Оглавление

Часть II

Планета Земля, 2000 год

Когда все узнают, что прекрасное — это прекрасное,

тогда и возникает безобразное.

Когда все узнают, что добро — это добро,

тогда и возникает зло.

И поэтому бытие и небытие порождает друг друга,

тяжёлое и лёгкое уравновешивает друг друга,

а прошлое и настоящее следует друг за другом…

Глава 1. Непутёвые заметки, или Невероятные приключения русских в Европе и Азии

Ганновер оказался весёлым городом, а языковой барьер приятно погружал во множество курьёзных ситуаций, начиная с момента высадки в дупель пьяных путешественников на фашистскую землю и их эвакуацию из самолёта под дружное хоровое «Вставай, страна огромная!» и «Не думай о минутах свысока». Что может знать исконно русский человек о древнем немецком портовом городе Ганновер? Первое, что приходит в голову это то, что в нём где-то явно должны продаваться ганноверские сосиски, коими изобилуют прилавки отечественных магазинов.

Увы, но как оказалось это такой же миф, как шоколадка «Milka», произведённая из молока фиолетовых коров, мирно пасущихся в альпийских горах. Конечно ни фиолетовых коров в Швейцарии, ни специальных ганноверских сосисок в Ганновере, Вы нигде не найдёте. Но этого же не объяснишь пьяным русским, тем более, когда им очень хочется исполнить детскую мечту и поесть ганноверских сосисок именно в Ганновере. Вот ни в Гамбурге, ни в Мюнхене, а именно что ни на есть в самом Ганновере. Осложнял ситуацию тот факт, что у всех пилигримов наотрез отшибло водкой память, и они забыли, как по английски произносится слово «сосиска».

Немного протрезвев после полёта и испытав чувство голода, Санёк со товарищи бродили по славному немецко-фашистскому городу Ганноверу в поисках тех самых вожделенных ганноверских сосисок. Погода, к слову сказать, была довольно промозглая, весенняя, но к удивлению чистота на дорогах и тротуарах была такая, что туфли почему-то не пачкались, вот же загадка природы. Друзья выспрашивали прохожих и полицаев на ломанном английском, где же здесь можно выпить пива и поесть именно ганноверских сосисок. При чём слово «beer» помнили все, а вот «сосиску» по-ненашенски не мог вспомнить никто. Самый продвинутый из всей компании, человек с исконно русской фамилией «Даль», даже звонил по роумингу дочке в Москву и пытался объяснить ей, коверкая слова, чего же мы хотим. Но та тоже не смогла ничем помочь, потому что ни слова не поняла. Правда зачем он коверкал русские слова оставалось загадкой, видимо уже почувствовал себя настоящим арийцем. Так или иначе, факт оставался фактом — слово «сосиска» по-английски было временно стёрто из всех извилин славяно-русских голов, прибывших в загранкомандировку.

Санёк не имел такого же животного страха перед зарубежными полисменами, как перед русскими блюстителями порядка, да и выглядели те весьма миролюбивее — не с такими зверским рожами и загребущими алчными ручищами, как на Родине. Он активно спрашивал каждого встречного немецкого полицая где взять пива и активно руками изображал сосиску, в результате чего те стали смотреть на него несколько косо и подозрительно, хотя и пытались оставаться дружелюбными и гостеприимными, несмотря на то, что пантомима в исполнении пьяного русского на тему сосиски их явно напрягала. В конечном итоге компашка приземлилась в каком-то бюргерском ресторанчике и заказала пива. Слово «beer» немецкие сочные официантки поняли и принесли быстро, после чего наши герои попросили меню, благо слово «меню» на всех языках звучит одинаково. Тут путешественников ждала первая неожиданность — в нём всё было написано на традиционном немецком языке, а потому загадочной русской душе абсолютно не понятно — ни с картинками, ни без них, тем более что ничего похожего на сосиску они там не нашли. Выходящий из себя Санёк под всеобщее ржание подошёл к грифельной доске, на которой в кафе обычно пишут информацию о скидках и акциях, и подозвал самую матёрую фашистскую молочницу-официантку. Он начал ей упорно пояснять, что им нужна «во-о-о-от такая большая ганноверская сосиска», при этом нарисовал мелом на доске сосиску. Большим художественным талантом Александр не обладал, в результате чего мясная продукция вышла у него внешне очень похабной, вот разве только крылышек как на советских заборах не хватало, рядом же незадачливый живописец на своём «полотне» изобразил кастрюлю с кипящей водой. Неизвестно что из этого рисунка поняла фрау «Эльза», и что она там себе вообразила, но в результате немка сделала круглые глаза и крикнула в сердцах:

— Russische Schweine!

Что между прочим в переводе означает «русские свиньи», как все мы знаем из фильмов про войну. При этом она напыжилась, как будто её прямо тут пытались лишить давно потерянной невинности, и убежала, размазывая тушь на глазах, в сторону кухни.

*****

Но делать было нечего, путники посмеялись над нелепостью ситуации и собственным сосисочным абстинентным синдромом, и решили всё-таки заказать что-то из меню, так как все проголодались и жрать хотелось так, что аж животы сводило. Честь первой брачной ночи по заказу и коллективной кормёжке была отдана самому опытному — товарищу Макару Далю, который ничего не понимая в длиннющий немецких названиях, во всех этих «Zwiebelkuchenfederweisser» и «SchwarzwaelderKirschtorte», философски со знающим видом ткнул пальцем куда-то неопределённо, и отдал меню новой подоспевшей бюргерше-официантке. Ей оказалась дородная женщина с огромными немецкими буферами и такой же необъятной кормой, торчавшей из традиционного немецкого платья с белой сорочкой и крупным декольте. Очередная фрау была страшна как тень Гамлета и нелепо махала двумя неуместными белыми крашенными косичками. Фашисток по всей видимости специально подбирали для нас поужаснее, видимо после случая с рисунком сосиски.

