МОСКВА
2025

 

 

Всем, кто когда-либо чувствовал себя сапогом без пары.

Или пиццей без картошки¹.

 

И Сильвии — за все наши улыбки.

За то, что озаряешь каждый день своим светом и поддерживаешь мои безумства.

Ты — лучший подарок этой жизни

ЗНАКОМСТВО С ТОБОЙ НЕ ВХОДИЛО В МОИ ПЛАНЫ

Какая горячая штучка. Кошечка, из-за которой я торможу свой джип на пешеходном переходе, чтобы пропустить ее.

На часах семь утра. Мой брат, клюющий носом на соседнем сиденье, тут же просыпается от резкой остановки. Он бормочет какую-то бессмыслицу и тянет руки к оружию, готовый разобраться с любой угрозой.

Я его игнорирую, ведь все мое внимание сосредоточено на красотке, которая начинает переходить дорогу. Я был бы не прочь подарить ей лучший секс в ее жизни.

Оглядываю объект с ног до головы, облизывая губы: туфли на шпильке, юбка-карандаш, приталенный жакет поверх светлой рубашки, тугой пучок черных волос, наверняка мягких на ощупь и охрененно пахнущих, дорогая сумка в деловом стиле и, разумеется, жемчужные серьги, куда же без них. На моем лице появляется полуулыбка, бровь изгибается, я выдыхаю. Такие вот фифы — моя слабость. Возможно, все дело в том, что противоположности притягиваются. Или в том, что такие девушки кажутся холодными и неприступными, но на самом деле всего лишь ждут искры, чтобы вспыхнуть. И я обожаю быть той самой искрой.

Моя машина, как и все американские — с автоматической коробкой передач, готова сорваться с места, едва отпустишь тормоз. Поэтому, как только девушка проходит мимо, я отпускаю педаль, от чего машина немного подается вперед, а затем снова жму на тормоз. Просто хочу слегка ее напугать. Она отпрыгивает, а затем поворачивает недовольное личико в мою сторону. О да, она и правда хорошенькая. С этим розовым румянцем прилежной девочки на щеках и гневно поджатыми губами.

Я взмахиваю рукой, как бы извиняясь, но из-за моей наглой улыбки в эти извинения, наверное, трудно поверить.

Она трогается с места и доходит до тротуара.

— Дай-ка угадаю: ты зажал педаль тормоза своим членом, именно поэтому мы все еще не сдвинулись с места, — ворчит мой брат, пока я рассматриваю обтянутую юбкой попку, раскачивающуюся в такт каждому яростному шагу.

Я поворачиваюсь к нему с улыбкой.

— Мне приятно, что ты так высоко оцениваешь его размер. Попал в самую точку. Чувствуется, что ты постоянно о нем думаешь.

— Да нет, это больше по твоей части. — Он переводит усталый взгляд на дорогу. — Может, уже поедем домой?

Позвольте представить вам Доме.

Доменико Луис, если вы наша мама, отчитывающая его на испанском таким тоном, который может обещать лишь медленную и мучительную смерть. Он старше меня на четыре года, но я выше и уж точно симпатичнее. За ним я оставляю право быть рассудительным и исправлять мои косяки. Не очень-то хочется злоупотреблять своей идеальностью.

От мамы ему достались смуглая кожа и характерные черты мулата. Этот поганец широкий как шкаф и сильный как бык.

А меня зовут Хадсон, и свое второе имя я предпочитаю унести с собой в могилу. От отца мне досталась бледная кожа, на которой просто офигенно смотрятся мои татуировки по всему телу. Они темные, как и мои волосы, а еще контрастируют с голубыми глазами, в совершенстве владеющими одной техникой — мне не нужны руки, чтобы вы почувствовали, будто я вас раздеваю. Достаточно одного лишь взгляда.

Тем не менее мама и ваш покорный слуга постоянно шутим, что вся латиноамериканская кровь досталась мне, потому что, как вы уже поняли, мой брат — та еще «душа компании».

В его защиту должен признать, что мы не спали всю ночь и за последние дни проехали много миль.

Чика продолжает идти вверх по улице. Я неспешно еду рядом, как бы сопровождая ее. Надеваю солнечные очки, включаю музыку на громкость, которую Доме однажды охарактеризовал как «непристойно неуместную», и опускаю окно, чтобы она могла насладиться лучшим видом на образчик красоты, коим я и являюсь. Правой рукой я держу руль, а левой отстукиваю ритм песни, подергивая плечами.

Давай, пофлиртуй со мной немного².

Она в недоумении смотрит на меня.

Я спускаю очки с переносицы ровно настолько, чтобы подмигнуть ей.

Пусть я и валяю дурака,

Я в восторге, и ты это знаешь.

Обожаю, как в этой машине звучат басы. Я двигаюсь с ними в такт.

И если ты немного безумная, моя безумная.

