Посвящаю морю, чьи величественные волны я так люблю.

Я придумала этот роман, пока ехала в электричке и смотрела на бушующие волны. Море — мой вдохновитель, хранящий в себе столько тайн, что их невозможно разгадать.

Глава 1

В Морельске пятиэтажные дома уныло стояли в ряд, подпирая друг друга, а проулки между ними были до того узкие, что и велосипедисты еле разъезжались. Не то что в Златоглавой: вот где простор широких улиц, высоких небоскребов и ровных заасфальтированных дорог. Я сбил все мыски кроссовок, пока шел по брусчатой морельской набережной. Да еще и с гитарой наперевес. Здесь все было знакомо и неизвестно одновременно. Вернувшись в родной город после десяти лет, проведенных в столице, я чувствовал себя странно: так, будто у меня отняли лучшую жизнь.

Над морем слышались громкие, режущие слух крики чаек. Вечерело. Я шагал к дому, звеня десятирублевыми монетками, валяющимися в накладных широких карманах джинсов. На набережной было немноголюдно: вечером в понедельник люди обычно с работы домой возвращаются, а не чинно прогуливаются вдоль одних и тех же, наверняка надоевших пейзажей. Я жил в Морельске всего месяц, но и мне они уже стояли костью в горле, которую я никак не мог проглотить.

Волны громко бились о валуны и опоры пирса, превращаясь в белую пену и мелкие брызги. В воздухе держался стойкий запах соленой влаги и тины. Почти везде в Морельске пахло так, даже вдалеке от моря. И к этому я тоже не мог привыкнуть, желая вдохнуть сухой московский воздух города-миллионника.

Мысли поглотили меня почти полностью, но внезапно раздавшийся рев сирены скорой помощи вывел из раздумий, и я, вздернув голову, проследил за медицинской каретой взглядом. Она свернула почти сразу за набережной, в Жемчужную бухту, а следом пронеслись две полицейские «Лады-Гранты», тоже оглушая воем сирен.

— Что за чертовщина…

Чтобы дойти домой, мне нужно было свернуть направо и дальше, петляя по закоулкам, выйти на центральный проспект, а от него — по переулку, к горам. Но, заинтересованный тем, куда так неслись службы спасения, я зашагал к Жемчужной бухте. Еще издалека виднелись остановившиеся машины и оцепленный красно-белой лентой квадрат.

Морельск — не криминальный город. Душный, маленький, тоскливый, но безопасный. Я сбежал по ступенькам из небрежно выложенных в бетоне камней прямо к берегу и оказался у квадрата. Полицейские равнодушно курили 1, стоя у самой ленты, и тихо переговаривались, но я не мог разобрать их невнятную речь.

Приглядевшись, я заметил, как врачи скорой осматривали тело девушки, вся одежда которой промокла насквозь. Девчонка была мертва.

— Василич, подожди, судмедэксперт подъедет сейчас! — окликнул одного из врачей полицейский. — Протокол составить надо, место происшествия осмотреть…

— Там… труп? — глупо спросил я.

— А ты чего тут торчишь? — словно только что заметив беспечного зеваку, ткнул меня в бок полицейский. — Кто ты вообще?

— Мимо шел…

Полицейский начал теснить меня от оцепленного участка, и я отступал от места преступления, все равно пытаясь поглазеть. Черты лица девчонки издалека казались знакомыми, как будто я где-то видел ее раньше, но никак не мог вспомнить где.

— Родион! — услышал я знакомый голос и тут же повернулся. С чемоданчиком судмедэксперта и фотокамерой, висящей на шее, стоял отец: уставший после ночного дежурства, с залегшими под глазами синяками. Я думал, что он давно поехал домой, но, оказалось, решил выйти еще на сутки. — Ты чего тут делаешь?!

— Я возвращался из консерватории… А тут мигалки… Короче, мимо шел! Что, нельзя?

— Не дерзи, — устало вздохнул отец.

Мы с ним не виделись десять лет. И я знал, что мой приезд его тяготил, нарушив мирную одинокую жизнь, состоявшую из череды нескончаемых дежурств, лапши быстрого приготовления и компаньона-дворняги по имени Бульба.

— Походу, я знаю эту девчонку. Можно поближе посмотреть?

— Пропусти, — кивнул отец полицейскому. — Ничего руками не трогай, близко не подходи, у трупа не топчись, там следы могут быть.

Но ни отпечатков подошв, ни других следов — ничего не было. Видно, девчонку вынесло волной на берег из пучины морской. Ее кожа и губы давно приобрели синюшный оттенок, волосы слиплись от тины. Но даже сейчас легко угадывались черты Таси Покровской, моей однокурсницы в Морельской консерватории.

Она лежала неподвижно, но я все равно попятился, опасаясь, что сейчас Тася распахнет глаза, покроется чешуей и превратится в монстра из водных глубин. Она продолжала лежать на песке. Ей было, как и мне, девятнадцать.

— Это Тася Покровская… Мы учились вместе.

— Ты посмотри-ка! — воскликнул отец, обращаясь не ко мне, а к стоящим рядом полицейским. — Опять из консерватории! Да что ж это такое, мать твою, везде ж написано: купание запрещено! А они лезут и лезут!