Фрау начала задавать наводящие вопросы на чистом немецком языке, а Даль с умным видом продолжал тыкать в нарисованное в меню блюдо с непонятным названием «SchwarzwaelderKirschtorte», после чего наследница саксов кивнула, как будто что-то поняла, забрала карту питания и упорхнула, виляя жирным немецким бампером. А сразу после этого началось самое интересное. А точнее началось светопреставление. Церемониально вышли сразу несколько фашисток в коровьей униформе и начали накрывать огромный стол рядом с нашей онемевшей компанией, буквально в метре от скромного столика Санька, Даля и пары их незадачливых друзей, которые, глядя на это действо, никак не могли взять в толк что это за театр. Три немецких фрау усердно расстилали скатерти и расставляли огромное количество приборов под недоумевающие взгляды незадачливых русских туристов, которые судорожно начали пересчитывать мелочь в кошельках. Гости Ганновера понимали, что столь помпезное приготовление сейчас неминуемо перейдёт в ещё более чрезмерно вычурное и необъятное накрывание стола всякими дорогостоящими яствами, на которые бюджет у них явно был не рассчитан, и с трудом мог переварить одну единственную сосиску с кружкой пива.

— Ты что ж это такое там заказал, товарищ Даль, — вопросительно посмотрев на «заказчика» спросил Санёк, выражая всеобщие опасения.

— Да я даже и не понял… Какой-то этот Шварцдельбрю… Шварцельдрю… Шварцельнершефренвейзер, тьфу ты, язык сломаешь… А что это, да Бог его знает… Да что вы накинулись, заказывали бы сами, если такие умные!

— Да… Походу ты, Макар, сделал заказ по какой-то ихней немецко-фашисткой традиции… Может ты такое «блюдо» заказал, что всех жителей теперь в этом районе бесплатно накормишь? Ишь как стараются, накрывают… И тарелок-то сколько, ложек, мать моя… Явно для нас это многовато… Сейчас вот как ударят в колокол, и сбегутся сюда все немецкие прожорливые бюргеры со вех окрестных домов, а мы будем обязаны за них всё оплатить. Слышал я о таком. Висит в немецком баре обычно такой колокол, и если какой дурак в этот колокол нечаянно позвонит, значит всему бару бесплатно за его счёт пива разливают. Так вот, по всему видать, Даль, ты такое вот блюдо-колокол и заказал.

— Не может быть… Что правда? Ой… Кажется я тут в гостинице кое-что забыл… — испуганно заморгал честными глазами Даль, — и вообще, это ты, Сашка, во всём виноват. Это они тебе за сосиски нарисованные мстят, а может всем нам за Сталинград. Ну… мне пора.

— Да-да, что-то и есть-то расхотелось, — засобирался ещё один их приятель, Фёдор Крузенштерн, — и вообще, у меня тут обнаружилось пара неотложных дел…

— Спокуха, Федя, Макар, вместе пришли, вместе уйдём. Какие у тебя могут быть дела в Ганновере? Ты обознался, это не твоё родное село Гадюкино. Первый блин комом. Но есть у меня одна идейка, так сказать. Что русский в ситуации неопределённости делает? Правильно! Надо выпить водочки, а то пока они тут этот свой шфардценбрюньдель принесут, можно и кони двинуть. Да и принесут ли вообще, да и нам ли, это история умалчивает. Что в их фашистских головёнках, поди загляни. А вот выпьем водки, и тогда всё встанет сразу на свои места.

— Нет, ну мысль про водочку, конечно, весьма разумная… — согласился Даль, который, как известно, всегда был за любой кипишь окромя голодовки.

Его вообще, этого самого Даля, всегда можно было встретить в самых для того неожиданных и непредсказуемых местах. Он, как призрак Н-ска, появлялся ниоткуда на абсолютно не предназначенных для его визита мероприятиях, незримо присутствовал в любом ресторане, кафе, клубе, театре и магазине. Даль как Дух Святой, был везде и нигде. Стоило спонтанно пойти поужинать в какое-нибудь никому не известное заведение, хлоп — там уже Даль, на концерт — там тоже Даль, на рынок — и там он. Казалось, что этот загадочный человек имел огромное количество двойников, как группа «Ласковый май», в своё время гастролирующая в один и тот же момент сразу в нескольких десятках городов, и обладал волшебной способностью присутствовать одновременно в разных местах. Что ни выставка, гулянка, день рождения, обязательно там появлялся каким-то чудесным образом Макар Даль. В разных районах, уголках, совершенно несопоставимых компаниях, он абсолютно легко адаптировался к любому времени и событию. Вот такая у него была особенность, уникальная.

— Но… — продолжил вездесущий Даль, — где гарантии, что заказ водки не превратится опять в шоу с горячими сосисками? Или, что ещё хуже, в представление с тарелками и блюдцами для всего Ганновера?

— Эх, учитесь пока я жив, дети мои. Уж что-что, а уж водки я могу заказать в любом месте планеты, в любое время и в любом состоянии! — уверенно парировал, отбросив всякие сомнения Александр ставший на миг Победоносцем.

*****

И надо отдать ему должное, в этом он нисколько ни кривил душой. К моменту знакового путешествия и вероломного вторжения русских туристов в немецко-фашистский город Ганновер, Санёк уже успел побывать в ряде Европейских и Азиатских стран и приобрести бесценный опыт заказа водки, да и вообще любых видов алкогольной продукции, в самых, казалось бы, для того неприспособленных местах. Чего стоило одно только Иорданское Хашимитское королевство, где за употребление горячительных напитков аутентичные почитатели Ислама четвертовали и кастрировали неверных сразу на месте и без лишних разговоров.

