16+

 

Mark H. Parsons

THE 9:09 PROJECT

Copyright © Mark H. Parsons, 2022

This edition published by arrangement with Curtis Brown Ltd. and Synopsis Literary Agency

All rights reserved

 

Перевод с английского Оксаны Василенко

Оформление обложки Владимира Гусакова

 

Парсонс М. Х.

Проект 9:09 : роман / Марк Х. Парсонс ; пер. с англ. О. Василенко. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2025.

ISBN 978-5-389-28175-2

Некоторые говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Джеймисон Дивер знает, что так оно и есть.

Мальчик открывает для себя фотографию благодаря маме. Она научила Джея понимать разницу между обычным снимком и произведением искусства, рассматривая вместе с сыном культовые черно-белые фотографии.

И теперь, спустя два года после смерти мамы, одиннадцатиклассник Джеймисон, его отец и младшая сестра вроде бы справляются с потерей, но каждый — в одиночку, своим способом. Джей переживает, что память о маме ускользает, ведь он едва не забыл о ее дне рождения. Тогда он берет в руки подаренный мамой «Никон» и начинает фотографировать обычных людей на улице — в одно и то же время на одном и том же месте сначала для школьного проекта, а потом уже и для себя. Фокусируя объектив на случайных прохожих, Джеймисон постепенно меняет свой взгляд на мир и наконец возвращается к жизни.

Эта книга — вдумчивое исследование того, как найти себя, как справиться с горем с помощью искусства и осознать ту роль, которую семья, друзья и даже незнакомцы на улице могут сыграть в процессе исцеления. Она дарит читателям надежду и радость от возможности поделиться с другими своим видением мира.

 

 

 

Посвящается
моей маме

ГЛАВА 1

Не стоит ограничиваться съемкой очевидно живописного.

Доротея Ланж [1]

 

— МОЖЕТ ЛИ ОТ ГЛУПОСТИ РАЗБОЛЕТЬСЯ ГОЛОВА? — спросил у меня Сет.

— Еще как может, но только у других, а не у самого дурака, — ответил я.

Сет посмотрел на другой конец нашего столика.

— Ага, тогда понятно!

Мы обедали в столовой, пытаясь не обращать внимания на Била Уилсона и его приятелей, игравших в «улет-пролет». Эти умники в начале учебного года придумали десятибалльную систему оценивания девчонок. Кто знает, что им в голову стукнуло, — может, в фильме каком увидали, но фишку так и не просекли. За первую неделю семестра они успели довести систему до совершенства. По их мнению, если девчонка получала меньше пяти баллов, то на нее и смотреть не стоило. (Следуя той же логике, к любой, набравшей больше пяти, нужно было подкатить. Таким образом, на самом деле система получалась не десятибалльная, а двоичная — «да/нет», но попробуй им это объясни. Уж поверьте мне, эти парни не только сексуально озабоченные говнюки, но и к числу самых одаренных учеников школы «Ла Монтана» не относятся.)

Они продолжали свою дурацкую игру, а я искал возможности попрактиковаться в репортажной съемке. Хотелось бы, конечно, использовать «Никон», но не таскать же его весь день с собой в рюкзаке — вот и приходилось довольствоваться камерой телефона.

Я как раз решил щелкнуть какую-то незнакомую девчонку, идущую с подносом в руке к выходу. Мое внимание привлекла ее походка — уверенная и целеустремленная. Ладно, может, не только походка меня привлекла. Прежде чем сделать снимок, я выбрал такой ракурс, чтобы девушка выходила из кадра, а не входила в него, и повел за ней камерой — в итоге моя модель осталась в фокусе, а фон размылся. Как будто она идет слишком быстро, за ней не угонишься. Я мельком глянул на получившуюся фотографию. Да, неплохо вышло. Краем уха я все еще слышал непрекращающуюся болтовню Била.

— Ну, я бы дал ей семь с половиной. Семь уж точно.

— Точно! — фыркнул его приятель Тристан, будто слово «точно» его позабавило.

Я посмотрел на них. Они говорили о девушке, которую я сфотографировал. В их идиотских играх я никогда не участвовал, однако мне бы и в голову не пришло оценить ее как «хорошенькую и обычную», или что там подразумевалось под семью баллами.

— Не вздумай при ней это ляпнуть, — предупредил Райли, другой приятель Била. — Ее ж не просто так прозвали АК-47.

— Ну и? — отозвался Бил. — Прозвали и прозвали. Я имел в виду, что она ничего. Я б ей и больше баллов дал, если бы она не выглядела такой грозной. — Бил посмотрел в нашу сторону. — Верно я говорю, Сет?

— Да кто ж будет спорить с настоящим экспертом! — ответил Сет.

Бил кивнул, не заметив иронии.

— Джей? А ты что думаешь?

— Хм… Думаю… — Я помедлил, пытаясь составить впечатление о девушке. Мой ненормальный мозг вечно выдает что-то странное, и в этот раз я увидел мультяшного проводника, ведущего группу по опасной местности. — Думаю, если бы меня вдруг высадили где-нибудь в джунглях Аргентины, позволив взять с собой кого-то одного из присутствующих в столовой, я бы выбрал эту девушку.

Парни уставились на меня в полном недоумении.

— Есть в ней что-то от Че Гевары, — пояснил я.

— Ну ты и чудик… — покачал головой Бил.

За несколько минут до звонка Райли внезапно оживился.

— Эй, вы только посмотрите! Она новенькая? Вот к ней бы я подкатил! Восемь баллов! Как минимум. А то и восемь с половиной.

— Восемь с половиной? — повторил Сет, не поднимая глаз от телефона. — Это как? Не суперсекси, но лучше, чем просто секси? Полусуперсекси?

На мгновение он перестал язвить, чтобы взглянуть, кого они там оценивают. Сет не из тех, кто отпускает непристойные замечания, но я сразу понял, что девушка привлекла его внимание.

— Восемь с половиной, запросто! — высказал свое авторитетное мнение Бил и сделал драматическую паузу. — Я бы с ней переспал.

— Даже кошка не станет лизать его макарошку, хоть он яйца сметаной намажет, — шепнул мне Сет.

