Оглавление

Глава 1

1834 год, Англия.

Из старой, каменной церквушки доносился нестройный хор голосов, исполняющих англиканский хвалебный гимн под аккомпанемент дурно звучавшего старого органа. Была вечерня. В деревушке Вальсингам никогда не пропускали богослужений.

Деревня, забытая Богом и разрушающаяся уже сотни лет, давно превратилась в «гнилое местечко», как называли ее в Парламенте Англии. Жителями этого «гнилого местечка» были сто пятьдесят один человек, большей частью — женщины и дети. Здесь жили самые обычные крестьяне, отличающиеся от остальных английских крестьян лишь одной особенностью — они были отвратительно бедны, но в этой своей нищете лелеяли свои жизни, семьи и души как зеницу ока. Бедность не смущала их, ведь англиканская вера и почитание Девы Марии Вальсингамской придавали им силы и смысл жизни даже среди этой ужасной, отталкивающей бедности. Лендлорд части графства Норфолк, на котором находился Вальсингам, казалось, забыл, а может, просто не знал о том, что на его земле приютилось это обособленное общество глубоко-религиозных и чистых душой крестьян.

— Теперь же, братья и сестры во Христе, помолимся Отцу нашему.

Прихожане усердно и искренно принесли Богу свои молитвы, затем пастор благословил людей, они встали с потрескавшихся, черных от времени, деревянных скамей и разошлись по домам.

Так было испокон веков: едва оканчивалась служба, крестьяне торопились к своим каменным, прохудившимся домам, чтобы успеть подоить рогатую скотину, покормить птицу и привести в порядок свои убогие жилища, и лишь после этих трудов накормить себя и своих детей. Перед сном глава каждой семьи по слогам читал Священное Писание, а когда гас маленький огарок сальной свечи, семьи молились и ложились спать на старые, набитые соломой тюфяки, лежащие на глиняном полу, чтобы всю ночь отмахиваться от прожорливых клопов.

Но сегодняшний вечер был не совсем обычным: утром среди жителей Вальсингама пронесся слух, будто у них появился новый лендлорд, но, кем он был, не знал никто, однако все с удовольствием делились с соседями своими предположениями и смаковали эту новость как лакомство. Люди передавали друг другу собственные ожидания того, как новый лорд приведет в порядок деревню и церковь, которая была центром этой маленькой вселенной, ведь он — новый лорд, несомненно, будет честным малым и глубоко заинтересованным судьбой своих крестьян. Новые чаяния и надежда на перемены стали пищей для крестьянских умов, уже почти разучившихся мечтать, даже несмотря на настоятельные увещевания многоуважаемого пастора Глоуфорда не мечтать раньше времени: ведь, если Господом положено сотворить благо через нового лендлорда, то это случится, а если нет — такова Его воля. На вечерне крестьянам было объявлено, что завтра утром на воскресную службу приедет новый лендлорд, собственной персоной, поэтому многие не смогли уснуть в эту ночь, от раздумий о будущем.

Несмотря на собственные трезвые увещевания, и сам пастор Глоуфорд был полон надежд: он знал, что новый лендлорд принесет деревне или много счастья, или много горя, поэтому он и его семья молили Бога, чтобы рукою лендлорда Он принес крестьянам этой бедной, почти бесплодной земли облегчение в их тяжких трудах.

Пастор Глоуфорд пользовался в деревушке большим авторитетом и всеобщим уважением: он был служителем Бога, глубоко-религиозным человеком, духовным наставником крестьян, всегда готовым прийти на помощь своим прихожанам во всех их бедах. После окончания Духовной семинарии молодого образованного человека с большими амбициями заслали в эту глушь, но пастор Глоуфорд быстро смирился со своей участью, стал еще более рьяным в вере, женился на местной, бедной, необразованной, но доброй и красивой девушке Эмме Джонс, и родил с ней трех дочерей, как солнце освещающих его приближающуюся старость. Однако теперь его любящая жена уже семнадцать лет спала вечным сном под сенью могучего дуба на общественном деревенском кладбище. Пастор помогал бедным (хотя богатых и даже зажиточных здесь не существовало), иногда лечил их, а также вел для прихожан курсы обучения базовой грамматики, чтобы они могли читать Писание и Новый завет. За эти душевные качества и доброту пастора и любили: свои любовь и уважение к нему прихожане выражали дарами его семье продуктов питания, так как своего домашнего скота у нее не было, впрочем, как и любой другой живности. Семья Глоуфордов выращивала на небольшом участке земли злаки, но этого не хватало, чтобы накормить четырех взрослых людей. Продажа грубой домотканой ткани, которой занимались девушки Глоуфорд, не приносила почти ничего, и сам пастор был так же беден, как и его прихожане.

Девиц Глоуфорд любили не меньше их отца. Старшей из них — Кэтрин было двадцать шесть лет, она была самой умной среди сестер и после смерти матери, с девятилетнего возраста, несла на себе ответственность за дом, став в нем полноправной хозяйкой, так что, даже отец не смел перечить ей. Кэтрин любили за спокойный, рассудительный характер, за трезвый ум и умение помочь в прочтении и истолковании Писания (хотя пастор был недоволен данной вольностью). Несмотря на свой уже неюный возраст, девушка сознательно не выходила замуж, хотя многие деревенские мужчины предлагали ей брак, но на это у Кэтрин была веская причина — она не могла «бросить» отца и сестер, особенно младшую Кэсси. Кэтрин была похожа на отца — рассудительна, так же глубоко религиозна, добра, трудолюбива, терпелива и даже внешне нельзя было усомниться в ее происхождении: довольно высокая, худая, с красивым лицом, на котором выделялись точеные скулы и большие карие глаза. Свои волнистые, темные волосы девушка никогда не распускала, но тщательно прятала их под чепцом. Кэтрин была не только хозяйкой, но и славной дочерью и сестрой: после смерти матери она вырастила сестер, и семья была для нее всем, разумеется, после веры.

Средняя дочь пастора Кристин отличалась от старшей сестры всем: она была немного ленива, не любила физический труд и часто неохотно выполняла то, чего требовала от нее Кэтрин. Особенно не любила Кристин заботиться об их младшей сестре Кэсси, которую считала обузой и незаслуженно вобравшей в себя удивительную красоту. Кристин отталкивала от себя Кэсси и, несмотря на то, что глубоко в душе любила ее, не могла простить ей «убийства» матери. Девушка была довольно эгоистичной и самовлюбленной, но очень красивой, и этот факт был известен ей: тоненькая фигура, темно-карие глаза, обрамленные длинными густыми ресницами, волнистые темные волосы. Как и старшая сестра, Кристин пошла в отца, но, в отличие от Кэтрин, которая не придавала значения своей красивой внешности, Кристин знала, как подчеркнуть свою красоту даже в условиях безысходной бедности Вальсингама, которую она ненавидела. В свои двадцать три года она, как и Кэтрин, была не замужем, но из-за эгоистичных оснований. Но, даже зная ее капризный характер, вальсингамцы любили Кристин: слишком красивой она была.

Особой любовью в деревне пользовалась младшая девица Глоуфорд — Кассандра, которую все ласково называли Кэсси, — прелестная семнадцатилетняя девушка с непослушными, кудрявыми, золотистыми, как у матери, волосами и темно-голубыми, почти синими глазами. Она была лучом света в сером бытие деревни: игривая, веселая, неловкая и добрая, Кэсси смущалась чужих людей, и это придавало ей особой прелести. Девушка горячо любила Кэтрин, но побаивалась Кристин. Любимым занятием Кассандры были игра с куклой, созерцание цветов и жуков на них, а летом — бегание по окрестностям, в компании местных ребятишек.

Сестры Глоуфорд присутствовали на всех службах, что проводил их отец, но каждая из девушек чувствовала себя в церкви по-разному: Кэтрин с почитанием внимала голосу отца, следила за Писанием, когда он ссылался на него, и с воодушевлением пела гимны; Кристин же считала, что зря теряет время, и на службах думала о чем угодно, только не о Боге, а Кассандра часто спала, сидя на скамье и положив голову, покрытую белым чепцом, на плечо Кэтрин, а когда просыпалась, всегда посмеивалась над непонятными словами и смешными, на ее взгляд, фразами Писания.

