Оглавление

Посвящается моей семье

Все описанные в книге люди, государства, уклады жизни, разработки, события и обстоятельства являются вымышленными. У героев и героинь романа нет и никогда не было конкретных прототипов в реальном мире.

Если читатель найдет какое-либо сходство с реальностью — это будет исключительным плодом его фантазии.

Высказывания, любые слова, мысли, действия, мнения героев и героинь романа никоим образом не выражают позицию автора.

Чтобы понять «Маршрут», его нужно пройти до конца.

Эксперимент. Начало

— Он распознает вашу ложную тропу… — Гавродский слишком робко предупреждал о катастрофе. Так робко, что похоронил свое мнение в глазах собеседника еще до того, как начал его высказывать.

— Вы же, если не ошибаюсь, ученый? — этот риторический вопрос прозвучал исключительно ради самоутверждения.

— Да, я куратор проекта.

— Вы курируете проект, а мы — курируем вас. Не забывайте о таком важном для проекта моменте. Эту реальность плели наши надежные и постоянные подрядчики. Тестирование подтвердило ее высокую натуралистичность.

— Он распознает этот обман и сбежит, построив очередной уникальный маршрут. Не станет последний навигатор по альтернативным реальностям раскрываться в картонном мире, который ему предлагают ваши подрядчики… Мы потеряем его навсегда…

— Не паникуйте. Все под контролем. Мы вкололи вашему пациенту целый арсенал наших новых разработок. Всю память стерли. Оставили только навык по поиску маршрутов. Этот мир станет ему родным настолько, что грех будет не излить душу.

— Ваш протокол не допускает моего присутствия за пределами этой плоской реальности. В случае побега последовать за объектом по его маршруту у меня уже не получится…

— Вам напомнить о вашем месте в нашей системе координат? — тон, с которым произнесли этот вопрос, не терпел никаких возражений.

— Я прекрасно знаю свое место. Мое дело — предупредить…

— Ваше дело работать под нашим присмотром. Заводите шарманку!

Инструкция

Адская боль казалась таковой, пока не последовала еще одна вспышка.

Потом боль стихла. Превратилась в обычную, чтобы вскоре исчезнуть. Остался только голос.

Все вокруг говорило. Он лежал в темноте. Как-то совсем обмяк и совершенно не чувствовал собственного тела. Словно нервную систему почти полностью отключили, каким-то чудом оставив только сознание. Ему предоставили ровно столько ощущений, сколько хватило бы для фиксации ключевых сообщений.

Все вокруг говорило:

— Ваша цель заключается в созерцании событий. Вы должны четко передавать нам свои наблюдения и замечания. Для качественного созерцания нужно действовать в Системе. Строго в Системе. Вы будете созерцать через действие. Вы полностью готовы к созерцанию. Помните, что являетесь нашей гордостью и последней надеждой. Новому государству очень нужны ваши знания. Постарайтесь передать их без искажений. Ваш маршрут — 2043/1995/1917. Если зафиксировали, назовите кодовое слово.

— Ок, — он не открыл рта, но звуки появились.

— Отлично. Ваш маршрут имеет наивысший уровень экзистенциальной и физической сложности. Если зафиксировали, назовите кодовое слово.

— Ок.

— На маршруте вас будут ждать так называемые «ложные тропы». Вы должны будете их распознать, чтобы продолжить путь, не сворачивая с основного направления. Если зафиксировали, назовите кодовое слово.

— Ок.

— Напомним, что ваша цель заключается в созерцании событий. Вы должны четко передавать нам свои наблюдения и замечания. Для качественного созерцания нужно действовать в Системе. Строго в Системе. Вы будете созерцать через действие. Вы полностью готовы к созерцанию.

Ваш прототип — молчаливое, не влияющее на Систему, но рефлексирующее большинство. Главное ваше преимущество — скорость распознавания сути событий. Но это и главная ваша уязвимость. Так нужно для качественного созерцания и чистоты тестирования. Если зафиксировали, назовите кодовое слово.

— Ок.

— Помните, что вмешаться в деятельность Системы у вас не получится. Вы действуете строго в Системе. Идете строго по запрограммированному маршруту.