Она ни на секунду не замедляет шаг, бросая из-под вскинутых бровей взгляды, как бы крича, какой же я идиот. О да, скоро ты закричишь по-настоящему.

Я знаю, кто ты на самом деле.

Я знаю то, чего они не знают.

Я опускаю заднее тонированное стекло, чтобы моя бельгийская овчарка, самая красивая собака в мире, тоже могла оценить эту красотку. У моей малышки безупречный вкус.

Эта детка сводит меня с ума.

Я почти забыл про пляж, все считаю твои родинки.

Я научил ее качать головой под музыку, и именно это она и делает, с серьезной мордой охотничьей собаки, торчащими ушами и темным носом. Мы вдвоем смотрим на девушку, одновременно двигая шеей, и у нее вырывается смешок.

Миссия выполнена. Конечно же, она не сможет забыть татуированного красавчика и его танцующую собаку.

Пришло время заставить ее хотеть большего.

Я подношу два пальца к виску и по-военному отдаю ей честь, затем ускоряюсь и еду дальше.

— Ты просто мудак. Ты же в курсе, да? — замечает брат.

Я, разумеется, в курсе. В этом секрет моего очарования.

Но я слишком занят, разглядывая в зеркало заднего вида, как эта попка качается на каблуках, поэтому ничего не отвечаю.

Наш визит в Мейтаун, что на юге Пенсильвании, начался неплохо.

Если честно, знакомство с тобой не входило в мои планы.

ДИКАЯ ПОРОДА

Если бы это было кино, то после моего триумфального появления камера отдалилась бы, показывая, как моя машина покидает город и углубляется в окружающий его лес.

А при съемке с высоты птичьего полета…

…было бы видно гниющее тело, зафиксированное на крыше моего Jeep Renegade серебряными цепями. Бух. Тело выглядит словно огромного размера птица с проблемами пищеварения.

Эта тварь едва слышно рычит, когда мы с Доме спускаем его, чтобы отнести к папе в сарай на заднем дворе нашего нового дома, скрытого среди деревьев. Надо сказать, наш пленник не особо сопротивляется. Скорее всего, потому, что из шеи у него торчит серебряный крюк.

Постре с лаем бежит за нами, чтобы эта тварь не вздумала сделать какую-нибудь глупость. А когда мы бросаем его на пол, собака пристально наблюдает за ним, насторожив уши. Уродец пытается на нее рычать, я его пинаю, и его голова тут же отделяется от тела. Упс.

Доме смотрит на меня с раздражением:

— Чувак, мы же не просто так приперли его сюда живым. Могли бы пустить ему пулю в лоб, и дело с концом.

Я пожимаю плечами.

— Никто не смеет рычать на мою девочку.

Она умеет танцевать.

А еще приносит мне пиво из холодильника.

Почему же, пока я флиртовал, к крыше моей машины был привязан этот полудохлый? Короткий ответ: я не мог запихнуть его в багажник, потому что джипик нужно уважать. Пусть он и не умеет танцевать, но проблемы мы решаем вместе, а значит, я не могу позволить, чтобы эта вонь пропитала его на всю оставшуюся жизнь.

Длинный ответ: именно такими вещами семья Мюррей-Веласкес и занимается из поколения в поколение, и мы очень гордимся своей работой. Мы — ищейки, воины Альянса, охотники на существ, принадлежащих тьме. В основном это живые мертвецы или нежить — для тех, кто в теме.

Я даже не пытаюсь маскироваться и спокойно разъезжаю с разлагающимся телом на машине по городу, куда мы только что переехали. Доме предпочитает быть более осмотрительным, но он не водит, поэтому мой джипик — мои правила. Моя машина называется Jeepito, то есть джипик, потому что она меньше стандартного джипа. Да, она не такая внушительная, но так же хороша для любой миссии и местности.

Папу, кажется, совсем не заботит, что зверушка каким-то загадочным образом лишилась головы. Он, двухметровый здоровяк, с интересом поправляет очки и садится на корточки рядом с добычей, будто бы не замечая исходящего от нее ужасного запаха.

Он — страж, таким красивым словом Альянс называет всех «фриков-задротов». Папа постоянно читает энциклопедии и знает заклинания на латыни. Это добрые заклинания, унаследованные от ангелов, а не те, другие, которые используют колдуны, на которых мы охотимся. Хотя на первый взгляд они звучат абсолютно одинаково. Правда в том, что стражи — очень застенчивые, но вместе с тем необходимые фигуры в нашем сообществе.

— Латмур, — бормочет папа себе под нос.

Перевожу: отвратительная, покрытая шерстью тварь, ростом с невысокого человека, не очень быстрая и не слишком умная. От местного пьянчужки мы услышали, что кто-то уничтожал местный скот, и решили проверить, что к чему. На самом деле, если бы кто-то вдруг решил трахнуть овцу на последней стадии некроза, их потомство выглядело бы примерно вот так. Но кто я такой, чтобы осуждать чьи-то сексуальные предпочтения.

