Валерий Лейбин

Превратности любви: Психоаналитические истории

Рождественский вечер

Очередной Новый год каждый из друзей встречал по-своему.

Подтянутый, с ухоженной бородой профессор Лившиц Иннокентий Самуилович встречал Новый год в кругу своей семьи, где за накрытым разнообразными яствами круглым столом по давно заведенной традиции собрались все те близкие люди, которые оказались в это время в Москве.

Его жена, хорошо сохранившаяся для своих 60 лет миловидная и стройная хозяйка дома, обеспечивала комфорт и уют для 67-летнего профессора.

Их дети – старшая дочь со своим мужем и 6-летним ребенком, средний сын, преподающий в консерватории и впервые приведший в дом свою невесту, младший сын, заканчивающий аспирантуру и завершающий диссертацию по истории искусства в эпоху Ренессанса, а также сестра жены, приехавшая в канун Нового года из Санкт-Петербурга.

Когда бой курантов начал отсчитывать последние секунды уходящего года, все дружно встали из-за стола с поднятыми бокалами шампанского и с двенадцатым ударом радостно поздравили друг друга с Новым годом, пожелав всем счастья, успехов и благополучия.

С небрежно распущенными волосами 58-летний кандидат медицинских наук Разумовский Вадим Сергеевич, которому пришлось срочно выехать из дома по делам клиники, успел вернуться к своей семье за 15 минут до боя курантов.

Его жена, дородная, утратившая былую красоту и восполняющая ее непрофессиональным макияжем 56-летняя дама, а также прыщавый, уже принявший не одну рюмку водки и разомлевший от нее отпрыск с кислыми минами и упреками встретили Разумовского, который принялся оправдываться.

В спешке он начал открывать бутылку шампанского, но она никак не хотела поддаваться. Пробка вылетела лишь после того, как бой курантов уже прекратился, а на экране телевизора появилась очередная поп-звезда, поющая о любви и лихо вращающая бедрами.

Лысый, невысокий, всегда стремящийся выглядеть энергичным и преуспевающим любитель женского пола 53-летний Вайсман Аркадий Григорьевич спешно укладывал в подарочный пакет коробочку с серебряными сережками, чтобы после боя курантов, выпив бокал французского шампанского и поцеловав свою 52-летнюю жену, слишком тощую, на его взгляд, и вечно сварливую, преподнести их своей «старушке».

Он был рад, что несколько часов тому назад удалось ускользнуть из-под бдительного ока супруги и побывать в доме своей любовницы, где, подарив ей золотые сережки, он в очередной раз испытал неописуемое наслаждение от обворожительных губ молодой женщины, ласкающей его восставшую плоть.

После боя курантов Вайсман чмокнул в щечку свою жену и, радуясь тому, что так удачно удалось проводить старый и встретить Новый год, с чувством глубокого удовлетворения выпил рюмку коньяка, закусил лимоном и блаженно принялся уплетать перепелиные яйца с икрой, крабовый салат и ломтиками нарезанный ананас.

Высокий, худой, всегда ироничный и язвительный, со впалыми щеками, но с пронзительно-выразительными глазами 49-летний Киреев Валерий Юрьевич в канун Нового года находился один в своей холостяцкой квартире.

Днем ранее его пригласил к себе младший коллега по работе, который видел в нем неординарную, хотя и не понятую многими сотрудниками личность, фонтанирующую нестандартными идеями, но не помышляющую о карьерном росте и материальном благополучии.

Киреев принял это приглашение с благодарностью, хотя, как обычно, придал ей сексуальную окраску, сказав, что ему импонирует гомосексуальный подтекст встречи Нового года в обществе молодого мужчины. Однако за два часа до боя курантов он успел выпить стакан водки и в разговоре с самим собой, сопровождаемым хрустом соленых огурцов и откусыванием бутербродов с сырокопченой колбасой, так незаметно опустошил почти всю стоящую на кухонном столе бутылку, что погрузился в безвременное забытье.

Даже бой курантов не смог вывести его из этого состояния, которое прервалось лишь с первыми хлопками фейерверка, донесшимися до его слуха через открытую форточку. Тряхнув головой, Киреев скользнул мутным взором по циферблату криво висевших на кухне стенных часов, матерно выругался, ополоснул лицо холодной водой из-под крана и, махнув на весь свет рукой, потянулся за бутылкой пива, которая пришлась ему как нельзя кстати.

Так в гордом одиночестве он встречал Новый год, пока не свалился с ног от гремучей смеси оставшейся в бутылке водки с пивом.

Прошло несколько дней.

Каждый по-своему отходил от встречи Нового года. Однако в канун Рождества Вайсману пришла в голову идея собраться у него дома мужской компанией, чтобы поговорить по душам и одновременно отвести подозрения своей жены, которая хотела поехать на два дня к своей маме вместе с сыном-лоботрясом, но в то же время опасалась, как бы ее благоверный не воспользовался свободой в ее отсутствие.

Вайсман с присущей ему энергией позвонил наиболее близким его коллегам и предложил устроить на Рождество мальчишник.

У некоторых из них были свои планы на вечер, и они выразили свое сожаление по поводу того, что не смогут принять участие в этом многообещающем мероприятии. В частности, профессор Лифшиц сослался на срочную работу по написанию какой-то статьи.

Лишь Разумовский и Киреев с энтузиазмом восприняли данное предложение. Первый спросил, что ему принести к общему столу, в то время как второй даже не заикнулся об этом. Не то чтобы Киреев был халявщиком, просто, будучи холостяком, он не придавал какого-либо значения подобным тонкостям и мог то захватить с собой набор подчас несовместимых продуктов, то заявиться с пустыми руками, не испытывая при этом никакого дискомфорта.

Вайсман понимал, что в компании Разумовского и Киреева их мальчишник может оказаться не чем иным как пьянкой на троих. А это никак не входило в его планы. Он хотел быть в полной форме, так как рассчитывал, что после завершения мальчишника проведет рождественскую ночь в объятиях любовницы, которой он заранее сообщил, что жены и сына не будет дома.

Кроме того, его благоверная супруга знала о загулах Киреева и поэтому вряд ли согласилась бы на то, чтобы в ее отсутствие муж устраивал подозрительный мальчишник. Значит, ему во что бы то ни стало необходимо было уговорить принять участие в мальчишнике профессора Лифшица, к которому его жена испытывала особое почтение и уважение.

Получив отказ от профессора Лифшица, Вайсман стал действовать ранее проверенным и действенным способом. Он позвонил жене профессора, поздравил ее с наступившим Новым годом и долго рассыпался в различного рода комплиментах в ее адрес. Наговорил много лестного о ее муже, высказал озабоченность в связи с его загруженностью по работе и необходимостью отдыха от трудов праведных. Как бы между прочим сообщил, что устраивает у себя дома своего рода «интеллектуальную разрядку» и попросил уговорить всеми уважаемого профессора сделать необходимый для его здоровья небольшой перерыв в работе.

Через день Вайсман позвонил профессору Лившицу и, извинившись, что отрывает его от дел, попросил оказать ему услугу – уточнить какую-то дату, связанную с историей развития одной научной идеи. Это был тонко рассчитанный ход, поскольку на самом деле в то время его не интересовала ни сама идея, ни тем более история ее зарождения.

Профессор Лившиц с удовольствием откликнулся на просьбу Вайсмана, долго рассказывал о соответствующей идее и в конце разговора спросил, состоится ли рождественский мальчишник.

Вайсман в красках описал, как планирует «интеллектуальную встречу» коллег, какая польза может быть для научного сообщества от неформального общения с таким выдающимся ученым и врачом, как профессор Лившиц. Словом, он произносил такие хвалебные эпитеты в адрес уважаемого профессора, что тот дал согласие на свое участие в предстоящем мальчишнике.

Тонкий план Вайсмана сработал. Теперь он с таким азартом стал расписывать перед своей женой встречу «титанов мысли», что та, только услышав имя профессора Лифшица, сделала все для того, чтобы не ударить в грязь лицом.

Она дала указания своему мужу, что купить к столу, навела в доме идеальный порядок и перед самым отъездом к маме, накануне Рождества, приготовила изящные салаты и запекла утку с яблоками, которую осталось только слегка подогреть перед тем, как подавать на стол.

Попросив передать профессору Лифшицу свои поздравления по случаю Нового года и Рождества, благоверная Вайсмана с чувством выполненного долга уехала вместе с сыном к своей маме. А ее муж, довольный реализацией задуманного плана, весь день пребывал в приподнятом настроении и в предвкушении того удовольствия, которое позднее ему доставит любовница.

