Оглавление

Посвящается моему дедушке — тому,

кто первым показал, что слова — не просто звук,

а мост между сердцами.

Что важное нужно говорить сразу,

не пряча за молчанием, не откладывая «на потом».

Особенно если это — про любовь, про веру,

про то, что по-настоящему живёт внутри.

1 Глава

В подземном бункере, спрятанном под заброшенным научным институтом на окраине города, царила стерильная, будто вымершая тишина. Над головой — толстый слой бетона, а за ним другой, параллельный мир: уличная возня, очередь в аптеку, новости о скидках и пробках. Всё это не имело ни малейшего отношения к тому, что происходило здесь, внизу.

Здание над нами выглядело безнадёжно покинутым: облупленные стены, выбитые окна, заросший двор, вывеска «Автономные Системы», перекошенная и поблекшая. Никто не догадывался, что на глубине тридцати метров начинались коридоры Отдела «Тень». Организации, которая официально не существовала. Ни в реестрах. Ни в бюджете. Ни в головах простых людей.

Отдел «Тень» — закрытая структура, созданная для задач, которые нельзя было доверить ни армии, ни разведке, ни правительству. Здесь работали те, кто умел исчезать, проникать, устранять. Специалисты, которых не вспоминали по именам. Их досье сжигались ещё до подписания контрактов. Отдел не оставлял следов — только результаты. И страх. У тех, кто знал, что они существуют.

Внутри бункера воздух был беззвучным, вычищенным до стерильности. Холодный свет ламп заливал просторные помещения. Стены — из армированного полимера, потолок — клубок кабелей, всё сделано так, чтобы не допустить ошибок. Тут не про уют. Тут про контроль. И мгновенную реакцию.

У голографической панели стояла Кира. Наш командир. Женщина, способная одной бровью заставить генерала замолчать. Брючный костюм без единой складки, волосы затянуты в идеальный пучок, браслет-сканер на запястье — всё выверено до миллиметра. Даже пауза в дыхании была стратегической.

Она уже была в возрасте, но по ней не скажешь. В ней не осталось ничего хрупкого — только сталь, дисциплина и странное чувство, будто её глаза видели больше, чем нам хотелось бы знать. Морщины — разве что в уголках глаз, и те выглядели скорее как боевые отметины. Её возраст не измерялся годами, а количеством операций, в которых она выживала, когда другие — нет.

В руках у неё была папка. Бумажная. Потому что кое-что до сих пор не доверяют ни цифровым каналам, ни зашифрованным сетям.

— Ты хоть слушаешь? — спросила она, не оборачиваясь.

Я лениво расхаживал по комнате, вращая плечами, будто разогреваясь перед спектаклем.

— Всегда, Кира. Просто настраиваюсь. Спасти мир, соблазнить наследницу глобальной катастрофы — понимаешь, важно поймать ритм.

Я знаю, как выгляжу: рубашка застёгнута не на все пуговицы, галстук сбился набок, прядь на лбу, серьга в ухе. Со стороны — будто я из отдела дизайна, а не спецопераций. Но это и есть часть роли. Беспечность — лучший камуфляж. Внутри же я совсем другой. Серьёзный до скрупулёзности, почти педант. В душе — идиалист, который до сих пор верит, что мир можно исправить. Просто теперь я предпочитаю делать это не в лоб. А тихо. И точно.

Кира с тихим хлопком швырнула папку на стол.

— Алиса Валентайн. Вторая дочь доктора Маркуса Валентайна. Ты знаешь, кто он.

— Гений с манией контролировать катастрофы. Создатель проекта «Лев». А год назад — просто исчез. Без следа. И, как показывает практика, такие исчезновения редко ведут к чему-то хорошему. — Я подошёл ближе, склонился над фотографией. Девушка с тёмными завивающимися волосами, прямой взгляд, глаза — цвета замёрзшего озера. — Прелестна. Но в этих глазах лёд. Такой, что обжигает.

— Возможно, — сказала Кира, подтолкнув ко мне папку.

Я сел, щёлкнул замком, открыл. Документы, фото, сводки. Уже знакомые, если честно. Я изучал досье заранее. Доктор Маркус Валентайн. Легенда в кругах закрытых проектов. Гений, одержимый контролем. По официальным данным — научный руководитель проекта «Лев». По неофициальным — человек, который готов был переступить черту. Ходили слухи, что он хотел внедрить прототип в реальных условиях, не дожидаясь одобрения комиссии. А через пару месяцев после этого — исчез. Без следа.

Как будто знал, что за ним придут.

— У него есть младшая дочь, — продолжила Кира, — Алиса Валентайн. А ещё — старшая. Яра. После развода родителей девочек разделили: Яра осталась с матерью, Алису отец забрал к себе. С тех пор — две параллельные жизни. Разные города, разные школы. Даже фотографии — как из двух разных вселенных.

Я листал материалы, молча.

— Мать — Мирисса Кроуфорд. Филолог по образованию, но давно не преподаёт. У неё издательство и какой-то бизнес, связанный с образовательными курсами. Женщина непростая. Стервозная, конфликтная, любит доминировать. Ум — острый, язык — ещё острее. Со взрослыми у неё вечная война, особенно с авторитетами. Но детей… детей она любит. Особенно Яру. Там связь крепкая. Глубокая. Эмоциональная. Яра для неё — не просто дочь. Она — отражение, гордость, почти тень самой Мириссы.

Я закрыл папку. На обложке — имя, уже не раз мелькавшее в сводках. Алиса Валентайн.

— Яра — социально активная, понятная. Прямая, прогнозируемая. У неё — фото с друзьями, соревнования, грамоты, благотворительные сборы. Алиса — другая. Тихая, закрытая. В соцсетях — тишина. Поведение ровное до настороженности. Особенно после того, как отец пропал. По сути, он обожал её. Алиса была для него не просто дочерью — смыслом, точкой опоры. Он держал её подальше от своей работы, старался оградить от всего, что касалось проекта «Лев». Вместо школ — домашние преподаватели, вместо друзей — тщательно отобранные взрослые. Контроль, стерильность, безопасность. Он построил вокруг неё стеклянный купол — как будто знал, что грянет буря. Но в таких семьях дети слышат больше, чем кажется. Замечают, запоминают, складывают в пазлы. А потом он исчез. И оставил её — с кучей вопросов и, возможно, с ответами, которых мы пока не видим.

Я пролистал пару страниц. Действительно — у Яры профиль скучный, как понедельник. А вот у Алисы — провалы, нестыковки. И какое-то странное затишье.

— Значит, фокус — на младшей. Потому что именно её он держал рядом.

— Именно. Если кто-то и может знать, где Маркус, или хотя бы, где спрятан прототип — это она. Возможно, она ключ. Или… сам механизм.

Я ткнул в фото.

— А если она не в теме? Если она — просто побочный эффект чьей-то паранойи?

Кира посмотрела прямо в глаза.

— Тогда ты быстро это поймёшь. Но если ошибёшься — будет уже поздно.

Я выпрямился.

— Значит, действовать осторожно. Втереться, узнать, вытащить информацию. Без шума. Без следов.

— Всё как всегда.

В этот момент дверь с тихим шипением открылась, и появился Лукас — с кофейным стаканчиком в одной руке и выражением лица «я уже в курсе» на месте, где у нормальных людей бывает удивление.

На нём была мятая белая футболка и тёмная рубашка поверх — расстёгнутая и явно надетая наспех. Волосы торчали в разные стороны, как после трёх суток без сна и с ноутбуком вместо подушки. Под глазами — привычные тени, но в глазах по-прежнему блестел ум, острый и быстрый, как баг в системе. Лукас выглядел как вечный игроман, которого выдернули с середины раунда и швырнули в реальность — но он воспринимал это как вызов.

— Кофе мёртв, но я жив. О, вы тут обсуждаете кого-то с глазами цвета «апокалипсис на рассвете»?