Жизнь в Вальсингаме протекала тихо, как течет почти пересохший ручей: люди жили, погрузившись в свой маленький мир, в свою общину, но появление в ней нового лица — лендлорда, взбудоражило их, и они с нетерпением ждали завтрашней воскресной службы.

Глава 2

— И почему все так ждут приезда этого лорда? — спросила Кэтрин отца, когда Глоуфорды ложились спать.

Домик Глоуфордов был старым и маленьким, но сестры и их отец жили в разных комнатах: с рождением Кэсси, пастор разделил одну большую комнату на две, оставив дочерям большую, а сам довольствовался уголком, в котором помещался его спальный тюфяк, сундук с вещами и большое деревянное распятие на стене. Комнаты соединял грубо вытесанный проем, и семья могла общаться, находясь в разных комнатах.

— Потому что их сердца окрыляет надежда, — коротко ответил пастор на вопрос дочери, прервав для ответа свою молитву.

— Но почему он приезжает сейчас, весной, когда мы уже пережили ужасную зиму? — недовольно спросила Кэтрин, не удовлетворившись ответом отца.

— Потому что Бог посылает его тогда, когда он нужен больше всего, — со вздохом ответил пастор.

— Ты будешь просить его за церковь? — опять спросила Кэтрин.

— Ты можешь помолчать? Я пытаюсь уснуть! — вдруг недовольно воскликнула Кристин, свернувшаяся на своем тюфяке под шерстяным грубым одеялом и мечтавшая о завтрашнем дне.

— Мы обсуждаем с отцом очень важные дела! — укоризненно сказала ей Кейт. — Может, новый лорд починит церковь и подарит нам новый орган?

— Разумеется, я попрошу его за церковь, но не буду настаивать. Ты ведь знаешь, что истинная церковь — это наша душа, а в приходе мы собираемся для того, чтобы почтить Бога общими молитвами и гимнами о Его благодати, и не более. Дорогая, не нужно обожествлять каменное здание, — с легким укором сказал пастор Глоуфорд старшей дочери.

На несколько минут в доме воцарилось молчание, и пастор смог продолжить свою молитву.

— Кэсси необходимо новое платье, — вдруг задумчиво сказала Кейт и погладила по голове сестру, спящую рядом с ней на ее тюфяке. — Ее старое совсем износилось.

— Ну, конечно! Кэсси получит за этот год уже третье платье! — обиженно проворчала Кристин, получившая за год всего одно.

— Тебе следует больше читать Писание и больше молиться, чтобы Бог вразумил тебя, — серьезно сказала ей Кэтрин, свято верившая в то, что эти занятия сделают строптивую Кристин разумнее.

— Кэсси ничего не делает по дому, а только бегает по полю и ловит жуков. За что ей новое платье? — с нескрытной злобой сказала Кристин.

Кэтрин глубоко вздохнула, раздраженная словами сестры: по ее мнению, беда Кристин была в том, что она была неусердна в служении Господу, поэтому ее душу точила зависть и обида того, что лучшее доставалось не ей.

— Кристин, прошу тебя, лучше помолись, — сказал пастор, вновь вынужденный прервать свою молитву. — А ты, Кэтрин, зашей платье Кэсси. Сейчас у нас нет возможности достать новое.

Пастор Глоуфорд знал, что между его дочерями было мало дружбы: Кейт и Кэсси всегда были вместе, но Кристин старалась избегать общения с ними и часто надолго уходила из дома. Разговоры и проповеди не помогали, и пастор старался не обращать внимания на взаимоотношения своих дочерей, с головой погрузивший в дела и горести своих прихожан: он знал, что благоразумная Кэтрин справится с домом и характером Кристин, и что сама Кристин смягчится после замужества, а Кэсси всегда будет рядом с Кэтрин, которая никому не даст ее в обиду.

Когда пастор думал о своей младшей дочери, его сердце наполнялось любовью, жалостью и раскаянием: было время, когда грех сломил его веру и сделал горьким пьяницей, и ни жена, ни дети не могли спасти его. Во время этой черной полосы миссис Глоуфорд забеременела в третий раз, и на свет появилась Кассандра, мать же, с трудом разрешившись от бремени, скончалась от кровотечения. Пастор остался один с тремя дочерями, одна из которых была младенцем. Он не знал, что делать, руки у него опустились, но заботы о ребенке взяла на себя его старшая девятилетняя дочь Кэтрин — она заменила малютке мать. Кристин же долго плакала и не хотела даже взглянуть на Кэсси, потому что считала ее виновной в смерти матери, к которой Кристин была очень привязана. Рождение Кэсси вывело пастора из тьмы во свет: он вновь взялся за работу и, чтобы прокормить дочерей, работал тяжело и почти без отдыха. Кэсси стала для него Божьим знаком, который помог ему выбраться из омута пьянства, но, когда малышке исполнилось пять лет, пастор с отчаянием заметил задержки в ее развитии: она не умела ходить, а только ползала, разговаривала же Кэсси отдельными звуками и буквосочетаниями. С тех пор пастор впал в религиозный экстаз: он посчитал болезнь Кэсси Божьим наказанием за его грех, поэтому стал любить ее больше, чем старших дочерей. Кэсси была его страданием и болью, напоминающей о его черном грехе. И сейчас Кассандре было уже семнадцать лет, но она имела разум шестилетнего ребенка, и если деревенские парни сватались к Кэтрин и Кристин, к Кэсси не сватался никто, да и сам пастор не отдал бы свое сокровище в чужие руки.

***

Кристин лежала, обняв колени, и молча плакала: ее душа не могла смириться с бедностью, окружавшей ее, а все мужчины, просившие ее руки, были такими же бедняками, как она сама. Девушка плакала о том, что здесь, в этом гнилом местечке, ее красота увянет напрасно, а жизнь так и останется жизнью дочери бедного пастора. В сердце Кристин жила острая, как игла, мысль: зачем Кэсси нужна такая красота, при ее больном разуме? Она ненавидела бедную сестру за это.

Кэсси же даже не подозревала о том, что они бедны, не знала, как тяжело доставалась им еда и одежда, не знала, что больна. Она жила радостной жизнью ребенка и была счастлива от того, что просто существовала. Кэсси спала крепким детским сном, в объятиях Кэтрин, которую любила так сильно, как дети любят мать.

***

Утром церковь была полна народу: пришли все, даже больные и тяжелые на подъем старики (их принесли на руках сыновья и зятья). Всех съедало любопытство, увидеть нового лендлорда Вальсингама: для него даже смастерили новую скамью и поставили ее в первый ряд в левом ряду (для этого пришлось отодвинуть остальные скамьи ближе к выходу). Но воскресная служба уже началась, а скамья все пустовала: лорд никак не ехал, и крестьяне начали терять надежу на его появление. Кое-кто стал упрашивать пастора отложить службу до приезда лорда, но пастор отказался, сказав, что никто не вправе заставлять Бога ждать. Служба продолжалась. Хор голосов вознесся к перекошенной от времени и тяжелых снегов, каждую зиму накрывавших ее, крыше.

Вдруг в церковь торопливо зашел один из припоздавших прихожан: он прошептал что-то на ухо близстоящему соседу, тот разволновался и шепнул на ухо другому, и вскоре по церкви пробежал шепот: «Едет, едет!». Глоуфорды тоже были взволнованы, но не Кэсси — она спала, положив голову на спинку скамьи.

Взгляды крестьян сосредоточились на двери церкви, и вскоре и в самом деле появился тот, кого с таким нетерпением ждали, но он был не один: джентльменов было двое, и крестьяне гадали, кто из них является лендлордом Вальсингама.

Джентльмены вольготным шагом зашли в церковь и остановились у самой задней скамьи, почти касавшейся стены, заняли свободные места и стали осторожно, неторопливо рассматривать скромное убранство церкви. Двое деревенских парней тут же принесли господам сделанную для них скамью: лорды улыбнулись, поблагодарили их и пересели на нее, пригласив присесть рядом с собой услужливых малых. Казалось, джентльмены не желали привлекать к себе внимание и вели себя тихо и скромно.

