ГЛАВА 1

Войдя в общую аудиторию, я осознаю, что большинство людей здесь практически мертвы — включая меня. Если верить информации, полученной из надежных источников, построждественский блюз — совершенно нормальное явление, и не стоит удивляться, если по окончании самого «счастливого» времени года мы чувствуем себя слегка опустошенными. Но мое нынешнее состояние ничуть не отличается от моего состояния в канун Рождества, в само Рождество — или в любой другой день рождественских каникул. Я вернулась в школу, начался еще один год. Ничего не изменится.

Я стою в дверях. Мы с Бекки смотрим друг на друга.

— Тори, — говорит Бек­ки, — у тебя такой вид, словно ты хочешь покончить с собой.

Вместе с остальными из Нашей компашки она сидит, развалившись, на вращающемся стуле возле компьютера в общей аудитории. Поскольку это первый день после каникул, все явно потрудились над прическами и макияжем, и я моментально чувствую себя белой вороной.

Падаю на стул и философски киваю:

— Забавно, потому что так и есть.

Бекки снова смотрит на меня, хотя на самом деле не смо­трит, и мы смеемся над чем-то в действительности не смешным. Потом Бекки понимает, что я не в настроении, и оставляет меня в покое. А я опускаю голову на руки и начинаю дремать.

Меня зовут Виктория Спринг. Полагаю, вам следует знать, что я часто что-нибудь придумываю, а потом из-за этого расстраиваюсь. Я люблю спать и вести блог. И ко­гда-нибудь я умру.

Ребекка Аллен — пожалуй, моя единственная настоящая подруга в данный момент. И скорее всего, ее можно назвать моей лучшей подругой. Я пока не уверена, связа­ны эти факты или нет. Так или иначе, у Бекки Аллен длинные фиолетовые волосы. Я недавно поняла, что, если у человека фиолетовые волосы, люди часто обращают на него внимание и в результате начинают узнавать, а это приводит к взрывному росту популярности в подростковом обществе: все утверждают, что знают этого человека, хотя вряд ли хоть раз с ним разговаривали. У Бекки много подписчиков в инстаграме [3].

Прямо сейчас она болтает с другой девчонкой из Нашей компашки, Эвелин Фоули. Эвелин считают «не такой, как все», потому что у нее растрепанные волосы и она носит клевые бусы.

— Главный вопрос в том, — говорит Эвелин, — #### ########### ########## ##### ##### # #######, ### ###.

Сомневаюсь, что Бекки искренне нравится Эвелин. Иногда мне кажется, люди только делают вид, что им кто-то симпатичен.

— Это же всего лишь фанфики, Эвелин, — отвечает Бекки. — Пожалуйста, пусть твои фантазии останутся между тобой и историей твоего браузера.

Эвелин смеется.

— Я просто хочу сказать, что Малфой в конце помог Гарри, так? Зачем же он то­гда семь лет над ним издевался? ###### #######, ### ##### ######. — Каждое слово она подкрепляет хлопком в ладоши. Но это не делает ее точку зрения более убедительной. — Это же всем известный факт, что люди дразнят тех, кто им небезразличен. С психологией не поспоришь.

— Эвелин, — говорит Бекки. — Во-первых, меня возмущает, что фанатки видят в Драко Малфое прекрасную измученную душу, ищущую искупления и понимания. По сути, он ярый расист. Во-вторых, идея о том, что издевательства — проявление симпатии, лежит в основе оправдания домашнего насилия.

Кажется, она сильно задела Эвелин.

— Это всего лишь книга, а не реальная жизнь.

Бекки вздыхает и поворачивается ко мне. Эвелин следует ее примеру. Я прихожу к выводу, что они ждут, что я внесу свою лепту в дискуссию.

— Честно говоря, я думаю, что «Гарри Поттер» — дерьмовая книжка. Пора бы нам всем забыть о ней и двигаться дальше.

Бекки и Эвелин продолжают сверлить меня взглядами. Кажется, я испортила разговор, так что, пробормотав извинения, я встаю и спешу покинуть аудиторию. Иногда я ненавижу людей. И это, наверное, очень вредно для моего ментального здоровья.

***

В нашем городе две старшие школы: старшая школа Харви Грина для девочек, более известная как Хиггс, и старшая школа Труэма для мальчиков. Как бы то ни было, обе школы принимают в выпускные классы — то есть в двена­дцатый и трина­дцатый, которые чаще объединяют под названием «шестой», — учеников любого пола.

Я учусь в двена­дцатом, а значит, недавно мне пришлось столкнуться с внезапным наплывом парней. В Хиггсе мальчишек считают полумифическими существами, а наличие настоящего бойфренда сразу помещает тебя на верхушку социальной иерархии. Но что до меня, от всех этих бесконечных мыслей и разговоров о парнях мне хочется выстрелить себе в лицо.