До чего же Вайсману нравилось совмещение двух планов игр – интеллектуального и эротического! Дело в том, что профессия Вайсмана, как и профессия его коллег, так или иначе была сопряжена с интимной жизнью других людей. Он был практикующим психоаналитиком, а, как известно, психоаналитики чаще всего имеют дело с пациентами, психические расстройства которых уходят своими корнями в их психосексуальное развитие и различного рода переживания, обусловленные их сексуальной неудовлетворенностью.

Вайсман обожал сексуальные игры, особенно со своей последней любовницей, которая оказалась на удивление искушенной и превращала его уже давно не молодое тело в сгусток сладострастия. Но, что вполне естественно и понятно, он никогда не говорил об этом со своими коллегами, такими же, как он, практикующими психоаналитиками, предпочитая обсуждать с ними клинические случаи и четко придерживаться в своей профессиональной деятельности тех правил, которые установлены в психоаналитическом сообществе.

Соблюдение принципа абстиненции, то есть отказа от удовлетворения желания пациентов, в том числе и сексуального характера, неукоснительно соблюдалось Вайсманом. Правда, его неутомимое мужское достоинство нередко давало знать о себе во время психоаналитических сессий, особенно в том случае, когда на прием к нему приходили молодые и источающие сексуальные желания женщины. Тем не менее он никогда не позволял себе ничего лишнего и лишь усилиями воли, а подчас и незаметно рукой загонял на место восставшую плоть, чтобы добросовестно исполнять возложенные на него обязанности врача-психотерапевта.

А вот поговорить о сексуальности пациентов, рассказать анекдоты о психоаналитиках откровенного, а подчас и сального характера, – это всегда пожалуйста, тем более в дружеской компании. Поэтому Вайсман предвкушал удовольствие от неформальной встречи со своими коллегами, которое станет прелюдией к его последующей встрече с любовницей, способной, как никто другой, довести его до оргазма.

Конечно, он получает оргазм и с женой, но ласки любовницы намного превосходят все то, что может ему дать его благоверная, которая воспринимает минет как нечто непристойное для замужней женщины, матери их ребенка. Почему-то ей это никогда не нравилось, и его попытки в начале брака склонить ее к получению высшего удовольствия именно таким образом чаще всего завершались неудачей, а затем окончательно прекратились. Вот кому необходим психоанализ! Но разве пошлешь жену к другому психоаналитику?

Во-первых, она сама не пойдет ни к кому, тем более если психоаналитик не женщина, а мужчина. Во-вторых, было бы верхом неосмотрительности посылать ее пусть даже к самому почитаемому психоаналитику, такому, например, как профессор Лифшиц. Где гарантия, что о тонкостях супружеской жизни не узнает кто-нибудь из коллег? Не оберешься потом насмешек или иронических колкостей. Промелькнувшие в голове Вайсмана мысли насчет невозможности психоанализа его жены тотчас же улетучились, как только он, взглянув на часы, понял, что до прихода гостей остались считанные минуты.

Настроив себя на корректное балагурство, позволительное хозяину дома, Вайсман заглянул в холодильник. Еще раз осмотрел содержащиеся в нем яства. Потом открыл бар, переставил ряд бутылок так, чтобы наиболее привлекательные оказались на переднем плане. Довольный собой, переоделся, надев легкий джемпер и джинсы, тем самым стремясь придать всем свои видом действительно неформальный характер предстоящей встрече.

Вайсман не пожалел денег на приобретение всего необходимого к рождественскому столу. Правда, он не собирался поразить гостей кулинарными изысками и дорогими деликатесами. Все должно быть в меру скромным, но доброкачественным, похожим на мальчишник, но свидетельствующим об определенном материальном достатке и хорошем вкусе.

Единственное, что его смущало – смогут ли найти общий язык такие антиподы по манерам поведения, как аристократически-интеллигентный профессор Лившиц и грубовато-ершистый Киреев.

Впрочем, Вайсман не переживал по этому поводу. Он даже подумал о том, что будет очень любопытно понаблюдать со стороны за столь необычной психоаналитической тусовкой. Ему останется только сглаживать острые углы и не доводить возможные столкновения мнений до непримиримых конфликтов. Но здесь он будет играть на своем привычном поле, искусно владея присущим ему мастерством наведения мостов даже в самых критических ситуациях.

Первым, за десять минут до назначенного времени, пришел Разумовский. Он по-дружески обнял Вайсмана и, вытащив из большого пакета бутылку армянского коньяка, пару лимонов и батон сырокопченой колбасы, передал их в руки хозяина дома. Потом снял дубленку, повесил на вешалку и, посмотрев по сторонам, нашел лежащие в прихожей шлепанцы, надел их, непринужденно сняв с ног теплые, на толстой подошве ботинки, и, довольный, прошел в гостиную. Чувствовалось, что он уже не раз бывал в этом доме.

Не успели они рассказать друг другу по анекдоту и насладиться содержащимся в них подтекстом, как раздался звонок.

Вайсман поспешил к двери и, открыв ее, радушно и в то же время почтительно приветствовал профессора Лившица, который, отличаясь всем известной пунктуальностью, пришел ровно в пять часов вечера, как и договаривались. Он тепло, но сдержанно поздоровался с Вайсманом, потом расстегнул элегантно сидящее на нем пальто, снял его, положил шарф в рукав пальто и передал его вместе с шапкой хозяину дома, который, будучи наготове, слегка шутя, расшаркался и разместил верхнюю одежду профессора на вешалке в прихожей.

В отличие от Разумовского, одетого в свитер и темные брюки, на профессоре был строгий черный костюм, белоснежная рубашка и галстук, хотя в телефонном разговоре хозяин дома предупреждал его, что форма одежды повседневная. Чуть помедлив, слегка театральным движением профессор развернул оказавшийся в руке сверток и в качестве подарка вручил Вайсману свою последнюю книгу, которая только что вышла из печати.

Рассыпавшись в благодарностях, Вайсман широким жестом пригласил профессора пройти в гостиную. Тот неторопливо прошел туда и не менее сдержанно поздоровался с Разумовским, который быстро встал с кресла, на котором сидел, и, широко улыбаясь, осторожно пожал руку пожилому учителю.

Удобно устроившись в креслах у бара, трое психоаналитиков заговорили на профессиональные темы. Вайсман предложил что-нибудь выпить, порекомендовал отменный коньяк и, не встретив возражений, профессионально, зная точную меру, разлил его из фирменной, красивой бутылки по большим бокалам.

На правах хозяина дома он произнес краткий тост за здоровье присутствующих и еще раз поблагодарил профессора за подаренную ему книгу.

Чуть пригубив коньяк, профессор Лившиц начал рассказывать о том, как трудно далась ему эта публикация. Разумовский, сделав глоток коньяка и смакуя его во рту, заглянул в оглавление последней работы профессора, которую Вайсман любезно показал своему коллеге, и, пролистав несколько страниц, задержался на одной из них, сделав вид, что его что-то особенно заинтересовало.

На вопрос Вайсмана о том, почему профессору «трудно далась эта публикация», тот ответил, что наряду с теоретическим материалом в ней содержится один клинический случай, описание которого заставило его переосмыслить классические положения психоанализа о неврозе переноса и негативном эдиповом комплексе.

Оторвав свой взгляд от книги профессора, Разумовский с любопытством посмотрел на Лившица. Он знал, что профессор придерживается основ классического психоанализа Фрейда. В кругу психоаналитиков поговаривали о том, что, не являясь ортодоксом, тем не менее профессор был «слишком правильным» и не допускал никаких отклонений от классической техники психоанализа. Поэтому Разумовскому было интересно узнать, что же произошло в процессе лечения одного из пациентов и подтолкнуло профессора к переосмыслению былых устоев.

Он хотел было спросить Лившица об этом. Однако в этот момент раздался звонок в дверь. Вскочив с кресла, хозяин дома поспешил навстречу новым гостям.

Профессор прервал свой монолог и, окинув взглядом гостиную Вайсмана, встал с кресла, подошел поближе к одной из висящих на стене картин и стал внимательно осматривать ее, словно пытаясь определить для себя, является ли данная картина подлинником или мастерски выполненной копией.

Разумовский выпил налитый в рюмку коньяк, пожевал ломтик лимона и, тоже встав со своего кресла, незаметно для профессора сделал легкое вращательное движение ногами, словно хотел размять их.

Из прихожей раздались громкие голоса. Пришел Киреев, причем не один, а с молодым коллегой, к которому он не попал в ночь под Новый год и которого он затащил к Вайсману, хотя тот и не приглашал его.

По своему обыкновению, Киреев не придерживался никаких правил приличия. Во всяком случае, у окружающих его коллег создавалось именно такое впечатление.

