Глава 2

После ночного «шоу» я проснулась чуть раньше будильника и поспешила его выключить до того, как он начнет трезвонить на всю квартиру.

Сестра еще спала. Я не стала ее будить, пока не узнаю, что происходит в квартире. В любом случае, у нее есть еще полчаса на сон, а затем придет пора собираться в школу.

Приподнявшись на локте так, чтобы не разбудить спящую в одной со мной кровати сестру, я прислушалась к тому, что происходило за дверью.

Были слышны шаги, шум чайника, его щелчок, бормотание тихих голосов, звук щеколды в туалете. Видимо, накричавшись вчера вдоволь, сегодня отец решил говорить тише. Хотя, еще не вечер. Если он запил, то это примерно на неделю. Утро начинается благочестиво, он даже пытается шутить и бросать комментарии, вяло напоминающие просьбы о прощении. А вечером мы не знаем куда от него спрятаться.

Я выбралась из-под одеяла и укрыла им плечи сестры. Спешно собрала волосы на макушке резинкой. Оглядываясь на дверь, переоделась из домашнего в джинсы, топ и толстовку, надела носки, закинула в рюкзак сменное белье, походную косметичку с самым необходимым, небольшое чистое полотенце и тетради с конспектами.

Приставив рюкзак у стены рядом с дверью, я, стараясь быть как можно тише, открыла замок и почти на цыпочках вышла из комнаты.

На кухне мама стояла у плиты и варила в небольшой кастрюле гречневую кашу с сосисками, покрошенными кружочками.

У нас не принято говорить друг другу «доброе утро» или что-то типа того. Потому что отец не любит, как он это называет, «бабский треп» с утра пораньше. Если мы с мамой и разговариваем, то только шепотом и тогда, когда отца рядом нет. Единственный после него человек, которому позволено говорить на любой громкости, это Катя.

Обойдя маму по дуге, я встала рядом с ней, достала из верхнего ящика одну из пяти уцелевших после вчерашнего кружку. Поставила ее на столешницу рядом с собой и, придвинув пакетик с растворимым кофе, потянулась за чайной ложечкой в ящик. Насыпав себе кофе и две ложки сахара из целлофанового пакета (сахарница разбита), я залила их кипятком, перемешала все в той же тишине и молчании. Отложила ложечку, взяла кружку и пригубила кофе, искоса глянув на маму.

Она смотрела на кипящую кашу неотрывно, будто в ней скрывалась какая-то загадка. Например, будет ли ее есть отец или назовет жратвой для собак и смахнет со стола?

Ее явно рассеченная нижняя губа опухла, под левым глазом виднелся плохо замазанный тональником свежий синяк. На скуле царапина, на лбу коросты, будто ее возили лицом по ковру. Она помешивала ложкой кашу, а на большом пальце был пластырь, под которым выступила кровь.

Что было под объемным черным свитером с высоким воротом – представить страшно. Он любит повалить на пол и бить ногами. Ему так удобнее и проще, ведь лежа едва ли можно оказать хоть какое-то сопротивление его силе, которая, на самом деле, является абсолютной слабостью, но он этого, к сожалению, никогда не осознает.

– Почему мы не уйдем от него? – этот вопрос я задавала каждый раз. После каждого избиения мамы или меня я спрашивала одно и то же и каждый раз получала примерно один ответ.

– И кому мы нужны? – тихо выронила мама, с опаской глянув на дверной проем, будто там мог стоять отчим. – Нас кто-то где-то ждет? – фыркнула мама иронично, вновь вернув внимание каше. – Думай головой, прежде чем задавать такие вопросы.

– Ты работаешь, я работаю. Мы давно уже могли бы снять квартиру и уйти от него, мам, – шепнула я, ровно с той же опаской поглядывая на дверной проем.

– Во-первых, он нас все равно найдет, и будет только хуже. А во-вторых, кто будет платить за твою учебу? Ты об этом подумала, Ален? – Мама лишь на мгновение перевела на меня строгий озлобленный взгляд и вновь вернула внимание кастрюле с гречкой и сосисками. – Ничего ты не подумала. Повзрослей сначала. Была бы умнее, училась бы на бюджетном, и никому не пришлось бы ради тебя на заводе надрывать спину. Завтракать будешь?

Это она сейчас отца так выгородила? Мол, он на заводе спину гнет, чтобы мою учебу оплачивать?

– Не буду, – ответила я на последний вопрос и выплеснула недопитый кофе в раковину. – Напоминать, по чьей вине я пропускала школу неделями, из-за чего плохо училась, я тоже не буду. В любом случае, он же у тебя самый лучший, – едкий смешок сорвался с моих губ, когда я помыла кружку и убрала ее обратно в ящик. – А если я брошу универ, чтобы ему не пришлось ни за что платить, мы уйдем от него?

– Не неси чушь, Алена. – Мама поморщилась, будто в дерьмо босой ногой наступила. – Учись, пока есть возможность. И скажи спасибо, что она у тебя вообще есть.

– Кому сказать? Ему? – кивнула я в сторону дверного проема. Воздух застрял в легких, а в солнечном сплетении вновь начала разрастаться холодная черная дыра, в которую я поспешно пыталась спрятать эмоции.

– Покричи мне тут еще! – Мама строго посмотрела на меня, но тут же снова отвернулась к плите. Ее руку с зажатой в ней ложкой мелко потряхивало. Злилась она сейчас или боялась, я не знала. – По пути с учебы купи сахарницу и новый графин для кипяченой воды, – добавила она уже мягче.

– Он разбил, он пусть и покупает, – бросила я и широкими шагами вышла из кухни. Вернулась в комнату, где прихватила заготовленный заранее рюкзак, телефон и зарядку. Наклонилась к Кате и, чмокнув ее в висок, тихо разбудила. – Катя, вставай. Уже утро.

– М? – Катя резко села в постели, сонно осмотрелась и потерла вновь слипающиеся глаза кулачками. – А папа где?

– В туалете. Как обычно. Не бойся, он уже успокоился. – Катя молча зевнула и кивнула моим словам, словно принимая к сведению. Окинув комнату взглядом, чтобы ничего не забыть, я вновь вернулась к сестре, погладила ее по волосам и чмокнула в макушку. – Ничего не бойся. Тебя он не тронет. А если что, прячься в моей комнате. Ты же знаешь, как она закрывается?

– Ага, знаю.

– Вот и хорошо. Я ушла. Ты тоже постарайся не проспать школу.

Я вышла из комнаты, оставив приоткрытой дверь, чтобы Катя не вырубилась снова и пошла завтракать. В прихожей я поставила рюкзак к ногам, чтобы надеть ботинки. Выпрямилась, надела куртку, и в этот момент из туалета вышел отчим, а вместе с ним и вонь, состоящая из его дерьма, дыма сигарет и перегара.

– А ты куда так рано побежала, Аленка? – спросил он, поправляя резинку застиранных треников.

– На пары, – выронила я, стараясь при этом не вдыхать ту вонь, что он с собой принес.

– Ты представляешь, вчера совсем забыл, что бутылку в машине оставил. Чудик, мля. – Отчим хохотнул так, будто я точно поддержу его веселье. Но лучшее, что я смогла сделать в ответ, это промолчать. – А Катюшка где? Проснулась?

– В моей комнате.

– Катюшка! Пора вставать, – отец специально для родной и любимой дочки включил игривый тон и пошел в сторону моей комнаты.

– Ты зачем вчера маму бил? – услышала я через несколько секунд вопрос сестры, собираясь уже выйти из квартиры.

– Я не бил ее, Катюшка. Ты чего придумала-то? Она сама, наверное, запнулась да упала. Ты же знаешь нашу маму. Она у нас как обычно… – хохотнул он в своей мерзкой манере.

«И ты у нас, как обычно, ни в чем никогда не виноват», – подумала я и покинула, наконец, квартиру.

Глава 3

Автобусом до универа.

Две сонные женщины сорока лет нехотя пропустили меня на проходной по привычке, даже не вчитавшись в студенческий.

Наверное, потому что уже помнят в лицо. Здесь не много студентов, которые могут притащиться в такую рань.

Первым делом иду не в аудиторию, в которой лишь через час должна начаться пара, а в здание с бассейном и душевыми. Преодолев внутренний двор с клумбами и декоративными фонарями, я оказалась там. К моему счастью, открывают в семь утра.

В бассейне, в качестве обязаловки по физкультуре, я занималась только на первом курсе. Сейчас, на втором, такая необходимость отпала, поэтому сюда я прихожу, только чтобы помыться в душе.

Дома мыться, когда там отчим, да еще и пьяный – не вариант.

Обычно стараюсь мыться, когда его нет дома. Но после универа я работаю, поэтому возвращаюсь, как правило, когда он уже дома. А в его присутствии я даже в туалет стараюсь ходить очень быстро.

Все дело в его «приколе» – именно так он первое время называл то, что делает. С моих семнадцати лет он решил, что это забавно – выламывать дверь туалета, когда я моюсь в душе. Типа «ха-ха, голая Аленка!». Я с позором и презрением пыталась спрятаться хоть за что-то, желая скрыть наготу. Часто срывала шторку над ванной, потом начала ближе класть полотенце. Но даже за те короткие секунды, что я в спешке пряталась от похотливого взгляда его маленьких блестящих глаз, он успевал разглядеть все, что хотел.

Мама, слушая мои жалобы, тоже считала это своеобразным приколом отчима и даже уроком для меня, чтобы не занимала ванну подолгу. «Не одна же живешь. Совесть имей», – говорила она.

