автордың кітабын онлайн тегін оқу Я однажды приду.... Часть III
Екатерина Дей

Үзіндіні оқу

Кітап туралы Қазір оқып жатыр1 Тегін фрагмент

Екатерина Дей

Я однажды приду...

Часть III

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

16+

Глеб с трудом дождался, пока я переодевалась в купальник, даже халат не позволил надеть, сразу подхватил и перенёс в бассейн. Я плавала, а Глеб сидел на скамеечке и улыбался, курил непонятно какую по счету сигарету, видимо, за все время бала.

— Ты уже отмокла, вылезай.

А я совсем взбодрилась от воды и пыталась достать до дна бассейна.

— Глеб, а здесь сколько метров?

— Меньше, чем в замке, вылезай.

— Вот достану до дна… Глеб, это произвол! Верни в воду! А то… я не знаю, что сделаю! Смокинг не жалко?

Он не стал дожидаться, одним движением крупной рыбы прыгнул в бассейн, поднырнул под меня и со мной на руках выскочил из воды. Фыркала водой и возмущалась я уже на суше, Глеб только улыбался и прижимал меня к себе. Поцелуй остановил поток возмущения, и мои руки сами уже обнимали его за шею, и тело прижималось к этому самому мокрому смокингу. Неожиданно Глеб остановился и, посмотрев мне в глаза, спокойно заявил:

— Хватит купаться, тебе пора отдыхать.

Мгновение, и я уже лежала на кровати в мокром купальнике. Глеб чмокнул меня в щёку, погладил по голове и прошептал:

— Спи, моя любимая.

И исчез. Что это было? Измором будет брать? Ждать, когда я сама за ним в голом виде по дому буду бегать? Вот нахал, командор, подумаешь — муж, ещё посмотрим, кто за кем бегать будет. Купил какое-то розовое безобразие и счастлив, вот и жди сто лет, когда я его надену! Хотя, мне столько не прожить, даже если проживу, товарный вид уже будет не для примерки этого чуда, только для холщёвой рубахи. Я сердито стянула с себя мокрый купальник, закинула его подальше и улеглась, как была, во всей своей обнажённой красоте. Долго кипела, но усталость взяла свое и я уснула.

Мягкие пальцы касались моего лица, потом опустились к шее, прошлись по подбородку, едва задели губы, и снова вернулись к шее. Касания становились всё смелее, но последовал тяжёлый вздох, послышалось шевеление, и пальцы исчезли. Я осторожно открыла один глаз и увидела, что Глеб закрыл глаза и закусил губу. Какое-то время я любовалась зрелищем борьбы с собой, особенно заведёнными под мышки руками, потом сладко потянулась и обняла Глеба. Борьба была проиграна.

Мужчина всегда чувствует состояние женщины, я это думала уже однажды — когда Глеб меня обтирал полотенцем перед свадьбой. Сейчас, когда все чувства восстановились, и наши тела уже стремятся друг к другу, эта мысль вернулась ко мне. Так чувствовать женщину, её желания, совсем неосознанные, только едва проявляющиеся в какой-то частичке тела, может только тот мужчина, для которого эта женщина является олицетворением его жизни. Это не просто обладание телом женщины, её разумом, это единение, физическое и духовное. Глеб познавал моё тело и стремился отдаться ему, впитать его, ощутить все прикосновения и при этом отдать ему самого себя. Страсть бушевала в нём, но она не сжигала меня, а наполняла энергией, каждый поцелуй, каждое прикосновение были наполнены такой любовью, что я в своей страсти принимала эту энергию и отдавала свою. Губы, руки, всё его тело стремилось ко мне, но не подавляло меня, а каждым своим движением делилось собой, отдавало всего себя. Наши пылающие тела превратились в один кокон энергии, которая объединила нас в единое нераздельное счастье любви.

— Я люблю тебя.

Вся в истоме и неге говорить я не могла, растеклась по большому телу Глеба и лишь кивнула головой. Он обнимал меня руками и ногами, казалось, что я продолжаю лежать в коконе его энергии, тёплой и очень уютной.

— Ты моё счастье.

Я опять кивнула и удобнее устроилась на его груди.

— Самая любимая, самая прекрасная, самая удивительная женщина.

И тут я подняла голову и посмотрела в эти синие-синие, лучистые от счастья глаза и решила уточнить один вопрос, я же удивительная, вот и будем удивлять:

— А почему ты уже был раздет? Я понятно — мокрый купальник, и всё такое, а ты, ты что, так и пришёл ко мне…

Глеб лишь улыбнулся, но взгляд стал таким, таким мужским, что я решила вернуться головой ему на грудь. И что мне с собой делать, кто же такие вопросы мужу в постели задаёт?! Но предаться самобичеванию Глеб мне не дал, ответил совершенно честно:

— Одежда под кроватью.

— Значит, ты решил…

Решил — что? Вот как я его могу спросить, как мужа, между прочим, что он решил всё-таки добиться меня, пробиться сквозь моё сопротивление непонятно почему.

— Решил. Как увидел тебя спящую, так и решил.

Ну да, а сам руки удерживал, ждал, вдруг сама решу. Интересно, а если бы я визжать начала и махать руками, ужас — муж голый в кровати лежит? Испугался и убежал? Я хитро на него посмотрела и опять спряталась на груди.

— Это я тебя совратила.

Глеб хохотал так, что я чуть не упала с него, хорошо, что он обнимал меня руками и ногами. Продолжая смеяться, он приподнял меня и чмокнул в нос, потом снова уложил на себя, крепко обнял.

— Катя, любимая моя жена, ты удивительная женщина.

— А что, разве не так? Я первой призналась тебе в любви, так? Так. Если бы я не обняла тебя, то что? Ты так и лежал бы, ждал, когда я проснусь. А вдруг я начала бы возмущаться — что это ты надумал? Ты сразу бы сбежал, не решился.

— Решился. Я ещё на балу решился.

— Как это? Почему на балу?

Глеб долго молчал, прежде чем ответить, гладил меня по спине, обнимал, даже вздохнул пару раз.

— Я не смогу без тебя жить, без твоих глаз, твоих губ, твоего тела, твоего характера, сердца. Я слушал Нору и думал о тебе. Когда-то ты сказала, что короткая человеческая жизнь заставляет ценить каждую минуту, каждый миг этой жизни… и я решил ценить.

Уложил меня рядом с собой и стал целовать моё тело, не пропуская ни одного сантиметра, и от этих нежных касаний моя кожа оживала, не вздрагивала, а как та роза расцветала. Невероятное ощущение отдельного существования собственного тела, мозг отключился, осталось только чувство неги и счастья. Блаженство наполняло моё тело, казалось, в каждой клеточке в месте поцелуя рождался маленький вихрь, и энергия волной расходилась по всей коже, уходила внутрь, добиралась до самых глубин, встречалась с другими волнами от следующих поцелуев и так бесконечно, вихрь за вихрем.

Наверное, я уже превратилась в нейтрино и сейчас летаю где-то в космосе, абсолютное ощущение отсутствия тела, полная невесомость. И в этой невесомости прозвучал тихий голос:

— Любимая моя, Катенька, невероятное моё счастье.

Я вздохнула, и воздух образовал легкие, потом постепенно проявилось всё тело, очень лёгкое, почти воздушное, но уже настоящее, с руками и ногами. Пошевелила пальцами, действуют, потом открыла глаза и увидела синие улыбающиеся озера.

— Я жива?

Глеб улыбнулся счастливо, нежно поцеловал, чувствую поцелуй, значит, жива. Оказалось, что он обнимает меня, обхватив всю, закрыв меня всем своим гигантским телом, как бы обволакивал собой. Я опять вздохнула, поудобнее устроилась и уснула.

Проснулась от голода, есть хотелось ужасно. Глеб продолжал меня обнимать, мягко поглаживая по спине.

— Ты так и лежал всё время, пока я спала?

— Пользовался моментом и смотрел на тебя.

— Ужас, я совсем страшная, да?

— Ты очень красивая во сне, такая спокойная. Я любовался тобой.

— Если меня не накормить, срочно, очень срочно, то я буду уже не такая красивая.

— Значит, будем кормить.

Но срочно кормить меня не получилось. В бассейн Глеб меня не пустил, отнёс в ванную, где сам помыл, чуть не утопив от старательности, поцелуев и ласки. Потом я долго решала, что мне надеть, а Глеб только кривил губы и делал лицо, не одобряя мой выбор, ему что — он свои джинсы и футболку надел мгновенно — пока я не выдержала и не спросила, что же он хочет видеть на мне. А он протянул мне розовое безобразие!

— Глеб, я же в этом не могу пойти в столовую, там мы будем не одни, это совсем неприлично, в этом я голая!

— Для этого и куплено.

Логика совершенно мужская, поэтому непробиваемая, бороться оказалось невозможно, султан какой-то. Я гордо напялила это …это… на себя и заявила, что если в этом меня кто-нибудь увидит, то я запрусь в комнате, и больше никто ко мне не войдёт, он в том числе. Глеб кивнул, достал пульт и нажал кнопку.

— Теперь точно никто не войдёт.

Ах, так, я надулась и прошествовала к кровати, но улечься не успела, Глеб со смехом подхватил меня на руки.

— В столовой никого не будет.

Я сидела на его коленях и поедала всё подряд. В столовой действительно никого не было, когда мы пришли, еда уже стояла на столе, а остальных обитателей дома Глеб видимо просто разогнал различными поручениями или дал выходной. Придвигая к себе очередную тарелку с едой, я спросила:

— А как это получилось, что еда уже на столе, а я даже слово сезам не сказала?

— На этом маленьком аппаратике много кнопок.

Космос в кармане, молодец Андрюша, всем обеспечивает командора, даже тем, чего ещё в мире не существует. Глеб поглаживал меня по разным частям тела, я дергалась, пиналась, роняла вилки, даже чуть чашку с чаем не уронила, ему самому пришлось её ловить.

— Глеб, держи руки под контролем, вот подавлюсь, придётся Самуила вызывать, очередной раз меня спасать.

Шутливая угроза возымела неожиданное действие: Глеб мгновенно пересадил меня на стул и отошёл от стола, даже побледнел. Ясно как можно организовать спокойное поедание — только шантажом.

Лучше бы я этого не говорила, Глеб сразу решил меня беречь. Он отнёс меня в комнату, уложил на кровать, чмокнул в нос и заявил:

— Отдыхай, тебе нужно много отдыхать, сейчас ночь…

— Время любви.

Он стоял у кровати и явно боролся с собой. Эта борьба вихрем пронеслась в глазах, волной по лицу, от умильного выражения до жёсткого решения, и руках, заведённых от греха подальше за спину. Я решила помочь ему в этой борьбе, ну, чтобы уже не сомневался в моей удивительности. Посмотрев на него совершенно невинным взором, я спросила:

— Ты будешь любить меня по расписанию? Его Самуил будет утверждать? Подвешивать проводки и…

Женщина явление в природе уникальное, она создана для любви, нежности и ласки. Перешагнув рубеж в отношениях, она становится той, которую создаёт мужчина своей любовью. Глеб создавал меня как женщину своим терпением, пониманием, внутренним обожанием, вот я и сказала о себе то слово, которого всегда избегала, не считала возможным употребить его по отношению к себе. Он долго молчал о своей любви, загонял её глубоко внутрь, не позволял себе даже думать о возможности нашей чувственной любви. И сейчас, когда наши тела сплетаются в страсти, физическое обладание друг другом для нас уже не только наслаждение тела — для нас это ощущение жизни, единой, той, о которой мы даже боялись мечтать.

Я опять устроилась на нем, и осознание того, что это гигантское тело, сильное, очень красивое, млеет от прикосновения моей мягкости, доставляло дополнительное удовольствие.

— Я люблю тебя, счастье моё, красавица моя, удивительная моя.

— Ещё я какая?

— Великолепная, я люблю в тебе всё, всё, у тебя такая улыбка, она поражает, ты улыбнешься, и мир расцветает.

— Ты говори, говори. Я должна знать, какая я замечательная. Вот тебе же я уже говорила, что ты удивительный, терпеливый, умный, замечательный, красавец, сильный, настоящий командор. И как ты меня терпишь, такую неправильную?

— Почему неправильную?

— Вот у тебя всё всегда продумано и подготовлено, всё заранее, я ещё только начинаю о чем-то думать — а у тебя уже всё готово.

Глеб задумался на секунду, подтянул меня к своему лицу и очень серьёзно ответил:

— Но я твой муж, я отвечаю за тебя и твою жизнь, за всё в твоей жизни.

— Перед кем отвечаешь?

Над этим вопросом он не думал ни секунды:

— Перед тобой и собой.

Он сказал это так, что стало ясно, никто и ничто не имеет никакого значения — только я и он. Глеб может заниматься разными командорскими делами, но они несравнимы со мной, моими и его желаниями. Даже если он против каких-то моих, скажем откровенно, не совсем правильных поступков, то это именно потому, что он меня же и защищает от чего-то, чего я не понимаю, или не хочу понимать. Я взяла его лицо в руки и поцеловала опухшими губами.

— Я люблю тебя, ты самый, даже не знаю, какой самый.

И всё повторилось: Глеб уложил меня рядом с собой и целовал моё тело, миллиметр за миллиметром, моя кожа радовалась его прикосновениям, и сколько бы я не пыталась держаться, сознание покинуло меня, и я разлетелась по космосу в вихрях наслаждения.

Я проснулась уже давно, но продолжала лежать. Тело отдохнуло, однако нега удерживала его, переворачивала с одного бока на другой бок, не давая возможности подняться. Глеб уже два раза заходил ко мне, проверял — вдруг корни выросли, отдирать от кровати придётся, так и сказал, целовал меня, героически удерживая себя, чтобы не устроиться рядом и уходил по своим командорским делам.

Мне нужно научиться правильно думать. Нельзя позволять себе никаких сомнений. Никаких страхов. Меня любит самый красивый в мире мужчина. Самый сильный, самый мудрый, терпеливый и много ещё чего самого. Женщину можно обмануть только тогда, когда она сама хочет обмануться. Её можно обмануть головой, то есть словами, даже можно обмануть глазами, ну, если это человек. Обмануть телом нельзя, оно само говорит и само чувствует, без участия головы. Любовь или нелюбовь в каждом прикосновении губ, рук, всего тела. Глеб меня любит, так телом обмануть невозможно, особенно таким как они, у которых глаза сразу выдают мысли и чувства. Его тело стремилось ко мне каждой клеточкой, на все мои прикосновения его кожа реагировала жаром — тем внутренним огнем, который или есть, или его нет, его никак не придумать и не изобразить. Он сдерживался в своей страсти, боялся причинить мне боль, страх от моих прошлых страданий оставил на нём отпечаток даже больший, чем на мне. Глеб чувствовал моё тело, он его слушал, ощущал и стремился доставить удовольствие, его больше волновала я в своей страсти, чем он сам. Мне показалось, что лишь когда он целовал моё тело, миллиметр за миллиметром, в нём что-то происходило: улыбка не сходила с лица, глаза светились и он был по-настоящему счастлив. А это моё лежание на нём? Удивительно, но всё его тело млело, как-то тепло касалось меня, как бы впитывало меня, всю мою растёкшуюся мягкость. Так, о мягкости думать не буду, я должна думать правильно: раз ему нравится, значит, лучшая в мире мягкость. О розовой тряпочке тоже думать не буду, ужас, в этом самой с собой неудобно находиться, а уж при нём, а ведь доволен, просто счастлив был в столовой! А что себе там позволял! И чему удивляюсь, муж, только что любил меня на нашей — что я думаю! — постели, а я возмущена лукавством рук.

— Катя, любимая моя, Самуил уже предельно возмущён твоим отсутствием.

Глеб стоял у кровати и улыбался, я в своих размышлениях не заметила, как он вошёл.

— Предельно, это как?

— Требует тебя на полный осмотр.

— Ни за что!

— Тогда одевайся и обедать. Явись перед ним как солнце.

А я вдруг покраснела, даже под одеяло спряталась от смущения. Глеб осторожно отвёл одеяло от моего лица и спросил встревожено:

— Что с тобой?

Но я только мотала головой и не могла ничего сказать. Как ему объяснить, что я стала другой после этой ночи, настоящей его женой, и все это поймут. Я так долго находилась среди них всех одна женщина, и непонятно какая фиктивная жена Глеба, что, когда стала настоящей, не знаю, как себя с ними вести. Глеб внимательно смотрел на меня и понял мои страхи:

— Ты вечно будешь прятаться? Тебе сюда принести еду?

И я поняла, чего боюсь. Это страх что за нас не порадуются, за нашу любовь. Почему я всегда жду осуждения? Никто и никогда в этом доме меня ни разу не осудил, не пристыдил за мой поступок, даже самый, даже не знаю, их было столько разных. Они меня столько раз спасали, верны были всегда, почему же я в них засомневалась? Только потому, что они все — мужчины? А если толпа завистливых женщин?

Глеб не двинулся с места, внимательно наблюдал за моими умозаключениями, ждал моего решения.

— Глеб, я глупая дурочка?

— Ты настоящая женщина, моя любимая и единственная. Жена.

— Жена.

Я лихорадочно вздохнула, взъерошила ему волосы и заявила:

— Сначала бассейн.

— Тогда уже не обед, тогда ужин.

Самуил не выдержал, явился в бассейн, полный возмущения.

— Катенька, так нельзя, я уже не знаю, что думать, ты понимаешь, что болела недавно, тебе нельзя так к своему организму относиться, ты должна есть правильно, по часам, по режиму. Глеб, я требую засыпать бассейн, Катя, ты не рыба! Сколько можно в воде мокнуть, немедленно вылезай и иди в столовую, будешь обедать и ужинать!

Милый Самуил, он сразу рассеял все мои страхи и сомнения. Глеб только улыбался и смотрел на меня влюблёнными глазами, странно, но ему доставляло удовольствие это моё стеснение, он его понимал и почему-то радовался.

В столовой Виктор с Олегом дружно над чем-то негромко смеялись, устроившись на диване.

— Катя, как я рад тебя видеть в полном здравии, Самуил уже собирался нас с Олегом лечить, а теперь ты явилась, и мы спасены.

— Катя, здравствуй.

Олег мне улыбнулся, а Виктор сразу подскочил и театрально обратился к Самуилу, только успевшему воткнуть вилкой в котлету:

— Самуил, ты несёшь полную ответственность за мою испорченную жизнь!

Тот даже подскочил на стуле, котлета едва не ускакала с тарелки.

— Глеб, если я погибну во цвете лет, то виноват будет он!

И указал пальцем на Самуила. Глеб только усмехнулся и хитро взглянул на меня, а я смотрела на него и радовалась — он прав, а я опять хотела спрятаться за свой страх непонятно чего. Как я могла в них сомневаться, в их радости за нас, в их искреннем желании помочь нам в нашей любви.

— Катя, ты её видела, мегеру эту, эту… она же выше меня, она же… ужас! Она заявила, что выходит за меня замуж, даже не спросила, хочу ли я на ней жениться? Говорит, объединим капиталы, и сразу целоваться, сама о капиталах и туда же — целоваться. Самуил, это ты ей наговорил обо мне, наобещал ей золотые горы?

Самуил уже пришёл в себя и очень спокойно ответил:

— Она только спросила, насколько ты финансово обеспечен при такой внешности, я и сказал — достаточно.

Олег расхохотался, Глеб тоже не выдержал и рассмеялся, а Виктор чуть не лопнул от возмущения.

— Катя, там такие девочки были, ты видела, а он эту мегеру мне подсунул, еле ушел, скрываться пришлось, подвалами уходил.

Смеялись уже все, да и Виктор улыбался, Самуил был собой очень горд — смог организовать месть Виктору. Когда Виктор вернулся на диван, я спросила:

— А где Андрей? Они так с Леей красиво выступали, пели изумительно, настоящее представление.

Глеб странно на меня посмотрел, задумчиво, но ответил:

— Андрей с Леей к Элеоноре поехали, там Олаф набирает себе в школу мутантов, Лея их смотрит.

Потом улыбнулся, чуть кивнул головой и продолжил:

— Андрей её сопровождает.

Олег сделал лицо, ну, вроде так и должно быть, что Андрей Лею в дороге сопровождает, что странного — подумаешь, боевик ближнего круга командора обычного мутанта охраняет. Виктор тоже кивнул, всё правильно, так у них и бывает иногда, даже плечами пожал. А Самуил радостно улыбнулся, сразу видно, по-человечески счастлив за них. Это мои прошлые страхи, я смотрела на всех и понимала, они рады за нас с Глебом, что мы настоящие муж и жена, у них такого никогда не было, чтобы кто-то из них был так счастлив, у них на самом деле надежда появилась. Только мне в живых остаться надо, иначе не поверят сами себе, сразу решат, что закон всё равно работает, всё равно убивает. Я так задумалась, что не услышала вопроса Самуила, и Глеб мгновенно оказался рядом со мной.

— Катя, о чём ты думаешь, что с тобой?

Я подняла глаза и увидела тревожные лица, они сразу напряглись — состояние моего хрупкого тела, зависимого от всего на свете, по сравнению с их телами, наполненными мощью и способностью восстанавливаться, волновало значительно больше меня самой.

— Какие вы все у меня хорошие, просто замечательные. Я так счастлива быть рядом с вами.

Посмотрела каждому в глаза и улыбнулась, чем привела их в состояние, близкое к шоковому. Самуил сразу напугался:

— Катенька, девочка моя, что случилось? Боюсь спросить, что ты такого надумала опять, милая моя, что ты подумала, скажи мне.

— Самуил, ты представляешь, именно это я и подумала, дословно.

Но мне никто не поверил, вот довела сверхчеловеков, уже мыслей моих боятся. Хотя, они на самом деле правы, теперь самое страшное — это мои мысли, думать надо правильно. Я опять всем улыбнулась и уверенно заявила:

— Вы самые лучшие друзья, самые, у нас всё получится, с вами у меня всё получится.