Я поморщился.

— Так, может, утопили? — робко предположил я.

Отец еще раз окинул ее профессионально-равнодушным взглядом.

— Нет, Родя, сама утонула. Насильственных признаков на первый взгляд нет, но чем черт не шутит, конечно, будем разбираться. Ты давай домой чеши, не мешайся.

Тася не выходила у меня из головы, пока я шел до дома. На центральном проспекте было оживленнее, люди торопились в разные стороны, а я то и дело норовил нечаянно ударить кого-нибудь неаккуратного гитарным грифом, облаченным в чехол. Но потом я свернул на пустую родную улицу. Мы с отцом жили в пятиэтажной хрущевке. Даже с улицы было видно, как у нас на незастекленном балконе стоят старые лыжи, громоздятся банки с солеными огурцами черт знает какого года, возвышается стеллаж со старыми инструментами. Все это нужно было выкинуть, но отец мне запретил разбирать его хлам. Я согласился: все-таки в гостях, пусть и у родного отца.

В коридоре пахло лапшой быстрого приготовления, и я открыл в кухне окно, чтобы проветрить. Прохладный октябрьский воздух сразу проник в помещение. На столе стоял недоеденный рис в пластиковом контейнере — видимо, отец все-таки заглядывал домой, чтобы перекусить. Вся раковина была завалена грязной посудой, и, заглянув в шкафчик, я не обнаружил ни единой чистой кружки. Окинув взглядом ненавистную грязную гору, от которой уже исходил тухловатый запашок, я закатал рукава толстовки до самого локтя, взял измочаленную фиолетовую губку и выдавил на нее каплю «Фэйри» с ароматом яблока и розмарина. Но ни яблоко, ни розмарин не перебивали вонь от остатков еды.

Сначала я хотел помыть тарелку только себе, чтобы наложить плов, больше похожий на слипшуюся кашу, и наконец поесть. Мы с отцом готовить не умели, по­этому любое блюдо у нас выходило посредственным. Но даже голод и урчащий желудок не заставили меня бросить губку и оставить гору посуды недомытой. Потом я сложил тарелки в шкафчик, протер все старой, уже рвущейся тряпкой и с силой начал оттирать руки. Так, словно и на них остался тухлый запах.

Разогрев плов в микроволновке и выглянув из окна, я увидел, как отца подвезли до дома прямо на полицейской «Ладе-Гранте», и он уже заходил в подъезд. Быстро впихнув в себя несколько ложек плова и с трудом прожевав жесткий кусок мяса, я поднялся. Хотелось поскорее уйти в старую, потрепанную временем комнатушку, которую здесь я нарекал своей. Куда угодно, лишь бы не сидеть с отцом за одним столом.

Но он не дал мне уйти. Повесил пальто на крючок, державшийся на одном болтике вместо двух положенных, и посмотрел, будто сквозь меня, уставшими, грустными, как у бассет-хаунда, глазами.

— Это уже пятый студент консерватории за полгода.

Я удивленно вскинул брови.

— Слышал, что двое ребят утонули, их в постановке пришлось заменить, — кивнул я, а потом, вспомнив кое-что из прочитанных раньше детективов, усмехнулся: — Все еще думаешь, не серия?

Отец пожал плечами.

— Никаких признаков нет, по свидетельским показаниям — пошли купаться или гулять, некоторые были пьяны. Сплошные несчастные случаи. — Он прошел на кухню и положил себе в тарелку плов. — О, посуда чистая…

— Обращайся. А то скоро засремся так, что тараканы поползут. И вообще, не отходи от темы. Даже звучит смешно: чтобы пять человек, да из одной консерватории, да за полгода…

— Родь, твоя розыскная жилка хороша, но нам виднее: несчастные случаи. У всех, — отрезал он, грохнув тарелкой об стол.

— Чушь, — буркнул я, вернувшись к своей полупустой тарелке. — Мистика какая-то.

Он усмехнулся.

— Скоро я сам в легенду о сиренах поверю.

Я чуть не подавился пловом: какие сирены? Мне даже перехотелось уходить, настолько занимательной казалась отцовская чушь. Поэтому я так и сидел с вилкой в руке, надеясь, что он начнет рассказывать. Но он молчал, и тогда я решился осторожно спросить:

— Что за легенда?

Отец посмотрел на меня исподлобья, не прекращая жевать.

— Друг рассказывал, — сразу предупредил он. — Сам не знаю, не был там… Они на катамаранах катались с женой и отплыли далеко от берега. Они заговорились, их на солнце разморило, ну и понесло дальше в море. Опомнились, когда уже земля в тонкую линию превратилась…

Я затаил дыхание.

— …И тут видят, что кто-то плещется, а под катамараном — тело человеческое, хвост рыбий. И это существо руки к ним тянет из воды, а ногти длинные, зеленые. Жена у друга как с ума сошла: упала на дно катамарана, начала кулаками стучать и невнятно кричать, а друг быстрее педали покрутил, и тоже как заколдованный. Говорит, страшно нырнуть хотелось в море, и пение красивое издалека слышалось, но совсем тихо. Очнулись, когда к берегу приплыли…

— Черта с два! — воскликнул я, фыркнув. — Стали бы они в такой стрессовой ситуации про длинные зеленые ногти помнить!