Оба джентльмена были одеты в красивые, дорогие дорожные костюмы, что делало их невероятной диковинкой в глазах неприхотливых, одетых в старое тряпье вальсингамцев. Лорды были довольно молоды (пастор Глоуфорд, разбирающийся в таких вещах, дал им не больше тридцати пяти лет), красивы и щегольски нарядны. Крестьяне с упоением разглядывали их и перешептывались, однако пастор громко призвал их вернуться к службе и воздать Господу хвалебный гимн.

Прихожане, как один, поднялись со скамей. Прибывшие лорды тоже. Бедный люд все же понял, что глазеть на знатных господ неприлично и теперь старательно отводил от них любопытные взгляды, однако девушки продолжали украдкой смотреть на джентльменов. Три старухи бесстыдно разглядывали лордов и хмурились, считая, что так, наверно, одеваются птицы павлины, которых они, естественно, никогда не видели

Один из лордов оглядывал церковь и прихожан, всматриваясь в их лица.

— Кто тот седой старик с палкой? — вдруг шепотом спросил он у одного из юношей, стоявших рядом.

— Это Клиф — наш сторож, — осторожно ответил ему юноша, обрадованный и польщенный тем, что с ним разговаривает такой знатный человек.

— Сторож? И что же он охраняет? — с усмешкой спросил лорд.

— Старую мельницу, — ответил парень.

— А кто та дама, окруженная детьми?

— Это наша прачка Лилит.

— Все эти дети ее?

— Да, у нее восемь детей.

Конечно, деревенский юноша и понятия не имел, что к ответу требовалось добавить вежливое и почтительное «сэр».

Джентльмен улыбнулся и продолжил рассматривать крестьян.

— Сколько всего детей в деревне? — опять поинтересовался он.

— Бог его знает. Много! — простодушно ответил парень, пожав плечами. — А вы у пастора спросите, он человек образованный, не то, что мы.

Спутник любопытного джентльмена усмехнулся: ему казалось, что он попал в настоящее Средневековье — так ужасно были одеты крестьяне, и настолько нищей была эта полуразвалившаяся церковь.

— Похоже, друг мой, вместе с поместьем тебе досталась еще и огромная обуза, — шепнул он своему знатному другу.

— Да, это верно, — с насмешливой улыбкой сказал тот.

— Но ты можешь все изменить. Кажется, нравы у этих людей не отличаются от средневековых.

— Вполне вероятно. Если не нравы, то религиозность уж точно.

Вдруг первый джентльмен увидел Кэтрин и Кристин Глоуфорд: они стояли почти у алтаря, занимая первую скамью. Красота Кристин тут же бросилась в глаза лорду, и он вновь обратился к своему местному осведомителю.

— Кто те девушки? — тихо спросил лорд, кивнув в сторону незнакомых ему красавиц.

— Какие? — не понял парень. — У нас в деревне их много.

— Те, что стоят рядом с седой старухой, у которой трясется голова.

— Те? Это Глоуфорды — дочери нашего пастора. Он такой хороший человек, наш пастор!

— Как зовут этих девушек?

— Кейт и Крис, — ответил парень, на деревенский манер.

— Та, что в белом чепце с кружевами, кто она?

— Крис. Красивущая, скажу я вам, но больно нос воротит от всех.

Лорд внимательно осматривал фигуру заинтересовавшей его девушки и мягкий, удивительно красивый профиль ее лица. Кристин заметила на себе чей-то пристальный взгляд и, обернувшись к лорду, взглянула на него, немного нахмурив прелестные темные брови. Ее карие глаза, обрамленные длинными ресницами, взглянули прямо в глаза знатного джентльмена, но, увидев, что он пристально смотрит на нее, девушка слегка покраснела, смутилась, поспешно отвернулась и уткнулась взглядом в раскрытую книгу, которую держала в руках.

«Какая красивая девчонка. Удивительно, что в этой глуши можно отыскать клад в виде такой свежей розы» — подумал лорд, все никак не отводивший взгляд от прекрасной девушки: даже в своем старом, грубом платье, Кристин была очень красивой. Кейт тоже показалась лорду миловидной, но, на фоне Кристин, ее красота была блеклой и обыденной.

Когда прихожане закончили петь гимн, пастор Глоуфорд пригласил нового лендлорда к алтарю, чтобы его подданные смогли увидеть его.

Новый лендлорд не заставил пастора просить дважды — им оказался джентльмен, что собирал сведения о крестьянах. Тот, кому понравилась Кристин. Он еще раз мельком взглянул на лицо девушки, но в этот раз она не отвела от него своих прекрасных глаз.

Как и все девушки, присутствующие в церкви, Кристин подумала, что новый лендлорд очень хорош собой: высок, статен, строен, чисто выбрит, красив, молод, ухожен и, к тому же, волосы у него густые, темные и красиво уложенные. Бедным деревенским девушкам, никогда прежде не видавшим таких нарядных ухоженных мужчин, он казался настоящим красавцем, существом из другого, недоступного для них мира, и в сердце каждой проскользнула честолюбивая мечта. У всех, кроме Кэтрин и Кэсси: Кейт была слишком религиозна, чтобы думать о подобном, а Кэсси не понимала значения красоты, к тому же, она сладко спала, удобно устроившись на скамье. Но, если в сердце других девушек эта порочная мечта проскользнула и исчезла, в сердце Кристин она зацепилась, впустила корни и взрастила цветы честолюбия: Кристин увидела, что лорд заинтересовался ею, но боялась, что другие заметят его интерес к ней и осудят ее, поэтому делала вид, будто не замечает его восхищенного взгляда, скользящего по ее лицу.

Лендлорд приподнял подбородок, как делал всегда, когда держал речь.

— Доброе утро, жители Вальсингама. Позвольте представиться: я — граф Дрэймор, ваш новый лендлорд. Поместье Риверсхольд, в земли которого входит ваша деревня, досталось мне недавно после смерти моего горячо любимого дядюшки, который скончался в середине марта этого года. Сегодня я убедился в том, что ваша деревня находится в плачевном состоянии. И я помогу восстановить ее. Все свои нужды вы можете обращать к моему секретарю мистеру Гриму, который приедет в вашу деревню завтра. Также я вижу, что вы — совестливые, трудолюбивые и религиозные люди, поэтому буду помогать вам с искренней радостью. Но, увы, сейчас меня ожидают неотложные дела, и мне необходимо покинуть ваше любезное общество, — громко и решительно сказал он.

Крестьяне слушали его с раскрытыми ртами.

— Но, Ваше Сиятельство, не окажите ли вы нам огромную честь, оставшись хотя бы до конца службы? — вежливо попросил его пастор, желающий поговорить с ним о восстановлении церкви.

Граф колебался, но, вновь бросив быстрый взгляд на Кристин, решил остаться. Он молча кивнул пастору и величественно прошел на свою скамью.

Пастор продолжил службу, но ему было трудно заинтересовать обрадовавшихся крестьян, которые уже вовсю перешептывались и о том, что они могли бы попросить у лорда.

— В своем ли ты уме? — недовольно шепнул лендлорду его друг.

Перспектива пробыть в этой средневековой обстановке еще час совершенно не обрадовала его.

— Погоди немного, Доминик, — ответил ему граф Дрэймор.

Доминик — виконт Уилворт внимательно проследил за взглядом друга, устремленным на Кристин Глоуфорд.

— Нашел себе новую забаву? — усмехнулся он. — Но ведь она — дочь пастора, надеюсь, ты помнишь об этом?

— Я не имею на нее никаких планов. Просто я никогда не видел таких красавиц. Связь с крестьянкой опозорила бы мое имя, — ответил Колин Дрэймор.

— Рад, что ты понимаешь это, — серьезно сказал ему друг.

Когда служба подошла к концу, прихожане стали медленно покидать церковь. Знатные господа покинули ее последними и направились к красивому экипажу, ожидавшему их у входа в церковь.

Но вдруг, словно яркий солнечный зайчик показался в серой толпе бедняков, заставивший обоих лордов застыть в восхищении.

— Любезный, не подскажешь, кто этот дивный цветочек? — спросил лорд Дрэймор проходившего мимо крестьянина.

— Это Кэсси Глоуфорд, — ответил тот, с почтением поклонившись графу.

— Еще одна дочь пастора? — удивился виконт, с улыбкой наблюдая за прелестной девушкой.