И они поняли, о чём я говорю, замерли, не ожидали от меня сейчас таких мыслей и таких слов. Глеб побледнел до синевы, глаза потемнели, но я ему тоже улыбнулась:

— Глеб, ты же меня знаешь, я всё пройду ради нас, нас всех, огонь и воду уже прошла, а медные трубы мне не страшны, я их даже не слышу.

— Какие медные трубы, это что такое, почему ты их не слышишь?

И я засмеялась, они же не знают этого выражения, которое, между прочим, всё объясняет в жизни — как громко ты слышишь медные трубы, и насколько они тебе все остальные звуки забивают. Отсмеявшись, я задумалась, а как мне им объяснить значение медных труб, чтобы правильно поняли. Всё на свои места поставил Олег, он больше всех читает и язык знает лучше остальных, с двусмысленностями:

— Медные трубы своим звуком привлекают тех, для кого золото, власть, деньги, лесть, красота означают самое главное в жизни, они под звуки этих труб готовы на всё. А Катя этот звук не слышит. Она драгоценности из-за веса носить не хочет, в то, что самая красивая не верит, даже когда в зеркало смотрится, за лесть так ответит, что лучше бы и не говорили, счета и дома свои даже не знает. А то, что она жена командора вспоминает, только если кого защитить надо или на место поставить. Катя, кстати, сколько у тебя шуб?

Я уже открыла рот, чтобы сразу сказать, но поняла, что ведь не знаю, не помню, вздохнула, но ничего остроумного не придумала и лишь пожала плечами. Хохот потряс весь дом, только Глеб не смеялся, продолжал смотреть на меня тревожным взглядом. Олег отсмеялся со всеми и продолжил:

— Ты свою шубку из машины выкинула, не задумываясь, только чтобы в машине кровью не пахло, чтобы Глебу легче было. Какая женщина просто об этом подумает — не истерику закатывать, а думать о другом, так можешь только ты.

— Катя, вот у мегеры этой, которую мне Самуил подсунул, точно только медные трубы в голове и звучат, ничего не слышит, только деньги и деньги. Ну, ещё моя красота.

Виктор скромно провёл ладонью по своим шикарным волосам и сделал такое лицо, что снова все засмеялись, даже Глеб улыбнулся. А Самуил подошёл ко мне и, прижав руки к груди, проникновенно проговорил:

— Катенька, милая моя девочка, мы столько всего уже вместе прошли, ты не переживай, девочка моя, мы всегда с тобой, ты наше счастье, конечно Глеба, но и наше, моё тоже, я ведь теперь как в семье живу, посмотрю на вас и радуюсь, такие молодые и счастливые! Андрюша, вот, счастье своё нашёл, Лея такая девочка хорошая, послушная такая, всё делает и песни красиво поёт, так красиво! Мы ещё Виктора с Олегом женим…

— Да я тебе раньше мегеру найду, весь мир обойду, но самую мегеристую мегеру найду! Олег, не доверяй ему, он тебе найдёт, мы лучше Катю попросим сосватать, она добрая, она правильную жену подыщет, добрую. И на деньгах сэкономим.

Олег смог только кивнуть, от смеха даже лицо руками закрыл, а Самуил обиделся, махнул в сторону Виктора ладошкой — теперь тот ещё сто лет будет вспоминать случай на балу. Я встала и обняла Самуила.

— Не обижайся на Виктора, он тебе так говорит потому, что ты на его девочек внимания не обращал, все с их мамочками разговаривал, да с бабушками, вот он и обиделся. Он же их для тебя и приглашал.

Всё, что угодно, но только не этих слов от меня ожидали — Самуил так и остался стоять с открытым ртом, Глеб хохотал, Виктор как рыба не мог воздуха набрать, а Олег даже прислонился к его плечу от смеха. Довольная я подошла к Глебу, обняла его, он качал головой и продолжал смеяться.

— Катя, ты удивляешь меня каждый момент, теперь тебе придётся подыскивать им обоим жён.

— А что, поможем, только ведь они могут оказаться такими как я, или круче характером, что делать будете?

— Катя, мы их к тебе будем посылать на перевоспитание, ты уже знаешь, как с нами обращаться, всё им и объяснишь.

— Нет, Олег, это уже сами, я им только могу сказать, что вы самые лучшие на свете мужчины и друзья.

Глеб прижал меня к себе и чмокнул в макушку, напоминая, что вообще-то он самый лучший на свете мужчина. Я улыбнулась ему, конечно, для меня — только он. Мы пытались определить какими должны быть эти самые жёны у Виктора и Олега, но Олег очень быстро перевёл стрелки на Самуила, и тому пришлось бежать. Глеб решительно заявил, что заявки на жён он примет только с моего согласия, подхватил меня и перенёс в спальню, я только успела ручкой помахать.

Мы долго стояли у окна и обнимались. Глеб молчал, какие-то тревожные мысли беспокоили его, я не выдержала и спросила:

— Что-то случилось? О чем ты так думаешь?

Не ответив, он подхватил меня на руки и уложил на кровать, долго целовал, но я чувствовала, что мысли не отпускали его. Я приложила палец к его губам, не буду целоваться, пока не ответишь. Наконец, он закрыл глаза и тяжело вздохнул.

— Глеб, скажи мне.

— Сельма сказала неправду — все закончилось.

— Ты так не думаешь, я знаю.

Он открыл глаза, совершенно чёрные, и я улыбнулась.

— Глеб, я сейчас так счастлива, так счастлива, не могу даже сказать, как счастлива, давай не будем ни о чём думать.

Какое удовольствие, когда тебя раздевает любимый мужчина. Глеб не торопился, двигался очень медленно, поглаживал те места, которые уже обнажились, целовал, а я смотрела на него и счастливо улыбалась, потом начала хихикать и изображать недотрогу, и началась игра влюбленных — возня и шутливая борьба, ага, это с ним борьба, он конечно старался поддаваться, но получалось не очень. Как он держит свою силу, эту невероятную мощь, от которой меня может сдуть как былинку, такие нежные и мягкие движения, хотя страсть уже бушевала в нём и глаза синели невероятным цветом. Он смотрел на меня не отрывая глаз, ласкал и смотрел, любил и смотрел, целовал и смотрел, каждое мгновение запоминал. И опять целовал всё моё тело, счастливо улыбался и впитывал негу, расслабленность, физическое блаженство любимого женского тела. А я не могла шевельнуться, всё тело вихрилось и неслось в ярком космосе невероятных ощущений от этих поцелуев.

— Любимая моя, единственная, Катенька, любовь моя.

Моих сил хватило на кивок, вихри ещё носились во мне, и я не совсем пришла в себя. Хорошо, что в моей голове не может остановиться ни одна мысль, ни одно сомнение в действительности происходящего. Это я, на самом деле я, и это Глеб, тот самый Глеб, о любви которого я даже мечтать не могла.

— Свет мой, неповторимый, яркий, зовущий, настоящий, солнышко моё.

Солнышко, Глеб меня уже так называл. Перед огненным лабиринтом. Я подняла на него глаза, и поняла — он тоже вспомнил, побледнел сразу и напрягся всем телом. Я потянулась к нему и обняла.

— Ты моя жизнь, моя любовь, мы всё пройдём, у нас всё получится.

— Катя, ты только живи, молю тебя, только живи!

Глеб прижал меня к себе так лихорадочно, что я ощутила его страх, впервые за всё время он не сдержался и этот страх проявился так сильно.

— Я люблю тебя, и мы всё преодолеем, мы победим. Верь мне.

Глеб запретил мне встречаться с Аароном. Я целый день удивлялась, возмущалась, уговаривала, дулась, отворачивалась от поцелуев, махалась руками и кидалась чашками — ничего не помогло. Он слушал меня, кивал головой, ловил чашки и говорил нет.

— Глеб, я тебя не понимаю, почему? Пусть нет, но объясни мне, почему нет. Он ведь всего лишь хочет поговорить со мной о Норе. О Норе! Не обо мне, не о нас с тобой, он будет говорить о Норе! И я буду с тобой! Можно всех с собой позвать, или пригласить его к нам, сядете кругом, можно через стекло говорить. Олафа позовём, он его энергией будет бить!

Я набрала воздух, чтобы продолжить монолог, а Глеб спокойно сказал:

— Нет.

И что? Никаких объяснений, просто нет. Вот, что случилось? Аарон ему позвонил, ему самому, спросил разрешения, честно попросил всего лишь со мной поговорить о Норе, а Глеб ему сразу отказал. Заявил мне утром между поцелуями:

— Звонил Аарон, просил разрешения встретиться с тобой, поговорить о Норе, я ответил отказом.

И всё, никаких объяснений. Командор, сидит, смотрит синими озерами, иногда даже смеет улыбаться, это когда чашки ловит. После завтрака я гордо удалилась в бассейн, он последовал за мной, сидел на лавочке и смотрел на меня. Из вредности я плавала долго, даже цветами кидалась, он их ловил и складывал рядом, потом вручил букетом и опять сказал нет. И так весь день: ходил за мной везде, я даже библиотеку нашла, долго стояла и рассматривала зарисовку старого Неаполя с ним на улочке, но ничего не сказала, он тоже промолчал. В доме больше никто не проявлялся весь день, разбежались по углам, чтобы не попасть под горячую руку — мою.

Весь обед я молчала, только однажды подняла на него глаза, и он сразу сказал:

— Нет, и не проси.

Я только плечами пожала, и не хотела даже. Только за ужином опять заговорила и получила чёткий ответ. Хорошо, нет, так нет. С гордым видом ушла к себе в комнату. И Глеб за мной не пошёл.

Я сидела на полу и смотрела на беседку, ветра не было, только мелкий дождь тихонько плакал за окном, столько дождя, целое море, беседка стояла мокрая и несчастная, совсем одинокая. Глеб вошёл и сел рядом со мной.

— Дождь плачет.

— Плачет.

— Ты меня любишь?

— Люблю.

— Воспитываешь?

— Кого?

— Меня, как командор, или как муж, или вообще.

Глеб развернул меня к себе и удивлённо посмотрел.

— Почему?

— Потому что нет.

Он задумался, в задумчивости не заметил — сделал вид, что не заметил — как обнял меня. Произнёс:

— Нет, не воспитываю. Я так решил.

— А почему не хочешь мне объяснить своё решение? Мне. Я твоя жена, не боец, или как там, боевик, или ещё кто твой… этот… ещё кто-то.

— Ты так сердишься удивительно, красиво очень.

— Что? Ты специально меня сердил? Чтобы на меня посмотреть?

— Нет, не специально, тебя воспитать, переделать невозможно. Но очень красиво сердишься.

Подумал немного, я от возмущения даже не могла ничего сказать, и добавил:

— Ты несерьёзно сердилась, я знаю, когда ты бываешь совсем сердита, это опасно.

— Опасно?!

Наконец, я обрела дар речи и стукнула его по груди — я тебе сейчас покажу настоящую опасность, только кулаку больно по его груди бить. И что вот с таким мужем делать? Видите ли, ему нравится смотреть, как я сержусь, несерьёзно, видите ли, он точно знает, когда опасно. Но я сразу развеселилась, позволила себя поцеловать, а причину отказа я завтра выясню, не терять же из-за этого ночь любви. Глеб сразу почувствовал моё настроение, он ведь мысли прочитать не может, только язык тела ощутил и правильно понял.

Как сладко мириться после маленького недоразумения, снова ощутить губы, руки, жаркое тело и радость от любви и единения, бури энергии в наших телах. И поцелуи по всему телу, и вихри, и счастье тела и души.

— Я люблю тебя, милая моя, я с тобой, всегда с тобой.

Он обнимал меня, прижимал к себе, шептал слова любви и млел от прикосновения моего тела, так я и уснула в его объятьях.

Проснувшись утром на груди Глеба, я лишь успела сказать ему:

— Привет.

Он меня сразу поцеловал и заявил:

— Привет, приехал Олаф. Ты из бассейна к обеду выйдешь, или всё-таки к завтраку?

Я торжественно поклялась, что к завтраку, Глеб ещё раз меня поцеловал и ушёл. Накупавшись в бассейне, совсем немного по моим меркам, я проходила мимо какой-то комнаты и увидела Олафа, который о чём-то говорил с Самуилом, и лица их мне совсем не понравились — такая в них была тревога. Олаф обернулся на меня, сразу улыбнулся и радостно поздоровался, но каким-то восьмым чувством я поняла — говорили они обо мне.

— Здравствуй, Олаф, как дела?

— Катенька, я так рад тебя видеть, ты стала настоящей красавицей, глаза так и горят.

Я стала краснеть, но Самуил меня спас.

— Катя так много плавает, Олаф, она и раньше много купалась, но после твоего замка совсем как рыба, только и мокнет, всё дно ищет. Скажи ей, что так нельзя, надо всё-таки и на суше иногда бывать.

Олаф только улыбнулся, рыба она и есть рыба. Улыбался, но глаза оставались тревожными, тёмными. Он посмотрел мне за спину, я обернулась и увидела Глеба.

— Я готова завтракать, идём?

— Ты иди, я поговорю с Олафом.

А чтобы я не передумала, он подхватил меня и перенёс в комнату.

— Глеб, я понимаю у вас дела всякие, но всё, что касается меня, я должна знать!

Он остановился у порога, постоял спиной ко мне, потом повернулся и ответил:

— Ты всё узнаешь.

— Я ничего не боюсь!

— Я знаю.

И ушёл. А глаза как два провала, Олаф ему уже что-то сказал обо мне. Я долго стояла в гардеробной совершенно без мыслей. Потом решительно выбрала яркое зелёное платье с шикарной отделкой из белого кружева. Кружево итальянское, очень красочного мелкого плетения, даже узор сложно разобрать, оно красиво легло на воротник и волнами расходилось по краю рукава. Подумала, надела ожерелье Глеба и кольцо с изумрудом.

Когда я вошла в столовую, все встали. Не зря я вчера весь день боролась с Глебом, лицо жены командора явно проявилось на моей физиономии. Пожалуй, я погорячилась в оформлении своего решения всё узнать. Глеб, сидевший на диване в яркой футболке, почти как у Андрея, и джинсах, округлил глаза в изумлении. Олег с Виктором сразу подскочили и вытянулись как бойцы, руки по швам, никакой улыбки на лице. Олаф тоже поднялся, хотя не очень понял почему. Самуил сначала тоже встал, потом посмотрел на Глеба и сел, подумал, и опять встал весь в сомнении.

Глеб подошёл ко мне и спросил:

— Катя, я что-то пропустил? Мысль или уже решение?

— Мысль. И решение.

Он постоял рядом со мной, приподнял бровь и сделал лицо командора, футболка этому не помешала. Обернулся на всех и скомандовал:

— Свободны.

— Глеб, подожди, не свободны, я со всеми хочу поговорить!

Но командор есть командор — все исчезли, даже Самуил как-то умудрился испариться. Глеб уселся напротив меня на пол и, улыбнувшись, заявил:

— Изрекай своё решение. И мысль.

Совершенно растерявшись от стремительного командорского поведения, я промычала что-то нечленораздельное и плотно замолчала.

— Я тебя не совсем понял, повтори, пожалуйста.

Вздохнув, я сложила руки на коленях и шёпотом сказала:

— Глеб, я же понимаю, что-то случилось, что-то Олаф узнал обо мне, я готова на всё и всё пройду. Я не хочу, чтобы ты один об этом думал, я тебя знаю — будешь молчать, и мучиться один до последнего. Придумал вчера меня сердить, но я же понимаю, не просто так, что-то за этим стоит.

Я опять вздохнула, и поступивший в легкие кислород принёс ответ.

— Эмоции. Что-то с моими эмоциями, тебе нужны были мои эмоции. Так?

Глеб побледнел, но не ответил, только крепче сжал руки на коленях. Я взяла ладонями его лицо и спросила:

— Всё по кругу? Всё заново, эмоции, память… и всё остальное?

Он закрыл глаза, и я поняла — всё началось заново, всё, что я уже однажды прошла, придётся проходить по полной программе.

— Глеб, мы теперь уже готовы, знаем, что делать, уже легче.

— Кому легче? Тебе?

Подхватил меня на руки, прижал к себе, уселся со мной на руках на диван и скомандовал:

— Входите.

Они всё слышали, и только Олаф удивился моей прозорливости, смотрел как на привидение, остальные приняли как данность — Виктор только пожал плечами, а Олег улыбнулся. Самуил сел за стол и заговорил первым:

— Катенька, может так и не получится, может и не придётся опять всё проходить, никто ничего не знает. Олаф только определил, что Сельма дала команду словами, Олаф, объясни.

— Катя, это Арно мне напомнил, что Сельма владеет таким знанием, она может направленно закодировать слова, и когда ты их услышишь, в твоём организме может сработать эта кодировка. И я решил тебя проверить.

— Ты меня проверял?

Моё изумление его обрадовало, он улыбнулся и объяснил:

— Мне не нужно как Самуилу проводками тебя обвешивать. Я тебя на балу посмотрел.

— А я тебя совсем на балу не видела.

— Я тебя видел. Кодировка на тебе есть.

— Но раз ты видишь саму эту кодировку, то, значит, её можно как-то снять, что мне нужно сделать? Снова лабиринт пройти? Или в море кинуться?

Я посмотрела на Виктора, вот и залив пригодился, он побледнел до синевы и закрыл лицо руками. Но Олаф отрицательно покачал головой.

— Мы не знаем слов кодировки, это может быть самая простая фраза. Я сейчас прослушиваю все записанные разговоры.

— Мы с ней в беседке разговаривали.

— Этот ваш разговор мне боевики уже передали.

Понятно, что Сельма сама этих слов не скажет, я растерянно подняла глаза на Глеба, и он сразу ответил на мою мысль:

— Боевики Олафа не успели — она кинулась в пропасть. Они проверили, всё кончено.

— Глеб, всё правильно, это закон руками Сельмы нам испытание посылает. Неизвестно когда, неизвестно что, неизвестно насколько.

Все вздрогнули от моих слов, а я улыбнулась — не то проходили.

— Ещё испытания, хотя огонь и воду ….

Оказалось — сейчас, я стала падать сразу, ещё не докончив говорить. Невероятная слабость охватила тело, и я просто стекала с рук Глеба, он меня подхватил, прижал к себе, встревожено спросил:

— Что с тобой?

Но говорить я не могла, только смотрела на него, так как сознание не потеряла. Вот и слова, сразу получилось вычислить, хорошо хоть думать могу, пока. Глеб прижимал меня к себе и только шептал:

— Катя, очнись, прошу тебя, скажи что-нибудь.

Но я даже моргнуть глазами не могла, просто смотрела на него и слабость только усиливалась. Олаф оказался рядом.

— Глеб, она в сознании, но совершенно без энергии, не мешай. Глеб отпусти её, дай мне возможность работать, отпусти! Олег, срочно найди Арно! Андрей аппарат, Лея! Глеб руки ей на грудь и держи. Держи! Виктор, держи!

Олаф уложил меня на стол, скинув посуду, одним движением разорвал на мне платье и оголил грудь, сам положил руку на лоб, а Глеб обе на грудь. Волна энергии подкинула меня над столом, я изогнулась так, что затрещали кости позвоночника, Олаф давил на лоб, а Глеб обеими руками на грудь. Хотя боль была невероятной, сознание я опять не потеряла, даже кричать не могла, только стонала. Виктор держал меня за ноги, но я умудрялась выскользнуть из его рук и подлетать над столом. Появился Андрей и попытался надеть мне на голову какой-то аппарат, но я всё подлетала и подлетала над столом, выворачиваясь от боли как змея, и у него ничего не получалось. Пока не появилась Лея, как только она взяла меня ладонями за лицо, я сразу упала на стол и замерла. Ещё немного и боль меня убьет, в полном сознании я понимала — всё, мозг не выдерживает, красная пелена затмевала всё, крика не было, а стон такую боль не выражает и даже мгновенного успокоения не приносит. И Лея закричала:

— Катя, смотри на меня, ты можешь, смотри на меня!

Я не понимаю, как смогла сфокусировать в этой кровавой пелене свой взгляд, но увидела расплывающееся лицо Леи, Андрей надел мне на голову что-то очень холодное и боль стала отступать, очень медленно, но холод эту сумасшедшую боль замораживал. И, наконец, блаженная темнота.

Болело всё, каждая клеточка моего тела, не было места, которое не отзывалось болью только от мысли о нём. Двинуться невозможно, только вспомнила о руках, и поняла — ужас, как будто переломала всё, костей нет, а мышцы взорвались. А думать как больно, всё закипает сразу, неужели в моём мозгу столько мышц, чтобы так болеть? Кто-то коснулся моего лба, и я закричала:

— Больно, мне больно!

И сразу облегченный вздох, касание прекратилось, и кто-то радостно сказал:

— Глеб, всё хорошо, она в сознании и чувствует боль.

Я не могла посмотреть на этого идиота, который так этому радуется, но сквозь сумасшедшие удары боли в голове уже сочиняла месть, если выживу, конечно. Но вовремя потеряла сознание.

Не буду открывать глаза, всё так болит, вдруг веки тоже болят, но кто-то опять требует и требует: открой глазки, открой. Я осторожно наморщила лоб в ожидании болевой реакции, но её не последовало и пришлось открыть глаза. Самуил, как хорошо, с ним хорошо, только зачем он так плачет, это же мне больно, не ему, и я решила его успокоить. Правда, получился только шёпот:

— Самуил, всё хорошо.

— Глеб, она пришла в себя! Девочка моя, девочка, красавица, любимая моя девочка, как же ты, как ты смогла, все силы, моя девочка!

Он прижимал руки к груди и плакал, плакал и плакал, пока не появился Глеб. Невероятные светящиеся глаза, мне пришлось прикрыться веками от этого свечения.

— Катя, ты меня слышишь?

— Слышу.

Свой шёпот я сама еле расслышала, но Глеб услышал, совершенно невесомо коснулся щеки.

— Не больно?

— Нет, я пока не знаю, где не больно.

— Я с тобой.