Мама запретила нам приносить мертвых тварей в дом, так что обычно мы тащим их вглубь участка. Там нет теллурической защиты, которой оснащен дом, поэтому папа может спокойно заниматься своими исследованиями, не переживая, что их объект обуглится.

Папа достает одну из своих острых лопаточек, отрезает кусок черного мяса, подносит его к лицу и внимательно осматривает. Я едва сдерживаю рвотный позыв. Это же просто омерзительно.

Замкнутый, очень бледный, с россыпью рыжих веснушек по всему телу и волосами морковного цвета, он постоянно сует нос в подобное дерьмо. Я люблю отца, но, честно говоря, не понимаю, как ему удалось охмурить маму, темноволосую красотку. Она одна из лучших охотниц своего поколения, славится острым языком и взрывным характером похлеще, чем у голодного ликантропа. Вдобавок ко всему она еще и латиноамериканка. Себе в мужья мама могла заполучить кого угодно. И управлять всем миром, конечно же, тоже могла бы.

Папа, должно быть, настоящий жеребец в постели. Другого объяснения у меня нет. И, учитывая мои врожденные способности, это было бы вполне логично.

Гордый потомок шотландских горцев с широкой спиной и огромными ручищами, чей торс напоминает перевернутый треугольник. Родителей очень забавно видеть рядом, потому что мама едва выше полутора метров, а нехватку роста компенсируют шикарные бедра. Он — уравновешенный и спокойный, смотрящий на все трезвым взглядом, она же — настоящий комок нервов, готовый чуть что перерезать кому-нибудь горло.

Доме приседает рядом с папой, изображая интерес к тому, что тот расскажет об уродливой сестре овечки Долли. Настоящий примерный сын.

Я так себя не веду. Предпочитаю убивать без лишних вопросов.

Я мою Постре из шланга, наблюдая, как она играет с водой, пытаясь поймать пастью струю, а затем мы вместе отправляемся изучать наш новый дом. И он, блин, просто шикарен. Современный стиль, много пространства и света, темный деревянный пол, стеклянные стены и парящие лестницы. Альянс денег не жалеет.

Темные существа обычно кучкуются в определенных местах, словно их туда что-то манит. Проклятые зоны, которые, как объяснил отец, связаны с теллурическими линиями. Это объяснение для умных. Мы же такие зоны знаем просто как «врата ада». Это образное название… ну, по большей части.

И Мейтаун как раз одно из таких мест. Папа может говорить все что угодно, но мне было достаточно разок проехаться по городу на рассвете, чтобы задуматься, не связан ли этот факт с тем, как местные дома с черными решетками, остроконечными крышами и скрипящими старыми половицами будто бросают на вас осуждающий взгляд, когда вы проходите мимо. Их двери напоминают застывшие в немом крике рты, а окна — глаза, от взгляда которых негде укрыться. Быть может, это связано с тем, как неслышно извивается покрытая туманом река Саскуэханна, окружая город подобно удаву, неспешно обвивающему добычу перед тем, как задушить ее. Или с тем, как деревья, охраняющие лес, склоняют над тобой кроны, заслоняя собой весь свет и небо. Непостижимые, неподвижные и вместе с тем невероятно живые.

Раньше нам приходилось работать в крупных населенных пунктах. Шумных, хаотичных, где легко стать невидимкой в толпе, где все куда-то торопятся и не имеют привычки совать нос в чужие дела. И именно в этой атмосфере одиночества, среди огромной толпы, темные существа и атакуют, быстрые, как удар ножа.

Но Мейтаун не такой. Маленький, старый, будто бы застрявший во времени. Застывший из-за низких температур от близкого соседства с Канадой. Здесь царит другой тип одиночества. Более древний. Серый, едва уловимый, малозаметный. Постоянный холод, который пронизывает до костей и не покидает их, пока они не сгниют.

Это не удар ножа, нет; это капли крови, падающие одна за другой. Кап. Кап. Кап. Мало-помалу, без спешки. Почти что с нежностью, убаюкивая. До тех пор, пока не истощат тебя. Это именно тот тип одиночества, который бросает вызов здравому смыслу.

Мейтаун пахнет как обитель зловещих существ. Хороший охотник чует это кожей, по-другому никак. Волосы на теле встают дыбом. И я нахожусь в таком состоянии с того самого момента, как мы сюда приехали. Разгорающееся под ложечкой пламя адреналина, готовое вот-вот взорваться. Роковое влечение, с которым у нас нет сил бороться.

Если подобные места привлекают нежить, значит, они привлекают и нас. Их зов пульсирует в наших венах.

И все же, хоть на протяжении многих веков Мейтаун и был известен в Альянсе как горячая точка, в последние десятилетия из-за нехватки ищеек здесь никто не работал. Поэтому нас сюда и отправили.

Чтобы мы задали жару нечисти.

ЧЕРНИЛА ПОД КОЖЕЙ

Мама вовсю наслаждается, задавая хорошую трепку боксерской груше в нашем новом тренажерном зале.