Где только тёзка Македонского не порол! Однажды он пил абсент, правильно, по православному, через трубочку, с поджигаем, в самом центре старой доброй Флоренции, где к слову сказать это напиток Ван Гога категорически запрещён. Правда, конечно, пришлось долго на ломанном франко-немецко-английском объяснять говорившей исключительно на итальянском макароннице за барной стойкой что такое абсент, а потом что такое трубочка, большой стакан и маленький, а также сок. Барменша, молоденькая чернявенькая бабка-ёжка из советских мультиков, с густыми чёрными волосами (и явно не только на голове), такими же чёрными глазами, горбатыми носом и толстой макаронной кормой, ничего не понимала, и активно жестикулируя и тряся головой постепенно доходила до самого высокого градуса кипения:

— Трь-юбочка? — нелепо коверкая слово и не постигая его смысла вторила она за барной стойкой, — Ват из зис, Тр-рь-юбочка?

— Ну как тебе пояснить… Ну трубочка, читай по слогам: тру-боч-ка! Ну такая длинная, с дырочкой в середине!

— Дыр-очка?

Бабка-ёжка хватала себя за волосы, которые вздыбливались, делая её ещё больше похожей на героиню мультфильма «Летучий корабль», в ступе и с метлой. Казалось сейчас она задорно запоёт:

— «Я была навеселе и летала на метле.

Ой, сама не верю я в эти суеверия!!!»

Барменша нервничала, переживала и давала Саньку по очереди то вилку, то нож, то ещё какой-то странный винный итальянский специальный прибор. Она вздымала руки от груди к небу, закатывала глаза и никак не могла выполнить простейшую просьбу.

— Ну вот видишь, и я же тоже говорю тебе, что все вы, итальяшки, тупые. Слышишь, бабка-ёжка, читай по слогам: ту-пы-е! — глумился над не понимающей простого русского языка зарубежной невеждой Санёк, уж такое у него было развлечение.

— Ту-пы-е? Ват из зис «ту-пы-е»? — смешно переспрашивала его итальянская барменша, как бы каркая во всё своё воронье горло, — Трь-ю-боч-ка?

— Ой, да ладно, прими как есть и дело с концом. А, да вот же она, трубочка, — Александр увидел кучу трубочек сзади любительницы макарон, в стакане, и наконец-то проблема решилась сама собой.

Затем черед абсента пришёл в Иордании, в этом безалкогольном, строгом арабском королевстве, в котором и капли вина не найдёшь. Здесь Санёк умудрился выпить залпом целый стакан этого горящего напитка, поджигая его в пивной кружке и размешивая с полулитром сока. Арабы, доставшие с самой дальней запылённой полки зелёную замшелую бутылку, обросшую паутиной, которую зоркий глаз нашего героя чисто случайно заметил в одном из местных ресторанов, даже не подозревали, что что эту жидкость можно пить. Само собой, они не догадывались о её ценности и чудодейственных свойствах, видимо думая, что это крысиный яд или бутафория для пущего антуража, своего рода натюрморт. И что совершенно точно, коренные обитатели никак не могли предположить, что зелёный обжигающий спирт, настоянный на пустырнике, можно пить таким варварским способом. А именно поджигая его в стакане, наполненном до краёв, вытягивая синие огненные пары всеми лёгкими из огромной смачной трубы, свёрнутой из картона меню и запивая всё это из кружки, перемешав с апельсиновым соком. Надо сказать, почитатели Ислама получили неизгладимые впечатления и конечно пришли в шок от без башенных традиций русских, а Саньку же со стакана абсента так дало по шарам, что остатки вечера он провёл в полнейшей Нирване, воображая себя Властелином Вселенной, летающим на огненном острове в состоянии «высшести», как он сам его назвал.

А случай, когда Санёк в центре Рима пил водку с лимоном прямо на самой крыше Ватикана? Это же просто фантастика! Взобравшись с экскурсией на самый пик Собора Святого Петра, эту святая святых римской католической церкви, Александр к своему удивлению прямо там, на крыше собора, обнаружил кафе, где разливали. В том числе и любой алкоголь. Эх, гонял Господь продавцов и торгующих голубями из Храмов, да видать всех барыг не выгнал. Ну и что ещё оставалось православному сделать в такой ситуации? Только накатить. Правда местный гарсон в этой разливайке на крыше Собора Святого Петра, как бы её называли в Н-ске «Лупанарии», никак не хотел понять, что такое водка с лимоном. Он то давал Саньку лимонную водку, то пытался под протестующие жесты выжать в водку лимон, то производил ещё какие не принимаемые русской душой несопоставимые вариации из алкоголя и разных лимоносодержащих веществ. Но что он не делал, никак не мог догнать, какой же смысл Александр вкладывает в совершенно чётко произносимом им рецепте: «водка энд лаймон». Спас Санька темнокожий кухонный служащий, которого всё-таки позвал сдавшийся, ничего не понимающий и уже вконец запутавшийся в двух соснах — водке и лимоне — гражданин Рима по фамилии Разливайкин. Поварёнок с виду казался арабской (что очень удивительно для крыши Ватикана и центра католического христианства) национальности, а по сути оказался толи узбек, толи казах, но точно выходец одной из бывших союзных Республик развалившегося СССР. Он устало выслушал уже в сотый раз произносимую Саньком сакраментальную фразу «водка энд лаймон» и неожиданно произнёс:

— Русский что ли?

— Ну конечно! — Александр, аж подпрыгнул, вот где только не встретишь своих, даже на крыше Ватикана, — Ну вот ты-то меня точно поймёшь!

— Понятно, — ватиканский «араб» молча налил Саньку стакан водяры, нарезал лимон и насыпал немного сахара, — пожалуйста, на здоровье, друг. Если что зови, меня Исламбек зовут, я из Ташкента.