И на этот раз он не видел ничего особенного в том, что пришел на двадцать минут позже и привел с собой в гости к Вайсману молодого психоаналитика, переступавшего с ноги на ногу в прихожей.

– Это Виктор, подающий надежды психоаналитик и хороший парень, – представил Киреев хозяину дома своего коллегу. – Ты, Аркаша, должен знать его, так как года три-четыре тому назад он посещал твои клинические семинары.

Сделав вид, что он безмерно рад пришедшим гостям, Вайсман дружески хлопнул по спине Киреева и, поприветствовав молодого психоаналитика, лицо которого ему показалось действительно знакомым, хотя он не смог вспомнить ничего конкретного о новом госте, нарочито весело сказал:

– Наконец-то. А мы уж хотели начинать без вас. Раздевайтесь быстрее!

Киреев стащил с себя повидавший виды пуховик, под которым оказался жеваный свитер какого-то неопределенного цвета. Помятые брюки топорщились на коленях.

Снимая неочищенные от снега поношенные зимние сапоги, Киреев пошатнулся, но удержался на ногах. Не нуждаясь ни в каких тапочках и оставшись в носках, он чувствовал себя вполне комфортно, тем более что перед приходом в дом Вайсмана успел пропустить пару стопок водки, которые принял, по его собственному выражению, «для сугрева тела бренного».

В отличие от Киреева, молодой психоаналитик явно стеснялся. Он помнил поговорку, что «непрошеный гость хуже татарина», но натиск Киреева два часа тому назад был столь неотразим, что тому удалось затащить его в дом Вайсмана, несмотря на оказанное сопротивление.

Видя нерешительность молодого психоаналитика, Вайсман показал, куда тот может повесить свою куртку, и, предложив тапочки, подбодрил его:

– Виктор, будьте, как дома. Здесь все свои, чисто мужская компания.

Молодой, на вид 38–40-летний психоаналитик оказался прилично одетым, подтянутым и опрятным, его облик резко контрастировал с видом небрежно одетого Киреева.

– Проходите, проходите в гостиную, – щебетал Вайсман, – у нас все по-простому.

Не ожидая приглашения, Киреев уже шел по коридору, но направлялся не в гостиную, а прямиком в туалетную комнату, расположение которой он знал, поскольку уже был в этом доме.

Вайсман повел молодого психоаналитика в гостиную и представил его ранее пришедшим гостям:

– Профессор Лившиц Иннокентий Самуилович, доктор Разумовский Вадим Сергеевич. А это Виктор – протеже Киреева, который через пару минут явит свой лик.

Вайсман так и порывался иронически сказать, что Киреев, по своему обыкновению, пошел отлить, видимо, уже приняв пару бутылок пива. Но в присутствии профессора Лившица и нового молодого гостя он сдержался, ограничившись лишь улыбкой.

– Лебедев Виктор Константинович, – немного смущенно, но твердо произнес молодой психоаналитик, пожимая руку доктору Разумовскому.

– Приятно познакомиться, – вежливо произнес профессор Лившиц, стоявший поодаль у висевшей на стене картины. Он слегка кивнул головой и внимательно посмотрел на молодого психоаналитика, который, все еще не преодолев смущение, произнес:

– Я читал ваши работы, Иннокентий Самуилович, и должен выразить вам свою признательность за то, что высказанные вами идеи как в этих работах, так и на психоаналитических конференциях во многом способствовали моему профессиональному росту.

– Надеюсь, – мягко сказал профессор, – вы говорите вполне искренне и ваша оценка моего скромного труда не является только долгом вежливости.

– Нет, что вы, Иннокентий Самуилович! Я действительно считаю, что вы являетесь одним из тех немногих психоаналитиков, которые внесли неоценимый вклад в развитие теории и практики психоанализа. Да что там я! Многие получающие психоаналитическое образование студенты учатся по вашим книгам.

– Я рад слышать, что молодые психоаналитически ориентированные специалисты не гнушаются обращаться к работам представителей старшего поколения.

– Кого я вижу, – расплываясь в улыбке, громко произнес Киреев, внезапно появившийся на пороге гостиной.

– Привет, дружище!

Киреев быстрым шагом подошел к доктору Разумовскому и панибратски обнял его.

– Вадим, я несколько раз звонил тебе, но твой мобильник, видимо, знает только одну фразу: «В данный момент абонент не доступен».

– А я отключил его, чтобы хоть несколько дней не доставали меня разные типы, вроде тебя, – ничуть не смущаясь произнес Разумовский.

Только теперь, обведя гостиную мутным взглядом, Киреев заметил профессора Лившица, который после разговора с молодым психоаналитиком, отойдя от висевшей на стене картины, подошел к книжным полкам, чтобы по корешкам стоящих в ряд томов определить научные и литературные интересы хозяина дома.

– Приветствую вас, уважаемый профессор! – непринужденно, но и без лишней фамильярности поздоровался Киреев. – Чертовски рад вас видеть.

– Здравствуйте, уважаемый коллега! – сдержанно и с достоинством ответствовал профессор Лившиц. – Надеюсь, вы хорошо встретили Новый год.

– Еще бы! Лучше не бывает! Представьте себе, что я всю новогоднюю ночь провел в обществе своего лучшего друга, который, правда, имеет обыкновение спорить со мной.

– И кто же этот друг, если не секрет? – спросил профессор Лившиц.

– Мое второе Я, – ничуть не смущаясь, ответил Киреев. – Он, паршивец, все подбивал меня выпить стакан водки, после чего хотел одержать победу в интеллектуальном споре со мной.

– Но ты, Валера, конечно, его разгромил в пух и прах, – обронил, улыбаясь, Разумовский.

– А то! Я заставил его тоже проглотить стакан водки, после чего мы оказались на равных. И вот тут-то я не упустил своего. Загнал этого паршивца в угол так, что он и пикнуть не смел. Ну а потом мы выпили с ним на брудершафт за процветание психоанализа и за то, чтобы побольше людей сходило с ума и пополняло ряды наших пациентов.

Киреев хотел еще что-то добавить, но, увидев, как Вайсман разливает коньяк по бокалам, прервал свои разглагольствования по поводу встречи Нового года.

– Друзья мои, предлагаю вам вкусить дары природы и выпить этот божественный напиток.

С этими словами он протянул Кирееву и молодому психоаналитику бокалы, на дне которых в свете зажженной люстры и мерцающих на камине свечей чуть колыхался, переливаясь мягкими красками, дорогой коньяк.

Киреев тут же молча выпил чуть ли не всю порцию, в то время как молодой психоаналитик, не зная, следует ли произнести какие-то слова, немного помедлив, сделал небольшой глоток из своего бокала.

– Располагайтесь, друзья, поудобнее, а я на минутку покину вас. Поскольку у нас своего рода мальчишник и нет дам, то, с вашего позволения, я отлучусь на кухню.

С этими словами, сделав небольшой реверанс в сторону гостей, Вайсман вышел на кухню. Не успели его коллеги перекинуться парой фраз, как он вновь появился в гостиной с огромным блюдом, на котором красовалась утка с яблоками.

Поджаристая коричневато-золотистая кожица запеченной утки не могла не привлечь к себе внимание гостей. Приятный, пропитанный какими-то пряностями запах пробуждал аппетит. Но лишь Киреев, будучи холостяком и в силу этого лишенным постоянной женской заботы, не скрывая того, проглотил слюну. Остальные гости, соблюдая правила приличия, держали себя достаточно сдержанно, особенно профессор Лившиц, жена которого обладала прекрасными кулинарными способностями и потчевала своего мужа различной вкуснятиной.

– Прошу всех к столу, – жизнерадостно провозгласил Вайсман.

Он поставил большое блюдо с уткой в центр круглого, накрытого праздничной скатертью и уставленного разнообразными закусками стола. Потом рассадил вокруг него своих гостей, для чего пришлось принести еще один стул из рабочего кабинета, так как не предполагалось, что в гостях будут пять человек.

Как радушный хозяин дома, Вайсман торжественно разрезал запеченную утку на несколько кусков и предложил начать рождественскую трапезу.

Наполнив всем бокалы шампанским, он предоставил первое слово профессору Лившицу, который, поблагодарив за приглашение в столь гостеприимный, как он выразился, дом, предложил выпить за отсутствующих, но прекрасных дам и прежде всего за хозяйку, создавшую в этом доме уют и, несомненно, приложившую значительные усилия для того, чтобы мужчины могли ощутить комфорт даже в ее отсутствие.

Все поддержали профессора, отдавая дань признательности жене Вайсмана, и стоя выпили за хозяйку дома. Отделываясь шутками по поводу своего благополучного семейного положения, Вайсман следил за тем, чтобы тарелки гостей не были пустыми, ненавязчиво предлагал им различные закуски и, заметив у кого-нибудь пустой бокал, старался незаметно пополнять его. Он был достаточно прост в общении со своими коллегами и предельно почтителен по отношению к профессору.