Попытавшись кивнуть ему, я потеряла сознание. Я приходила в себя, смотрела на Глеба и опять теряла сознание. Когда очередной раз увидела его глаза, то уже не удивилась и только ждала, когда он исчезнет, а он не исчезал. Он тоже ждал, что я опять закрою глаза, а я смотрела и смотрела на него, и он понял, что я вижу его.

— Привет.

Я долго думала, кивнуть ему или ответить, решила, что ответить безопаснее и прошептала:

— Привет.

Он больше не смог ничего сказать, только смотрел на меня глазами полными любви и боли. Мне пришлось решиться на улыбку, и оказалось, что улыбаться тоже не больно.

— Мне уже не так больно, уже могу улыбнуться.

— Я люблю тебя.

И такая боль в глазах, что я чуть опять не потеряла сознание. Попыталась достать руки, но оказалось, что они чем-то забинтованы так, что не видно пальцев.

— Что это? Почему?

— Ты все мышцы себе повредила. И на ногах тоже.

— Я сама? Зачем?

Лицо Глеба как-то странно изменилось, как волна прошла, но он справился с собой и спокойно объяснил:

— Ты сопротивлялась передаче энергии от Олафа и меня. Всеми своими гигантскими силами.

— Гигантскими?

— Да. Теми, которые в тебе проснулись, мы едва тебя удерживали, только тело осталось человеческим, ты его ломала об нас.

Как это — я сама ломала своё тело? Вопрос был таким явным, что Глеб смог слабо улыбнуться.

— Мы пытались тебя держать и передать тебе энергию, а ты вырывалась так, что могла сломать себе всё. И боли не чувствовала.

— Я очень всё чувствовала, всё-всё чувствовала, больно невозможно, мозг чуть весь не выкипел…

Глеб побледнел, и глаза мгновенно почернели.

— Но ты лишь чуть постанывала… ни разу даже не крикнула…

— Не могла, почему-то не могла, но было очень больно.

— Ты всё чувствовала? Но это невозможно, ты чуть не сломала себе позвоночник…

— Это когда я над столом взлетала?

— Ты всё помнишь? Ты была в сознании?

— Пока Андрей какой-то холод мне на голову не надел, ещё Лея кричала…

Я всё шептала и шептала, пока не появились слёзы и я, наконец, не заплакала. Со слезами стала уходить боль в руках и ногах, а я всё шептала и не могла остановиться. Глеб смотрел на меня сумасшедшими глазами, огромными, полными боли и страдания. Несколько раз он пытался погладить меня по щеке, но останавливался на полпути в страхе, что мне будет больно, а я все шептала, рассказывала ему о своей боли. Почему всё это ему рассказываю, зачем? Раньше никогда этого не делала, просто терпела и молчала, если не напивалась. А сейчас жаловалась и жаловалась, хныкала как маленький ребенок, всхлипывала, плакала, требовала сочувствия в своих страданиях. Потому что верю ему, большому и сильному, верю, что он любит меня и спасёт в этой боли, что он понимает её, эту мою страшную боль. Я для него теперь жизнь, счастье и любовь. Этот ужас, который я пережила, помог мне понять, насколько я его люблю и доверяю, наконец, поняла, что я не одна, я ему могу всё сказать, мне не нужно быть сильной. Тяжело вздохнув, я посмотрела на него и прошептала уже спокойнее:

— Ты меня не слушай, это просто истерика, не так уж больно и было, совсем чуть-чуть, сам сказал, что я только стонала.

Глеб закрыл лицо руками и кивнул — конечно, совсем чуть-чуть. А я вдруг успокоилась, слёзы помогли, боль ушла, и тело охватило блаженство от ощущения отсутствия боли. Когда я попыталась пошевелиться, Глеб сразу остановил меня:

— Катя, не двигайся, у тебя все мышцы порваны на ногах и руки очень повреждены, спина тоже непонятно как держится. Олаф, зайди.

— Катя, здравствуй, дорогая. Выглядишь хорошо.

— Привет. Зеркало есть?

— С этим подождём, завтра посмотришь на себя.

— Такой ужас?

— Ты прекрасна, только… от напряжения у тебя немного мышцы на лице… чуть изменились.

Даже лицо ощупать не могу, всё замотано какой-то непонятностью, это не бинты и не холст, что-то плотное, но не жёсткое. Попытавшись ощутить спину, поняла, что лежу на чем-то, проваливаюсь, как в пуховой матрац, ощущение непонятное. Олаф положил мне руку на лоб, и я сразу потеряла сознание от удара энергией.

Я пришла в себя от того, что кто-то трогал мои руки, Олаф. Он разматывал непонятность с моих рук… о, ужас! Кожа была совершенно синей, сплошной синяк, и такая распухшая, пальцы как сосиски. И я воскликнула:

— Это что такое с моими пальцами? Олаф, это навсегда? Как с ними жить?

Он только улыбнулся.

— Катя, час назад ты только шептать могла, а сейчас уже достаточно громко возмущаешься. Всё пройдёт, и ты скоро будешь ещё красивее. А сейчас ножки, прекрасные ножки.

Прелесть ножек ужаснула меня так, что я закрыла глаза.

— Ну, что, зовём Глеба?

— Нет! Только когда хоть немного меньше стану, Олаф, я как слон опухший.

Олаф очень вкусно рассмеялся, покачал головой и позвал Глеба:

— Глеб, Катя в полной красоте, торопись увидеть.

Своими пальцами-сосисками я не могла укрыться одеялом, они меня совсем не слушались, и когда вошёл Глеб, я только с ужасом посмотрела на него. Олаф получил массу удовольствия от моего смущения и улыбки на лице Глеба.

— Моя красавица, ты уже совсем пришла в себя, даже говорить можешь.

— Глеб, только совсем синяя красавица, розовой я уже была, теперь вот синяя.

Олаф что-то сказал Глебу на ассасинском и, подмигнув мне, вышел. И чего он так радуется, прямо счастлив весь, даже подмигнул мне, несмотря на присутствие Глеба.

— Я не понимаю, чему он так радуется. Опять буду ходить как ужас, никуда не выйти, буду только лежать и лежать.

— Так ходить или лежать?

Глеб улёгся рядом со мной и улыбался, поводил пальцами по моей синей сосиске.

— Хорошо хоть не ванна эта жуткая, ты хочешь сказать, что я прямо завтра пойду гулять в сад?

— Завтра не завтра, но скоро будешь гулять.

Я даже не удивилась своим, как догадываюсь, синим лицом. И какое такое лечение они придумали для моего совершенно измученного тела, что синева так быстро пройдёт? И эта слоновость сама по себе превратится в нормальность тела. Глеб мягкими пальцами очень нежно касался кожи на руках, и я почувствовала тепло, сначала легким дуновением, потом всё сильнее и уже совсем горячо. Я чувствую его энергию! Глеб улыбался, смотрел на меня и его глаза светились звёздочками.

— Я люблю тебя, милая моя, всё хорошо, твоё удивительное тело станет ещё прекраснее.

Он гладил мою кожу, и она оживала, прямо на глазах оживала, как та роза, как тот букет, который расцвёл от его прикосновения. Отёк спадал, и пальцы уже не стали похожими на сосиски, ещё не мои пальцы, но уже значительно тоньше.

— Глеб, это что, я как цветок, да? Так быстро, удивительно.

— Ты самый красивый цветок, единственный в мире цветок.

— Ты будешь меня лечить?

— Я уже лечу тебя, восстанавливаю твоё мягкое тело.

Глеб водил руками надо мной, иногда касался кожи, и тело оживало, даже спина перестала ощущаться металлическим колом. Энергия лилась из его пальцев настоящим потоком, и я впитывала её как сухой песок воду, мгновенно и всю. И даже не заметила, как уснула.

Меня лечили все, Олаф объявил, что мне нужно разную энергию, не пытаясь даже объяснить, чем же она отличается, поэтому каждому было выделено время и начиналось развлечение. Олег назвал меня синей птицей счастья, Андрей голубым облаком. Виктор долго мычал, сдерживая своё сравнение, я сделала грозное лицо и затребовала правды, но услышав её, тут же кинула в него подушечкой. И откуда он таких слов набрался, кино что ли крутит, словарный запас пополняет — синий пупсик, хорошо, что Глеб не слышал. Я объявила ему вендетту, вот как только верну себе нормальный цвет, так и начну ему жену искать, серобуромалиновую, он такого слова не знает и пусть пока радуется.

Удивительно, но хотя цвет кожи уже стал невероятного послесинякового состояния, то есть — все цвета радуги, у меня ничего не болело, мышцы восстановились быстро. Олаф даже говорил, что я что-то там ломала, но категорически не стал уточнять, что. Заявил — заросло и будь довольна. Сам лечил приложением руки ко лбу, от которого я сразу на некоторое время теряла сознание. Глеб лечил своей энергией дольше всех, приходил, укладывался рядом со мной и целовал всё мое тело. От его поцелуев во мне возникали уже знакомые вихри, и тело тихонько звенело от удовольствия. Однажды вечером после такого лечения он решился меня обнять, хотя я и раньше говорила, что у меня ничего уже не болит. Объятие было таким нежным, таким бережным, что я заплакала.

— Не плачь, моя милая, я люблю тебя.

Я всхлипывала и пыталась ему сказать, что люблю его, но у меня ничего не получалось, и он только улыбался.

— Ты моя единственная, самая прекрасная.

Утираясь его платком, я просипела:

— Серобуромалиновая, конечно, единственная, где ещё такую найдёшь?

Глеб засмеялся и спросил:

— А Виктору ты где такую собралась искать?

— Ага, испугался, а сам меня назвал… и где такое слово только услышал.

— Пупсик? А что, нежно звучит — пупсик.

— Не смей! Никогда не смей так меня называть!

Рассердившись, попыталась вырваться из его рук, но мне стало больно, и я поморщилась.

— Что? Тебе больно? Где больно?

— Вот, если будешь так меня называть, то я…

— Не буду, клянусь.

Хорошо, что эти сверхчеловеки всегда свою клятву держат, теперь можно быть абсолютно уверенной, что никогда Глеб так меня не назовёт. Я прижалась к нему и задала вопрос, который меня очень волновал, но я боялась спрашивать:

— Ты поэтому решился после бала? Потому что Олаф тебе сказал, да?

Глеб молчал очень долго, гладил мои руки, целовал пальцы, волосы и в глаза не смотрел. Я спрятала лицо у него на груди и прошептала:

— Можешь не отвечать.

Глеб поднял моё лицо и сказал, не отрывая тёмных глаз:

— Я люблю тебя, жизнь за тебя отдам, только ты её не брала никак, жизнь эту, мою энергию. Я ждал, обещал тебе и ждал. Информация Олафа и поведение Норы на балу… короткая человеческая жизнь.

И вдруг улыбнулся, нежно меня поцеловал и прошептал:

— Ты сама сказала, что это ты меня совратила.

Я открыла рот от удивления, ну да, сама сказала. Глеб расхохотался, чмокнул меня в макушку.

— Глеб, ты меня своей энергией… когда потом целовал…

— Да, хоть немного, но ты принимала. Когда ты кодовые слова произнесла, то сразу всю энергию потеряла, совсем немного осталось, поэтому Олаф успел, понял, что нужно делать.

— Это твоя энергия?

— Может быть.

— А почему ты сказал, что я сама себя ломала?

— Ты не принимала нашей энергии, все твои силы, странная, но очень мощная энергия, сопротивлялись нам, ты не просто сопротивлялась, ты нас отторгала. Энергия Олафа не могла пробиться, я только удерживал тебя над столом, а ты ломала свои ребра о мои руки, поднималась и давила своим телом на мои руки. Это я тебе два ребра сломал.

— У меня сломаны рёбра? А ещё что?

— Всё уже зажило.

— Глеб, хоть одна косточка у меня осталась целой?

— Голова.

А сам улыбнулся неожиданно, я тут выяснила, что вся была сломана, а он смеётся, и удивлённо посмотрела на него.

— Среди нас самой сильной оказалась Лея.

— Лея что-то кричала мне, я помню.

— Она как-то смогла пробиться сквозь сопротивление твоей силы, брешь пробила, а дальше уже Олаф смог тебе помочь.

Глеб гладил меня по голове, прижимать к себе ещё боялся, мягко касался губами моего лица, даже щекой потерся об мою щёку.

— Я люблю тебя.

— Глеб, и что теперь с этой моей силой? Что это?

— Никто не знает. Олаф пытается понять, он поражён тому, как ты восстанавливаешься, очень быстро для человека.

— Я что, уже не человек? Мутант?

— Катя, ты человек, прекрасная человеческая женщина.

Мы не говорили о моей боли — я не хотела, а Глеб не мог. Я замечала, как он иногда искоса смотрел на меня, и в его глазах было столько сострадания, что у меня начинало болеть сердце. Всё правильно — физическое страдание для моего хрупкого тела и моральное для этого невероятной силы и возможностей сверхчеловека. Самым страшным для него было осознание невозможности мне помочь, вся его мощь ничего не значила в моих страданиях, моей боли. А в этот раз он своими руками ломал моё тело, которое ещё недавно любил на нашей постели. Именно сейчас, когда мы учимся любить друг друга как настоящие муж и жена, наступило испытание и для него, и для меня. Только так закон может решить можно ли давать шанс на любовь этим сверхчеловекам и людям, возможность жизни рядом, не всем, тем, кто готов. Не как хищнику и жертве, а как любящим мужчине и женщине. Даже Глеб со своей многолетней мечтой, жуткой борьбой с самим собой в полной неизвестности, не сразу смог побороть в себе хищника — уже полный любви он ломал меня, не в состоянии сдержать свою сущность. И сейчас он с ужасом вынужден был опять ломать меня, борясь уже со мной, с моей таинственной силой, которая неожиданно выступила против. Что-то нужно понять мне, не в силе, а в любви. Что-то, чего я ещё совсем не понимаю, может быть, какой-то страх свой преодолеть, который ещё сидит во мне и поднимает эту силу и борется против этой любви. Слова Сельмы лишь ускорили это испытание, она сыграла свою роль в действии закона и тем самым решила свою судьбу. Свой выбор она сделала сама и получила за него именно то, что должна была получить по этому закону. Только любовь даёт жизнь и счастье, и не важно, что это за любовь: к мужчине, женщине или ребёнку. Даже просто понимание, помощь в любви другим дает шанс найти самому любовь.

— О чём ты думаешь?

— О нас. Я люблю тебя. То, что произошло, это испытание, ты не думай об этом, иначе нельзя, только так.

— Мне ломать тебе рёбра?

— Именно тебе, прости, но только так ты поймёшь, как ты меня любишь. И как тебя люблю я. Когда твоя невероятная сила ничего не значит, ты просто мужчина, который спасает свою женщину. А я просто слабая женщина, которую спасает её мужчина.

Глеб не понял. Он смотрел на меня мрачным чёрным взглядом и не понимал, почему в доказательство своей любви он должен ломать мне рёбра. Я постучала своим уже почти нормальным пальцем ему по лбу — глупый командор, ничего ты не понимаешь в законах любви.

— Понимаешь, ты настолько силён, да ещё и восстановиться можешь сразу, как тебя мучить? Только моими страданиями. Как закон поймёт, что ты действительно меня любишь? Только когда ты сам захочешь отдать за меня свою жизнь.

— Ты отдала свою жизнь мне.

— Ну не всю, видишь, до сих пор жива. А теперь ты мне свою жизнь отдаёшь.

— Это лишь энергия. Катя, я так и не понял, почему я должен ломать тебе рёбра в доказательство своей любви? Есть много других способов её доказать.

Один из них он сразу и продемонстрировал. Поцелуй был очень нежным, ласковым, страсть лишь угадывалась. Между прочим, такой способ восстановления тела мне очень даже нравится.

На улице был такой яркий солнечный день, что я с тоской смотрела в окно. Глеб заметил мой взгляд и предложил прогулку по саду. Я недоверчиво посмотрела на него — прогулку? Ходить мне Самуил ещё категорически запретил, я уже вставала сама, иногда мне помогала походить по комнате Лея, но прогулка по саду? Глеб улыбнулся и таинственно прошептал:

— Самуил уехал, и Олафа в доме нет.

Грозный командор предлагает жене в отсутствии врача совершить партизанскую вылазку, я радостно закивала головой. Выглядела вылазка так: Лея помогала мне одеваться, Олег подогнал машину с открытым верхом, а в это время к дому подъехал Виктор и радостно помахал нам рукой. Глеб усадил меня в машину, закрепил ремень и положил подушку под ноги, руки спрятал под шубой. Матрёшка на выезде.

Мы ехали по саду, который оказался достаточно большим — за домом обнаружилась территория фруктовых деревьев. Я так обрадовалась возможности увидеть когда-нибудь настоящий цветущий сад, что пять раз сказала об этом Глебу. Он только улыбался и убеждал вернуть руки под шубу, но я вовсю ими махала, показывая ему разные красоты. Глеб негромко что-то сказал, потом повернулся ко мне:

— Есть хочешь?

— Хочу, а что здесь есть такое место или будет пикник?

— Место.

Мы подъехали к небольшому домику среди густых кустов, и нас уже встретили на крыльце несколько боевиков. Так странно видеть эти грозные фигуры на небольшом крылечке в чёрных костюмах и полном вооружении. Как только Глеб взял меня на руки и подошёл к крыльцу, они встали на колено и оперлись на ножи, приветствие главы клана. А я смотрела на них и не знала, что сказать, просто здравствуйте? Пока я думала, один из них встал и посмотрел на Глеба вопросительно, тот, видимо, кивнул, разрешая, потому что я услышала чёткий голос:

— Приветствуем тебя, жена командора.

— Здравствуйте, рада вас видеть.

А что я ещё могла сказать? Уже внимательнее посмотрела на них и увидела крупных молодых людей, стройных, очень эффектных в своих чёрных костюмах, никакого чувства опасности — ясные глаза и внимательные взгляды. Только ножи как-то портили общую приятную картину. Удивительно, что Глеб позволил боевику обратиться ко мне с приветствием, раньше я их даже не видела, знала, что они где-то рядом, везде, но вот так — в первый раз. Это после той клятвы на берегу, я же заявила, что не хочу их бояться, вот Глеб и решил показывать их мне. Я даже начала различать лица и не чувствую опасности с их стороны. Улыбнувшись им, я заметила, что некоторые глаза улыбнулись мне в ответ.

В домике оказались две комнаты, и в них явно жили люди. Очень чисто, светло, везде весёлая вышивка, занавески, какие-то полотенца на гвоздиках, как этнографический музей, только итальянский и ещё старинное зеркало на стене в бронзовой раме. В центре комнаты стоял большой стол со скатертью, весь уставленный едой, вокруг стола табуретки и одно большое кресло. И всё, даже шкафа нет. Не сразу заметила цветы на окнах, маленькие горшочки фиалок, невероятных оттенков соцветия, листьев совсем не видно. Глеб устроился в кресле со мной на руках.

— Еда простая, сам Вердо готовил.

— Это хозяин домика? Он садовник?

Вопрос я задавала, поедая удивительно вкусную ветчину с домашним хлебом, запах умопомрачительный.

— Хозяин, садовник.

— А можно мне с ним познакомиться?

Глеб подумал немного, почему-то сомневался, но потом позвал:

— Вердо.

Какой же он огромный, как боевик, сразу заполнил собой всю комнату. Чёрная борода скрывала почти всё лицо, густая шевелюра волос, расчесывать бесполезно, сразу понятно. И глаза — невероятной синевы глаза, яркие, молодые. Он что-то сказал на итальянском удивительно мелодичным голосом, как пропел. Я смотрела на него во все глаза: садовник из фильма, представить, как он своими огромными руками пересаживает листики фиалки, было невозможно.

— Здравствуй Вердо, очень вкусная еда, спасибо тебе.

Он внимательно на меня смотрел, пока Глеб ему переводил, слегка поклонился в благодарность за слова, но поклон был очень гордым, поклон уверенного в себе человека. Вердо явно знал, кто такой Глеб, раз боевики стояли на крыльце его дома, и видел их приветствие, однако чувствовал себя совершенно спокойно, почти на равных.

— Ты сам печёшь этот хлеб?

— Он сам готовит себе еду, но не проси, всё равно не даст.

Глеб улыбнулся, видимо, уже пытался для меня что-то из еды просить, а тот отказал. Вот это да, кто-то смог отказать Глебу, и он это спокойно пережил, без последствий. Значит, хороший садовник. Восхищенно понюхав ломтик хлеба, я положила его в карман шубки. Глаза Вердо стали как два блюдца, он даже рот приоткрыл, а Глеб рассмеялся и пожал плечами: что поделаешь с этими женщинами, всё как сороки подбирают. А я продолжила игру: съела кусочек ветчины, но уже без хлеба, хитро посмотрела на Вердо, и ещё один кусочек хлеба убрала в карман. То есть, это тот кусочек, который я должна была съесть с ветчиной. Вердо улыбнулся, кивнул и вышел. Глеб обнял меня и сказал тихо:

— Катя, ты его поразила своим восхищением хлебом.

— Очень вкусно, в Италии везде хлеб вкусный, ну, где я пробовала, но этот такой ароматный, нежный, какие-то травы добавлены, я не устояла. Всё равно буду просить, или каждый день приходить на обед.

Эта мысль ему явно не понравилась, но ответить он не успел, вошёл Вердо с большим свертком и протянул его Глебу. В куске грубого домотканого холста был завернут круглый хлеб, мягкий, с тонкой хрустящей корочкой. Я сразу его понюхала, щекой приложилась к этой корочке, потом даже губами коснулась.

— Глеб, скажи ему, что я очень ему благодарна, это самый лучший хлеб, который я ела в своей жизни.

Но Глеб мог не переводить, Вердо всё и так понял, что-то менялось в его глазах, в них вдруг проявилась странная боль, но он сразу улыбнулся мне и что-то спросил у Глеба. Глебу вопрос не понравился, он сразу как-то прикрыл меня и ответил резко.

— Глеб, что он спросил? Скажи, я хочу знать.