Изменить Систему не получится. Любая такая попытка будет купирована еще до того, как вы решите допустить даже малейшую мысль о вмешательстве. Вмешательство в процесс функционирования локальных моделей за пределами Системы порицается, но не запрещается, если параметры Системы за пределами модели после этого не меняются. Только помните, что каждый такой шаг нужно сопровождать своими размышлениями. Нам должен быть понятен ваш мотив. В противном случае ваша миссия провалится, а Система «откатит» ваше сознание до ноля. Если зафиксировали, назовите кодовое слово.

— Ок.

— Также помните, что вмешательство в функционирование локальных систем увеличивает вероятность того, что вы застрянете в одной из альтернативных реальностей. Вы оставите там свое сознание. Если зафиксировали, назовите кодовое слово.

— Ок.

— Вы готовы отправиться по маршруту 2043/1995/1917? Если зафиксировали и готовы, скажите кодовое слово.

— Хорошо.

— Вы знаете, что перед маршрутом следует настройка? Если знаете, скажите кодовое слово.

— Знаю.

— Теперь вы готовы к настройке. Запомните, что только после этой сложной процедуры начнется маршрут 2043/1995/1917. Во время настройки вашей переменной присвоят имя. Сама процедура может смутить, но это нормально. Не бойтесь абсурда. За ним последует настоящий маршрут. Если нет вопросов, назовите кодовое слово.

— Нет.

— Ответ неполный.

— Вопросов нет.

— Объект готов к настройке.

За месяц до эксперимента. Коридор

Двое в черных одеждах шли по широкому, бесконечно длинному, безлюдному и светлому коридору. Мягкая обувь, в которую были облачены ноги идущих, почти полностью приглушала их шаги. Этот коридор, как и другие такие же коридоры лабиринта под названием «Служба по борьбе за сохранение реальности», знал истинную цену тишины. Ту цену, о которой не ведали живые существа даже самого высокого уровня. Например, те двое, которые сейчас шли по коридору.

Стертый до идеально гладкой поверхности мрамор на полу отражал бледный свет светодиодных панелей, встроенных в потолок. Создавалось такое ощущение, что двое в черных одеждах не ступали по камню, а парили, поднявшись над ним на несколько сантиметров. Но эта красота являлась лишь побочным эффектом тотальной функциональности и ничем более.

Штабс шел немного впереди, быстро перебирая маленькими ножками. Гавродский немного отставал, хотя казался выше и шагал шире. Одежда начальника Службы по борьбе за сохранение реальности была идеальной до такой степени, какую только можно себе вообразить. Ни единой морщинки на строгом костюме цвета забытых черных тонов, который и не облегал, и не висел мешком. Наряд выгодно подчеркивал те немногочисленные достоинства фигуры, коими чиновника наделила скупая природа, отлично скрывая тьму недостатков.

Лицо Штабса казалось таким же идеально ухоженным, как и костюм. Кожа безупречна. Волосы уложены так, словно сами выбрали, где прилечь, создав идеально подходящую к этому лицу прическу. Один раз своей неестественной белизной сверкнули его зубы, которые сияли во время редчайших улыбок, что могли наблюдать только избранные. Этот идеальный фон, служивший ширмой для многочисленных встреч с повседневностью, портили только глаза. В них было что-то несовершенное, грустное и временами растерянное.

— Вы же понимаете, к чему это приведет? — шепотом наседал Гавродский, пытаясь уловить на лице начальника Службы хотя бы намек на сомнение. Но на нем ничего не выражалось, кроме повседневной сосредоточенности.

— Вы драматизируете, — спокойно парировал Штабс, не глядя на своего собеседника. Годы изматывающей работы на самом высоком уровне власти давно приучили его к тому, что даже малейшая эмоция является роскошью, которую себе могут позволить лишь те, кто еще наивно верит в личное. В Новом государстве грань между этой верой и административным правонарушением почти не считывалась. — Повторюсь, вы драматизируете.

— Нисколько. Вы ведь понимаете, что он — последний. Больше нет никого. Не осталось. Всех стерли. Потеряв его, мы потеряем этот навык. Да, сейчас навык вне закона, но кто знает, как развернется жизнь. Это своего рода «краснокнижное животное», которое мы обязаны сохранить.

