автордың кітабын онлайн тегін оқу  100 ужасов Станислава Зельвенского

Станислав Зельвенский

«Птицы», 1963. Фото: Legion-Media

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Это не «100 лучших», не «100 главных» и даже не совсем «100 любимых». Здесь нет «Психо» и «Сияния», «Техасской резни бензопилой» и «Чужого», «Кабинета доктора Калигари» и «Уродцев», «Кэрри» и «Хэллоуина», «Челюстей» и «Полтергейста», «Ребенка Розмари» и «Изгоняющего дьявола», «Крика» и «Ведьмы из Блэр», «Ночи живых мертвецов» и «Нечто» — и некоторых других названий, без которых такой топ, казалось бы, немыслим.

Как так?

Очень просто: когда я только сел собирать эту книжечку, я понял, что хоть убей не могу выдавить из себя что-нибудь мало-мальски интересное про тот же «Психо» — фильм, о котором написаны тома более умными людьми, в котором каждый миллиметр рассмотрен под лупой, с которым все давным-давно понятно. В тысячный раз выкапывать труп мамы Нормана Бейтса — неспортивно и ни мне, ни другим не доставит никакого удовольствия.

Поэтому я решил исходить из того, что двадцать-тридцать картин из платинового кинофонда уважаемый читатель или уже видел, или посмотрит без моих советов. Какие-то всенародные хиты в сотню все равно попали: обойтись без «Молчания ягнят», которое я стабильно пересматриваю раз в пару лет, мне показалось нечестным. Но в целом я старался чуточку отойти от стандартного набора и вместо «Носферату» Мурнау и «Суспирии» Ардженто, безусловно великих, упомянуть лучше «Носферату» Херцога (все же не Эггерса) и «Суспирию» Гуаданьино. Мне хотелось сделать акцент на курьезном, недооцененном, незаслуженно забытом. Хотя для всерьез интересующихся хоррором здесь, конечно, будет не так много неожиданностей.

Как знает любой человек, составлявший публичные списки чего-то любимого (то есть в эпоху Letterboxd и Goodreads почти любой человек), это мучительное, убивающее душу занятие. Я провел долгие бессонные часы, раздумывая, без какого из фильмов Марио Бавы или Джорджа Ромеро обойтись никак невозможно. Как правило, в конце концов я доверял сердцу. Неудивительно, что большинство моих решений не выдержит никакой профессиональной критики.

В целом я исходил из правила «один режиссер — один фильм», но в паре случаев позволил себе его нарушить: в исключения попали Дэвид Кроненберг, Джон Карпентер и Джеймс Уэйл. Почему? У меня нет рационального объяснения, но никто не станет спорить, что это хорошая компания.

Еще проблема: где кончается хоррор и начинается триллер, или драма, или сайфай? Корректно ли называть хоррором, допустим, «Ночь охотника»? А, скажем, «Зеленую комнату»? А, например, «Посетителя Q»? Спорить можно бесконечно (я заглядывал в интернет: бесконечно!). Обычно я предпочитал вовсе не трогать пограничные случаи.

Отдельная история — хоррор-комедии. Здесь было проще, поскольку в этом жанровом браке редко появляется на свет что-то действительно стоящее. Несколько смешных фильмов я включил, но все они в первую очередь хорроры (да, по-моему, «Битлджус» — это довольно страшно).

Понятно, что какие-то фильмы я люблю меньше, чем они того заслуживают, а какие-то — несомненно больше. Какие-то (их десятки и десятки) банально не влезли. Какие-то я пересмотрел и разочаровался. Какие-то малодушно постеснялся включать в солидное издание (прости, «Франкеншлюха»!). Какие-то, хотя однажды они произвели на меня впечатление, я просто не возьмусь рекомендовать незнакомым людям («Мученицы», я смотрю на вас — точнее, не смотрю).

Как у всех кинозрителей, у меня есть не только пристрастия, но и антипатии. Я ровно дышу, например, к Гильермо дель Торо или Сэму Рэйми, их в списке нет (кто-то, я знаю, дочитает только до этого места). Не для меня кровавые пиры Хершела Гордона Льюиса и страстные вампирши Хесуса Франко, каннибалы Руджеро Деодато и гонконгская «категория III». «Возвышенный хоррор» имени студии A24 за редким исключением кажется мне перехваленным. Я, к своему большому стыду, скучаю на японской классике — отсюда возмутительное отсутствие «Кайдана» или «Онибабы». При этом, на мой взгляд, нет ничего страшнее более позднего японского кино; по-хорошему книжка должна была бы наполовину состоять из j-horror.

Короче говоря, эти сто названий — не более чем информация к размышлению, заметки на полях, фрагмент картины. Любой волюнтаристский список, высеченный в мраморе, выглядит нелепо. И слишком удобно было бы жить, если бы лучшее и любимое вправду собиралось в красивые круглые числа.

Тут самое время заметить, что я никогда не считал себя экспертом по хоррору. Мой интерес к этому жанру сугубо любительский. Я немало смотрел, кое-что читал, уже лет десять составляю в изданиях, в которых работаю, специальные хоррор-топы под Новый год. Но рядом с настоящими хоррор-фанатиками, которые, разбуди их среди ночи, перечислят последовательность смертей в четвертой «Пятнице, 13-е» (кстати, неплохой), я, конечно, салага. Эта книжица — моя робкая попытка не стать членом клуба, нет, но заглянуть, расплющив нос о стекло, в этот волшебный мир, где с чердака доносится хохот, из подвала — бряцание цепей, по стене течет кровь и никогда не видать солнечного луча.