Я оглянулся, чтобы посмотреть на девушку. Олли! Ну да, кто же еще. И она шла в нашу сторону.

В этом году Олли перешла в старшую школу и сразу же начала безудержно модничать. И останавливаться явно не собиралась. Сегодня она выбрала стиль преппи [2]: блондинка с растрепанными волосами и изумленными глазами — ну прямо младшая сестренка Тейлор Свифт после бессонной ночи.

— Она в девятом классе, — сказал я.

— Эта помеха мне не помешает, — глубокомысленно выдал Бил.

— Ого, неужели сам до такого додумался? — поинтересовался Сет.

Они резко замолчали, заметив, что девушка приближается к нашему столку и направляется ко мне.

— Ну что, — тихонько спросила она, — отвезешь меня домой после школы?

Только близко знакомый с Олли человек понял бы, что едва заметный прищур выдает ее с головой: под умильным щенячьим выражением определенно скрывалась улыбка. Эта девчонка прекрасно понимала, что делает, и я это знал. А она знала, что я знаю.

Я помедлил, напустив на себя задумчивость, но потом все-таки ответил:

— Ладно, буду ждать тебя на парковке.

— Спасибо! — кивнула она, развернулась и зашагала прочь, ни разу не встретившись взглядом ни с одним из моих соседей по столику.

После ее ухода все повернулись ко мне с немым вопросом: «Какого черта здесь вообще происходит?»

— Джей, что за фигня? — Бил, как всегда, об изяществе выражений не беспокоился. — Ходишь весь из себя скромняга-парень, а тут, оказывается, цыпочку завел! Да еще какую! Или как это понимать?

Я молча покачал головой — мол, идите к черту, придурки, — схватил рюкзак и встал.

— Сказал же вам, она в девятом классе!

И пошел на пятый урок.

Нельзя сказать, что я пытался их обмануть. Просто не было настроения отбиваться от стаи кобелей-неудачников, уламывающих меня познакомить их с моей сестренкой.

 

Урок истории. Есть несколько секретных приемов, чтобы получить хорошую оценку по этому предмету — по крайней мере, в школе «Ла Монтана»:

 

1. Знай важные имена и даты ключевых событий (подсказка: это те самые, о которых рассказывает учитель).

 

2. По возможности запоминай основные сведения о них, если нацелился на высший балл.

 

3. Показывай учителю свои знания. Не прячься на галерке. На передних партах и в самом центре садиться, конечно, не стоит — если только ты не подлиза без стыда и совести. Второй или третий ряд, справа или слева от центра — самое то. И не забывай поднимать руку — иначе какой смысл на уроке сидеть?

 

4. Не доводи учителя до белого каления. Ладно, признаюсь, это у меня получается не очень. Ну или совсем не получается. Но я же не виноват, что у мистера Ларю целиком и полностью отсутствует чувство юмора.

 

Вот и всё. Ничего особо сложного, достаточно бездумно повторить сказанное учителем.

Точно так же, как сегодня. Я глядел в окно, рассматривая холмы на горизонте и размышляя о тех идиотах в столовой, когда мистер Ларю произнес:

— Кто может назвать военачальника, ставшего известным политическим деятелем после Гражданской войны? — Он заглянул в журнал — видимо, в поисках самого отъявленного двоечника. — Джеймисон Дивер?

— А? — обернулся я.

— Гражданская война. Военачальник. Который потом стал известным политиком. — Мистер Ларю щелкнул пальцами, словно я был каким-то дрессированным тюленем или типа того. — Ты вообще меня слушаешь?

На словах «Гражданская война» перед моими глазами появилась лента времени: вторая половина XIX века. Лента прокрутилась до периода Гражданской войны — начало 1860-х годов. Она была окрашена в голубой цвет. Казалось бы, из-за кровопролития и насилия война должна быть красной, но важнее оказалось то, что «Гражданская» начинается на «г», а буква «г» определенно голубого цвета. Некто знаменитый, чья слава не угасла и после войны, — Улисс С. Грант.

Перед глазами всплыла надпись «8+8». Светло-серая, конечно, потому что восьмерки серые. Я знал, что Гражданская война началась в 1861 году (секретный прием № 1 из списка выше), а «8+8» напомнило мне, что Грант стал президентом 8 лет спустя и оставался им 8 лет.

— Грант, — ответил я. — В 1869 году был выбран президентом США. Пробыл на этом посту два срока, до 1877 года.

Мистер Ларю смерил меня взглядом.

— Верно. Однако с этого момента советую не отвлекаться на пейзажи за окном. — Он отвернулся. — Итак, кто может рассказать о ходе восстановления…

На самом деле есть еще один секретный прием. Наверное.

 

5. Обладай неврологической особенностью под названием «синестезия».

 

Это не заразно. Не смертельно. И даже безвредно. Честно говоря, если б от синестезии умели избавляться, я бы отказался: без нее жизнь стала бы слишком пресной. Да и мои оценки бы, скорее всего, ухудшились.

Сколько я себя помню, некоторые вещи — к примеру, буквы, цифры, дни недели, месяцы — представляются мне в определенном цвете. И эти цвета никогда не меняются. Допустим, буква «а» светло-оранжевая, как апельсиновый шербет, смешанный с ванильным мороженым. В любых обстоятельствах.

Цифра 7 — всегда тонкая полоска фиолетового, а среда — широкая, скучная, бежевого цвета. Собственно, так я этот день и ощущаю. Когда кто-то говорит «среда», я сразу вижу прямоугольник с другими прямоугольниками по бокам: слева — понедельник и вторник (серого и желтого цвета соответственно), а справа — четверг и пятница (синий и коричневый… ну еще бы!). Звучит, наверное, нелепо, но что поделать: на эти вещи я повлиять никак не могу.

Есть и другие проявления. Например, когда кто-нибудь разговаривает (и особенно если скучно бубнит, точно один мой знакомый учитель истории), то я вижу, как произносимые слова проматываются передо мной, словно бегущая строка в сводке новостей по телику. А иногда какие-то идеи проигрываются в моей голове в виде странных коротеньких мультиков, будто мой мозг — это студия аниме, полная обкурившихся художников.