Знаток тонкой русской души и отечественных алкогольных пристрастий удалился, а Санёк с удовольствием выпил стакан водки и закусил его сочным лимоном с сахаром на жёлтых пластиковых шпажках. Накатил, что называется, прямо на крыше Собора Святого Петра, с видом на Соборную площадь, откуда папа Римский свои проповеди вещает. Это ли не счастье. Кому расскажешь — не поверят. Вообще конечно много интересного в мире творится, сплошные парадоксы и нестыковки. Римляне распяли Христа по еврейскому наговору, а теперь вот поклоняются, центром Христианства себя считают, на крыше Ватикана водку разливают. Евреи тоже молодцы на казнь привели Царя Иудейского, а тоже вроде как набожные: не убий, Заветы, скрижали, туда-сюда… Эх, как говорил Санёк, люди-люди, куда же вы ко́титесь.

*****

А по поводу того, что своих можно встретить в любой точке мира, Сашка всегда вспоминал, как на привокзальной площади толи в Венеции, толи во Флоренции, он совершенно запутался и не мог понять, как добраться до гостиницы. Единственным ориентиром для него служил супермаркет METRO, внешне точно такой как в России, на который выходили окна его номера в мотеле. На родине пиццы в автобус билет просто так не купишь, приобретать его надо почему-то в табачных лавках или барах, которые как выяснилось работают только до девяти, потому что Италия — мать профсоюзов и дольше «низя». Там собственно и все магазины закрываются тоже не позже 21—00, что для России конечно абсолютная дикость, потому что русская душа просыпается только после одиннадцати и сразу начинает чего-то просить. Ну известно чего. В результате этих античеловечных законов, Санёк каждый раз по пути домой вынужден был постоянно ездить зайцем и трястись от страха, поймают ли его итальянские контролёры в форме от кутюрье, или в этот раз пронесёт. Нет, по началу он по-честному, как и положено, пытался заплатить в автобусе ничего не понимающим и глазеющим на него итальяшкам-аборигенам. Совал евро то водителю, то каким-то очередным арабам, то прочим пассажирам, шарахающимся от него, как чёрт от ладана. Все они категорически отказались продавать ему билет, и всё галдели по-своему, по-птичьи:

— The Cart, cart, — типа по-нашему «карточка», мол.

— Так где эту карточку-то взять, мать вашу ети́? –выходя из себя спрашивал у них Санёк.

Но автобусные аборигены только молча хлопали глазами, а вездесущие арабы показывали в конец салона и поясняли:

— Бар, бар.

— Что, у вас в конце салона бар? Правда? что ли? Прямо в автобусе? И что наливают? — недоумевал наш герой.

В ответ арабы угорали, махали руками и тыкали пальцами в магнитной считыватель транспортных карт, а Санёк так ничего и не понял в их законах. Ну одно слово — нерусские, что с них возьмёшь…

Кроме проблем с оплатой, надо ещё было разобраться в каком автобусе ехать, потому что номера у них за бугром оказались тоже какие-то замысловатые, и систему нумерации наш скиталец первое время хоть убей не мог понять. В связи с этим ему приходилось постоянно спрашивать на улице у прохожих итальяшек:

— Metro-Metro. Вер из Метро? Автобус, нумеро?

— No, Florence no Metro! — открещивались от него спешащие итальянцы, мол нет во Флоренции никакого метро.

Ну понятно, город-то ещё не миллионник, как сказали бы в СССР. Все ж знают, что метро строится, когда город достигает численности населения в один миллион человек. Но это по православным законам, у басурманов-католиков вероятно всё с ног на голову. Прохожие спешили поскорее пройти мимо, не изъявляя никакого желания помочь бедному страннику, и только две сердобольные женщины остановились и внимательно выслушали Саньковский англо-немецко-французский фольклор и вскрики «Метро, метро». Матроны внимательно осмотрели Санька и его друзей, ещё меньше ориентирующихся в иностранных языках.

— Хгаля, чехго они от нас хо́чут? — наконец произнесла одна из них, самая дородная, оказавшаяся в последствии потомственной ростовской хохлушкой.

Бывает же такое, в самом центре итальянской культуры, в древнем городе Флоренции, где творили Микеланджело и Леонардо да Винчи, а нарвались опять же на своих. Ну точнее почти своих, но всё-таки наших, русскоговорящих.

Глава 2. Прогулка среди подворотен, или Не всё то золото, что блестит

В любой части света, куда бы Санька не кидала судьба, он всегда знал на 100%, что даже в самом отдалённом уголке вселенной, везде, начиная от Версальского дворца и Небоскрёбов Гонконга, заканчивая самыми непроходимыми джунглями и дикими племенами пигмеев, папуасов и каннибалов на Огненной земле, всегда есть три незыблемые вещи, на которых, как на трёх китах, и стоит весь этот непрочный мир. Эти три кита — «наши», водка и… наглость. Потому что чтобы достать в самых непредназначенных для того условиях водку, нужны эти самые «наши» и бесстрашие, граничащее с наглостью. Это закон мироздания, который не подвластен ни времени, ни одну государственному режиму, ни каким прочим факторам. Это априорная аксиома. Ели есть место, значит на нем будут «наши», а если есть «наши», значит они знают где взять бухла, только надо сделать вид понаглее.

Гуляя по извилистым улочкам Рима и глазея на местные памятники архитектуры, культуры и искусства, поздним, но на редкость тёплым вечером, несмотря на раннюю европейскую весну, Санёк натолкнулся на очень-очень грустного музыканта с гитарой и такой же очень-очень грустной и худой собакой. Музыкант пел какую-то заунывную балладу из цикла «же не манж па сис жур» или «подайте люди на пропитание». Шурик гулял допоздна не потому, что ему так уж прямо было невыносимо благолепно любоваться красотами древних цивилизаций Рима, всеми этими развалинами, Ромулами, Колизеями, и, кстати, лупанариями. К слову сказать, они, эти самые лупанарии, как выяснилось, были древними публичными домами, а не местами, где можно «лупануть», как считали тёмные Н-ские алкаши. Шатался на ночь глядя Александр по столице родины макарон, пиццы и мафии, потому что возвращаться в гостиницу было невыносимо, и была тому вполне обоснованная и весьма объяснимая причина.