Даже если бы меня волновали подобные вещи, особо повыделываться не получится — спасибо нашей «потрясающей» школьной форме. Обычно ученикам выпускных классов разрешают формой пренебречь, но в Хиггсе нас заставляют ее носить, хотя она и преотвратная. Серый цвет идеально подходит этому унылому месту.

Подойдя к своему шкафчику, я обнаруживаю на дверце розовый стикер. На нем кто-то нарисовал стрелочку, которая указывает налево. Видимо, подразумевается, что я должна туда посмотреть.

Я раздраженно поворачиваю голову в нужную сторону. Через несколько шкафчиков слева от меня — еще один стикер. И еще один — на стене в конце коридора. Люди проходят мимо, не обращая на них никакого внимания. Они не слишком-то наблюдательны. Или им просто все равно. И тут я их понимаю.

Я снимаю стикер со своего шкафчика и иду к следующему.

***

Иногда мне нравится заполнять свои дни мелочами, до которых никому нет дела. Это заставляет думать, будто я занята чем-то важным, — в основном потому, что больше никто подобным не занимается.

И сейчас как раз такой случай.

Создается впечатление, что эти стикеры расклеены по всей школе.

Стрелка на предпоследнем указывает вверх — этот стикер налепили на дверь компьютерного класса С16 на втором этаже. Стекло на двери затянуто черной тканью. Этот класс в прошлом году закрыли на ремонт, но такое чувство, что никто даже не собирался приступать к работе. Честно говоря, от этого немного грустно, но я все равно толкаю дверь, захожу и закрываю ее за собой.

Через всю дальнюю стену тянется длинное окно, а компьютеры тут настоящая древность. Громоздкие кубы. Я как будто перенеслась в 1990-е.

Последний стикер я нахожу на дальней стене кабинета, на нем ссылка:

 

SOLITAIRE.CO.UK

 

«Солитер» — это пасьянс, карточная игра, в которую играешь сама с собой. Этим я занималась на уроках информатики, и, возможно, она повлияла на мой интеллект более благотворно, чем если бы я на самом деле слушала учителя.

В эту секунду кто-то открывает дверь.

— Боже милостивый, возраст этих компьютеров — настоящее уголовное преступление.

Я медленно поворачиваюсь.

Перед запертой дверью стоит парень.

— Я буквально слышу тоскливые завывания диалап-соединения, — говорит он, бегая глазами по классу, и несколько долгих мгновений спустя наконец замечает, что он тут не один.

Внешность у него довольно заурядная: он не урод, но и всесторонне привлекательным парнем его не назовешь. Самая примечательная его черта — большие квадратные очки в толстой оправе, наводящие на мысль о 3D-очках в ки­но. Он высокий, волосы уложены на косой пробор. В одной руке он держит кружку, в другой — листок бумаги и школьный планировщик.

Он вглядывается в мое лицо — и его глаза загораются. Клянусь, они вдвое увеличиваются. Он бросается ко мне, как лев к добыче, до того резко, что я испуганно отшатываюсь, боясь, как бы он в меня не врезался. А он наклоняется вперед, и его лицо замирает в нескольких сантиметрах от моего.

Сквозь собственное отражение в этих нелепых квадратных очках я замечаю, что один глаз у него голубой, а второй зеленый. Гетерохромия.

А он ухмыляется как помешанный.

— Виктория Спринг! — кричит он, вскидывая руки в воздух.

Я молчу и никак не реагирую. У меня болит голова.

— Ты Виктория Спринг, — повторяет он и подносит листок, который держал в руке, к моему лицу. Это фотография. Моя фотография. Под снимком — крохотная надпись: «Виктория Спринг, 11 А». Эта фотография висела на доске возле учительской: в одинна­дцатом классе я была старостой, в основном потому, что больше никто не хотел этим заниматься и я вызвалась добровольцем. Всех старост фотографировали. Моя фотография вышла ужасной. Ее сделали до того, как я подстриглась, поэтому я похожа на девушку из «Звонка» — у меня как будто вовсе нет лица.

Я смотрю в голубой глаз:

— Ты что, сорвал ее прямо со стены?

Парень чуть отступает, прекращая вторгаться в мое личное пространство. На его лице снова играет безумная улыбка.

— Я обещал кое-кому помочь тебя найти. — Он стучит планировщиком по подбородку. — Светловолосый парень… в узких брюках… бродил тут с таким видом, словно не понимал, где находится.

Я не знаю никаких парней и уже точно не знаю светловолосых парней в узких брюках.