Со временем, когда отчим понял, что его действия перестали всем казаться просто приколом, он придумал маскировать свои грязные делишки под острую диарею. И диарея на него накатывала, именно когда я шла в душ. Он утверждал, что стучал и просил меня ускориться, потому что не мог больше терпеть, но я-то знала, что не было ни единого стука или просьбы. Он просто распахивал дверь, вырывая очередную вставленную им же щеколду, дергал целлофановую шторку и знал, куда нужно сразу смотреть, чтобы увидеть самое интересное, что я еще не успела прикрыть полотенцем или той же шторкой.

Поэтому мне пришлось приспособиться. Очень странно, когда доверия к безопасности и приватности общественного душа больше, чем к домашнему. Но даже его я надолго никогда не занимала. Выработалась привычка, наверное. Быстро мылась, брила ноги и подмышки, обтиралась маленьким полотенцем, которое специально брала вместе с косметичкой с небольшим набором для душа, и, переодевшись в чистое белье, вновь надевала верхнюю одежду и шла на пары.

Грязное белье приходилось весь день носить с собой в пакетике на дне рюкзака, чтобы вечером постирать и оставить сушиться на батарее в своей комнате за шторой. На сушилке в зале или на веревке в ванной я белье не сушу уже очень давно. С того дня, как отчим проявил к нему интерес, удивившись, что я начала носить кружево. Его это вообще волновать не должно было, но, какого-то хрена, он полез даже туда.

Он меня никогда не трогал и не касался в том тошнотворном плане, о котором можно подумать. Если он и касался меня, то исключительно в те моменты, когда бил, таскал за волосы или душил. Больше никаких, даже случайных, прикосновений он себе не позволял. Но, наверное, это до поры до времени, ибо его интерес к моей обнаженке нельзя назвать здоровым, хоть мама и пытается внушить мне обратное.

Пока я стояла у окна перед закрытой дверью в аудиторию, коридор постепенно заполнялся студентами. Еще сонными и ленивыми в столь ранний час. Они уверенно разбавляли тишину разговорами и смехом. Один умник не поленился даже на губной гармошке сыграть. Красиво, но когда болит голова от недосыпа, единственное, чего ты хочешь, – абсолютной тишины.

– О, привет, Ален, – рядом со мной у батареи встала хорошая знакомая. Мы вместе учимся, даже на всех парах сидим вместе. Наверное, потому что не смогли пока найти друзей среди других одногруппников. – А ты чего, опять проспала? – кивнула она на мои все еще влажные волосы, собранные в пучок на макушке.

– Ага. Пришлось наспех помыться, и сразу в универ.

– А я бы забила. На универ, – хохотнула Вика. – Нафиг надо с мокрой башкой тащиться сюда? Еще воспаление какое-нибудь заработаю… Ты заболеешь, Ален. Февраль, блин, за окном!

– Да пофиг, – отмахнулась я с нарочитой легкостью.

– Так, будущие доставщики еды и работницы продуктовых касс, заходим в аудиторию стройным рядом и сидим тихо, ждем, когда я вернусь, – прокричал наш препод на весь коридор.

Наверное, сейчас каждый второй преподаватель в любом универе любит отпускать шутки в подобном ключе. Даже наш престарелый Евгений Дамирович не стал исключением, но, наверное, и хорошо, что он с такой легкостью относится даже к своему предмету, часто нас подтрунивая, что нужно знать хотя бы название его предмета, чтобы мы в конце получили диплом, который никому из нас не пригодится. А если и пригодится, то для нарезки колбасы. И то, если повезет и будет на что купить колбасу. Позитивный дед, в общем.

В аудитории мы с Викой заняли парту примерно в середине. Едва мы устроились на стульях, Вика сразу начала рассказывать, как вчера вечером погуляла с парнем, который учится на год старше нас в другом университете, а я периодически кивала, думая, где мне погулять сегодня вечером, чтобы вернуться домой, когда отчим уже пьяный будет спать. Желательно, после полуночи.

– Ты бы, кстати, тоже парня завела. – Вика слегка толкнула меня плечом и игриво пошевелила бровями. – Прикольно будет.

Мои брови невольно поползли вверх. Иногда меня удивляет, с какой легкостью люди относятся к отношениям и чувствам.

– Он хомяк, что ли, чтобы его ради прикола заводить? – поинтересовалась я, так как Вика ждала ответа.

– Не хомяк, конечно, – фыркнула она. – Хомяка хоть в банку можно посадить и от всяких шлюхомячек, много берущих за щеку, спрятать. А с настоящим парнем так не сработает.

– Какое упущение природы. – С легкой улыбкой я закатила глаза и вынула из рюкзака тетрадь для конспектов и ручку с простым карандашом.

– Несовершенство природы. Приходится терпеть, – вздохнула Вика почти философски. И тоже достала из сумочки тетрадь и пенал в розовых стразах.

В аудиторию вошел наш престарелый преподаватель, мгновенно заглушив все шепотки. Небрежно бросил кожаную сумку для ноутбука, в которой носил бумаги, на свой стол и, громко хлопнув в ладони, начал лекцию.

Мне бы хоть половину той энергии, что была у этого седобородого деда.

Примерно к третьей паре в университетских коридорах начали мелькать старшекурсники. Я их не ждала, и я не была им рада. Просто само их присутствие в университете словно превращает его в какой-то притон.

Они ржут, громко разговаривают даже во время пар, прогуливаясь по коридору. Не считают нужным хоть немного отводить плечи в сторону, чтобы не врезаться в них. Приходя в универ, как в кафе, позволяя себе пить энергетики или просто устраивать пикники на подоконниках в коридоре или в ботаническом холле, где полно цветов и есть стеклянный стол. После них цветочные горшки заполнены фантиками и упаковками из-под фастфуда.

Я не говорю обо всех старшекурсниках. Только о тех, кто водится в компашке Колесникова Вадима. Этот парень плевал на авторитеты, высмеивая даже преподавателей. Плевал на правила, плевал на требования, плевал на то, что о нем подумают. Он не считался ни с чьим мнением и просто игнорировал всех им недовольных.

Легко быть королем мира, когда знаешь, что папочка купит любого, на кого укажет твой палец. Именно так и живет Вадим Колесников, периодически попадая в новостные паблики как заядлый гонщик и участник подпольных боев.

До тошноты банальный мажор. Почти карикатурный. Но девочки в универе пускают слюни при виде него и восхищаются любой дичью, совершенной им. На его стороне смазливая мордашка, крутая тачка и куча денег.

Этот парень имеет абсолютный карт-бланш в этой жизни и не ценит ничего, а я мечтаю иметь хоть каплю той беззаботности, которой у него цистерны.

Я вышла из аудитории вслед за Викой, которая рассказывала мне историю о какой-то своей родственнице, сломавшей ногу на выходе из автобуса.

Клянусь, у Вики миллион родственников, и с каждым из них обязательно случалось нечто подобное. Странно, что Вика до сих пор цела и невредима.

О себе и, тем более, о своих родственниках я никогда ничего никому не рассказывала. Потому что нечего и, главным образом, стыдно. Что я могу поведать людям? Пьющие родители, бьющий отчим? Это не та тема, с которой можно будет соскочить в легкую ненавязчивую болтовню. В школе о том, что происходило за стенами в нашей квартире, знали только учителя и комиссии, которые они собирали, чтобы проводить проверки у нас дома. Но даже в те дни мама и отчим пытались строить идеальную семью. Квартира оказывалась чистой, холодильник полным, а на плите была еда. Будто учителя идиоты, которые не видят синяков на матери и не ощущают запах перегара, который не перебивала даже вонь от жареного лука.

У Вики, судя по всему, таких проблем никогда не было.

В коридоре мы оказались в потоке других студентов. Судя по смеху, при котором никто не старался быть хоть сколько-нибудь тише, компашка Колесникова была где-то рядом.

Один из парней, идущих прямо передо мной, резко развернулся ко мне лицом и продолжил идти спиной вперед, крикнув куда-то за меня:

– Вадя, ты идешь, не?

– Пять сек, – крикнул, судя по голосу, Колесников. – Закинь в аудиторию.

– Ага, – сказал парень и поднял руки, очевидно, приготовившись что-то поймать.

Я рефлекторно втянула голову в шею, надеясь, что это «что-то» не прилетит мне в голову.

Но это «что-то» прилетело мне точно в спину. И достаточно ощутимо.

Парень впереди меня заржал. По коридору тоже разнеслись смешки.

Резко обернувшись, я опустила взгляд и поняла, что мне в спину угодил рюкзак засранца Колесникова.

– Сорян, – сказал он, подняв ладони.

По его широкой белозубой улыбке я поняла, что он нисколько не сожалеет о содеянном. И до того, как я повернулась, сам от души ржал над тем, что произошло.

– Придурок, – шепнула я себе под нос и пошла дальше вместе с Викой, проигнорировав рюкзак парня, оставшийся на полу.

– Эй! Ты что, обиделась? – донеслось мне в спину.

Но даже сейчас в голосе Колесникова я не услышала ни капли сожаления. Скорее, он играл на публику, внимание которой привлек к себе и, к сожалению, ко мне. А оказавшись на сцене, он просто продолжал отыгрывать начатое, чтобы люди продолжали улыбаться и скалиться тому, какой он классный.

Я не стала даже оборачиваться. Просто шла дальше до лестничных пролетов, чтобы подняться на этаж выше, где будет проходить следующая и последняя на сегодня пара.