Мама говорила, у нее было почти то же самое. Я помню, как в детстве часто сидел с ней на кухне и мы обсуждали, кто что видит.

— Какого цвета для тебя вторник? — спрашивал я.

И она отвечала: зеленый.

— Не может быть! — говорил я. — Он совершенно точно желтый. А как насчет ноября?..

Я никогда об этом особо не задумывался. Видимо, считал, будто все воспринимают мир сходным образом. А когда оказалось, что это не так, должен признаться, я был поражен.

Однажды я помогал отцу в гараже, а по радио шла какая-то научная передача о людях, у которых цвета ассоциируются с буквами или цифрами, а иногда со звуками или чем-то еще. Я, помнится, удивился, зачем они рассказывают обо всем известных вещах, но потом ведущие сообщили, что такая неврологическая особенность называется «синестезия» и встречается она лишь у небольшого процента людей.

Честно говоря, на секунду я забеспокоился, потому что название звучало будто какая-то болезнь — нечто среднее между «амнезией» и «диареей». Но потом ведущие сказали, что на здоровье синестезия никак не отражается, бла-бла-бла… возможно, она связана с творческими способностями или памятью…

На тот момент в моей голове осталась одна-единственная мысль: неужели так не у всех? Я словно увидел заголовок: «Ученые обнаружили, что некоторые люди дышат носом!» — вот как это ощущалось.

— Я почему-то думал, что большинство людей тоже такое видят, — сказал я маме, — но, похоже, я ошибался. Оказывается, это довольно редко бывает.

Мама посмотрела на меня, легонько прищурившись, прямо как Олли сегодня, и кивнула.

— Я знала, что у других не так, но никогда не заостряла внимание на твоей особенности. Потому что не хотела, чтобы ты чувствовал себя не таким, как все. Но согласись, синестезия — это здорово.

Да, соглашусь. Вот только теперь то ощущение ушло — вместе с мамой, — и, похоже, больше никто на свете не обладал ее способностью понять меня и не мог мне помочь избавиться от чувства, будто я один во всей вселенной.

Что касается сестры, то, ясное дело, она ждала меня на парковке, подпирая старую «субару-аутбэк». Да, мне до сих пор было очень странно садиться за руль маминой машины, но это лучше, чем ходить пешком. Наверное.

Пока я открывал дверцу, мимо проехал один из двенадцатиклассников на новой «шевроле-камаро» — из тех, что отец называет «поддельно-маро», ярко-желтого цвета. Мы с Олли проводили машину взглядом, оценивая потенциальное совершенство расцветки.

— Идеально? — спросила сестра.

Я покачал головой:

— На пару оттенков посветлее бы.

— Вечно ты найдешь к чему придраться… — косо глянула на меня Олли.

ГЛАВА 2

Фотографы слишком рано перестают снимать свой объект, не исчерпав всех возможностей.

Доротея Ланж

 

КАК ТОЛЬКО Я ВЫЕХАЛ С ПАРКОВКИ, ОЛЛИ УТКНУЛАСЬ в телефон. Должно быть, как обычно, с кем-то переписывается, решил я. Но когда мы остановились на светофоре, она повернула ко мне экран и показала фотографию модели: профессионально сделанный снимок латиноамериканки. Взлохмаченные черные волосы, щедро накрашенные тенями глаза — ну прямо вылитый енот. Весьма привлекательный, правда, енот.

— Оцени! — потребовала Олли. Наверное, потому, что минимум три раза в неделю я повторяю ей: «Не торопись оценивать других!» — Какая тебе нравится больше? Эта или… — она пролистнула к другой фотографии, — вот эта?

Если первую можно было назвать «страстной», то вторая относилась к противоположной категории — «невинность» или что-то вроде того: белокожая блондинка с голубыми глазами и широкой улыбкой. И тоже мастерски снята.

— Что именно мне нужно оценить? Профессиональную прическу и макияж, студийное освещение, вентилятор, чтобы волосы развевались, или навык владения «Фотошопом»?

Олли убрала телефон и скривилась.

— Ты хоть раз можешь быть серьезным?

— Так я серьезно. В реальной жизни никто так не выглядит.

— А то я не знаю! Но если б они действительно были такими, которая понравилась бы тебе больше?

Я уже собрался сделать выбор, а потом остановился. Я что, собираюсь вести себя как Бил?

— Они обе прекрасно выглядят.

Кроме того, ни с одной из них мне ничего не светит.

— Джей!

— Ну ладно, ладно. Может, первая? В ее взгляде есть что-то этакое… Похоже, ума ей не занимать.

Олли откинулась назад и скрестила руки, отвернувшись от меня.

— Вот и спрашивай тебя…

Я искоса глянул на нее:

— Ты ведь для себя образ выбираешь?

Олли по-прежнему не смотрела на меня, но ее голова едва заметно качнулась вниз-вверх.

— Послушай, ты же моя сестра, поэтому я не воспринимаю тебя как девушку. — Она открыла было рот, но я не дал ей вставить ни слова. — Тем не менее, уж не знаю почему, некоторым парням в школе, похоже, очень нравится, как ты сейчас выглядишь. Возможно, тебе стоит продолжать в том же духе. Ну, то есть если для тебя это важно.

Я ожидал от нее обычных возражений в стиле: «Мода — это вид искусства» или «Дело не в привлекательности», но она вдруг спросила:

— Им правда нравится?

Теперь она ловила каждое мое слово, и пришлось рассказать ей про дурацкую систему оценок.

— А мне они что поставили? — заинтересовалась Олли.

— Ты в самом деле хочешь знать? Тебе не все равно, на сколько тебя оценил Бил Уилсон, этот козел с поганым языком?

— Все равно. Просто любопытно. Но если ты не хочешь…

— Восемь.

Олли прищурилась:

— Вот как? Всего восемьдесят процентов? Типа «хорошо» на уроке?

Эта девчонка переживала за школьные отметки почти так же сильно, как за внешний вид. Не совсем, но почти.