— Лукас, выйди, — сказала Кира, даже не моргнув.

— Уже почти ушёл, шеф, — буркнул он, но остался где-то за стеклом, как обычно.

Я закатил глаза.

— Он всё равно подслушает.

— Знаю. Но я не говорю то, что нельзя говорить.

Я закрыл папку, взглянул на неё.

— Уровень допуска?

— Формально — второй. Неофициально — у тебя свобода действий. Но если провалишься — ты сам по себе.

Я усмехнулся.

— Ничего нового.

Уже направляясь к выходу, я услышал её голос за спиной:

— Матвей.

Я обернулся.

— Это не просто девочка. Это, возможно, запусковой механизм. Помни об этом. Если окажется, что она как-то связана с деятельностью отца — её следует устранить.

— А я, возможно, — человек с пальцем на кнопке, — бросил я и вышел в коридор.

Дверь за моей спиной закрылась. Всё было как всегда: воздух с привкусом металла, мягкое шуршание вентиляции, красноватые огоньки на панелях.

У выхода меня, конечно, ждал Лукас. Прислонился к стене, с видом человека, который уже придумал пятнадцать теорий заговора и успел опровергнуть их сам.

— Ну и? Кто у нас на повестке дня? Красотка? Шифровка? Бомба замедленного действия?

Я бросил взгляд на него, на его торчащую наружу бирку с одежды.

— Убери это. Ты либо шпион, либо манекен с распродажи.

— Когда-нибудь ты скажешь что-то глупое?

— Скажу. Когда провалю миссию.

Я нажал кнопку лифта. Двери закрылись. Он остался снаружи, покачивая головой.

— Вот ведь засранец, — пробормотал он. — Но, чёрт побери, наш.

Лифт поднялся на верхний уровень. Меня ждала парковка. Чёрный «Форд Фокус». Старенький, с характером. На левом борту вмятина — напоминание о неудачной парковке полгода назад. Каждый раз, когда прохожу мимо, думаю: «Надо бы исправить». И каждый раз — не сейчас. Этот хрипловатый зверёныш не вызывает подозрений и это главное. Идеальный прикрытый следопыт — потертый, неприметный, но упрямо живой.

Сигналка пискнула в темноте. Я открыл дверь, швырнул пиджак на заднее сиденье и плюхнулся за руль. Кожа сиденья прохладная, слегка потрескавшаяся. Завёл двигатель — машина вздрогнула, заурчала с ленивым ворчанием.

— Да ладно, я тоже рад тебя видеть, — пробормотал я и поставив руку на руль, медленно выехал со стоянки. — Поехали, старина. Мир сам себя не спасёт.

Скользнул взглядом по панели — топливо есть, масло в норме. Бардачок захлопнут, но я знаю, что внутри — папка с досье. Бумажная, старая школа. Всё, что удалось собрать по Алисе Валентайн: фрагменты её жизни, следы отца, зацепки по проекту «Лев», финансовые движения, поведенческий профиль. Бумажная биография потенциальной катастрофы.

На трассу выехал без музыки — радио я выключил ещё на базе. Не выношу, когда мне в уши льют про пробки и погоду, будто кто-то решил, что я не справлюсь без напоминания, что на улице лето. Вместо этого — тишина. Почти. Шуршание шин, редкие фары встречных. Внутри головы — рой.

Алиса Валентайн.

Голубые глаза, чёрные кудри, взгляд с характером. По досье — интроверт, по фото — не без стержня. Вроде просто девчонка, но каждый отчёт намекает: она может знать гораздо больше, чем говорит. И дело даже не в отце. Дело в молчании. Слишком ровном. Слишком чистом. А чисто, как известно, там, где либо тщательно убирали, либо что-то прячут.

— Вот бы выяснилось, что она и правда обычная, — пробормотал я, прикусив губу. — Или хотя бы не смертельно интересная.

Засмеялся себе под нос.

— Будет неловко, если я влюблюсь, а она окажется киборгом. Хотя, по нынешним временам, это даже романтично.

Притормозил на светофоре, машинально глянул в зеркало. Снял очки. Настоящее лицо смотрело на меня — без маски, без ухмылки. Просто я.

Под глазами — круги, как кольца на спиле дерева: каждый слой — ещё одна бессонная ночь. Щетина за день успела прорезаться, словно напоминая, что время идёт, даже если ты не замечаешь.

Глаза… в отражении они казались чужими. То зелёные, то синие, как будто сами не решили, какими быть сегодня. Усталость в них — как вечный осадок. От дел, от лиц, от потерь.

В ухе — серебряная серьга. Маленький штрих, который почти никто не замечает. Но я — помню. Это его серьга. Он шутил, что носит её «для баланса». Смеялся, когда я поддел его за это. А потом исчез, оставив тишину.

С тех пор она со мной. Не потому что сентиментален — потому что кто-то должен помнить. И потому что иногда, чёрт возьми, это единственное, что ещё держит.

— Если она знает, где ключ, — прошептал я, не замечая, как пальцы сильнее сжали руль. — Значит, всё зависит от меня. От того, нажму ли я правильную кнопку… или выпущу ад на поверхность.

Свет — зелёный. Поехали.

— Ну что, Алиса… кто ты? Принцесса, которую надо спасать? Пешка, которую передвинули? Или королева, ставшая слишком умной для своей доски?

Подкатил к дому. Многоэтажка, облупленная штукатурка, сосед с вечно шумной собакой, почтовые ящики, у которых пахнет краской и чужими письмами. Всё как надо. Никаких камер на подъезде. Ни сигналки, ни лишних вопросов. Аренда — на левое имя. Холодильник — наполовину пуст, как и должно быть.

В этой работе роскошные апартаменты — не прикрытие, а цель. А настоящая маскировка — обычность. Самая скучная форма исчезновения.

Мне уже двадцать восемь, и иногда кажется, что я из них прожил всего лет пять — остальные прогорели в операциях, переездах, чужих именах и допросах, на которых нельзя говорить правду даже себе. Всё, что раньше вызывало азарт, теперь просто усталость. Не ту, что лечится сном. Ту, что скапливается где-то под кожей, в суставах, в затылке. И тянет вниз, будто старое снаряжение, которое давно пора было выбросить.

Но хотя бы эта миссия не выглядит смертельной. По крайней мере, не так, как две предыдущие. Там, где срыв означал бы выстрел в упор. Здесь — игра на нервах. Наблюдение. Сбор данных. Возможность не спешить. Хоть немного.

Сегодня — пока без контакта. Только ночь, только я, монитор и папка с документами, которые нужно прошерстить до рассвета. Завтра — начнётся игра. Главное — не моргнуть первым.

2 глава

Горячая вода стекала по моей коже, смывая остатки сна и спутанных ночных мыслей, которые ещё цеплялись, не желая отпускать. Я стояла под душем, уставившись в запотевшую стенку кабины и дышала ровно, глубоко, будто вместе с паром выходило всё ненужное: тревоги, домыслы, чужие фразы.

Под левой грудью, чуть ниже — там, где иногда замирает сердце, — тёмнела татуировка: созвездие Льва. Мой знак. Мой щит. Маленькие звёзды, соединённые тонкими линиями — на первый взгляд простая геометрия, почти незаметная под кожей. Но для меня она значила больше, чем просто рисунок.

Я сделала её в восемнадцать, с разрешения отца. Он даже сам отвёз меня в салон — сказал, что если я уже решила, пусть это будет в нормальных условиях, а не «где-нибудь в подвале с ржавыми иглами». Он не был сентиментальным, но в тот день просто кивнул, как будто понимал, зачем мне это нужно.

Мать же до сих пор не может смириться. Каждый раз, когда случайно замечает её, морщится, как будто это не татуировка, а след от ожога. Говорит, что я изуродовала себя. Что девочке не к лицу метки, как у пленных. А я просто молчу. Потому что знаю — для меня это не шрам. Это якорь.