– Зачем ты его проигнорила? – шипела Вика, поднимаясь со мной по ступенькам. – Он же классный!

– Классный, как кто? Как клоун? – повела я скептически бровью.

– Эй, зеленая толстовка, – я снова услышала голос Колесникова, в этот раз на пролет ниже.

Пришлось остановиться, перегнуться через перила и посмотреть на парня сверху вниз.

Он все еще широко улыбался. Его публика была рядом и тоже скалилась, довольная вожаком.

Парень он, разумеется, симпатичный. Черные волосы в вечном хаосе, но ему идет. На лице с четко очерченными скулами и щетиной часто видны следы от синяков или ссадины, полученные во время боев. Огрубевшие костяшки пальцев из-за многочисленных драк. А еще я очень часто вижу, как он прикусывает нижнюю губу и почти жует ее, когда кого-то слушает или о чем-то думает. Это действо без слов говорит о его импульсивности.

– Хочешь, прокачу тебя вечером в качестве компенсации? – спросил Колесников.

Конечно, я знала, на чем он собирается меня прокатить. У этого идиота для каждой девушки была единственная шутка, что он прокатит ее на своих больших яйцах.

– У меня аллергия на яйца, – бросила я в ответ, и его компашка прыснула.

Сам парень нисколько не смутился.

– А если на машине, а не на яйцах – прокатишься?

– Мне мама не разрешает, – ответила я нервно, так как этот разговор и повышенное внимание уже начали утомлять.

Оттолкнувшись от перил, я продолжила подъем в аудиторию.

– А я бы прокатилась, – шепнула Вика игриво.

– На чем? – усмехнулась я. – На его яйцах или на машине?

– Да хоть на чем, – заржала Вика. – Люблю кататься.

– Фу, блин! – поморщилась я, заходя в последнюю на сегодня аудиторию.

К сожалению, это была пара у Одинцова Константина Михайловича. Если у любого другого препода можно было расслабиться и путем многочисленных аккуратных вопросов увести его от лекции в сторону отстраненной темы, то с Одинцовым такой фокус не прокатывал. Наверное, потому что он сам не так давно закончил университет и в курсе всех студенческих уловок.

Хотя, ему уже лет тридцать. Мог бы приличия ради что-то подзабыть или на что-то подзабить.

У любого другого препода мы могли спокойно слоняться по универу во время перемены. Кто-то успевал сбегать покурить, а кто-то даже поесть в местном буфете. Если пара была у Одинцова, то вся группа сидела в аудитории и ждала его появления. Опоздать на его пару – равно не попасть на его пару вообще. Что чревато недопуском на экзамен или зачет.

Он слишком помешан на дисциплине. Слишком придирчив ко всем и, наверное, даже к себе. Девчонки боятся его, но считают смертельно красивым. А я склонна думать, что у него имеются психические заболевания и комната для пыток в подвале дома.

Ровно со звонком он вошел в аудиторию. Молча положил бумаги на центр стола и, оперевшись кулаками о его темную лакированную поверхность, окинул аудиторию холодным взглядом голубых глаз.

За секунду до того, как его режущий взгляд прошелся бы и по мне, я сосредоточила внимание на его руках. Неприятно встречаться с ним глазами. Он смотрит так, будто читает тебя, как открытую книгу, в которой все написано крупным шрифтом. Отвратительное чувство. Отвратительное для человека, который не хочет, чтобы хоть одна душа знала, что на самом деле происходит у него в жизни. Не хочу, чтобы хоть кто-то знал, что у меня внутри.

Я смотрела на его руки и узор вен, видневшийся из-под закатанных рукавов черной рубашки до тех пор, пока он не сел на стул. Проследила за тем, как он привычно взял шариковую ручку, щелкнул ею и разгладил широкой ладонью страницы открытого блокнота.

– Начнем, – его спокойный глубокий голос заполнил тихую аудиторию.

Теперь, когда он начал лекцию, можно не опасаясь смотреть на его лицо и лишь иногда отводить взгляд в моменты, когда есть риск с ним пересечься.

* * *

Отработав после пар смену на кассе в супермаркете, я вернулась домой. С пакетами продуктов в руках, купленной сахарницей и новым графином для воды.

Да, я купила то, о чем просила мама, и то, что вчера разбил отчим. Сахарницу купила пластиковую, но знаю точно, что он найдет способ разбить и ее, если очень пожелает.

Хотелось верить, что он уже спит, пьяный вусмерть.

Но едва я поднялась по последним ступенькам, как услышала крики и детский плач. Даже гадать не нужно, за дверью какой квартиры это происходило.

Бросив пакеты на лестничной площадке, я рванула к двери и спешно открыла ее, рискуя сломать ключ.

Мама и отчим дрались на полу перед входом в кухню. Катя плакала и просила их остановиться. Вмешивалась в драку, рискуя в любую секунду получить удар.

– Папа, хватит! Папа, не бей маму! – кричала она, поднося трясущиеся ручки к лицу, залитому слезами.

– Катя! – рванула я к ней. Сгребла в объятия и унесла в свою комнату. Усадила на кровать и убрала пряди светлых волос, прилипшие к ее мокрому от слез лицу. – Сейчас все закончится, котенок. Посиди здесь немного, я сейчас приду, – шептала я ей успокаивающе, хотя саму меня уже трясло ничуть не меньше.

Выбежав из своей комнаты и сразу закрыв дверь, чтобы Катя не вышла, я метнулась к родителям. По тому, что мама сопротивлялась и била отчима в ответ, я поняла, что она тоже пьяна. Трезвая она никогда даже не пытается дать ему отпор. Просто терпит и ждет, когда он закончит.

На кухонном столе стояли две стопки и пустые бутылки водки под ним.

– Шлюха ебаная! – едва ворочал отчим языком, нанося маме вялые удары кулаком. Они оба были пьяны настолько, что было непонятно, откуда у них взялись силы на эту драку.

– Хватит! – рыкнула я и пнула отчима ботинком в бок. Он отлетел в стену, упал на пол и пьяным взглядом остановился на мне. – Вы что творите, а?! – рычала я на обоих, не желая переходить на крик, чтобы не напугать Катю еще сильнее. – Идите спать!

– Ты че, сука малолетняя? Охуела? – промямлил отчим, неуклюже поднимаясь с пола.

Мама тоже уже встала, но молча. Она держалась за стену, волосы клочьями торчали во все стороны. Цветастый дешевый халат был порван, обнажив грудь, не прикрытую бельем. Из повторно рассеченной губы по подбородку текла кровь.

– Мама, иди в комнату, – бросила я ей тихо, пока отчим в новом порыве кухонного боксера поправлял резинку синих трико на пузе.

– Покомандуй мне еще, – выплюнула она ядовито и попыталась разгладить взлохмаченные клочки волос на голове той же ладонью, которой только что стерла кровь с подбородка.

– Ты как с матерью разговариваешь, а? – включился поборник морали в лице отчима.

– И ты тоже иди спать, – бросила я ему устало. Смысла качать права, бороться и что-то доказывать сейчас не было. Передо мной стояли две пьяные свиньи без намека на критическое мышление в абсолютно замутненных алкоголем глазах.

На секунду мне показалось, что на этом мы и разойдемся, но у отчима откуда-то взялись силы и скорость, с которыми он вцепился пальцами в мое горло и, ударив головой о стену, начал душить.

Я цеплялась за его кисть, царапала руку и пыталась выдавить глаза, чтобы он отстал от меня.

Пользуясь моментом, мама напала на него и начала бить кулаками по плечу, хаотично царапать его лицо, затылок и шею.

Он отвлекся на нее, между ними снова завязалась драка, которую я не стала разнимать.

Единственное, о чем я сейчас думала, – как начать дышать и постараться не сдохнуть.

Утерев выступившие от удушья слезы, я ушла в кухню, где, уперевшись одной ладонью в грязный стол, другой растирала горло и грудную клетку.

Драка за спиной довольно быстро закончилась взаимными оскорблениями едва шевелящимися языками. Глянув через плечо, я увидела только, как отчим поплелся в комнату, а через несколько минут мама смогла подняться с пола. Посмотрела на меня пустыми глазами и властно спросила:

– Сахарницу купила?

– Купила, – ответила я сухо.

– Молодец, – выронила она вяло и тоже, держась за стену, поплелась в комнату, в которой уже храпел на всю квартиру отчим.

Они уснули.

Придя в себя, я вышла из квартиры и занесла домой брошенные на лестничной площадке пакеты с продуктами. Положила их на кухне, у холодильника, и только после этого пошла в свою комнату, где оставила Катю.

Сестра уже не плакала, но сидела с зареванным лицом. Красными глазами смотрела на меня, не мигая.

– Папа тебя тоже бил? – спросила она, отрывисто дыша после недавней истерики. – У тебя шея красная.

– Не бил, котенок. Это мама за шею мою держалась, пока я ее поднимала с пола, – я с трудом натянула на губы улыбку. Присела перед сестрой на корточки, стянула яркую зеленую резинку с кончиков ее волос и по новой заплела пучок на макушке. – Голодная?

– Я хотела покушать, но папа стал бить маму…

– Что приготовим? – отвлекла я ее от темы, вновь вызвавшей у нее слезы.

– Бутерброды в микроволновке.

– Хорошо, – кивнула я. – Ты посиди пока здесь. Я уберусь на кухне, и мы с тобой приготовим бутерброды.