Поэтому я пожимаю плечами:

— Откуда ты узнал, что я здесь?

Он тоже пожимает плечами:

— Да я не знал. Просто зашел, потому что увидел стрелку на двери. Подумал, что это выглядит довольно загадочно. И обнаружил, что ты здесь! Какой забавный поворот судьбы!

Он отпивает из кружки.

— Мы раньше встречались, — говорит он, не переставая улыбаться.

Я ловлю себя на том, что, прищурившись, вглядываюсь в его лицо. Если бы мы прежде сталкивались в школьных коридорах, я бы точно запо­мнила эти ужасные очки.

— Сомневаюсь, что видела тебя раньше.

— Неудивительно, — говорит он. — Я в тринадцатом, так что мы вряд ли часто пересекались. К тому же я перешел в ва­шу школу только в сентябре. Двенадцатый класс я заканчивал в Труэме.

Это многое объясняет. Четырех месяцев недостаточно, чтобы я запо­мнила кого-то в лицо.

— Итак. — Он постукивает пальцами по чашке. — Что здесь происходит?

Я отхожу в сторону и без особого энтузиазма показываю на стикер на стене. Он подходит и отклеивает его.

— Solitaire.co.uk. Интересно. Я бы предложил включить один из этих компьютеров и проверить, что там за сайт, но боюсь, мы оба рассыплемся прахом прежде, чем загрузится Internet Explorer. Готов поспорить на любые деньги, что на них до сих пор стоит Windows 95.

Он садится на один из крутящихся стульев и смотрит в окно на пригородный пейзаж. Все залито светом, словно горит. Прямо за городом можно увидеть сельскую местность. Он замечает, что я тоже туда смотрю.

— Затягивает, да? — говорит он, а потом вздыхает про себя. — Утром по дороге в школу я видел старика. Он сидел на автобусной остановке в наушниках и похлопывал себя по коленям, глядя в небо. Как часто такое увидишь? Я про старика в наушниках. Интересно, что он слушал. На ум приходит классика, но он мог слушать что угодно. Возможно, это была грустная музыка. — Он закидывает ноги на стол и скрещивает. — Надеюсь, что нет.

— В грустной музыке нет ничего плохого, — говорю я. — Если в меру.

Он поворачивается на стуле ко мне и поправляет галстук.

— Ты ведь определенно Виктория Спринг. — Это должно было прозвучать как вопрос, но он произносит эти слова так, словно давно знает ответ.

— Тори, — говорю я нарочито бесцветным голосом. — Меня зовут Тори.

Он засовывает руки в карманы блейзера. Я — складываю на груди.

— Ты уже бывала здесь раньше?

— Нет.

Он кивает:

— Интересно.

Я широко раскрываю глаза и качаю головой:

— Что?

— О чем ты?

— Что интересно? — Не думаю, что я могла бы сказать это менее заинтересованно.

— Мы оба пришли сюда в поисках одного и того же.

— В поисках чего?

— Ответа.

Я вскидываю брови. Он глядит на меня через очки.

— Разве тайны — это не весело? — говорит он. — Тебя не мучает любопытство?

В эту секунду я понимаю, что — нет. Понимаю, что могла бы выйти отсюда и навсе­гда выбросить из головы стикер с адресом SOLITAIRE.CO.UK, а заодно и этого надоедливого громогласного парня.

Но поскольку мне хочется стереть с его лица это снисходительное выражение, я быстро достаю из кармана блейзера мобильный, вбиваю адрес в строку поиска и открываю страницу.

То, что я вижу на экране, по­чти заставляет меня прыснуть со смеху. Ссылка ведет в пустой блог. Полагаю, его завел какой-нибудь тролль.

До чего бессмысленный, совершенно бессмысленный сего­дня день.

Тычу телефон парню в лицо:

— Тайна раскрыта, Шерлок.

Поначалу он продолжает ухмыляться, словно я шучу, но потом его взгляд фокусируется на экране моего мобильного, и на лице проступает выражение недоверчивого потрясения. Он забирает у меня телефон.

— Это… пустой блог… — говорит он не столько мне, сколько себе, и внезапно (не представляю, с чего бы) мне становится ужасно, до чертиков его жаль. Потому что он выглядит страшно огорченным. Качает головой и протягивает мне телефон. Я серьезно не знаю, что делать. У него в самом деле такой вид, будто кто-то только что умер.

— Ладно, эм… — Я переминаюсь с ноги на ногу. — Пойду в класс.

— Нет, нет, подожди! — Он подскакивает со стула и снова встает передо мной.

Повисает неловкая пауза.

Он, сощурившись, внимательно смотрит на меня, потом на фотографию, потом снова на меня — и снова на фотографию.

— Ты подстриглась!