— Ну, Родь, — пожурил меня отец. — Человеческое сознание — странная вещь. Иногда, чтобы отключиться от пугающих факторов, начинает цепляться за что-то незначительное. Так и здесь, за ногти.

— Чушь, — все равно сделал вывод я. — Так не бывает. Тебя развели, как лоха, а ты и поверил. Больше нигде не рассказывай это, не позорься.

Взяв свою тарелку, я переложил недоеденный плов в миску Бульбе, которая уплетала все, что ей давали, — хоть картошку, хоть остатки соленых огурцов, хоть перловую кашу. Благодарно тявкнув, она подошла к миске и ткнулась в нее носом. Я же подошел к окну — сквозь прозрачное стекло вдалеке виднелось разыгравшееся к вечеру море. И сквозь возбужденную фантазию мне показалось, что оно звало и пело. Но я тут же захлопнул форточку, чтобы не сквозило.

* * *

Когда за окном начало темнеть, меня разморило. Приоткрыв окно в старой комнатенке, по размеру напоминавшей чулан под лестницей, я завалился на разобранную софу. Я спал на ней в детстве, и уже тогда она была мне не по росту, а сейчас и вовсе приходилось поджимать ноги, чтобы они не свисали. От окна шел прохладный морозный ветерок, и меня опять преследовал запах соленой воды. Сквозь дремоту мне послышалось далекое пение, манящее и завлекающее, с высоким женским сопрано. С трудом очнувшись, понял: померещилось. Это все отцовская легенда, застрявшая в голове, хотя я и понимал, что сущий бред.

А вот стук в дверь, разнесшийся по всей квартирке, точно был реальным. Отец гремел тарелками на кухне, и я даже удивился: неужели тоже решил приложить руку к поддержанию чистоты? Но с другой стороны, понять такой бардак тоже мог: он работал сутками, выходил на постоянные дежурства и на службе, судя по количеству смен, был незаменимым.

Понимая, что отец не торопится открывать, я соскользнул с софы и поднялся, чуть покачнувшись. Перешагнув через небрежно брошенный на пол рюкзак, я вышел в коридор. Там, к счастью, «роллтоном» не пахло. В дверь колотили с утроенной силой. Я решительно дернул цепочку, потом повернул старенький, щелкающий при каждом открывании замок и распахнул дверь. За дверью стояла девчонка, кулак которой, не успев остановиться, чуть не прилетел мне в лицо.

Отшатнувшись, я бросил на нее раздраженный взгляд.

— Аккуратнее!

— Родион? — Она, нахмурившись, свела широкие брови к переносице.

— Ну, я… — Я вытаращился на нее в ответ. — А ты кто?

— А Виталя где?

— Щас… — пробормотал я, растерявшись окончательно. Девчонка говорила с таким напором, что перед ней не то чтобы я стушевался, а рота солдат рты разинула бы. — Тебе вообще че надо?!

Я не пускал ее в квартиру дальше порога, а потом и вообще попытался захлопнуть дверь прямо перед носом. Но она ловко вставила ногу, обутую в массивный кожаный ботинок, между косяком и дверью.

— Отца позови, — потребовала она.

Отец вышел в коридор сам, размахивая бирюзовым кухонным полотенцем и насвистывая мелодию из советского военного фильма. Увидев нас, он замер. Девушка, нахмурившись, пыталась оттолкнуть меня от двери, навалившись на нее всем корпусом.

— Родион, да пусти! — опомнился батя, отодвинув меня за плечо. Незваная гостья ввалилась в квартиру, натоптав своими берцами на светлом линолеуме, который я только вчера помыл. Сука.

— Что известно про ту девчонку, которая сегодня утонула?

Папа растерялся окончательно и кинул мне в руки кухонное полотенце, велев идти на кухню и дотирать остатки неубранной в шкаф посуды. Сморщившись, я подчинился, но дверь в кухню прикрыл неплотно. И даже не дышал, чтоб слышать, о чем они говорят. Мне тоже было любопытно: я знал эту Тасю. Но батя даже мне ничего не рассказал, так почему должен выдать тайны следствия какой-то девчонке?

— Кристин… — начал было он, и я отметил про себя, что имя ей совсем не подходило, как будто родители ждали принцессу, а выросло то, что выросло. — Это тайна, ты же понимаешь.

Я тер одну тарелку, чистую до скрипа, почти минуту, пока вслушивался в их голоса за стенкой.

— Это моя сестра, — бросила она. — Я хочу знать.

Я слышал, как с губ отца сорвался громкий, явно случайный полустон. Отставив тарелку, я подошел к двери, чтобы выглянуть в щелку. Батя обнял девчонку, крепко прижав ее к себе, и у меня защемило сердце. Но она, стоя лицом ко мне, не плакала, разве что хмурилась немножко, а ее руки безвольно повисли вдоль тела.

— Не знал, что у тебя есть сестра, — негромко сказал отец.

— Она по отцу была, мы не общались. Но какая к черту разница? Она погибла. — Кристина сглотнула. — Отец в шоке, а мамашка ее в больницу загремела. Мне надо узнать правду.