– Я с тобой хочу, – встала тут же Катя с постели и воинственно утерла остатки соплей тыльной стороной ладони.

– Хорошо, – согласилась я, понимая, что одной в комнате ей теперь будет страшно. – Вместе уберемся и вместе приготовим.

В прихожей я сняла ботинки и куртку. Заглянула в комнату родителей. Они спали и, судя по всему, продрыхнут до утра в таком состоянии.

Закатав рукава толстовки, я зашла в кухню, где Катя уже убиралась, скидывая грязную посуду в раковину.

– Кать, раскидай продукты из пакетов в холодильник и по ящикам. А я посуду уберу.

– Ладно. – Сестра присела к пакетам и начала разбирать шуршащие упаковки, пока я убирала со стола остатки закусок в виде стремного сала, банки соленых огурцов, шпротов и черного хлеба.

Все это беспощадно полетело в мусорное ведро, ибо доедать это было противно. Пустые бутылки туда же. А вот недопитую в холодильник на дверцу.

Опыт со сломанной рукой в двенадцать лет теперь не позволял мне выливать алкоголь в раковину или унитаз. Удивительная способность алкашей – даже в самом убитом состоянии помнить наутро, сколько у них осталось выпивки.

Я помыла посуду, протерла полы на кухне и в коридоре до самой комнаты родителей, избавляя квартиру от кровавых следов. И вылила из кастрюли сваренный матерью в пьяном угаре суп с макаронами, которые разварились настолько, что превратили суп в кашу с луково-морковной зажаркой.

Катя в это время нарезала колбасу, сыр и помидоры кубиками, а я затем смешала все это с майонезом и кетчупом и, положив на ломтики хлеба, отправила в микроволновку на несколько минут.

– Ты пришла со школы, они уже?.. – спросила я тихо, имея в виду родителей, пока мы с Катей ужинали в моей комнате.

– Ага, – кивнула она. Доела свой последний бутерброд и посмотрела на оставшийся мой.

– Кушай-кушай, – придвинула я к ней тарелку. – Я на работе недавно перекусила. Не голодная. – Разумеется, на работе я ничего не ела. А после случившегося и есть-то не хотелось. – Ты уроки сделала?

– Математика только осталась. Я сама не смогла, а мама помочь не захотела.

Я мельком глянула на часы. Уже почти полночь.

– Давай я тебе помогу, и будем спать.

– Можно я у тебя останусь, Ален?

– Конечно, можно. Доставай учебник, попробуем что-нибудь сообразить.

За двадцать минут мы с Катей справились с ее домашним заданием. Проверили, что она готова к завтрашним урокам, и только после этого, приняв душ, Катя легла спать в моей комнате.

Подождав, когда она уснет, я выбралась из кровати и села на пол рядом с ней с ноутбуком, который купила в прошлом году сама и теперь прятала от отчима, чтобы он его специально не сломал. Как предыдущий.

Я открыла объявления с предложениями съемных квартир, которые просматривала уже сотню раз. Они были недорогими, но мне нужно было еще немного подкопить, чтобы снять одну из них и заплатить хотя бы за два месяца вперед, чтобы за это время можно было заработать и накопить деньги еще на один съемный месяц. Еще же жить нужно на что-то. Нам с Катей. Разумеется, я планирую забрать ее с собой из всего этого дерьма. Надеюсь, уже в следующем месяце у меня получится.

Плевать, что мне придется бросить универ, чтобы зарабатывать на нас двоих. Главное, чтобы нас никто не трогал. Да и Катя уже достаточно взрослая, чтобы понять, что там, где нет мамы и папы, – безопаснее.

А потом, когда Катя закончит текущий учебный год, я надеюсь уехать с ней в другой город. Осталось только придумать, как получить опеку над сестрой без риска, что ее заберут в детский дом.

Глава 4

– Наказание и проклятие сразу – это пары у Одинцова два дня подряд. Кто вообще составлял для нас расписание на эту неделю? Сатана?

Вся группа была в аудитории и ждала Константина Михайловича.

Вика прижалась щекой к парте и устало вздыхала, проходя через самое тяжелое испытание в виде нежеланной пары у нежеланного препода. А я в это время думала, как бы не забыться и не оттянуть воротник кашемирового свитера, в котором было ужасно жарко во всех аудиториях, в которых мы сегодня были. Потому что, стоит мне хоть немного приоткрыть шею, как кто-то сможет заметить синяки на моей коже после вчерашней стычки с отчимом.

Я очень надеялась, что покраснения на коже просто исчезнут, но они превратились в неприятные глазу синяки. По ощущениям тоже, кстати, не очень – будто кто-то до сих пор касается моего горла.

По этой же причине пришлось оставить волосы распущенными. Ненавижу, когда они мешают. А распущенные мешают всегда. Лезут в глаза, щекочут лицо и шею, мешают обзору. А еще меня очень удобно поймать за любую из распущенных прядей и избить. «Спасибо» отчиму, из-за которого я уже много лет не держу волосы распущенными. За пучок на макушке меня поймать сложнее.

– Кстати, мне нравится, что ты распустила волосы. Сразу такая женственная стала. Легкая. Уж не связано ли это с Колесниковым и его вчерашним предложением? – Вика хитро улыбнулась и поиграла бровями.

Из моей груди вырвался снисходительный смешок.

– Нисколько, – помотала я головой и сосредоточилась на листе тетради, в котором ручкой на полях вырисовывала хаотичные узоры. – Просто настроение такое.

– Ну да, – иронично хохотнула Вика и подложила под свою щеку руки. – Просто настроение становится лучше, когда на тебя обращает внимание сам Колесников.

Я молча закатила глаза, сделав вид, что смутилась. Пусть думает, как ей удобно. В конце концов, происходящее там, где я живу, не должно никого касаться. Для всех я обычная беззаботная студентка, мечтающая о любви и цацках, а не о том, как начать нормальную жизнь, далекую от домашнего насилия.

– Зеленая толстовка, – услышала я знакомый голос и резко вскинула взгляд. В дверном проеме стоял Колесников в белой толстовке с цветными узорами. Привычно лохматый, привычно улыбающийся и ни о чем не задумывающийся. – Не передумала? – спросил он, глядя мне в глаза через всю аудиторию, чем привлек внимание всех одногруппников ко мне.

– По поводу? – спросила, крепче сжав пальцами ручку. От постороннего внимания начало подташнивать. Машинально проверила воротник свитера, чтобы убедиться, что никто не увидит синяков на шее.

– По поводу того, чтобы прокатиться со мной, – плутовски улыбнулся нахал и, зайдя в аудиторию, сел на край преподавательского стола. Он явно получал удовольствие от всеобщего внимания, чего не скажешь обо мне. – Прокатимся вечером? Я машину кстати помыл.

Я невольно усмехнулась и опустила взгляд в тетрадь, на поля в которой машинально внесла пару штрихов.

Чего не отнять у Колесникова, так это его особую улыбочку. Он умеет улыбаться глазами так, что кажется очень милым. И я бы считала его таковым, не знай я, какой он на самом деле засранец.

– Спасибо за внимание, но я с тобой ни на чем кататься не буду, – глянула я на парня. – Выбери другую «счастливицу».

Среди девчонок кто-то недовольно цокнул. Вика незаметно для всех пнула меня под партой.

– То есть ты весь вчерашний вечер думала обо мне и возможности прокатиться со мной? – самодовольно вопросил Колесников.

– Прости, конечно, но мне есть о чем подумать, кроме тебя.

– Например, о моем прессе? – спросил он, задрав край футболки так, что девочки вокруг охнули, а парни молча вздохнули, закатив глаза. – Это же не весь я. Только часть, – подмигнул он мне.

Ну да. На арене цирка клоун обыкновенный. В чем-то ярком и с нарисованной улыбкой.

Я молча повела бровью и снова уставилась в тетрадь, не зная, как отделаться от этого парня.

– Колесников, слез с моего стола, – холодный тон Одинцова, появившегося со звонком, беспощадно окутал прохладой всю веселость, принесенную Вадимом моим одногруппникам.

Колесников нехотя, с ленцой убрал зад с преподавательского стола. На освободившееся место Одинцов привычно положил небольшую стопку бумаг, папок и методичек.

– Я тут протер вам, Константин Михайлович, – с пренебрежением бросил Вадим преподавателю.

– Иди протирай своей задницей в другом месте. Или хочешь остаться?

Они смотрели друг другу в глаза и ни у одного не дрогнул и мускул на лице.

Наконец, Колесников, криво ухмыльнувшись, вновь повернулся ко мне и, подмигнув, произнес:

– После пар не убегай, зеленая толстовка.

Я чуть нахмурилась, но сделала вид, что понятия не имею, кому он и о чем говорит. Я сегодня не в зеленом, а в застиранном розовом.

Колесников вальяжно покинул аудиторию, прикрыв дверь. Одинцов за ним захлопнул ее наглухо, не оставив ни малюсенькой щелочки. Он вновь вернулся к своему столу, привычно оперся о него кулаками и начал сканировать аудиторию. Как обычно, я избежала встречи с ним взглядами.

К середине пары мне уже было некомфортно в этой жаре. Еще и февральское солнце, готовящееся к весне, палило через окно так, что на подоконниках можно было жарить яичницу.

В какой-то момент, тайком глянув на Вику и убедившись, что она конспектирует, я на мгновение оттянула ворот свитера, чтобы впустить хоть немного воздуха под одежду, которая, казалось, уже плавится на мне. Но я не подумала, что помимо Вики и других одногруппников на меня может смотреть преподаватель.