Он помолчал, смотрел на Вердо, но тот никак не отреагировал на его резкий ответ, стоял и смотрел на меня.

— Он сказал, что ты больна, сильно больна.

— Но это правда, я действительно пока больна. Спроси его, может ли он мне помочь. Не сердись, в его хлебе много трав, кто знает, надо пользоваться любой возможностью, ваша энергия хорошо, очень хорошо, но вдруг ещё и травы помогут.

Посмотрела на Вердо и улыбнулась ему, а сама трясла руку Глеба, просила перевести. Глеб вздохнул, как сложно командору о чём-то просить садовника, хотя и понимал, что я права, человеческое тело тайна, всё возможно. А я осознала его сомнение — Сельма.

— Глеб, Сельма была ведьмой, а Вердо просто садовник.

— Катя, я ему переведу, но решать что-либо о твоём лечении…

— Я всё понимаю, ты только переведи.

Вердо с интересом наблюдал за нашим диалогом и явно удивлялся, командор открывался для него с неожиданной стороны. Но командор, есть командор, тон был ещё тот — командорский. Вердо внимательно его выслушал, кивнул головой и ответил короткой фразой.

— Он подумает.

— Вот видишь, ничего страшного, пусть думает, а хлеб очень вкусный. Самуилу тоже понравится.

— Ты сможешь поделиться?

— С трудом.

И мы рассмеялись под удивлённым и каким-то восхищённым взглядом Вердо. Когда мы уходили, то есть Глеб меня уносил на руках, я ещё раз сказала спасибо и протянула руку Вердо. Он удивился, но руку пожал, вернее, чуть тронул пальцы под недовольным взглядом Глеба. Боевики также проводили нас и сразу исчезли, только что были на крыльце — и уже нет, испарились в кустах.

Мы ещё покатались по саду, а потом Глеб остановил машину на берегу озера, вынес меня и сел на скамеечке. Так мы сидели, Глеб меня обнимал, а я уснула почти сразу, хотя хотела выяснить — кто такой этот странный садовник Вердо и как он попал к нему.

Вечером я категорически заявила Глебу, что ужинать буду в столовой, такой хлеб нельзя есть в одиночестве. Ему пришлось согласиться, так как я угрожала позвать всех к себе в комнату.

Собралась вся компания. Когда Глеб принёс меня в столовую с хлебом на руках, все уже ждали. Я торжественно уселась за стол и рассказала о встрече с Вердо, затребовала нож и отрезала кусочек для Самуила на пробу. Олаф немедленно попросил себе тот хлеб, который я принесла в кармане шубки.

— Я его уже съела, но он точно такой же как этот, аромат тот же.

Олаф осторожно отрезал себе совсем маленький кусочек, долго его обнюхивал, совершенно как гончая собака, даже глаза изменились. А Самуил пробовал хлеб такими маленькими кусочками, что я отрезала большой ломоть и подала ему.

— Очень вкусно, действительно вкусно, какие-то травы добавлены, аромат невероятный. Катенька, может быть, мы сможем с ним договориться, мне так понравилось, удивительный вкус весны. Интересно, что он туда добавил, а кто он этот Вердо?

Командор молча ждал вердикт Олафа, а тот даже в пальцах раскрошил кусочек, ещё отщипнул, скатал шарик, опять нюхал. Наконец, аккуратно очистил руки, даже платком протёр и изрёк:

— Хорошая энергия, Катя, тебе полезно есть этот хлеб.

Я вопросительно посмотрела на Глеба — придётся водить меня на обед к садовнику — но он только пожал плечами, мол, сама договаривайся, хлеб он тебе отдал. Ладно, подумаем, а пока хотелось бы знать, кто он.

— А как к тебе попал Вердо?

Глеб усмехнулся, и ответил Олег.

— Это я его привёл.

Если Олег, то это всё, что смогу узнать о садовнике и я сразу сникла. Но Олег сегодня оказался словоохотливым, видимо сказалось то, что я появилась уже почти здоровая. Он продолжил:

— Вердо специалист по очень специфическим боевым искусствам. Работал с нашими давно: наёмники, заказы… разные, посредник между некоторыми кланами и людьми.

Вот это да, интересный садовник, да ещё и пекарь, фиалки как-то не очень вписываются в образ. Мы с Самуилом ждали продолжения, но Олег вопросительно посмотрел на Глеба, тот опять усмехнулся и кивнул — рассказывай.

— Одно из нападений на нас организовал он.

Нападений? И указала пальцем на себя — из-за меня?

— Да.

Чем дальше, тем интереснее. Значит, сегодня он увидел ту девицу, которую не смог похитить, поэтому и удивлялся так сильно, поэтому и Глеб сомневался — знакомить ли нас. Но почему он решил его принять к себе, явно под бдительным надзором боевиков, но ведь допустил, а может спас? Но не успела задать вопрос, Олег понял и сразу ответил:

— Некоторым генералам, людям, он стал мешать — слишком много знает, его много раз пытались убить, но он умудрялся даже от наемников уходить, специалист. Бороду отрастил, прятался, но я его нашёл.

И когда успел: то меня спасал, то Аароном занимался, то в Париж и Норвегию ездил с нами. Только открыла рот задать следующий вопрос, как Олег и на него ответил:

— Его отец был садовником какого-то герцога, вот он в детстве и научился, пока навсегда в армию не ушёл. А хлеб, видимо, это из каких-то правил выживания людей.

Нет, такой хлеб ради выживания не пекут — это уже душа, божий дар. Да и ветчину такую без души не приготовить. Хотя, если выживание, то травы точно знает, какая травка жизнь спасти может это он знать должен. Виктор тоже решил сказать своё веское слово для моего успокоения:

— Катя, мои мальчики за ним смотрят, хорошо смотрят, от них он точно не уйдёт.

— Я его не боюсь. Такой хлеб не причинит мне никакого зла.

Глеб даже глаза поднял к потолку и вздохнул, моей наивности нет пределов. А Олег только улыбнулся, привёл, конечно, спас от людей, даже Глеб под своё крыло взял, но посмотреть в сторону не дадут. Неожиданно подал голос Андрей, тихонько сидевший в уголке на пуфике:

— Я установил камеры слежения, реагирующие только на его передвижения. Если он пересечёт установленную границу, они сработают.

Мне осталось только тяжело вздохнуть — пожалуй, побег за хлебом у меня не получится. Олаф засмеялся, я совсем забыла, что он читает мои мысли.

— Катя, ты лучше так не думай, ешь пока хлеб, а энергией мы тебя будем лечить. Ты меня даже не поражаешь, я уже многое о тебе узнал, увидел, только понять никак не могу.

Олаф решительно встал с дивана, а лица присутствующих стали очень серьёзными, даже глаза Виктора изменились, прищур странный появился. Ну, вот, сейчас начнётся, я выпрямила спину и приготовилась что-то новое о себе узнать.

— Ты уникальное создание природы. Природа производит на тебе какой-то эксперимент, она выжимает из тебя все физические силы, заставляет пройти через невероятную боль, а потом меняет тебя, восстанавливает и снова меняет через боль. Я, когда твои первые муки смотрел, никак не мог понять, как ты смогла выжить. В твоём возрасте, с твоим физическим телом это просто невозможно, а потом понял — ты выжила только силой мысли. И каждый раз всё так и происходило, тело практически погибало, но сила мысли заставляла его жить.

Он прошёлся по столовой, а я пыталась понять, что он говорит — именно с мыслью у меня в такие моменты было совсем плохо, никаких мыслей, сознание отсутствовало, кроме последнего испытания. Но и тогда я особенно ни о чём не думала. Но все внимательно смотрели на меня и видимо искали хоть какие-то проблески этой мысли. Я даже растерялась от этих взглядов, посмотрела на Глеба, но и он сидел весь в поисках этой самой мысли.

Олаф остановился напротив меня и продолжил:

— О том, как ты им кровь свою предлагала, когда кожу меняла и сердца соединяла, я даже говорить не буду, там всё понятно.

— Олаф, тебе ясно, мне не очень.

Наконец, я обрела дар речи и решила уточнять сразу, иначе запутаюсь в остальном. Олаф наклонился ко мне и посмотрел в глаза:

— Скажи, умирая, ты бы отдала свою кровь Глебу, чтобы он жил?

— Да.

— И не умирая?

— Да.

— Вот ты и выбрала сама, сердце своё вернула и решила Глеба спасти, чтобы жил, даже без тебя жил, да и не только он, все, кто тебя окружал. Всем ведь предлагала? Не только Глебу? Мысль — великая сила человека, ты им кровь свою, жизнь отдавала, только чтобы они жили, а сама только на силе своей любви и держалась. Катя, с такой потерей крови люди не живут. За эту твою мысль природа тебя и спасла. За это дала тебе новую кожу и новое сердце. Самуил, ты Кате ещё не говорил о её новом сердце?

— Не в подробностях.

— Так вот, у тебя сердце молодой девушки, лет двадцати.

От такой новости я удивлённо округлила глаза и посмотрела на Глеба, тот улыбался, ну, как пацан юный. Олаф тоже оглянулся на Глеба.

— А Глебу испытание было по его природной сущности. И опять только твоя мысль его и спасла.

— Моя?

— Ты смогла его убедить, что на самом деле его любишь, он за твою любовь и стоял в твоей крови, держался за эту твою мысль. У Сельмы ничего не получилось.

— Почему у Сельмы? Тогда же она ещё… чай.

— Чай. И лабиринт, ты не должна была его пройти. И забыть тебя она Глеба заставила, убедила, что он тебе помешает в твоём пути, а на самом деле — чтобы он тебе помочь не смог. А ты решила, что пройдёшь и прошла, любовь вела тебя сквозь лабиринт, твоя мысль. И заставила Глеба всё вспомнить и свою любовь почувствовать, самому осознать, как он тебя любит.

Я вся сжалась в комочек и закрыла лицо руками, это был даже не ужас, а …жалость и какое-то брезгливое чувство презрения. Олаф подошёл ко мне и тронул за плечи.

— Катя, твоя любовь, твоя мысль провела тебя через все эти испытания, и ты исполнила пророчество. И ещё всю эту компанию за собой протащила.

Глеб не выдержал, оказался рядом со мной, взял на руки, и мы тут же оказались на диване. Он обнял меня, но я решительно подняла голову и спросила:

— Море мне понятно, я должна была утонуть и выплыла на силе своей мысли. А мое ломание всех костей? Это же я сама, моя сила уже выступила таинственная, она что — и этим смогла управлять?

— Нет, этим она управлять не могла, это кодирование на испытание раздором. А раздор означает в вашем случае разница энергий. Ты своей силой отторгала нашу энергию, и лишь частица энергии Глеба, которую ты допустила, спасла тебя. Ведь раньше, опять же силой своей мысли ты отказалась брать от него энергию, жалела его — вдруг обессилит худенький.

Этот худенький обнимал меня всё крепче, потом отпускал, чтобы не сделать больно, и снова прижимал к себе. Олаф театрально, почти как Виктор, широко взмахнул руками и произнёс:

— Но Сельме надо сказать спасибо за всё, что она натворила.

Только я поняла, что имел в виду Олаф, остальные замерли как изваяния от его слов. И Олаф заметил понимание в моих глазах.

— Ты меня поняла.

— Ты прав, совершенно прав.

Теперь уже на меня посмотрели как на немножко не в себе, но от комментариев пока отказались. Значит, поверили в наличие мысли в моей голове.

— Катя меня поняла. Стараниями Сельмы она прошла все испытания и стала сильнее, изменилась. Кстати, на балу Арно не мог поверить в твой физический возраст. Он талантливый ученый, хорошо знает природу человека, так вот он сказал, что тебе на самом деле сейчас не больше тридцати. Он хотел сам… но Глеб не позволил.

Олаф замолчал и с удовольствием оглядел присутствующих, лица были, мягко говоря, сильно удивлённые. Он улыбнулся и подмигнул мне:

— Катя, но это всё в общих чертах, ещё многое мне не совсем понятно, роль Леи, например. Только она смогла достучаться до твоего разума, вернуть тебя из этого энергетического коллапса, никому из нас это не удалось. Мне совсем непонятно, как ты чувствуешь приближение испытания, как ты собираешь вокруг себя именно тех, кто должен помочь. Почему у тебя глаза изменились в доме, как ты почувствовала все… подарки Сельмы. Как ты сейчас восстанавливаешься, просто поразительно! Твоё тело как бы заново рождается из кучки поломанных костей и размазанного мяса.

А вот этого он говорить не должен был, сразу смутился и как-то испуганно посмотрел на Глеба, видимо нарушил грозное указание командора. Но мой взгляд оказался страшнее.

— Олаф, а вот с этого момента подробнее. Пожалуйста. Глеб, я хочу знать.

Глеб хотел мне что-то сказать, но промолчал, правда, громко так промолчал. Олаф даже немного съёжился. Самуил откашлялся и решил его спасти:

— Катенька, понимаешь, ты в своей борьбе очень о руки …сильно поранилась, ломала всю себя, они же тебя удержать не могли, все мышцы порвала, косточки поломала, а спина, вот, совсем… у тебя спина как, уже не болит?

— Не болит. У меня уже ничего не болит.

Виктор решительно встал и признался:

— Катя, ноги я тебе переломал.

Вздохнул тяжело и опустил глаза.

— И руки тоже.

Олаф обрёл дар речи после взгляда командора и тоже хотел что-то сказать, но Олег его прервал:

— А я тебе ничего не ломал, не успел, за Арно ездил.

Но когда поднялся Андрей, я решила остановить этот процесс самобичевания, тем более что уже знала — кто мне ребра поломал.

— Андрюша, прости, я не хочу ничего знать, это я сама себе всё ломала, вы тут не причём. Но Олаф прав, я теперь молодая и красивая. И здоровая.

И так тяжело вздохнула, что Олаф улыбнулся. Ещё один вопрос меня интересовал:

— А что сказал Арно, ну, вообще, он что-нибудь сказал?

— Он завтра приедет, очень хочет с тобой поговорить. Если Глеб позволит.

Я так посмотрела на Глеба, что он сразу позволил, кивнул. Слишком много информации, моя умная голова уже ничего не понимала, и я лишь хотела одного — лечь в постель, и чтобы Глеб меня обнимал. Он понял меня и сразу перенёс в спальню.

Мы долго лежали молча, я прижималась к Глебу, но сказать ничего не могла. Он обнимал меня, гладил по голове и касался губами лба, опять температуру меряет, вдруг снова вернется нервная горячка.

В моей голове возникла мысль, и я стала её думать. Мысль неправильная, но пока единственная и я решила всё-таки уточнить у Глеба:

— Скажи, а если бы моё сердце не помолодело, осталось старым, несчастным, одиноким сердцем, и кожа бы осталась такой красной, некрасивой, может, от ожогов в лабиринте вся сморщилась, и ноги не зажили…

— Я люблю тебя.

— Ты скажи правду. Вот сейчас я молодая и красивая, так говорят, но если…

— Если не бывает. Ты самая красивая и молодая женщина для меня. Единственная. Олаф прав, ты ни о чём не думала, ничего для себя не просила, отдавала себя, отдавала мне свою жизнь. Тогда никто ничего не знал, а ты сама предложила свою кровь мне, тому, который тебя хотел убить. Самуил мне рассказал, как ты отдавала свою кровь для меня, когда на вас напали, боялась, что погибнешь и не успеешь мне помочь. Твоё сердце не одиноко, там есть я.

Неожиданно он так чувственно провел руками по моей груди, что я задохнулась.

— Помни, я с тобой, везде и всегда. И твоё тело моё, молодое и красивое, любимое.

И так поцеловал, все мысли, правильные и неправильные мгновенно улетучились из моей головы. А потом, когда я уже немного пришла в себя, взял моё лицо ладонями и взгляд во взгляд, голосом командора заявил:

— Ты моя жена и я тебя люблю. Даже думать не смей в сторону.

— В какую сторону?

— Ни в какую.

И опять поцеловал. Наверное, он прав, только так можно изгнать страхи из моей головы. Он бы меня любил, даже если я осталась со старым своим сердцем, а если ноги не зажили, то носил бы на руках, и даже если осталась красного или синего цвета. Глеб положил свою руку на то место, где бьётся мое сердце и слушал, хотя он его слышит и так. Я улыбнулась:

— Ты что, сравниваешь, молодое лучше бьётся?

— Оно бьётся счастливо. И ничего не боится. Твоё сердце никогда ничего не боялось.

Глеб сам меня раздел, помыл в ванне как любящий муж, нежно, чтобы нигде в моём теле не возникла боль, лечил поцелуями, и я уснула на его груди совершенно счастливая.

Утром я почему-то вспомнила: а где ожерелье Глеба, которое было на мне в тот день? Оказалось, что Олаф его порвал и сейчас оно уже восстановленное лежит в гардеробной. Мне захотелось его надеть, и я выбрала лёгкое светлое платье, ожерелье очень гармонировало с ним. Лея подвела меня к зеркалу, и я впервые посмотрела на себя не с точки зрения заживающих синяков, а как на любимую женщину Глеба. Я изменилась, очень изменилась, может действительно молодое сердце так действует, а может любовь, но я стала другой женщиной. Глаза зеленели ярким светом, в них так явственно проступали поцелуи, что я даже смутилась. Мягкость как-то изменилась, она стала легче, изящнее, хотя это слово очень с трудом можно применить к моей мягкости. А кожу оценить пока сложно, разводы всех оттенков мешали точно определить, какова она. Очень странно было рассматривать своё лицо такого неопределенного цвета. Когда просто синяк на лице, это не так странно, а вот это общее состояние желтизны с разводами неопределенного цвета уже смешно. И я похихикала с Леей над своей внешностью хамелеона, она сначала стеснялась, но потом весело рассмеялась над моими словами. Как хорошо, что есть такая удивительная девушка, такая спокойная, доброжелательная и просто приятная. Она всегда появлялась в нужный момент, старательно помогала мне во всём, особенно я была рада её присутствию в дни своего ломаного лежания. Видимо Самуил многому её научил в вопросах ухаживания за больными, да и опыт с Норой многое дал, но она ухаживала за мной как настоящая медицинская сестра. Я не спрашивала её о поездке к Элеоноре и вообще о работе с Олафом, это её работа, очень важная, да и Андрей рядом с ней. При появлении Глеба она просто исчезала из комнаты, он всё-таки оставался для неё грозным командором. Вот и сейчас она прислушалась и сказала:

— Идет Глеб.

И исчезла. Я гордо стояла у зеркала, чуть покачиваясь на нетвёрдых ногах, и когда Глеб вошёл, сразу заявила, что я уже ходячий больной. Он сразу оценил степень моей устойчивости, подхватил на руки и объявил меня сидячей больной.

— Катя, ты готова говорить с Арно?

— Да.

При этом тяжело вздохнула, и Глеб сразу остановился.

— Если ты не хочешь с ним говорить, встречи не будет.

— Всё правильно, вчера я услышала мнение Олафа, а сегодня пусть будет мнение специалиста по человеческому существованию.

Но Глеб не двигался, сомневался в моём решении.

— Катя, можно поговорить в другой день.

— Я хочу всё… узнать.

Неожиданно для него я кокетливо улыбнулась.

— Я должна удостовериться, что на самом деле молодая.

— Катя, ты не просто молодая. Ты …девчонка.

Мы вместе долго смеялись над его познаниями языка. Я даже решила, что он фильмы вместе с Виктором смотрит, словарный запас пополняет. Он стал говорить иначе, может, конечно, сказывается то, что он совершенно избавился от своей агрессии, которую вынужден был постоянно сдерживать, а может, любовь так изменила его речь. Никогда не думала, что грозный командор, да просто мужчина, может с таким удовольствием говорить о своей любви. В моей прошлой жизни мужчины в лучшем случае говорили о любви один раз, а потом напрочь забывали это слово. Глеб вообще вёл себя иначе — он открыто говорил о своей любви, он её демонстрировал, никогда не стеснялся моего присутствия, он гордился тем, что я рядом с ним. А при посторонних так себя вёл, что ни у кого даже мысли не появлялось сомневаться в его отношении ко мне. Может быть, так вели себя мужчины триста лет назад в Италии? Или общение с поэтами и пиратами так на него повлияло, или титул графа, принадлежность к высшему свету? Или само положение командора и абсолютная уверенность в себе. Почему-то мне кажется, что даже если бы рядом с ним я появилась в этом розовом безобразии, он вёл бы себя так, как будто я в королевском наряде.

И ещё одну мысль я думала, пока Глеб медленно нёс меня по коридорам дома. Он так жёстко остановил меня в очередном страхе, сомнении в его любви, что я даже не знала в первый момент как к этому его поведению относиться. Он всколыхнул моё тело и при этом заявил моей голове, что шаг в сторону — расстрел. Не важно, в какую сторону, главное не отходить от генеральной линии, в смысле начертанной командором. Теперь, когда он познал моё тело, поверил в мою любовь, осознал свою, пожалуй, не только шаг, просто взгляд в сторону будет караться самым жестоким образом. Сказал же: раз он решил, что я не буду встречаться с Аароном, значит, не буду. О физическом сопротивлении даже упоминать не стоит, остается кокетство и капризы, убеждение — сомнительно, логика — возможно, но вряд ли, если он посчитает, что эта логика отходит от генеральной линии. Есть только один момент в наших отношениях, когда Глеб сразу отступает и выполняет всё — это мое физическое состояние. Моё хрупкое, как хрустальный сосуд — по сравнению с их телами, могучими и непробиваемыми ничем — тело, зависимое от чего угодно, часто для них непонятно от чего. А в остальном Виктор прав — абсолютная власть мужа. Ну, что ж, посмотрим.

Арно ждал нас в столовой и сразу ослепительно улыбнулся.

— Здравствуй, Катя.

Глеб посадил меня за стол, а сам сел рядом, возвышаясь надо мной, давая этим понять Арно, что разговор официальный. Больше никого не было, странно, мне кажется, что Глеб продолжает ему не доверять. Хотя именно Арно сказал о возможностях Сельмы. Или он теперь не доверяет никому, кроме очень близкого круга?