Я прикусываю губу, сдерживая рвущийся наружу сарказм.

— Да, — честно отвечаю я. — Я подстриглась.

— У тебя были длинные волосы.

— Да, были.

— Зачем ты их отрезала?

В конце летних каникул я отправилась за покупками: мне нужна была хренова куча всего для школы, мама с папой были заняты, и я просто хотела со всем этим покончить. Только у меня вылетело из головы, что шопинг — это не мое. Старая школьная сумка истрепалась и покрылась пятнами, так что я потащилась в милые местечки вроде «Ривер Айленда», «Зары», «Урбан Аутфиттерс», «Манго» и «Аксессорайз». Увы, хорошие сумки там стоили фунтов по пятьдесят, так что не судьба. То­гда я заглянула в магазины попроще — «Нью Лук», «Праймарк», «H&M», — но не нашла ни одной, которая бы мне приглянулась. Я раз сто прошлась по магазинам, в которых продавали сумки, после чего у меня случилась небольшая истерика прямо на скамейке напротив «Коста Кофе» посреди торгового центра. Я подумала о начале двенадцатого класса, о тех вещах, которые мне нужно сделать, о новых людях, с которыми мне придется знакомиться, и о тех, с кем мне придется общаться, поймала свое отражение в витрине «Уотерстоуна» и поняла, что мое лицо по­чти целиком закрыто волосами, и кому, господи, захочется со мной разговаривать, пока я так выгляжу. Я внезапно почувствовала все эти волосы, льнущие ко лбу и к щекам, как они облепили мои плечи и спину. Возникло ощущение, будто они ползают по мне как червяки и вот-вот задушат меня до смерти. Я начала задыхаться, кинулась в ближайшую парикмахерскую и попросила срезать волосы до плеч и открыть лицо. Парикмахерша долго отнекивалась, но я настаивала. Все деньги, предназначенные для покупки школьной сумки, я потратила на стрижку.

— Просто захотелось покороче.

Он подходит ближе. Я отступаю.

— Ты ведь нико­гда не говоришь, что у тебя на уме, верно? — спрашивает он.

Я снова смеюсь. Звучит как жалкий выдох, но я классифицирую это как смех.

— Кто ты такой?

Он застывает, отклоняется назад и разводит руки так, словно он Второе пришествие Христа, а потом объявляет глубоким, отдающимся эхом голосом:

— Меня зовут Майкл Холден.

Майкл Холден.

— А кто ты, Виктория Спринг?

Не могу придумать, что сказать, потому что в этом-то и заключается мой ответ. В молчании. Я — вакуум. Пустота. Ничто.

 

«Всех учащихся выпускных классов просят пройти в общую аудиторию для короткого собрания».

 

Ко­гда я оборачиваюсь, в кабинете пусто. Я словно приросла к ковру. Раскрываю ладонь и обнаруживаю в ней стикер со ссылкой SOLITAIRE.CO.UK. Понятия не имею, ко­гда Майкл Холден умудрился мне его передать, но теперь стикер у меня.

Полагаю, то­гда это и происходит.

То­гда все начинается.

ГЛАВА 2

Подавляющее большинство учеников Хиггса — бездушные идиоты-конформисты. Мне удалось успешно встроиться в небольшую группу девчонок, которых я считаю «хорошими людьми», но мне до сих пор ино­гда кажется, что я здесь единственный человек, наделенный сознанием, словно главный герой в видеоигре, а остальные — всего лишь сгенерированные компьютером персонажи, весь функционал которых сводится к паре простых действий, вроде «начать бессмысленный разговор» или «обнять».

Еще одна отличительная черта подростков в Хиггсе — а может, вообще всех подростков — склонность прикладывать минимум усилий в девяноста процентах случаев. Я не считаю, что это так уж плохо: в жизни после школы нам придется напрягаться куда больше, так зачем убиваться и понапрасну тратить энергию, которую можно пустить на куда более приятные вещи вроде сна, еды и незаконного скачивания музыки. Я тоже не слишком стараюсь. Как и многие другие. Войти в общую аудиторию и обнаружить там сотню подростков, развалившихся на стульях, партах и даже на полу, — дело вполне обыденное.

Кента пока не видно. Я направляюсь к Бекки и Нашей компашке в компьютерный уголок; кажется, они как раз обсуждают, привлекательный Майкл Сера или нет.

— Тори. Тори. Тори. — Бекки ритмично похлопывает меня по руке. — Тут ты меня поддержишь. Ты же смотрела «Джуно», да? И думаешь, что он милый? — Она прижимает ладони к щекам и закатывает глаза. — Неловкие мальчики — самые горячие, правда?

Я беру ее за плечи:

— Успокойся, Ребекка. Не все обожают Серу, как ты.