Отец замялся и выпустил ее из объятий.

— Только не лезь на рожон, — сухо сказал он. — Могу лишь сказать, что сама… Наверное, купаться пошла…

— Она не собиралась купаться.

— Может, случайно на пирсе оказалась, и ее волна захлестнула…

— Черт, она вообще не собиралась гулять! — вспылила Кристина. — Она башку от книжек своих музыкальных не отрывала! Ее не вытащить было!

В ее голосе звенело отчаяние, и я чувствовал даже через дверь, как у этой Кристины внутри надрывалось все. Сразу стало понятно, почему она так агрессивно стучала, рвалась на разговор с отцом. Ее дыхание было тяжелым, и мне показалось, что ей осталось всего несколько шагов до истерики. Отец крепко сжимал Кристинино плечо.

— Кристин, послушай, — со вздохом начал он. — Ты же не можешь залезть к ней в голову. Здесь нет криминала, это очередной несчастный случай.

— Только очерствелый сухарь может назвать смерть «очередным несчастным случаем», — бросила она. — Не хочешь разбираться — я сама выясню.

— Ну что ты выяснишь? — раздраженно дернул он плечом, отняв руку от Кристины. — На рожон полезешь? Дура, еще вляпаешься во что-нибудь. Не с чем тут разбираться, услышь меня, наконец!

Но Кристина не слышала. Она развернулась, и я увидел, что ее короткие темные волосы были собраны в совсем маленький, мышиный хвостик на затылке. Отец попытался остановить ее, придержав за рукав куртки, но она вырвала руку и пустилась по ступенькам вниз. Я слышал, как ее шаги отзывались эхом от подъездных стен.

Отец зло махнул рукой, и я тут же отпрянул от кухонной двери, чтобы меня не застали за подслушиванием. Я сделал вид, что увлеченно протирал тарелки, но на самом деле просто сгрузил еще мокрые в шкафчик.

— Уже закончил?

— Ага, — отозвался я, повесив полотенце на ручку духовки. — Все готово. Пойду поваляюсь. Завтра пары с восьми. Спокойной ночи.

Отец не ответил. Он распахнул кухонное окно и достал пачку. От сигареты сразу потянулся дым, и я юркнул в комнату, пока моя одежда да и я сам не провоняли табачным запахом.

Если окно в кухне выходило на узкую улицу, то мое — во двор. Прислонившись лбом к стеклу, я разглядел тонкую фигуру в широкой куртке, сидевшую на качелях и отталкивавшуюся ногами от земли. Мое стопроцентное зрение не подводило: это точно была Кристина.

Отец даже не слышал, как я пожелал ему спокойной ночи, поэтому вряд ли заметит мое позднее отсутствие. Я переоделся в джинсы и темно-фиолетовую толстовку с лейблом группы «Пинк Флойд» и пошел в коридор, где стояла темень — одиноко висящая лампочка без люстры была выключена. Мы экономили электричество, хотя счета за коммуналку в Морельске по сравнению с московскими — ерунда. Но за месяц жизни здесь я понял, что отцовских денег нам хватает строго на еду и коммуналку.

Темно-серая куртка пропахла домом, но не моим. В Москве у нас повсюду стояли ароматизаторы воздуха с нотками цитрусов, а здесь — прелый запах, домашние заготовки, соленая терпкая влага. Не став застегивать молнию, я схватил ключи, стараясь лишний раз не греметь, и выскользнул за дверь. На счастье, за время моих недолгих сборов девчонка никуда не исчезла, все так же сидела на качелях, ковыряя землю мыском ботинка. В руке она держала бежевый бумажный пакет, из которого торчало горлышко винной бутылки.

— Кристин…

Я плюхнулся на соседние качели с облупившейся краской, тоже оттолкнувшись ногами от влажной земли. Они начали медленно покачиваться, поскрипывая от старости.

— Просто Крис, — отозвалась она. — Ненавижу имя Кристина.

— Ладно, Крис… — согласно отозвался я. — Мне жаль. Ну, Тасю. Мы учились вместе.

— Тоже из консерватории? — Она хмыкнула так, словно я должен был испытывать за это вину. — Нормально вообще. На каком направлении?

— Академический вокал.

— Прикольно, я на фортепианное пыталась поступить. Пролетела. Будешь?

Она протянула мне бутылку. Я не знал, что в ней, но все равно перехватил поудобнее теплыми пальцами, а потом сделал глоток. Дешевое вино, напоминавшее портвейн, тут же ударило в голову, а корень языка опалило неприятной горечью. И как она только это пьет? Забрав бутылку, Крис сделала несколько жадных глотков. Короткие пряди темных волос выбились из хвостика и теперь обрамляли ее вытянутое, строгое лицо, касаясь волевого подбородка.

— Говорят, сюда тяжело поступить. Но я из Московской перевелся. Всего месяц учусь.

— Дурак, что ли? Московскую консерваторию на эту морскую деревню променял?

Я стиснул зубы.

— Были обстоятельства, — процедил я. — Не твое дело.