Всё дело было в том, что когда очередная Санькова туристическая компашка, состоявшая в этот раз исключительно из мужчин пожилого возраста, к которым он примкнул больше по ошибке нежели осознано, выбирала по интернету гостиницу в этом самом Риме, она жестоко ошиблась. К их всеобщему сожалению и даже стыду, выяснилось, что Рим — это огромный перенаселённый муравейник, с жуткими ценами на жилье, где люди существуют в каких-то невообразимых собачьих конурах за баснословные деньги, коими по понятной причине ни один из членов их благородного общества, увы, не обладал. И только одна гостиница во всём городе, расположенная на площади толи Восстания, толи Сопротивления, уж сколько за столько веков в Риме восставали и сопротивлялись, наверное, счету не поддаётся, так вот только в одной этой гостинице за умеренную и по крайней мере доступную плату, они нашли, судя по картинкам, весьма приличные апартаменты с большими светлыми комнатами и двумя двуспальными кроватями.

Вообще, на рекламных фотографиях с сайта отеля, номера выглядели на редкость нарядно, в отличии от всей остальной дорогостоящей технологии римского барыжного гостеприимства. Первым звоночком, что что-то здесь не так по приезду, стало шокирующее открытие Санька, что банка его любимой Колы, которая у них в Союзе стоила в ближайшем комке 10 рублей, в автомате гостиницы продавалась на тогдашние деньги за целую штуку. Ну капитализм во всём его зверином оскале, что уж тут говорить о стоимости проживания. После этого неприятного факта Шурик понял, что радоваться дешёвому оазису в центре одного из самых дорогих городов мира, было преждевременно. По старому, давно изученному Саньком закону, не всё то золото что блестит, не доверяй тому что видишь, и не верь в когнитивные искажения. А потому в его душе зародился неприятный осадочек сомнений и недоверия интернетовской рекламе и, как выяснилось, не зря.

Комнату в пресловутом «дешёвом» отеле они арендовали на двоих с Василием Ивановичем Поппой, мужчиной умудрённым опытом, бывшим полковником, с деловитой седой шевелюрой, усами, аккуратными баками и сохранившейся армейской выправкой. Единственным недостатком Поппы было то, что ночью его одолевали неконтролируемые храп и метеоризм. К своему ужасу, про этот небольшой «сюрприз» Санёк узнал в самый неподходящий для этого момент, потому что Поппа его или тщательно скрывал, или может и сам о нём не догадывался, а рассказать ему об этом их товарищи по несчастью видимо из приличия постеснялись. Хотя может и не постеснялись вовсе. Просто те, кто уже имел честь ночевать вместе с Поппой, всеми фибрами своей души хотели поделиться этой счастливой возможностью с другими, видимо, чтобы и им жизнь на нашей маленькой планете мёдом не казалась. Ну вот и выпала Поппина карта в этот раз, ничего не подозревающему о своей несчастной участи предстоящей бессонной ночи Саньку. Шурик, вместе с гражданином Поппой, усталые, но довольные получили долгожданный ключ от номера на ресепшене старой обветшалой гостинцы. Отель, разумеется, на отретушированных фото выглядел в интернете гораздо наряднее и свежее чем наяву, что в очередной раз остро кольнуло Александра сигналом неприятных предчувствий. Средств на персональные номера не было ни у кого, поэтому все кое-как скучковались по парам, а Саньку же в соседи достался, а как выяснилось позднее, досталась Поппа.

*****

Счастливые и не подозревающие подвоха, они с Поппой поднялись на второй этаж, и даже выкурили по сигаретке на мансарде с видом на римские кварталы, дома-муравейники и затейливые дворики. Здесь же им составила компанию статуя очередной античной бабы, разумеется топлес и без рук, которая задумчиво стояла почему-то прямо на крыше. Она оказалась весьма кстати, в связи с чем Санёк и затушил о монумент обнажённой девицы окурок. Блаженство кинуть кости на красную атласную двуспальную кровать после мытарства по итальянским городам и весям и осмотра нескончаемых творений плодовитых Рафаэлей, Микеланджелов, Боттичелей и прочих мастеров ренессанса, стало для утомлённого Шурика навязчивой фантазией.

Рафаэли и Боттичелли были ребята не промах, но по всей видимости с нетрадиционными наклонностями, потому как лепили в огромных количествах голых мужиков с неприкрытыми достоинствами, от которых уже просто рябило в глазах. Везде куда ни посмотри, обязательно наткнёшься на застывшее в мраморе произведение искусства, а у этого изваяния обязательно будет выполненный с любовью и высокой степенью реалистичности признак мужской гендерности. Просто страна застывших в веках детородных органов какая-то. Всё-таки античные скульпторы явно были заднеприводными с яркой выраженной голубизной, переходившей местами в синеву. Иначе чем объяснить то, что ваяли они голых мужиков несравнимо больше, чем баб? В итоге болтов они за прошедшие века понаделали столько, что просто уму не постижимо, вот только Саньку итальянская мода на крайнюю плоть была не по душе и хотелось отдохнуть, закрыть глаза и больше никогда этого сраму не видеть.