В России разговор о хорроре всегда сопровождался лексической неловкостью, подчеркивающей, что речь идет про чужое (как, чего уж там, обычно и было). Мало что можно описать без помощи корявых англицизмов, которые вдобавок не всегда понятны окружающим. Слэшер все худо-бедно выучили, но уже сплэттер поставит многих в тупик. Как перевести «gore»? Что делать с «jump scare»? Собственно, и слово «хоррор» вошло в обиход не так давно, на наших глазах вытеснив уютный, но громоздкий «фильм ужасов», доставшийся в наследство от видеосалонов. Я старался обойтись без субкультурных терминов, но важно помнить, что без языка не может быть настоящего понимания — и это одна из причин, по которой хоррор важно не только смотреть, но и обсуждать.

О том, что его будут смотреть, волноваться не приходится: чем дальше, тем очевиднее, что в XXI веке хоррор — едва ли не самый живой из киножанров. У него разработанная мифология, преданная фан-база, а главное, низкий порог входа: звезды и большие бюджеты, как показывает практика, хоррору чаще всего только вредят.

Вдобавок окружающая действительность определенно располагает не к ромкомам. Киноужасы с самого начала были накрепко соединены с ужасной реальностью: немецкий экспрессионизм, в котором сформировался жанр, родился на руинах Первой мировой. На протяжении ста лет болезни человечества отражались в фильмах, перечисленных в этой книге, так же, как и индивидуальные болезни человека. И сегодня можно констатировать, что хоррору есть чем заняться. Мир, в котором фильм «Ужасающий III» собирает в прокате 100 миллионов долларов, — по-настоящему больной мир.

Ведь что такое хоррор? Это поражение нормы. Жизнь, какой она вроде бы задумана, вдруг дает трещину (метафора, которой ваш автор склонен злоупотреблять). Группа друзей должна спокойно съездить на природу. Студентки должны без проблем принять душ. Ребенок должен произнести перед зеркалом любое имя любое количество раз, и ничего не произойдет. Хоррор указывает нам на то, что порядок вещей нарушен. И пусть эти фильмы могут кратковременно испортить сон или как минимум аппетит, на длинной дистанции их действие, конечно, терапевтическое. Хорроры — не болезнь, а лекарство. Проживая чудовищное перед экраном, мы приручаем его, превращаем иррациональное в относительно понятное.

Каждому фильму в моем списке соответствует одна фобия, с ним связанная. Это выглядит шуткой, однако в ней куда больше правды, чем хотелось бы. Я побаиваюсь голубей, хиппи и людей, которые громко говорят. Я считаю себя обычным трезвомыслящим человеком, но не стану спорить (в том числе со своими близкими), что увлечение хоррорами может насторожить. Более подозрительны только люди, которые принципиально отказываются их смотреть.

Я хотел бы, чтобы эта книжка была больше, — фильмы, не прошедшие отбор, теперь приходят ко мне по ночам и молча стоят в темноте. Я хотел бы, чтобы здесь было больше классики, и больше новинок, и еще больше фильмов не на английском языке, и еще больше фильмов по сценариям Ларри Коэна. Но сто — тоже не так мало. Едва ли кому-то понравится все подряд. Но я могу ручаться, что каждый найдет что-нибудь, что он еще не видел, и не пожалеет. Нас объединяют кошмары — даже если это последнее, что нас объединяет.

У англичан Джона (Дональд Сазерленд) и Лоры (Джули Кристи) тонет в пруду маленькая дочь. Спустя некоторое время они оказываются в Венеции, где Джон реставрирует церковь. Лора знакомится с двумя сестрами, одна из которых, незрячая и якобы ясновидящая, предупреждает, что Джону грозит опасность. В городе тем временем действительно происходит серия убийств.

По иронии именно самые штучные, нетиражируемые вещи все стремятся повторить — и это случай «А теперь не смотри», фильма невероятно влиятельного и в кино, и в музыкальных видео, несмотря на то, что при попытках разобрать его и выяснить, что внутри, какие-то ключевые детали неизменно закатываются под диван. Алхимический метод Николаса Роуга, бывшего оператора, принято описывать через его фирменный ассоциативный монтаж. Фильм сложен из цветовых пятен, как церковная мозаика, над которой работает Джон. Что они обозначают и как соотносятся друг с другом, можно понять, только закончив и чуть отстранившись. Ключевое пятно — красного цвета, цвета опасности: макинтош утонувшей девочки то и дело отражается в шарфе, свече, салфетке, фигурке, которая мерещится герою среди каналов.

Но фильм, конечно, не сводится к техническим достижениям и нарративным фокусам, шинкующим течение времени (в скандальной эротической сцене герои одновременно занимаются любовью и одеваются к ужину). Роуг, который вслед за Хичкоком воспользовался историей Дафны Дюморье, наделяет камеру особенным эмоциональным чутьем, позволяющим находить кинематографические эквиваленты горя, растерянности и страха в архитектурных деталях, поверхностях, тех же цветах. Венеция, самый дезориентирующий город на свете, застывший, как студень (сравнение из сценария), во времени и пространстве, накрывает героев с головой. Как можно было надеяться на исцеление в месте, состоящем из воды? Это фильм про зрение, как намекает название, и феноменальный Сазерленд с его пшеничными усами и неважнецким итальянским становится героем античной трагедии не из-за своей потери, а из-за своей парадоксальной, упрямой слепоты.