Я пожал плечами:

— Говорю же, из-за нашего с тобой родства я не могу оценить твою привлекательность. Кроме того, кажется, могло быть и восемь с половиной, поэтому…

Как только эти слова слетели с языка, я осознал свою ошибку. Мы так нередко отзываемся о вещах, которые вполне ничего, но вроде как второго сорта. Например, о неплохом фильме, который провисает в середине, а в конце становится душещипательным. Мы о таких говорим «на отлично не тянет» — примерно как «нормально» и «недурно».

— Значит, эти мудаки утверждают… — Олли сделала долгую паузу, медленно вдыхая через нос, — что до «отлично» я недотягиваю?

Ого, Олли и в самом деле разозлилась: обычно она такие слова не использует.

Я пожал плечами:

— Да ладно тебе, большинству девчонок они и семи баллов не дали.

Этот аргумент ее явно не впечатлил.

— Да кем они себя возомнили?! — Олли резко повернулась ко мне и заговорила тихим голосом: — Скажи своим дружкам, что по шкале от одного до десяти они, возможно, потянут на троечку. В лучшем случае на четверку — в удачный день. Если в душ сходили. А Билу и вовсе два балла, потому что мудаки вроде него вообще никому не сдались!

— Я бы им с огромным удовольствием передал твои слова, только вот они мне не друзья.

— Ты же с ними водишься, не я.

— Да не вожусь я с ними. Должен же я где-то обедать, а за их столиком обычно есть место. Они даже не знают, что ты моя сестра, — ну какие они мне друзья?

Вообще-то, если подумать, хороший вопрос.

— Наплевать, все равно скажи им!

Я покосился на Олли:

— Так ты взбесилась из-за того, что эти наглые придурки расставляют девушкам баллы… или из-за того, как оценили конкретно тебя?

— А сам ты как думаешь? — фыркнула она.

— Я думаю, что ты не ответила.

Мы подъезжали к «Хэппи Джекс Бургер Бистро». Я перестроился в правый ряд и притормозил, направившись к окну заказа.

— Не вынуждай меня покупать тебе бургер. А то ведь я могу!

В школе «Ла Монтана» существует негласное правило: если тебя привозят в «Хэппи Джекс» и угощают, ты должен сыграть в «правду или действие», пока вы ждете заказ. А поскольку большинство работников в «Хэппи Джекс» такие же торчки, каким был сам основатель компании, обслуживают там небыстро — с обычным «Макдоналдсом» или «Тако Белл» не сравниться. В школе «Хэппи Джекс» прозвали «проездом правды». Знаю, звучит глупо, но добавьте к этому девчонок, выпивку пятничным вечером — и может получиться довольно забавно. По крайней мере, так мне рассказывали.

Олли посмотрела на меня, потом на «Хэппи Джекс» и снова на меня.

— Ладно, если тебе так неймется. В основном из-за того, что они ведут себя по-свински, — наконец сказала она и, помолчав, добавила: — Ну и наверное, немного из-за «на отлично не тянет».

Я не ожидал от нее столь честного ответа. Когда-то мы с сестрой были довольно близки. Сразу после того, как умерла мама. Но не в последнее время — не знаю, кто из нас отдалился, — а сейчас, услышав признание Олли, я снова почувствовал прежнюю близость. А еще мне стало грустно.

— Олли, я понимаю, почему ты злишься на этих придурков, выставляющих девушкам какие-то баллы и рассуждающих о чужих недостатках…

— Как будто сами они безупречны! — вставила она.

— Вот именно. И как раз поэтому мне совсем не нравится, что тебя заботит их мнение.

Олли помолчала.

— Ну… то, что меня так сильно заботит их мнение… мне тоже не нравится.

Я решил сменить тему.

— Говорят, в школе появилась новая девчонка…

— В школе появились сотни новых девчонок! — перебила Олли. — В том числе и я. Они называются «девятиклассницы».

— Да погоди, ты прекрасно знаешь, о чем я. Она примерно моего возраста, но я ее раньше не видел.

— А, ну тогда, конечно, число возможных вариантов значительно уменьшается!

Я пропустил шпильку мимо ушей.

— У нее странное прозвище. АК-47, кажется.

Олли кивнула:

— Я слышала, как девчонки о ней говорили. Похоже, она та еще тихоня. — На лице сестры появилось забавное выражение. — А тебе-то что?

Я пожал плечами:

— Да так. Просто любопытно.

— Ну-ну…

Когда мы добрались до дома, я бросил рюкзак, рухнул на кровать и уставился в потолок. Олли верно подметила про «друзей». То есть напрямую она так не сказала, но оно как бы висело в воздухе, словно чьи-то кишечные газы в кабине лифта: зачем я тусуюсь с компашкой парней, которых не считаю друзьями?

Если не врать самому себе, ответ простой.

Потому что у меня нет настоящих друзей.

Потому что я, видимо, слишком опустошен, чтобы хотя бы попытаться их завести.

И потому что я не чувствую себя своим ни за одним из столиков.

Ну, то есть все и раньше было фигово, но сейчас… черт возьми, да я стал чужаком даже за столиком тупиц и неудачников. Вот это как вообще? Не сказать, что я прежде мог считаться образцом нормы… Но после того как с тобой случается такое, можно ли вообще снова стать нормальным… или ты уже изменился навсегда?

Тот столик неудачников — это сплошные, как говорит мой отец, халявщики. Нет, Сет, разумеется, не такой. У него, конечно, загонов хватает, но зато он тот еще остряк (в своей, несколько циничной, манере) и настоящий компьютерный гений. На самом деле он славный парень… В прошлом году мы с ним вместе ходили на математику и сошлись на почве плоских шуточек о числе «пи» и иррациональных числах. И стали вместе обедать в столовой. Долгое время наше общение с Сетом было ближе всего к понятию «дружба». С тех пор как…

Я вдруг подумал, что, возможно, Олли переживает за меня — точно так же, как я переживаю за нее.

Мои раздумья прервало появление Ее Высочества Избалованной Принцессы.

— Джей, мне нужно селфи.

— У тебя что, телефона нет?

— Мне нужно не обычное селфи, а качественное.

— Так мы ведь уже делали? На прошлой неделе, перед началом школы.

— Я собираюсь сменить стиль.