Испуганно вскинув взгляд, я надеялась, что он смотрит в другую сторону или в свои бумаги, но он глядел точно на меня, продолжая вести лекцию.

Его брови едва заметно сошлись на переносице. Взгляд встал суровее, а я поняла, что он смотрит не мне в глаза, а на воротник свитера, словно пытается вычислить что-то.

К щекам мгновенно прилил румянец, ладони вспотели и стало ужасно неловко. А если он успел рассмотреть? Конечно, успел! Вряд ли он сейчас заморачивается, что в таком прикиде мне жарко.

– Мельникова, – бросил Одинцов отрывисто. От собственной фамилии мне стало дурно. – Открой окно. Душно, – сухо потребовал мужчина.

– Хорошо, – кивнула я едва заметно и встала. Открыла ближайшее к себе окно и облегченно выдохнула, ощутив на себе первый поток прохлады.

– О! Кайф! Свежий воздух! – пронеслось от кого-то из парней по аудитории, когда я села на место и продолжила писать конспект.

Закончив, робко подняла взгляд на Одинцова и с облегчением обнаружила, что он, обойдя свой стол и присев на его край, скрестил руки на груди и продолжил объяснять тему, глядя на всех нас с присущим ему равнодушием в голубых глазах.

Пара закончилась с последними словами Одинцова о том, что сегодняшняя тема будет на экзамене. К счастью, мне уже плевать. С началом весны меня здесь не будет. И пусть учиться мне интересно, но пора сделать выбор, и он не в пользу продолжения учебы.

Прозвенел звонок, одногруппники закинули вещи в рюкзаки и сумки и поспешили слиться из аудитории.

– Мельникова, задержись, – сухо припечатал Одинцов.

Моя рука, закидывающая тетрадь в рюкзак, дрогнула. Я вскинула взгляд и наткнулась на испуганные глаза Вики и других выходящих одногруппников, которые успели услышать, что меня попросили остаться.

Вика жестом показала, что будет ждать меня в коридоре за дверью. Я едва заметно ей кивнула. Дождалась, когда из аудитории все выйдут и только потом настороженно спустилась к преподавательскому столу.

Константин Михайлович закрыл наглухо дверь за последним студентом, отрезав нас от суеты в коридоре. Я с опаской стиснула лямку рюкзака на плече одной рукой и другой обняла себя за талию.

Одинцов не спешил что-либо говорить. Медленно приблизившись к своему столу, он сел на его край и сосредоточил на мне изучающий взгляд. Я рефлекторно уставилась на воротник его серой рубашки и молча ждала, когда он начнет говорить.

– Расскажи, Алена, как у тебя дела? – словно на допросе поинтересовался мужчина.

– Нормально, – ответила я тут же и, нахмурившись, повела бровью, пытаясь вспомнить, нет ли у меня хвостов по его предмету. Хотя, откуда им взяться, если он у нас первый год преподает?

– А если честно? – голос его стал жестче.

В этот раз я не постеснялась поднять взгляд и посмотреть в голубые глаза.

– Я не понимаю, о чем вы, Константин Михайлович.

Мужчина невесело усмехнулся, оттолкнулся от стола и подошел ко мне настолько близко, что меня окутало цитрусовым запахом его парфюма.

Мы неотрывно смотрели друг другу в глаза, и, глядя на него снизу вверх, я не заметила, как его руки направились к моему горлу. Он кончиками пальцев оттянул ткань высокого воротника и коснулся синяков на тонкой коже шеи.

– Что это, Алена? – не вопрос, а контрольный в голову. Такой же хладнокровный и точный.

– Ничего. – Я резко отпрянула от мужчины и поправила трясущейся рукой воротник свитера. – Чокером вчера натерла.

– Чокер с имитацией душащих пальцев? – скептически повел густой бровью Одинцов и в один шаг сократил между нами расстояние. И снова он слишком близко ко мне. – Еще раз спрашиваю, Алена, что это?

– Следы от чокера, – ответила я твердо и даже набралась смелости снова заглянуть ему в глаза, в которых яркой строкой горело, что он не поверил ни единому моему слову.

– Колесников? – спросил он вдруг.

– Колесников? – переспросила я, потеряв логическую нить разговора. Сложно соображать не в пользу выживания, когда такой мужчина с неясными помыслами и мутными вопросами нависает над тобой грозовой тучей.

Одинцов явно терял терпение на фоне моей тупости. И снова сделал шаг ко мне, второй, третий… и так до тех пор, пока я не уперлась задницей в подоконник.

Жесткие пальцы грубо обхватили мой подбородок, отвернули лицо в сторону, а пальцы второй руки вновь оттянули воротник.

– Это он с тобой сделал? Колесников? – голос мужчины опустился почти до шепота, но в нем было столько злости и презрения, от которых на языке стало горько.

Подушечки мужских пальцев едва касались самого большого синяка, мягко оглаживая его контур. На секунду я зажмурила глаза, силясь унять подступившие слезы обиды и отвращения и взять себя в руки. Шумно сглотнув, я нашла в себе силы и дернула головой, высвободившись из грубого плена мужских рук.

– Это был чокер, – настояла я, обходя мужчину.

– Допустим. – Он снова поймал мой взгляд и продолжил резать словом: – Но чья рука душила тебя поверх чокера?

Я сильнее сжала в кулаке лямку рюкзака, висящего на плече, и отрезала:

– Моя личная жизнь никак не относится к учебе.

– Допустим, – как робот кивнул Одинцов. – Но я так и не услышал ответа на вопрос.

– Кто душил меня? – хохотнула я едко. – Люблю грубый секс, но не люблю распространяться о партнерах. Это все, что вы хотели узнать, Константин Михайлович? Я могу идти? – как можно равнодушнее спросила я, бесстрашно глядя в глаза мужчины, хотя внутри уже умирала от страха, что он может, как ребенка, поймать меня на лжи.

Одинцов несколько секунд смотрел в мои глаза, будто читал в них криминальную сводку, а затем едва заметно кивнул на дверь.

– Иди, – выронил он сухо.

Глава 5

Пара у Одинцова закончилась и уже прошла следующая, а я так и не смогла убрать шипы, выпущенные от злости, страха и, конечно, для защиты.

Какого черта он решил, что может интересоваться тем, что находится под моей одеждой? Его это вообще не касается. Я давно не в школе, где учителя беспардонно лезли, не стесняясь при всем классе проверять меня на наличие вшей или шарить по карманам, если что-то у кого-то вдруг пропадало. А уж сколько раз они приходили в квартиру с проверками и морщили напудренные носы – не сосчитать. К слову, ни ворованного, ни вшей, ни грязи дома они так ни разу и не нашли. Потому что синяки отлично списывались на неуклюжесть, а чистота в доме была за счет того, что учителя имели неосторожность предупреждать заранее о том, что нагрянут с проверкой.

Наконец, пары закончились и я смогла покинуть стены университета, в котором мне так филигранно взлохматил нервы всего один человек. Взрослый, казалось бы, человек.

Натянув шапку до бровей и застегнув куртку до подбородка, я вышла на широкое каменное крыльцо и попыталась стать невидимкой, стоило мне увидеть Колесникова, восседающего на капоте своей машины в окружении трех хихикающих девиц.

Не желая быть замеченной парнем, который просил не убегать после пар, я опустила взгляд в ноги и поспешила сбежать, рискуя оказаться сдутой холодным февральским ветром.

Я спрятала руки в карманы куртки и старалась шагать как можно скорее по ледяной дорожке, по которой все, в основном, прокатывались, предварительно разбежавшись.

– Зеленая толстовка, – послышалось где-то совсем близко, и через секунду рядом со мной, скользя по льду, материализовался Колесников. Красная шапка на макушке черных волос, распахнутая черная куртка с красными вставками и неизменная улыбка на смазливом лице. – Мы же договаривались, что ты не будешь убегать от меня после пар.

– Лично я с тобой ни о чем не договаривалась, – бросила я, продолжая идти.

– А ты типа… дерзкая?

– Слушай, – устало вздохнула и остановилась, чтобы парень перестал идти рядом со мной, неуклюже ловя равновесие, как корова на льду. Повернувшись к нему лицом, поймала его взгляд и самодовольную улыбочку. – Просто не лезь ко мне. Ладно?

– Воу! – нарочито нахмурился Колесников. – Отшиваешь? Меня?! Детка, это лишь подстегивает мой интерес.

Ясно. Снова на арене клоун. Иначе он не стал бы голосить на всю парковку.

На секунду закатив глаза, я посмотрела по сторонам и заметила повышенный интерес прохожих к нашему разговору. Всем было весело, и только девчонкам, оставшимся у машины Колесникова, было не до смеха. Они смотрели так, будто прикидывали, какой инструмент для пыток лучше всего применить на мне.

– И чего ты хочешь? – не выдержала я, снова обратив внимание на парня.

– Прокатимся? – кивнул он в сторону машины.

– И ты от меня отстанешь?

– Ну, это смотря как мы прокатимся, – ухмыльнулся он криво и, подойдя еще на шаг ближе ко мне, подцепил тонкую прядь волос, намотав ее на палец. С каким-то потайным огнем в глазах он снова заглянул мне в лицо, оставив локон в покое. – Ну так что? Поедешь со мной?

– Хорошо, – выронила я и кивнула в сторону его машины. – Как только сможешь отлепить тех девчонок от своей тачки, я с тобой прокачусь. Но после этого ты сразу от меня отстанешь.