— А вот и мои мальчики! — широко улыбается она при виде меня.

Вытирает пот и заключает меня в объятия. Поскольку я почти одного роста с папой, она достает мне всего лишь до талии.

Мамина кожа смуглая, но чуть светлее, чем у Доме, так что она больше похожа на латиноамериканку, нежели на мулатку. И все же от отца ей достались волосы, которые она называет «негритянскими». Их она заплетает в косички, свисающие до самых бедер.

Мне двадцать восемь лет, а Доме — тридцать два, но она продолжает называть нас своими мальчиками, «до тех пор, пока какое-нибудь адское чудище не вырвет мне кишки». Это цитата. Драматизма ей не занимать.

Ну, или она будет называть нас так, пока мы не подарим ей внуков.

По мне так лучше бы адское чудовище вырвало кишки мне. И поскольку семья должна тебя поддерживать в самую трудную минуту, Доме пытается успокоить меня насчет потомства, говоря, мол, если мои сперматозоиды обладают таким же уровнем интеллекта, как и я сам, скорее всего, я окажусь бесплодным, потому что они будут врезаться в стенки влагалища вместо того, чтобы двигаться вперед по прямой. Что-то в таком духе.

Я протягиваю маме чемоданчик с ее машинкой, она снимает боксерские перчатки и берет его. Мы идем к кухонному островку, и я протягиваю левую руку. На плече у меня вытатуирована роза. Ее хорошо видно благодаря футболке с обрезанными рукавами. Никаких ярких цветов, по всему телу разлиты лишь черные чернила. Стебель розы, извиваясь, спускается по руке до самой кисти. Мама включает машинку и с профессиональной точностью иглой вырисовывает еще один шип. Еще одна смерть. Очередной триумф.

Колье или браслет из бисера, ленты в косичках, насечки на деревянном амулете… Таким способом охотники ведут подсчет. Я же свой отмечаю на теле.

Идею я позаимствовал у мамы. Она обожает татуировки. Я так и не решился сделать тату на лице, а тем временем у мамы на левом виске переплетаются буквы Д и Л, а на правом — Х и А. В честь нас с Доме. Инициалы нашего первого и второго имени. На костяшках пальцев правой руки, которой она с легкостью может отправить в нокаут, вытатуировано имя «Фрэнк», по букве на каждом пальце. Так зовут моего отца. А на спине, по всей длине позвоночника, у нее красуется скелет морского змея, которому она пририсовывает позвонок за каждую убитую нежить.

Да, я в курсе: моя мама напоминает бывшую заключенную. Более того, ей нравится носить мешковатые спортивные штаны и грубые ботинки.

У брата тоже есть такой же скелет, как и у мамы, но гораздо меньше, на левом предплечье. Его единственная татуировка. Тоже для того, чтобы вести подсчет смертям. На данный момент он меня опережает. Я из тех, кто любит размахивать кулаками, а он предпочитает закончить драку одним выстрелом. То есть я делаю всю грязную работенку, а он записывает победу на свой счет. Со старшими братьями-абьюзерами всегда так.

Но благодаря адской обезглавленной овце я могу записать себе очко.

Я обматываю татуировку заживляющей пленкой и иду в душ — давно пора. После любуюсь в зеркале на свою обалденную фигуру с отлично выраженными мышцами, пусть даже они и не такие объемные, как у Доме. Я взъерошиваю свои темно-каштановые волосы, короткие у висков и достаточно длинные на макушке, придавая им небрежный вид.

Направляюсь в комнату на втором этаже, просторную, с огромными окнами, соседнюю с родительской. На двуспальной кровати с ноутбуком на коленях сидит Доме. Он своего рода компьютерный гений, работает программистом-фрилансером. Если бы я не знал, насколько он от этой работы кайфует, сказал бы, что иметь дополнительную работу для охотника довольно оскорбительно. Иногда мне хочется узнать, не предпочел бы он не делать то, что предначертано этой семье. Но я боюсь его спрашивать… Это один из тех вопросов, которые невозможно задать вслух.

— Это моя комната, — сообщает он мне, когда я, игнорируя его присутствие, ложусь на матрас.

— Если бы ты был мной, то да. Жаль, что пришлось развеять твои грезы.

— Я забрал эту комнату себе.

— Я тоже.

— Когда?

— Только что.

Воспользовавшись тем, что брат повернулся, чтобы взглянуть на меня, я сбрасываю полотенце с бедер и предстаю перед ним во всей красе, каким меня создал Бог, только с большим количеством тату.

— Твою мать, Хад, прикройся.

Я верчу задом.

— Понимаю, тебя смущает его размер, это совершенно нормально. Но если ты уберешься из моей комнаты, тебе не придется на него смотреть.

— Это моя комната, придурок!