— Еще предложите создать ему условия для размножения с последующей передачей потомкам своих разрушительных навыков и умений, — все так же глядя куда-то вперед, произнес Штабс, немного сморщившись.

— Вы же знаете, что я прошу совершенно о другом. У нас есть великолепный шанс понять мотивацию тех, кто отсюда сбежал. Без этого невозможно совершенствовать Новое государство, — Гавродский повысил уровень голоса до громкого шепота. Он прекрасно уловил, что чиновник не ответил на его доводы, а лишь примитивно уклонился от вопроса, искусственно усложнив ситуацию. Ученый наблюдал этот прием на сотнях совещаний, на тысячах встреч, которые сливались в одно бесконечное собрание, где люди говорили и говорили, а по сути, не произносили ничего.

Но здесь и сейчас, в этом бесконечном коридоре, где каждый шаг каждого идущего просчитывался на десятилетия вперед, где каждый кубический метр пространства всем своим видом мог подтвердить свое математическое обоснование, этот прием казался особенно убогим и циничным в этой своей убогости. Штабс был способен на большее, просто совершенно не хотел распыляться перед своим собеседником.

— В 2080 году, когда была создана первая идеальная реальность, мы думали, что решили главный вопрос, — чиновник все-таки сжалился над ученым и продекламировал заученный текст, который не нуждался в каком-то осмыслении. — Мы думали, что люди будут благодарны за спасение от собственной разрушительной природы. Мы показывали им реальность, свободную от страдания, от боли, от той ужасной неопределенности, которая давила на них столетиями, превращая жизнь в сплошное животное выживание, пусть и прикрытое красивыми картинками. Мы выпотрошили социальное животное и достали из него рационального агента, для которого создали совершенное состояние, где даже смерть — это переход на более качественный уровень. Казалось, что еще нужно?

Говорящий резко остановился и впервые за все время пути посмотрел в лицо Гавродскому, но не в глаза.

— Наша выверенная до идеала статистика показывала, что уровень счастья вырос на семьдесят два процента, что уровень агрессии упал на девяносто пять процентов, что люди живут лучше, любят лучше, спят так, как раньше им и не снилось. Продуктивность выросла на тысячу триста двадцать семь процентов за пять лет. Рабочее время сократилось до четырех часов в день. Количество выходных выросло до четырех в неделю. Смерть была побеждена. Мы создали рай.

— Поверьте, что поначалу все так и думали, — спокойно втиснулся в монолог чиновника Гавродский. — А потом что-то сломалось. И мы все должны понять, что это было. Избавившись от последнего «навигатора», Новое государство потеряет эту нить.

— Сейчас нельзя точно сказать, сломалось ли что-то или нет, — возразил Штабс. — Возможно, мы вошли в затяжной период адаптации, а человеческое сознание просто приспосабливается к новым условиям. И через одно или два поколения никто и не вспомнит про сегодняшние проблемы. Новое государство признало, что программа по сравнительному анализу реальностей оказалась ошибкой. Нельзя со школьной скамьи, со старших классов, показывать молодежи, как жилось раньше, даже в отреставрированном под наши задачи виде. Этот мрак некоторые начали воспринимать как запрещенную романтику.

— Соглашусь, что маршруты, в том виде, в каком их прокладывали, могли являться ошибкой, — согласился Гавродский. — Их создали, чтобы показать контраст, но этот контраст стал манить, пробуждая давно забытые чувства, обнажая несовершенство… несовершенство… Как бы выразиться так, чтобы потом без последствий…

— Несовершенство созданного нами рая? — прервал чиновник. — Вы это хотели сказать, но не решались?

— Именно.

— Когда молодые люди возвращались после маршрутов, — продолжил Штабс. — Когда они, даже в роли созерцателей, а не участников, наблюдали за жизнью своих предков, которые голодали, мерзли, убивали и сами умирали, грабили, уничтожали, эти подростки чувствовали подвох. Школьники смотрели на идеальный мир и видели в нем только искусственно созданную оболочку, как им, конечно, казалось. Мы-то с вами знаем, что сегодня это единственно возможная реальность. Но дети смотрели на порядок и видели в нем клетку. Парадокс!