– Ого! Деловой подход? А это интересно, – улыбнулся он уголком губ.

– Но мы просто прокатимся, – понизила я голос до шепота. – Твои зрители поставят себе галочку, что ты молодец и тебе снова не отказали, а потом ты отвезешь меня на работу. И на этом все.

– У тебя тут шрам? – спросил Колесников, пропустив мимо ушей мои слова. Его пальцы потянулись к моему подбородку, и я тут же ударила по ним, не позволив прикоснуться к себе. Рефлекторно сжала кулак, приготовившись защищаться. – Тише-тише! – хохотнул Колесников, вскинув руки ладонями ко мне. – Я просто спросил. Ты че такая нервная?

– Не надо меня трогать, – процедила я сквозь зубы, а затем взяла себя в руки, снова нацепив на лицо маску отрешенности. – Найди меня, когда очередь рассосется, – кивнула я в сторону его машины и, спрятав руки в карманы куртки, наконец смогла пойти дальше.

Глава 6

Небольшая передышка между парами и работой у меня, как обычно, проходила в автобусе.

Здесь я иногда перекусывала или даже умудрялась дремать. Но сегодня, после инцидента с Одинцовым и циркового выступления Колесникова, я никак не могла заставить себя успокоиться. Будто на иголках сидела. А успокоиться не мешало бы. Через час нужно вставать на кассу, а я совершенно не готова работать и улыбаться покупателям, предлагая пакет или карту магазина.

Телефон в кармане куртки проснулся протяжной вибрацией. Достав его, увидела, что звонит мне мама. Гигантское желание не брать трубку почти пересилило меня. Знаю, ничего хорошего она мне не скажет, но при этом боюсь, что она может звонить с информацией о том, что с Катей что-то случилось.

– Да? – ответила я на звонок.

– Быстро домой, Ален, – потребовала мама сразу.

В ее голосе слышалась паника, но вместе с тем и желание показать, кто здесь главный.

– Я не могу, еду на работу, – бросила я нарочито равнодушно.

Что у них там? Бутылку нужно купить? Сигареты? Сами справятся.

– Я сказала, быстро домой. Ты что, не поняла меня?

– Я сказала, что еду на работу.

– А к нам едет проверка из школы. Катя взяла и рассказала все своей училке. Теперь к нам едет комиссия. Теперь тебе понятно, почему надо ехать домой?

– Продукты пусть купит, – раздался на фоне голос отчима.

Трезвые? Ну надо же! Или выпившие, но паника здорово отрезвляет.

– Слышала?

– Слышала, – процедила я.

– Вот и все, – заключила мама. – Если не хочешь проблем для нашей семьи, быстро домой. Убраться еще надо успеть.

– Ясно, – выронила я нервно.

Набрав номер знакомой, подменилась с ней на сегодня, пообещав потом отработать ее смену.

В квартиру вернулась, разумеется, через магазин, накупив два пакета продуктов. Конечно, пришлось потратиться из тех денег, что я отложила на наш с Катей «грандиозный» побег из этого дома.

Я не была готова к подобному форс-мажору, но еще я не была готова, что прямо сейчас могут быть запущены процессы, в результате которых Катя со стопроцентной вероятностью угодит в детдом.

– Наконец-то, блин! Я готовлю, а ты помой полы. – Мама выбежала мне навстречу и забрала пакеты с продуктами, снова поспешив в кухню.

Сняв ботинки и куртку, я пошла за ней и обнаружила плачущую сестру, которая тихо всхлипывала, опустив голову и стоя перед отцом. Он смотрел на нее, будто был готов вот-вот ударить.

– Ты в кого такая ебанутая у нас, а? – рычал он на Катю. – В сестру свою недоношенную или сама по себе такая?

– Я не специально, папочка, – едва мямлила сестренка из-за слез. – Я просто сказала подружке…

– Бестолочь! – прикрикнула на нее мама, трясущимися руками разбирая пакеты. По запаху, витающему по квартире, я поняла, что они выпивали, но, видимо, их «праздник» был прерван Катиным возвращением из школы с неожиданным заявлением. – Думать надо, что говоришь! И нехер рассказывать, что у тебя дома происходит. Это вообще никого не касается.

– Хватит на нее кричать! – вспылила я и приобняла сестру за плечи, отчего та резко повернулась ко мне и уткнулась лицом в живот, начав беззвучно плакать. – О чем еще она может рассказывать подружкам, если видит только, как вы пьете и деретесь? Вы сами на себя-то посмотрите!

– А ты вообще рот закрой! – прорычал на меня отчим, резко встав со стула. Он замахнулся пятерней с напряженными пальцами, чем вынудил меня рефлекторно вжать голову в плечи и спрятать Катину голову под руками, чтобы хоть ей не досталось. Секунда. И мне в голову прилетел болезненный тычок. Отчим не стал бить наотмашь, просто с затяжкой ткнул костяшками пальцев мне в лоб. – Я за сигаретами. Чтобы здесь все блестело. Позвоните, когда училки уйдут, – бросил он короткие команды. А затем посмотрел на Катю и снова замахнулся. – Как дал бы! – процедил он сквозь стиснутые зубы и вышел из кухни резкими дергаными шагами.

– Че встали?! – прикрикнула на нас мама и резко дернула Катю за руку, практически вырвав из моих объятий. – Я тебе не папа, я тебя не пожалею и так отлуплю… – угрожала она тихо плачущей дочери и тыкала ей пальцами в плечи.

– Не трогай ее! – пришлось грубо оттолкнуть мать в сторону холодильника и встать между ней и Катей. – Ты совсем, что ли?! – рыкнула я матери в лицо и толкнула в плечи. Глядя в ее бешеные глаза, под которыми были синяки от побоев, я не увидела в них ни капли того, что можно назвать материнством. – Иди мужа своего толкай!

– Быстро убрались в квартире. Чтобы все блестело. Не хватало мне еще по всяким комиссиям потом из-за вас, бестолочей, бегать, – нервно дернулась мама, снова накинувшись на пакеты с продуктами.

– Ты тоже постарайся тут приготовить что-нибудь для людей, а не для свинарника, как делаешь обычно, – бросила я матери и, взяв Катю за руку, вывела из кухни в ее комнату.

Кое-как, путем уговоров и обещаний, что однажды все будет хорошо, я заставила Катю убраться в ее комнате, а сама в ускоренном темпе ушла убираться в остальной квартире, пряча бутылки и следы недавней драки, еще оставшиеся в родительской комнате.

Едва я успела убрать пылесос за шкаф, как в дверь позвонили.

Мама с большими глазами, в которых четко читалась паника, забежала в мою комнату и повелительным тоном озвучила свои планы:

– Я буду в шкафу в комнате. Вы тут с Катей сами разберетесь.

Я молча закатила глаза. Она уже не первый раз прячется в шкафу во время прихода подобного рода проверок. Иногда, как сегодня, прятаться ее заставляют следы побоев на лице, но чаще всего это нежелание брать ответственность за то, что она действительно плохая мать.

Кому понравится, когда ему в глаза говорят (хоть и не прямым текстом), что она не только хреновый человек, но и мать так себе? Вот и маме это тоже однажды не понравилось. Мне лет четырнадцать было, когда к нам впервые пришла проверка. Мама думала, что с ней будут интеллигентно говорить в ответ на ее хамство с имитацией защиты детей и гнездышка, но… В общем-то, с ней действительно общались цивилизованно. Но потом она тем же вечером, находясь в пьяном угаре, материла их на чем свет стоит. И поэтому сейчас прячется в шкафу вместо того, чтобы снова встретиться с людьми из проверки.

Я открыла дверь, подарила женщинам в шубах дежурную улыбку, получив в ответ лишь надменный оценивающий взгляд и холодный кивок.

– Здравствуйте! Проходите. – Отойдя в сторону, я пропустила женщин. Одна из них была классным руководителем Кати, а другую я не узнала. Но, скорее всего, тоже кто-то из школы.

– Думаю, вы в курсе, по какому поводу мы здесь? – спросила незнакомая женщина, сканируя прихожую оценивающим взглядом.

– Догадываемся, – выдохнула я, надеясь, что они быстро пройдут по квартире и так же быстро свалят.

Неприятно наблюдать, как на тебя и то место, где ты живешь, смотрят как на дерьмо. В чем-то я с ними, конечно, согласна. Но это не значит, что мне нравится видеть их мнение на напудренных лицах. Будь у меня чуть больше пофигизма, так я бы сейчас сидела в шкафу вместе с мамой.

Никто из них даже не попытался снять грязную обувь. Они просто прошли в квартиру с каменными лицами. Катина классуха лишь на мгновение позволила себе улыбку, увидев Катю.

В руках проверяющих были какие-то бумаги и ручки. Они придирчиво разглядывали каждый сантиметр квартиры, кривили накрашенные губы на несимпатичные им обои. Практически влезли носом в кастрюлю с горячим супом и тщательно осмотрели содержимое холодильника, параллельно записывая что-то.

– А почему нет никого из родителей? Катя должна была предупредить, что мы приедем.

– Они на работе, – ответила я коротко, пряча эмоции и раздражение за скрещенными на груди руками.

– Угу, – протянула незнакомая женщина, не рискуя касаться пальцами дверцы шкафа с крупами. Она в принципе касалась всего ручкой, но даже ею делала это крайне брезгливо.

Наверное, боялась поцарапать золотишко на пальцах.