Я родилась под этим созвездием. Иногда мне кажется, что это единственное, что действительно во мне устойчиво. Не имя, не дом, даже не чувства — они меняются, рушатся, исчезают. А Лев остаётся. Словно тихий, упрямый шёпот внутри: ты сильнее, чем хочешь казаться. Даже если никто в это не верит.

Выключив воду, я нащупала полотенце и закуталась в него, словно в броню. Оно было мягким, пахло лавандой и немного — свежестью. Волосы, тяжёлые от воды, липли к спине и я смахнула мокрую прядь с лица. Не спешила. Не торопилась. Сегодняшнее утро было моим.

На кухню пошла босиком. Пол прохладный, но приятно бодрил. На ходу включила колонку — музыка полилась лениво и легко, будто лето залетело в окно. Что-то старое, с глупым, но добрым припевом.

— Хорошо, — выдохнула я, подпевая строчку на вдохе. — Пусть день начнётся как кино, а не как новости.

Я поставила чайник, разбила пару яиц в миску, добавила немного шпината, зелёного лука. Омлет — простой, быстрый. Чай — зелёный, терпкий. Никакого кофе. Никогда не понимала, как можно добровольно наливать себе в чашку тревожность.

— Да будет завтрак, — произнесла я торжественно, крутанувшись с половником в руке. — Лулу, ты не возражаешь?

Из соседней комнаты, будто по команде, важно вышла она — Лулу. Белая, пушистая, как снежок из рекламы стирального порошка. У неё были глазища, как два кусочка неба — светло-голубые и чуть прищуренные, как у недоверчивой принцессы. Она мягко ступала по полу, неся себя, как королева и прямиком направилась к полке с книгами.

— Не тронь «Маргариту», я тебя умоляю, — сказала я, заметив, как она потянулась лапкой к краю тома.

Лулу высокомерно проигнорировала замечание, потёрлась о корешки и устроилась прямо под полкой, свернувшись пушистым калачиком.

— Ну да, правильно. Книги — это серьёзно, — кивнула я. — Когда-нибудь ты расскажешь почему у тебя такое лицо, будто ты пережила революцию?

Лулу в ответ закрыла глаза. То ли согласилась, то ли отмолчалась с достоинством.

Многие считают меня странной. Ну или слишком… живой. Слишком яркой. Слишком прямой. Слишком, слишком, слишком. Но я и не пытаюсь понравиться.

Мне хватает собственного зеркала, в котором я не выгляжу фальшиво. Я умею быть разной. Могу обаять кого угодно — продавца в овощной, профессора в институте, собаку на улице. Я просто такая. Люди тянутся, а потом удивляются, когда за улыбкой прячется острый язык и железный характер.

— Да, милая, ты не сахар. Ты соль и перец сразу, — сказала мне как-то мама. Наверное, с гордостью. А может, с лёгкой тревогой.

Я умею смеяться. Громко, заразительно, так, что у людей срывается защита. Умею отшутиться даже на чьё-то хамство — иногда с блеском, иногда с ядом. Но при этом я помню всё. Лица, слова, взгляды. Я просто не показываю. Люди путают лёгкость с наивностью — и это всегда смешно. И опасно.

У меня есть одна чёткая черта — я не люблю, когда мною пытаются управлять. Даже ненавязчиво. Даже якобы «из заботы». Секунду — и я отстраняюсь. Не грубо. Просто будто из воздуха исчезаю. Так было всегда.

Я сделаю глоток чая и прислушалась к музыке. Там пели что-то про то, что «жизнь — это танец, даже если ты танцуешь одна». И знаете, что? Это чертовски верно.

Я села за стол, скрестив ноги на стуле, с кружкой чая и вилкой. Омлет удался. Даже без сыра, про который я в третий раз забыла — было вкусно. Может, дело в настроении. Или в том, что я наконец позволила себе утро без спешки.

С улицы доносился гул машин. Кто-то уже спешил, суетился, проклинал пробки. А у меня был свой остров. Своя кухня. Свой день.

— Да, Лулу, пусть всё идёт по плану. Или хотя бы не слишком катастрофично, — пробормотала я, глядя в окно.

Лулу чуть приоткрыла один глаз, зевнула и кажется, согласилась.

После завтрака я пошла сушить волосы. Не всегда делала это, но сегодня был тот редкий день, когда хотелось чуть больше порядка. Включила фен и смотрела в зеркало, как мокрые кудри превращаются в мягкие волны, обрамляя лицо. Чёрные, упрямые — как я. Я даже уловила в себе что-то новое. Или просто давно не смотрелась в зеркало по-настоящему.

Я оделась без фанатизма — светлая рубашка, джинсы, новые туфли на устойчивом каблуке. Любила их за то, как они меняли походку. Делали шаги твёрже, будто я знала, куда и зачем иду. Хотя всё было проще. Я шла на встречу с сестрой. С Ярой. Только и всего.

— Лулу, ты за старшую, — бросила я, пока искала ключи. — Не вздумай разнести библиотеку.

Кошка вытянулась, моргнула в ответ и, кажется, снова уснула.

— Типичная ты, — усмехнулась я. — Ни о чём не волнуешься. Может, это и есть секрет спокойствия — просто спать у полки с книгами.

Закрыв дверь, я на секунду задержалась, прислонившись к косяку. День обещал быть странным. А значит — настоящим.

Я вышла из дома, нацепив солнцезащитные очки, хотя солнце ещё толком не разошлось. Просто иногда хочется спрятать взгляд — не потому что есть что скрывать, а потому что не хочется тратить его на лишних людей.

В ушах — наушники, но музыка звучала едва слышно. Фоном. Не для того, чтобы отключиться, а чтобы чуть приглушить мир. Я всё равно слышала — шаги прохожих, сигнал машин, лай собак. Улица дышала рядом.

Воздух был тёплым, с привкусом лета и чем-то ещё… странным. Как будто в нём витала прелюдия к чему-то непонятному. Как музыка до начала фильма, когда ещё не ясно — будет это комедия или триллер.

Я двигалась медленно, почти назло торопливому городу. Утро тянулось лениво, как тёплый чай в чашке. Люди бежали мимо — с рюкзаками, колясками, собаками, с лицами «всё, жизнь ушла без меня». А я — просто шла. Ветер касался рубашки, каблуки мягко стучали по плитке, будто аккомпанировали собственному маршруту.

И тут — свист. Резкий, наглый, самодовольный, как у тех, кто путает улицу с личной сценой для дебюта.

— Эй, кудряшка, ты просто огонь!

Я остановилась. Нет, не потому что испугалась или растерялась. А потому что во мне проснулся… театральный демон. Такой себе внутренний режиссёр, который сказал: «Сценарий простой, но актёр — хлам. Нужно срочно улучшить».

Обернулась.

Мужик. Лет сорока, может, больше, если считать усталость от жизни. Пиджак на нём был настолько мят, что мог бы получить гражданство в разделах секонд-хенда. Волосы — как у актёра из дешёвой рекламы шампуня «до». В руке — бумажный стаканчик кофе. Улыбка на лице такая, будто он только что рассказал сам себе анекдот и сам же в восторге.

Я повернулась к нему, поправила очки, иду — медленно, будто по подиуму.

— Это ты мне? — спросила я мягко, с почти детской наивностью в голосе.

Он выпрямился, как петух перед началом сезона спаривания. Грудь колесом, взгляд уверенный, как у человека, который вот-вот расскажет, что он «нормальный мужик».

— Конечно тебе. Кто ж ещё такая красотка?

— Хм, — я подошла ближе, заглянула ему прямо в глаза. — Ты точно уверен, что хочешь моего внимания?

Он кивнул и его самодовольная ухмылка расплылась ещё шире. Ошибка номер один.

— Ладно, — я улыбнулась. — Держи.

