Лев Ганкин

Как Бетховен писал музыку, когда оглох?

Bookmate Originals
2020

Новые эпизоды выходят раз в две недели.

Как Бетховен писал музыку, когда оглох?

В фильме «Бессмертная возлюбленная» с Гэри Олдманом в главной роли есть эпизод, в котором Бетховен дирижирует Девятой симфонией — и не слышит при этом ни музыки, ни оваций, которыми ее встретили зрители. Певице из хора приходится подойти к композитору и развернуть его лицом к залу, чтобы тот хотя бы зрительно мог оценить оказанный его сочинению прием. Это реальный эпизод: Девятая, магнум-опус композитора, в самом деле была сочинена уже почти полностью глухим автором, и он действительно дирижировал премьерой вместе с театральным капельмейстером Михаэлем Умлауфом. Тот перед исполнением предупредил оркестрантов, чтобы те руководствовались только его указаниями и ни в коем случае не обращали внимание на жесты Бетховена.

Но как композитор писал музыку, если не мог ее услышать?

«Меня постиг длительный недуг...»

В 1806 году Людвиг ван Бетховен написал на полях нотной тетради с наброском одного из своих струнных квартетов: «Да не будет больше твоя глухота тайной, даже в искусстве». Для выдающегося композитора, уже при жизни считавшегося гением, эта фраза была результатом тяжелой работы над собой, горьким примирением с обстоятельствами, которые он был не в силах изменить.

Впервые Бетховен испытал проблемы со слухом, когда ему еще не было тридцати. Много лет он то старался игнорировать их, то, наоборот, лечился всеми способами, которые были в распоряжении медицины тех времен, включая экзотически-шарлатанские. К 1802 году, как свидетельствует так называемое «Гейлигенштадтское завещание» — неотправленное письмо композитора братьям Карлу и Иоганну, — прогрессирующая потеря слуха ввергла Бетховена в депрессию: он впервые почувствовал тщетность всех усилий по излечению от недуга.

Но ему предстояло прожить еще четверть века, более того — сочинить за это время немало музыкальных произведений, признанных шедеврами и вошедших в академический канон. Бетховен оказался не просто ориентиром для последующих поколений сочинителей музыки — это слишком слабое слово. На протяжении XIX века его фигура стала почти богоподобной, а сочинения считались недосягаемым идеалом музыкальной гениальности.

Музыка внутри

На первый взгляд это может показаться странным: разве возможно сочинять музыку, причем выдающуюся, штучного качества музыку, если ты не способен ее услышать? Но история знает и другие такие примеры. Например, чешский классик Бедржих Сметана в последние десять лет своей жизни практически потерял способность слышать — и это не помешало ему за это время закончить и написать с нуля несколько фундаментальных произведений: например, симфоническую поэму «Моя родина», два струнных квартета и три оперы. Похожее пережил и прекрасный французский композитор Габриэль Форе. Бетховенский кейс лишь самый растиражированный из нескольких подобных — и в силу статуса композитора, и потому что, оглохнув, он прожил дольше остальных и создал за это время больше музыки.

Так как же писать музыку, если ты не можешь ее услышать? На помощь приходит специфический навык, который называется внутренним слухом. Дело в том, что и те композиторы, у которых все в порядке со здоровьем, регулярно оказываются в ситуации, при которой они не имеют возможности услышать собственные сочинения.

Если речь, к примеру, идет о партитуре для масштабного состава, то этот состав неизбежно получится собрать только для репетиций перед премьерой. Сам же нотный текст должен быть готов намного раньше — на прогонах в него, скорее всего, удастся внести лишь небольшие коррективы (однажды автор этих строк присутствовал на репетиции премьеры сочинения одного замечательного современного российского композитора: дирижер и ансамблевые музыканты споткнулись на том, что в партии гобоя была прописана нота, которую просто технически нельзя извлечь из этого инструмента — у гобоя нет такого регистра; автору пришлось на ходу редактировать собственный текст).

Звучание собственного произведения композитор должен представлять в своем воображении задолго до того, как услышит его вживую. Это и называется внутренним слухом — способность читать нотную запись как книгу и понимать, каким будет звуковой образ музыкального произведения, еще не исполненного, а лишь написанного на бумаге.

