Текст представляет собой своего рода инопланетный отчет о человеческой культуре. Но либо инопланетный разум не может полностью проникнуть в отношения между вещами и причинно-следственные связи, либо может, но ему мешает структура языка и способность организовывать свои наблюдения. То, что мы получаем здесь — это серия слияний, при которых изображения вырываются из привычных рамок и объединяются с чем-то диссонирующим. Так, например, секс и оживление жены сочетаются с включением бытовых устройств. Пища рассматривается как взаимодействие с текстилем, так что карта, нарисованная на шкуре животного, предположительно указывает точки, в которых может находиться еда, что близко к истине, но не совсем верно. Произнесение имен приравнивается к генерированию реальной власти.
Бог отождествляется с погодой, что опять-таки не так уж далеко от правды, если рассматривать ранние религиозные пантеоны.
В этой книге можно найти описания смутно знакомой, но в высшей степени чуждой нам реальности, в которой некоторые объекты узнаваемы, а остальные обладают узнаваемыми именами, но вступают в несвойственные им отношения. Для удовлетворения возникающего любопытства каждый из разделов книги снабжен словарем терминов. Определениям почти удается объяснить то, что описывается в книге. Не смотря на ясность и простоту формы и синтаксиса, этот текст находится на пределе человеческих возможностей постижения.
Запомните: слова, которые мы произносим, если их не истолковывать колебаниями проводов и струн, натянутых поперек рта, не более чем болтовня о погоде.
Бог отождествляется с погодой, что опять-таки не так уж далеко от правды, если рассматривать ранние религиозные пантеоны.
В этой книге можно найти описания смутно знакомой, но в высшей степени чуждой нам реальности, в которой некоторые объекты узнаваемы, а остальные обладают узнаваемыми именами, но вступают в несвойственные им отношения. Для удовлетворения возникающего любопытства каждый из разделов книги снабжен словарем терминов. Определениям почти удается объяснить то, что описывается в книге. Не смотря на ясность и простоту формы и синтаксиса, этот текст находится на пределе человеческих возможностей постижения.
Запомните: слова, которые мы произносим, если их не истолковывать колебаниями проводов и струн, натянутых поперек рта, не более чем болтовня о погоде.
Жас шектеулері: 16+
Құқық иегері: Kongress W
Түпнұсқа жарияланған күн: 2024
Баспа: Kongress W
Аудармашы: Олег Лунев-Коробский
Суретші: Кэтрин Морган
Қағаз беттер: 204
Пікірлер8
👍Ұсынамын
Бен Маркус в «Эпохе провода и струны» (пер. Олега Лунёва-Коробского) зашёл слишком далеко. Он создал пример языковой игры, в которой контекст используемых слов находится вне привычных категорий. И пусть вас не обманывают названия разделов, как «Еда» или «Дом», ведь Маркус постоянно использует прототип, абстрактный образ, воплощающий множество сходных форм одного и того же паттерна, для наименования своих положений, где уточняющие определения противоречат друг другу и заставляют рябить каждое последующее положение. Аргумент в начале книги даёт обещание, что наиболее важные истины будут зафиксированы. И это так, если согласно Витгенштейну видеть в невозможности говорить о чём-то – прямое и радикальное указание на пограничное. Единственное, что можно обозначить с уверенностью, – так это, что общая для всех имён непривычность определяет эффект разлада. Провода и струны, шары и псы, дома и отцы отскакивают друг от друга, производя холодную мелодию, сопровождающую человеческий удел, а их общая связанность носит техногенно-религиозный оттенок, где только вера в то, что провод имеет основание, насыщает электричеством жестокий перформанс жизни.
Легко поддаться рефлексу, где невозможность тотального уразумения заставляет руку произвести снисходительно-пренебрежительный жест – разрезать воздух надвое, определив границы поверх авторских. И каждый имеет право на подобное. Однако стоит вглядется в плавающую мозаику разряжённых эмоций, как насильственная природа языка предстаёт обнажённой и на каком-то уровне обезвреженной авторской спесью. Трепыхающееся тельце языка (притворно, естественно) разложено для нашего полусонного, но не менее испытующего зрачка.
Текст прекрасно дополняют высокочастотные иллюстрации Кэтрин Морган, служащие перевалочным пунктом для мятущегося интерпретатора и одновременно ловушкой готовых образов, частица понимания дезинтегрируется с большей красотой под двойным искусственным освещением от текста и картин. А заключающая книгу обзорная статья Стаса Кина даёт понять, что мы зашли в лабораторию даровитого исследователя, последующие опыты которого позволили отлить язык в формы доселе невиданные. Промолчим в честь этого.
Легко поддаться рефлексу, где невозможность тотального уразумения заставляет руку произвести снисходительно-пренебрежительный жест – разрезать воздух надвое, определив границы поверх авторских. И каждый имеет право на подобное. Однако стоит вглядется в плавающую мозаику разряжённых эмоций, как насильственная природа языка предстаёт обнажённой и на каком-то уровне обезвреженной авторской спесью. Трепыхающееся тельце языка (притворно, естественно) разложено для нашего полусонного, но не менее испытующего зрачка.
Текст прекрасно дополняют высокочастотные иллюстрации Кэтрин Морган, служащие перевалочным пунктом для мятущегося интерпретатора и одновременно ловушкой готовых образов, частица понимания дезинтегрируется с большей красотой под двойным искусственным освещением от текста и картин. А заключающая книгу обзорная статья Стаса Кина даёт понять, что мы зашли в лабораторию даровитого исследователя, последующие опыты которого позволили отлить язык в формы доселе невиданные. Промолчим в честь этого.
Дәйексөздер5
РИТОРИКА — Искусство делать жизнь менее правдоподобной; расчётливое использование языка не для того, чтобы вызвать тревогу, а чтобы нанести нашим отвлечённым умам как можно больше вреда и должным образом настроить слушателей на такую боль, которая им и не снилась. Из контекста известно, что любовь и безразличие есть формы языка, но мудрое добавление пунктуации убеждает нас в том, что есть и другие виды вреда — тире даёт читателю чёткий сигнал о том, что они приближаются.