— Да, младшая. Но она того… ненормальная, — тихо сказал крестьянин, прикоснувшись пальцами ко лбу.

— Ненормальная? Вы имеете в виду душевнобольная? — переспросил граф, уже было положивший глаз и на это хрупкое создание.

— Нет, но она как ребенок, мало что разумеет. Мозги у нее как у ребенка. Вот, — объяснил бедняк и печально вздохнул. — Так жаль ее, бедняжку.

— Что ж, любезный, ступай, — сказал ему граф Дрэймор, разочаровавшись в Кэсси.

— Бедная девушка, — с искренней жалостью в сердце сказал виконт Уилворт, неотрывно наблюдая за ней. — Подумать только, как тяжело приходится ее отцу.

— Разумеется: выдать ее замуж невозможно, ведь никто не польстится на испорченный товар, — с мрачной иронией сказал на этот граф, с неудовольствием увидев, как к ним приближается пастор Глоуфорд.

Виконт Уилворт смотрел на Кэсси и не мог поверить в то, что этот ангел — не совсем здоров. Кэсси была еще сонной: она рассеяно улыбалась после сна и выглядела трогательно и грустно. Затем к девушке подошла Кэтрин, взяла ее под руку и увела с собой.

Юная Кэсси так поразила виконта, что его глубоко заинтересовала ее судьба, ее жизнь и то, каким она видела мир через призму своего неразвитого ума. Проникшись к бедной девушке добрыми чувствами, джентльмен решил спросить пастора о ее болезни и о том, предоставлял ли он своей младшей дочери необходимое лечение.

— Преподобный Глоуфорд! У вас прелестные дочери, особенно младшая, — приветливо сказал граф пастору, пожимая ему руку.

— Да, сэр, Кэсси — мое сокровище и напоминание о прошлых грехах, — коротко ответил на это пастор, задетый за больную струну в сердце.

— Один из ваших прихожан сказал, что она — ребенок по развитию, — сказал ему Доминик Уилворт.

— Да, ей семнадцать лет, но по разуму — не больше шести.

— Простите, что говорю об этом, ведь, должно быть, я причиняю вам боль, но лечили ли вы ее? — поинтересовался виконт.

— Нет. Кэсси дана мне Богом, а значит, она совершенна, — серьезно ответил ему пастор Глоуфорд. — Но, прошу вас, не будем об этом. Лорд Дрэймор, не уделите мне минуту вашего внимания?

— Прошу прощения, преподобный, но в данный момент я не располагаю свободным временем, — торопливо сказал граф, желая хоть на день отделаться от разговора с пастором и этой ужасной деревни. — Меня ждут безотлагательные дела. Видите ли, служба уже заставила меня опоздать.

— О, сэр, прошу прощения за то, что задержал вас, — сконфузился пастор.

— Не стоит, преподобный. Если вы имеете желание побеседовать со мной, обязательно приезжайте в мое поместье: я готов дать вам аудиенцию, — объявил Колин, садясь в экипаж. — Завтра я буду лишен всех хлопот и срочной переписки, потому, приезжайте в любое время. Можете взять с собой ваших прелестных дочерей.

— Благодарю вас, лорд Дрэймор, за такую высокую честь! — обрадовался пастор.

— Желаю вам приятнейшего дня, преподобный.

Пастор отошел от вельмож и обратился к своим прихожанам: после службы он всегда интересовался у них о том, поняли ли они его проповедь.

— Что ты задумал? Зачем он должен привозить своих дочерей? — нахмурился виконт Уилворт, не одобряя предложение друга.

— Я всего-навсего придерживался рамок вежливости. Не беспокойся: старик не так прост, каким кажется, — усмехнулся граф, но его мысли заметно отличались от его слов.

Глава 3

— Что такое?

Кристин подняла равнодушный взгляд на Кэтрин — та с неудовольствием смотрела на сестру и на ее глиняную миску, полную каши.

— Эта каша отвратительна, — угрюмо ответила Кристин сестре.

Она солгала: на самом деле, причиной ее задумчивости была не пресная пшеничная каша, а мысли о красивом лендлорде, что пристально и восхищенно глядел на Кристин в церкви, и девушка с упоением размышляла о том, что мог значить его взгляд.

— Отвратительна? — Кэтрин нахмурилась. — Даже Кэсси ест эту кашу, и ей она не кажется отвратительной.

— Само собой, ей не кажется! Дай ей хоть помои, она и их съест, — издевательски пробормотала раздраженная Кристин.

— Как ты можешь? — резко спросила Кейт, возмущенная обидными словами о младшей сестре. — Извинись сейчас же!

— Не буду, — пожала плечами Кристин. Она взглянула на Кэсси: та усердно зачерпывала деревянной ложкой кашу и, увлеченная своим занятием, не смотрела на сестер. — Эта дуреха совсем ничего не поняла.

Лицо Кэтрин напряглось — она не могла смириться с тем, что Кристин так пренебрежительно относилась к бедной Кассандре.

— Не ее вина в том, что она родилась нездоровой! Господь послал ее нам! — процедила она сквозь зубы. — Постыдилась бы говорить такое!

Разозленная нотациями старшей сестры, Кристин сердито бросила ложку на стол и стремительно покинула дом. Кэсси вздрогнула от стука деревянной ложки о такой же стол и вопросительно взглянула на Кэтрин.

— Все хорошо, милая. Кристин захотела прогуляться по полю, — успокоила ее Кейт, привыкшая ограждать младшую сестру от огорчений.

— А можно я тоже пойду погулять? — спросила Кэсси, слизывая с тарелки остатки каши.

— Я же говорила: так делать некрасиво! — увидев поведение сестры, строго сказала Кейт.

Кэсси тотчас прекратила свое занятие и поставила тарелку на стол.

— Кэти, я могу погулять? — вновь с надеждой спросила девушка.

— Мы должны дождаться отца.

— А-а-а, — разочарованно протянула Кэсси. — А когда он вернется?

— В скором времени он уже будет здесь. Знаешь, что? Давай-ка починим твое платье, — сказала Кэтрин, поднимаясь из-за стола и убирая грязные тарелки. — Но сперва вымоем посуду.

Она схватила тарелки, вышла во двор, тщательно вымыла их в бочке с водой и вернулась домой. Затем Кэтрин достала из сундука с одеждой порванное платье Кэсси и принялась чинить его короткими незаметными стежками.

— Откуда здесь такая дыра? — поинтересовалась Кэтрин у сестры.

— Где? — равнодушно отозвалась та. — Не знаю, Кэти.

Кэсси уселась на свой тюфяк и принялась играть с отвратительной соломенной куклой, которую любила, несмотря на уродство последней. Других игрушек у девушки не было.

— Милая, постарайся быть аккуратнее, хорошо? — ласково сказала ей Кейт. — Ты же знаешь, что вещи нужно беречь? Ты постараешься?

— Угу. Можно я пойду погулять?

— Нет. Отец еще не вернулся.

Кэсси грустно взглянула на Кэтрин, отбросила куклу в угол и принялась следить за тем, как сестра ловко зашивает ее рваное платье. Увидев любопытство на лице младшей сестры, Кейт ласково улыбнулась и погладила ее по кучерявым волосам.

«Бедная Кэсси! Она не осознает того, что Кристин не испытывает к ней ни капли сестринской любви! Но, должно быть, так и нужно: Господь нарочно оберегает ее больной разум от обид и сожалений» — с грустью подумала Кэтрин.

Охваченная обидой на упреки Кэтрин, Кристин поспешила скрыться далеко от дома: она села под большим, покрытым весенними почками дубом, укуталась в свой прохудившийся шерстяной платок и со слезами на глазах принялась размышлять о своей нищете. Вальсингам, что два века назад был большой, цветущей и богатой деревней, но постепенно превратившийся в вымирающую крошечную деревушку, сковывал тщеславную красавицу. Кристин чувствовала себя запертой в темном каменном доме Глоуфордов: глиняный пол, холодные стены, потрескавшиеся рамы единственного окна — все это давило на девушку, лишало радости и покоя. При всем при этом, ее жизнь отравляла младшая сестра: Кристин недолюбливала Кэсси за то, та требовала деликатного ухода, как редкостного вида цветок, и была полна зависти того, что отец любил Кэсси сильнее, чем ее. И Кэсси была так красива, что сердце Кристин истекало ядовитой желчью зависти к красоте больной сестры. Девушка была в отчаянии, и самой сокровенной ее мечтой было сбежать от умирающих вальсингамских руин. Однако ей не хватало храбрости решиться на такой смелый шаг.