Благодаря его тонкому дипломатическому искусству поддержания непринужденной обстановки за рождественским столом все гости чувствовали себя действительно как дома.

– Черт возьми! До чего же хорошо находиться в семейном доме, – пробормотал размягченный от еды и выпитого коньяка Киреев.

– А ты, Валера, женись, и у тебя будет дом полная чаша, – стал подначивать своего коллегу Разумовский, который прекрасно знал, что тот является заядлым, принципиальным холостяком.

– Э, нет, не нашлось еще такой бабенки, которая смогла бы охомутать меня. Знаю я эту паскудную породу. Всем им надо лишь одно – деньги и побрякушки.

– Ну и что? – не то чтобы возразил, но не поддержал Киреева Вайсман. – Да, многие из них любят деньги и дорогие украшения. И пусть! На то они и женщины, прекрасный пол. Зато если жена хорошая хозяйка и понимающая супруга, то она создаст такой комфорт, что можно спокойно заниматься своими делами и ни о чем не беспокоиться.

– А что такое понимающая супруга? – осторожно спросил молодой психоаналитик.

– Понимающая супруга? Это… Впрочем, извините меня, вы женаты? – обратился Вайсман к молодому человеку.

– Пока нет, хотя подумываю и считаю, что в принципе у психоаналитика должен быть надежный тыл в лице верной жены.

– Чего, чего? – презрительно воскликнул Киреев. – Надежный тыл, верная жена. Это все только в принципе, а на деле все бабы вертихвостки. Прошу прощения, уважаемый профессор, но это не относится к вашей жене, которая является приятным исключением.

Профессор Лившиц ничего не ответил и лишь покачал головой в знак несогласия с подобной общей оценкой женщин, хотя ему было приятно слышать от такого противника семейной жизни, как Киреев, что его жена составляет исключение.

Он слышал от своих коллег, что в молодые годы Киреев был что называется по уши влюблен в одну девушку. Та вроде бы тоже отвечала ему взаимностью. Однако девушка предпочла ему, в то время бедному студенту, какого-то состоятельного пожилого мужчину, то ли директора комбината, то ли партийного функционера. С тех пор Киреев стал ярым противником каких-либо семейных отношений, считая женщин, как он сам неоднократно заявлял, продажными потаскухами.

Так ли это было на самом деле или нет, профессор Лившиц точно не знал, да и не стремился к подобному знанию. Однако после однажды услышанной от кого-то истории о несчастной любви Киреева он стал относиться к нему более терпимо, чем ранее, и не реагировал слишком уж резко ни на его язвительные высказывания в адрес женщин, ни на его подчас экстравагантное поведение, ни на его колкости, связанные с дискуссиями по поводу эффективности психоаналитической терапии и профессионального статуса психоаналитиков.

– Нет, лучше уж общаться у себя дома со своим вторым Я, чем выслушивать требования и капризы несносных баб, патологически мечтающих о замужестве, – продолжал Киреев.

– Постой, Валера, ведь ты только что признал, как хорошо находиться в семейном доме, наслаждаться коньяком и жареной уткой, – прервал монолог Киреева Разумовский.

– Не передергивай, Вадим. Я сказал, что хорошо быть в семейном доме, имея в виду гостеприимный дом, в который можно прийти с друзьями и насладиться всем тем, чем мы сейчас наслаждаемся. Но я не говорил, что ради жареной утки готов впустить какую-то женщину в свой холостяцкий дом. Мне это совсем ни к чему, тем более что в данный момент я имею возможность отведать это вкусное блюдо, за что, Аркаша, тебе особое спасибо.

– На здоровье, дорогой! Кушай, не стесняйся! – с нарочито грузинским акцентом произнес Вайсман.

– Но давай вернемся, извини за каламбур, к нашим баранам. Молодой коллега спросил, что значит понимающая жена. И я хочу ответить ему.

Мне думается, что понимающая жена – это та, которая прощает некоторые вполне допустимые шалости мужа и, несмотря на ревность и обиду, остается верной супругой и хранителем семейного очага.

Сделав небольшую паузу и выразительно посмотрев в глаза молодого психоаналитика, Вайсман спросил его:

– Надеюсь, я понятно выразился?

Молодой психоаналитик не успел ничего ответить, как подал голос Разумовский:

– Аркаша! Не пудри мозги молодежи! Оставь свою философию при себе! Молодой человек серьезно относится к предстоящему браку, и нечего его смущать.

– Кто смущает его, Вадим? Я ведь говорю о прозе жизни. Кстати, для человека еще не женатого, но собирающегося создавать семью, полезно будет послушать старый, как говорится, с бородой, но, надеюсь, не менее актуальный и сегодня анекдот про еврея, который никак не мог принять окончательного решения относительно женитьбы:

«Жениться мне или нет, как ты думаешь, Иосиф, – попросил совета Абрам. «Конечно, женись, рядом будет любимая женщина», – посоветовал тот. «Любимая женщина – это хорошо, но вдруг она будет неверной мне», – рассуждает Абрам. «Ну, так не женись», – говорит Иосиф. «С любимой женщиной хорошо, она и обед сварит и постирает», – размышляет Абрам. «Тогда женись», – говорит Иосиф. «Женишься, дети пойдут, а их надо кормить», – возражает Абрам. «Тогда не женись», – говорит Иосиф. «Не будет детей, тогда в старости никто стакан воды не подаст», – горестно отвечает Абрам».

Коллеги не раз слышали этот анекдот от Вайсмана, но он с таким неподражаемым еврейским акцентом рассказывал его, что они не могли не засмеяться. Поскольку анекдот адресовался молодому психоаналитику, то он тоже поддался общему веселью, хотя и довольно сдержанно, поскольку, судя по всему, ему было не так уж и смешно.

Вайсман же, довольный смехом коллег, продолжал:

– Так вот я и говорю, что понимающая жена всегда простит, назовем все своими именами, измену мужа. Простит и стерпит ради сохранения семьи.

– А что? В этом что-то есть, – подхватил высказанное соображение Разумовский. – В отличие от женщины мужчина по своей природе полигамен. Так что ему сам бог разрешает иметь кроме жены и наряду с ней других сексуальных партнеров.

– Иметь или не иметь? Вот в чем вопрос, – перефразировал Шекспира Киреев. – По мне, так лучше иметь их всех вместе взятых вместо того, чтобы иметь какую-либо одну бабенку в качестве жены. Как говорится, лучше оставаться пусть голодным, но свободным, чем быть сытым, но связанным по рукам и ногам. Или, прошу извинить меня, уважаемый профессор, за молодежный сленг, лучше трахать других, чем быть рогоносцем самому.

– Не так ли, коллега? – обратился он с вопросом к молодому психоаналитику.

Тот не сразу ответил, не решаясь высказать свое мнение по этому вопросу в присутствии профессора Лившица.

Да и что он мог сказать старшим коллегам, когда в отличие от многих своих сверстников, свободно вступающих в любые сексуальные отношения с любыми партнерами мужского и женского пола и имеющих жен и детей, у него самого не было стабильной сексуальной жизни.

Его собственный сексуальный опыт ограничивался довольно непродолжительными близкими отношениями с двумя зрелыми женщинами, и с ними, кроме элементарной сексуальной разрядки, он не чувствовал ничего такого, что могло бы захватить его с головой.

В его представлениях о высокой любви, чувственность должна органически сочетаться с нежностью к тому единственному человеку, оргазм с которым был бы величайшим наслаждением на земле. А этого-то как раз и не было в его отношениях с замужними женщинами, которым, судя по всему, он доставлял сексуальное наслаждение, но сам не испытывал того, что ему представлялось верхом блаженства. Поэтому, не говоря о том, имеет ли смысл трахаться без настоящей любви, молодой психоаналитик предпринял попытку перевести разговор на другую тему.

– Существует ли какое-либо психоаналитическое, а не расхожее объяснение тому, почему мужчина полигамен, а женщина моногамна? – задал он вопрос своим старшим коллегам, не адресуясь лично к кому-то из них.

Киреев, будучи женоненавистником, но отнюдь не аскетом, без всяких раздумий обронил:

– Какие тут нужны психоаналитические объяснения, которые по большей части являются интеллектуальной туфтой! Запад есть Запад. Восток есть Восток. То же самое и в отношении мужчин и женщин. Первые полигамны, вторые моногамны. Человеческую природу не переделаешь. Так было во все века, и страдающие комплексом кастрации феминистки явное тому подтверждение. Ведь их активная, направленная против доминирования мужчин деятельность является не чем иным как рационализацией сексуально озабоченных женщин, не желающих признаться в том, что их гложет извечная зависть к пенису.