— У, не кипятись. — Крис рассмеялась и опять сунула мне бутылку в руки. Я глотнул скорее по инерции, нежели от желания выпить дрянного вина. — Не мое, не мое.

— А кто он тебе?

— Не твое дело, — легко отбрила меня Крис, забрав бутылку.

Я раскачался чуть сильнее, и теперь ветер уже пробирался мне под расстегнутую куртку, слегка задувал в уши, но голос Кристины я все равно слышал. Она напевала под нос песню Цоя, совершенно не попадая в ноты — не удивительно, что ее не взяли в консерваторию. Хотя в ее низком, бархатистом тембре все равно был шарм.

— Я тоже не верю в несчастный случай, — серьезно сказал я. — Вот вообще. Ты знаешь, что уже пять студентов консерватории погибли?

Крис присвистнула.

— И че, прям все с одного факультета?

— Не знаю… — растерялся я. — Об этом не спрашивал. Я мало кого знаю, за месяц как-то не обвыкся.

Она допила вино, а потом перевернула бутылку и вытрясла на землю оставшиеся капли. От алкоголя она расслабилась, ее лицо уже не было таким напряженным и злым. Крис теперь казалась спокойной, но опечаленной. И вино явно развязывало ей язык.

— Я с ней даже особо не разговаривала. Тася — дочь отца от второго брака, мы почти не виделись. Его женушка запрещала нам общаться. — Крис горько усмехнулась. — Но все равно жаль. Потеряла что-то родное. Все-таки сестра.

Я слушал молча, изредка кивая невпопад, но Кристина этого не замечала. Совсем стемнело, и мне показалось, что время уже перевалило за девять вечера. Свет в моей комнате по-прежнему горел — я специально не выключил его, пусть отец думает, что я дома.

Крис спрыгнула с качелей, и я повторил за ней. Мы стояли напротив друг друга, и я с любопытством ее разглядывал. На мне была толстовка с «Пинк Флойд», а под ее курткой виднелась майка со «Скорпионс». Я удивлялся — и как ей не холодно октябрьским вечером в тонкой футболке?

— Пошли на берег? — предложила Крис внезапно. — Море по ночам красивое.

Внутренняя интуиция визжала, что это опасно, но я кивнул, не решившись отпустить Кристину одну.

---

Глава 2

Ночью Морельск был еще более жалким, чем днем, — его не спасала ни линейка фонарей, загоравшихся у центрального проспекта, ни симпатичная набережная с раздолбанной брусчаткой. Из приоткрытых окон невысоких домов, особенно с первых и вторых этажей, слышались голоса людей, изредка — звон бокалов. Крис шла чуть впереди и не оглядывалась, торопясь к берегу, а я, не разделяя ее интереса, еле тащился. Хотелось развернуться и пойти обратно: я уже несколько раз пожалел, что вообще согласился на эту авантюру. Завтра в консерватории пары с восьми утра по специальности, а она меня на море тащит. Можно было и на часы не смотреть — наверняка стрелки перевалили за десять.

— Мы надолго?

— Можешь не идти, если не хочешь, — спокойно отозвалась Крис, даже не обернувшись. И ее голос в вечерней тиши звучал еще ниже, чем на детской площадке.

Но я почему-то шел за ней. Мы приблизились к лестнице, которая вела к берегу. Крис медленно на нее ступила, боясь поскользнуться. У моря соль в воздухе чувствовалась сильнее, ее запах забивался в ноздри, а тиной разило вплоть до самого пирса, и это было странным — обычно море цветет в июне, когда стоит безветрие и жара, а сейчас зеленые водоросли прибивало к берегу, в них путались мелкие рыбешки и изредка плавал мусор. Но, на удивление, быстро исчезал — хорошо работали уборочные службы.

В темноте ни водорослей, ни рыбок, ни мусора видно не было. Пробирало холодом до самых костей, ветер забирался под толстовку, и я поплотнее застегнул куртку, до самого подбородка. Крис все также шла расстегнутой. Конечно, ей не надо было беречь голос, а у меня сплошные специальности, народные пения и практики по эстрадно-джазовому вокалу.

— Красиво, — кивнула она. Ночью белая пена от разбивавшихся волн казалась серой. Морская гладь была неспокойной, вода добралась почти до середины небольшого галечного пляжа. Летом здесь стояли лежаки, сейчас — только вмонтированные зонты покачивались на октябрьском ветру.

— И холодно, — вздохнул я. — А я знаю место, где Тасю нашли. Проходил мимо сегодня. Раз уж мы все равно пришли, можем…

— Веди. — Крис меня перебила, и я не успел закончить фразу. — Давай, погнали! Че сразу-то не сказал?

— Да не подумал… — развел я руками. — Только мне надо хотя б к двенадцати вернуться, пары рано утром…

Я не был уверен, что Кристина меня слышала: она сверлила мое лицо пристальным, нетерпеливым взглядом, и я, сдавшись, развернулся и пошел к Жемчужной бухте. Крис неотрывно следовала за мной, ее дыхание сливалось с шумом волн, но я точно чувствовал ее присутствие позади. Массивные берцы громко топали по гальке, не то что мои легкие кроссовки на тонкой подошве. В них, признаться честно, было холодновато, но я не рассчитывал уходить дальше детской площадки во дворе.