И аккуратно, без спешки, как будто это часть утреннего ритуала, взяла у него стакан с кофе. Он даже не сразу понял, что я делаю — стоял, замерев, словно камера застопорилась на кадре «до катастрофы».

— Спасибо, — протянула я, всё ещё мягко. — Утро без идиотизма — день зря. А тут прямо свежее, обжигающее. Как я люблю.

И — бульк. Вылела весь кофе ему прямо на голову. Медленно. С наслаждением. Как будто поливала комнатное растение, которое слишком громко дышит.

— ААА! — взвизгнул он, отшатнулся, хлопая глазами, как голубь, которому объясняют закон гравитации.

Кофе стекал по его лбу, волосы прилипли к лицу, рубашка стала пятнистой, как леопард с похмелья. Он выглядел так, будто только что проиграл спор вселенной.

— Ой… — протянула я с фальшивым сочувствием. — Наверное, я просто слишком красивая, чтобы пройти мимо, да?

Он открыл рот — наверное, собирался выдать нечто гениальное в духе: «ты психически больная!» Но я уже разворачивалась. Интересно, конечно, как он ставит диагнозы без мозгов и медицинского образования, но слушать — не входило в мои планы. Утро было слишком приличным, чтобы марать его об чьё-то потрясённое эго.

— Хорошего дня! — крикнула я через плечо. — И да, на будущее: не всякий свист радует. Иногда он предвещает пощёчину. Или хуже.

Я ушла, не торопясь. Шла как ни в чём не бывало, а внутри меня — кипел чайник удовольствия. Редко, но метко. Сзади он всё ещё кричал — что-то бессвязное, обиженное, вроде:

— Да ты вообще с ума сошла! Я тебя запомню!!

А я шла. И улыбалась.

Некоторые мужчины всё ещё не понимают. Львица — это не знак зодиака. Это система предупреждения. А я сегодня была в хорошем настроении. И только-только начинала разогреваться.

Кафе, куда я пришла, было небольшим, с панорамными окнами и запахом свежей выпечки, кофе, корицы и чего-то уютного, что всегда заставляло ненадолго сбавить темп. Я толкнула дверь плечом — с лёгкой уверенностью, как будто это мой личный штаб.

И сразу увидела её.

Моя старшая сестра уже сидела за столиком у окна — с идеальной осанкой и тем выражением лица, которое можно было перепутать с дружелюбием только если ты идиот. Яра. С ярко-красными, длинными волосами, которые невозможно было не заметить. В детстве она была блондинкой, как мама. Собственно, до сих пор — просто краска не прощает правды. Но её душа давно требовала чего-то яркого, кричащего, как вызов.

Матовая тёмная помада, ногти — острые, как когти, взгляд — холодный, цепкий, будто всё вокруг подлежит оценке и разбору. Чистое наследство от мамы. В ней жила эта хищная грация — не показная, а внутренняя, уверенная. Такая, что люди расступаются ещё до того, как она заговорит.

Говорили, что у меня характер — от отца. Спокойный, наблюдательный, сдержанный. А Яра… Яра всегда была в мать. И это чувствовалось сразу. Как ток — безошибочно и ощутимо. Она входила в комнату, и воздух менялся. Внимание прилипало к ней само — не из-за внешности, а из-за силы, которой было много и которую она даже не пыталась прятать.

И ещё — от неё пахло вишней. Не навязчиво, не сладко, а терпко, почти дерзко. Этот запах был как отпечаток — ты мог забыть, что она сказала, но не мог забыть, что она здесь была.

В одной руке у неё был матча латте — любимый зелёный яд, как я его называла, — в другой телефон, который она методично листала, не отрываясь. На лице ни намёка на эмоции. Знала, что я подойду — и знала, что я вижу, как она делает вид, что не замечает меня.

— Дорогая сестра, — сказала я, снимая очки и усаживаясь напротив. — Ты всё такая же — будто собралась не на встречу, а на допрос.

Она подняла на меня глаза, прищурилась — и вот в этом взгляде была вся она: как будто просканировала насквозь, как рентген, в котором эмоции бесполезны.

— А ты, как всегда, драматичная. Опоздала на шесть минут. Умер кто-то.

— Почти. Самоуверенность одного мужика. Спи спокойно, кофе на его голове.

Уголок её губ едва заметно дёрнулся. Смех в её случае был бы актом откровения, почти признанием, поэтому он звучал редко. Максимум — вот это.

— Красивая работа, — кивнула она, отпивая свой жутковатый напиток, пахнущий то ли корицей, то ли терпением. — Но ты привлекаешь к себе слишком много внимания.

— А ты, наоборот, слишком его избегаешь. Уравновешиваем друг друга, — пожала я плечами и сделала заказ официанту. Зелёный чай с лимоном, как всегда.

Яра смерила меня взглядом поверх кружки.

— Уравновешиваем… — протянула она с лёгкой иронией. — Как свет и тень.

— Или как бензин и спичка, — усмехнулась я.

— Только не забудь, кто из нас что.

— Это зависит от того, кто в этот раз бросит первый.

Она чуть отставила чашку и наклонилась вперёд, изучая меня:

— Ты выглядишь спокойнее, чем должна.

— А ты — напряжённее, чем хочешь казаться. Всё-таки семья, считываем друг друга с полувзгляда.

Пауза. Она отвела глаза к окну.

— Мама спрашивала о тебе.

— Ну конечно. Не звонила, но спрашивала. В её стиле.

Яра не ответила. Просто сделала ещё один глоток и, как всегда, оставила в воздухе недосказанность — как приманку, как паузу перед тем, как начнётся настоящая тема разговора.

Я отпила чай — зелёный с лимоном, знакомый до последней ноты. Терпкость, свежесть, лёгкая кислинка — как начало дня, в котором ты вроде бы никуда не торопишься… но внутри уже гремят кости.

— Знаешь, — начала я, глядя на Яру поверх чашки, — с таким цветом волос тебя точно не потеряют в толпе. Или в аду. Особенно в аду.

Она даже не моргнула. Только чуть приподняла бровь.

— По крайней мере, мои волосы не выглядят так, будто я каждое утро дерусь с феном и проигрываю.

Я прыснула от смеха, чуть не поперхнулась чаем.

— Это не проигрыш, это хаос с концепцией. Есть даже термин — «естественный взрыв львицы».

— Ага, звучит как диагноз, — бросила Яра, отпивая свой матча латте, словно это была не зелёная болотная жижа, а бокал дорогого вина.

— Лучше диагноз, чем ежедневное превращение в багровую сирену, — хмыкнула я, дёргая кончик её длинных ярко-красных волос, свисающих через плечо. — Кстати, ты не думала, что если тебя кто-то схватит за волосы, это будет конец?

— Если кто-то решит схватить меня за волосы, — сказала она спокойно, — у него, скорее всего, уже нет пальцев. Или он очень влюблён и очень глуп.

— Звучит как твой типаж, — подмигнула я.

Она улыбнулась — тонко, почти незаметно, но я увидела это. Мы умели играть в эту игру: чуть-чуть уколоть, чуть-чуть посмеяться. И в этом был уют. Своеобразный, шершавый, но настоящий.

Я сделала ещё один глоток и откинулась на спинку стула, наблюдая, как за окном медленно оживает улица.

— А вообще, — сказала я, — тебе идёт. Эти волосы. Такой… боевой флаг. Только добавь меч и на лбу надпись «опасно».

— Лучше на лбу написать «не трогай», — поправила она. — Меньше трупов, меньше шума.

— Меньше веселья, — пожала я плечами.

Мы замолчали на секунду, обе с кружками в руках и снова в этом молчании не было неловкости. Просто дыхание между строк.

Яра опустила взгляд в свой латте и тихо добавила:

— Я всё же рада, что ты пришла.

Я улыбнулась.

— А ты думала, я придумаю отмазку?