– Так-то оно так, – задумчиво произнес Разумовский. – Только современные женщины оказываются не менее полигамными, чем мужчины. Во всяком случае в отличие от дам предшествующих столетий они не только вызывающе сексуально активны, но и не скрывают своих похождений.

Это раньше говорили, что некоторые мужчины меняют женщин как перчатки. Сегодня данное изречение подходит, скорее, к женщинам, которые нередко меняют мужчин, действительно, как перчатки.

Быть может, именно инфантильная зависть к пенису во взрослом возрасте все чаще толкает их к поиску разнообразных пенисов. Отсюда и их полигамность, которая, судя по всему, отнюдь не меньше, чем полигамность мужчин. Во всяком случае, в этом отношении женщины несомненно добились равенства с мужчинами.

На эту тираду Разумовского Вайсман с присущей ему обворожительной улыбкой, мягко заметил:

– Друзья! Я думаю, что полигамность полигамности рознь. Мужчина может позволить себе не только легкий флирт со многими женщинами, но и длительные сексуальные отношения с некоторыми из них. А вот женщине, особенно если она замужем, не пристало ходить по мужикам. Лучше пусть ублажает своего мужа, являясь для него не только матерью их детей или хозяйкой, доставляющей удовольствие от добротной и вкусно приготовленной пищи, но и настоящей любовницей, владеющей всеми приемами эротического искусства. И пусть жена испытывает зависть к пенису именно своего мужчины, а не гоняется за чужими пенисами в поисках чего-то сверхъестественного! Так что полигамность мужчины должна дополняться такой полигамностью женщины, которая включает в себя не другие пенисы, а разнообразные позы собственного тела, где один и тот же пенис сможет доставить ей многократное удовлетворение, для чего ей следует холить и лелеять божественные причиндалы мужа как непреходящую и наивысшую ценность их семейной жизни.

Профессор Лившиц внимательно, как казалось, слушал своих коллег. На самом же деле его забавлял этот психоаналитический треп, который, по его разумению, не имел никакого отношения к существу дела.

Комплекс кастрации, зависть к пенису – открытия гениального Фрейда, обратившего внимание на новый, ранее неведомый человечеству пласт бессознательного психического. Но тот же Фрейд был вынужден признать, что после сорока лет изучения человеческой психики он так и не смог понять до конца, чего же хочет женщина, этот «темный континент» человечества.

Когда-то в молодости, получая психоаналитическое образование, Лившиц сам принимал эти фрейдовские новации за универсальные составляющие, равным образом действенные для всех мужчин и женщин.

Но со временем, основываясь как на клинической практике, так и на собственном опыте сорокапятилетней совместной жизни со своей женой, умеющей не только вкусно готовить, но и без каких-либо комплексов наслаждаться интимными отношениями с ним, он понял, что кастрационный комплекс и зависть к пенису – не более чем интеллектуальные конструкции, далеко не всегда и тем более исчерпывающим образом объясняющие мышление и поведение обоих полов.

Какая-то дерзкая мысль пронзила его сознание, но в этот момент непредсказуемый Киреев постучал вилкой по бокалу с коньяком и в своей откровенно иронической манере, не лишенной в то же время нарочито показного почтения, обратился к сидящим за столом коллегам со словами:

– А что скажет по этому поводу наш уважаемый профессор, который, надо полагать, несомненно внесет ясность в наши дилетантские рассуждения по столь деликатному вопросу, как полигамность и моногамность различных представителей человеческого рода? Давайте послушаем многоуважаемого коллегу, ставшего известным психоаналитиком еще до того времени, когда кое-кто из нас ходил под стол пешком.

Профессор Лившиц не собирался вступать в стихийно развернувшуюся дискуссию. Но Киреев с его подковырками не оставлял ему другого выбора, в результате чего он был вынужден высказать свои соображения по данному вопросу:

– Я не думаю, – начал он, медленно подбирая слова, – что мужчины исключительно полигамны, а женщины – моногамны. Исторически так сложилось, что начиная с патриархата мужчинам позволялось такое проявление сексуальности, которое осуждалось по отношению к женщинам. Допускалась и процветала так называемая двойная сексуальная мораль, о чем писал в свое время Фрейд. Эта мораль подпитывалась фаллоцентрической культурой, возвышающей статус мужчины и принижающей положение женщины в обществе. Однако уже в начале ХХ века некоторые женщины-психоаналитики, включая Карен Хорни, выступили с критическим переосмыслением ценностей фаллоцентрической культуры. Не думаю, что мне стоит останавливаться на данном историческом срезе, поскольку вы все не только обладаете достаточными знаниями, связанными с развитием психоаналитического движения, но, полагаю, где-то в глубине души ощущаете изъяны фаллоцентрического образа мышления. Но мне хотелось бы сказать несколько слов о другом. К сожалению, до сих пор нет каких-либо основательных эмпирических исследований, посвященных изучению мужской и женской полигамии. Но мой скромный клинический опыт привел меня к предположению, согласно которому наши привычные представления не соответствуют существу человеческой природы. Когда я говорю о собственном скромном клиническом опыте, то, поверьте мне, я вовсе не лукавлю и не напрашиваюсь на комплименты. Действительно, ну сколько пациентов может взять на излечение каждый из нас за всю, в общем-то, не столь длительную по времени профессиональную деятельность? 50, 100, 300, пусть даже 500? Но это капля в море, если учесть, что не все объясняется патологией и что насчитывается несколько миллиардов жителей на нашей планете. Поэтому клинический опыт каждого психоаналитика, будучи по своей специфике уникальным, не может покрыть все разнообразие проявлений человеческой природы.

Профессор Лившиц прервал свое говорение, налил в пустой бокал из стоящей рядом с ним бутылки минеральную воду, неспешно сделал несколько глотков и продолжил свою речь:

– Так вот, на основе своего скромного клинического опыта и собственной семейной жизни я склонен полагать, что по своей природе более полигамны именно женщины, а не мужчины, как это принято считать. И дело не только в том, что, по выражению Юнга, мужчина, как правило, имеет образ одной Анимы, а женщина – несколько образов Анимуса. Более существенно то, что при всем своем поиске сексуального разнообразия большинство мужчин ищут ту единственную женщину, которая сможет заменить им всех остальных, в то время как большинство женщин, желая иметь в качестве супруга одного мужчину, в тайне мечтают о многих. Другое дело, что в сексуальном отношении мужчины чаще имеют связи с разными партнерами в реальной жизни, в то время как женщины – в своем воображении.

– Неужели это правда? – спросил молодой психоаналитик, воспользовавшийся наступившим молчанием за рождественским столом.

– Честно сказать, – степенно ответил профессор, – я не могу утверждать это со стопроцентной уверенностью. Могу констатировать лишь то, что мне неоднократно приходилось сталкиваться с красочными фантазиями и сновидениями самых порядочных во всех отношениях женщин, в которых они имели, по их собственному признанию, многочисленные сексуальные акты с разнообразными партнерами, причем подчас одновременно. Фантазии и сновидения мужчин в этом отношении слишком бедные и блеклые, я бы сказал, элементарно примитивные по сравнению с сексуально окрашенными фантазиями и сновидениями женщин. Правда, мужчины, чаще, чем женщины, реализуют свои находящие отражение в их фантазиях и сновидениях сексуальные проявления в обыденной реальной жизни. Я уже не говорю о том хвастовстве своими сексуальными подвигами перед другими, которое свойственно некоторым мужчинам, стремящимся тем самым компенсировать свои собственные страхи, тревоги, сексуальные сбои и неудачи.

– Позвольте, уважаемый профессор, – встрепенулся Киреев. – Не слишком ли вы сгущаете краски в отношении полигамии женщин? Ведь при всем моем почтении к вам ваш профессиональный и личный опыт тоже весьма ограничен, что вы не отрицаете сами. А вот у меня, например, бывают такие красочные сновидения полигамного характера, что подчас никак не хочется выходить из состояния сна.

Он не успел выразить до конца свою мысль, как Разумовский перебил его и, смеясь, заметил:

– Разумеется, Валера, после бутылки водки во сне могут привидеться такие очаровательные, сногсшибательные чертовки, которые способны измотать не только душу, но и тело настоящего мужчины, тем более закоренелого холостяка.

После реплики Разумовского добродушный Вайсман прыснул от смеха, молодой психоаналитик не удержался от улыбки, а профессор Лившиц лишь шевельнул уголками губ.