Она начинает болтать о фильме «Скотт Пилигрим против всех», но я ее толком не слушаю. Майкл Сера — не тот Майкл, который занимает мои мысли.

Я под каким-то предлогом устраняюсь из разговора и начинаю бродить по аудитории.

Да, все верно. Я ищу Майкла Холдена.

Я пока не знаю, почему я его ищу. Как я уже дала понять, меня мало что интересует, и люди — едва ли не в последнюю очередь. Но меня ужасно раздражает тот факт, что кто-то позволил себе начать разговор, а потом попросту исчез без предупреждения.

Вообще-то это грубо.

Я прохожу мимо всех группировок, собравшихся в общей комнате. От самого концепта «группировок» веет «Классным мюзиклом», но причина, по которой они стали клише, в том, что они действительно существуют. В школе, где учатся преимущественно одни девчонки, неизбежно можно выделить три основные категории.

1. Популярные, которые встречаются с крутыми парнями из школы для мальчиков и используют поддельные удостоверения личности, чтобы пробраться в клуб. К тебе они относятся либо очень приветливо, либо крайне враждебно, и, какой вариант они выберут, зависит от кучи факторов, на которые ты не можешь повлиять. Это угнетает.
2. Девчонки, которые вполне довольны тем, что все считают их занудными и ни капельки не клевыми, хотя отдельные личности воспринимают их как «чудил». Но я ими искренне восхищаюсь, потому что они на самом деле не парятся по поводу того, как к ним относятся окружающие, и просто наслаждаются своими редкими хобби и живут своей жизнью. Ну и молодцы.
3. Так называемые нормальные девчонки. То есть, пожалуй, все, кто застрял между двумя вышепере­численными группами. Что, вероятно, означает, что они подавляют свои настоящие личности в попытке вписаться, и, как только школьные годы останутся позади, их ждет мощное пробуждение, после которого они превратятся в интересных людей. Школа — это ад.

 

Я не хочу сказать, что все так или иначе принадлежат к одной из упомянутых групп. Встречаются исключения, чему я очень рада, поскольку наличие этих групп меня бесит. В смысле, я не знаю, к какой себя отнести. Наверное, я бы попала в третью группу, потому что она определенно подходит для Нашей компашки. С другой стороны, ни с кем из Нашей компашки я особого сходства не чувствую. Как, впрочем, с кем-либо еще.

Обойдя аудиторию по кругу три или четыре раза, я наконец прихожу к выводу, что его здесь нет. Ну и ладно. Может, я просто выдумала этого Майкла Холдена. Не то чтобы меня это слишком заботило. Я возвращаюсь в уголок Нашей компашки, плюхаюсь на пол у ног Бекки и закрываю глаза.

***

Двери аудитории распахиваются, пропуская завуча, мистера Кента. Он врезается в толпу, сопровождаемый своей обычной свитой: мисс Штрассер, которая максимум лет на пять старше нас, и главной старостой Зельдой (я не шучу, у нее и в самом деле такое фантастическое имя). Кент как будто весь состоит из острых углов, и многим бросается в глаза его поразительное сходство с Аланом Рикманом. Возможно, он также единственный учитель в нашей школе, обладающий выдающимися умственными способностями. Еще он уже пять лет преподает у меня английскую литературу, так что, пожалуй, мы с ним успели неплохо узнать друг друга. Что, наверное, немного странно. В Хиггсе есть директриса, миссис Лемэр, про которую ходят слухи, что она является членом французского правительства. А как иначе объяснить тот факт, что она вечно отсутствует на рабочем месте?

— Попрошу минутку тишины, — говорит Кент, останавливаясь перед интерактивной доской, которая висит на стене как раз под девизом нашей школы: Confortamini in Domino et in potentia virtutis eius [4]. Море учеников в сером поворачивается к нему. Несколько секунд Кент молчит. Он часто прибегает к этому приему.

Мы с Бекки с улыбкой переглядываемся и начинаем отсчет. Это наша фишка. Не помню, ко­гда мы это придумали, но всякий раз, ко­гда в школе устраивают собрания или встречу со старшими классами, мы считаем, сколько про­длится молчание Кента. Пока рекорд — семьдесят девять секунд. Я не шучу.

На этот раз мы успеваем досчитать только до двена­дцати, ко­гда Кент открывает рот…

И колонки в зале взрываются музыкой.

Играет тема Дарта Вейдера из «Звездных войн».

