«Изображение рая»: поэтика созерцания Леонида Аронзона

Петр Казарновский

Аронзону нужно было найти форму, в которой бы запечатлелась, воплотилась «содержательная» и тематическая сторона его поэзии — само изображение как процесс. И одной из необходимых основ появления такой формы становится автоперсонаж — тот, кто может смотреть на красоту, «и только»; смотреть, будучи помещенным внутрь этой интенсивной среды, не отвлекаемым ничем, не связанным с внешними, «бытовыми» условиями [98]. Аронзону важно показать красоту как «пространство рая» — не рассказать о нем, не отразить, а именно показать, дать изображение, очертить образ-эйдос («картинную сущность» [99]) в его открытии.

При этом, поскольку персонаж лирики Аронзона автокоммуникативен и «говоримое» им в процессе акта медитации оказывается обращено к самому себе — иногда скрытому под другим местоимением или именем (обмен дейксисом/-ами по-разному ярко представлен в стихотворении «Гобелен», № 10, в сонете «Горацио, Пилад, Альтшулер, брат…», № 93), то речь, присутствие, созерцание образуют ландшафт — пространство, где находится автоперсонаж, для которого словесное (мысленное) обретает видимое выражение. Возникает вопрос: что первично в этом акте — говорение или видение? Они одновременны, но сосуществуют друг с другом во взаимной антиципации, обоюдном предвосхищении. Это вполне соответствует принципу обратной перспективы, как его применяет Аронзон в словесном искусстве: мир становится зримым, когда о нем сказано как об увиденном. Не воплощай Аронзон этот принцип, его стихи представляли бы образец пейзажной лирики, вполне традиционной. Но и в предложенной формуле (мир становится зримым, когда о нем сказано) возникает временной (и причинно-следственный) зазор между говоримым и видимым, а в этом поэтическом мире такого зазора нет, как бы нет. Из-за того, что мы имеем возможность только описывать этот показанный Аронзоном мир, мы неизбежно лишаем его таких важных эффектов (компонентов), как моментальность порождения и особая текучесть. Читая стихи Аронзона, мы вынужденно воспринимаем их как результат описания, тогда как они проецируют, а не спроецированы тем или иным видением. Ликвидировать этот зазор призван автоперсонаж — та инстанция, без которой этого видения не состоялось бы, представ описанием.

термин «автоперсонаж» приобретает еще одно измерение: это слово, образованное по аналогии со словом «автопортрет»; не только сообщение лирическому «я» некоторых фактов своей жизни (жена, друзья), портретного сходства («как Пушкин в бороде», № 107) и даже фамилии, но и изображение самого себя в сложной системе отражений, нередко со специфическим ироничным смещением. Главным является то, что этот образ помещен в «нереальную» обстановку, которая определяет все остальное. Таким образом, наряду с вопросами самоидентификации и рефлексией по поводу отражения внутреннего во внешнем, возникает вопрос, которым начинается один из сонетов: «Здесь ли я?..» (1970, № 134). «Здесь» — место присутствия — меняется, заставляя меняться и автоперсонажа