– Постой, дружище, не зубоскаль! Можно сколько угодно смеяться над бедным холостяком, но кто, как говорится, в натуре доказал, что женщины более полигамны, чем мужчины? Лично я не верю в такую перспективу, хотя признаю, что все бабы, прошу меня извинить за прямоту, сучки.

– Я не прошу вас, Валерий Юрьевич, верить в мое, еще раз повторю, предположение, основанное на личном профессиональном и семейном опыте. Ведь вы и сидящие здесь коллеги – квалифицированные психоаналитики. Вот и проверьте на клиническом материале высказанную мной гипотезу. И не только на клиническом материале. Хорошо бы провести соответствующие исследования на тех, кого мы считаем здоровыми. Причем следовало бы провести сравнительные исследования на материале различных обществ и культур.

– Да, все это заманчиво, но кто же будет финансировать подобные исследования. Богатеньких Буратино, насколько я понимаю, – промолвил Разумовский, – сейчас днем с огнем не сыщешь. Да и кто же из клиницистов станет заниматься сомнительными, тем более не приносящими материальный доход исследованиями!

Бессеребрников, увы, нет в эпоху развития дикого отечественного капитализма. Проще получать гонорары со своих пациентов и тратить их на все необходимое для жизни, включая прекрасных женщин.

– Кстати, – вмешался Киреев. – Если женщины, как вы, уважаемый профессор, утверждаете, более полигамны, чем мужчины, то, да прошу меня извинить за такую вольность, чисто гипотетически это может относиться и к вашей жене, при всем моем глубочайшем уважении к ней. Но разве такое положение не может вызывать у вас тревогу или по меньшей мере внутреннее беспокойство? Как можно оставаться спокойным, если знаешь, что все женщины полигамны?

В гостиной повисло молчание.

Молодой психоаналитик перестал жевать и осторожно положил на свою тарелку вилку с нанизанным на нее кусочком буженины, который он намеревался съесть. Он взглянул на профессора, затем, отведя поспешно свой взор от него, зачем-то начал мять до этого ровно сложенную салфетку, которая ранее лежала нетронутой возле его тарелки.

Разумовский, напротив, потянулся к бокалу с коньяком, отпил из него и, держа его в руке, стал ждать, как отреагирует профессор на столь дерзкий выпад со стороны Киреева. Ему было чертовски интересно послушать, как выкрутится из создавшегося положения этот, как называл его про себя Разумовский, «доисторический динозавр эпохи классического психоанализа».

Вайсман, только что съевший нежный кусочек осетрины, перестал ощущать ее божественный вкус. Почувствовав напряженность за столом, он лихорадочно соображал, как без ущемления достоинства профессора выйти из данной пикантной ситуации.

Только Киреев как ни в чем не бывало шмыгнул носом, потянулся к тарелке, на которой лежали маринованные огурцы, выбрал из них наиболее приглянувшийся ему, взял рукой, поднес ко рту и с хрустом откусил. Всем своим видом он давал понять, что ничего особенного не произошло и его адресованный вопрос профессору обычный, а главное, нормальный в ходе дружеского застолья.

Профессор Лившиц взял лежащую рядом с ним розовую бумажную салфетку, неспешно вытер губы и, собираясь с мыслями, хотел было что-то ответить на заданный ему вопрос. Но его опередил Вайсман, который, не переставая улыбаться, сказал Кирееву:

– Ты, Валера, видимо, не расслышал. Иннокентий Самуилович говорил о том, что полигамность женщин проявляется главным образом в их фантазиях и сновидениях. Возьмем, например, мою жену. Я нисколько не сомневаюсь, что моя милая женушка может видеть в своих сновидениях такое, о чем не говорит мне. Не исключаю, что после небольших размолвок, а от них никто не застрахован в семейной жизни, она встречается с каким-нибудь знойным мужчиной. Ну и что?

Вайсман громко засмеялся и, пригубив коньяк, продолжил:

– Пусть женушка встречается хоть с двумя знойными мужчинами и многократно получает оргазм. Но только, разумеется, во сне. Это ей на благо, меньше будут одолевать головные боли, да и я не внакладе, поскольку смогу спокойно передохнуть до утра. Не знаю почему, но мне вдруг вспомнился анекдот, опять же старый, однако как нельзя лучше отражающий психологию женщин.

Сделав небольшую паузу и, как бы настраивая присутствующих за столом на веселое ожидание, Вайсман начал рассказывать анекдот:

– Одной почтенной замужней даме снится ужасный сон. Огромный негр с длинным острым ножом гонится за ней по пятам. Бедная женщина бежит от него со всех ног. Ей почти удалось ускользнуть от него, но неожиданно она попадает в тупик. Огромный негр настигает ее и заносит над ее головой свой длинный нож. Она в ужасном страхе закрывает руками свою голову и исступленно кричит: «Что вы хотите сделать со мной?». На что негр спокойно отвечает: «Мадам, это же ваш сон».

Сидящие за столом психоаналитики не удержались от смеха, хотя, разумеется, они прекрасно знали этот хрестоматийный анекдот. Ведь он действительно как нельзя лучше иллюстрирует идею Фрейда о том, что в сновидениях отражаются нереализованные желания человека.

Замужняя женщина имеет вполне определенное сексуальное желание. Она одновременно мечтает о чем-то большом, сильном и в то же время испытывает страх, возможно, в связи с тем, что, несмотря на наличие мужа, ей хочется чего-то большого, темного и опасного. Замужняя женщина хочет того, чего ей недостает, однако боится своих собственных желаний, что и находит свое отражение в сновидении.

– Да, – дожевывая маринованный огурец, произнес Киреев. – Старик Фрейд был по-своему прав, говоря о символике сновидений и отражающихся в них желаниях человека.

– Правда, с одним дополнением, – заметил Разумовский.

Молчавший до сих пор молодой психоаналитик, не удержавшись, спросил:

– Дополнением к теории Фрейда?

– Не совсем так, – ответил Разумовский. – Речь идет об уточнении, которое было сделано самим Фрейдом в более поздний период его профессиональной деятельности. Так, в своем первом фундаментальном психоаналитическом труде «Толкование сновидений» он писал о том, что сновидение – это исполнение желания человека. А вот впоследствии Фрейд внес исправление, согласно которому сновидение – это попытка исполнения желания человека.

– К сожалению, – заметил профессор Лившиц, – не многие обратили внимание на это уточнение Фрейда. Во всяком случае, мне приходилось сталкиваться с тем, что даже некоторые психоаналитики, не говоря уже о расхожих суждениях тех, кто вообще не читал его работы, при рассмотрении сновидений не делают различий между попыткой исполнения желаний и исполнением их.

– Вы правы, – подхватил Вайсман, – как это ни странно на первый взгляд, но современные психоаналитики далеко не всегда знают тонкости и нюансы, связанные с эволюцией тех идей, которые выдвигал Фрейд на протяжении своей жизни. Это касается не только природы сновидений, но и целого ряда других психоаналитических идей, будь то его представления о нарциссизме, страхе, женской сексуальности.

Довольный тем, что рассказанным анекдотом ему удалось снять напряженность, возникшую после того как Киреев задал каверзный вопрос профессору Лившицу, Вайсман по-прежнему источал радушие.

– Друзья! Предлагаю выпить за наше понимание того, что не понимают другие.

– Или, – иронически заметил Киреев, – лучше выпьем за то непонимание, становящееся вполне понятным после того, как пропустишь через себя такую дозу спиртного, после принятия которой становится непонятно, почему до этого ты чего-то не понимал.

Киреевский каламбур настолько понравился сидящим за столом психоаналитикам, что они взяли в руки бокалы и, дружно чокнувшись ими, весело продолжили свое застолье.

Киреев залпом выпил содержимое своего бокала, ничуть не смущаясь, потянулся к новой бутылке и, даже не заметив, что на этот раз под рукой оказалось виски, плеснул себе изрядную дозу спиртного. Правда, он не стал сразу пить, а, поставив бокал на стол, потянулся снова к тарелке с маринованными огурцами и, ловко схватив миниатюрный огурчик, не менее ловко отправил его в свой рот.

Разумовский бросил свой взгляд на блюдо с жареной уткой, где еще оставались кусочки былой роскоши, и хотел было положить один из них на свою тарелку, но в последний момент почему-то передумал и после некоторого сомнения взял половинку вареного яйца, покрытого крупнозернистой красной икрой.

Молодой психоаналитик принялся за оставшийся на его тарелке крабовый салат и, доев его, взял из стоящей неподалеку вазочки приглянувшуюся ему пару черных оливок.

Вайсман, заметивший, что тарелка профессора Лившица пуста, предложил ему еще кусочек жареной утки, но тот вежливо отказался.

– Может быть, лучше фрукты, – не настаивая, но в то же время стремясь оставаться радушным хозяином, спросил он.