Старшеклассников мгновенно охватывает беспокойство. Ученики озадаченно крутят головами и перешептываются, недоумевая, зачем Кент включил музыку в колонках и почему выбрал тему из «Звездных войн». Может, собрался читать нам лекцию о том, как важно соблюдать прозрачность в общении, или об упорстве, сопереживании и понимании, или о навыках установления взаимосвязей, или чему еще посвящено большинство собраний в старших классах. Не исключено, конечно, что он пытается подчеркнуть важность лидерских качеств.

Только ко­гда на экране за спиной Кента начинают появляться картинки, мы наконец понимаем, что происходит.

Сначала нам показывают магистра Йоду с прифотошопленным лицом нашего завуча. Потом Джаббу Хатта с его же лицом.

Джаббу сменяет Принцесса Кент в золотом бикини.

Аудитория взрывается неконтролируемым смехом.

Настоящий Кент с каменным лицом покидает зал, сохраняя хладнокровие. Ко­гда вслед за ним исчезает Штрассер, люди начинают перебегать от группы к группе, вспоминая, какие у Кента сделались глаза, ко­гда его лицо при­фотошопили к Натали Портман, не забыв перекрасить в белый и сопроводить экстравагантной прической. Дол­жна признать, это выглядело действительно забавно.

Наконец «Имперский марш» в колонках над нашими головами достигает своего апогея, и на месте Дарта Мола с лицом Кента на интерактивной доске появляются слова:

 

SOLITAIRE.CO.UK

 

Бекки забивает адрес сайта в компьютер, и Наша компашка собирается вокруг нее, чтобы получше рассмотреть. В блоге тролля появился пост, загруженный две минуты назад, — фотография Кента, в бессильной ярости взирающего на доску.

Все разом начинают говорить. Вернее, все, кроме меня. Я просто сижу рядом.

— Видимо, кто-то решил, что это очень остроумно, — фыркает Бекки.

— Ну да, это действительно остроумно, — говорит Эвелин, и ее застарелый комплекс превосходства снова дает о себе знать. — Отплатить мужчинам их же монетой.

Я качаю головой, потому что ничего остроумного не заметила. Ну разве что то, как ловко лицо Кента переделали в лицо Йоды. Тот, кто это придумал, потрясающе владеет фотошопом.

Лорен широко улыбается. Лорен Ромилли — социальная курильщица и, кажется, обожает хаос.

— Уже вижу посты в инстаграме [5]. Лента твиттера, наверное, просто взорвется.

— Мне срочно нужно запостить это у себя, — подхватывает Эвелин. — Еще пара тысяч подписчиков мне не помешает.

— Отвали, Эвелин, — кривится Лорен. — Ты и так уже звезда интернета.

Я прыскаю со смеху.

— Эвелин, просто выложи еще одно фото своего пса, — тихо говорю я. — И он сразу наберет двена­дцать тысяч лайков.

Меня слышит только Бекки. Она улыбается, и я улыбаюсь в ответ, что довольно приятно, потому что мне редко удается сказать что-нибудь забавное.

Вот, пожалуй, и все. Больше случившееся мы не обсуждаем.

Десять минут спустя никто уже ничего и не по­мнит.

По правде говоря, у меня от этого пранка остались смешанные впечатления. Дело в том, что в детстве я сходила с ума по «Звездным войнам». Последние несколько лет я их, кажется, не пересматривала, но «Имперский марш» что-то во мне всколыхнул. Не знаю что. Но в груди что-то шевельнулось.

Фу, я становлюсь сентиментальной.

Готова поспорить, те, кто это устроил, очень собой довольны.

И за это я их ненавижу.

***

Через пять минут я задремываю, уронив голову на компьютерный стол и отгородившись руками от любой формы социального взаимодействия. Вдруг кто-то дотрагивается до моего плеча.

Я подскакиваю и осоловело хлопаю глазами на того, кто это сделал. Бекки смотрит на меня как-то странно, фиолетовые пряди каскадом обрамляют лицо. Она моргает.

— Чего? — спрашиваю я.

Она тычет пальцем куда-то себе за спину.

Там стоит парень. Он явно взволнован. На лице — подобие улыбки. Я понимаю, что происходит, но мозг не в состоянии быстро это переварить, и я три раза открываю и закрываю рот, прежде чем выпалить:

— Господи боже.

А парень подходит ко мне:

— В-Виктория?

За исключением моего нового знакомого Майкла Холдена, только два человека в мире ко­гда-либо называли меня Викторией. Один из них — Чарли. А второй…

— Лукас Райан, — говорю я.

Ко­гда-то я знала мальчика по имени Лукас Райан. Он часто плакал, а еще любил мультфильм про покемонов так же сильно, как я, и, наверное, поэтому мы с ним подружились. Как-то раз он сказал, что мечтает, ко­гда вырастет, жить в гигантском пузыре, чтобы облететь весь мир и всё посмотреть. А я ответила, что из гигантского пузыря выйдет ужасный дом — он же пустой внутри. На восьмой день рождения Лукас Райан подарил мне брелок с Бэтменом, на девятый — книгу «Как рисовать мангу», на десятый — набор карточек с покемонами, а на одинна­дцатый — футболку с тигром.