«Как поступить? Я засыхаю здесь как растение, лишенное влаги! Что ценного есть в моей жизни? Красота? Лишь меня в церкви заметил лендлорд… Он бросал на меня такие восхищенные взгляды! Он так красив! Но разве может он заинтересоваться простой бедной девушкой? Лишь в сказках! — с горечью подумала Кристин, и слезы отчаяния и безысходности вновь заструились по ее щекам. — Вырвусь ли я из этого темного угла? Когда я, наконец, буду жить в своем собственном красивом доме, кушать сладости и носить нарядные платья?»

Когда стемнело, Кристин вернулась в ненавистную ей лачугу, где ее ждал горячий ужин и молчаливое неодобрение старшей сестры. Аппетит у Кристин отсутствовал, ведь в очередной раз трапеза представляла собой пресную кашу, которой девушка пресытилась давным-давно. Сняв с себя башмаки и повседневное рабочее платье и оставшись в грубом нижнем, Кристин, не обращая внимания на сестер и отца, улеглась на свой тюфяк, лицом к стене, и нарочно скрыла голову под одеялом.

— Ты не приболела? — озадаченно спросил пастор Кристин, заметивший мрачное настроение дочери. — Скоро будет вечерня, и тебе нужны силы. Поешь, дочь моя.

— Я не голодна, — коротко ответила та, не желая вести разговоров.

— Тогда ты сможешь отведать каши лишь завтра утром. Не разделив с нами вечернюю трапезу, ты останешься голодной — Пастор был обеспокоен поведением средней дочери: ранее Кэтрин сообщила ему о том, что Кристин вновь ушла из дома.

— Мне не до каши, папа. Мне плохо, — безразлично солгала Кристин. Она не желала идти на вечерню: проповеди отца о благородии нищеты пресытили ее угнетенную этой самой нищетой душу. Объятая меланхолией и чувством безграничной безнадежности, девушка мечтала остаться одной.

— Вот еще! Ты не можешь пропустить вечерню! — настойчиво сказала Кейт, недовольная упрямством сестры.

— Я не пойду, — тихо, но твердо сказала Кристин.

— Но разве святой Христос прекращал проповедовать, когда его одолевали недуги? — поучительным тоном сказал ей пастор.

— Оставь ее, папа. Бог видит ее сердце и знает, что в нем происходит, — сказала Кэтрин отцу: она разгадала план сестры увильнуть от вечерни, но промолчала, решив, что Кристин пойдет на пользу побыть в одиночестве и подумать над своим «нечестивым» поведением. — Только прошу тебя, Крис, помой тарелки. Я не успеваю.

Ответом Кристин был раздраженный вздох.

Четверть часа спустя, пастор, Кэтрин и Кэсси надели свои лучшие платья и поспешили в церковь.

Кристин долго орошала слезами свою бедную постель, но, успокоившись, взяла глиняные тарелки и, выйдя во двор, принялась мыть их щеткой со свиной щетиной. Вдруг, в очередной раз ощутив горький прилив сожаления о своей напрасно угасающей жизни, Кристин не смогла сдержать порыв злости и, схватив одну из тарелок, с силой бросила ее на землю — та разбилась на несколько крупных кусков. Собрав осколки, Кристин вернулась в дом, поставила чистые тарелки на полку, вновь легла на свой тюфяк и горько заплакала. Когда Глоуфорды вернулась с вечерни, девушка уже спала, утомленная переживаниями и черными мыслями, но Кэтрин разбудила ее, чтобы та послушала отрывок из Писания, что каждый вечер читал пастор Глоуфорд.

— Здесь не хватает одной тарелки, — заметила Кэтрин, бросив взгляд на полку.

— Она выпала у меня из рук и разбилась, — угрюмо сказала ей Кристин.

Кейт села рядом с ней на тюфяк, усадила рядом с собой полную радости от возвращения домой Кэсси, и семья принялась внимать строкам Писания, которые с чувством читал пастор Глоуфорд. Голос пастора то затихал, то наполнялся силой, то мягкостью, то грозным предупреждением о тщетности бытия и ужасных последствий грехов. После прочтения очередного отрывка пастор отложил книгу. Семья взялась за руки и помолилась, но сердца двух из четырех были безразличны к молитвам: сердце Кристин было уязвлено темными мыслями и чувствами, а сердце Кэсси совершенно не внимало молитве, и девушку больше занимали мысли о завтрашнем дне, ведь она и местные мальчишки сговорились ограбить яблоню старого ворчливого соседа. Во время молитвы Кэсси с восторгом следила за пауком, ползущим по стене и скрывшимся в одной из щелей.

— Завтра, после утрени я пойду к нашему новому лендлорду, — завершив молитву, сказал пастор.

— К графу Дрэймору? — воскликнула ошеломленная новостью Кристин. — Зачем?

— Чтобы иметь с ним разговор о нашей церкви. Я подошел к нему сегодня после службы, но он торопился, однако пригласил меня на аудиенцию в свое поместье.

— Но разве он не в силах приехать собственной персоной? — Кристин надеялась вновь увидеть этого лорда и смутно чувствовала необходимость ввергнуть его в еще большее восхищение ее красотой.

— Граф Дрэймор — высокородная особа. Думаю, мы никогда больше не удостоимся чести увидеть его в Вальсингаме, — с легкой усмешкой ответил ей пастор.

Сердце Кристин упало: ее вдруг охватило непреодолимое желание увидеть графа, но слова отца разочаровали девушку.

— Надеюсь, во время моей аудиенции вы не будете предаваться лени, а приберетесь в церкви, — объявил пастор дочерям.

— Когда ты вернешься? Ты успеешь к ужину? — забеспокоилась Кэтрин: она ревностно следила за тем, чтобы отец не голодал.

— Думаю, да. А теперь нам следует отдохнуть от дневных трудов.

Семья улеглась на свои убогие постели.

Первой всегда засыпала Кэсси, но в этот вечер она была полна энергии, и ей отчаянно хотелось затеять шалость.

— Кэти, давай споем песенку? — вдруг раздался в темноте ее звонкий голосок.

— Уже поздно, милая, нам нужно спать, — ответила ей Кэтрин.

— Но мне не спится. Давай споем!

— Боже, Кейт, успокой ее! — раздался недовольный голос Кристин.

— Крис, тебе следует быть сдержанней, — строго сказал ей отец. — Кэсси, мы обязательно споем, но завтра.

— Но я хочу сейчас! Это такая веселая песенка про курочек…

— Да замолчи ты, наконец!

Громкий окрик Кристин испугал бедную Кэсси — она тут же замолчала и глубоко задышала от страха.

— Бог накажет тебя за это! — прикрикнула Кейт на Кристин, осведомленная о том, что означает это тяжелое дыхание Кэсси. — Ты напугала ее! Кэсси, иди ко мне.

Кэсси быстро перебралась на тюфяк Кейт и обняла сестру за шею. Она никак не могла отойти от испуга и не могла понять, чем же она так рассердила Кристин — ведь ей всего лишь хотелось спеть песенку про курочек!

Но Кристин было совсем не совестно: она закрыла уши ладонями и пыталась не слышать вздохи Кэсси, которые лишь раздражали ее.

Утром Кэсси стало дурно: ее лоб горел и был покрыт обильной испариной, а кожа была горячей и влажной. Девушка не пошла на утреню. Кэсси долго ворочалась на своем тюфяке, но все же смогла уснуть. Узнав о том, что Кэсси плохо, соседи Глоуфордов пообещали принести для нее немного молока.