– Жаль, что нет возможности поговорить с родителями. – Катина учительница разочаровано поджала губы, пока сама Катя жалась к моему бедру. – У Кати последнее время проблемы с успеваемостью. Прошлую четверть она закончила относительно сносно, но эта идет у нее не так, как хотелось бы. Девочка она умная, обидно, если совсем скатится. Домашнее задание, опять же, не всегда выполняет. Или выполняет, но не все. Выборочно.

– Хорошо. Я поняла вас. Я передам родителям.

Под «передам родителям» я поставила себе галочку, что теперь каждый вечер буду тщательнее проверять выполнение Катей домашних заданий. Честно говоря, с Нового года я уделяла этому гораздо меньше внимания, чем обычно, в основном, из-за желания найти способ сбежать из дома вместе с Катей.

Они еще несколько минут поблуждали по комнатам, заполнили кипу принесенных бумаг, задали вопрос касаемо Катиного разговора с подружкой, на что мне пришлось прикинуться дурочкой, которая ничего не видела и не понимает о чем речь.

– Катя, наверное, что-то не так поняла, – произнесла я в ответ, а Катя подтвердила. Мы с детства обучены отлично врать, какие у нас классные родители. Это происходит уже на рефлексах.

Спросили что-то о родителях – ври, что они хорошие. Ты же не хочешь позорить маму с папой? Что тогда скажут люди? Что люди подумают о тебе? Нельзя так, Алена. Нельзя. Ближе родителей у тебя никого нет и не будет… и т. д. и т. п.

Комиссия ушла ни с чем. Какие-то выводы они, разумеется, сделали, но необходимый минимум увидели. Да, наша семья так и осталась у них на карандаше, но в следующий раз они еще не скоро придут. До первого косяка с нашей стороны. Как обычно. Единственный плюс от их визита – родители на некоторое время притихнут и завяжут с алкоголем.

Сидя в комнате на постели, я слушала, как отчим отчитывал Катю, которую поставил в угол, вместо того чтобы отправить спать. В случившемся целиком и полностью только его вина, но он никогда не признает это и уж точно не накажет себя.

– Вали отсюда. Чтобы я тебя не видел! – рыкнул он напоследок, и я услышала Катины быстрые шаги. Она забежала в свою комнату и только там позволила себе расплакаться, потому что при отце плакать нельзя. Слезы злят его еще сильнее.

И я тоже дала волю слезам. От бессилия и усталости. Молясь, чтобы все это дерьмо, что окружает нас с Катей, закончилось как можно скорее.

Но чем чаще я думаю о побеге, тем больше ловлю себя на мысли, что застряла обеими ногами в капкане. Барахтаюсь в нем, рву мышцы в мясо, ломаю кости. Впустую трачу силы на несбыточное.

Глава 7

За завтраком родители были злыми и раздраженными.

Наверное, дело в том, что после вчерашней проверки им некоторое время нельзя будет пить из-за страха, что проверяющие могут вновь нагрянуть по горячим следам.

Такого, к слову, ни разу не было, но страх в родителях все равно, вынуждает их сохранять некоторую осторожность.

И если отчим задумчиво молчал или односложно отвечал, хмуро глядя в стол или на Катю, то мама не стеснялась ни в выражениях, ни в жестикуляции. Только за время завтрака она нашла кучу поводов, чтобы придраться к Кате.

Ей не нравилось, как она мешала чай в кружке. Видите ли, ей было громко. Затем ей не понравилось, что Катя медленно ест, а потом пришлось не по вкусу, как стучат ее зубы во рту в процессе жевания.

– Хватит, – зыркнула я строго на маму, когда та бросила Кате очередное замечание. Сестра была готова расплакаться, не понимая, что делает не так, но сдержала огромные капли слез в глазах.

– Ты мне еще тут повыступай! – рявкнула на меня мама и швырнула вилку в тарелку. Скрестила руки на груди и уперлась локтями в стол, подавшись вперед. Буквально вонзившись взглядом в Катю, которая старалась успокоиться и смотреть только в тарелку, мама начала разговаривать с ней как с мусором, омерзительно кривя разбитые губы. – Довольна? Опять опозорила нас! Дура…

– Не трогай ее, – повысила я тон на мать. – Еще скажи, что вы не виноваты в том, что ей кроме вашего пьянства и драк подружкам рассказать нечего.

Отчим решил вообще никак не участвовать в происходящем и просто вышел из-за стола, так же швырнув вилку в тарелку с завтраком, к которому не притронулся. Видимо, похмелье после того, как он вчера вечером вернулся откуда-то пьяный, не позволяло ему издавать какие-либо звуки, хотя бы утром.

– Рот закрой, я сказала! – процедила мама, не разжимая зубов. Вернее, того, что от них осталось. – Своих сначала роди, а потом учи меня, как воспитывать.

– Катя, – обратилась я к сестре мягко и обхватила тоненькое запястье. – Ты поела? – Катя молча кивнула, не рискуя отрывать взгляд от тарелки. – Тогда пойдем. Пора выходить в школу.

Я первой вышла из-за стола и посмотрела на маму, тут же пожелав накинуть на ее голову какой-нибудь мешок, чтобы она перестала прожигать Катю взглядом, полным ненависти.

Боясь того, что мама может ей что-нибудь сделать, Катя держалась поближе ко мне, крепко держась за задний карман моих джинсов. А затем вздрогнула и ускорилась, побежав вперед, когда мама попыталась достать ее кухонным полотенцем, чтобы ударить напоследок.

– Катя, ты одевайся пока. Я телефон на кухне забыла, – произнесла я, оставив Катю одну в прихожей.

– Ага, – всхлипнула она тихо, отчего я сама была готова расплакаться.

Вернувшись в кухню, я резко вырвала из маминой руки полотенце и грубо швырнула ей его в лицо.

– Ты че творишь?! – выпучила мама на меня глаза, но вопрос свой задала приглушенно. Страх к отчиму, даже у нее, еще никто не отменял. Разве что убойная доза алкоголя, под которой она становилась бессмертной.

– Это ты че творишь? – приблизила я свое лицо к ее. – Хочешь на ком-то отыграться, иди в свою комнату и бей сама знаешь кого.

– А что, только ему можно бить мою дочку? – кивнула она на меня обиженно. – Пусть видит, что и его тупая дочка тоже может получать в этом доме.

У меня внутри все упало. В эту секунду я даже слов не могла подобрать, чтобы выразить всю степень шока и ужаса, которые испытала.

– Типа, я – твоя дочь, а Катя – его?

– Не лезь, – фыркнула мама раздраженно и уставилась в сторону окна.

– Ты нормальная вообще, нет? Ничего, что мы с Катей обе твои дочери?

– Много ты понимаешь…

– Очевидно, гораздо больше, чем ты, – бросила я, испытывая чувство непередаваемой брезгливости к собственной матери. Это происходит не впервые, но чтобы так… Она только что превзошла саму себя. – После школы я заберу Катю с собой на работу.

Глава 8

Из-за того, что я проводила Катю до школы, в университетский душ пришлось явиться позже обычного. Судя по плеску воды, в бассейне уже кто-то был. К счастью, женская раздевалка и часть душевой оказались пусты и свободны.

Я наспех приняла душ, боясь опоздать на пары. Надела белье, собрала мокрые волосы в пучок и оделась. Пришлось опять выбрать кофту с высоким воротником, так как за два дня синяки не растворились. Еще неделю придется так ходить и потеть в аудиториях, которые находятся на солнечной стороне универа.

Выйдя из душевой, дернулась и рефлекторно прижала рюкзак к груди, испугавшись Одинцова, который в одних трусах и тапочках шел от бассейна в сторону мужской раздевалки и душа.

– Здравствуйте, – бросила я ему едва слышно и боязливо опустила взгляд, пытаясь как можно скорее просочиться мимо.

– Мельникова, – окликнул меня преподаватель в момент, когда я думала, что уже спаслась от его холодного взгляда.

– Да, Константин Михайлович? – стиснув зубы, я остановилась и обернулась. Мгновенно наткнулась на прямой мужской взгляд.

В отличие от него, я не смогла долго и открыто пялиться на мужчину в трусах. У него был достаточно спортивный торс и плечи пловца, но смотреть на него я не смогла. Из-за любви отчима ходить по дому без футболок и маек я теперь не могу смотреть ни на один мужской торс. Даже в фильмах игнорирую.

– Университет в курсе, что ты используешь душ в личных целях? – строго поинтересовался Одинцов, смахивая со лба мокрую челку.

– Я пользуюсь душем, как и все в университете.

– Только все помимо душа пользуются еще и бассейном.

– Сегодня у меня нет времени на бассейн. В следующий раз – обязательно.

– Ты пришла в бассейн, чтобы помыться? Дома воду отключили? – Мельком глянув на мужчину, я заметила, как он вскинул бровь, но при этом не перестал хмуриться и буквально сверлить меня прямым взглядом голубых глаз.

– Дома ремонт, – ответила я, как человек, который привык врать обо всем, что касается дома.

– Постарайся в следующий раз хотя бы для галочки воспользоваться бассейном, Мельникова, – бросил преподаватель и, напоследок оглядев меня с ног до головы, соизволил скрыться в мужской раздевалке.

С облегчением выдохнув, я наконец смогла покинуть здание бассейна и не опоздать на пару.

Хотя, нельзя сказать, что я грезила учебой и мечтала получить от преподавателей как можно больше знаний. Скорее, я рисовала в воображении воздушные замки о том, где и как заработать и как можно скорее свалить от родителей, прихватив с собой Катю.