Сравнение с книгой или иным печатным источником здесь действительно уместно: нам ведь не нужно читать вслух, чтобы усвоить смысл прочитанного? Нотная запись — то есть сами ноты разных длительностей, паузы, указания на темп, размер и манеру исполнения и иные обозначения — сродни особому языку: партитуру музыкального произведения можно уподобить тексту на чужеземном наречии. Композиторы и исполнители владеют этим наречием — и, соответственно, могут довольствоваться письменной, а не устной коммуникацией. Более того, некоторые участники процесса именно ее и предпочитают. Так, например, Арнольд Шёнберг, великий музыкальный новатор XX столетия, основатель Новой Венской композиторской школы, однажды сказал: «Музыка нуждается в исполнении не в большей степени, чем книги нуждаются в прочтении вслух — ее смысл вполне ясен и на листе бумаги. Исполнитель, со всей его невыносимой заносчивостью, нужен лишь для того, чтобы сделать музыку понятной для той части аудитории, которая, к величайшему сожалению, не способна прочесть ее на бумаге».

Вы сами это слышали?

Бетховен, разумеется, обладал высокоразвитым внутренним слухом — возможно, лучшим, чем у всех его современников. К зрелому периоду его творчества принадлежит не только упоминавшаяся выше Девятая симфония, но и несколько работ, неслыханных для начала XIX века по своему гармоническому строению: например, знаменитая «Большая фуга», отпочковавшаяся от одного из струнных квартетов. Сложнейшая технически, труднопостижимая по форме и структуре, фуга казалась первым слушателям печальным следствием бетховенской глухоты — дескать, будь композитор способен услышать, что он написал, он бы сам пришел в ужас. В действительности это был как раз триумф его внутреннего слуха — сочинение, которое мир смог по достоинству оценить лишь век спустя (большим почитателем фуги был, например, Стравинский).

Потеря слуха поставила крест на исполнительской карьере Бетховена. В 1814 году скрипач Луи Шпор рапортовал, что, играя собственное Фортепианное трио, «в forte бедный глухой так стучал по клавишам, что звенели струны, а piano [звучало у него] так тихо, что целые куски просто не были слышны. Я был глубоко опечален его трагической судьбой».

Это логично: исполнитель обязан слышать то, что он исполняет — иначе он теряет контроль над происходящим. Любой из нас наверняка замечал за собой, что начинает громче говорить, когда слушает музыку в наушниках. Так работает простейший, рефлекторный психологический механизм: мы хотим контролировать звуки, которые издаем, и нам некомфортно, если мы открываем рот, произносим слова и предложения, но сами их не слышим или почти не слышим. Исполнение музыки в этом смысле ничем не отличается от обычной повседневной речи.

Но процесс сочинения музыки вовсе не тождественен ее исполнению — он устроен иначе, в нем заняты другие органы чувств. Сочинение музыки может происходить вообще без музыкальных инструментов, достаточно карандаша и бумаги. Бетховен не был глух с рождения — его болезнь была приобретенной и развилась уже в относительно зрелом возрасте (о ее причинах специалисты по-прежнему спорят — по распространенной версии, глухота стала осложнением некоего другого перенесенного композитором недуга). Более того, композитор не лишился слуха в одночасье — это был долгий поступательный процесс; в некоторых свежих исследованиях утверждается, что определенные низкие звуки его слух фиксировал до самой смерти. Соответственно, можно с уверенностью утверждать, что он помнил тембры инструментов, особенности их звучания в разных регистрах — и таким образом, у него был фундамент, необходимый для дальнейшей работы с внутренним слухом.

В романтическую эпоху глухота Бетховена привносила в образ композитора дополнительный мистический ореол — он был как будто бы не просто гениальным сочинителем, но еще и великим страдальцем, который смог переплавить свой, казалось бы, почти несовместимый с профессией недуг в музыкальные произведения чрезвычайной психологической силы.

В последнее время бетховенская болезнь в значительной степени демистифицируется — да, она, безусловно, исторически достоверна, да, она действительно принесла ему много горя, но в сочинении музыки без возможности ее услышать, в сущности, нет ничего невозможного. И Девятая симфония, и Большая фуга, и другие зрелые работы композитора поражают не потому, что их написал слабослышащий человек, а благодаря их сугубо музыкальным характеристикам — это эталонные сочинения высочайшего, почти недостижимого творческого качества. Если бы их автор был полностью здоров, это бы не изменило ни их статуса, ни их исторического значения.