Штабс несколько секунд помолчал, позволяя своим словам достигнуть цели.

— Потом начали происходить странные вещи. Сначала некоторые дети перестали возвращаться с маршрутов. Системы отключения не срабатывали. Или срабатывали, но дети не хотели выходить обратно. Вы же помните?

— Безусловно.

— Потом число таких случаев стало расти. Пришлось прибегнуть к созданию отрядов общественных наблюдателей из взрослых, но взрослые тоже стали пропадать. Как говорят материалы расследований, случалось это вполне осознанно. Пришлось экстренно свернуть программу. Вы же помните эти кризисные времена?

— Очень хорошо.

— Но я продолжу напоминать, — впервые позволив себе эмоцию в виде легкого раздражения, заверил Штабс. — Часть создателей маршрутов, так называемых «навигаторов», просто исчезла, не подчинившись законному требованию прибыть на переподготовку.

Впереди показалась еще одна дверь, она вела в большой зал, где обычно собирались все высокопоставленные руководители Службы. Но Штабс остановился перед ней, положив свою ладонь на ручку и не открывая.

— А потом мы узнали о подпольных навигаторах. О тех, кто мог не только двигаться по запрограммированным маршрутам, но и создавать свои, авторские. Делать их более реальными, более притягательными. Мы узнали, что они работают на черном рынке, продавая свои услуги всем желающим. И тогда началась настоящая катастрофа. Запретный плод сводил граждан Нового государства с ума. Люди стали пропадать тысячами. Мы впервые за десятилетия столкнулись с терроризмом. С похищением людей. Вы ведь это тоже хорошо помните?

— Прекрасно помню, но хочу заметить…

— И мы начали контртеррористическую операцию, — перебил его Штабс. — Новое государство показало, что за преступлением всегда следует справедливое и соразмерное наказание. Мы выловили всех, а теперь поймали даже его.

— Его дело отличается от всех остальных…

— Чем же?

— Он никого не водил по своим маршрутам и уж тем более не брал никаких денег. Он всегда ходил сам.

— А потом про его маршруты узнавали. Там такие маршруты были, Гавродский. По ним хлынули толпы беглецов. Вы же это помните?

— Помню.

— Это хорошо. Потому что лично я не собираюсь повторять эти ошибки. Жаль только, что вынужден делить власть с совещательным органом, который там уже все решил. И решил в положительную для вас сторону.

Гавродского на несколько секунд бросило в небольшой жар, сердце застучало, как после интенсивной пробежки: «Неужели».

Штабс резко отворил дверь.

За месяц до эксперимента. Зал

За дверью простирался огромный зал, в котором с полдюжины человек сидели за столом из блестящего материала. Чиновник прошел и занял свое место в центре стола. Гавродский присел почти в самом конце, напротив таблички со своим именем. Здесь расположилась и другая ученая братия.

— Господа, — начал Штабс. — Сегодня будет решаться очень важный вопрос. Уверен, что с повесткой все ознакомились — вчера вам направляли материалы по этому проекту. Сегодня мы должны решить, какое наказание применить к последнему «навигатору». С решением суда каждый из вас тоже знаком. Теоретически, мы должны инициировать протокол утилизации, согласно постановлению №2091 от 2091 года.

Один из мужчин, лысый и грузный, поспешил кивнуть. Это был Блат, который отвечал за программу стабилизации сознания. Все остальные уперлись в экраны, которые перед каждым были вмонтированы в поверхность стола. Сейчас эти чиновники имитировали интерес к деталям повестки.

— Но у нас есть проблема, — произнес Штабс, и в его голосе послышалась некоторая неуверенность. — О ней вам расскажет наш коллега Гавродский.