Так вот, когда наши друзья, Шурик и Василий Иванович Поппа, счастливые и уставшие открыли дверь шикарных двойных, судя по красочным фото в интернете, апартаментов, то их ждало полное разочарование, можно даже сказать фиаско. Шикарные апартаменты в стиле ампир, изображённые на рекламных картинках соответствовали действительности так же отдалённо, как Земля отстояла от Марса. Перед разочарованно опустившими руки Саньком и Василием Ивановичем открылась небольшая комнатка-конура со стоящей в самой её середине и заполнявшей всё пространство комнаты одной единственной двуспальной кроватью. Расстояние от края «брачного ложа» до каждой из четырёх стен было не более полуметра, поэтому раздвинуть его не было никакой физической возможности и даже наоборот, чтобы пройти к нему надо было протискиваться боком. Комнатка была как будто сделана для лилипутов — вроде всё в ней похоже на настоящее, взрослое, только очень маленькое. Размер «двуспальной кровати» оказался совсем небольшим и как бы уменьшенным, масштабированным ровно раза в два. Нет, форму она сохраняла именно двуспальную, а вот её ширина, увы, могла вместить обоих наших героев, Санька и Поппу, только в случае, если бы они крепко друг друга обняли. Александр и Василий Иванович оценивающе посмотрели друг на друга и разочаровано покачали головами, мол нет, это исключено.

Но что самое характерное, несмотря на всю свою подлость, хитрые итальяшки оказались очень изобретательными. На самом деле фотки, которые разглядывали в интернете Санёк со всей честной компанией, были абсолютно подлинными и реальными и полностью соответствовали натуральному интерьеру комнаты. Алчные макаронники придумали уникальную уловку для зазевавшихся, поверивших в визуальную иллюзию и ничего подозревавшихся туристов, никогда не сталкивающихся с акулами капитализма. Дело в то, что во всю противоположную стену номера, куда зашли новоиспечённые «молодожёны» — Шурик и Поппа, красовалось огромное зеркало с удаляющим эффектом, в котором отражалась вся комната, что визуально производило впечатление обмана зрения. Казалось, будто гостиная большая, а в ней реально стоят две кровати. Ровно так и сфотографировали мастера оптических рекламных иллюзий эти горе-апартаменты для наших незадачливых соседей, которые никак не желали спать друг с другом и кидаться в крепкие мужские объятия.

— Ну что ж, молодой человек, давайте как-то по очереди что ли будем спать… Я вот настолько устал, что сейчас мне всё равно с кем, где и как. Вы уж меня простите старика, но я ложусь и ухожу в астрал, — заявил Поппа и тут же исполнил своё обещание.

Он снял ботинки, отчего его обнажившиеся носки стали источать по всей комнате зловонный слезоточивый запах, многократно усиливавшийся в зеркальной клетушке без окон и естественной вентиляции. После этого Василий Иванович тут же откинулся на кровати и незамедлительно стал погружаться в анабиоз.

— Ладно не в анал ты уходишь, — неслышно прошептал про себя Санёк, но тут он горько ошибся.

Попповский астрал тут же стал для него именно аналом, потому что к зловонному запаху тлетворных грибковых Поппьих носков через минуту добавился жуткий храп-громовержец, сопровождающийся победными праздничными залпами метеоризма. Тяжёлого, горохового, непереваренного старческим желудком Василия Ивановича, страдающего несварением и расстройством прямой кишки.

От такого ужасающего спектакля Санёк вынужден был стремглав бежать, взяв ноги в руки, что и явилось причиной тому, что возвращаться в номер где и в прямом, и переносном смысле его ждал и одновременно с этим ждала Поппа, он конечно же не спешил. Вот и гулял наш Шура по Риму с чёткой установкой либо нагуляться так, чтобы отключиться в Поппьей келье-морилке, либо вообще прошататься до утра, чтобы с утра свалить из газовой камеры смертников, уготованной ему вездесущим Поппой. В полнейшем расстройстве чувств Александр Неспящий стоял и слушал блеяние уличного итальяшки под гитару и грустные плачущие глаза собаки. Вдруг на очередной балладе Санёк понял, что тут что-то неправильно, что-то не так. Точно, да это же песня группы Браво «Как жаль». Да-да, точно, «Когда иду по этой мостовой, я думаю о Вас…»! Откуда этот тощий макаронник знает эту песню? И почему он её так чисто поёт? Постой-ка, постой…

*****

— Да ты по всему видать наш, русский, — неуверенно сказал уличному певцу в центре Рима Санёк.

— Сеньоры, сеньориты, Фортунати! — зазывал музыкант и выпрашивал прохожих кинуть в шляпу пару медяков, — Да русский, русский, не кричи, что разорался.

— Вот бывает же такое… В центре Рима встретил нашего. А что ты всякое фуфло играешь? Давай я тебе помогу, щас мы быстро тебе денег на ужин насобираем, дружище!

Шура бесцеремонно стал снимать с исхудалого, сопротивляющегося артиста гитару.

— А как, кстати, твою собачку зовут?

— Фортунати, Счастливчик по-нашему…

— Да, ну и имечко… Что-то на счастливчика-то он у тебя как раз меньше всего похож. Ты его вообще кормишь чем-нибудь? Глаза вон какие жалостливые, того и гляди или подохнет, или заплачет, дистрофик какой. Меня, кстати Сашкой кличут.

— Ну а что ты хочешь, такому больше денег дают. Сомневаюсь я, чтобы их наваливали откормленному мускулистому амстафу за щедрую душу полные штаны. А на Счастливчика иной раз перепадает пара монет, да и сдохнет не жалко, таких вон счастливчиков в каждой римской подворотне в базарный день за три копейки десяток. Да что ты тянешь гитару-то, это ж моя кормилица, если ты её сломаешь, мне того, кранты. Тут гитары-то недешёвые, как собственно и всё остальное.

— Да не дрейфь, дружище, солдат ребёнка не обидит. Сейчас исполним концерт в лучшем виде, денег накидают по самые не хочу…

— Ну если ты так думаешь, попробуй… Но учти, этих итальяшек хрен чем проймёшь, они жадные, зимой снега не выпросишь. К тому же все здесь пресытились искусством, у них вон Повороти на площади поёт, шедевры на улицах стоят, Папа Римский вещает, а тут ты с гитаркою на русском. Сомневаюсь я, чтоб тебе хоть одну монету кинули.