— Куда мы идем?

— В Жемчужную бухту, — отозвался я и за спиной услышал тихий смех. — Что веселого-то?

— Знаешь, почему эта бухта так называется? — Крис поравнялась со мной и закурила, в ее руке мелькнула бежевая пачка. — Несколько лет назад там жемчуг морской нашли, прикинь? Настоящий. Такого в Балтийском море никогда не водилось, холодно же. А тут чуть ли не к берегу прибило этих моллюсков, ну и все, жемчуг буквально лился рекой, даже мастерскую по изготовлению украшений открыли. Но потом моллюсков находить перестали, производство загнулось… Но бухту так и прозвали Жемчужной. Там до сих пор все жемчуг найти пытаются, летом от пронырливых туристов вообще отбоя нет.

Это противоречило природе: я знал, что в реках, впадающих в Балтийское море, есть пресноводный жемчуг, знал, что в море можно найти янтарь, но чтобы морской жемчуг в холодном водоеме?

— Такого не может быть, — скептически отозвался я. — Наверняка пресноводный.

— Зуб даю, морской! — воскликнула Крис. — Отчим пытался этим заниматься, пока не прогорел. Так что точно — морской.

И все равно я смотрел на нее недоверчиво. Казалось, что меня пытаются обмануть как дурачка. Но Крис выглядела серьезной и даже не улыбнулась ни разу, пока рассказывала.

— Можешь не верить, — пожала она плечами. — Твое же дело.

— Да у вас тут вообще ничему верить нельзя! Ты мне про жемчуг, батя про сирен… — Я рассмеялся, хотя смешно мне не было. — Чушь.

Мы прошли до самого конца набережной и оказались у лестницы с острыми, залитыми бетоном камушками. От прошедшего недавно дождя они были скользкими, а перил не имелось. Шансы упасть были велики, но, собрав в кулак свои волю и чувство баланса, я все-таки сделал первый шаг. Кристина — за мной. И если я спускался медленно, по одной ступеньке, чтобы не расшибиться, то она точно решила: быстрее спустится, и меньше проблем будет. Поэтому ломанулась вниз чуть ли не бегом, и ей даже почти удалось. Только вот на последней ступеньке она то ли оступилась, то ли поскользнулась, и я услышал неприятный звук тяжелого падения и нецензурную брань.

— Жива? — с усмешкой поинтересовался я, спускаясь все так же медленно.

Крис поднялась и потерла колено, а потом обтряхнула бедра от грязи.

— Жива, — передразнила она меня. — Давай шевели задницей. Сколько можно плестись?

— Да уж точно не хочу грохнуться! — отмахнулся я и, все-таки перепрыгнув через последнюю ступеньку, оказался рядом с ней. — Вон там ее нашли.

Я зашагал к берегу первым. Сейчас здесь не было ни машин полиции, ни скорой помощи, ни красно-белого оцепления. Только море, вытолкнувшее тело девчонки на гальку. Кристина подошла к самой кромке воды, и я видел, как вода скользнула по ее берцам. Но Крис будто этого и не заметила. Она присела на корточки и ласково коснулась кончиками пальцев серой пены. Я присел рядом с ней, придержавшись пальцами за гальку, и попытался разглядеть лицо. Но она отворачивалась. Мне показалось, что в ее глазах блеснули слезы.

— Ну что ты…

— Никогда близких, что ли, не терял?

— Не терял, — вздохнул я. — Ну разве что меня бросали, но никто не умирал. Это другое.

— Другое, — подтвердила Крис. — Я все еще не могу поверить, что Таськи больше нет. Как наваждение какое.

— А она правда не могла сама? Случайно там…

— Слушай, даже если допустить, что она полезла сама, то Тася прекрасно плавала. Бред. — Кристина покачала головой. — Просто бред. Но и объяснить это никто не может…

Я завороженно глядел на воду. Несмотря на мрачную погоду, сквозь тонкие, редкие облака все равно проглядывала луна, и ее свет отражался в морской глади. Захотелось скинуть с себя толстовку и джинсы, а потом окунуться, несмотря на октябрь и завывающий ветер. Взгляд Крис поблескивал, и, судя по всему, она тоже смотрела на эту лунную дорожку.

— Ты слышишь? — шепнула она. — Поет кто-то…

Нахмурившись, я попытался вслушаться, но мои уши улавливали только тишину. Никакого пения, даже намека на мелодию не звучало. Поэтому я покачал головой, и Кристина, взмахнув волосами, быстро подскочила на ноги, отшатываясь от воды.

— Наверное, показалось, — решительно кивнула Крис. — Мало ли, может, с какого корабля…

Но ни одного судна даже на горизонте не было, не говоря уже о самой бухте. Я тоже поднялся, разминая затекшие суставы. Никто из нас не знал, зачем мы сюда пришли — видимо, Кристине хотелось посмотреть на место, где нашли сестру. Вокруг ничего — ни улик, которые мы мечтали найти, ни следов. Ни Таси. Жемчужная бухта уже и забыла о том, что сегодня на ее берегу нашли тело, — волны в ней били как ни в чем не бывало.