Я не сразу узнаю Лукаса, потому что он очень сильно изменился. Он все­гда был ниже меня, а теперь — минимум на голову выше, и голос у него, естественно, сломался. Я пытаюсь разглядеть в нем одинна­дцатилетнего Лукаса Райана, но от того мальчишки остались лишь пепельные волосы, худые руки-ноги и смущенное выражение лица.

А еще до меня доходит, о каком «светловолосом парне в узких брюках» говорил Майкл Холден.

— Господи боже, — повторяю я. — Привет.

Лукас улыбается и смеется. Я помню его смех. Он как будто прячется в груди. Грудной смех.

— Привет! — Его улыбка становится шире. У него милая улыбка. Спокойная.

Я драматично вскакиваю на ноги и меряю его взглядом. Да, это и правда он.

— Это и правда ты! — Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не податься вперед и не положить руки ему на плечи. Просто чтобы убедиться, что он мне не привиделся.

Лукас смеется, и в уголках его глаз собираются лучики морщинок.

— Это и правда я!

— Но что… Как?..

Он слегка краснеет. Помню, он и раньше так делал.

— Я ушел из Труэма в конце последнего семестра. Знал, что ты учишься в Хиггсе, поэтому… — Он неловко оттягивает воротник. Так он тоже раньше делал. — И… Я подумал, что надо бы тебя найти. У меня же тут нет друзей. Так что, вот, да. Привет.

Пожалуй, вам следует знать, что с друзьями у меня все­гда была напряженка, и начальная школа исключением не стала. За семь унизительных лет социального отвержения я обзавелась только одним другом. И хотя я бы ни за что не хотела повторить этот опыт, кое-что помогало мне держаться. Моя тихая дружба с Лукасом Райаном.

— Ух ты, — влезает Бекки, которая нутром чует потенциальные сплетни. — Где вы познакомились?

Уж на что я социально неадаптированный человек, но Лукасу я и в подметки не гожусь. Он поворачивается к Бекки и заливается до того ярким румянцем, что мне по­чти становится за него стыдно.

— В начальной школе, — говорю я. — Мы были лучшими друзьями.

Подведенные брови Бекки стремительно взлетают вверх.

— Да ладно! — Она переводит взгляд с Лукаса на меня и обратно. — Получается, я пришла тебе на замену. Я Бекки. — Она обводит рукой аудиторию. — Добро пожаловать в Страну угнетения.

— А я Лукас, — по­чти пищит он в ответ и поворачивается ко мне: — Надо нам наверстать упущенное. Значит, вот на что похоже возрождение дружбы?

— Ага… — бормочу я. Потрясение истощило мой словарный запас. — Ага.

Люди вокруг потихоньку приходят к выводу, что собрания не будет: начинается первый урок, а никто из учителей к нам так и не вернулся.

Лукас кивает мне:

— Такое дело, я правда не хочу опаздывать на первый урок — день и без этого обещает быть непростым, — но мы ведь еще увидимся, да? Я найду тебя на фейсбуке [6].

Бекки провожает уходящего Лукаса взглядом, полным искреннего недоверия, и крепко хватает меня за плечо:

— Тори только что говорила с мальчиком. Нет… Тори только что добровольно поддерживала разговор с мальчиком. Кажется, я сейчас заплáчу.

— Ну тише, тише. — Я похлопываю ее по руке. — Соберись. Ты справишься.

— Я ужасно тобой горжусь. Чувствую себя гордой мамочкой.

Я фыркаю:

— Я способна поддерживать разговор. Чем, по-твоему, мы сейчас занимаемся?

— Я единственное исключение. С остальными ты общительна как картонная коробка.

— Может, я и есть картонная коробка.

Мы смеемся.

— Забавно… Потому что это правда, — говорю я и снова смеюсь. Во всяком случае, снаружи. Ха-ха-ха.

ГЛАВА 3

Вернувшись домой из школы, я первым делом падаю на кровать и включаю ноут. Так происходит каждый день. Если я не в школе, могу гарантировать, что ноутбук будет где-то в радиусе двух метров от моего сердца. Он — моя родственная душа.

За последние несколько месяцев я поняла, что я скорее блог, чем реальный человек. Не знаю, ко­гда началась моя одержимость блогом, и не помню, ко­гда или почему я зарегистрировалась на этом сайте, но я уже и забыла, чем занималась раньше, и даже не представляю, что со мной станет, если я его удалю. Я ужасно жалею о том, что начала вести блог, правда. Мне даже стыдно. Но это единственное место, где я могу найти людей, в каком-то смысле похожих на меня. В блогах люди говорят о себе так, как нико­гда не говорят в жизни.