— Итак, Доменико Луис, — говорю я спокойно, не переставая раскручивать тему, как пропеллер вертолета, чтобы заставить брата понервничать. — Вот что произойдет: перед тем как вздремнуть, я собираюсь хорошенько подрочить. На моей кровати, в моей комнате. Ты можешь остаться и понаблюдать. Решать тебе.

— Даже не вздумай…

Я перебиваю его, начиная слегка поглаживать себя.

— Три… — считаю я медленно.

— Ты же не будешь… — Он встает с кровати.

— Два…

— Хадсон!

Моя натренированная рука опускается и занимает позицию.

— Твою мать! — раздраженно восклицает он.

В ярости захлопывает ноутбук и подхватывает свой рюкзак, лежащий у ножки кровати.

— Ты — настоящая свинья, хренов мудак!

Взбешенный Доме уходит, а затем возвращается, чтобы швырнуть в меня тапком.

— Говнюк, — бросает он, не глядя на меня, и удаляется.

— Не забудь закрыть дверь, — прошу его я, широко улыбаясь.

По правде говоря, мне даже жаль беднягу. Мы оба знаем, если он пойдет жаловаться родителям, мама на его сторону не встанет, потому что ее любимчик — я, а папа вообще старается не влезать в наши разборки. Но я обо всем этом забываю, как только думаю о том, что бы сделал с той красоткой с пешеходного перехода.

Когда я просыпаюсь, рядом со мной, свернувшись калачиком, лежит Постре, ее голова покоится на моей груди. Я спал так долго, что даже не сразу вспоминаю, какой сейчас год.

КРЫЛЬЯ АРХАНГЕЛА

— Я с тобой! — Ставлю кофейную чашку в раковину, на ходу хватаю футболку и бегу за папой.

Мама не сильна в дипломатии, особенно если нужно разговаривать с людьми в костюмах, сидящих в шикарных кабинетах. Поэтому все официальные встречи берет на себя отец. У этих визитов нет абсолютно ничего общего с охотой на монстров, но поскольку мне очень сложно сидеть дома просто так, я отправляюсь вместе с ним.

У отца с собой папка с суперсерьезными документами для местных властей. Эти документы призывают их не обращать внимания на возможные слухи, если кто-то из жителей вдруг увидит нас рядом с какими-то трупами или что-нибудь в таком духе. Эти бумажки с государственными печатями как бы кричат: «Не суйте свой нос в наши дела!»

По правде говоря, классно быть наемным убийцей с лицензией, позволяющей плевать на закон. Если, конечно, какой-нибудь зомби не сожрет твой мозг, как это случилось с дядей Джеком. Или мантикора не откусит тебе ногу, как в случае дедушки Хадсона. И не стоит забывать о глазе, которого лишилась двоюродная бабушка Росита, когда оборотень полоснул ее когтями. И пусть вас не вводит в заблуждение ее милое имя. Эта женщина могла бы завалить вас за считаные секунды, будь то конкурс на выпивание текилы или схватка один на один.

Как видите, кусочки моих предков гордо разбросаны по США и Центральной Америке. Но если вам все же удастся сохранить при себе все части тела и не откинуться, то вы поймете, что эта работа просто офигенная. Я ее обожаю.

Уже стоя в дверях, папа оборачивается и бросает строгий взгляд на Постре, которая бежит за мной. Затем переводит взгляд на меня.

— Цель данной встречи — наладить отношения с местными властями как можно более вежливым способом. А не учинить скандал.

— Этого не случится, — заверяю я.

Но он не дает мне договорить:

— Разумеется, случится. Как только тебе скажут, что с собаками нельзя, а ты возьмешь ее на руки и все равно попытаешься войти.

Я фыркаю. Ладно, по правде говоря, мне не нравятся люди, которые не пускают собак в свои шикарные кабинеты. Но я жестом даю Постре понять, что на этот раз она остается дома. Папа кивает.

— Нам и тебя одного вполне достаточно, — шепчет он, разворачиваясь и ускоряя шаг, предварительно бросив взгляд на мои рваные джинсы и серую футболку с обрезанными рукавами, которая открывает мой торс с татуировками. Это не та футболка, что была на мне вчера, они просто все более-менее одинаковые. — Ты мог бы купить себе одежду, которая не служила до этого завтраком вермису.

Перевожу: огромный и прожорливый червь, питающийся падалью. На самом деле вермисы ничего такие, потому что умирают без особого сопротивления и обычно указывают на присутствие нежити на кладбищах, поскольку личинки рождаются в их мясе. Как видите, нежить не особо заботится о гигиене.

 

Офис прокурора находится в величественном здании с блестящими мраморными стенами и полом и удобными кожаными креслами. Приятная невысокая блондинка лет пятидесяти предлагает нам в них присесть и подождать.

— Сейчас вас примут.

Мой отец садится, держа спину ровно. Я пытаюсь ему подражать. Правда, пытаюсь. Хочу доказать, что тоже могу быть презентабельным.