— Пошли домой? Ничего тут нет, — решительно сказал я, взяв Крис за запястье. — Ты сестру здесь уже не найдешь. Небезопасно это.

За моей спиной я услышал шаги — легкие, но шумные из-за гальки на пляже. Я медленно повернулся. Крис тоже смотрела в ту сторону. В темноте было плохо видно, но светлые волосы, ниспадающие почти до талии, выдали свою обладательницу. Ее лицо пряталось за свисающими по бокам прядями, а платье — шифоновое, совсем не по погоде, развевалось от порывов ветра, оголяя стройные колени.

Видать, поначалу она не заметила нас в темноте: как только девушка посмотрела в нашу сторону, тут же резко развернулась, уходя от берега прочь.

— Стой! — окликнул я, но Кристина оказалась быстрее. Она побежала за ней, а девчонка, взмахнув светлыми волосами, понеслась к лестнице. Совсем растерявшись и опомнившись только через несколько секунд, я рванул за ними.

Кристина схватила блондинку за локоть, и в открывшемся мне лице я узнал Алису, еще одну мою однокурсницу. Она стояла бледная, без единого намека на румянец, хотя пробежала около пятидесяти метров. Ее голубые глаза казались почти прозрачными, как стекляшки. Крис цепко сжимала пальцами ее локоть, стискивая кожу так, что на ней точно могли остаться синяки. Вот только Алиса не вырывалась — стояла и глупо хлопала светлыми ресницами.

— Ну ты и напугала нас! Думали, призрак… Что тут делаешь-то? — Задыхаясь от бега, я уперся ладонями в собственные колени, но все равно исподлобья смотрел на Алису. — Время позднее!

— Решила пройтись… — пробормотала она.

— Мишель отпустил погулять? — рассмеялся я, но ее и без того бледное лицо побелело еще сильнее, и я смолк. — Поздновато, не находишь?

— Мы были сегодня на берегу, и я забыла жакет…

— Поэтому решила в одиннадцать ночи прийти и посмотреть, нет ли его? — встряла Крис, недоверчиво приподняв бровь. — Ты тупая? Тут люди умирают, а ты шастаешь.

— Я не подумала…

— Потому что нечем думать, — припечатала она, а я потянул Крис за руку, чтобы она отцепила от Алисы пальцы. — Впрочем, твое дело. Мы уходим, а жакета там твоего нет.

Алиса потупила взгляд, шмыгнув носом сильнее, и я неловко попытался погладить ее по плечу. Но, скользнув пальцами по холодной коже, тут же убрал руку: Алиса еле заметно дернула рукой, пытаясь избежать прикосновения. Поддержать ее не удалось, и я сцепил пальцы в замок за спиной и вздохнул.

— Может, тебя проводить? — щедро предложил я, несмотря на то, что Крис сверлила меня гневным взглядом.

— Не надо, — качнула головой Алиса. — Мне недалеко, я добегу…

Крис смотрела на нее недоверчиво ровно до того момента, пока Алиса не скрылась за поворотом. Я тоже пялился ей вслед, вспоминая развевающиеся светлые, почти белые волосы, ниспадающие до самой поясницы.

— Неужели реально за жакетом приходила? — хмыкнула Крис, опять доставая пачку. — Вот дура, да? Ты ее знаешь?

— Да, — не слыша ее толком, все равно согласился я. — Это Алиса… Она учится со мной… И с Тасей, получается, училась.

Крис пощелкала пальцами перед моим лицом — видимо, я выглядел слишком отстраненным. И тогда, будто смахнув морок, я покачал головой и попытался улыбнуться.

— Пошли домой, — вздохнул я, думая, что если отец обнаружил мое отсутствие, то по возвращении обязательно будет скандал.

* * *

Я не выспался и, собираясь в консерваторию, желал Кристине и ее глупым ночным идеям исчезнуть и больше в моей жизни не появляться. Будильник трезвонил бог знает сколько времени, пока я не переставил его еще на десять минут позже, не в силах оторвать голову от подушки. И только с третьего раза я поднялся, ударившись от невнимательности мизинцем о ножку софы. Выругавшись и разбудив грохотом отца, я двинул в ванную, всю в желтоватом налете из-за долгого отсутствия уборки. На кранах, особенно в стыках, тоже виднелась беловатая накипь — наверняка она легко оттиралась, но никто из нас так и не взялся за жесткую губку, чтобы навести здесь порядок. Я смотрелся в зеркало, заляпанное брызгами слюны и зубной пасты, и видел только красные от недосыпа глаза и бледную кожу, которая в холодном свете лампочки казалась еще бледнее. И только россыпь родинок выделялась маленькими пятнышками на левой щеке, ближе к виску.

Отец торопил меня, но я медленно возил щеткой по зубам, другой же рукой расчесывал темные, отросшие ниже ушей волосы, пытаясь продрать спутанный колтун и пригладить топорщившийся вихор на затылке.

— Да выхожу я! — наконец, сплюнув в раковину, бросил я.

Батя стоял у двери, прислонившись к стене, но я не понял — меня он ждал или свою очередь в ванную комнату.

— Чтоб без прогулок больше, — суховато бросил он, проходя в уборную. — Сам видишь, опасно. И прешься же.