После утренней службы пастор Глоуфорд направился в поместье графа Дрэймора — Риверсхольд, в котором за все время своего пребывания в Вальсингаме не был ни разу, так как старый лендлорд никогда не интересовался судьбой своих крестьян. Пастор шел пешком: он любил пешие прогулки, и в такие моменты чувствовал себя полным сил. Лошади у него не было, а беспокоить прихожан своими проблемами он не желал, да и лошадь в деревне была лишь одна. Поэтому, переодетый в свой лучший костюм, давно затертый и подлатанный руками Кэтрин, пастор Глоуфорд шел по пыльной дороге в Риверсхольд. По пути пастор молился о том, чтобы Бог внял молитвам его прихожан, повернул к ним сердце лорда Дрэймора и внял их нуждам. С собой он нес большой пожелтевший ватман со старым чертежом церкви, желая показать его графу, с целью возможной ее реставрации. Как ни странно, пастор верил новому лендлорду и считал, что сам Господь привел его в Вальсингам. Но вдруг пастор вспомнил о болезни Кэсси и разволновался: как чувствует себя его сокровище? Однако знание того, что за ней присматривает Кэтрин, успокоила его: лицо пастора просветлело, и он с новыми силами и надеждами в сердце твердым шагом направлялся в поместье.

Глава 4

Два лорда расположились в большой роскошной гостиной, обставленной дорогой мебелью в английском стиле, пили бренди и обсуждали вчерашнюю поездку в Вальсингам.

— Как в начале девятнадцатого века могут существовать такие убогие места? Я думал, что все они исчезли еще пару веков назад! — удивленно сказал лорд Дрэймор и саркастически усмехнулся. — Ох, дядюшка Бак, какую обузу ты взвалил на мою шею, в обмен на это поместье!

— Но почему твой дядя даже не обмолвился о деревне, когда передавал тебе свое завещание? — спросил его виконт Уилворт.

— Понятия не имею. Возможно, он даже не подозревал о том, что на его земле есть эта деревушка. Я и сам узнал о ней от своего секретаря.

— Но, друг мой, при твоем богатстве, ты можешь сделать для этих крестьян много добра. Ты же видел, насколько они бедны, как кривы их домишки, как бедно они одеты… Нищие, убогие люди.

— Да, Доминик, видел. Но в этой грязи мои глаза узрели не только бедность, но и прекрасный цветок, — сказал Колин Дрэймор, вспоминая красивую скромную дочь пастора — Кристин.

— Будь серьезней. Тебе не следует думать о той девушке, — нахмурился виконт. — Пусть этот цветок останется неоскверненным.

— К чему эти нравоучения? У меня нет желания иметь дело с этой красоткой. Она крестьянка! Я просто отдаю должное ее красоте, — насмешливо усмехнулся граф.

— Тогда следует сказать, что младшая Глоуфорд намного прекраснее твоей красотки, — заметил Доминик Уилворт, и его сердце сжалось от жалости к Кэсси.

— Да, безусловно, но она больна, и это ее портит.

— Но речь идет только о внешности.

— Да, эта малютка с дивными кудрями просто чудо. Мне даже жаль ее, — пробормотал Колин, не желая распространяться о своем негативном мнении о ней.

В тот момент, когда он увидел Кэсси, в его разуме мелькнули те же темные мысли, что и тогда, когда он увидел ее сестру Кристин. Но слабоумие Кэсси оттолкнуло его. Виконт Уилворт, наоборот, проникся к Кэсси искренней симпатией и жалостью. Его очень удивило то, что пастор не лечил ее в детстве и то, как спокойно относился он к болезни дочери, как к должному.

— Я помогу этим крестьянам. Пора показать им блага цивилизации и Просвещения. Я отстрою их дома, церковь, мельницу, другие здания, дороги, заборы… Не сразу, конечно: для начала нужно разобрать все документы, что остались после дяди. Нужно осмотреть сад и избавиться от уродливых скульптур. И откуда у дядюшки была такая любовь к античности? Обновить парк, сад, конюшни. Мне мало одной конюшни, следует построить еще одну, — задумчиво сказал лорд Дрэймор, представляя, как изменит обличие Риверсхольда.

— Лучше позаботься о крестьянах, — настойчиво посоветовал ему друг. — Твои замыслы никуда не денутся, но, пока ты воплотишь их в жизнь, умрет с полсотни крестьян.

— Ах, брось. Ведь жили они как-то все эти годы.

— Да, жили, и поэтому их деревня превратилась в «гнилое местечко», а со временем вообще исчезнет с лица земли. Сколько крестьян там обитает?

— Сто пятьдесят один. Из них половина — дети.

— Вот видишь, если ты не хочешь получить кучу голодных детей, когда перемрут их родители, отстрой в первую очередь деревушку, а уже затем свое поместье.

Граф Дрэймор задумчиво улыбнулся, допил свой бренди, поставил стакан на столик, затем встал и подошел к окну. Из его головы не выходил образ Кристин, одетой в скромное белое платье и чепец.

«Иногда полевые цветы бывают прекраснее капризных светских роз, — подумал граф. — Но она — крестьянка, и подобная связь опозорила бы меня»

— А вот и пастор Глоуфорд. И, как я и говорил, один, — с усмешкой сказал он другу, глядя на подходящего к дому пастора. — Этот старик вызывает у меня симпатию, но, кажется, он просто помешан на англиканстве.

— На то он и пастор, — тоже усмехнулся виконт.

Через пару минут дворецкий торжественно объявил о приходе пастора Глоуфорда и тут же получил приказ графа провести его в гостиную. Через минуту пастор стоял перед высокородными джентльменами из Лондона.

— Благодарю за то, что приняли меня, Ваше Сиятельство. — Пастор деликатно поклонился, не забыв о светских манерах, которые все еще помнил, несмотря на долгое пребывание в глуши. — Я польщен вашим приглашением, и это огромная честь для меня.

— Проходите, преподобный, присаживайтесь, — вежливо ответил ему граф. — Хочу представить вам своего доброго друга виконта Уилворта.

— Добрый день, — отозвался тот и протянул пастору руку для пожатия.

— Польщен, сэр, — ответил пастор, пожимая ему руку и думая о том, что этот виконт совсем не так чопорен, как лендлорд Вальсингама.

— Как я понимаю, преподобный, вы пришли по делу? — спросил лорд Дрэймор, указывая рукой на большое мягкое кресло.

Пастора охватила неловкость: он никогда не бывал в таких роскошных апартаментах и был смущен тем, что его пыльные туфли пачкали дорогой ковер, покрывающий полы гостиной Риверсхольда, и оставляли на нем следы. Но лорд Дрэймор и его друг понимали замешательство пастора и деликатно не обращали внимания на это обстоятельство: их вообще мало интересовали такие вещи, ведь у них имелись слуги, которые всегда уберут пыль и грязь.

— Благодарю вас, — коротко поблагодарил пастор Глоуфорд и сел в предложенное ему кресло.

— Чаю, преподобный? А может, вы предпочитаете свежезаваренный кофе? — спросил его граф и позвонил в колокольчик для прислуги.

— О нет, не стоит… — смутился пастор: бедность, в которой он жил, была ближе его сердцу, чем сейчас окружающая его роскошь.

— Не смущайтесь: путь от Вальсингама до Риверсхольда неблизкий, и вы, верно, устали, — отозвался на это лорд Дрэймор и приказал вошедшей горничной принести чаю и тосты для пастора. — Поведайте мне о своих прихожанах. Как лендлорда, меня очень интересует их жизнь. В данный момент в деревне находится мой секретарь, но я хотел бы выслушать того, кто как никто лучше знаком с ее жителями, — обратился граф к пастору, как только горничная покинула гостиную.

— Конечно, Ваше Сиятельство, я отвечу на все интересующие вас вопросы, — сказал пастор, поглядывая на большие настенные часы: он не рассчитывал на то, что граф будет интересоваться подобными вещами, и собирался быстро закончить с делом и вернуться домой к больной дочери.

Граф Дрэймор сел в кресло, напротив кресла пастора. Виконт расположился на близстоящем диване.

— Когда я был в деревне, то не мог не обратить внимания на то, как много в ней малолетних детей и женщин, и как мало мужчин, — начал граф. — Как могло сложиться данное несоответствие?

— Все дело в том, Ваше Сиятельство, что прошедшая зима принесла нашей деревне настоящую трагедию: много мужчин, женщин и детей умерло от болезней, иные замерзали насмерть в своих же постелях, — с тяжелым вздохом ответил пастор.

— Как много людей проживало в деревне до этой зимы? — спросил виконт Уилворт, заинтересовавшийся сведениями пастора.

— Сто девяносто пять, сэр.