— Глеб, я прошу у тебя разрешения посмотреть некоторые записи передачи энергии, кроме тех, которые я получил от Лизы.

— Зачем?

— То, что произошло с Катей настолько невозможно с точки зрения физических возможностей людей, что мне нужна дополнительная информация. Если ты, конечно, хочешь понять, что случилось.

— Я хочу понять. Арно, ты сказал Олафу, что я не выгляжу на свой физический возраст. Это ты определил по каким параметрам, по улыбке?

Арно рассмеялся, открыто, жёлтые глаза прямо светились.

— Катя, улыбка у тебя действительно очень красивая, необычная.

— В чем её необычность, улыбка, как улыбка.

— Она естественная, даже когда ты пытаешься что-то скрыть за этой улыбкой, она выглядит естественной.

Глеб скосил на меня глаза и странно посмотрел, интересные новости о его жене. Я решила сразу поменять тему, с улыбкой мы потом сами разберемся.

— И всё-таки, Арно, как это может быть, мне столько лет, сколько есть, ни днём меньше.

— Ты выглядишь значительно моложе своих лет. О твоём молодом сердце я знаю, но дело даже не в нём. Судя по имеющимся у меня записям, ты и раньше выглядела моложе своих лет, а сейчас, несмотря на все перенесённые тобой физические, и не только физические, страдания, ты с каждым разом выглядишь всё моложе. Я вижу людей иначе, чем все остальные, не только сердце и кровь, я вижу то, что вы, люди, называете аурой, мы её зовем… но это не важно. Если правильнее, то это, конечно, аура, но чуть подробнее, и чуть в другом ракурсе.

Арно опять ослепительно улыбнулся. Медленно прошёлся по столовой, сцепил руки, потом растёр их, но остановился, догадался, что Глеб его ко мне не подпустит. Я была готова к очередному осмотру, но сразу поняла, что этот осмотр не входит в планы Глеба. Он сидел рядом и становился всё больше, настоящей скалой, за которой меня вообще скоро вместе с аурой не будет видно. Арно заметил, как Глеб напрягся, но продолжил:

— Я всех вижу иначе, такая у меня способность. То, как изменился Глеб, не имеет аналогов. Так не менялся никто при самых разных передачах энергии, тех, которые я смог обследовать. О физических изменениях я даже говорить не буду, это совершенно уникальные изменения, невероятные способности. Но дело даже не в этом, он получил настоящий дар, дар, который не получал никто — эмоциональный дар любви. У нас есть чувства, это по человеческим меркам можно сравнить с лёгкой влюбленностью, некоторой привязанностью, но в ней больше физической чувственности. Наша сущность хищника полностью отрицает самопожертвование, отсутствие собственных детей этому способствует. Но то, что произошло с Глебом, совершенно нарушает привычную картину нашей сущности. Я наблюдал за вами, прости Глеб, но и тогда, в ситуации с Вероникой, твоя реакция была не только реакцией командора, готового к нападению, но и реакция мужчины, защищающего свою женщину, ты был готов погибнуть за Катю. А как вы танцевали… я никогда не видел такого единения тел, стремящихся друг к другу, между прочим, хищника и жертвы.

Он продолжал похаживать по столовой, потирая руки, но пересечь установленную Глебом границу не осмеливался. Наконец, резко остановился и опять обратился ко мне:

— Катя, один момент меня поразил. Я видел тебя до, скажем так, покушения Сельмы, и вижу сейчас. Так вот, несмотря на то, что ты едва выжила, твоя аура стала значительно лучше, можно сказать крепче, объёмнее, плотнее. С каждым испытанием ты становишься сильнее. Из того, что я посмотрел, однозначно можно сказать, что с того момента, как ты попала к Глебу, ты стала намного, намного сильнее и эмоционально, и физически. Как будто ты что-то скинула с себя, смыла, что-то разрушила в себе такое, что сковывало тебя, и теперь ты стала настоящей. Физические изменения — это лишь последствия внутренних эмоциональных изменений. И процесс продолжается.

Глеб сразу напрягся, и вопрос прозвучал жёстче, чем он, видимо, хотел:

— Ты хочешь сказать, что испытания не закончились? Что-то может случиться ещё?

— Совсем не обязательно. Я подозреваю, что самое главное в процессе изменений тела Кати — это её эмоциональное состояние. Всё, что происходило с её телом, это всегда было жертвой, она постоянно спасала тебя, только тебя. О себе мысли не было, но при этом она сбрасывала с себя сдерживающие её оковы, освобождалась в этой абсолютной жертвенности. И в этом освобождении меняется её тело, весь её организм.

Арно облегчённо вздохнул, посмотрел на Глеба странным взглядом, в нём было и понимание, и сострадание, и даже некое подобие зависти.

— Глеб, теперь только от тебя зависит, как эти изменения будут происходить. Как Катя будет себя ощущать рядом с тобой. Оковы сняты, я думаю, даже если и остались какие-то мелкие куски напряжённости, они спадут с неё без всяких кардинальных физических страданий. Насколько она поверит тебе, тебе — самому сильному на данный момент хищнику и любимому мужчине.

Вот тебе и счастье, вот тебе и ответственность, Глеб превратился в каменную статую. Если бы это была не я, всё было проще, но ему не повезло. Я прислонилась к его мраморному плечу и погладила по руке.

— Глеб, вот видишь, всё хорошо, я уже вся здоровая, ну, почти, я тебе верю во всём.

Он пришёл в себя и посмотрел на Арно.

— Ты уверен, что не будет никаких…

— У меня нет абсолютной уверенности, аналогов нет, вы первые идёте по этому пути. Поэтому я прошу у тебя все записи передачи энергии.

— Арно, у меня ещё один вопрос, Сельма сказала, что наши жизни зависят друг от друга. Неужели срок жизни Глеба зависит от моей короткой жизни? Неужели передача энергии не удалась?

Арно улыбнулся удивительно доброй улыбкой и глаза стали лучистыми-лучистыми.

— Катя, судя по физическим параметрам Глеба, всё удалось. Даже тогда, когда энергию забирают …по всем законам, ну ты понимаешь, о чём я, и то таких физических свойств ещё никто не получал. И срок своей жизни Глеб увеличил в соответствии с полученными свойствами, то есть даже больше, чем обычно, видимо, много больше. А Сельма, что ж, она говорила вам так, чтобы вы нервничали и действовали по её указаниям.

— Глеб, всё получилось, слышишь, получилось, всё правильно, так и должно быть. Арно, я счастлива, я так боялась, так боялась, ведь, что я — всего лишь человек, сколько той моей жизни, нельзя Глебу от неё зависеть! Теперь мне ничего не страшно, пусть всё что угодно происходит, я ничего не боюсь!

Я стучала Глебу по груди, трясла его за руки, обнимала, а он смотрел на Арно, и его лицо каменело с каждой минутой. Арно выдержал этот взгляд, даже усмехнулся жёстко, я, наконец, заметила эти взгляды и сникла — неужели Глеб ему не поверил, и мне придётся опять ему доказывать, что я его люблю и счастлива за него. Арно встал напротив Глеба и сказал тоном, мало отличающимся от тона командора:

— Глеб, только от тебя и Кати зависит, сколько будет той жизни.

Он помолчал, продолжая смотреть в глаза Глеба, потом неожиданно улыбнулся ослепительно и уже спокойным голосом продолжил:

— Только ты ей не позволяй так говорить, срок её жизни теперь не определён, нельзя так говорить: фраза типа «сколько той жизни» должна исчезнуть. Много, Катенька, много, как решите оба — столько и будет.

И Глеб сделал то, о чём, пожалуй, уже давно мечтал — закрыл мне рот рукой, плотно так, старательно. Ещё догадается шарфиком или скотчем заматывать. Я замычала от возмущения, а Арно добавил:

— А мысли ты будешь контролировать сама.

Тут уж Глеб ничем мне помочь не сможет, я подняла на него глаза и закивала головой: согласная, на всё согласная, буду правильно думать. Глеб мне не поверил, но руку убрал, всё равно мыслить я могу и с закрытым ртом.

— Хорошо, ты получишь все материалы, будешь смотреть здесь.

— Глеб, я всё понимаю и прошу лишь об одном — обсудить всё с Олафом, наши мнения могут привести к настоящему выводу. Мы с ним видим ситуацию с разных сторон, но вывод должен нас объединить. И ещё, нам очень поможет Самуил.

— Олег.

Олег появился сразу, как будто ждал приглашения.

— Покажи Арно и Олафу все имеющиеся у нас материалы. При необходимости вы с Самуилом можете прокомментировать вопросы.

Решение командора, да конечно — смотри и обсуждай, но под бдительным надзором Олега, который может отправлять картинки заседания штаба командору непосредственно. Арно улыбнулся понимающе, но у него была ещё одна просьба:

— Мне нужно почувствовать ауру Кати.

С очень большой неохотой Глеб приподнял мою руку и протянул её Арно. Но тот отрицательно покачал головой:

— Отдельно от тебя, только её. Ты слишком сильно покрываешь её своей энергией.

Я решительно освободилась от рук Глеба — он позволил, но был недоволен — встала и, слегка покачиваясь, подошла к Арно. Интересный взгляд, внимательный, но, казалось, он не меня видит, что-то вокруг меня, интересное, очень интересное. Осторожно взял за руку, едва касаясь, как будто он обжигается о мою кожу. Вскинул на меня глаза, совершенно жёлтые, практически без зрачка и почти шёпотом спросил:

— Откуда это в тебе?

— Что?

— На тебе защита, очень сильная защита.

Оглянувшись на Глеба, я только пожала плечами, может быть это его энергия осталась на мне, но Арно покачал головой, нет, это не его энергия. Арно уже сильнее потрогал мои пальцы, даже посмотрел мои зрачки, оттянув веко, как глазной врач. Потом хмыкнул и прошептал про себя:

— Это может быть только еда, хотя непонятно, а что ты ешь?

— Всё, меня кормят здесь.

Арно произнёс какое-то название на латыни, и я сделала большие глаза, вот уж латынь я точно не знаю. Другие языки тоже. Глеб оказался рядом со мной, обнял и грозно посмотрел на Арно. Ему пришлось объясниться:

— Такое ощущение, что вокруг Кати как дополнительный кокон защиты, Глеб, не волнуйся, он ей не мешает, он не позволяет ей терять энергию. Только волноваться сильно нельзя, тогда она сама его разрушит.

И мы с Глебом одновременно посмотрели друг на друга — Вердо. Глеб сразу затребовал хлеб и Арно долго его нюхал, как Олаф катал шарики, потом утвердительно качнул головой:

— Да, это она.

И снова повторил латинское слово. Поводил рукой над хлебом, опять качал головой, хмыкал, удивлялся, наконец, спросил:

— А кто его приготовил?

— Садовник Вердо.

— Хороший садовник, эта трава очень редкая, растет только в Италии, в одном из горных районов. Мало кто знает о её способности восстанавливать нервную систему и создавать защитный кокон. Мне бы хотелось с ним познакомиться. Катя, тебе очень полезно есть этот хлеб.

Командор сделал такое лицо, что мне пришлось подергать его за руку, чтобы Арно не сдуло от его недовольства.

— Глеб, все говорят, что мне полезно есть этот хлеб, пусть Арно посмотрит, что ещё Вердо добавляет кроме этой латинской травки. Я там ещё ветчину ела, может, она тоже полезная.

Кивнув Олегу, Глеб дал разрешение — пусть встречаются. Но прежде Арно придётся рассказать, что он узнал обо мне по руке и ауре, кроме защитного кокона Вердо. Арно был готов:

— Катя, тебе сейчас, судя по состоянию ауры, лет тридцать, только в больном состоянии тела. Я не буду вдаваться в подробные объяснения, но и так понятно — после всего, что с тобой случилось, твоему организму необходимо восстановиться, костной системе, мышечной и эмоциональной.

— А что с моими эмоциями, я чувствую себя отлично, ну, когда ничего не болит в организме. С эмоциями у меня всё в порядке.

— Тебе не хватает внешних впечатлений, которые дополнительно влияют на всю нервную систему.

Не дав мне времени осознать слова Арно, Глеб решительно заявил:

— Всё понятно. Арно, Олег тебе всё покажет и отведёт к Вердо. Поговорим вечером.

Только успев кивнуть головой, я оказалась на руках Глеба и через мгновение лежала на своей кровати. Командор уже что-то успел решить, осталось узнать — что, всё-таки решение касается меня.

Глеб стоял у окна и смотрел в сад, стоял уже долго. Я чувствовала, что он о чём-то очень серьёзно думает, настолько серьёзно, что даже не подходит обнять меня. И решила не мешать ему, пусть думает, теперь вся ответственность на нём, всё зависит от него, как я себя буду чувствовать и сколько жить. Так странно, вот и наступил в моей жизни момент, когда всё в ней зависит не от меня. Но ещё более странно то, что я не сопротивляюсь этому, не пытаюсь что-то решать, советовать, хоть как-то участвовать в принятии решения, лежу и жду этого самого решения. И приму его, на самом деле приму, как бы Глеб не решил, даже если он запечатает меня в сейфе. Буду там сидеть, и ждать его.

Наконец, Глеб обернулся ко мне и спросил:

— Катя, ты веришь в меня?

— Верю и всегда верила.

Он мгновенно оказался рядом со мной и, взяв ладонями моё лицо, посмотрел чёрными глазами, тихо спросил:

— Любишь меня?

— Люблю. Любила всегда, мне кажется, что я родилась с этой любовью. Увидела тебя и просто узнала, поняла, что это ты.

Я смотрела в его страшные глаза и понимала, это его страх за мою жизнь сейчас ломает, опять эти мысли — достоин ли он моей любви, сможет ли он меня спасти непонятно от чего, глупый грозный командор. Провела пальцем по его потрескавшейся коже лица.

— Ты от мыслей своих глупых такой страшный стал, ужас. А мне запрещаешь думать глупости, это потому, что я такая же страшная становлюсь?

Глеб опустил голову и прижался к моему плечу, а обняла его и поцеловала потускневшие волосы.

— Немедленно приведи себя в порядок, я хочу гулять в саду, смотри, какое солнце.

И опять я поразилась их способностям: поднял голову уже совершенно нормальный Глеб, глаза синеют, кожа совершенно нормальная, волосами встряхнул, и уже красота.

— Глеб, я вот стану красивой-прекрасивой…

— Ты сейчас уже красоты невероятной, оставайся такой, а то я ослепну.

Он поцеловал меня так бережно, что я была совершенно разочарована, но решила пока ничего не говорить, ему ещё надо понять, что моя любовь ничего не боится, ничего-ничего, особенно когда борется за его жизнь и любовь.

Глеб нёс меня по саду и нас сопровождали боевики, солнце уже было совершенно весеннее, яркое, тёплое, ласковое. Так интересно, он шёл медленно, обнимал меня, а я махала в разные стороны руками, хваталась за ветки, нюхала, выбрасывала, а боевики подбирали. Я даже хотела спросить Глеба, зачем они это делают, но потом одумалась, а вдруг это их собственная инициатива: прицепят к лацкану пиджака, и будут гордиться — веточка, которой касалась жена командора. И развеселилась, картина удивительная. Идёт громадный Глеб, несёт на руках меня в шубке, а вокруг десять — я долго их считала — боевиков кругом идут в своих костюмах мафиози. Глеб продолжал думать, иногда прижимая к себе и нечленораздельно отвечая на мои махания в сторону деревьев и облаков. Ну что ж, тогда будем веселить публику в лице боевиков.

— Глеб, я давно ничего не пела, такое солнце, хочется что-то помурлыкать, да и песенку про себя вспомнила.

Он так обрадовался, что я вся встрепенулась, наконец-то отвлёкся от мыслей командорских. Сразу нашёл какую-то скамейку и сел на неё, удобно устроил меня на коленях. Боевики сделали вид, что спрятались за деревьями.

— Только я давно уже не пела, да и…

— Катя, ты всегда хорошо поёшь.

Безответственно кивнув, а как же ещё, я негромко запела песню своего детства. Её часто исполняли по радио, я её так и запомнила. Тем более, что она обо мне.

Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой.

Выходила, песню заводила про степного сизого орла,

Про того, которого любила, про того, чьи письма берегла.

Ой, ты, песня, песенка девичья, ты лети за ясным солнцем вслед

И бойцу на дальний пограничный от Катюши передай привет.

Пусть он вспомнит девушку простую, пусть услышит, как она поёт,

Пусть он землю бережет родную, а любовь Катюша сбережёт.

Закончив петь и отдышавшись, да, очень сказываются повреждённые мышцы, связки, видимо, тоже пострадали, я посмотрела на Глеба и замерла. Командор принял решение: спокойное лицо, и было ясно, что стояло за этим спокойствием — понимание задачи, путей её решения… и абсолютная уверенность. Что-то он понял в этой старой песне для себя, что-то такое, что поставило всё на свои места в его жутком страхе за меня, за мою жизнь. Но ещё большее удивления меня ожидало, когда я увидела лица боевиков. Точно, вот они пограничники. Я улыбнулась им, тем, которые стояли совсем рядом, и у одного из них увидела веточку на лацкане пиджака! Нашу границу никто не сможет нарушить, ещё на подходах разнесут на молекулы от одного намерения. Неожиданно я смутилась своим мыслям о крутых боевиках с веточкой на лацкане, но почему-то была уверена, что не стали бы поднимать, если она для них ничего не значит.

— Катя, я люблю тебя.

Глеб погладил меня по голове и чмокнул в макушку. Боевики его совершенно не смущали, он их даже не замечал.

— Даже такую серобуромалиновую?

— Такую особенно, ты всегда удивительная, а теперь ещё и по цвету от всех отличаешься. Жаль, уже бледнеет, но я запомнил все моменты.

Я стукнула его по груди и ойкнула, он сразу подул на кулачок и всё прошло. А всё-таки, что боевики думают, когда видят своего грозного, страшного командора, когда он дует на кулачок жены-человека, стукнувшей его? Пора заходить в дом, а то Глеб уже неприлично обниматься начал.

В доме мы встретили Арно, у него лицо было как у человека, проглотившего ежа. У меня такое было, когда я три дня кричала от боли, я знаю. Олег сопровождал его с лицом сфинкса, видел уже всякое, ему не страшно. Он кивнул Глебу и предупредил:

— Арно часть записей посмотрел, идём к Вердо.

Глеб ответил голосом командора:

— Жду через час.

И естественно меня сразу уложил спать. Никакого сопротивления и воплей: я просто в окно посмотрю, может, я в бассейне с Леей искупаюсь. Только спать, причем кардинально, уколом, вдруг не вовремя проснусь. Самуил тоже был рад меня уложить, слишком беспокойная больная — ходит без разрешения, купается как рыба, уколы не делает, ест, что попало.

Меня разбудили губы, они щекотали меня, целовали нежно, дышали в ухо. Я помахала ручкой, они её тоже поцеловали, пальчик за пальчиком, пришлось открыть один глаз, они и его поцеловали. Я прошептала:

— Привет.

— Привет, сонная красавица, королева сна.

— Ага, сам в этот сон послал.

— Люблю на тебя сонную смотреть.

— Ужас, не смотри, кошмар, а не лицо.

— Ты прекрасна. Я всегда любил смотреть, как ты спишь. Подглядывал.

Махнув рукой, я попала Глебу в нос, и он тихо засмеялся.

— Такой ты и есть, совершенно неприлично себя вёл.

— Ты моя жена, закон разрешает.

А сам осторожно обнял и прижал к себе.

— Хочу в бассейн, плавать и плавать.

— Хорошо.

Но не голой же! Он перенёс меня в бассейн прямо в одеяле и осторожно опустил в воду. Я сразу проснулась и сказала ему всё, что вылетело от неожиданности, а он сидел на бортике и улыбался. Но вода была теплой, розы нежно касались кожи, а свечи весело подмигивали мне, я постепенно успокоилась и с удовольствием нежилась на лёгкой волне. Вот почему нельзя дать мне спокойно переодеться в купальник, и тихо, мирно перенести в бассейн? Нет, надо голой закинуть в воду, а теперь сидит, улыбается.

— Глеб, скажи, а когда я в том доме купалась в бассейне, ты тоже за мной подглядывал?

— Иногда.

Ну да, ну да, помогало с агрессией бороться. С трудом я выбралась из бассейна и затребовала доставить ценное тело в комнату срочно одеваться. Но срочно опять не получилось из-за поцелуев и нежностей. Страсть овладевала им, однако я ещё выглядела не совсем того цвета, и Глеб держался. Вот так, нечего было голой мной кидаться.

В столовой опять сидели все, и Арно. Так как выяснилось, что я проспала почти сутки, это был обед. Глеб обеспечил себя временем для спокойного решения всех командорских дел. Мы с Самуилом быстро поели в полной тишине, Арно смотрел на меня совершенно круглыми жёлтыми, как у совы, глазами, а остальные только улыбались. Хлеб Вердо Самуил есть не стал — сказал, что всё для меня, и я поедала его с большим удовольствием. Глеб сидел рядом со мной, возвышался, как скала, молча курил и поглаживал мою коленку под столом. И, конечно, никто этого не замечал. Олаф улыбался, тоже делал вид, что не замечает, но улыбка была уж слишком мужской. Я смутилась и решила начать заседание штаба, не пинаться же с мужем перед всеми.

— Как дела, Арно? Ты узнал, что хотел?

— Да, мне показали всё. Сразу хочу тебя успокоить, хлеб для тебя очень полезен. Я переговорил с Вердо, и он обещал помочь тебе с травами, то есть он приготовит для тебя специальный хлеб, насыщенный всеми необходимыми для тебя компонентами.

