1. ПОСЛЕДНИЙ ЭШЕЛОН
Снег падал крупными хлопьями на рельсы, словно пытаясь замести следы войны. Василий Петрович курил махорку у открытой двери вагона, наблюдая, как белая пелена поглощает знакомые с детства поля. Где-то там, за этой завесой, гремели пушки.
— Командир, приказ передать личному составу, — донеслось из глубины вагона.
Василий обернулся. Молоденький связист Колька протягивал ему сложенный вчетверо лист.
— Читай вслух, — сказал Василий, не беря бумагу. — Пускай все слышат.
Колька прочистил горло:
— Товарищи бойцы! Наш эшелон следует к месту формирования нового рубежа обороны. Враг не пройдет!
— Это все? — хмыкнул кто-то из угла.
— Это все, товарищ сержант Рябинин.
Сержант Рябинин — Степан для друзей — поднялся с нар. Высокий, жилистый, с глазами цвета зимнего неба. Воевал уже второй год, успел побывать в окружении под Вязьмой, прорывался через болота Брянщины.
— Значит, командир, опять отступаем? — спросил он негромко.
— Отходим на подготовленные позиции, — поправил Василий. — Есть разница.
— Какая разница мертвецу, как его убили — отступая или наступая? — встрял рядовой Гурин, тощий паренёк из Тамбовской губернии. — Всё одно в землю закопают.
— Заткнись, Гурин, — рявкнул Степан. — Когда помирать соберёшься — предупреди, место освободишь.
— А может, и не помру, — огрызнулся Гурин. — Может, выживу назло всем.
— Выживем, — сказал Василий спокойно. — Все выживем. Иначе за что воевали?
Поезд резко затормозил. В вагоне все смешалось — котелки, вещмешки, ругань. Василий выглянул наружу. Впереди, на путях, дымили обломки разбитого состава. Металл торчал из снега, как черные кости.
— Авиация постаралась, — констатировал машинист, подошедший к их вагону. — Придется в обход идти. Часов пять потеряем.
— Пять часов, — повторил Василий. — А немцы за пять часов сколько километров пройдут?
— Столько, сколько мы им позволим, — ответил Степан.
Машинист усмехнулся горько:
— Философ нашелся. А ты на передке паровоза постой, когда мессеры пикируют. Посмотрим, какая у тебя философия будет.
— Стоял, — коротко ответил Степан. — И не на паровозе — на броне танка. Тридцатьчетверка под мной сгорела в июле под Смоленском. А я остался. Значит, судьба такая.
Молчание повисло тяжелое, как дым от горящих вагонов впереди.
— Ладно, мужики, — сказал Василий. — Высаживаемся. Дальше пешком. Степан, подъем личный состав.