— А, понятно. Потому что старый…

— Замолчи.

— …«на отлично не тянет»? — расхохотался я.

— Заткнись! И вовсе не поэтому, ты же прекрасно знаешь.

— Сама заткнись.

— Так ты сделаешь или нет? — спросила Олли.

— Когда?

— Через полчасика?

— Тебе больше заняться нечем?

— Именно. Да и тебе тоже! — Она прыснула со смеху, отчего мне стало еще хреновее.

Я улегся обратно на кровать и закрыл глаза.

— Как скажешь.

— Спасибо!

Сестра ушла, и я снова уставился в потолок. Грустно признаться, но она права: моя жизнь дошла до той изумительной точки, в которой мне совершенно нечем было заняться. Разве что домашкой по углубленному английскому. Но это не считается.

 

Впервые Олли попросила меня пофотографировать ее где-то полгода назад — и постоянно пыталась мною командовать. Какое-то время я терпел (уже почти год в моих ушах звучал хриплый шепот мамы: «Будь помягче с сестренкой»), но в конце концов поставил камеру на штатив, выдал Олли пульт управления и оставил ее развлекаться. Она радостно принялась рулить процессом и щелкала минут пятнадцать, а потом заявила, что закончила.

Я просмотрел снимки на фотоаппарате. Обычные селфи типа «на отлично не тянет», только в высоком разрешении. Ну, вы знаете какие: модель слишком близко к камере, рот/нос/подбородок чрезмерно подчеркнуты, взгляд прямо в объектив, губы выпячены «уточкой», фон перегружен, свет плоский и так далее.

— Круто, — сказал я. — А мне можно пару раз щелкнуть?

— Валяй!

Я увеличил фокусное расстояние и отодвинул штатив назад на несколько шагов, усадил Олли на другой стул и развернул ее так, чтобы падающий из окна свет добавлял глубины. Перевел камеру в ручной режим, открыл диафрагму на максимум, затем навел фокус на лицо, оставив фон размытым. Олли смотрела куда-то в другой конец комнаты, и я быстро сделал несколько снимков, прежде чем она это осознала.

— Я же не подготовилась!

— Знаю. Так и было задумано. Ладно, можешь посмотреть вон туда.

Олли послушно развернулась, привычно выпятив губы, словно изображала Дональда Дака.

— А теперь улыбнись как можно шире.

Она принялась корчить дурацкие рожи.

— Убери улыбку, посмотри в камеру.

Сестра стерла с лица идиотскую ухмылку, склонила голову, заглядывая в объектив, и я это поймал. А потом сделал еще дюжину снимков, хотя был почти абсолютно уверен, что именно тот удался.

— Дай посмотреть!

Я поднял камеру повыше, чтобы Олли не дотянулась, — будто бы играл в «попробуй отними» с терьером.

— Покажу, когда закончу. Мне нужно вполовину меньше времени от того, что ты потратила на подготовку. Подожди, ладно?

Она фыркнула и ускакала, а я принялся за дело. Перебросив фотографии на компьютер, я прежде всего быстро проглядел свои. Первый снимок оказался вполне ничего, да и парочка следующих тоже. Но в том, где она смотрела в камеру, была изюминка — вот за него я и взялся.

Я выбросил из головы, что она моя сестра, и подошел к кадру так, как если бы снял кого-то чужого на улице. Сделал снимок монохромным, но в теплых тонах — и он стал похож на черно-белую фотографию из старого журнала мод. Затем усилил контраст насколько возможно, не доводя до зернистости на коже. Слегка обрезал оригинал, чтобы бóльшую часть снимка занимала голова, а также затемнил края, еще сильнее выделив лицо на расплывчатом фоне. Немного естественного драматизма, а не слащавая голливудщина. Я отодвинулся от монитора и посмотрел на картинку. Неплохо.

Потом сложил в одну папку все снимки, которые сделала Олли, а также тот, что обработал, и позвал сестру.

Она села рядом, и я принялся пролистывать селфи под ее комментарии:

— Ладно… следующий… неплохо… погоди, вернись назад на секунду… давай посмотрим на следующий…

А потом я открыл обработанный снимок.

— Ой… — все, что вымолвила Олли.

Она очень долго на него смотрела. Затем забрала у меня мышку и пролистала фотки назад, просматривая несколько последних из тех, что сделала сама, и снова вернулась к моей. После внимательного изучения она постучала по экрану.

— Отправь мне вот эту.

— Не за что! — бросил я ей в спину, когда она выходила из моей комнаты.

Сестра не обернулась, но с тех пор никогда не пыталась мной командовать в процессе съемок.

 

Олли пришла на кухню, когда я устанавливал аппаратуру.

— Я готова!

— Ладно, давай разберемся с этим поскорее, — ответил я, словно у меня имелись дела поважнее. Ну да, конечно.

Я отвлекся от камеры: Олли выглядела как заядлая пляжница с густо подведенными енотьими глазами. Или как енот с растрепанной прической пляжницы. Сестра явно пыталась подражать какой-то модели из любимых журналов.

— Тебе не кажется, что ты переусердствовала с маскировкой под грабителя? — спросил я, чувствуя себя довольно глупо. Но мама ведь просила присмотреть за сестрой… Вот только что вообще значит это «присмотреть»?

— Заткнись и щелкай!

Похоже, Олли тоже была не в курсе. Я пожал плечами:

— Звучит так, словно ты хочешь, чтобы тебя пристрелили, да побыстрее.

После первой фотосессии мы разработали целую технологию. Экран моей камеры слишком маленький, с расстояния в несколько шагов на нем ничего не разглядишь, поэтому рядом с ней я ставил зеркало на подставке. Благодаря чему Олли могла проверить, как она выглядит, поправить позу и снова перевести взгляд на камеру. Большинству людей такой метод бы не подошел, но моя сестра точно знала, чего хотела добиться (надо признать, чутье у нее было неплохое), и я смирился.

Мы уже не раз проводили подобные фотосессии (как только сестре взбредало в голову изменить аватарку в профиле, то есть пару раз в месяц), и много времени процесс не занимал. Я почти закончил, когда Олли вдруг сказала:

— А ты можешь сделать мне глаза побольше? Отфотошопить или еще как-то?