Если я удалю свой блог, то, наверное, останусь совсем одна.

Но я веду его не для того, чтобы набрать побольше подписчиков, нет. Я же не Эвелин. Просто в обществе не принято признаваться вслух, что тебе грустно, потому что люди сразу начинают думать, будто ты пытаешься привлечь к себе внимание. Ненавижу. Я вот что хочу сказать: приятно, что есть место, где можно говорить что вздумается. Пусть даже только в интернете.

Прождав сто миллиардов лет, пока ноут подключится к сети, я с головой ныряю в блог. В директе — парочка мерзких анонимных сообщений: некоторые подписчики искренне возмущены жалкими размышлениями, которые я запостила. Потом проверяю фейсбук [7]. Два уведомления: Лукас и Майкл прислали запросы в друзья. Принимаю оба. Заглядываю в почту. Писем нет.

Потом снова проверяю блог «Солитер».

Там до сих пор висит фотография Кента, уморительного в своем бессилии, но кое-что изменилось. Теперь у блога появилось название.

 

Солитер: терпение убивает

 

Не знаю, какую цель преследует автор, но «Терпение убивает» — воистину глупейшее подражание какому-нибудь фильму про Джеймса Бонда. Напоминает название сайта для ставок.

Я достаю стикер с надписью SOLITAIRE.CO.UK из кармана и леплю его точно по центру пустой стены.

Потом вспоминаю о сего­дняшней встрече с Лукасом Райа­ном, и на миг в груди разгорается что-то вроде надежды. Кажется. Может быть. Понятия не имею, почему я вообще об этом думаю. Я даже не знаю, зачем пошла по стрелкам на стикерах в компьютерный класс. Да бога ради, я не знаю, зачем вообще что-то делаю.

***

В конце концов я собираю волю в кулак, вытаскиваю себя из кровати и топаю вниз, чтобы попить. Мама сидит за компьютером на кухне. Если подумать, мы с ней очень похожи. Она влюблена в программу «Эксель» так же сильно, как я — в браузер «Гугл хром». Мама спрашивает, как прошел день, но я в ответ только пожимаю плечами и бросаю: «Нормально», — поскольку на сто процентов убеждена, что маме все равно.

Из-за того, что мы так похожи, мы с мамой по­чти перестали общаться. Ко­гда мы разговариваем, то или мучительно пытаемся придумать, что сказать, или начинаем злиться. В итоге мы сошлись на том, чтобы больше не мучить друг друга. Не то чтобы я слишком из-за этого переживала. У меня есть довольно-таки болтливый папа, пусть даже всё, что он говорит, не имеет никакого отношения к моей жизни. А еще у меня есть Чарли.

Звонит домашний телефон.

— Подойдешь? — спрашивает мама.

Ненавижу телефоны. Худшее изобретение в истории человечества, потому что вынуждает людей разговаривать. Будешь молчать — ничего не произойдет. Нельзя просто слушать и кивать в нужных местах. Обязательно нужно произносить слова. Выбора нет.

Но я все равно беру трубку, потому что я не ужасная дочь.

— Алле?

— Тори? Это я, — слышу голос Бекки. — Почему ты подошла к телефону?

— Я решила пересмотреть свое отношение к жизни и стать совершенно другим человеком.

— Что, прости?

— А ты почему мне звонишь? Ты нико­гда не звонишь.

— Подруга, это слишком важная информация, чтобы передавать ее в эсэмэс.

В трубке повисает тишина. Я жду, что Бекки продолжит, а она, кажется, ждет, что заговорю я.

— Ладно…

— Это Джек.

А.

Бекки позвонила мне, чтобы обсудить своего по­чти-парня Джека.

Она часто так делает. Не в смысле звонит, а в смысле обсуждает со мной своих многочисленных по­чти-парней.

Пока Бекки болтает, я изредка вставляю в нужных местах «м-м» и «ага». Ее голос чуть блекнет, ко­гда я слегка отвлекаюсь и представляю себя на месте Бекки. Очаровательной, счастливой, веселой девушки, которая каждую неделю получает минимум два приглашения на вечеринку и может за две секунды завязать разговор. Представляю, как захожу на вечеринку. Долбят басы, у всех в руке по бутылке — и вокруг меня почему-то собирается толпа. Я смеюсь, я в центре внимания. Глаза слушателей сияют обожанием, ко­гда я рассказываю очередную до истерики смешную историю о том, как опозорилась: напилась, или что-нибудь про бы