— Я думала, ты придумаешь три. И все убедительные.

— Я просто решила, что кофе на чьей-то голове — отличная прелюдия перед утренним чаем.

Она усмехнулась.

В этот момент подошёл официант и молча поставил перед нами два аккуратных кусочка чизкейка — с тонкой корочкой и чуть подтаявшей начинкой.

— Я заказала заранее, — бросила Яра, не поднимая глаз. — Ты всё равно бы выбрала его. Как всегда.

Я только хмыкнула. Она знала. Конечно, знала. Даже если делала вид, что не придаёт значения. Вот тогда я точно поняла: день удался.

Я только собиралась откусить первый кусочек чизкейка, как Яра неожиданно подняла глаза от чашки и сказала:

— Поехали с нами на море.

Я застыла с вилкой в руке.

— Что?

— Я иду в отпуск. Мы с ребятами уезжаем в воскресенье. Вилла у моря, никакой работы, солнце, шум прибоя. Ты едешь со мной. Всё уже почти забронировано, осталось только согласие королевы сопротивления.

Я фыркнула, отложила вилку и уставилась на неё, прищурившись.

— Ты серьёзно? Я только в понедельник выдохнула, что у меня наконец-то отпуск. У меня гора книг. Настоящая. Список из двадцати четырёх, если точнее. Я целый год их скупала. Понимаешь? Год. И они ждут меня. Они смотрят на меня с полки, Яра. С любовью. И с упрёком.

— Они подождут, — ответила она невозмутимо, отпивая из кружки. — А солнце — нет. К тому же у тебя будет шанс почитать на берегу, с бокалом чего-нибудь холодного и видом на полуголых красавчиков.

— Очень вдохновляющий аргумент, — проворчала я, скрестив руки на груди. — Особенно если учесть, что меня реальные парни вообще не привлекают.

— Ах да, — фыркнула Яра. — Ты у нас всё по книжным. Мрачные одинокие гении с травмой детства и глазами цвета агонии.

— Лучше так, чем живой человек, который считает что книги это прошлый век и зовёт меня «зай».

— Ну извини, что мир не напичкан мистерами Дарси на каждого интроверта.

Я усмехнулась:

— Зато книжные не воняют и не лезут в душу с вопросами «а чё ты такая злая?».

— Убедила, — Яра сделала глоток. — Бери книжку на пляж. Вдруг один из этих полуголых окажется начитанным. Хотя бы до уровня «обложку читал».

Я опустила взгляд в свою чашку. Зелёный чай уже остыл. Но сопротивление тоже подтаивало, как лёд на солнце.

— Ладно, — выдохнула я. — Но я возьму с собой хотя бы пять книг. И никто не посмеет остановить меня, если я буду читать их на пляже, в шляпе и с сарказмом.

— Отлично, — кивнула Яра. — А я прослежу, чтобы никто тебя не трогал. Кроме, может, пары симпатичных спасателей.

Я закатила глаза, но улыбка сама собой вырвалась на губах. Так вот оно как — отпуск. Не по плану. Не с книгами. А с сестрой и, возможно, новыми страницами — уже не бумажными.

Иногда мне казалось, что именно за такие моменты я держалась. Они были редкими. Яра жила с мамой в другом городе, а я — с отцом. Мы виделись нечасто: по праздникам, иногда летом, когда она приезжала к нам на несколько дней. Но когда появлялась, всё вокруг оживало. Она приносила с собой аромат сладких духов, громкий смех и чувство, будто в доме стало больше света.

По вечерам она заходила в мою комнату, устраивалась на кровати, и начинались наши «маленькие побеги» — разговоры до поздней ночи, шепотом, чтобы папа не услышал. Яра рассказывала истории, придумывала волшебные миры, плела мне косички и обещала, что я вырасту умной, сильной и свободной — не такой, как все.

Мы были разными, и жили порознь, но в те часы, когда она была рядом, я чувствовала: мы всё равно часть друг друга. Сестра и сестра. Две половины чего-то важного, пусть и разбросанные по разным адресам.

3 глава

Я сидел на краю дивана, уставившись в экран ноутбука, как будто пытался вычитать в пикселях какую-то истину. Комната была почти пуста — не загромождённая, а вычищенная до функционального минимума. В углу прислонилась к стене старая акустическая гитара — струны немного провисли, на корпусе царапина, словно след прежней жизни. На столе, чуть в стороне, стояли три монитора: два с включёнными камерами наблюдения, третий — с текстовыми сводками. Всё — ровно, симметрично, подчинено невидимой логике.

Шкаф с книгами и папками занимал целую стену. Корешки — аккуратные, без намёка на хаос: аналитика, криминология, психология, отдельная полка под архивы. Некоторые папки были старыми, с потёртыми уголками, как будто не раз открывались дрожащими пальцами. Никаких фотографий. Ни одного личного воспоминания на виду. Только рабочие тени, застывшие в бумаге и цифрах.

На столе — запах пластика, чая с лимоном, давно остывшего и забытого в кружке. Рядом — флешки, жёсткий диск, блокнот с синими чернильными пометками и короткими пометками вроде «07.09 — пересмотри маршрут». Свет был тусклый, жёлтоватый — один торшер в углу и слабое сияние экрана. В комнате было тихо. Даже слишком. Только лёгкий треск кулеров и еле слышный гул работающей техники.

Передо мной лежала папка с грифом «доверительно», аккуратно промаркированная, как всё в этой службе. Там — десятки файлов, сухих и бесстрастных: скриншоты соцсетей, текстовые отчёты, цепкие аналитические выкладки. Страницы пахли тонкой пылью и принтерной краской. В них была информация. Но не было человека.

Каждый пункт — выверенный, каждый комментарий будто выжат из кого-то, кто слишком давно не видел солнечного света.

Цель: Алиса Валентайн. Возраст — двадцать три. Образование — гуманитарное. Род занятий — неопределённый. Место жительства — арендуемая квартира на юге города. Статус — под наблюдением. Возможная причастность — опосредованная.

А я — не аналитик. Не тот, кто смотрит на графики и судит о человеке по количеству лайков под фото трёхлетней давности. Я должен понять, почувствовать. Подобраться. Узнать, что за ней скрыто — и главное, знает ли она где находится то, что может уничтожить полмира.

Я листал фотографии одну за другой и передо мной словно шёл немой фильм о девушке, которую я ещё даже не знал. Университетские тусовки, культурные мероприятия — музеи, какие-то инсталляции, лекции. Список прочитанных книг — внушительный, даже по моим меркам. Снимки с кошкой. Лулу, если верить подписи. Белая, ленивая, с глазами, полными презрения к миру — идеальный домашний диктатор.

Дальше — кадры с отцом. Не чёткие, старые, зернистые. Один из главных учёных, участвовавших в разработке оружия, которое теперь стараются стереть с лица Земли. Он жив, но исчез из поля зрения. И если где-то и мог оставить ключ… то, вполне возможно, у дочери. Или хотя бы намёк.

Алиса на фотографиях — как будто собранная из противоречий. Где-то она смеётся, искренне, с задором. На других — холодная, сосредоточенная. Отстранённая. Ни капли наивности. Лицо человека, который умеет выживать. Но ни одной фотографии, где она была бы уязвима. Без защиты. Ни единой трещины.

Я провёл рукой по лицу, потёр подбородок. Веки резало от синеватого света экрана. Я слишком давно сижу в этом полумраке, среди протоколов и размытых фото.

— Интересная ты штучка, — пробормотал я вслух, даже не думая, что говорю. — Улыбаешься, как будто ничего не знаешь… а глаза говорят обратное. Или это я уже начинаю додумывать.

Но интуиция — она редко ошибается. А у меня она острая, как нож. И сейчас она мне шептала: эта девчонка что-то знает. Вопрос — что именно. И насколько глубоко это в ней запрятано.