В моей голове пронеслась сотня возможных ответов, но я только покачал головой:

— Нет, я не стану.

— Почему?

— Может, потому, что на самом деле это сделает твои глаза меньше?

Олли прищурилась в недоумении.

— Представь, кто-то увидит тебя вживую — а ты разительно отличаешься от своего снимка.

— Девяносто процентов тех, кто увидит мое фото, в реальной жизни меня никогда не встретят.

— В таком случае почему бы нам не поискать девушку, похожую на тебя… только красивее? Запостим ее фотку под видом твоей. Делов-то.

Олли сердито уставилась на меня, не говоря ни слова.

Я задумался.

— Ладно, погоди минутку.

Вскоре я вернулся с полотенцем, расческой и наполненным водой пульверизатором.

— Что ты собрался делать? — спросила Олли.

Я бросил ей полотенце.

— Да есть одна идея. Прикрой лицо, намочи волосы и зачеши их назад.

Олли посмотрела на меня с таким видом, словно я предложил ей сунуть голову в ведро с холодным куриным супом.

— Ты хоть представляешь, сколько мне потребовалось времени, чтобы сделать такую прическу? — Она помахала рукой вокруг растрепанной копны.

— А то! И мы уже нащелкали кучу фоток в таком виде. Давай попробуем что-нибудь новенькое.

В конце концов она согласилась, намочила волосы и зачесала их назад, убрав с лица. Я приготовил камеру.

— Хорошо, теперь наклони голову вот так и посмотри в объектив. Не надувай губы и не улыбайся.

Мне не пришлось повторять дважды. Щелк!

Когда мы рассматривали обработанные фотографии, она взглянула на снимок с зализанными назад волосами и сказала:

— С ума сойти! Джей, как круто! Откуда ты узнал, что это сработает?

Я пожал плечами:

— Просто удачная догадка. Мне показалось, если прическа будет не такой объемной, то глаза покажутся больше.

Олли снова уставилась на фотографию.

— Хм… а если ты ее отфотошопишь?

— Даже не думай! — ответил я, убирая аппаратуру на место. — Я согласен тебя фотографировать, но превращать во что-то, чем ты не являешься, отказываюсь.

ГЛАВА 3

Выберите тему и работайте над ней до изнеможения… вы должны либо искренне любить, либо искренне ненавидеть снимаемую натуру.

Доротея Ланж

 

— ЭЙ, ДЖЕЙМИСОН, КАК ДЕЛА В ШКОЛЕ?

Когда я убирал на место свою фототехнику, то услышал, что отец вернулся домой. Я зашел в гараж и, разумеется, там отца и обнаружил: он что-то делал на сверлильном станке в углу.

— Нормально, — ответил я, хотя на самом деле чувствовал себя препаршиво. Потому и оказался в гараже.

— Расскажи подробнее: чем сегодня занимался? — приподнял бровь отец.

— Да ничем особенным. Отличился на истории. В основном с друзьями тусил.

Я знал, что отцу важно услышать о друзьях. Ладно, на самом деле когда-то давным-давно я действительно мог так сказать не кривя душой. Потому что когда-то давным-давно у меня были друзья. Ну или приятели. Но пока мама болела — а особенно после того, — наше общение постепенно сошло на нет. Они будто забыли, как со мной разговаривать. Или, может, это я забыл, как разговаривать с ними.

Отец поднял кожух сверлильного станка.

— Это хорошо. Иметь друзей куда важнее, чем прекрасно знать историю.

В таком случае я в пролете.

Потому что мой отец, скорее всего, и есть мой лучший друг. По крайней мере, теперь, когда нет мамы. Правда, он об этом не знает. И вот что действительно странно — ну, помимо очевидного, — мы с ним не ведем глубокомысленных и откровенных разговоров о смысле жизни, попивая пиво, покуривая косячок или колеся на машине по бесконечным дорогам. Или чем там положено заниматься лучшим друзьям.

На самом деле в основном мы проводим время в гараже, обсуждая фильмы, фотографию, музыку или — любимый конек моего отца — британские ретромотоциклы. Тут надо сказать, что производить мотоциклы в Англии перестали лет эдак пятьдесят назад, поэтому все британские мотоциклы по умолчанию ретро.

Но только не для отца. Его интересуют исключительно те, которые он называет послевоенной классикой: сделанные в пятидесятые и шестидесятые годы. Мотоцикла у него нет, есть только книги. А еще журналы. И видео. И плакаты. Целая куча плакатов, весь гараж ими увешан. Раз в год отец ездит в Сан-Хосе (шесть часов на дорогу туда и обратно), где проводят большую выставку британских ретромотоциклов. И хотя мне плевать на мотоциклы, я обычно езжу с ним. Потому что так положено: мы же друзья. Только не думайте, будто это какие-то особенные путешествия, в которых мы обсуждаем смысл жизни и все такое. Ничего подобного, обычные поездки.

Отец ослабил ремни станка и переместил их на шкивах, чтобы изменить скорость сверления. На внутренней стороне кожуха была большая таблица с указаниями, какое положение ремней соответствует тому или иному числу оборотов, но отец никогда с ней не сверялся. Просто перемещал ремни, секунду смотрел на них, подтягивал и закрывал кожух. У него так всегда с любыми станками: он говорит с ними на одном языке.

Вытирая руки ветошью, отец кивнул на новый плакат на стене: девушка на мотоцикле. Ярко-желтом.

— Видел уже?

Желтый цвет — это еще одна тема наших разговоров.

Знаете, как некоторые старушки обожают фиолетовый? Вот так же мой отец сходит с ума по желтому — похоже, с самого детства. Ну, не знаю… может, у него была желтая игрушечная машинка и она запечатлелась в его памяти, как мама-утка в памяти утенка. Достоверно мне известно только то, что он обожает желтый, но исключительно основной цвет, чтобы никаких примесей. Как отец говорит: «Чистый джин, без тоника». Этот цвет трудно найти. С раннего детства я и Олли играли в игру: увидев проезжающую мимо желтую машину, мы кричали: «Папа, смотри!», а он отвечал: «Неплохо, но белизны многовато». И точно: присмотришься — и поймешь, что цвет слегка кремовый… самую капельку, но достаточно, чтобы разбавить магию идеального желтого. В итоге мы с Олли наловчились определять, действительно ли это «желтый», а если нет, то как и насколько он отличается от идеального цвета. (Зашибись какой полезный навык для резюме.)