И мне удается продержаться… ровно десять секунд. Затем мое истинное «я» прорывается наружу, и я разваливаюсь в кресле, пока не принимаю свое естественное положение, которое мой отец называет «спина как задница».

Спустя тридцать секунд он все так же спокойно сидит, в то время как я болтаю ногами, насвистываю, разглядывая потолок и хрустя костяшками пальцев. До тех пор пока не слышу приближающийся размеренный и уверенный стук каблуков, по которому можно догадаться о покачивании бедер. Я выпрямляюсь за долю секунды. Я — отлично натренированный охотник. Мое оружие: наглая улыбка и волшебный трюк — откидывание волос набок.

Обладательница каблуков заходит в холл твердой походкой. Из ее пучка выбивается темный завиток, который она невинно убирает с лица. Красные, слегка приоткрытые губы так и просят, чтобы их укусили.

Ох ты ж черт. Я плотоядно облизываюсь. Да это же та самая фифа в сексуальном прикиде секретарши. Смотреть на нее одно удовольствие.

Она останавливается, чтобы переброситься парой слов с мужчиной в костюме, который передает ей бумаги. Она продолжает идти, рассматривая их по дороге.

Я подаюсь вперед, поставив локти на колени, чтобы внимательно рассмотреть ее, когда она проходит мимо.

— Зайка. — Я приветствую ее своей лучшей полуулыбкой и осматриваю с ног до головы.

Она не в курсе, но вчера мы чем только не занимались в моей кровати, так что столь доверительное обращение более чем оправданно. Кроме того, хоть отец и пнул меня слегка, я произнес это слово на испанском. Если она не знает языка, то и обидеться не сможет.

Она останавливается, и вот теперь уже ее глаза меня сканируют: плетеные кожаные браслеты, серебряные кольца на руках, сережка-кольцо в левом ухе и татуировки такого насыщенного черного цвета, что они едва не светятся на моей коже. Одна из моих любимых татушек — изображение архангела Михаила, который, если верить словам матери, направляет нас в борьбе с темными существами. Татуировка находится между лопатками, а крылья Михаила — больше похожие на крылья демона, а не ангела, если честно, — обвивают по бокам мою шею, их концы почти достают до кадыка. Это незаконченное ожерелье обычно привлекает внимание.

Она тоже его замечает. Я ей улыбаюсь, а она смотрит на моего отца так, как люди обычно смотрят на тех, кто не убирает за своими собаками.

— Преступников принимают завтра.

Она обращается к моему отцу, но ее выражение лица, говорящее «ты раздражаешь меня одним фактом своего существования, и я не собираюсь этого скрывать», обращено лишь ко мне.

Она у меня на крючке.

— Мы пришли поговорить с твоим начальником, — вмешиваюсь я, чтобы сбить с нее спесь. — Но было бы здорово, если бы ты принесла нам кофе, золотце.

Мм… она пахнет черной вишней; новые данные, которые я фиксирую для своих фантазий. Как видите, я очень серьезно отношусь к правдоподобности моих развлечений. Я — настоящий художник, полностью отдающийся своему произведению.

Она поджимает губы, словно говоря: «Сделаю вид, что меня это посмешило, хотя на самом деле это, конечно, не так», затем открывает перед нами дверь, заходит в кабинет и закрывает ее перед нашим носом.

Я же говорил: она попалась.

Блондинка появляется вновь.

— Можете проходить.

И мы заходим в офис прокурора. Просторный, с мягким освещением, отделанный деревом. А за письменным столом сидит… она.

Я с удивлением принимаю ее торжествующую улыбку. Что ж, я заслужил ее своим сексизмом.

Мой отец прокашливается и садится, пытаясь не обращать внимания на напряжение в воздухе, хотя оно настолько плотное, что в него можно было бы воткнуть кол, который я пронес в кармане.

Я похрустываю костяшками пальцев и сажусь на свободный стул.

— Добрый день. Мы невероятно благодарны за то, что вы согласились с нами встретиться.

Папа протягивает ей папку, а она, прежде чем ее взять, недоверчиво разглядывает нас. Я не могу удержаться, и на моих губах появляется моя фирменная наглая улыбка. Вся эта ситуация меня веселит. И потому, что она ужасно горяча, и потому, что ее высокомерное поведение невероятно меня заводит, и мне бы хотелось трахнуть ее на этом самом столе. Прямо сейчас.

Она приподнимает бровь и бросает на меня взгляд, не меняя серьезного выражения лица, из-за чего мое желание разгорается еще сильнее.

Она быстро пролистывает страницы, не удосужившись даже сделать вид, что читает их.

Мне кажется, я только усугубляю ситуацию, когда смотрю на нее, как на мой любимый десерт — с локтями на коленях, подавшись в ее сторону.

Она закрывает папку:

— Ваши услуги здесь не требуются.

