот и по-хозяйски легла на грудь.

Девушка брезгливо поморщилась и возмущённо крикнула:

– Прекратите немедленно!

Но папа уже прильнул губами к соску и, крепко ухватив маму за ягодицу, принудил развернуться к нему лицом. Халатик больше ничего не скрывал. Папа целовал, буквально впивался в мамину шею, плечи, грудь. Мама застонала от наслаждения.

– Фу, мерзость! – скривилась девушка и снова тоскливо глянула на луну, потом на груду учебников, на листочек с недописанными стихами…

Ей стало тошно. Хотелось блевать. Она не могла выйти из кухни, потому что папа с мамой перекрывали путь. Они совсем перестали обращать на неё внимания. Девушка почувствовала себя невидимкой в своей семье. Вот если бы Серёжа…

Ну почему у неё нет волшебной палочки. Сейчас взмахнула бы, и всё!

Стоны мамы становились сильнее. Противный запах разгорячённых тел, особенно тошнотворный похотливый запах матери, ударил в ноздри девушки, и она решилась – взмахнула авторучкой так, будто это была волшебная палочка. Да не просто волшебная палочка, а обоюдоострая. Взмахнула, перечёркивая….

И… рассекла сплетённые тела. На пол упали две головы: одна – блондинистая, другая – с непокорными седыми вихрами. Изумление застыло на лицах, увидевших, наконец, дочь. Шлёпнулись руки, раскромсанные куски плоти. Кровь двумя фонтанами брызнула в потолок, на стены, мебель, на девушку, залила пол… Кровь была похожа на кетчуп. Много кетчупа… Целое море…

А потом воцарилась тишина.

Девушка посмотрела на ручку, на свои белые руки с каплями крови, на испачканный лист бумаги. И понимая, что теперь Серёжа для неё уже никогда не будет доступен, что теперь они никогда не будут вместе пить вечерний чай и разговаривать, грустно вздохнула и, тщательно выводя буковки, написала чернилами, перемешанными с кровью:

 

Улыбка нежная твоя

Пусть будет для меня наградой.

Есть в этом мире ты и я,

А больше никого не надо!

 

***

Луна печально посмотрела в окно на девушку, на её тонкий стан, на кетчуп, испачкавший всю кухню. Потом – в соседнее окно, где точно такая же девочка-тинейджер с чуткой душой, сидела точно так же – с грудой учебников и в перепачканной кетчупом кухне. А этажом ниже, среди залитых кетчупом стен билось трепетное сердце мальчика-подростка. И в той квартире… и в этой… и в соседнем доме… и в дальнем…

Волшебная палочка, блин!..