— Да не бывало ещё такого! Чтобы мне и монетку не кинули!

И действительно у Санька был опыт, правда один раз он был пьяный, а другой раз, как водится, очень пьяный, когда для таких же вот унылых уличных музыкантов он устраивал на их же инструментах концерты, и народ накидывал весьма солидные суммы. В первом случае это произошло в Москве, в подземном переходе. Шурик шёл, набравшись водки и курицы гриль из Гостиницы Россия, где он приятно выпивал с приятелем видом на Кремлёвские огни, и в подземке между улицами наткнулся на одинокого гитариста. Тот коряво и бездарно исполнял популярные композиции, за которые никто из прохожих и не думал платить и даже наоборот, все старались прибавить шагу и обойти стороной бедолагу, издававшего кокофонические звуки. Санёк, разогретый парами алкоголя и сочной курицы, по доброте душевной отобрал у неудавшегося Джимми Хендрикса гитару с усилком и микрофоном и устроил импровизированный рок-концерт в духе Би Би Кинга и Чака Берри, собрал небольшую толпу, которая приплясывала, хлопала в ладошки под энергичные ритмы блюза и в итоге щедро набросала в шляпу попрошайки-музыканта бумажек и медяков.

Другой раз это произошло рядом с пляжем в Туапсе, точнее на его выходе, под железнодорожным мостом. Железка пересекает весь периметр черноморского побережья нашей страны, от неё едко пахнет продуктами жизнедеятельности пассажиров, углём и битумной ниткой, что, впрочем, нисколько не смущает отдыхающих. Санёк, накупавшийся, обожжённый горячим южным солёным солнцем и только что отведавший чурчхеллы, наткнулся на каких-то замызганных бродячих панков с гитарой, нестройно ноющих мимо нот песни Гражданской обороны. Александр был разгорячён теплом и морем и обильно напоен разносимым по пляжу лицами армянской национальности разливным коньяком.

— Коньячок-чок-чок-чок, — кричал коньячный разливающий зазывала, бредущий по раскалённому песку в белом грязном фартуке на голое тело, огромной кепке-аэродроме и с канистрой за спиной.

— Коньячок-чок-чок-чок, — вторило ему эхо из всех уголков приморского общественного пляжа.

— Коньячок-чок-чок-чок, — отдавалось в Саньковском мозгу, разомлевшем на сорокоградусной жаре в позе морской звезды.

Шура одну за другой пил рюмки коньячка-чка-чка-чка и бежал, обгоревший на палящем солнце в ласковые прозрачные воды тёплого парного Чёрного моря, в котором он приятно растворялся, и галлюциногенный коньяк превращал при нырянии его ладони в неоновые. Александр плыл, поглощённый благостной водой, в ультрафиолетовом свете, как в молоке, задержав дыхание в ласковых морских волнах, словно человек-амфибия. Ему казалось, что он — Ихтиандр и может дышать под водой. Да он и стал под воздействием палёного армянского пойла Ихиандром, получеловеком-полурыбой, смотрел на неоновые руки и наблюдал загадочные картины подводного мира… Где ты, моя Гуттиэре?

Санёк покачиваясь вышел с пляжа, прикупить ещё чурчхеллы и мороженного на рыночек за мостом, и не смог пройти мимо горе-музыкантов, которым никто не давал ни копейки, ни ломанного медного гроша за их отвратительный безголосый вой и бренчание кривыми пальцами на расстроенных гитарах. В праведном гневе он отобрал у криворуких длинноволосых подростков в рваных джинсах и фенечках инструмент, и бойко грянул свой излюбленный блюз с запилами и словами на английском языке, правда выдуманными, но звучащими весьма в кассу. Вокруг новоявленного последователя Зинчука тут же собралась толпа щедрых зевак. На нашем юге, тем более в Туапсе, с развлечениями всегда было туго, и люди хватались за любую, самую нелепую возможность расстаться с честно заработанными деньгами, которые они копили весь год, чтобы потратить их на берегу черноморского побережья. В связи с этим бичующим патлатым подросткам досталась в этот счастливый для них день весьма солидная, заработанная Саньком сумма, тут же потраченная ими на хавчик и дешёвый портвейн, впрочем, из неё наш герой тоже в общем-то без тени стеснения отщипнул ровно половину.

*****

В связи с этими событиями и ошеломляющим уличным аншлагом, у нашего любимчика толпы сомнений в своём успехе на концерте в центре Рима как-то даже и не возникало. Он бодро схватил гитару, подстроил лады, прокашлялся, и начал оглашать окрестные улочки громким русским блюзом и рок-н-ролом. Потом переключился на Цоя, Гребенщикова, выкладывался и орал по полной, скакал, кривлялся, что только не делал. Разве что до гола не разделся, хотя уж даже и было совсем вознамерился от безысходности и это действо свершить, но что-то его остановило. Он уж и подбегал к идущим по улице группам молодёжи и прочим прохожим, и исполнял перед ними пританцовывая цыганские напевы, тряся грудью и надрывно декламируя «Ах ручеёк мой, ручеёк» и «К нам приехал, к нам приехал», тряся буйной головой и лысой шевелюрой. Но увы, всё тщетно.

Ведь что характерно… То, что в России вызвало бы и всегда вызывало настоящий фурор, здесь, в Риме, оставило прохожих абсолютно безучастными и равнодушными к излияниям израненной русской души. Только одна маленькая девочка, лет пяти, в наивной детской юбочке, подошла, погладила Фортунати, что-то сказала на детском итальянском, типа «рогацци-карабинери» и тут же убежала, кинув в шапку пару маленьких монеток. И это всё, всё что удалось заработать за полчаса непосильного музицирования…

— Ну я ж тебе говорил. Это тебе не Россия, приятель, им тут другое надо… Эх, скучаю я по родине, — мрачно сказал хозяин гитары, скептически глядя на Саньковские потуги.