Насколько я знаю, в документах не говорится о том, какие «услуги» мы оказываем. Там просто сказано, что мы спецотряд с карт-бланшем. Но это маленький город, она и знать не знает, насколько важна помощь посторонних в обеспечении безопасности местных граждан. А если бы она увидела на крыше моего Jeepito гниющую овцу, то подумала бы, что это старое мясо для крематория…

— Боюсь, не вам принимать это решение. — Отец говорит твердо, не теряя самообладания, и я понимаю: его уверенный голос и есть причина, по которой мама завелась настолько, чтобы выбрать его в спутники жизни.

Прокурорша выдерживает его взгляд:

— С того момента как я сюда переехала, в городе не было никаких происшествий. Проверьте записи. Здесь нет ничего, что могло бы вас заинтересовать.

Она отодвигает от себя папку с таким видом, словно приглашает нас отправиться вместе с той к чертям собачьим.

Папа приглашение не принимает. Вместо этого он чуть расслабляется, убирает руки от груди и дружелюбно ей улыбается:

— Послушайте, мы не хотим создавать вам проблемы.

Он использует тот же заговорщицкий тон, как в те времена, когда мы с Доме были школьниками. Отец пытался образумить нас по-хорошему, гораздо более тактично, чем мама, раздающая затрещины направо и налево.

— Я ни на секунду не сомневаюсь, что как вы, так и местные агенты прекрасно выполняете свою работу, но для обеих сторон было бы гораздо удобнее, если…

Кажется, прокурор не собирается заводить новых друзей и прерывает отца:

— Здесь нет того, что вы пытаетесь найти.

Она встает, поправляет юбку и, указывая на дверь, вновь предлагает нам отправиться подальше:

— Разговор окончен.

Папа тоже встает и как настоящий джентльмен кивает в ее сторону:

— Конечно.

Его готовность сотрудничать, кажется, немного ее смягчила, потому что прокурорша расслабляет плечи и говорит с некоторой теплотой и усталостью в голосе:

— Советую вам попробовать свои силы в каком-нибудь другом месте, которое с бо́льшим успехом сможет удовлетворить ваши потребности.

Папа снова молчаливо кивает, а затем они оба смотрят на меня. Потому что я все еще не оторвал свою задницу от стула.

Я в спешке пытаюсь встать, стукаюсь коленками о стол — я уже говорил про свой рост в сто девяносто два сантиметра? — и стаканчик с ручками падает.

Я пытаюсь поймать разлетевшиеся по столу ручки, как вдруг наши ладони встречаются. Мне не хватает времени, чтобы почувствовать, насколько нежна ее кожа. Мне до такой степени хотелось до нее дотронуться, что выброс адреналина происходит тут же. Член встает на дыбы, подобно маленькому дикому пони, испытывая ровно такое же желание — дотронуться до нее. Так, стоп. Сделаем вид, что слово «маленький» я не произносил. Не стоит называть им никакую часть моего тела, в особенности ту самую.

Я подмечаю, что ее ногти имеют цвет спелой вишни, той самой, которую хочется незамедлительно укусить. Запомните хорошенько: женщина с темно-красными ногтями — это легковоспламеняющийся материал.

Когда я поднимаю свой взгляд, ее лицо находится всего в паре сантиметров от моего, и я даже не пытаюсь скрывать, что тщательно и с наслаждением разглядываю ее черты. Она прекрасна. Нет, она вовсе не похожа на миленькую, хорошенькую девочку. У нее четкие черты лица, выточенные гневом. Под левым глазом я замечаю родинку, она словно слезинка, которую мне хочется смахнуть пальцем. Еще одна родинка находится около губ. Губ, от которых я не могу отвести взгляда, закусив свои. Ох, сколько всего интересного я бы мог сделать с этим ротиком…

Мы встречаемся глазами, и она прищуривается, давая понять, что ей безумно хотелось бы бросить мой труп в клетку с мантикорами. Я улыбаюсь ей, не отстраняясь и не убирая руку, поглаживаю ее пальцы, словно в тумане.

Правильно ли я понимаю, что сейчас не совсем подходящий момент, чтобы попросить найти окошко для перепихона в ее прокурорском расписании?

— Дальше я сама, — обрывает она мои мысли.

И стряхивает пальцы, словно избавляется от назойливой мухи. Затем на ее лице появляется ледяная улыбка.

— Но было бы здорово, если бы ты принес мне кофе, золотце.

ПЫЛЬ НА ПРОСТЫНЯХ

— Я вызываюсь ходить в этот офис каждый раз, когда будет нужно, — заявляю я с поднятой рукой, едва мы возвращаемся домой. Запрыгиваю на спинку дивана, переваливаюсь через нее и падаю на диван.

Доме отрывает нос от экрана компьютера и смотрит на меня.

— Неужели в приемной есть порножурналы, чтобы детки не скучали, пока ждут?

Я ему улыбаюсь:

— Просто огнище.

Его удивленное лицо того стоит.

— Прокурор?

Моя улыбка становится все шире.