— Проблема в том, что он последний, — ученый встал и почувствовал, как тут же начал потеть от стресса, вызванного вниманием десятков пар глаз, обращенных к нему. — Уважаемые участники совещания, дело в том, что все его знания, вся техника и все технологии, которые позволяли создавать уникальные и сложнейшие маршруты, попадать в альтернативные реальности высокой степени детализации, — все это находится только в его голове. Если мы выполним протокол утилизации, то уничтожим не только человека. Мы уничтожим последний источник информации, способный ответить на главный вопрос: почему люди уходят из Нового государства в неизвестные им миры? Почему они предпочитают страдание удобству и комфорту? Почему смерть кажется им более живой, чем идеальная жизнь с переходом на новые уровни совершенства?

Женщина с короткими каштановыми волосами, которую звали Мария, поправила свою офтальмологическую оптику, выполняющую исключительно декоративную функцию.

— Это не наша задача, коллега, — произнесла она холодно. — Наша задача — работать над совершенствованием собственного мира, а не рисковать им ради познания других реальностей, построенных с неизвестными целями.

— А если наша безупречная система разрушается именно потому, что мы ее не до конца понимаем? — парировал Гавродский, выйдя из-за стола. Это было нарушением протокола, но он почувствовал, что момент требует отступления от процедуры. — Если мы создали машину, которая пожирает саму себя не из-за дефекта, а из-за нежизнеспособности ее архитектура с самого начала?

С десяток голосов в зале охнули.

— Господа, зачем мы разыгрываем этот пустой спектакль, — раздался спокойный и бархатный голос. — Здесь нет редакторов медиа. Здесь только мы. Совещание — закрытое и секретное. Тем более, накануне все изучили доводы коллеги Гавродского и провели репетицию голосования.

Говорил Барклай, председатель Совещательного органа власти при Службе по борьбе за настоящую реальность: высокий, широкий и грозный мужчина.

— Виктор Михайлович, я понимаю, что в результате преступной деятельности этих террористов год назад пропала ваша дочь… — вклинился Штабс.

— Год, два месяца и пять дней назад, — резко перебил его Барклай.

— Хорошо, пусть будет так, — согласился Штабс. — Но это не дает нам никакого основания идти на серьезный риск.

— Моя дочь здесь не причем. Речь идет о судьбе Нового государства. Не передергивайте, пожалуйста. Дайте ученому закончить свою мысль, — Барклай повернулся в сторону Гавродского. — Продолжайте.

— Я предлагаю альтернативу, — произнес Гавродский, вернувшись за стол, но продолжая стоять. — Вместо утилизации мы можем провести эксперимент. Мы отправим создателя маршрутов по новому маршруту, но лишим его памяти. Навыки оставим только на подсознательном уровне. Со временем я стану неотъемлемой частью его сознания. Мы с коллегами год назад создали соответствующую технологию и успешно испытали ее на других навигаторах в лабораторных условиях. Технология отлично себя показала. Эксперимент будет проходить под пристальным вниманием группы наблюдателей, которых назначит Служба по борьбе за настоящую реальность.

— В каком смысле вы станете частью его сознания? — спросил кто-то из чиновников.

— Я буду неявно управлять создателем маршрутов.

— Это самоубийство, — произнес кто-то на другом конце стола. — Вы будете работать вместе с человеком, в мозгу которого живут силы, которые он сам больше не контролирует. Вы доверитесь системе мониторинга, которая может отказать в любой момент. Вы войдете в альтернативную реальность, в одну из самых опасных. Я внимательно изучил материалы. Это бред.

— Это научный эксперимент, который с высокой долей вероятности принесет нам понимание того, что мотивирует людей на исход из Нового государства.

— Мотивы навигатора, — произнес кто-то так медленно, словно вспоминал слова из стихотворения, которое еще вчера вечером зазубрил наизусть. — Вы считаете, что если мы поймем мотивы последнего навигатора, если мы проникнем в его сознание через маршрут, то мы сможем что-то исправить? Что мы сможем предотвратить следующий кризис?

— Именно.

— Господа, напоминаю, что общественные обсуждения прошли вчера. Сегодня у нас формальная часть. Давайте начнем голосовать, — раздался голос Барклая. — Кто выступает «за» предложение Гавродского?

Вверх взлетел первый десяток рук. Потом к ним присоединилось еще столько же. Остальные руки поднимались не так быстро, словно им мешала гравитация, но поддерживающих проект становилось все больше.