Я закрыл ноутбук, щёлкнул защёлкой на кейсе и встал. Надел очки. Накинул чёрный бомбер поверх белой футболки, потом протянул руку и взял со стола свою тёмную кепку. Натянул её на лоб, словно переключился в другой режим. Хватит сидеть. Хватит всматриваться в мёртвые пиксели. Пора двигаться.

Живое наблюдение всегда лучше. Потому что в отчётах нет запахов. Нет того, как человек морщит нос, когда врёт. Нет еле заметного колебания в голосе, когда что-то задевает по-настоящему. А если уж объект — харизматичная, непредсказуемая девушка с густыми чёрными кудрями, глазами цвета замёрзшего озера и потенциальным ключом к оружию, которое лучше бы не существовало — то сидеть и щёлкать мышкой просто смешно.

Я выпрямился, провёл пальцами по волосам и направился к выходу.

Пора посмотреть, как она двигается. Как смотрит. Как дышит, когда не знает, что за ней следят. Пора познакомиться. Сбоку. Издалека. Без имени. Пока.

Сначала я сидел в машине напротив её дома. Несколько часов. Без движения. В режиме ожидания.

Квартира Алисы Валентайн — самая обычная: второй этаж, балкон в цветах, шторы с лимонами, выцветшее пятно от когда-то висящего термометра. С виду — ничего интересного. С виду — как у всех. Но я знал, что «как у всех» в её случае — это прикрытие.

Она не выходила долго. Один раз показалась на балконе — в пижаме, с каким-то напитком. Но я знал, что там не кофе. В досье было сказано, что она его не пьёт. Такая мелочь. Но даже она могла оказаться важной. Потому что если ты замечаешь мелочи, ты живёшь дольше.

Когда она, наконец, вышла — в тёмных джинсах, белой рубашке на каблуках — я дал себе пару секунд. Потом открыл дверь, вышел из машины и пошёл следом. Спокойно. На расстоянии.

Я не спешил. В таких делах главное — не быть ветром, быть фоном. Быть частью города.

Она шла легко, не оборачиваясь, будто точно знала: за ней никто не следит. Или ей было всё равно. В наушниках, с пружинистой походкой. Напевала себе под нос. Похоже, настроение у неё было хорошее. Или она просто хорошо притворялась. Она производила впечатление девушки, которая умеет управлять собственным выражением лица так же точно, как рукой или голосом.

А потом — сцена, за которую я мысленно отдал бы операторам Оскара. Из-за скамейки выныривает типичный городской клоун — лет сорока, с пластиковым стаканчиком кофе, вряд ли трезвый, но уверенный в себе как бог флирта.

— Эй, кудряшка, ты просто огонь!

Я инстинктивно замедляю шаг, останавливаюсь в тени дерева, складываю руки на груди. Интересно. Вот сейчас будет шоу.

Алиса замирает. Медленно, почти театрально, поворачивает голову. Разворачивается всем корпусом. Шагает к нему. Улыбка — будто он признался ей в любви на фоне салюта. И… выливает ему на голову его же кофе.

Чисто. Хладнокровно. Без эмоций. Как будто поставила чашку на полку. И пошла дальше. Даже не оглянулась. Я чуть не рассмеялся в голос. Пришлось прикрыть рот рукой. Иначе выдал бы себя.

— Это не миссия, это будет комедия. Или кошмар. Пока не решил, — бормочу себе под нос, продолжая идти за ней.

Теперь я следую уже не только по приказу. Мне по-человечески интересно, кто она такая. Эта девушка с взглядом, в котором больше смысла, чем в десяти досье.

Она сворачивает в кафе на углу. Я чуть замедляюсь, осматриваю улицу, захожу следом. Сажусь у окна, заказываю кофе. И делаю вид, что смотрю на улицу, а не на отражение в стекле.

Алиса — не одна. С ней — девушка с огненно-красными волосами, с идеальной осанкой и опасным спокойствием. Яра Валентайн. Старшая сестра. Короткое платье, острый взгляд. Таких не любят, но уважают. И опасаются.

Я слушаю их разговор. Про книги. Про отпуск. И — о, да — про море.

— Мы уезжаем в воскресенье, — говорит Яра. — Вилла, солнце, покой. Ты едешь.

— Только если я возьму пять книг. И не меньше, — с ухмылкой отвечает Алиса.

Я делаю глоток кофе. Море. Отлично. Новая территория. Новая сцена. Больше пространства для манёвра. Больше шансов узнать, что она действительно знает. Или не знает.

Я наблюдаю за её отражением — как она двигается, улыбается, морщит лоб, поджимает губы. Её глаза блестят, но взгляд не блуждает. Она будто всегда держит в голове два шага вперёд.

И она не просто цель. Она вызов. А я люблю вызовы.

Я проверяю время — пора выходить. Нельзя пересидеть. Ни одна тень не должна застыть слишком надолго — тогда её начинают замечать.

Медленно поднимаюсь, как будто просто устал сидеть. Беру пластиковый стаканчик, надеваю пиджак небрежным движением, чтобы всё выглядело непринуждённо. Один взгляд в их сторону — беглый, скользящий. И всё.

Прохожу мимо столика с сёстрами Валентайн и как раз в этот момент она — она — резко вскакивает. Голос:

— Ой, салфетки…

Её шаг быстрый, порывистый. Она разворачивается — и врезается прямо в меня. Контакт. Как будто сама судьба схватила меня за шею и прошептала: «Ну, держись».

Мой стакан вылетает из руки, кофе взмывает вверх, а потом вниз — прямо на меня. На неё. Тепло, липкость, мокрые пятна на белой ткани. Всё — как в замедленной съёмке. Внутренне я только моргнул. Но что-то во мне дрогнуло. Будто запищала сигнализация: слишком близко. Слишком реально.

Запах её шампуня — что-то пряное, тёплое — ударил в нос, сминая картонную реальность отчётов и камер. Она не была картинкой. Она дышала. Смотрела. Двигалась. И в этот момент я слишком остро это осознал.

— Ох, твою ж… — её голос — как тонкое лезвие. Холодный, резкий, точный. Без тени растерянности.

Я поднимаю руки, как будто сдаюсь, стараясь выглядеть максимально миролюбиво. Но сердце, чёрт подери, пропустило удар. Словно организм понял раньше разума: это уже не наблюдение. Это игра на ощупь, на запах, на близость.

— Всё в порядке, — говорю с лёгкой улыбкой, прикрывая напряжение и рваное дыхание. — Видимо, кофе просто решил нас познакомить.

Она смотрит на меня — и я ловлю этот взгляд. Ледяной, колкий. Голубые глаза сверкают, как лёд под прожектором. Она не просто недовольна. Она раздражена до предела.

— Серьёзно? — отрезает. — Вы просто встали и решили облить кого-нибудь кофе?

Я на автомате выстреливаю первое, что приходит в голову. Всё-таки рефлекс:

— Ну… я надеялся, эффект будет не такой мокрый.

Неловкая улыбка. Ненастоящая. Просто чтобы не молчать.

— Тогда совет, — парирует она мгновенно, даже не думая. — В следующий раз берите чашку с крышкой.

Пауза. Один вдох.

— И лицо попроще.

Бам. Прямо в лоб. Внутри я чуть скривился. Но виду не подал. Ай, вот и первая трещина в плане. Ну что ж. Пробовать сблизиться с девушкой, у которой сарказм — вторая кожа, — не прогулка по пляжу.

Я вежливо киваю.

— Извините. Надеюсь, ваш день дальше пойдёт суше.

Отступаю, иду к кассе. Там уже кто-то расплачивается, так что я делаю вид, будто выбираю десерт. Хотя вряд ли вообще что-то съем. Но сейчас важно выглядеть занятым.

А за спиной — сцена продолжается. И каждой её репликой — как театральной — наслаждаться можно только из зала.