Это известие меня порадовало, очень уж вкусный хлеб, да ещё и полезный оказался. На моей мягкости это не должно отразиться, хотя всё зависит от количества. Арно улыбнулся, заметив мою радость, и продолжил:

— Катя, то, что я увидел, не просто поразило меня, это перевернуло всё, что я знаю о передаче энергии. Ты не просто выжила, ты изменилась сама, изменился Глеб, изменились все, кто был рядом с тобой. Даже Аарон, этот столп, изменился уже в первую встречу. Я его не видел очень давно, поэтому все изменения заметил сразу. А как изменился Глеб, я тебе уже говорил. Нет нужды рассказывать, какие он получил физические возможности, некоторые ты не сможешь даже понять, и в этом нет необходимости. Таких возможностей не получал никто. И это ты.

— Я? Почему я?

— Это в тебе была сила, которую ты передала Глебу. Твоя любовь преобразила энергию, которую получил Глеб. Твои эмоции, наполненные любовью, кровь, добровольно отданная, была наполнена любовью и… вся агрессия преобразовалась в силу и возможности. Ты каждый раз отдавала всю свою любовь через боль и кровь, и каждый раз возвращала её. Ты теряла память, отдавала все свои эмоции, всю свою кровь, всю любовь через боль, страдание и снова любила.

— Любовь — это боль.

Глеб схватил меня на руки, но я лишь качала головой, всё хорошо, это только слова.

— Глеб, всё хорошо, мне хорошо, отпусти.

Он уселся со мной на диване, обнял и спросил:

— Почему? Почему любовь — это боль?

Я так лихорадочно вздохнула, что Самуил кинулся ко мне:

— Катенька, что с тобой, дыши, немедленно дыши! Глеб, что случилось, ты сильно её держишь, Катя, дыши!

Он отпустил руки, но я лишь качала головой и пыталась отдышаться, спазм настолько свёл горло, что вздох не получался. Стремительно появился Олаф и взял меня за руку, сразу стало легче.

— Всё… я дышу… это… спазм… всё хорошо, о-ох, все хорошо.

Какое-то время я дышала, слабо улыбаясь всем, они оказались рядом со мной и стояли, готовые немедленно что-то делать. Наконец, ещё раз глубоко вздохнув, я заявила:

— Дышу правильно, всё прошло.

Посмотрела на них и готова была расплакаться от этой их готовности помогать мне. Придётся сказать, нельзя их обманывать.

— Тогда, ну, когда я тогда… когда… энергию… я думала, ну, когда могла думать. Там такая Пустота страшная, ничего кроме боли, пустота из боли. И только я в этой пустоте, никого нет. И я …решила, ну раз никого нет, значит, надо с ней свыкнуться, полюбить её, она и станет родной и любимой, какая бы невыносимая и ужасная… всё равно никого же больше нет, только она. И я поняла, что любовь такая же боль, но мы же любим свою любовь, значит, любим боль. Любовь — это боль.

Я говорила, но смотреть ни на кого не могла, уткнулась Глебу в грудь, почти шептала, мне казалось, что я говорю что-то не то, опять жалуюсь на боль, которую когда-то перенесла, но ведь именно тогда я и подумала эту мысль. Глеб гладил меня по голове, какими-то странными механическими движениями, а я сжалась в комочек и только прижималась к нему.

Самуил осторожно взял меня за руку и погладил робкими движениями, рука его подрагивала и голос дрожал:

— Катенька, девочка, ты прости нас, за всё прости, всё уже прошло, всё, мы любим тебя, все любим. Ты с нами, нет пустоты, Глеб с тобой, мы с тобой.

Мне хотелось успокоить его, но ничего не получилось, горло отказывалось говорить, и я только кивнула. И вдруг послышался голос Арно, голос учёного, получившего ответ на свой самый интересный вопрос:

— Катя, ты в своей любви полюбила боль. Ты передавала энергию Глебу, умирала от боли и любила эту боль. Он получил энергию вместе с твоей любовью. Она заглушила всю его агрессию и преобразовала её в эти возможности.

Рука Глеба остановилась в механическом движении поглаживания моей головы, и послышался его глухой голос:

— Катя, ты любила боль из-за меня?

— Я… я… знала… так должно быть, понимала, что твоя жизнь зависит от меня.

Наконец, я решилась поднять глаза и увидела чёрные провалы вместо глаз, поникшие лица и улыбнулась:

— Всё прошло, у вас будет не так, я знаю.

Откуда я эти слова взяла, почему так решила? Но пусть будет так, пусть у них будет легче, пусть их женщины не будут переносить всё, что перенесла я, они заслужили настоящую любовь без этих мук, моих и Глеба. И я готова всё ещё раз перенести, только чтобы у них всё было хорошо.

— Катя! Остановись! Молчи!

Олаф кричал, и все вздрогнули от его крика, Глеб сразу прижал меня к себе, укрыл всю своими руками.

— Не смей! Не смей так думать! У каждого своя судьба, а ты свою сама сделала! У них свой путь, и ты за них муки на себя взять не можешь!

И все опять на меня посмотрели, догадались о моих мыслях, и, пожалуй, сейчас бить будут, судя по выражению глаз. Олег грозно заявил:

— Как тебе кнопку ту выключить, придумала тоже страдания себе за нас.

Картинку увидел, точно, уж больно недоволен. Я сильнее прижалась к Глебу, совсем спряталась. Спокойным остался только Арно, тоном лектора перед студентами объяснил:

— Катя, ты готова всем им свою любовь отдать, на всё готова ради них, вот тебе судьба даёт жизнь и срок неопределенный, организм тебе меняет, даёт молодость и красоту, хотя ты и так девушка красивая. Ведь ты ничего не просишь, ни денег, ни драгоценностей, условий никаких не выдвигаешь. Тебе судьба и так дает всё.

И вдруг рассмеялся, весело, облегченно, чувствовалось, что и он нервничал.

— А как ты Аарону пощёчину влепила! Пока не увидел, не понимал, почему он вдруг…

Хохот потряс дом так, что точно полетела вся система охраны, только боевики устояли. Даже Глеб смеялся, прижимал меня к себе и хохотал. Олег что-то пытался добавить, но его никто не слушал, всё напряжение разговора выходило этим смехом. Самуил прижимал руки к груди и кивал головой, смеялся тихонько, а Олаф смеялся громко и широко размахивал руками. Только Андрей улыбался и смотрел на меня совершенно как мальчик — восхищённо и радостно.

И началось. Оказалось, что каждый мой шаг — это подвиг, у всех нашлось, что обо мне рассказать. Естественно, куда без комментариев Виктора, это был его очередной звездный час. При этом удивительным образом никто в своих рассказах не коснулся моих физических страданий, оборачивали всё так, будто я только их и спасала, ну, изредка воспитывала.

Арно с удивлением наблюдал за этим буйством: особенно поражал Олег, видимо таким он его никогда не видел, даже представить себе не мог, что такой всегда выдержанный, немногословный, даже мрачный, может в красках, размахивая руками рассказывать о моих поступках. Виктор тоже удивлял, но меньше, в нём и раньше проскальзывала ирония, как-никак аналитик, правда такого звёздного часа он от него всё-таки не ожидал.

Глеб смеялся со всеми, но при этом его руки жили отдельной жизнью. Они обнимали меня, и пальцы чуть подрагивали, совсем немного, но я чувствовала кожей это лёгкое дрожание, признак сильнейшего волнения командора. Руки двигались по моему телу, казалось, они старались закрыть меня собой от любой опасности, но их не хватало на всё мое тело, иногда он даже закрывал меня своими плечами, чуть наклоняясь вперед. Только я понимала это движение, настоящее его назначение.

Смех, рассказы и обсуждения продлились до ужина, и мы с Самуилом дружно ели под комментарии Виктора о моей любви к тортикам и зависимости от них всех жителей дома. На что Самуил резонно ответил, что женскому организму сладкое показано медициной, но и он с удовольствием бы сейчас съел чего-нибудь сладенького. Глеб произнёс какой-то звук и в столовую внесли произведение искусства из мармелада.

— Подарок от Вердо.

— Это приготовил он?

— Какие-то травы и ещё что-то.

Олаф сразу подтвердил:

— Я наблюдал за приготовлением, посмотрел все травы, которые он использовал, всё в порядке.

И как это едят? Слои мармелада образовывали озеро, или часть моря, с волнами, крутым берегом и домиком с белыми стенами под красной крышей. Самуил решил на себе испробовать, вдруг что не так. Маленькой ложечкой он отковырнул часть волны и остался очень доволен, но доложил, что так и не понял вкуса, что за трава. Я решила не выяснять, что за луг скосил Вердо, чтобы приготовить эту красоту и вкусность и просто поедала волны и берега с лугами, домик рушить было жалко. Но в домике оказался сюрприз: когда Самуил не выдержал и съел крышу, там оказалась настоящая роза, совершенно раскрывшаяся и источавшая необыкновенный аромат. Только Глеб не позволил мне её взять, просто достал её из домика и положил рядом с Самуилом, вроде как — кто крышу вскрыл, тому и роза. На удивление Самуил весь вечер с удовольствием вдыхал аромат, даже покусывал лепестки.

По ходу разговора было решено навестить Вердо и сказать ему спасибо — ну, это мы с Самуилом решили — командор звуков не издавал, уже хорошо. Арно за весь вечер больше не сказал ни слова, сидел в уголочке и наблюдал за всеми, особенно за мной и Самуилом, всё-таки специалист по людям. Глеб тоже больше молчал, казалось, он всем телом ко мне прислушивается, как я себя чувствую, реагировал на каждое моё движение, от кого защищал непонятно. Наконец, он не выдержал, объявил, что мне пора спать, и я со всеми попрощалась, помахала ладошкой, чем привела Арно в состояние шока, и чему удивляется всё время? Все местные только улыбнулись мне в ответ.

Глеб меня ревнует. Эта мысль меня поразила так, что я долго не могла её принять. Когда он начал задавать вопросы, а мы сидели у окна на полу, и я уже почти засыпала на его руках, то какое-то время я что-то ещё отвечала: вкусный мармелад, да понравился, да очень, почему бы и не сказать спасибо. Сначала мне казалось, что Глеб просто интересуется, как я себя чувствую после такого количества съеденного сладкого, не вредит ли мне, как травы повлияли на меня, но потом догадалась, что эти вопросы касались моего отношения к Вердо. Не сразу поняла, что это обычная мужская ревность. Я подняла голову и посмотрела на него одним глазом, второй уже спал.

— Глеб, ты с ума сошёл?

— Почему?

— Это лишь вкусность, травки для моей пользы в исполнении Вердо. Ты знаешь, как я люблю поесть, Вердо…

— Мужчина.

— Ага, а вокруг меня одни мужчины. Глеб, мы это уже проходили. А ещё боевики мужчины, бойцы мужчины… столбы тоже.

Он обнял меня и стал качать как ребенка.

— Я люблю тебя, только сегодня я понял, что ты перенесла ради меня. Тогда был страх, что ты не выдержишь, ужас от твоей боли, твоего крика, постоянного крика, он до сих пор…

— Глеб, всё в прошлом, я не хотела вспоминать, я уже забыла всё.

— Ты не забыла, твоё тело помнит, ты сегодня опять всё пережила за один момент, чуть не задохнулась от воспоминания. Я не знаю, что такое боль, я только могу это представить, а такую боль твоего тела, такого мягкого и хрупкого, нежного, совершенно невесомого, я даже представить не могу. И когда ты говоришь, что полюбила боль в той пустоте потому, что ты одна, значит, меня там не было.

— Не было.

— Но ты же это всё перенесла ради меня, почему меня там не было?

— Потому, что я не верила тебе, не могла поверить, что ты можешь меня полюбить и страдать вместе со мной.

— Ты просто отдавала себя этой боли?

— Да. Больше тогда я никому была не нужна, только этой боли. Не так, я отдавала себя ей, чтобы она тебя спасла.

— Хотя мне не верила?

— Не верила. Тебе была нужна моя жизнь, я её отдавала. Глеб, это любовь, она отдает и всё. А сейчас я тебе верю, ты со мной, и в боли со мной. Я смогла тебе пожаловаться, как у меня всё болело, а раньше не могла.

— Ты никогда не говорила, как тебе было на самом деле.

— Зачем? Говорят только тогда, когда знают, верят, что поймут, разделят с тобой эту боль. Тогда я знала только одно — я люблю тебя, а тебе нужна моя жизнь. А любовь была только моя, и боль была только моя.

— Вся твоя боль моя. А моя любовь твоя. И я твой.

— Боли больше нет.

— Я всегда с тобой, никуда не отпущу, никому не отдам. Ты моя.

И я поняла, это ревность от страха за меня, внутреннего ужаса, настоящего, впервые осознанного этим суперсверхчеловеком, никогда не знавшим страха ни за себя, ни за кого-либо другого. Вообще никакого страха.

— Глеб, я люблю тебя. И я твоя.

Потянулась к нему и поцеловала, поцелуй прощения и понимания. Понимания этого страха, страха меня потерять — он столько раз видел, как я могла исчезнуть физически от своих страданий, просто их не выдержать — то теперь боится потерять меня и умом. Вердо человек, и я не страдала из-за него, не умирала за него, только так я могу объяснить эту ревность именно к нему. Все остальные ревности были от внутренней боли и неверия в себя и в меня, в общем — несерьёзные. Если считать, что все те, кого он ревновал, спасали меня для него, и где-то глубоко внутри себя он это понимал.

Глеб целовал меня нежно, хотя страсть уже проявилась, но страх ещё владел им, страх за меня. Я прошептала, едва касаясь его губ:

— Я только твоя, вся твоя, вся, вся.

Только осязанием тела сейчас можно отвлечь его от этого страха, тело понимает иначе, оно точно чувствует любовь, оно ощущает внутренний жар, который никогда не обманывает. Глеб любил меня под лучами яркой весенней луны, наши тела озарялись этим мягким прозрачным цветом полутонов и сами казались источником своего внутреннего света, света энергии любви.

— Я люблю тебя, всю, всю.

— И мою вредность тоже?

Он не сразу понял значение этого слова, думал, поглаживал меня по спине, удобнее устраивал на себе. Наконец решил, что раз вредность непонятная моя, значит, любит.

— Всю.

Я захихикала, не буду объяснять, пусть думает, что это что-то очень хорошее. Зря надеялась — утром наблюдая за мной в бассейне и покуривая сигарету, с улыбкой сказал:

— Мне твоя вредность особенно нравится — это настоящий твой характер, невозможность отступить от важного для тебя, даже если это каприз.

Ясно, уточнил значение слова, обдумал и сделал вывод. Я только хмыкнула, ну да, а в жизни моя вредность жестоко карается насильственным сном или игнорированием. Хотя не всегда же, бывают и понимания. Возвращая меня в спальню, медленно переходя из комнаты в комнату, Глеб неожиданно спросил:

— Хочешь с Аароном встретиться?

— Хочу, а что запрет снят?

Глеб только улыбнулся и прижал меня к себе, нравится моя вредность. Завтрак был практически на ходу, никого не было, все разъехались по делам, Глеб естественно, не стал уточнять по каким, просто сказал:

— Все уже уехали.

И мы поехали. Удивительное время весна, а весна в Италии — особенно. Ароматы плавали в воздухе, ещё только чуть проявились листочки, даже не листочки, а острые кончики этих будущих листочков, даже дымки зеленой нет, а уже чувствовались ароматы будущих фруктов. Мы ехали в машине, в окружении машин-танков с охраной, и я вдыхала разнообразные запахи, водила носом из стороны в сторону, и улыбалась каждой новой нотке в общей волне аромата. Солнце заполняло всё вокруг, и зелень лугов ярко слепила глаза, кажется, что трава выросла за ночь. Глеб наблюдал за мной странным взглядом, восхищённым и ещё каким-то, очень своим, мне непонятным. Всю дорогу я восхищалась окружающими видами, вертелась, пыталась что-то показать, чему ремень безопасности мешал, но мои требования отцепить меня Глеб игнорировал улыбкой.

Аарон стоял на берегу, я даже не сразу заметила его, поражённая совершенно неповторимым звуком моря и волной невероятного аромата, просыпающейся после зимы воды. Я громко поздоровалась с морем, махала ему руками, что-то вопила невозможным для человека голосом и обещала скоро прийти купаться. Глеб улыбался, ловил меня в особо опасные моменты, чтобы я не улетела в это самое море с крутого берега. Наконец, я глубоко вздохнула всей грудью и заявила:

— Глеб, а когда море согреется до температуры купания?

— Но ты и зимой плавала, тебе ничего не страшно, поэтому будешь купаться в бассейне.

Только я собралась возмутиться, как увидела Аарона. Он стоял в нескольких шагах от нас и смотрел восхищённым взглядом. И я сразу подошла к нему.

— Здравствуй Аарон, рада тебя видеть.

— Катя, здравствуй.

Он сильно изменился, куда делась мрачность и тяжёлый взгляд. Прежний Аарон — яркие жёлтые глаза, гигантский рост и улыбка, даже похорошел как-то. Глеб встал рядом и положил мне руку на плечо, Аарон проследил взглядом за этим движением, и что-то в этих невероятных глазах изменилось, проявился какой-то мгновенный блеск. Но он сразу улыбнулся мне и спросил:

— Как ты живёшь?

— Хорошо, вот с морем и с тобой приехала встретиться, воздуха глотнуть. Нам не удалось тогда с тобой встретиться, я немного приболела.

— Я знаю. Олаф мне всё рассказал.

Глеб никак не отреагировал на эти слова, и я поняла, что разрешение было дано. Аарон рассматривал меня, моё лицо, мои руки и видел, что цвет кожи был ещё не совсем здоровым, чуть полосатым от многоцветности. Я решила прекратить это обследование, подтверждающее мои страдания и спросила:

— Ты хотел поговорить со мной о Норе, что ты хочешь знать?

— Я готов с ней говорить.

— О чём?

— О нас.

Пожалуй, я слишком скривила лицо и сжала губы.

— Нас, это — что?

— Я сделал ей предложение.

— Я знаю. Нора мне сказала на балу. Понятно — зачем, непонятно — почему.

Стоять рядом с ним было неудобно, шея затекла сразу, и я чуть отошла от него, Глеб понял меня и подхватил на руки. И опять у Аарона изменились глаза, только он смотрел уже на Глеба, в них опять промелькнул блеск и сразу угас.

— Я хочу… говорить с ней, узнать её, понять. Видеть каждый день, каждую минуту. Быть рядом с ней.

— И как ты сможешь себя держать каждую минуту?

Почему-то Аарон не ожидал от Глеба этого вопроса, вскинул на него глаза, и они сразу потухли, потемнели. Аарон резко отвернулся от нас и стал смотреть на море. Мне не хотелось напоминать ему судьбу Элизабет, но и Нору подвергать опасности нельзя.

— Аарон, я поговорю с Норой, но уверенности в тебе у меня нет, однажды ты уже потерял свою любовь.

Он сжал плечи и опустил голову, пальцы сами собрались в кулаки, но смог взять себя в руки. Я смотрела на него, и во мне не было жалости к нему, я уже знала, как с собой боролся Глеб. Аарону придётся сначала понять за что он борется, а потом за это бороться.

— Ты хочешь познать любовь, а что она для тебя?

— Моя жизнь.

По моей кривой усмешке Аарон сразу понял, что это совсем не то, что я ожидала услышать. Но пока у него не было другого ответа, однако появился вопрос, который он осознал для себя. Глаза посветлели, в них появился знакомый блеск и кулаки разжались.

— Я хочу понять, что я для Норы. Но я…

— Ты можешь с ней встретиться, но я должна быть уверена в тебе.

А командор всё уже продумал, или решил давно, только никому не говорил:

— Нора приедет к нам сегодня вечером, можешь встретиться с ней у нас.

Я восхищённо посмотрела на Глеба — какой у меня муж умный, и Норе будет спокойно и Аарону легче. Хорошо, что и я буду присутствовать при разговоре. Аарон облегчённо вздохнул, у меня сложилось впечатление, что он не ожидал от Глеба такого понимания, уж очень напряжён. Однако оказалось, что Глеб ещё и решил, что разговор на этом закончен:

— Ждём тебя к ужину.

И всё, машина и скорость истребителя. Я смотрела в окно и думала о том, как Глеб умеет всё продумать и организовать, он шёл на встречу с Аароном уже с готовым предложением. Он понимал, что я буду переживать о Норе, но при этом попытаюсь дать им возможность встретиться и сразу высказал единственно возможное решение. Как хорошо он меня уже узнал, и, пусть не открыто, но принял мои желания, какие-то женские переживания и стремления. А может сам хочет помочь Аарону, ведь тот помогал нам, шёл навстречу, хотя и был таким другом-врагом. И боевиков взял с собой — не потому, что это было беспокойство, понятно, что сейчас Аарон значительно слабее Глеба, особенно с этими его новыми непонятными способностями — это была демонстрация. Он демонстрировал Аарону своё сомнение в нём, его способности сдержаться при мне. Боевики стояли кругом в нескольких шагах от нас, как строй мечей, спокойные, даже невозмутимые, но было ясно — одно неосторожное движение Аарона и эта невозмутимость мгновенно превратится в стремительное движение.

На обед Глеб увёз меня неизвестно куда на сумасшедшей скорости, ехал, оглядывался на меня с улыбкой, и только скорость увеличивал. Мне стало интересно — ни одной встречной машины, видимо, на том конце шлагбаум поставили с предупреждением, что едет Глеб. Он тоже радовался солнечному дню и весенним запахам новой жизни, глаза светились, и улыбка становилась всё шире.

Обожаю итальянцев, у них столько святых и праздников, такое чувство, что каждая деревня восхваляет не только всех канонизированных святых, но имеет ещё и своих деревенских. Жители были уже сыты и пьяны, поэтому очень нам обрадовались. Оглянувшись, я не увидела машин сопровождения, вздохнула облегчённо.