Через десять секунд только несколько рук так и остались без движения.

— Кто воздержался?

Взлетело три руки.

— Кто против?

Четверо подняли руки. Среди них был и Штабс, который тихо сказал:

— Бог нам всем судья, господа.

— Эксперимент одобрен, — объявил Барклай. — Гавродский, у вас есть месяц на подготовку и еще месяц на проведение самого эксперимента. Группу комплектуете вы. Ответственность полностью на вас.

— Наблюдательный совет буду утверждать я, — сухо предупредил Штабс.

Один. Настройка

В глазах плясали сплошные кровавые мальчики… Или девочки? Может быть, мальчики танцевали вместе с девочками. Сложно было разобрать. Виднелись только дергающиеся силуэты, выплясывающие в диком танце. Однозначно — кровавые, а кто там — мальчики или девочки — уже не так важно. Главное, что танец не обещал ничего хорошего.

Усатый человек в стандартной для новой реальности форме стоял напротив. Ранее люди в такой же форме вели его по коридору, потом вниз по ступенькам. По пути они отвесили несколько тычков в бок и передали следователю по особо важным героям. Усы тому не шли, поэтому активно отвлекали внимание от других особенностей лица, делая эти особенности неприметными.

Сейчас, спустя полчаса, усатый стоял напротив него и довольно улыбался. Оскал наслаждающегося садиста обнажал готовность продолжить свое нехитрое развлечение. Слегка безумные черные зрачки только подтверждали неотвратимое. Руки усатого по локоть поросли жесткими черными волосами. Казалось, что эти волосы когда-то опали туда с полысевшей головы и отлично прижились. Костяшки пальцев у человека с усами покраснели от крови. Чужой.

Полумрак помещения в процессе решительной осады сосредоточился вокруг тусклого света лампы, ожидая, что та сама когда-нибудь погаснет. Кирпичный подвал кирпичного здания отдела по борьбе с героями устал от однообразия картин. Каждый день смотреть, как кого-то месят и замешивают, — дрянь, а не спектакль.

— Твой пятилетний сын донес на тебя, мразь, — усатый осторожно, чтобы не запачкать чужой кровью форму, подворачивал непослушный рукав.

— У меня нет сына, — вяло ответил он, продолжая наблюдать за танцем кровавых детишек в чужих глазах.

— У нас каждый несовершеннолетний и взрослый друг для друга — дитя и родитель.

— Хорошо, — он сплюнул кровавой слюной в сторону. — Скажите, может, у меня здесь есть и другой ребенок, который оправдает своего отца?

— Шутим? — взбодрился усатый.

Подозреваемый еще не успел ответить, как увидел летящий в нос кулак, густо усеянный черными волосами. Скорость у кулака была отменной. Долго наблюдать не пришлось. В момент, когда кулак рассыпался на мелкие искры, тело подозреваемого, уже достаточно обмякшее, не очень плавно расстелилось на холодном кирпичном полу. Бьющий опять удивил своим снайперским расчетом: после удара «мишень» оказалась на полу, а стул устоял.

— За такие шутки, падла, в черепе промежутки! — присевший рядом усатый обрызгал его лицо вылетающей из открывающегося рта слюной, обильной и воняющей проблемами с желудком. — Еще втащить?

— Отдохните… — выплюнул он вместе с кровью.

— Теперь сел на стул, псина, и отвечай на вопросы! — крикнул усатый, выпучив лопнувшие капилляры глаз.

— Помогу, чем смогу, — успокаивающе заверил он, с трудом собирая свое тело с пола во что-то более цельное и способное встать.

— Всем ты мне поможешь. Всем, падла, — шипел следователь по особо важным героям, пока подозреваемый пытался собрать остатки сил и подняться.

В какой-то момент усатому надоело смотреть на жалкие попытки рыхлого тела. Тело старалось собраться с силами для решительного штурма стула, но старания приводили только к нелепым рывкам без каких-либо осязаемых результатов. Поэтому следователь подошел. Огромным ковшом руки схватил подозреваемого за шиворот и легким движением швырнул на прежнее место. Стул зашатался, но опять устоял.