– Пожалуй, – ответил профессор Лившиц и положил себе на тарелку небольшую гроздь винограда.

Вайсман перевел взгляд на Киреева и отметил про себя, что тот слишком часто прикладывается к своему бокалу. Как бы не сморозил еще чего-нибудь, – подумал он.

Еще раз окинув взглядом гостей и стол, Вайсман убедился в том, что все сыты, довольны и, следовательно, можно переходить к другой части задуманного им вечера. Накануне встречи ему пришла идея, которую после обильного застолья вполне можно было реализовывать.

Его идея состояла в том, чтобы в неформальной, дружеской обстановке, тем более после вкусной еды и горячительных напитков, создать атмосферу непринужденности и раскованности, располагающую к откровенному разговору. Чтобы этот разговор был не просто мужским трепом, сопровождаемым излишним умствованием или рассказыванием привычных анекдотов, а изложением тех историй своих пациентов, о которых в силу тех или иных соображений психоаналитики обычно умалчивают и не делают их достоянием своих коллег.

Опасаясь, что Киреев может напиться и выкинуть какой-нибудь фортель, за который хозяину дома придется краснеть перед профессором Лившицем, Вайсман решил, что, пока не поздно, необходимо вытаскивать всех из-за стола и приступать к реализации задуманной идеи.

– Друзья мои! – все так же искрясь от радушия, обратился он к гостям. – Предлагаю сделать небольшой перерыв. Давайте покинем на время сей стол, пересядем в мягкие кресла поближе к камину и при свете мерцающих свечей предадимся воспоминаниям.

– Каким воспоминаниям? – не дав договорить Вайсману, спросил Разумовский.

– Как каким! – встрял Киреев. – Неужели ты, Вадим, не догадываешься?

Аркаша хочет поделиться своими воспоминаниями, связанными с его бурной молодостью, когда он, вместо того чтобы постигать азы психоанализа и изучать фундаментальные труды, бегал по дискотекам, ловил наивных простушек на крючок постоянно рассказываемых непристойных анекдотов и пытался преумножить свои знания в сексуальном просвещении самого себя.

– Это правда, Аркадий Григорьевич? – чуть улыбаясь, спросил профессор Лившиц, обращаясь к Вайсману. – Вы действительно были в молодости ловеласом?

– Что вы, Иннокентий Самуилович! Как всегда, господин Киреев возводит напраслину на честных, добропорядочных, я бы даже сказал, наивных и неискушенных молодых людей, посвятивших лучшие годы своей жизни служению науке и терапии.

– Простите, господин Вайсман, вы это о ком говорите? – не сдержался Разумовский.

– Ай-ай-ай! Нехорошо, Вадим, не узнавать своих преданных студенческих друзей, в поте лица трудившихся над изучением симптомов заболевания паранойей, шизофренией, истерией и прочими интеллектуальными достижениями человечества.

– Ой, Аркаша, я прекрасно помню, как ты исчез с одной, скажу прямо, довольно подозрительной особой на несколько дней, а потом возвратился в родные пенаты такой невыспавшийся, помятый, бледный, что я подумал, а не подхватил ли мой верный товарищ и друг грешным делом какое-либо классическое венерическое заболевание.

– Что же ты, Вадим, позоришь меня перед Иннокентием Самуиловичем и молодым поколением психоаналитиков! Я же рассказывал тебе о том случае, когда мне пришлось помогать бедной, несчастной девушке в решении одной проблемы, с которой она сама не могла справиться.

– Вадим, ты не прав! – вступился за Вайсмана Киреев. – Аркаша тогда действительно помог бедной девушке, так помог, – засмеялся он, – что она потом родила двойню. Прими мои поздравления, папаша!

– Что ты, Валера! Не гневи Бога! Ведь ты прекрасно знаешь, что я никакого отношения не имел к беременности этой девушки. Ее обрюхатил и бросил один подонок, которому я позднее набил морду. Мне же удалось спасти ту девушку, которая после всего происшедшего с нею хотела свести счеты с жизнью.

Смутившийся Вайсман обернулся к Разумовскому и продолжал:

– Вадим! Ну, подтверди, что все было именно так, как я говорю. А то Иннокентий Самуилович подумает обо мне Бог знает что.

Он выжидающе посмотрел на Разумовского, который наслаждался замешательством хозяина дома и не спешил с ответом. Потом, рассмеявшись и выдержав паузу, Разумовский снизошел до краткого пояснения:

– Иннокентий Самуилович! Мы с Киреевым пошутили. Аркадий всегда был с девушками настоящим джентльменом. Эта давняя история действительно не имеет никакого отношения к нашему гостеприимному хозяину. Но ведь ты, Аркаша, не будешь отрицать того, что прекрасный пол запросто мог вскружить твою буйную головушку и ты довольно часто влюблялся то в одну, то в другую девушку.

– Да разве можно устоять перед прекрасными, обворожительными амазонками! – воздев руки вверх, с шутливым пафосом произнес Вайсман. – На то они и женщины, чтобы своими восхитительными прелестями покорять нас, сильных и в то же время таких слабых мужчин.

– Их сила в нашей слабости, – пробурчал Киреев. – А наша сила – в преодолении той слабости, которую являют собой эти непредсказуемые существа, превращающие свою слабость в силу, делающую бессильными даже самых сильных мужчин.

– Не знаю, как молодежь, – сказал Разумовский, чуть наклонив голову в сторону молодого психоаналитика, но понять твои, пользуясь выражением Ельцина, пусть земля будет ему пухом, загогулины трудновато после выпитого коньяка.

Слушавший молча инициированные Разумовским и подхваченные Киреевым подначивания Вайсмана, молодой психоаналитик не мог не отреагировать на косвенно обращенное к нему приглашение подключиться к своеобразной игре ума, затеянной старшими коллегами. Однако он не нашел ничего лучшего как ответить, что понял смысл высказывания Киреева. Правда, при этом он спросил, обратившись к Вайсману:

– Если мужчина действительно не может устоять перед прекрасным женским полом, то не означает ли это, что мужчина-психоаналитик испытывает неимоверные трудности, когда к нему в терапию приходит женщина, стремящаяся истерическими проявлениями своей слабости обрести власть над своим, казалось бы, сильным, но, как оказывается, слабым спасителем?

И не по этой ли причине, несмотря на все профессиональные защиты, особенно против эротического переноса, некоторые психоаналитики нарушают терапевтические границы, оказываясь на самом деле слабыми и попадая в ловушки соблазнения, расставленные истерическими пациентками?

– Хорошие вопросы, – оживился профессор Лифшиц, до этого времени спокойно и даже как-то равнодушно наблюдавший за словесной пикировкой знавших друг друга психоаналитиков.

В самом деле, несмотря на введенный Фрейдом принцип абстиненции, который психоаналитики обязаны соблюдать в процессе своей терапевтической работы, в истории развития психоаналитического движения известны случаи, когда некоторые аналитики или уступали любовным требованиям, предъявляемым им пациентами, или сами предавались сладострастию, будучи не в силах справиться со своими сексуальными влечениями.

Профессор выдержал небольшую паузу, затем, протянув руки к источавшему камином теплу, обратился к расположившимся в мягких, обитых кожей креслах психоаналитикам:

– Быть может, кто-то из вас соизволит ответить на вопросы нашего молодого коллеги и поделится своим богатым терапевтическим опытом?

Перекинувший ногу на ногу Разумовский вопрошающе посмотрел на профессора Лившица, точно собирался сказать: мол, что же вы, уважаемый Иннокентий Самуилович, не воспользуетесь случаем и не дадите нам наставления, как должен вести себя профессионал во время работы с пациентами, что он должен и чего ни в коем случае не должен делать в своей профессиональной деятельности.

Однако он ничего не сказал, а только пожал плечами, как будто хотел дать понять профессору, что сейчас не время, да и не место прибегать к серьезным дискуссиям, связанным с техникой психоанализа и профессионализмом психоаналитиков.

Свободно развалившийся в кресле Киреев вообще никак не отреагировал на обращение профессора, давая всем своим видом понять, что ему до лампочки подобные эксцессы, связанные с нарушением некоторыми психоаналитиками терапевтических границ.

Наклонившись вперед, он потянулся к столику на колесиках, на котором стояла наполовину опустошенная гостями бутылка коньяка, и демонстративно плеснул золотистую жидкость в свой бокал.

Вайсман был на седьмом небе от счастья, хотя и не показывал этого гостям.

Как удачно все сложилось!

Он предложил предаться приятным воспоминаниям. Это предложение обернулось тем, что ему самому пришлось защищаться от колких нападок со стороны Разумовского и Киреева. Но благодаря вопросам молодого психоаналитика и последующему пассажу профессора Лифшица можно ловко подбить своих коллег на то, чтобы они поделились своими терапевтическими историями.