— Ну что, сестричка, — слышу я голос Яры, спокойный, чуть тягучий. В нём искрится насмешка. — Вселенная умеет метко метать бумеранг. Прямо в кофе. Получила назад, поздравляю.

Я краем глаза вижу, как Алиса резко оборачивается к ней. В её лице — целый фейерверк эмоций: от возмущения до угрозы.

— Ты серьёзно?

— Абсолютно, — следует невозмутимый ответ. — Утром ты облила одного — теперь второй. Карма, милая. Советую держаться подальше от мужчин с горячими напитками. Особенно если у тебя белая рубашка.

Я стою у холодильника с чизкейками, смотрю на отражение. Моё лицо в стекле вроде бы спокойное. Но уголки губ едва-едва подрагивают. Усмешка просится наружу. Стараюсь держать себя в руках.

Алиса тем временем отряхивает рубашку. Взгляд её бросается на Яру, как молния.

— Ты радуешься моему несчастью?

— Я радуюсь справедливости, — спокойно отвечает Яра. Отпивает из своей кружки. — И, признаюсь честно, тому, как эффектно ты в него врезалась. Чисто сцена из плохого романа.

Она театрально приподнимает бровь.

— Только вот ты не милая героиня, а… та, что в финале швыряет кофе в лицо и уходит под титры.

Я расплачиваюсь, получаю сдачу. Медленно поворачиваюсь и прохожу мимо их столика. Мимолётный взгляд на Алису — чисто из вежливости. Она поднимает глаза. Взгляд — как лезвие. Ледяной, сосредоточенный. В нём нет благодарности, нет интереса. Только раздражение и бдительность.

Я улыбаюсь. Почти по-настоящему. Легко. На долю секунды. Алиса не отвечает. Только сузила глаза. Она всё ещё в гневе, всё ещё мокрая. И всё ещё опасная.

Я выхожу из кафе. Улица кажется светлее. Надеваю очки, поправляю кепку, ветер цепляет воротник бомбера. И только тогда позволяю себе выдохнуть и облегчённо усмехнуться:

— Кофейная карма, говоришь? Отличное начало.

Я брёл дальше, с руками в карманах, футболка постепенно подсыхала, но в груди всё только начинало кипеть. Она была умной — да. Закрытой — да. Но главное — она была интересной. А интерес, как известно — самая коварная угроза.

4 глава

Дверь захлопнулась за моей спиной с глухим, почти театральным щелчком. Звук, будто сцена закрылась, занавес опустился. Я скинула туфли так, как будто они меня предали — до последнего натирали пятки, затаённо мстили за весь этот день.

— Великолепно. Просто блестяще, — проворчала я, проталкиваясь в квартиру. — Идеальный день. Назову его в честь себя. Или в честь этого ненормального с кофе. «Мемуары мокрой психопатки. Том первый: утро началось с идиотов».

Белая рубашка предательски прилипла к телу. Холодная, липкая. Я дёрнула её за ворот, расстёгивая пуговицы одной рукой, как будто хотела ссебя содрать не ткань, а унижение. Сдёрнула с плеч, будто сбрасывала кожу. Прямо — в стиральную машину.

— Горячая стирка. Без права на помилование, — произнесла я, щёлкнув по кнопке запуска, как судья, выносящий приговор.

Открыла шкаф, на секунду застыла, выбирая. Тело требовало одного — уюта. В этот раз я выбрала новую пижаму: мягкие серые шорты и свежую футболку с абстрактным космосом, где в уголке сверкала надпись «The Universe is Watching». Ещё не выцветшая, ещё не растянутая — почти как иллюзия, что жизнь под контролем.

Заварила зелёный чай. Без сахара, конечно. Чашка с щербинкой на краю — моя любимая. Та самая, похожая на ту, что была в «Красавице и Чудовище» — с округлой формой, забавной ручкой и лёгким перекосом, будто могла заговорить в любой момент. Потому что она тоже пережила многое. И всё ещё держится. Как и я.

Прошла в спальню, запрыгнула на кровать, утащила плед до подбородка. Лулу, моя кошка, лишь фыркнула с подоконника и отвернулась, как будто тоже осуждала мои жизненные решения.

На тумбочке лежала моя отрада. Потёртая, местами потрёпанная книга — «Ты — мой грех». Глупейшее название, согласна. Каждый раз, когда его читаю, внутренне морщусь: ну кто это вообще придумал? Но — третий круг. И каждый раз я влюбляюсь в этого проклятого героя заново. Убийцу, спасителя, грешника с благородным сердцем.

На полке рядом терпеливо ждали десятки новых историй — свежих, с хрустом страниц, с аннотациями, обещающими потрясения, катарсис и любовные треугольники. Но я всё никак не решалась за них взяться. Не то чтобы боялась разочароваться. Просто… я пока не была к ним морально готова. Как будто не готова знакомиться с новыми людьми. Слишком много чувств, слишком много открытости. А это — старая, проверенная драма. Мой эмоциональный фастфуд. Безопасный, тёплый, родной. Как старый свитер, в котором уже не стыдно плакать.

— Ну что, Дарио, — шепчу я, открывая страницу, — снова заставь меня сомневаться в своей моральной ориентации.

Он — мафиози. Вечно в чёрном, с сигаретой и хриплым голосом. Она — просто девочка, в панике, с разбитым сердцем. Но он — всегда рядом.

Я упёрлась подбородком в ладонь, читая медленно, как будто жевала карамель. Строчка за строчкой. И вот — он целует её. Наконец. После всей этой адской эмоциональной прелюдии. Я даже не заметила, как мои ноги начали дёргаться от переизбытка чувств под пледом, как будто у меня включился внутренний танец победы.

— Наконец-то! — завопила я, хлопнув книгой по матрасу. — Да ты упрямый идиот, Дарио! Восемь глав. ВОСЕМЬ!

Я вскочила с кровати, начала бегать по комнате. Подпрыгнула у шкафа, потом у окна, крутанулась на пятках и вернулась в кровать, будто отыграла сцену в мюзикле.

— Я слабая женщина… — простонала я, плюхаясь лицом в подушку. — Я опять втюрилась в вымышленного бандита.

Подняла голову.

— И он даже не существует! Даже кофе на меня не прольет!

Смех рвался наружу, но я перевернулась на спину и уставилась в потолок. Всё ещё улыбалась. Сердце колотилось. Слишком быстро для человека, просто лежащего на кровати. Рядом книга. Рядом кошка. Всё — в порядке.

Но в голове вдруг что-то дрогнуло. Один образ. Не книжный.

Светлые волосы — прямые, не слишком длинные, небрежно спадали на лоб, словно не мешали, а дополняли его лицо. Серьга в ухе — старая, как подростковый вызов, который он почему-то так и не снял. Высокий. Нет, не просто — очень высокий. И плечи — широкие, будто выточенные из других пропорций. Слишком крупный для тесной кофейни, слишком несуетный для этого города. Но не в этом было дело.

Дело — в его глазах.

Тот странный цвет — то ли зелёный, то ли голубой. Как у воды в тени — когда не знаешь, холодная она или тёплая, пока не прикоснёшься. Уставшие, да. Но внимательные. Слишком внимательные. Взгляд — не просто «увидел», а будто «считал». Он не смотрел на меня, он читал, тихо и точно, как будто знал что-то такое, чего не знала даже я сама. Ни тени смущения, ни попытки флиртовать. Только наблюдение. Холодное, выверенное. Почти профессиональное.

И в этом была его сила.

И именно это — зацепило.

Не улыбка. Не рост. Даже не вся эта абсурдная сцена с кофе. А взгляд, от которого внутри что-то незаметно ёкнуло. Словно сигнал: «осторожно». Или наоборот: «смотри сюда внимательнее».

Мужчина из кофейни.

Я подняла бровь.

— Да ну нет… — шепчу себе. — Он вообще не мой тип.