— А осталось сто пятьдесят один, — задумчиво произнес граф. — Это печально, весьма печально.

— Да, сэр, это была большая потеря, но похоронили мертвых мы только в начале марта, когда земля немного отмерзла. Мои прихожане очень религиозны, добры и милосердны, их жизнь лишена многих благ и удобств, но все живут в страхе перед Господом.

— Чем живут жители деревни?

Вошла горничная, неся с собой поднос с чайником, чашками и большим блюдом с тостами. Поставив сервиз на низкий столик, перед пастором, она налила в чашку душистого свежезаваренного чаю и быстро удалилась.

— Хозяйством, Ваше Сиятельство: выращивают злаки, фрукты, овощи, смотрят за скотиной, ловят рыбу, пекут хлеб, а летом ухаживают за полем с картофелем. Но два месяца назад наша мельница вышла из строя и крестьянам приходиться молоть зерно вручную, — ответил пастор.

«Какое отвратительное средневековье!» — с отвращением подумал лорд Дрэймор, только сейчас по-настоящему осознав, какое огромное количество денег требуется вложить в развитие этого глухого уголка. И растрата денег была ему не по душе.

— Сэр, наша деревня теряет людей каждую зиму: все больше становится одиноких матерей и сирот. Молодежи осталось совсем мало, не больше двенадцати человек, и в основном это — девушки, которым не за кого выйти замуж, в связи с отсутствием холостых мужчин… — Пастор тут же вспомнил о собственных дочерях. — Прошу вас простить меня, сэр, но я не могу задержаться надолго: моя младшая дочь заболела, и я должен быть рядом с ней.

— Мисс Кассандра? — удивленно спросил виконт Уилворт. — Но что с ней? Мы имели честь видеть ее после служения, и она выглядела совершенно здоровой.

— У Кэсси слабое здоровье, — ответил ему пастор, не желая вдаваться в подробности.

— Я пошлю с вами моего личного лекаря, — объявил виконт: его почему-то взволновала мысль о недомогании Кэсси.

Граф Дрэймор бросил на друга насмешливый взгляд.

— Право, не стоит, — запротестовал пастор: ему было неловко тревожить джентльменов своими личными проблемами.

— Не возражайте, преподобный, — безапелляционным тоном сказал ему граф. — Уверен, в вашей деревне нет врача, который осмотрел бы вашу дочь.

— Вы правы, сэр, врача у нас нет, но я немного разбираюсь в медицине, — тихо сказал пастор, сжимая в руках свою потрепанную шляпу.

— Решено: мистер Моррис едет с вами, — твердо сказал ему граф. — Но я не желаю задерживать вас, поэтому предлагаю перейти к делу. Вижу, вы что-то принесли с собой?

Пастор с готовностью развернул на крышке большого черного фортепиано, ставящего посреди гостиной, свой ватман с чертежом церкви.

— В первую очередь, Ваше Сиятельство, прошу вашей помощи с восстановлением церкви: она — символ нашей веры, но средств на ее восстановление мы не имеем, — осторожно сказал пастор, следя за выражением лица лендлорда. — Я понимаю, что мы не смеем беспокоить вас нашими трудностями, но вы — наша единственная надежда на спасение Вальсингама.

Граф Дрэймор внимательно осматривал чертеж церкви.

— Было бы неплохо снести вашу старую церковь и возвести новую, — решительно заявил он. — Ремонт старой обойдется в разы дороже постройки новой.

— Как? Снести? — ужаснулся пастор. — Эта церковь стоит здесь уже сто девяносто три года! Снести ее было бы настоящим святотатством!

«Как глубоко они цепляются за свои руины! — с насмешкой подумал граф. — Как эти бедняки любят свою церковь! Еще бы, в такой нищете не за что больше цепляться, как за веру».

— Вы не желаете ее снесения? — с еле заметной улыбкой спросил он пастора.

— Безусловно! Наша церковь — это наше все! — горячо воскликнул тот, испугавшись, что лорд действительно разрушит ее.

— Колин, не будь святотатцем, — серьезно сказал другу виконт Уилворт. — Не пожалей денег и отреставрируй церквушку.

— У вас трое дочерей, преподобный? — вдруг спросил граф.

— Да, трое, сэр, — ответил ему пастор, не понимая, как это относится к делу с церковью.

Виконт Уилворт с подозрением взглянул на друга, удивившись тому, как часто тот поднимал разговор о сестрах Глоуфорд.

«Та крестьянка так очаровала его?» — подумал он, и его сердце наполнилось недовольством: граф Дрэймор был известным лондонским повесой, и от него следовало ожидать чего угодно.

«Как бы эта деревенская простушка не попалась в его сети!» — мысленно пожелал виконт, считая поведение графа совершенно неодобрительным.

— И они, как я понимаю, не замужем? — допытывался граф: он желал узнать о Кристин Глоуфорд как можно больше.

Пастор, однако, не заподозрил неладное: он даже с благодарностью подумал о том, что лорд может найти его дорогим дочерям достойные партии.

— Не замужем, сэр, — ответил он.

— Почему же? Насколько я знаю, деревенские девушки выходят замуж в довольно раннем возрасте. Ваша супруга должна подумать об их судьбе.

— Миссис Глоуфорд, к сожалению, скончалась. Господь призвал ее к себе, когда моей старшей дочери было девять. Эмма была достойной женщиной.

— Давно это случилось?

— Семнадцать лет назад, сэр. Она скончалась при родах.

— Сожалею, преподобный, и приношу вам искренние соболезнования. Но почему вы сами не выдаете дочерей замуж?

— Старшая Кэтрин не желает покидать дом — она хозяйка в доме и заботится о Кэсси. Другая моя дочь — Кристин получала много предложений, но, неизвестно почему, отвергла их. А Кэсси… Думаю, не стоит объяснять.

«Бедная Кэсси! Что будет с ней, когда скончаются ее отец и сестры? Замуж бедняжку никто не возьмет… Она погибнет» — с сочувствием подумал виконт Уилворт.

— Прошу прощения за то, что встреваю в ваш разговор, но я хотел бы предложить вашей младшей дочери курс лечения: в Лондоне практикует известный психиатр, который может помочь мисс Кассандре в умственном развитии, — от чистого сердца предложил виконт, искренне желая помочь девушке.

— Благодарю вас, сэр, но Кэсси не нуждается ни в каком лечении. Я не могу пойти против Божьего замысла, — угрюмо ответил на это пастор.

— Но кто будет заботиться о ней после вашей смерти? — недовольно спросил виконт, неприятно удивившись упрямству пастора.

— Кэтрин всегда будет рядом с ней. И на Господа уповаю я. Он никогда не оставит мою Кэсси, — ответил тот с самым решительным видом: разговор с виконтом пришелся ему не по душе.

— Пейте чай, преподобный, — любезно сказал ему граф: он заметил, что лоб пастора покрыли морщины, и решил занять его мысли другим разговором, ведь все, что он хотел выведать о Кристин, он получил. — Но вернемся к реставрации церкви. Я завтра же вызову из Лондона архитектора, который составит план реставрации, мы восстановим вашу горячо любимую церковь, а после займемся вашими домами — они находятся в ужасном состоянии.

Вдруг в гостиную вошел дворецкий.

— Да? — обратился к нему граф.

— Пришла мисс Глоуфорд, сэр, — слегка пренебрежительным тоном сообщил ему дворецкий.

— Проводите ее к нам, — приказал лорд Дрэймор: ему вдруг показалось, что приехала именно та, о ком он думал, — прелестная Кристин.

— Она отказалась пройти со мной, сэр, но сказала, что ей срочно требуется увидеть отца — преподобного Глоуфорда, — вежливо отозвался на это дворецкий.

— О, должно быть, я безотлагательно нужен в деревне! — воскликнул пастор, вскакивая на ноги и сминая в руках свою драгоценную шляпу. — Благодарю вас, Ваше Сиятельство, за то, что уделили мне время. — Он почтительно поклонился лендлорду.

— Не стоит благодарности, преподобный, я провожу вас, — вежливо предложил ему граф, поднимаясь на ноги.

— О, не стоит, сэр! — смутился пастор.

Но граф лишь улыбнулся и указал рукой на дверь.