«Спасибо тебе, пенёк!» – мысленно поблагодарил молодого психоаналитика Вайсман.

«Господи! Как его зовут? Кажется, Виктор. Или Борис! Черт возьми! Стареешь, брат, стареешь. Не можешь даже запомнить элементарное имя. Э, да ладно! Как-нибудь выкручусь. Главное, что теперь можно брать быка за рога».

Вайсман обвел своих гостей восторженным взглядом и, прервав затянувшуюся паузу, несколько извиняющимся, но в то же время провокационным голосом произнес:

– Коллеги! Я как раз хотел сказать, что если мы поделимся друг с другом своими воспоминаниями о терапевтических историях, в том числе связанных с личными переживаниями по поводу переноса и контрпереноса, то тем самым в опосредованной форме ответим на вопросы нашего молодого и, как отметил господин Киреев, подающего большие надежды коллеги.

Право, это будет потрясающе интересно. Вот так, в рождественский вечер сидя перед камином с бокалами придающего силу коньяка, мы можем позволить себе расслабиться. Причем, в отличие от профессиональных разборок на супервизиях, нам нечего беспокоиться о своем реноме. Мы можем быть предельно откровенными.

Ну, как вам такое предложение? – спросил Вайсман, обращаясь одновременно как бы ко всем и в то же время ни к кому конкретно, чтобы не ставить кого-либо из гостей персонально в неудобное положение.

Что происходило в головах гостей, Вайсман не мог знать. Но, судя по тому, что никто из них не произнес ни слова, его предложение не было встречено с таким энтузиазмом, на который он рассчитывал. Вайсману ничего не оставалось как вкрадчиво, смягчая интонации, уточнить:

– Или мое предложение кого-то смущает?

Повернув голову к Разумовскому, он обратился к своему коллеге, который потягивал коньяк, но при этом выглядел каким-то отстраненным:

– Вадим, ты ведь неоднократно сетовал на то, что психоаналитики не до конца искренни в своих представлениях клинических случаев на супервизиях. Сейчас же в этой дружеской компании можно быть предельно честными друг перед другом и поделиться тем, о чем не решаемся говорить на официальных мероприятиях.

Понимая, что задуманный им план висит на волоске и многое зависит от того, поддержит ли его Разумовский или нет, Вайсман как бы просительно и чуть ли не с мольбой посмотрел в глаза своему закадычному другу:

– Что скажешь, Вадим?

Разумовский осторожно, как бы раздумывая над ответом, не спеша, немного растягивая слова, обронил:

– Идея неплохая. Требуя искренности от своих пациентов, мы сами сознательно или бессознательно оказываемся в большинстве случаев лжецами.

Поэтому рассказать вот так запросто о своих взаимоотношениях с пациентами без умолчания о чем-то сокровенном и без утаивания того, за что подчас коришь себя, дорогого стоит.

Однако есть одно но.

– Какое? – осторожно спросил Вайсман.

– Как ты, Аркаша, представляешь себе возможность вывернуть душу наизнанку, зная, что завтра, уже на трезвую голову, придется не только смотреть в глаза друг другу, но и испытывать опасения по поводу излишней откровенности?

– Не вижу ничего страшного, – ответил Вайсман. – Мы же интеллигентные, порядочные люди, и вряд ли стоит опасаться того, что кто-то из нас воспользуется откровениями коллег.

– Так-то оно так, – продолжал осторожничать Разумовский. – Но разве ты сам, Аркаша, не умолчишь о чем-то, что тебе представится не совсем удобным рассказывать в присутствии нашего уважаемого профессора и молодого коллеги?

Не успел Вайсман ответить Разумовскому на достаточно каверзный для него вопрос, как молчавший до сих пор профессор Лившиц с присущими ему теплыми интонациями в голосе сказал:

– Коллеги, прошу не беспокоиться по поводу того, что мое присутствие окажется для кого-то из вас сдерживающим фактором, препятствующим раскрепощению мыслей и чувств. Видит Бог, не такой уж я монстр-ретроград, каковым, как я слышал, меня считают подчас. Да, я действительно принципиально отстаиваю те позиции, которые мне представляются не только лично приемлемыми, но и профессионально необходимыми. Но, поверьте, ничто человеческое мне тоже не чуждо.

Вайсман облегченно вздохнул, понимая, что лед тронулся. «Кажется, все в порядке», – подумал он про себя.

А профессор Лившиц, обведя взглядом сидящих у камина коллег и немного переведя дух, успокаивающе добавил:

– Что касается лично меня, то я готов рассказать какую-нибудь терапевтическую историю и постараюсь быть с вами, коллеги, предельно откровенным.

Поведя бровью, Киреев поставил на журнальный столик свой бокал с недопитым коньяком и, обращаясь к Разумовскому, иронически сказал:

– Зря опасаешься, Вадим. Видишь, как все хорошо! Уж если наш уважаемый профессор готов поделиться с нами самым сокровенным, то что остается делать нам, грешным.

Вайсман удивленно взглянул на Киреева. Он никак не ожидал поддержки с его стороны. Напротив, ему представлялось, что Киреев чего-нибудь да отчебучит. Поэтому он был рад тому, что, как говорится, пронесло.

Но не тут-то было. Киреев со свойственной ему прямотой стал говорить такое, что Вайсмана чуть не хватила кондрашка.

– В самом деле, ну чего нам стесняться и тем более опасаться! Уважаемого профессора, который может осудить кого-нибудь из нас за, скажем так, не совсем тактичное поведение по отношению к пациентам? Нашего молодого коллегу Виктора, еще не очень-то поднаторевшего в клинической практике? Их обоих за то, что они могут сделать происходящее здесь достоянием общественности?

– Ну что ты, Валера, такое говоришь! – перебил Киреева Вайсман. – Зачем впадать в крайности?

Я уверен, что ни Иннокентий Самуилович, ни Виктор даже в мыслях не допускают подобного.

– Да брось ты, Аркаша! – продолжал как ни в чем не бывало Киреев. – Все мы люди, все мы человеки. И что у каждого на уме – никому не ведомо.

Впрочем, лично я не испытываю никакого беспокойства по этому поводу. Честно говоря, мне до лампочки, что подумают обо мне другие психоаналитики.

При последних словах Киреев повернулся к профессору Лифшицу и полушутя-полусерьезно произнес:

– Пардон, уважаемый профессор, я вовсе не имею в виду вас лично.

Я хотел сказать, что мне безразлично, что говорят по поводу моей персоны те психоаналитики, которые ни черта не смыслят в психоанализе как таковом. И я не боюсь утратить авторитет в глазах одного из представителей молодого поколения.

Если, скажем, Виктор не поймет смысла моей работы с пациентами, то тем хуже для него. Однако, надеюсь, такого не случится.

Как бы там ни было, но мне лично нечего скрывать. Как и наш уважаемый профессор, я готов поделиться с вами любой терапевтической историей. Если, разумеется, еще буду в состоянии это сделать после того как пропущу через себя остатки коньяка.

Усмехнувшись не то чтобы нагло или развязно, но, скорее, вызывающе, Киреев, сидя в кресле, демонстративно закинул ногу на ногу и заключил свой пассаж словами:

– Только давайте договоримся ничего не приукрашивать и не стесняясь называть вещи своими именами.

Хоть раз в жизни мы можем быть честными перед самими собой?

Речь идет не об исповедальности. Мы ведь не в церкви и не на кушетке у какого-нибудь хренового психоаналитика. Просто поделимся друг с другом своими конкретными историями.

– Вот-вот, – поспешно добавил Вайсман, беря инициативу снова в свои руки. – Именно это я и предлагал. Каждый из нас честно и откровенно поделится своим опытом работы с пациентами.

Полагаю, что у всех нас есть интересные и поучительные терапевтические истории.

– Чего-чего, а этого у нас не отнять, – заметил Разумовский. – Подчас приходится иметь дело с такими пациентами, история жизни которых, включая их любовные похождения, тянет не на один детективный роман.

Важно только, чтобы мы не прибегали к наукообразному описанию их, как это имеет место на конференциях и супервизиях.

Чем проще будем излагать свои истории, тем доступнее станет понимание того, в чем мы преуспели, а где потерпели поражение, как нас порой обманывали пациенты, и почему мы сами были рады обманываться и на их, и на свой счет.

– Ну и прекрасно, – подытожил суждения своих коллег Вайсман. Надеюсь, поведанные нами истории окажутся поучительными во многих отношениях, и каждый из нас с интересом выслушает другого.

Он провел рукой по своей лы

...