— Благодарю вас, — проглатывая некоторые звуки, произнес он с такой интонацией, которая не должна была ни в коей мере повлечь за собой тридцатый или сороковой полет кулака в его сторону.

— Благодарности свои прибереги для подельников, гнида геройская. Рассказывай… говори по существу, когда решил стать героем? Почему решил стать тварью, опасной для обычной жизни типичных господ? — Усатый облокотился мощными руками о крышку стола и практически касался его лба своим носом, который имел форму чего-то среднего между картошкой и несуразностью. — Еще раз: когда ты решил стать героем?

— Никогда не решал стать… Я не герой… — как-то неубедительно начал он. — Если честно, то мне сейчас страшно и во многих местах больно. Какое в этом геройство?

— Конечно, ты не герой. Ты — хуже! — следователь по особо важным героям сопел, как персонаж, который втягивал ноздрями землю в каком-то из припевов или куплетов одной старой песни. — Ты — героический герой.

— Кто? — он хотел сопроводить этот вопрос еще и уместным в этой ситуации матом, но вовремя сдержался.

— Не лепи из себя девственницу, мразота! Ты — героический герой. В доносе пятилетнего сопляка говорится, что герой героически пытался… Дальше засекречено.

— Что пытался? Почему героически?

— Говорю же, засекречено! — кричал усатый, опять опрыскивая его лицо обильной слюной, отдающей гнилыми зубами. — Ты мне лучше скажи, что такого героического собирался сделать, а, герой?

— Приведите этого пацана, пусть при мне все расскажет. Или хотя бы намекнет, что имел в виду. Мне же нужно понимать суть обвинения…

— Никого я тебе не приведу. Сопляк уже в колонии. Дети у нас отвечают за отцов и матерей. Твой сын во всем сознался…

— В чем, во всем?

— В том, что он геройский сын.

— Идиотизм, — прошептал он себе куда-то в ноздри.

— Что ты там вякнул? — занося кулак, поинтересовался следователь.

— Говорю, что ничего не понимаю… Я даже не знаю, кто я. Не знаю, как тут очутился. Ничего не знаю…

— Ну все, падла. Сейчас буду бить, пока лицо в кашу не превратится…

Намерение усатого было отложено твердой и жилистой рукой, которая открыла массивную железную дверь подвального помещения. На пороге появилось холодное, усталое и властное лицо. Остроносый, лысеющий и лопоухий руководитель посмотрел на усатого так, будто уже расстрелял.

— Чепушненко-Чалый, ты что здесь творишь, морда?

Сказать, что усатый был шокирован происходящими событиями, — ничего не сказать. Его недалекое и свирепое выражение лица сейчас стало безвозвратно тупым и извиняющимся.

— Я… Я…

— Тупая свинья, — тихо и угрожающе поставил диагноз вошедший. — Ты что мне тут с господином устроил?

— Господин, Пьер, я действовал… Действовал по протоколу… — нелепо заскулил усатый.

Вошедший приблизился к подозреваемому и внимательно осмотрел его лицо, а потом театрально покачал головой и тихо произнес, не отрывая взгляда от мастерски нанесенных тому увечий:

— Господин незнакомец, даю вам слово, что наш сотрудник ответит за весь ущерб, который причинил вашему лицу и телу. Со всей ответственностью ответит. По закону. А закон у нас такой, что все по нему отвечают… Впрочем, вы и сами это на себе почувствовали.

— Даже не знаю, что сказать… — выразил он свою растерянность.

— Поберегите силы, вам они сейчас понадобятся, чтобы встать и пойти со мной, — неожиданно ласково проговорил лопоухий. — У вас получится встать и пройти?

— Я попробую, — растерянно проговорил он.

— Если не получится, то морда вас отнесет…

— Пожалуйста, не надо морды… То есть следователя… Я сам… Я постараюсь…

— Хорошо, как скажете, — быстро согласилось холодное, усталое и властное лицо. — Пойдемте за мной. У меня для вас очень хорошие новости. Там есть и плохая, но остальные — великолепные. Пройдемте, господин неизвестный.