Не став выдавать Кристину, я дернул плечом, так ничего и не ответив. Занятия начинались через двадцать минут, и я, опомнившись, влез в строгие черные джинсы и свитер, запихнул гитару в чехол и двинул к выходу.

Консерватория находилась недалеко. Пусть отцовская хата и была убитой, грязной и совершенно не ассоциировалась со словом «дом», но ее расположение близко к центру перекрывало часть минусов. Морельск в целом был небольшим городком — в первый день я обошел пешком его бо́льшую часть, но жизнь рядом с альма-матер была в удовольствие.

Здание консерватории, как мне казалось, было одним из немногих в Морельске, которое на фоне остальных домов действительно поражало масштабами. Его стены, отделанные серым камнем, монументально возвышались над тротуаром, а тяжелая дубовая дверь то и дело поскрипывала, пропуская заходивших в здание студентов. Поправив гитару, висевшую на правом плече, я тоже зашел внутрь, сунув охраннику под нос студенческий. В Москве были турникеты, позволявшие проходить внутрь по электронным картам. А здесь сидел охранник, который проверял наличие студенческих билетов и действительны ли они, что существенно замедляло проход через металлоискатель и короткий узкий коридорчик, ведущий к светлому холлу.

— Здравствуйте, — вежливо кивнул я. И дедок в охранной форме мне улыбнулся, приветствуя в ответ. С ним мало кто здоровался — пока я стоял в очереди, услышал всего два или три приветствия.

Только я оказался в просторном светлом холле с барельефами заслуженных преподавателей Морельской консерватории, как сразу заверещал звонок, почти оглушая. Сегодня мы собирались в репетиционном зале, находившемся на втором этаже. Он считался одним из самых больших помещений во всей консерватории, его потолочные своды поднимались на высоту почти в семь метров, что создавало отличную акустику при академическом пении. Отсутствие в зале балконного пространства делало его еще просторнее, и только по бокам было несколько лож, где обычно на показах сидели преподаватели. А зрители занимали места в амфитеатре и партере.

Но сейчас репетиционный зал почти пустовал. У рояля сидел аккомпаниатор, лениво пробегавший пальцами по черно-белым клавишам, а первые и вторые ряды партера заняли студенты, усевшись через одно-два кресла. Алиса сидела посередине, заколов длинные волосы в высокий пышный пучок. Недосып был заметен на ее лице: под глазами залегли синяки от бессонной ночи. Она то и дело приваливалась головой к спинке соседнего кресла, видимо желая вздремнуть, но каждый раз одергивала себя и садилась ровно под строгим взглядом преподавателя.

Три однокурсницы плакали. Пытаясь найти причину их слез, я огляделся внимательнее и только сейчас заметил фотографию Таси с черной лентой, неприметно стоявшую на деревянной парте у стены возле сцены. Рядом с рамкой сидел плюшевый медвежонок, лежала распечатанная партия Эвридики, которую она исполняла в студенческом спектакле, и несколько гвоздик. Каждый из однокурсников невольно посматривал на Тасину фотографию, а Илюша, светленький непримечательный мальчик с посредственным тенором, даже крестился. Ропот и шепот слышались повсюду.

«Бедная Тасенька…» — шептала одна.

«Как же так? Мы только вчера собирались с ней на каникулах смотаться в столицу…» — всхлипывала вторая. А я даже поежился от заполонившей репетиционной зал тоски и старался не смотреть в сторону Тасиной фотографии. На ней она исполняла одну из партий и удачно попала в объектив фотографа, а вчера лежала на берегу с синюшной кожей и тиной в волосах.

Звонок уже прозвенел минут десять назад, но никто не начинал.

— Чего ждем? — шепнул я Даше, сидевшей рядом со мной на занятиях.

— Ну, дивы не опаздывают, дивы задерживаются, — хмыкнула она.

Я обвел взглядом помещение и понял, что Мишеля нет. Преподаватель уже постукивал носком ботинка по подмосткам. Забарабанил и пальцами, когда после начала занятия истекли пятнадцать минут.

Наконец дверь приоткрылась. Мишель не шел, он будто плыл — настолько неслышны были его шаги, так тихо, крадучись, он продвигался между рядов. В руках он держал большой букет темно-бордовых роз, которые тут же возложил перед Тасиной фотографией.

— Как жаль, — шепнул он, опустив взгляд, который сразу скрылся под упавшей на глаза темной челкой. Мишель, встряхнув головой, тут же отбросил ее назад, вернув себе прежний вид. Он медленно развернулся к однокурсникам, и я заметил на его губах тоскливую улыбку. — Тася пела партию Эвридики прекрасно. Даже не знаю, кто сможет ее заменить.

Педагог смотрел на него завороженно, и вместо положенного раздражения за опоздание в его глазах я видел только восторг. Мишеля за глаза называли «необычайным феноменом» или «открытием Морельска». Он без затруднений брал четыре октавы 2, обладая нежным, лиричным контратенором 3, исполнял высокие партии во многих спектаклях, даже на взрослой сцене с профессиональными исполнителями.

«Мишель Эйдлен — гордость консерватории» — это слышалось на каждом углу. И даже среди пр

...