Шурик разочаровался и обиделся на равнодушных итальяшек, молодёжь и стариков, праздно идущих мимо, которых русская музыка никак не трогала. Этим жлобам в костюмах от Версаче было жалко даже одно единственное паршивое евро подать ближнему в центре католического христианства. Более того, спустя какое-то время две упитанные итальянские девочки подошли и начали просить денег у Санька. От их наглости он просто онемел и только замотал головой, мол нет, денег нет, самим надо.

— Да… Вот те на… Слушай, во какие жлобы у вас тут живут, всего два цента дали за концерт. Неожиданно…

— Ну а ты как думал? Тут такое не любят. Здесь надо поплакать, пожаловаться, тогда может дадут. А твой Цой им тут даром не нужен, другой менталитет, другие ориентиры…

— Как же ты сюда умудрился попасть? И как ты вообще тут живёшь и существуешь?

— О… Это долгая история полная ужаса… Ну ладно, пошли, поздно уже, темно. Скоро метро закроется и всё, придётся ночевать на улице. Я вроде на ужин себе чуть-чуть насобирал, пока тебя не было, пошли по дороге расскажу, вдвоём веселей.

Глава 3. В наших сновидениях мы всегда одной ногой в детстве, или Грустная история Бременского музыканта

Планета Земля, Италия
Город Рим, 12 апреля 2000 года.

Грустный итальянский уличный музыкант с русскими корнями, вынужденный интеллигент-эмигрант, томящийся муками и думами о Родине, собирал свой скудный небогатый скарб в большую холщовую сумку. Это был невысокий тщедушный человечек, очень худой, болезненный, с глубокими впавшими глазами и чёрными зрачками в тусклых глазницах. Щёки у него местами плохо выбриты, губы тонкие, безжизненные, а нос торчит на скуластом лице как у Буратино. Весь он какой-то пожёванный жизнью, но при этом не теряющий присутствия духа. Волосы музыканта были давно не ухожены, не стрижены, напоминали паклю, он собрал их сзади в косичку, перевязанную резинкой. Весь внешний безысходный вид менестреля и огромные грустные глаза, покорные судьбе, делали его поразительно похожим на Ослика Иа из мультика про Винни-Пуха. Одет парень был в старые, видавшие виды джинсы, стоптанные туфли с выпирающими большими пальцами, то и дело грозившими прорваться на свет Божий, и старую серую куртку, тоже «под джинсу».

Эта светло-серая куртка напомнила Саньку про старые, добрые стройотрядовские годы, когда он вместе с институтскими друзьями тянул линию связи под ЛЭП. Ах, эти дивные студенческие каникулы, советская романтика! Мошкара, пиво с водкой, прыщавые женщины в палатках, драки с местными, ну и конечно песни под гитару, куда же без них. Стройотрядовская жизнь очень хорошо запомнилась Шурику тем, что в ней было всегда холодно и жёстко ночами спать в палатке на земле и постоянно кончались сигареты, а посему курил он с друзьями всякую лабуду типа листьев дуба, коры клёна и выпотрошенных, размоченных дождём, бычков Примы. Помогало ли это утолить никотиновый голод? Вряд ли, но после коры дуба и сушёного чертополоха, уже точно не хотелось курить ничего, а башка трещала так, как будто ты бухал неделю. Хотя собственно почему «как будто»? Тогда всем раздавали такие куртки. Правда к концу смены они были испещрены нашивками и шильдиками, типа «СМУ-88», «БАМ», «Спецназ», и щедро разрисованы шариковой ручкой местного студенческого художника от слова «худо» картинами из жизни соцреализма на фронтах комсомольских строек.

На голову болезненный паренёк нахлобучил длиннополую, обвисшую, чёрную шляпу, по всей видимости часто служившую ему крышей и зонтом во время дождей. Во всём внешнем виде артиста было что-то от иллюстраций из книг Достоевского. Именно таким представлял я себе Раскольникова из «Преступления и наказания» и князя Мышкина из «Идиота».

Все нехитрые пожитки грустного музыканта, которые он паковал в бездонный холщовый мешок, состояли из складного стульчика, маленькой колонки-усилителя, шляпы для взимания подношений, остатков скудного обеда, нескольких старых газет и ещё какого-то мусора, свойственного самым бедным слоям населения. Большей половине этих вещей прямое место было в ближайшем мусорном контейнере, однако он его бережно хранил за неимением ничего большего. Я участливо помог парню и поднял его сумку-мешок с нехитрым скарбом.

После того как вещи были собраны, молодой человек отвязал верёвку, служившую поводком «Счастливчику», такому же грустному и худому, как и его владелец. Говорят, собаки похожи на своих хозяев. «Счастливчик» был не только не исключением, но даже наглядным доказательством этой народной приметы. Собственно, одинаковый образ жизни и делает двух существ из разных биологических видов — человека и собаку — похожими друг на друга. Естество определяет наше существование и сознание. Фортунтати, наверное, хотел бы иметь красивый кожаный ошейник, дорого́й, с выбитыми на блестящей железной бирке именем и адресом… Но увы, довольствоваться ему приходилось накинутой на шею матерчатой удавкой. Да и адреса-то для набития на ошейнике у него никакого и никогда не было, потому что не было ни квартиры, ни комнаты, ни даже угла.

Верёвка была накинута на собаку так, для видимости, потому что никуда убегать Фортунати-Счастливчик от грустного музыканта не хотел, да и некуда ему было бежать в этом огромном, и в то же время безжизненном, городе бездушных католиков,