Это смутило виконта Уилворта: он разгадал мысли друга, поэтому также пошел провожать пастора до самых дверей большого холла.

Как и надеялся лорд Дрэймор и в чем не сомневался виконт Уилворт, в холле дома их ожидала Кристин Глоуфорд: она была такой же прекрасной, как и в тот раз, и ее не портило ни старое, потрепанное, серое платье, ни грубые башмаки, такие же пыльные, как туфли ее отца. Ее длинные волнистые волосы были распущены и красиво обрамляли ее бледное тонкое лицо. Девушка выглядела очень смущенной, а увидев графа Дрэймора, стыдливо опустила взгляд на пол, прекрасно понимая, какое впечатление производит на графа ее красота. Но Кристин действительно была взволнована. Она подошла к отцу и беспокойно заглянула в его лицо.

— Ах, отец! Скорее! Кэсси стало намного хуже, и она зовет тебя! — с волнением сказала она. — Я взяла у соседа лошадь, чтобы приехать за тобой!

Пастор тут же разволновался, и у него дрогнуло сердце.

— Я сейчас же пришлю к вам своего лечащего врача, — отозвался виконт, наблюдавший за этой сценой.

«Прелестна! Прелестна!» — думал лорд Дрэймор, пристально глядя на взволнованное и смущенное лицо девушки.

Виконт Уилворт покинул холл и торопливо направился за врачом.

— Какая жалость! Надеюсь, ваша сестра скоро выздоровеет, — сказал граф, глядя на Кристин с плохо скрытым восхищением.

Девушка обратила на него взгляд своих прекрасных глаз и покраснела.

— Благодарю вас, сэр, вы очень любезны, — пролепетала она, удивившись и обрадовавшись тому, что граф обратился к ней.

— Пойдем, Кристин, нельзя терять времени! — торопливо сказал пастор своей дочери и, взяв ее за руку, направился к большим входным дверям. У дверей он остановился и еще раз поблагодарил графа за доброту.

— Это моя обязанность, преподобный, помогать бедным, — ответил тот, желая произвести на красавицу Кристин хорошее впечатление.

Она обернулась и улыбнулась ему полной смущения улыбкой.

Пастор же был так озадачен состоянием Кэсси, что не обратил внимания на то, какими восхищенными взглядами обменивались граф Дрэймор и его дочь Кристин.

Глоуфорды вышли из огромного роскошного дома лендлорда, сели на старую потрепанную лошадь, ждущую их у ворот, и та сдержанной трусцой понесла их в Вальсингам.

Виконт Уилворт надеялся, что с ними поедет его врач, поэтому увидев, что они не дождались его прихода, почувствовал легкое раздражение.

— Уже пропали? — спросил он у друга, поднимающегося по лестнице на второй этаж, где находились спальные комнаты.

— Ты ведь слышал, младшей сестренке совсем нездоровится, — отозвался граф, погруженный в мысли о Кристин.

— Я сообщил о болезни мисс Кассандры мистеру Моррису, и он осмотрит ее, как только соберется и приедет в деревню, — сообщил виконт, недовольный тем, как Колин отозвался о бедной Кэсси.

— Прекрасно, — пробормотал лорд Дрэймор: он уже не слушал речи друга, а вспоминал, какой взгляд бросила на него Кристин, перед тем, как покинуть дом.

«Прекрасный цветок, расцветший в глуши, далеко от глаз городских щеголей… Жаль, что она всего лишь грубая крестьянка» — с сожалением и неудовольствием подумал он.

Глава 5

Кэсси чувствовала себя неважно, хуже, чем утром: ее охватил сильный жар, и она металась на своем тюфяке, сбрасывала с себя одеяло, которым укрывала ее Кэтрин, бредила и тихо звала отца: «Папочка! Папочка!».

Кэтрин была крайне взволнована и испугана: никакие средства лечения, которые она знала, не помогали, и девушка сидела с напряженным лицом у постели больной, держала Кэсси за руку, иногда смачивая ее лицо холодной водой.

Пастор также был напуган состоянием любимой младшей дочери, ведь и он не знал, как помочь ей. Он уединился в своей комнате, упал на колени и стал горячо молиться. Но, несмотря на болезнь Кэсси и свой страх, вечерню пастор не пропустил, однако завершил ее на целых полчаса раньше. А прихожане, узнав о том, что Кэсси очень больна, помолились за ее здоровье и, опечаленные, разошлись по домам.

Пока пастор проводил вечерню, дом Глоуфордов посетил личный врач виконта Уилворта — мистер Моррис и провел профессиональный осмотр больной. Сперва он был поражен убогостью и отталкивающей бедностью дома пастора, но затем — красотой бедной Кэсси, и, если раньше врач знатного лорда выполнял приказ виконта с неохотой (ехать в глухую деревню и лечить нищую грязную крестьянку), то сейчас проникся к младшей Глоуфорд жалостью и желанием сделать все возможное, чтобы эта прекрасная девушка выздоровела.

Пока в доме пребывал мистер Моррис Кристин вновь сбежала в уединение: она сидела на своем излюбленном камне, под дубом, и тихо молилась. Как бы она не относилась к младшей сестре, Кристин любила ее и не меньше других испугалась, что может потерять ее. Вдруг девушка услышала чьи-то шаги, а затем кто-то сел на камень, рядом с ней. Кристин открыла глаза, подняла голову и увидела рядом с собой Джона Тайли, деревенского точильщика — он был одним из ее поклонников и просил ее руки, но, как и все дерзнувшие, получил отказ. Джон любил Кристин и надеялся, что она оттает, передумает и пойдет за него: парень он был видным, работящим, молодым, здоровым, но Кристин не воспринимала его как жениха, ни, тем более, как будущего мужа.

— Слыхал о твоей сестре. Сочувствую, — сказал парень, не зная, какие слова требуются в такой деликатной ситуации, да и красиво говорить он не умел и чаще молчал, чем говорил.

Девушка ничего не ответила и отвернула от него лицо.

«Как отвратительны наши деревенские мужчины! Неотесанные, грубые, уродливые, необразованные! Не то что тот граф. Руки у него такие ухоженные, красивые. А руки Джона похожи на большие картофелины, а он еще хочет прикасаться ко мне своими страшными грубыми пальцами? Никогда! Лучше умереть старой девой, чем выйти за него или подобного ему! — с отвращением подумала Кристин, взглянув на руки Джона, лежащие на его коленах. — А его лицо? Ему только ворон на поле распугивать! А у того лорда лицо такое красивое! Почему я родилась здесь, а не в семье какой-нибудь леди? Тогда граф влюбился бы в меня и взял бы меня в жены… А его поместье? Этот Риверсхольд — просто загляденье! Вымощенные дорожки, зеленые поля с подстриженной травой, большие фонтаны, озеро с красными рыбками, огромный дом, наверно, не хуже чем у самого короля. Ах, если бы я только родилась не здесь, а там, в том городе, откуда он приехал!»

— Крис, если я чем-то могу помочь… — вновь начал Джон, пытаясь взять ее за руку, но девушка одернула руку и одарила его сердитым, полным отвращения взглядом.

— Уходи, Джон! Мне ничего от тебя не нужно! — резко сказала она, не считая нужным проявить деликатность к его невзаимным чувствам.

Парень с тоской и болью в глазах взглянул на свою возлюбленную, поднялся с камня и, опустив голову, побрел домой, к своему точильному станку, недоумевая от поведения объекта его искренней любви.

«А если уехать в город? Я могу работать и иметь хорошие деньги. Буду посылать часть денег Кэтрин и Кэсси. Ведь я — молодая и здоровая, я умею готовить, убирать, стирать, зашивать вещи. Может, смогу отыскать там достойного, богатого мужа… Жаль, что тот лорд будет оставаться здесь. Да, я сегодня же поговорю с папой… Нет, не сегодня: он так беспокоится за Кэсси… Бедная Кэсси! Скажу папе, когда она выздоровеет, а за это время постараюсь накопить денег на проезд до ближайшего города» — решила Кристин, увидев в городе призрачную надежду хорошего заработка и достойной, по ее меркам, жизни. Девушка была совсем не злой, но порядочной, однако ее тянуло ввысь, в тот мир, где ей не придется спать на жестком тюфяке, и где она сможет заработать денег, чтобы помочь семье.

К