— Ну красота ведь, скажи? — спросил отец.

Я внимательно посмотрел на плакат. Блондинка на мотоцикле была в высоких коричневых сапогах, подходящей по цвету супермини-юбке с широченным поясом и странной цветастой блузке. Огромных размеров прическа вздымалась волнами. Ну прямо «крошка» с афиши фильма о свингующих шестидесятых, в котором явно переборщили с антуражем.

Возможно, девушка и впрямь красотка, но все портил безвкусный наряд. А также тот факт, что сейчас ей было лет семьдесят.

— Выглядит неплохо, — сказал я. — Но не в моем вкусе: уж слишком похожа на героинь из «Остина Пауэрса».

Отец развеселился.

— Да я про мотоцикл!

Разумеется, я знал, что он не девушку имел в виду. В отличие от Била и его приятелей, отец никогда не говорил о женщинах — по крайней мере, в смысле: «Гляди, какая цыпочка». Раньше я об этом не задумывался, но, наверное, он так поступал из уважения к моей маме.

Мама — это та самая тема, которую мы очень редко затрагиваем. Мама словно идеально желтый цвет: можно бесконечно обсуждать несовершенное, но мало что можно сказать об идеале.

Вот так оно и есть.

 

Приближаясь к углу улицы, я проверил время на телефоне — две минуты десятого, — затем сунул его обратно в карман и достал из рюкзака «Никон».

В «Финч Кофе» сидело довольно много народу, потягивая латте и пережевывая лучшие в городе панини. Я не хотел маячить под окнами кофейни, чтобы меня не приняли за какого-то извращенца, поэтому дошел до угла улицы и прислонился к кирпичной стене уже закрытого магазина одежды.

Этот угол мне показался неплохим местечком для моего вечернего фотопроекта. В 9:09, когда сработал будильник и телефон завибрировал в кармане, парочка студенческого возраста как раз переходила улицу, направляясь прямо ко мне.

Я щелкнул их пару раз издали, а когда они подошли поближе, подал голос:

— Привет! Не возражаете, если я вас сфотографирую?

В их взглядах читался немой вопрос: «Ты вообще кто такой и с какой стати решил нас фотографировать?», поэтому я быстро добавил:

— Мне для школьного проекта.

Они переглянулись и пожали плечами, мол, ладно, почему бы и нет.

— Здорово, спасибо! — поблагодарил я, отходя к краю тротуара и поднимая камеру повыше.

Тем временем мозг выдал мне картинку двух маленьких цифровых существ: и парень, и девушка выглядели как единицы. Не в том смысле, что у них на футболках были цифры напечатаны, просто я их так воспринял. Кроме того, оба существа были белыми, а не зелеными или фиолетовыми. И еще, когда они слились вместе, то остались белыми, а не стали желтыми, как положено двойке. Можете себе вообразить уравнение «1 + 1 = 1» в виде мультика? Трудно объяснить, но, судя по всему, эти двое действительно были вместе.

— Встаньте как хотите и смотрите куда вздумается, — сказал я. — Просто будьте собой.

Ага, попробуйте быть собой, когда с расстояния в несколько шагов незнакомец наводит на вас камеру, но моя догадка подтвердилась, и они справились лучше многих. Парень привалился к стене и стал смотреть на крыши домов на другой стороне улицы, а девушка, отвернувшись от меня, обняла его и положила голову ему на грудь.

Я пару раз их быстро сфоткал, передвинулся чуть левее и сделал еще несколько кадров. На последнем парень смотрел прямо в объектив, не то чтобы улыбаясь, но вполне довольный.

Я опустил камеру.

— Супер, спасибо!

— Не за что, — кивнула девушка, и они пошли дальше, взявшись за руки.

 

Уже почти два года, как умерла мама. Мне говорят: время лечит, но я даже не понимаю, что они имеют в виду. И хочу ли я вылечиться. Вот представьте: вы умираете, вокруг собрались самые близкие люди и все опечалены. И тут кто-то говорит: «Да не переживайте, через пару лет это пройдет».

Казалось бы, термин, которого вы никогда не знали, не может целиком изменить вашу жизнь, и все же я бы предпочел до скончания веков не слышать о «метастатической инвазивной дольковой карциноме».

Нам рассказали о ней перед тем, как я пошел в девятый класс. Сначала мне и Олли говорили, что маме придется долго лечиться. Но вскоре стало невозможно скрывать происходящее. Мы слышали разговоры о «четвертой стадии», «паллиативном лечении» и «хосписе». К тому же только зомби могли бы не заметить, что окружающие ходят как зомби. Через несколько недель правда выплыла наружу: мама умирает и никто на свете ничем помочь не может.

Вот это бессилие принять оказалось сложнее всего. По телевизору показывают людей с гораздо более экзотическими и редкими заболеваниями, чем рак груди, и гениальные ученые и врачи из кожи вон лезут, чтобы найти способ их вылечить. А в интернете пишут обо всяких потрясающих открытиях в медицине. Однако к маме это никакого отношения не имело, словно никто и не пытался ничего предпринять. Ах да, ей же предложили несколько вариантов. Целых два.

Первый: врачи могли сделать все возможное, чтобы мама не страдала, — и она умрет через несколько месяцев.

Второй: они могли прописать курс лечения, от которого ее будет выворачивать наизнанку, — и, скорее всего, она все равно умрет через несколько месяцев.

Мама, самый мудрый человек из всех, кого я знал, выбрала первый вариант.

Я же предпочел бы третий: ничего из вышеперечисленного. А что-то — что угодно! — без «и скоро она умрет» как части прогноза.

Помнится, я решил поговорить с отцом и настаивал, мол, наверняка есть какой-то способ, но отец очень мягко объяснил мне, что рак уже распространился по всему телу и тут никто ничего поделать не сможет.

