Пролог
Восходило солнышко, восседая на пурпурном, золототканом престоле.
Уже выглядывало из-за высоких сосен, искрясь разноцветно в капельках росинок в зеленой траве. Отражалось в темных зеркальных водах, играя лучами в мелкой ряби. Утро раздирало туман в белые клочья, прогоняя в болота.
Еще сладко посапывали люди, досматривая сны в селении из семи дворов, что приютились на высоком берегу Плескавы, где впадает она во множестве раз более широкую и полноводную реку Великую.
Вдруг невдалеке на самую толстую ветку березы села птица. Сама Матерь Лада — птица Сва. Засияла седьмой красой, завещанной от Богов. Забила прекрасными крылами, озаряя все округ ярким огненным светом, переливаясь золотыми, серебряными, красными, желтыми цветами. Оглядела зорко местность, и, взмахнув сильными крылами, улетела.
* * * *
Любим осторожно подкрался к сундуку, где на постели потягивался, позевывая ото сна, его сын. Сдерживая смех, пощекотал детскую розовую пятку. Младшенький взвизгнул, а Любим загоготал на всю избу. Принялся тискать отпрыска, целовать, покалывая усами. Чрезвычайно жесткими и нещадно колючими, наверное, от того, что бороду обстригал на франкский манер.
— Ну-ка! Садитесь к столу, проказники, — позвала хозяйка дома, поставив на стол широкий ставец c горячими пирогами, да кринку c парным молоком, и две канопки.
— Не хочу, потом, — и отрок, прихватив кожаный пояс, на ходу напяливая сорочицу, выскочил на улицу.
— Куда чуть свет поскакал-то?! Вот — пиздрик!
Любим, неспеша пододвинув большой резной стул, сел на хозяйское место. Откусил пирог. Пожевал–пожевал в задумчивости. Расплылся в улыбке, заглядевшись на жену, точно в первый раз увидел. Встал из-за стола. Подойдя, присел перед ней на колени, и бережно прижался щекой к ее животу, погладил длинную русую косу, нежно приобнял, — Любава моя! Ненаглядная!
— Рано еще! — смутилась Любава, — к зиме только зашевелится.
Любим c хитровато-таинственным видом протянул любимой жене сжатую длань. Разжал пальцы, показывая новые стеклянные c позолотой бусы…
— Могута! Могута! — стучал игрушечным деревянным мечом по крыльцу соседней избы Любимов сын, — пошли силки проверять!
— Спит еще твой Могута! Храпит-посвистывает, точно медведь в сечень-бокогрей! — вышел на шум кузнец Радей. Потянулся, захрустел косточками.
— Мы же договаривались. Эх, — мальчишка махнул рукой и побежал через ржаное поле в лес.
Несколько петель из конского волоса на заячьих тропках были нетронутыми, а ступа разломана и разбросана по полянке. Наверное, волк или лисица раньше пробежали, обнаружив в капкане, судя по перьям, откормленного на лесных ягодах тетерева.
Маленький охотник, было, расстроился, но тут углядел черничник c переспелыми крупными гроздьями ягод. А невдалеке затаились рыжие лисички, подберезовики. Под опавшей листвой и хвоей подрастали белые грибы. Жаль, что c собой нет мешка или плетеной корзины, а то и рубаха б пошла в дело, но комарики, не успев спрятаться в сосновом бору от дневного света, еще норовили укусить, пища над ухом.
— Здравствуй, Градибор! — кто-то заговорил сзади. Мальчик обернулся.
Совсем рядом на замшелой коряге сидел незнакомый мужчина. В зеленом длинном до пят иноземном странном одеянии, c вышитой золотыми нитями каймой, и косым крестом на груди.
Как будто не похож на лешего. Радей рассказывал, что если хранитель леса сидит на пне, обязательно кладет левую ногу на правую. И пуговицы у него тоже всегда c левой стороны. И глаза, вроде, как у кошки — лучистые, оранжевые.
А у этого глаза голубые. Бородища длинная, седая. И пуговиц вообще нету…
— Здравствуйте, — поздоровался Градибор, раздумывая: «и имя-то откуда-то мое знает». Немного было не по себе и тревожно, но виду не подал.
— Черникой балуешься?!
— Сухие деревья на дрова выискиваю, — важным тоном, подражая взрослым, ответил Градибор.
— Молодец! Хорошим помощником растешь, — вздохнул и o чем-то задумался незнакомец.
— А вас как величать, и откуда вы? — осмелев, спросил Градибор.
— Из Вифсаида. Андреем — в народе величают, — Первозванным.
— А меня завсегда мамка c отцом не дозовутся, — добродушно хмыкнул Градибор.
— Ну, беги, Градибор, беги домой. Попрощайся c отцом, — подойдя к мальчику, Андрей погладил его по голове, осенил крестным знаменем, — поспешай. Много дел великих ждет тебя. Ох, как много… и велик род твой будет, и прославятся потомки твои в веках…
Градибор, вспомнив, что, действительно, давненько и далековато забрел в лес, побежал обратно в селение. Оглянулся у тропинки, а мужчина исчез бесследно… и припустил от жути пуще прежнего.
Отец вовсе никуда и не собирался уезжать. C кузнецом осматривал новые выкованные серпы. Попутно управлял чадью, указывая, что и где сегодня надо было сделать.
Мамка таскала воду в корчагу кипятить белье со щелоком.
Все были в делах, заботах. Даже Могута, изрядно проливая на себя, пил молоко прямо из подойника, пока Радмила, жена кузнеца, не стеганула сына прутиком.
А на дороге, что c западной стороны Изборской крепости, густо запылило, донесся конский топот и через мгновение показался княжий дружинник.
Бездоспешный, только c топориком за поясом, ловко соскочив c коня, сразу же направился к Любиму.
— Ну, что?! Какие новости привезши, «гридьба»?! — хитро прищурился Любим.
— Да где уж там, нам до вас, — бояринов, мужей нарочитых! — шуткой на шутку ответил гонец.
— Ну, здравствуй, Василий! Дай-ка я тебя обниму! «Симаргл» — ты мой! Экую бородищу-то отрастил! Сколько ж лет мы c тобой, не видавшись-то?! Когда вернулся?!
— Здравствуй, Любим! По снегу еще. На корабах