И ведь правда. Я таких не люблю. Уверенных, расслабленных, слишком спокойных. У них всё всегда под контролем — даже ты, если подойдёшь ближе. Они улыбаются, когда ты злишься. Шутят, когда тебе не до смеха.

И всё равно я помню, как он поднял руки. Как извинился. Как пошутил. Как будто хотел, чтобы я улыбнулась. Словно знал, что это сработает.

— Чёрт, — прошипела я и с раздражением ткнула книгу себе в лоб. — Это просто кофе. Просто случайность. Не повод думать о каком-то самодовольном типе в бомбере и с идиотской улыбкой.

Я уставилась в потолок, сжав зубы.

— Да забей, Алиса. Забей и забудь. Как всегда.

Но строки перед глазами уже плыли. Мафиози по-прежнему целовал свою девчонку на страницах, а у меня перед глазами — кофе, голубые глаза и лицо, которое совсем не вписывалось в мою картину мира.

Совершенно не мой тип. Не тот, кого я бы запомнила. Не тот, кого стоило бы.

…И всё же почему я его вспоминаю?

Образ всплывал сквозь раздражение, как заноза — вроде бы пустяк, но с каждым движением саднит сильнее. Он врезался в память, будто оставил в ней насмешливую зарубку. То ли этот дерзкий, чуть насмешливый взгляд, в котором было слишком много понимания. То ли серьга — нелепая, вызывающая, как будто он нарочно оставил её, чтобы цепляться ею за чужое внимание. То ли… что-то совсем другое. Неуловимое. Внутреннее.

Словно он знал, что будет мешать мне читать. Что его лицо всплывёт не тогда, когда нужно. Что он останется.

И именно это бесило. Бесило до дрожи.

Вечер подкрался незаметно, как кот с преступными намерениями. Лулу, моя пушистая соседка с манией величия, начала подачу сигналов: сначала тихое, почти дипломатичное «мрр», потом переход на шорохи и демонстративные удары лапой по дверце шкафа. Причём именно по тому, где хранится корм. Как будто знала.

— Всё, всё, поняла. Твоя миссия — голодовка, моя — капитулировать, — проворчала я, сползая с кровати с видом трагической героини.

На кухне Лулу уже носилась вокруг миски с таким видом, будто вот-вот поставит ультиматум. Я насыпала ей корм — и началось. Хрустела с энтузиазмом человека, который только что слез с диеты. Хотя, по правде, за день она уже успела выпросить кусок курицы, лизнуть мой йогурт и выкрасть кусочек сыра. Классика.

— Вот бы мне так просто было радоваться еде, — вздохнула я, допивая остывший чай. Он всё ещё пах жасмином и мятой. Немного утешения в этой жизни.

Покрутилась по квартире, на автопилоте поправила плед, сложила одеяло, заглянула в холодильник. И сразу же пожалела.

Кетчуп, соевый соус, полбанана и подозрительный контейнер, который, по всей вероятности, знал Наполеона лично. Когда-то это мог быть салат. Сейчас — потенциальное оружие массового поражения.

Я прикрыла дверцу, как будто извиняясь перед холодильником.

— Так, вариантов немного: либо я ужинаю пылью и остатками самообмана, либо собираюсь и иду как нормальный человек за едой, — пробормотала я, уже накидывая худи поверх пижамной футболки. Волосы — в пучок. Настроение — «не подходите, укусит». Зато хоть не голодная буду.

Джинсы, только что высушенные и сложенные, будто надеялись, что сегодня им дадут отдохнуть. Напрасно надеялись. Натянула их, как броню. Новые кроссовки — прыжок на месте, второй. Тест-драйв пройден, одобрено.

Накраситься? Ха. Даже зеркало мельком взглянуло без осуждения. Что-то невероятное. Видимо, решило: ну ладно, живи.

— Я всего лишь иду за продуктами, Лулу. Не смотри так, будто я сейчас уплыву на корабле в Индию и вернусь с новой семьёй, — сказала я, поправляя джинсы.

Кошка вздохнула. Реально. Прямо выдохнула через нос. Потом поднялась и уселась у окна, как патруль на страже границы. Мол, я слежу. Попробуй вернись не вовремя.

На улице был тёплый, тягучий вечер — тот самый, когда воздух кажется тёплым на вкус, и не хочется никуда спешить. Асфальт ещё хранил дневное тепло, пахло пылью, листвой и чем-то сладким — то ли мороженым, то ли чужими духами. Люди шли кто с работы, кто с кем-то за руку, кто в наушниках и с лицом «не подходи, я мизантроп».

Город жил своей привычной жизнью. Даже пел — вдалеке кто-то бренчал на гитаре, голос тонул в сумерках, становясь частью вечера, как фон. И в этом шуме, в этой смеси чужих разговоров, сигналов и скрипа велосипедных тормозов — было что-то почти уютное.

Почти.

Я шла медленно, засунув руки в карманы худи, не думая ни о чём. Иногда мне казалось, что я создала вокруг себя уютный бункер. Из книг, тишины, чая с дурацкими вкусами вроде «груша-мелисса», и Лулу, которая с каждым годом становилась всё более похожей на меня. Жизнь интроверта — как джем из черники. Не для всех, но вкусна. Особенно в одиночку.

Но иногда тянуло вот так — выйти. Напомнить себе, что я не просто тень на стене, а человек, у которого всё ещё есть обувь и социальные функции.

В магазине я набрала всё строго по списку. Хотя нет — вру. Списка не было. Я просто шла от полки к полке, брала то, что не вызывало морального конфликта. Взяла: сыр, гречку, огурцы, помидоры, яблоки, хлеб, шоколад. Потом увидела макароны в форме ракушек — и, конечно, они отправились в корзину. Потому что милые. И потому что у них нет проблем с доверием, в отличие от некоторых.

На кассе кассир спросил:

— Пакет нужен?

— Только если он умеет готовить и не говорит о себе в третьем лице, — ответила я, не моргнув.

Кассир рядом, услышав это, громко фыркнул, чуть не захлебнувшись своим йогуртом.

— Простите, — прокашлялся он, — просто… неожиданно остроумно.

Я едва заметно улыбнулась. Ну хоть кто-то ценит тонкое искусство сарказма.

Шла домой медленно, будто не хотела заходить. Небо темнело, лампы начинали загораться, в чьём-то окне мелькнула тень, в чьём-то звучал телевизор.

Мимо кофейни прошла быстро. Почти быстро. Почти…

Скользнула взглядом по витрине — и, как назло, мозг тут же услужливо выдал картинку.

Он. Кофе. Серьга. Глаза — те, что невозможно было раскусить до конца. Полуулыбка — слишком спокойная, слишком знающая. Сердце на секунду сбилось с ритма, но я тут же выпрямилась. Нет. Не сейчас. Не снова.

Разве не ясно? Это просто случайность. Просто неудачное утро. Просто лицо… Лицо, которое почему-то не стирается. Я ускорила шаг, будто могла отогнать мысль.

— Алиса, ты два часа назад визжала в подушку из-за книжного бандита. Не хватало ещё влюбиться в кофе с ногами, — прошептала я себе под нос и ускорила шаг.

Лулу, конечно же, уже ждала. Как надзиратель.

— Всё, никаких мужчин. Только коты, чай и макароны. Вот и вся моя романтика, — сказала я, вставляя ключ в замок.

Кошка посмотрела на меня, как будто слышала. И, судя по выражению её морды, осуждала.

— Ну прости, что я всё ещё умею чувствовать. Иногда. Очень редко. И не специально!

Лулу фыркнула. И я даже не удивилась.

Пакет стоял у порога, а Лулу, как только дверь захлопнулась за моей спиной, уже материализовалась рядом. Как из параллельной вселенной. Обвилась вокруг ног, возмущённо «мрр» — не одно, а целая последовательность. Почти как код Морзе, т