— Прокурорша. — Я облизываю губы, вспоминая ее. — И она у меня на крючке. Мам! — кричу я, чтобы меня можно было услышать из смежной с гостиной кухни, где она готовит кесадилью. — Тебе бы стоило на нее взглянуть.

Мама никогда не сплетничает о других мужчинах, делая вид, что для нее существует только ее муж, но когда мы обсуждаем женщин, становится понятно, что у нее такой же хороший вкус, как и у меня.

Она бросает на меня взгляд:

— То есть все прошло хорошо?

— Ну…

Постре залезает на меня, и я начинаю чесать ее за ушами.

Ну как, успешной эту встречу не назвать… Но моя ширинка и я отказываемся оценивать ее как провал.

До того как я успеваю ответить, папа отводит маму в сторону и что-то шепчет ей на ухо. Как только я сажусь прямо, у Постре уши встают торчком, она начеку. У нас в семье не принято держать что-то в секрете.

Я отвлекаюсь, когда Доме начинает хрустеть шеей. Он массирует ее, не отводя взгляда от экрана ноутбука.

— Слушай, братишка, — пытаюсь привлечь его внимание. — Я подумал, что в большой комнате наверху должен жить ты.

Она светлая, с большим письменным столом, который мне не нужен. Этим утром я видел, как Доме сидит на кровати, скрючившись над компьютером, в спальне на первом этаже, узкой и без рабочего места. Нам с Постре нужно лишь поле для бега и тренировок. А спать мы можем хоть где.

— Ты прикалываешься? — он с раздражением смотрит на меня.

Я пожимаю плечами:

— Нет.

Доме тяжело вздыхает:

— Теперь мне придется менять постельное белье.

Видите? Вот почему я стараюсь не делать ему одолжений: он не умеет быть благодарным. Следующую зверушку, которая захочет его слопать, я сдерживать не стану.

СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ

Есть семьи, которым нравится играть в «Монополию», другие предпочитают смотреть телевизор и вместе ругать команду противника, некоторые устраивают барбекю по воскресеньям. А мы… мы ходим на кладбище.

Да, знаю. Пипец как странно. Дружная семья решает прогуляться по городскому кладбищу, едва разобрав чемоданы. Более того, мы чувствуем себя там как дома. Доме ест на ходу «Читос». Провидение решило одарить его голодом, не уступающим количеству щупалец у кракена. Я бросаю неутомимой Постре палку, а она приносит ее обратно. Мама идет, озираясь по сторонам с лицом «не подходи, убью», на ней красные спортивные штаны и белые носки, торчащие из грубых черных ботинок. Отец, двухметровый мужчина с ярко-рыжими волосами, через каждые пару шагов присаживается, чтобы рассмотреть землю и надгробья, поправляет очки и бормочет себе что-то под нос. Не знаю даже, кто из нас четверых самый странный.

И еще нужно сказать, что со стороны мы выглядим как ходячая радуга: мулат Доме, смуглая мама, бледный я и папа цвета морковки.

Если вам интересно, моя Постре — блондинка до самых кончиков лап, а ее чудесная мордашка и уши торчком — черные. Во всех Штатах не отыщешь собаки красивее, и я готов пустить серебряную пулю в лоб любому, кто посмеет это оспорить.

К счастью, кладбище на закате, похоже, не пользуется популярностью среди наших новых соседей. Вокруг нет никого, кто бы помешал нам знакомиться с местностью и изучать, с чем мы можем столкнуться.

Пока мы не нашли ничего интересного. Вокруг пусто, тихо, неожиданно… мертво.

Ни разгромленных надгробий, ни царапин на камне, ни темных пятен крови, ни следов на мху, ни разбросанных костей. Ощущение такое, будто бы на этом древнем кладбище кто-то недавно прибрался. Я начинаю разочаровываться, мне становится скучно. Никаких следов сверхъестественного. Хотя отец и утверждает, что видел экскременты вермиса, червя, который сигнализирует о присутствии нежити.

Мы встаем вокруг папы, пока он изучает найденные какашки, которые мне кажутся просто землей. Он заинтригован, потому что их очень немного и они относятся к разным временным периодам, что довольно необычно для живых существ, чье появление подобно чуме. Они быстро размножаются и уходить подобру-поздорову не хотят. Создается впечатление, словно они появляются, кто-то их истребляет, затем они появляются вновь, и цикл повторяется.

Папа уже достал свои лопаточки и начинает возиться с находками. Я глубоко вздыхаю. Или мы уже начнем убивать нежить, или я отсюда сваливаю.

Вдруг мы подпрыгиваем от внезапного карканья. Поднимаем головы. На кипарисе сидит ворон и пристально на нас глядит. К нему присоединяется еще один. У них белая грудь. Это не вороны.

— Авгуры, — шепчет мама.

Папа кивает, и я провожу пальцами по колышку, спрятанному под курткой. Улыбаюсь:

— Вампиры.

А вот это уже интереснее.