ЛИЦА РАЗГОВАРИВАЮЩИЕ:

ЕВДИК, СОКРАТ, ИППИАС.

 

Евд. А ты-то что же молчишь[1], Сократ, тогда как Иппиас столь во многом себя показывает, и не берешься ни хвалить, вместе с другими, что-нибудь им сказанное, ни обличать, если иное, кажется тебе, нехорошо сказано? — особенно когда мы остались уже одни [2], и можем больше выдавать себя за людей, занимающихся философией.

Сокр. И действительно есть, Евдик, о чем можно бы с удовольствием спросить Иппиаса касательно того, что теперь говорил он об Омире. Ведь я слышал и от твоего отца Апиманта, что Илиада, поэма Омира, превосходнее его Одиссеи, — настолько превосходнее, насколько Ахиллес лучше Одиссея; ибо из этих двух поэм одна написана на Одиссея, другая — на Ахиллеса. Так мне приятно было бы, если бы позволил Иппиас спросить его о том, что ему кажется относительно этих мужей: которого почитает он лучшим? — тем приятнее, что он высказывал нам, как иные многоразличные познания, так и познания о прочих поэтах, и об Омире.

Евд. Что ж? ведь Иппиас, если ты спросишь его, конечно не поскупится на ответы, Не правда ли, Иппиас, что ты, если Сократ будет тебя спрашивать, станешь отвечать? Или как поступишь?

Ипп. Да, я сделал бы страшное[3] дело, Евдик, если бы теперь бегал от вопросов Сократа, тогда как всякий раз, возвращаясь из дома, — из Элеи в Олимпию, в собрание всех Эллинов, когда там бывают олимпийские игры[4], являюсь в святилище и говорю: не угодно ли кому того, что приготовлено мною для показания себя? Я буду отвечать желающему ответов, о чем бы кто ни спрашивал[5].

Сокр. Блаженное же достоинство приобрел ты, Иппиас, если каждую олимпиаду вступаешь в святилище с такою доверенностью к твоей душе относительно ее мудрости! И я удивился бы, если бы кто из борцов телесных так бесстрашно и самонадеянно выходил подвизаться с телом, как ты, говоришь, — с душой.

Ипп. Действительно, я имею это достоинство, Сократ; ибо с того времени, как начал подвизаться на олимпийских играх, никогда и никого не встречал лучше себя.

Сокр. Прекрасно в самом деле говоришь ты, Иппиас; твоя слава есть жертва мудрости — и городу Элее, и твоим родителям. Но что наконец скажешь ты нам об Ахиллесе и Одиссее? который из них, думаешь, и почему лучше? Ведь когда нас здесь, внутри, было много, и ты показывал себя, — я оставлял тебя говорить и не хотел спрашивать. Так как внутри было много народу, то чтобы вопросами не помешать тебе в показании себя: а теперь нас немного, да вот и это Евдик велит спрашивать; так скажи и научи нас ясно: что говорил ты о тех двух мужах? как различал их?

Ипп. Готов раскрыть тебе, Сократ, е