Мысль о том, чтобы бросить университет сейчас и сразу найти вторую работу, пришлось отмести. В прошлом году я пыталась провернуть подобное, и отчиму позвонили из университета уже через четыре дня моего отсутствия на парах. Оказалось, в деканате работает жена какого-то его друга, которая сообщает ему о любом моем прогуле.

В день, когда он узнал, что я прогуливала пары, он демонстративно избил мать, а потом и меня, когда я бросилась ее прикрывать. В тот день я узнала, что обязана отрабатывать каждую копейку, вложенную им в меня. В том числе, обучение в университете, за которое он платит.

Поэтому вариант просто бросить универ сейчас и пойти зарабатывать на побег, отметается сразу. Это я должна сделать незаметно.

Но, имея в запасе не так уж много свободного времени, сделать это достаточно сложно.

Будь я парнем, можно было бы пойти в какие-нибудь подпольные бои, гонки или что-то около того. Но я всего лишь девушка, у которой за душой ничего нет. Равно как и каких-либо способностей.

Единственное, что есть у меня из имеющего хоть какую-то ценность – это моя девственность. Я неоднократно читала статьи о том, что некоторые девушки продают свою невинность за бешеные деньги каким-то извращенцам-миллионерам. Их увозят в теплые страны, трахают и возвращают с круглой суммой на счету обратно.

Но, либо у меня есть принципы, либо я не дошла до такой точки отчаяния, когда стану торговать своим телом.

Поэтому мне остается только работа обслуживающим персоналом с относительно гибким графиком.

После пар я вышла из универа и сразу наткнулась на Колесникова, который широко улыбался мне, демонстративно открывая дверь своей спортивной машинки.

– Ты просила найти тебя, когда вся очередь рассосется. Прокатимся? – кричал он с парковки мне, стоящей на крыльце.

Я устало вздохнула и закатила глаза, спускаясь к парню.

– Ты так быстро обслужил очередь из желающих тебя девиц? Похвально, – повела я невозмутимо бровью. – А теперь поражаешь публику новыми завоеваниями? – спросила, кивнув в сторону ржущих дружков Колесникова.

– Да мне плевать, что они обо мне думают и говорят, – заявил Колесников самоуверенно, все еще ожидая, когда я сяду в его машину.

– Угу, – кивнула я с усмешкой. – Именно поэтому ты вопишь на всю улицу, чтобы тебя услышало и увидело как можно больше людей, на мнение которых тебе, конечно же, плевать?

– Это для того, чтобы ты перед публикой не дала заднюю. Кто из девчонок хочет, чтобы ее называли недавакой? – понизил он голос до шепота и подмигнул мне.

– Ну да. «Давалка» же звучит гораздо престижнее, – повела я бровью. – Ладно. Подвези меня до школы, а потом можешь рассказать своим друзьям сказку о том, как я тебе дала. Только без акробатических этюдов. У меня спина больная.

– Ты подожди. Может, и фантазировать не придется. Ты же, по-любому, в меня влюбишься. – Колесников ни на секунду не переставал улыбаться.

– Угу. Уже предвкушаю, – фыркнула я скептически, садясь в машину под улюлюканье его дружков.

Первые минуты мы ехали молча. Краем глаза я видела, как Колесников бросал в мою сторону самодовольные взгляды. Временами казалось, что от широты улыбки у него треснет лицо или лопнет башка от переполняющих его эмоций.

– А зачем тебе в школу? Любишь парней помладше? – показал он ровный ряд белых зубов.

– Сестру люблю. Ее из школы нужно забрать, – ответила я коротко и отвернулась к лобовому. То, как пялится на меня Колесников, лучше не видеть. Не очень понятно, что он пытается разглядеть под дутой курткой и мешковатыми штанами, но пусть глазеет. Лишь не болтал и никуда не врезался, пока смотрит на меня, а не на дорогу.

– Почему я раньше тебя не замечал?

– Отличные были времена, – вздохнула я нарочито мечтательно.

До слуха донесся короткий смешок. Повернув голову к парню, поймала на себе его взгляд. Но в этот раз он смотрел на меня как-то иначе. Как на друга, что ли. А не как на мишень похабника. Но продлилось это буквально секунды, потом он снова отвлекся на дорогу. Протянул руку к панели между нами, не глядя коснулся какой-то сенсорной кнопки. Загорелся небольшой экранчик типа планшета и салон машины мгновенно заполнила мелодия альтернативного рока. Колесников в такт застучал пальцами по рулю и начал подпевать на неплохом таком английском. Периодически поглядывал на меня и играл широкими черными бровями.

– Пой со мной! – призвал он меня.

– Я больше по «Бутырке», – пришлось повысить голос, чтобы меня было слышно.

Глядя на Колесникова и то, как он просто наслаждается жизнью, я испытала прилив зависти. Но не той, которая говорит: «Почему ему все, а мне ничего?!». А той, которая мечтательно вздыхает: «Вот и мне бы так! Хоть на денек…».

Но, насколько мне известно, мечтать о несбыточном – вредно. Вредно для психики, для самооценки и для воздушных розовых замков, которые обязательно вспорет разбитым стеклом реальности, едва они посмеют заявить о себе. Поэтому мечтать не приходится. А вот мыслить прагматично – каждую секунду.

– Ты чего такая молчаливая? Расскажи о себе. Интересно же, откуда ты такая взялась, – беззаботно улыбнулся парень.

– Ты врубил музыку, орешь громче нее и предъявляешь мне за то, что я между твоими воплями молчу?

– Прости. Не подумал, – щелкнул он во рту языком и выключил музыку. – Вот теперь рассказывай. Кто ты, как ты, откуда? Какие любимые цветы? Розы? По-любому, розы. Все девчонки любят розы.

– Ага. Розы и тебя, очевидно?

– Ничего не могу с этим поделать. Такой я. Таков, каков я есть.

– Боже, – фыркнула я и посмотрела на экран телефона, чтобы узнать время и понять, что не опаздываю к сестре. Как раз через десять минут у нее закончится последний урок. – Ну а ты? – глянула я на парня, убрав телефон в карман куртки.

– Что я? Я уже где-то накосячил? – Он будто реально растерялся, чем вызвал у меня неконтролируемую улыбку. – Ого! Снежная Королева умеет улыбаться? Я хочу фотку этого события на память.

Колесников потянулся к своему телефону в кармане джинсов и реально навел на меня его камеру.

– Обойдешься. – Я отвернулась к боковому стеклу.

– Ну ладно, – разочарованно выдохнул парень и, кажется, убрал телефон обратно в карман. Но я не рискнула смотреть в его сторону, боясь, что это лишь уловка с его стороны. – Что ты про меня узнать хотела?

– Ничего, в общем-то, – повела я плечами, разглядывая весеннюю грязь на городских улицах. – Но, чтобы ты снова не начал петь, расскажи, например… какие тебе цветы нравятся?

– Мне? Реально?!

– Ну да. Это же цветы. Они должны нравиться всем.

– Блин! – хохотнул Колесников и, кажется, задумался. – Нифига ты спросила! Меня обычно спрашивают, сколько сантиметров, я показываю, и вопросы как-то сами собой отпадают.

– Господи… – выдохнула я едва слышно, на секунду прикрыв глаза.

– Ну… пусть будут ромашки.

– Ромашки? – вскинула я удивленно брови. – Почему именно ромашки?

– Не знаю. Они, типа, чистые, непорочные, простые. О! Как ты, короче! Точняк! Буду называть тебя ромашкой. Имя-то свое ты мне так и не дала. Ты мне вообще, получается, ничего не дала, но я везу тебя, куда ты попросила. А я так не делаю.

– Какие жертвы ради простой ромашки, – цокнула я. – А имя ты у меня, кстати, ни разу и не спросил. Зеленая толстовка, видимо, для тебя проще выговаривать, чем Алена.

– Алена? Аленушка, значит, – он с такой нежностью протянул мое имя, что я невольно улыбнулась и посмотрела в его сторону.

И в этот момент увидела, как он меня сфотографировал.

– Попалась! – объявил он триумфально и поспешил убрать руку с телефоном подальше от меня, но застыл и удивленно заглянул мне в глаза. – Даже отбирать не будешь? Вдруг хреново получилась?

– Я на любой фотке хреново получаюсь. Так что какая разница, как я получилась на этой?

– Хватит меня удивлять, Аленушка! Я еще не отошел от того, что ты поинтересовалась, какие цветы нравятся мне. И в ахуе, что мне нравятся ромашки!

– Не благодари. Останови здесь. Дальше проезд все равно только по пропускам для учителей.

Колесников послушно притормозил, внимательным и молчаливым взглядом проследил, как я покинула салон его машины. А затем громко, наверное, чтобы услышала вся школа, спросил:

– А еще раз дашь… тебя прокатить?

– Не хотелось бы, – поморщилась я нарочито брезгливо. – Но своим дружкам теперь можешь с гордостью рассказать, как драл меня до визга… Или чем вы там между собой хвалитесь?.. Короче, можешь рассказать, что ты снова круче всех, а у меня дела. Пока.

Я закрыла дверь машины и пошла по школьной тропинке.

– Я найду тебя в универе, Аленушка! – услышала я в спину.

– Угу, я буду сидеть у пруда и плакать по козлу.

Глава 9

– Да! – я тихо порадовалась сама с собой, когда на телефон пришло сообщение, что в ближайший выходной у меня будет подработка.

Достав