Глеб на руках отнёс меня к столу, чем вызвал громкие восхищенные аплодисменты и крики, к столу приставили невероятных размеров стул, и Глебу пришлось меня на него усадить. Ему сразу преподнесли огромный бокал, больше похожий на литровую банку, но Глеб сделал какой-то жест, сказал короткую фразу и мужчина с бокалом замер, а потом сделал такое лицо, в нём было столько искреннего мужского сочувствия, что казалось, он сейчас заплачет. Мужчина обернулся к столу и сказал всего лишь одно слово, но оно повергло в уныние всех мужчин, они кивали друг другу головами и сочувствовали Глебу. Я удивлённо посмотрела на него и увидела такое же уныние на лице — он сам себе сочувствовал. Но итальянцы не могут долго предаваться грусти, они опять громко заговорили и преподнесли мне такой же, как Глебу, литровый бокал. А потом принесли большой деревянный поднос с едой, и я поняла — моя мягкость не уйдет никогда, она будет радовать Глеба ещё очень долго. А вино! Лёгкое, совершенно прозрачное, как вода, слегка цитрусовое, но при этом с явным цветочным ароматом и послевкусием. Пожалуй, Глебу придётся меня удерживать от второго бокала. Но он был совершенно спокоен, и ему ничего больше не предлагали даже из еды. Он сидел рядом, улыбался всем, кивал головой на тосты, курил и наблюдал за мной. Я решила потом узнать, что он такое сказал, почему ему все так сочувствовали и сразу от него отстали с предложением выпить и даже поесть вместе со всеми. А всё потому, что еда была вкусной невероятно, удивительный сыр, пористый, мягкий, ароматный, пахнущий весенней Италией. Ветчина, какая-то колбаса, острая, но при этом сливочная, как бы сладкая, а мясо на булке, да ещё и политое соусом из винограда, когда ягоды гордо лежат на кусках!

— Ты как?

— Тебе придётся увозить меня отсюда силой.

— Сейчас?

— А что ты им такое сказал?

Глеб только таинственно улыбнулся, но не ответил. А я знаю, у нас так относятся к тем, кто бросил пить. То есть, с одной стороны молодец, с другой жалко человека — жизнь пропала. Особенно в Италии, где такое вино. Но столько есть нельзя, я с ужасом увидела, что мне несут ещё один поднос, иначе назвать это блюдо нельзя, а на нём виноград, апельсины, яблоки и ещё много чего, мне непонятного и пироги. Это в меня уже точно не войдёт, хотя… Глеб понял, что я не уеду отсюда добровольно и у него очень вовремя зазвонил телефон, очередная кнопочка. Дела есть дела, все всё поняли, и положили в корзину гостинцы. Бутылку вина тоже. Под бурные аплодисменты Глеб отнёс меня к машине, а я радостно махала ручкой и посылала всем воздушные поцелуи. И уснула прямо в машине, столько вкусной еды и вина требовали отдыха.

За мной бежал страшный монстр и пытался укусить, потом он ломал мне руки и делал больно, ужасное лицо, перекошенное, с острыми зубами преследовало меня, и я кричала в страхе, пыталась от него убежать. Неожиданно наступила темнота.

Кто-то укачивал меня на руках, гладил по голове, и тихо приговаривал:

— Катенька моя, милая моя, любимая, единственная моя.

Я пошевелилась, всё в теле отозвалось болью, и непроизвольно у меня вырвался стон. Глеб сразу спросил:

— Тебе больно? Где больно?

— Не знаю… везде, что случилось?

— Ты кричала, страшно кричала. Только Олаф смог тебя успокоить. Тебе что-то приснилось?

Ещё не отойдя от ужасного сна, я вжалась в грудь Глеба и прошептала:

— Он меня испугал, гнался за мной.

— Кто?

— Монстр, ужасный монстр, он хотел меня укусить. А как мы уже дома?

— Ты уснула в машине. Кто этот монстр?

— Просто монстр, страшный-престрашный, ужас, такие зубы страшные, острые, а ещё он меня за руки держал, тащил куда-то, лицо такое перекошенное.

Лихорадочно вздохнула и погладила Глеба по груди ладошкой.

— А ты меня от этого монстра спас. Уже не больно, уже всё прошло. А такой страх был, такой страх, я никогда так не боялась.

Глеб молчал, а я постепенно успокоилась, задышала ровно, обняла его, такого большого и доброго, такого любимого. Не сразу я поняла, что Глеб даже не пытается меня поцеловать, сидит и молчит, даже обнимает как-то никак. Подняла на него лицо и увидела страшные провалы вместо глаз и окаменевшее лицо.

— Глеб, не волнуйся, всё уже прошло, это просто сон, страшный сон.

Он очнулся и прижал меня к себе, даже ладонью прижал мою голову и глухо сказал:

— Я люблю тебя, прости, за всё прости.

— За что? Глеб, это сон, просто сон.

— Сон.

Тряхнул головой, и взгляд изменился, стал обычным, только каким-то грустным. Я погладила его по щеке и протянула губы для поцелуя. И поцелуй был грустным, каким-то безнадёжным.

— Мне пить нельзя. Совсем. Ты сам виноват, увёз бы домой на трезвый обед, а я опять напилась и тебя напугала своим криком. Это всё вино.

— Вино.

И такая в голосе безнадёжность, совершенно безнадёжная безнадёжность. Я её не понимала и встревожилась, вдруг опять что-то случилось, пока я от монстра бегала. Тихо спросила:

— Что-то случилось?

— Нет, всё хорошо. Скоро приедет Нора, ты плавать будешь?

— Обязательно, только голой больше в бассейн не кидай.

И Глеб ответил на мою улыбку обычной своей улыбкой, нежной и мягкой. А в бассейне сидел и смотрел, не мигая, в одну точку. Меня тревожил этот взгляд, и плавать расхотелось. Не совсем так — я боялась, что монстр появится из глубины. Сон продолжался.

Нора выглядела совершенно неотразимо: джинсы и мужская рубашка в голубую полоску превратили её в молодую девушку. Хорошо, что я надела светлый брючный костюм, очень домашний, мягкий и удобный. Я водила её по дому, даже что-то рассказывала, особенно долго мы стояли у зарисовки старого Неаполя, и Нора стразу узнала Глеба. Вердикт был однозначен — хорош был во все времена, даже если лица не очень видно. От этого обоюдного решения мы развеселились и уже шепотом обсудили достоинства Аарона.

Две женщины — страшная сила, это поняли все, когда мы вошли в столовую, мы даже остановились на пороге, дали возможность на нас посмотреть. Мужчины встали, приветствуя нас, но при этом Глеб приподнял бровь, Олег хмыкнул, Аарон побледнел, Самуил прижал руки к груди в восхищении, Виктор шутливо поклонился, размахивая воображаемой шляпой, а Олаф и Арно переглянулись. Кто бы сомневался, нельзя было нас вдвоём так надолго оставлять, заговор организовать мы успели. На столе стояла еда с праздника, а в центре бутылка вина. Я вопросительно посмотрела на Глеба, он лишь утвердительно кивнул головой, чем сильно меня удивил. А как же монстр в моём сне? Оказалось, Глеба он не пугал, он смотрел на меня очень уверенным взглядом, в котором не было и тени той безнадёжности, которая так меня поразила.

Самуил разлил нам вина в бокалы и сам немного попробовал, почмокал с удовольствием, оценил. А я решительно выпила весь бокал и замерла в ожидании монстра, но он не появился, лишь тёплая нега разлилась по всему телу. Нора удивлённо посмотрела на меня и тоже решительно выпила весь бокал. Мужчины очередной раз удивились, лишь Глеб был спокоен, даже улыбался, нашёл способ изгнать монстра из моей головы. Аарон переводил взгляд с меня на Нору, и, пожалуй, уже сомневался в моём влиянии на неё. А мы опять развеселились, поедали вкусности и хихикали, совершенно не обращая внимания на мужчин, которые молча наблюдали за нашим пиршеством, Самуил ел молча, даже не пытаясь вклиниться в наше веселье.

Непонятно, о чём мы хихикали, возможно, от волнения, я в страхе от появления монстра, а Нора от присутствия Аарона. Она никого не боялась, наша прогулка по дому совершенно её успокоила, она восприняла его как настоящий дом, дом, в котором живёт семья. И присутствие такого количества мужчин тоже её не пугало, она всех уже знала, да и испытание балом прошла. И неожиданно легко поддалась моей игре, что мы никого из мужчин не видим, просто вдвоём ужинаем и выпиваем за свои, только наши женские тосты. Самуил наливал нам немного вина в бокалы, мы с Норой таинственно перемигивались, делая вид, что уж мы-то знаем, за что пьём и торжественно это вино выпивали. Даже Виктор сидел, широко раскрыв глаза, и не мог ничего сказать. А вот так, дорогие мужчины, думали, что мы будем стесняться и смущаться, а мы вот вам какое цирковое представление устроили, любуйтесь.

Не было необходимости как-то сдерживать Аарона, он сидел совершенно в невменяемом состоянии, даже дышал через раз, судя по напряженному лицу. Образ тихой, закрытой Норы, очень сдержанной, ещё может немного испуганной совершенно поблёк от её сегодняшнего поведения за столом. Она улыбалась, смеялась наравне со мной, иногда поглядывала на мужчин, ничем не выделяя Аарона, чем ещё больше сбивала его с толку.

Когда вино закончилось, и я закурила, неожиданно послышался голос Арно.

— Катя, я так хочу услышать, как ты поёшь, пожалуйста, спой нам.

Спеть? А что, почему бы и нет, я хитро подмигнула Норе, затушила сигарету и посмотрела на Глеба, он улыбнулся мне ободряюще. Значит — поём.

Что стоишь, качаясь, тонкая рябина,

Головой склоняясь до самого тына.

А через дорогу, за рекой широкой,

Так же одиноко дуб стоит высокий.

Как бы мне, рябине, к дубу перебраться.

Я б тогда не стала гнуться и качаться.

Тонкими ветвями я б к нему прижалась

И с его листами день и ночь шепталась.

Но нельзя рябине к дубу перебраться,

Знать, ей, сиротине, век одной качаться.

И произошло чудо, Нора мне стала подпевать, сначала очень тихо, но потом под моим восхищенным взглядом всё громче и громче, и у нас получился очень даже неплохой дуэт. Голос у Норы оказался тоже с легкой хрипотцой, может, от волнения, может такой от природы, поэтому мы попадали в одну тональность, и песня получилась такой страстной, такой женской, страдательной. Легкий акцент Норы лишь добавлял оригинальности в исполнение. А как она посмотрела на Аарона, когда мы закончили петь и ждали реакции мужчин! Они все сидели и смотрели на нас в полном молчании, первым в себя пришёл Глеб и захлопал, потом уже остальные поддержали, а Виктор кричал «браво». Я подмигнула Андрею, появившемуся в дверях, он кивнул и исчез. Тихонечко я спросила Нору:

— Что ты ещё знаешь? Что Лея тебе пела?

— О шали, вишневой шали.

— Давай!

— Я одна?

— Пой, я сказала!

И она запела. Плотно закрыла глаза, сжала руки на столе, собралась как перед прыжком в воду и запела. Вот что значит женщина в борьбе за жизнь. Ещё недавно боялась всего, от одного вида Глеба почти теряла сознание, от Аарона только смерти и ждала, сидела в доме месяцами, вся поломанная и почти убитая, а сейчас поёт о любви страстным хриплым голосом, не потеряв ни одной ноты. В этом романсе было всё: ужас, тоска, неверие, но не было страха. Нора всё правильно поняла, никакого страха, никогда, не только перед ними, перед собой. Вряд ли она пела в своей прошлой жизни, сама говорила, а сейчас любая певица позавидует её исполнению, столько в нём страсти и жизни.

Глеб смотрел на меня странным взглядом, даже не на меня, куда-то в свои мысли, слушал Нору, а сам думал о чём-то своём, но связанном со мной и столько было в этом взгляде боли, что я едва удержалась, чтобы не кинуться к нему. А он даже не почувствовал в своих мыслях моего взгляда, так и сидел, как статуя.

Больше всех, не считая Аарона, был поражен Арно. Видимо, мы с Норой совершенно не вписывались в его научную теорию передачи энергии, и вообще в человеческую теорию. У него было такое лицо, как будто он увидел, даже не знаю кого — привидение в лице меня он уже видел, ежей уже проглатывал, значит ещё кого-то, совершенно ему незнакомого, очень удивительного.

После исполнения романса Нора глубоко вздохнула в полной тишине, и тут послышался голос Аарона:

— Нора, я прошу тебя выйти за меня замуж.

И произошло ещё одно чудо. Нора совершенно спокойно посмотрела на него и сказала:

— Нет. Ты не любишь меня.

Подумала пару секунд и продолжила:

— И я тебя не люблю.

Длинный вздох Виктора поставил точку в выяснении отношений, замерли все, и я в том числе. Поразительно, что с женщиной делает песня, осознание себя сильной, преодоление внутреннего страха изменило Нору. Она отсекла от себя всю свою прошлую жизнь, мужа, побои, свой страх перед ним, и самое страшное — то, что произошло в охотничьем домике. Нора смогла отсечь и этот страх, внутренний страх всего тела. Она сидела за столом совершенно спокойная, уверенная в себе, это понимали все — даже если сейчас Аарон кинется на неё, она уже не испугается. Хотя, кто ж ему позволит даже шелохнуться в её сторону. Да и двинуться он не мог после слов Норы, в статую превратился, бетонную.

В дверях появились Лея с Андреем, я только смогла махнуть Лее, и она сразу подошла ко мне. Немного помычав, пытаясь вернуть голос, я спросила:

— Давай про наряд подвенечный, а мы с Норой своими голосами тебя поддержим.

И Нора кивнула мне — она знает эту песню. Королева, истинная королева, только что отказав Аарону при всех, она согласна петь. Как мы смогли так спеть, так разложить на наши совершенно разные голоса этот романс, непонятно. Но звучало изумительно, это даже я услышала. Лея начинала своим звенящим голосом, а мы продолжали про любовь и разлуку, каждая своим голосом, но удивительно слаженно, как будто пели вместе всю жизнь.

Цирк удался. Задуманная мною авантюра оказала слишком сильное впечатление на всех своим продолжением и исполнением. Эти гиганты невообразимой силы, командоры, главы кланов и крутые боевики сидели перед нами в совершеннейшем обалдении. Ну, кроме Андрюши, тот просто смотрел на Лею влюблёнными глазами и слушал романс, хотя тоже, наверное, удивлялся такому необычному исполнению.

Когда мы закончили петь и уже отдышались, я поняла — они так и останутся сидеть недвижимыми, групповая статуя сверхчеловеков. Первым пришёл в себя Олег, улыбнулся и сказал:

— Катя, это поразительно как вы спели.

Подошёл к Норе, протянул руку:

— Ты устала, я отвезу тебя.

Видимо, было такое указание Глеба, потому что он даже на него не оглянулся. Нора кивнула, встала и попрощалась:

— Сегодня был удивительный вечер, я так счастлива. Спасибо Катя, Глеб. До свидания.

Мужчины смогли встать, даже Аарон тяжело поднялся, Олег подхватил Нору на руки и исчез. Ушли и Лея с Андрюшей. А я встала из-за стола, подошла к Аарону и заявила:

— Вот теперь у тебя есть шанс за неё бороться.

Совершенно раздавленный отказом Норы, Аарон вскинул на меня глаза:

— Шанс? Разве сейчас у меня может быть шанс?

— Докажи ей, что она тебе нужна не как кусок мяса.

От меня не ожидали таких слов, неожиданно жёстких и откровенных. Самуил прошептал:

— Катенька, что ты говоришь…

То, как я на него посмотрела, ввергло его в ужас, и только его испуганный взгляд остановил меня, чтобы не сказать, что я сама была куском шницеля. По крайней мере, я так себя ощущала. А Нора сейчас это проходит, и я не позволю никому её задавить, Аарон должен понять её, как понял меня Глеб. Аарон побледнел так сильно, что стали видны прожилки на лице, Виктор появился рядом со мной, а Глеб только посмотрел на Аарона, но с места не двинулся, видимо, всё-таки был в нём уверен. Тяжёлая тишина легла всем на плечи, Арно смотрел на меня почти также как Самуил, с каким-то внутренним ужасом. А я вдруг устала — монстры, вино, песни и воспитание Аарона, всего этого оказалось слишком много для одного дня. Я умоляюще посмотрела на Глеба, он сразу встал и подхватил меня на руки. Поблагодарив всех за вечер, я помахала рукой, и мы оказались в спальне.

Я прижалась к Глебу и тихо всхлипывала, он гладил меня по голове и молчал. Странно, повода для слёз не было, но как только Глеб принёс меня в спальню и сел у окна, я заплакала. Слёзы душили меня, ещё немного и начнётся истерика. Всхлипывая и шмыгая носом, я спросила Глеба:

— Что это? Опять напилась?

Глеб подал мне платок и прижал к себе:

— Нет, ты просто устала. Это всё из-за монстра.

— Да я уже забыла о нём! Тоже мне, подумаешь, приснился, дурак какой-то, да и не страшный совсем. Это во сне страшно было, а так, ничего страшного, подумаешь зубы…

— В бассейне ты его тоже боялась.

— Ну… тогда я ещё не совсем проснулась. А ты что, заметил?

— Заметил.

И я снова заплакала:

— Мне так страшно никогда не было, почему так страшно, всё-таки это вино. Глеб, а почему ты решил нам с Норой предложить вина? Почему? Чтобы монстра из моей головы изгнать, да? Подобное подобным?

Он удивлённо на меня посмотрел сверху вниз, хмыкнул, даже головой повёл непонятно, потом признался:

— Нет, я об этом не думал.

— А почему?

— Тебе оно понравилось, ты когда-то просила меня… иногда давать тебе вино.

Теперь пришла моя очередь удивляться — я просила бокал вина хоть иногда, а сегодня бутылками, сколько хочешь.

— А… теперь так всегда будет, вино литрами?

— Если хочешь, у Андрея много запасов. Можно и это, которое сегодня было, привезти.

Совершенно честный синий взгляд, за этими словами ничего тайного нет, только зачем ему мое круглосуточное пьянство? Будет наблюдать, как я борюсь со своим алкоголизмом? Я сразу успокоилась, слезы высохли, и проявился вопрос:

— Глеб, это из-за монстра? Я буду с ним бороться пьянством?

Наконец, он улыбнулся, даже тихо засмеялся.

— Ты обещала бокал вина. Или два.

И мы рассмеялись оба, понимая, что у меня может получиться и три, если вовремя не остановить. И всё-таки монстр из моего сна волновал его, мне казалось, что он о нём постоянно думает. Я пыталась отвлечь его разговорами, он отвечал, но я понимала, что думает при этом совершенно о другом.

— Глеб, ну Глеб, перестань о нём думать.

— Я думаю не о нём.

— Тогда о ком?

— О тебе.

— Это уже интереснее, и что ты думаешь обо мне? Немедленно говори!

Толкнула его в грудь, он неожиданно упал на спину и разлёгся на полу, при этом подхватил меня и уложил на себя. Недолгая возня, поцелуи, хихиканье и вопрос отпал сам собой.

Своим криком я переполошила весь дом, когда в ужасе от сна открыла глаза, перед кроватью стояли Олаф и Олег с Самуилом. Глеб обнимал меня и тихо шептал:

— Катенька, милая моя, Катенька.

В диком ужасе я прижималась к нему, прятала лицо на его груди, прикрывалась одеялом и дрожала всем телом. Глеб гладил меня, прижимал к себе, и никого ко мне не подпускал, несмотря на уговоры Самуила и Олафа.

— Глеб, надо её осмотреть, пойми, что-то не так именно с ней, я же тоже пил это вино, Нора пила, у нас всё хорошо. Олаф смотрел это вино, сказал, всё хорошо, он сам тебе это сказал, Глеб…

— Нет.

Олаф только качал головой, все свои доводы он уже сказал Глебу, но тот их проигнорировал. А я всё дрожала и прижималась к его горячему телу, пряталась под одеяло, закрывать глаза боялась, там всё ещё стоял монстр. Неожиданно Олег обратился ко мне:

— Катя, посмотри на меня.

Мне понадобилось время, чтобы услышать его, понять, что он от меня хочет. Лихорадочно вздохнув, я достала голову из-под одеяла и со страхом посмотрела на него.

— Ты боишься меня?

— Н-нет.

— Я монстр?

— Нет… нет.

— Кто в твоём сне? Я? Виктор? Кто? Глеб?

— Нет!!!

Я закрыла лицо руками — вот оно, мой страх, я его так далеко спрятала, любовью прикрыла, а он всё равно вышел во сне, когда я себя не помню. Глеб отпустил свои руки, перестал меня обнимать, чётким голосом произнёс:

— Я, в твоём сне я.

— Нет, нет, нет…

Я мотала головой, махала руками, всё повторяла своё «нет», но уже понимала — он, во сне монстром был Глеб. Олаф коснулся меня, и сознание ушло, ушёл ужас.

Сознание возвращалось медленно, какими-то обрывками, странными лицами, я их, наверное, знала, но вспомнить не могла, хотя всматривалась в них, разглядывала внимательно, но никак не узнавала. Потом появилась Лея, её я узнала сразу, и очень обрадовалась, но она приложила палец к губам и попросила молчать.

— Ты болеешь ещё, у тебя высокая температура, вся горишь.

— Опять эта горячка нежных барышень?

Она почему-то очень обрадовалась моим словам, закивала головой и сразу позвала Самуила, тот прибежал радостный.

— Катенька, дорогая моя девочка, как ты нас напугала, не узнаешь никого, даже Глеба не узнавала, только зовёшь его, а сама его не узнаешь.

— Где он, где Глеб?

— Он уехал.

— Куда?

Самуил неожиданно замялся, и я поняла — от меня. В комнату вошёл радостный Олаф, сразу тронул мой лоб и авторитетно заявил:

— Температура падает, всё прошло, я же тебе говорил, нервных горячек у Кати быть не может. Это она так спряталась от нас.

Но мне уже было всё равно, бывает ли у меня эта горячка. Глеб от меня сбежал. Сразу всё вспомнила, поняла, почему сбежал, и мне стало очень обидно. А Олафу было всё равно на мои обиды, тот ещё доктор. Он взял меня за безвольную руку, пощупал пульс, зачем-то потряс моей кистью, оттянул кожу до боли, даже ущипнул.