— А я… я отказываюсь это принимать! — заявил я сквозь слезы.

Отец подошел и неожиданно сжал меня в своих медвежьих объятиях, потом отступил назад и положил руки мне на плечи.

— И вот это я в тебе люблю, Джей. Как и многое другое.

Мама протянула четыре месяца и ушла после зимних каникул. Последнюю неделю она провела в больнице, и отец практически жил там вместе с ней. Я был с мамой в последний день. И решил больше никогда его не вспоминать (и уж тем более не говорить о нем), но одна вещь прямо врезалась мне в память — после смерти мамы врач посмотрел на часы и сказал медсестре: «Запишите официальное время кончины: 9:09 вечера».

Я тогда еще подумал: «Какая разница? Мы все знали, что она вот-вот умрет, это ведь не загадочное убийство или еще что-то странное». Однако в итоге оказалось, время действительно имело значение — по крайней мере, для меня. Так как — если не считать того невообразимого факта, что мама ушла от нас навсегда, — труднее всего было смириться вот с чем: весь остальной мир продолжал жить как ни в чем не бывало. После тех слов доктора я посмотрел в окно, с четвертого этажа, и вдалеке увидел людей, которые, как обычно, шли по улице. А я никак не мог свыкнуться с мыслью, что земля не перестала вращаться вокруг своей оси в 9:09 вечера.

Это не давало мне покоя больше года. Со временем тоска по маме только усиливалась, а вовсе не утихала. Ведь она была моей мамой, и я, конечно же, ее любил, как ее любили Олли и отец, но для меня мама была еще и переводчиком, проводником — единственным знакомым человеком, который меня понимал… мог объяснить, как устроен мир, и помочь в нем разобраться.

В начале учебного года, когда мне стало совсем хреново и одиноко, я решил заняться фотопроектом — больше от отчаяния. Фотографировать мне хотелось на улице, снимать обычных людей, как делала Доротея Ланж, но я толком не понимал, как к этому подступиться. А потом меня осенило. Мама всегда поддерживала мое увлечение: именно она подарила мне «Никон» три или четыре года назад, а еще покупала книги по фотографии и не уставала повторять, что у меня талант и нужно его «как-то применить».

В конце концов я выбрал тот самый угол улицы, который видел из маминой палаты. Стал приходить туда в 9:09 вечера и фотографировать то, что там происходило.

Все оказалось куда интереснее, чем можно было представить. Ведь когда сам решаешь, кого снимать, ты нет-нет да начинаешь искать что-то конкретное: например, морщинистые лица стариков, милых девчонок или просто людей, похожих на тебя самого… Мой учитель психологии называет это «систематической ошибкой отбора». А когда твое решение зависит от конкретного момента времени, получается действительно интересная и широкая выборка.

В первый раз я взял с собой штатив, но оказалось, что с ним люди слишком смущаются — так из моей затеи не вышло бы ничего путного. Тогда я решил снимать с рук, максимально укоротив выдержку. Конечно, при таком раскладе на кадре может появиться шум, но это меня не особо пугало: в конце концов, я ведь фотографирую в монохроме — потому что стремлюсь скорее к «драматическому реализму», а не к «студийной прилизанности». К тому же мне нравится свобода движений с камерой в руках.

Возможно, снимки несколько теряют в разрешении, зато я становлюсь ближе к тому, кого снимаю. И меня такое положение дел устраивает, потому что именно это я и ищу — некую форму близости.

Получается ли у меня? Честно говоря, понятия не имею, ведь пока я эти снимки никому не показывал.

Я окрестил свою затею «школьным проектом» на прошлой неделе. Моя попытка объяснить одному парню, что я делаю, закончилась провалом: я начал рассказывать о маме, и вдруг у меня перехватило горло, а на глаза навернулись слезы. Парень, разумеется, тут же от меня удрал.

К счастью, следом за ним подошла женщина и проявила чуть больше терпения. Я попробовал еще раз, но через десять секунд понял: дело кончится тем же самым. В отчаянии я выпалил, что мне нужны снимки для школьного проекта, — и она согласилась. Вот так все и пошло.

В общем, я фотографирую, но никому не рассказываю. И даже сам не понимаю, что это за проект и когда он закончится. Знаю лишь то, что каждый день в моей жизни будет особый момент — 9:09 вечера. И еще в одном я точно уверен… я не хочу перестать тосковать по маме.

ГЛАВА 4

Фотоаппарат — это инструмент, который учит, как смотреть без фотоаппарата.

Доротея Ланж

 

ОБЕРНИСЬ, ПРИДУРОК!

 

Сообщение пришло от Олли. Я остановился посреди столовой, поставил поднос, сел за ближайший столик и помахал, не оборачиваясь. Через несколько секунд сестра плюхнулась на соседний стул.

— Ты мог бы найти компанию получше, — сказала она, глядя на Била с его приятелями в другом конце зала. Именно туда я и направлялся, когда получил ее сообщение.

Я посмотрел на нее и торжественно произнес:

— Запомни этот момент!

Мы говорили так, когда один из нас хотел, чтобы другой запечатлел в памяти особенное мгновение — плохое или хорошее.

— Запомнила! — столь же торжественно отозвалась Олли и тут же вернулась к своему обычному жизнерадостному состоянию. — Ты мог бы сидеть с нами!

— Ну…

Что хуже: обедать, как обычно, с неудачниками или сидеть с кучкой детишек?

Сестра явно поняла, о чем я думаю, по выражению моего лица.

— Да ладно, там не только девятиклассники! — Она оглянулась на свой столик. — Честное слово. Там Кеннеди Брукс, — почти пропела Олли.

Кеннеди Брукс, как и я, была в одиннадцатом классе. По мнению Била и его дружков, в нашей школе только она тянула на девять с плюсом. К тому же эта девушка далеко не дура. Мы вместе учились в младшей школе, и мне всегда хотелось попасть с ней в одну группу, если приходилось делать командный проект, потому что у нее всякий раз находились отличные идеи, и выкладывалась она по полной.

Ладно, признаюсь, наверное, в последние пару лет младшей школы я был по уши в нее влюблен. Ну и потом, видимо, тож

...