— Всё в порядке, полежишь ещё день и можно в бассейн. Лея, немедленно обед.

Есть я не хотела, сжала губы и продолжала думать свою обиду на Глеба. Бросил, сразу и бросил, подумаешь монстр, видела его таким, сам показал, между прочим, вот моя память и достала. Интересно, теперь так и будет носиться по миру в тоске. А может, уже и не в тоске? А может, кого и нашёл уже, очередную Агату? В чувство меня привел смех Олафа, вошедшего посмотреть, как я ем, и продолжая смеяться, успокоил:

— Не нашёл, дурочка, он воевать поехал.

Я окаменела. Воевать. У меня сразу отказал голос, смогла только поднять на Олафа глаза.

— Катя, он мужик, командор, для него война привычное дело. Он уехал только сегодня утром, когда стало ясно, что ты поправляешься, температура стала падать и ты стонать начала, значит, оживаешь. Я сразу сказал — можешь ехать, с Катей всё будет хорошо. Не переживай, я ему позвонил, доложил, что ты пришла в себя. А теперь ешь, немедленно и много, к его приезду мягкость надо восстановить, а то похудела уже, страх.

— Да, Катенька, надо кушать, Вердо тебе всяких вкусностей приготовил, ешь милая моя, теперь тебе надо много есть и спать, ты ведь не спала совсем, даже Олаф ничего не мог сделать, молчишь, глаза открыты, горишь вся, невозможно было на тебя смотреть.

Но я плохо понимала, что они говорили, только одно слово билось в моей голове — война. Я прошептала:

— Какая война?

— Ты женщина, тебе об этом думать не нужно. Вернётся скоро твой Глеб.

— Какая война?

Олаф меня уже знал, понимал, не буду есть, ничего не буду делать, пока не ответит. Тяжело вздохнул и сказал уже серьёзно:

— Некоторые горячие головы решили всё-таки провести серию акций по всему миру. Глеб уже рявкнул на тех, кого смог достать по телефону, но сама понимаешь, это не всегда работает. Поехал воспитывать, пока есть время.

— Акция когда?

— Скоро девочка, скоро совсем, поэтому Глеб и уехал сегодня, ждать уже было нельзя. Ты вовремя решила поправляться.

Я закрыла лицо руками, но слёз не было, только ужас. Олаф подошёл ко мне и погладил по плечу.

— Ты не бойся за него, сил у него много и возможности такие, что мало не покажется. Да и поехал он не один, они все уехали — Олег, Виктор, Аарон, даже Андрея взяли с собой. Всё будет хорошо, только поправиться тебе надо, я ему картинку хочу послать, как ты его ждёшь, хочешь?

Слёзы уже душили меня, готовы были вылиться лавиной из глаз, и я только закивала головой.

— А вот рыдать не смей, нельзя, мужчин с войны ждать надо, а не потопы устраивать. Так, картинку вечером записывать будем, ешь немедленно!

Что уж в хлеб Вердо добавил, я так и не поняла, что в мясо и бульон добавил тоже, но вкусно очень. Да и не ела я, оказывается, три дня. Но сил есть у меня тоже мало оказалось, хотя я очень старалась, так и уснула с куском ветчины в руках.

Резко проснулась от мысли — вдруг опоздала. Долго думала, а куда я могу опоздать? Лежу на кровати в своей комнате, сытая, совершенно здоровая, опаздывать некуда. Но ведь проснулась зачем-то, зачем? В комнату стремительно вошёл Олаф и сразу позвал Лею.

— Немедленно одеваться прилично, посадим за стол и снимать будем.

Вот куда я боялась опоздать — с Глебом говорить, не так, ему сказать, а что сказать? Лея меня спрашивала, что буду надевать, а я только смотрела на неё и кивала головой. Что я ему скажу после своей истерики непонятной, страхов своих глупых? Олаф вернулся в комнату, посмотрел на меня, всё раскритиковал, рылся в гардеробной, достал другое платье, почему-то бежевое, чем синее не понравилось — непонятно. Не стал дожидаться, когда Лея меня переоденет, сам снял синее и надел бежевое, отошёл, полюбовался и сразу взял на руки, прокомментировал своё действие:

— Пока Глеб не видит, ты ему не говори, а то голову оторвёт, ни на что не посмотрит, знаю я его.

И я рассмеялась, напряжение спало, сразу поняла, что скажу Глебу. Прав Олаф, совершенно прав, только так можно было меня вывести из состояния ступора, каким-то важным делом, в которое я бы поверила, серьёзно отнеслась. Я не знаю, где установлены камеры в доме, Лея сказала, что во всех комнатах, в моей естественно тоже. Глеб всё видел — конечно, если не воевал в этот момент, не разносил чьи-нибудь дурные головы — видел, как я пришла в себя, как ела и спала.

Я уселась на стул в столовой, слушалась всех указаний Олафа: поверни голову так, выпрями плечи и всё в таком духе, как в старых ателье фотографий. Он театрально установил передо мной камеру, зашипел на Лею, молча сопровождавшую нас, мол, не мешай съемкам и махнул мне рукой. Включился красный глазок камеры, и я начала говорить:

— Глеб, я люблю тебя. Помнишь, когда-то я читала тебе стихотворение, как женщина ждёт с войны, я тебя жду, каждую минуту жду. Я знаю, что ты сильный, ты командор и всё такое, но всё равно боюсь, и буду всегда бояться за тебя. Ты занимайся там своими командорскими делами, спасай мир, а я буду тебя ждать дома, сяду у окошка и буду ждать.

Слеза всё-таки скатилась по щеке, я совершенно неприлично утёрла нос, всхлипнула, вздохнула и продолжила:

— Вы там воюйте и знайте, мы вас дома ждём всех. Вы, конечно, крутые все, сверхчеловеки, только помните, наше ожидание вам поможет. Лея, махни Андрюше ручкой.

Лея совершенно серьёзно подошла ко мне и помахала рукой в камеру.

— Олег, Виктор я вас тоже жду. Когда мир спасёте, вернётесь домой, я сразу жён вам начну искать, чтобы ждать вас было легче.

Опять всхлипнула, но удержала слёзы и продолжила:

— Глеб, помни, я люблю тебя, никогда и ничто не сможет нас разлучить, всё можно решить, только подумать надо и верить. Я петь ещё не могу, а слов сказать, что я сейчас чувствую, у меня не хватает, поэтому слушай стихотворением.

Нет тебя, а мне всё кажется, ты со мной.

Две судьбы в одну не свяжутся, ты со мной.

Ночь в глазах и одиночество, ты со мной.

Ты любви моей высочество, ты мой.

Я за тебя молюсь, я за тебя боюсь.

И слышу я, мой бог, твой каждый вздох.

Я за тебя молюсь и слёз я не стыжусь.

Прощай, судьба хранит тебя.

Больше ничего, больше ничего, ничего.

Я не верю в расставания, я с тобой.

Между нами расстояния, я с тобой.

Где бы ни был ненаглядный мой, я с тобой.

Каждый час и каждый миг земной, ты мой.

— Вот, больше сказать мне нечего, ты просто иногда посматривай в свой маленький аппаратик, а там я жду тебя.

Олаф сидел и смотрел на меня глазами, полными тоски и боли, совершенно невероятной тоски. Как только я закончила говорить и посмотрела на него, он даже не смог мне улыбнуться, посидел ещё, только потом выключил камеру. Мы долго сидели молча, он смотрел на меня, а я вся сникла, даже не пыталась как-то изобразить бодрость духа. Наконец, он встал, подошёл ко мне и поцеловал руку.

— Катя, ты настоящая женщина, женщина для настоящего мужчины.

Я только усмехнулась и пожала плечами, какая настоящая, сплошные истерики и слёзы, а теперь придумала прятаться в бессознательное состояние. Олаф сразу улыбнулся:

— Да, это ты хитро придумала, не хочешь думать об ужасе и не думаешь.

— Олаф, что мне делать? Я люблю Глеба, я тогда его приняла таким, я видела его таким и не испугалась, совсем не испугалась, я помню своё состояние. Почему теперь, когда всё было хорошо, и вдруг этот страх, которого никогда не было, я никогда не считала его монстром, никогда не боялась, даже когда ждала каждый день…

— Когда он придёт и убьёт тебя?

— Да, даже тогда его не боялась, просто ждала. А сейчас такой страх невероятный, какой-то животный, страх кролика. Я ничего не понимаю в этом сне, просто бегу в ужасе.

— А ты не беги.

— Как это? Это же сон.

— Ты в жизни убегаешь от чего-то в нём, поэтому сон тебе это показал.

— Я не бегу от Глеба, я люблю его!

— Любишь, но есть что-то в ваших отношениях, от чего ты бежишь. Попробуй это понять и поймёшь сон.

И что это? Я только тяжело вздохнула, между нами давно уже всё сказано и выяснено. Он знает обо мне всё.

— Не он, Глеб снится тебе, значит, ты что-то не знаешь о нём, и это тебя пугает, даже не так, ты знаешь что-то о нём, но не хочешь этого знать, принять не можешь. Прячешься, бежишь.

— Олаф, я знаю, что он был пьяницей… вашим пьяницей. И я это приняла.

— Ты не приняла, ты отсекла это от образа Глеба, исключила. И всё же я думаю, что это к твоему сну не относится, это что-то очень личное. Что-то, что только между вами.

— Олаф, я его не боюсь, совсем-совсем, я люблю его, знаю — кто он и люблю. Я готова за него умереть.

— Катя, а может как раз дело в том — кто он.

— А причём…

Ну и что? Кто он я знала с первой нашей встречи, но никогда не думала об этом, никогда не видела никакого намёка на кровь в доме, только теоретическое знание. Видела некоторые его физические возможности, как он может мгновенно меняться всем телом, но никогда этого не боялась.

— Катя, ты видела не все его физические возможности.

— Пойми, для меня, как обычной человеческой женщины, этого вполне достаточно, всё остальное за пределами понимания, поэтому значения уже не имеет. Как я могу оценить какую-то его возможность, если я её физически не могу увидеть даже на скорости один?

Олаф усмехнулся, согласно кивнул головой — логично. Никакие умные мысли не пришли в голову, и я махнула рукой, потом подумаю, всё равно Глеба нет, и когда появится неизвестно.

— Катя, это не от него зависит.

— Я знаю. Он командор, воин, он так жил всегда, это его судьба — быть воином. Никогда я не думала вмешиваться в его командорские дела, я жена и просто его жду.

Олаф встал и заявил:

— Значит так, будешь ждать правильно — есть и спать.

— Мягкость восстанавливать?

— Однозначно.

— А гулять мне совсем нельзя? Только сидеть дома?

— Ты хочешь погулять?

— Да хоть рядом с домом пройтись, такая весна на улице.

— Завтра утром подумаем, пока ты качаешься сама по себе, а если ветер дунет? Боевики летать ещё не умеют, хотя это мысль, надо Самуилу сказать.

Рассмеялся, подхватил меня на руки и отнёс в комнату.

— Сейчас тебе принесут ужин.

— А в столовой поесть было нельзя?

— Ты до завтра лежачий больной, хочешь гулять, изволь слушаться.

Лея принесла ужин, явно на четверых, и опять я уснула в самом начале поедания вкусностей Вердо. Монстр не появился, я спокойно проспала до утра. Что-то он явно подложил в еду, слишком быстро и спокойно я заснула.

Олаф и Самуил проверили меня по полной программе существования человеческого тела. Длилось это до обеда, и я готова была уже остаться лежачей больной хоть на годы, только бы это больше не повторилось. Одного Самуила ещё можно было выдержать, хотя и с трудом, но этих двоих вместе — слишком серьёзное испытание. Самуил радостно прикреплял ко мне различные проводки, смотрел в компьютере, потом Олаф их снимал, проверял мою энергию. Они долго спорили, и всё начиналось по новой. Я поняла только одно: мой организм функционирует хорошо, даже очень, хотя непонятно почему. Вопросы задавать я зареклась сразу. На мой невинный интерес о состоянии моего тела в смысле кожи, восстановила ли она полностью свой натуральный цвет, мне так ответили, что я не поняла ничего. Сама посмотрела и убедилась — почти. Но мне тут же заявили, что всё не так просто и ещё что-то сказали, что понять это я даже не пыталась. Потом они долго спорили как меня лечить, потом как кормить, потом можно ли плавать, можно ли гулять. Я не выдержала и заявила:

— Мне можно всё! И плавать, и гулять, а то есть не буду!

Самуил расстроился, а Олаф рассмеялся и поддержал меня:

— Можно, Катя, можно, но под контролем.

— Это как?

— Мы будем рядом.

— Будьте, гуляйте и плавайте. Я разрешаю.

Выглядело это так. Меня накормили, и плавать я уже не могла, тонула от количества съеденного, а Самуил обрадовано сказал:

— Вот, Катенька, не зря я тебя останавливаю от этого вечного намокания, ты не рыба, ты человек!

А прогулка! Одетая как эскимос в самый холодный день в году, водружённая в этом на руки Олафа и окружённая несметным количеством боевиков. Я пыхтела, потела, возмущалась из глубины одежды, но Олаф продолжал двигаться как скоростной поезд.

Когда меня вернули в комнату, я категорически заявила, что не потерплю такого отношения к себе, я совершенно здорова, буду плавать и гулять как хочу сама и так далее и тому подобное. Олаф внимательно слушал меня, время от времени наклоняя голову, как будто старался лучше меня услышать, и это он, который слышит писк комара на соседнем континенте! Высказав всё, что думаю о прогулке, я плотно замолчала с грозным видом. Неожиданно Олаф улыбнулся:

— Теперь всё хорошо, твоя энергия в полном порядке, ты восстановилась. Можно гулять.

Я чуть не лопнула от возмущения: один сердит целый день, чтобы мои эмоции проверить, другой позорит и жарит на глазах у боевиков. Олаф откровенно расхохотался надо мной:

— Катенька, ты неотразима в своём возмущении. Переодевайся и прогуляемся.

Солнце, яркое, какое может быть только в Италии весной. Уже совсем тёплое и ласковое, оно касалось моего лица и успокаивало, говорило — не переживай, всё будет хорошо. Мы сидели с Олафом на скамеечке и смотрели на озеро.

— Глеб получил твоё послание.

Конечно, получил, кто бы сомневался. Олаф долго смотрел на воду, спокойную, недвижимую, без единого колыхания, как стекло.

— Катя, ты пока не думай о монстре, Глеб вернётся, и вы подумаете вместе.

— Нет, к его приезду я уже должна во всём разобраться. Что Вердо добавляет в еду? Я так спокойно спала сегодня.

— Только травы, я проверял.

— Значит…

— Монстра нет, уже нет.

— Олаф, что я могу не знать? Что-то в прошлом, но зачем мне это знать? Прошлого нет, и я в этом абсолютно уверена, у меня нет никаких сомнений. За всё время нашего знакомства я видела его во всяких видах и образах, сам демонстрировал, монстра тоже. Почему сейчас я этого… не поняла.

Вдруг вспомнила, что нас слышат боевики и замолчала. Олаф искоса взглянул на меня, помрачнел, тяжело вздохнул. Потом опустил голову и закрыл лицо ладонями.

— Олаф, что случилось?

— Я всё понял.

И замолчал. Как я не пыталась его разговорить, просила, требовала, даже по плечу стукнула, он только отрицательно качал головой.

— Олаф, пойми, я должна знать, мне понять надо. Это я виновата? Я. Раз мне снится, значит, я чего-то не понимаю, не могу или не хочу понять. Помоги мне, Олаф, если ты всё понял, помоги мне.

— Нет.

Жёсткое «нет» повергло меня в шок. Олаф стал таким… сверхчеловеком, сразу гигант, лицо робота, стальной взгляд и каменное лицо. И у меня за спиной проявились боевики, я почувствовала их, обернулась, они стояли как боевые псы, напряжённые, готовые в любой момент кинуться на Олафа! Я вскочила, выставила перед собой руки и сказала:

— Все спокойно, мы разговариваем напряжённо, всё хорошо, он никогда не причинит мне зла.

Олаф пришёл в себя и тоже оглянулся, лицо сразу вытянулось:

— Что случилось? Катя, они…

— Они защищают меня.

— От меня тоже?

— От всех. Вы можете отойти, правда всё спокойно, он меня не тронет.

На меня посмотрели тревожные глаза, определили степень беспокойства, она их удовлетворила, и боевики исчезли. Олаф удивлённо, нет, что-то большее, посмотрел на меня.

— Катя, они за тебя…

— Они все дали мне клятву, я этого не просила, но Глебу так спокойнее. Он так и сказал: на случай, если его не будет рядом. Вот он и наступил.

Лихорадочно вздохнула и продолжила:

— А ещё я не хотела их бояться. И совсем не боюсь. Олаф, если ты не хочешь, чтобы я…

— Есть только одно, что ты не знаешь, что ты не видела никогда. Подумай сама.

Опустил голову и сказал совсем тихо, почти прошептал:

— То, что объединяет нас всех… и отличает от тебя.

Медленно я опустилась на скамейку. Никогда ни одного намёка, просто никто в этом доме не ест при мне. Никто и никогда. Всё знаю и понимаю теоретически, а сон выдал мне суть. И что? Как мне с этим пониманием быть? Я всегда знала, кто такой Глеб, догадалась, даже когда память потеряла, и что? Это Глеб считал себя монстром, я нет, никогда. Или считала? Нет, всё-таки нет, иначе не смогла бы полюбить. На мой вопросительный взгляд Олаф ответил:

— Ты во всём права, это единственное, что делает Глеба… другим.

Я курила уже третью сигарету и ни о чём не думала, смотрела на озеро, молчал и Олаф. На совершенную водную гладь опустилась стая каких-то водоплавающих птиц. Вожак, самый крупный, двигаясь вокруг стаи, сбил её в центр озера, что-то произнёс на своём языке и улетел, стая так и осталась красочной кучкой. Птицы плавали, кого-то ловили в воде, но от центра не отдалялись. Вожак вернулся, опять крякнул, вся стая во главе с ним сорвалась и улетела. Отлучался по командорским делам. Вот теперь я знаю, что мне нужно, решительно встала и заявила Олафу:

— Олаф, мне нужно поговорить с боевиками, иди в дом.

— Катя, я не могу…

— Можешь. Я жена командора. Иди.

Олаф стоял в недоумении, мыслей в моей голове не было, только непонятная решимость.

— Иди. Они мне поклялись и не тронут. Глеб им меня доверил, доверяй и ты.

Даже ногой топнула.

— Иди! Я… я погуляю с ними.

Рядом возник боевик и вопросительно посмотрел на меня, ожидая указаний. Олаф покачал головой, конечно, с одним боевиком он справится, со всеми вряд ли, а уж во главе со мной точно — нет.

— Олаф, я скоро вернусь и всё расскажу Глебу сама.

Он растерянно развел руками и медленно ушёл, иногда оборачиваясь в нашу сторону. Дождавшись, когда он вошёл в дом, я повернулась к боевику.

— У вас есть какой-нибудь командир, ну, кроме командора, среди вас?

Яркие зелёные глаза боевика смотрели на меня очень внимательно, он всё-таки элита, думает, прежде чем делать, да, маленькое государство в разрушении. Чётким голосом произнёс:

— Это я.

— Как тебя зовут?

— Илья.

— Ты русский?

— Да.

— Как к Глебу попал?

Лёгкая улыбка тронула жёсткое лицо, а ведь действительно славянин: на вид лет двадцати пяти, светлые, коротко стриженые волосы, похож на офицера из фильмов о пограничниках.

— Он меня нанял.

— И ты остался?

— Остался.

Значит, доброволец, подходит. Я глубоко, очень глубоко, вздохнула, даже плечи подняла от старательности.

— Мне нужно поговорить с тобой так, чтобы нас больше никто не слышал, ни твои боевики, ни в доме. Потом можешь всё доложить Глебу, а я ему сама расскажу.

Он смотрел на меня и не двигался, просчитывал возможные мои поступки. Одно дело охранять сумасбродную жену командора, совсем другое — таинственный разговор непонятно о чём. Конечно, потом он всё доложит, даже без моего на то согласия, это понятно, но сам разговор может оказаться таким, что Глеб оторвёт ему голову на расстоянии. Но боевик — это прежде всего мозги, причём очень хорошо подготовленные, да и обычного боевика Глеб бы не сделал командиром охраны своего дома, охраны меня в его отсутствие. Особенно когда в доме нет никого из ближнего круга, Олаф в этом вопросе в счёт не идёт. И война где-то там.

Илья кивнул, подхватил меня на руки, что-то негромко сказал, и мы оказались неизвестно где. Я даже не заметила скорости движения, вообще ничего не заметила, просто Илья опустил меня на большой пень в глухом месте сада. Ну, я надеюсь, что нашего сада.

Удобно устроившись на пне, я спросила:

— Почему ты согласился? Ведь не только потому, что я жена командора?

Оглядев меня сверху вниз, Илья опустился на корточки, понял, что мне смотреть на такую высоту неудобно, и ответил так же чётко:

— Я решил, что ты всё равно будешь искать ответы на свои вопросы.

Ну да, он же слышал наш разговор. Сразу задать свой вопрос я не смогла, поэтому решила больше узнать о самом Илье.

— Ты родился с вирусом?

Он вскинул на меня глаза, чуть качнул головой, удивился, наверное, что я действительно много о них знаю, слухи оправдались.

— Да.

— Как выжил?

— Помогли.

Даже спрашивать не буду, кто и как помог.

— Давно свободный боевик?

— Всегда.

А это уже интересно, кто же его готовил тогда, если Глеб взял к себе и сделал командиром? Илья понял мой вопрос и сразу ответил:

— Меня готовил Глеб, нашёл и подготовил, дал возможность быть свободным от кланов.

Ну вот, значит, ему я и могу задать свой вопрос.

— Илья, я… как жена …он никогда при мне…

— Не пил крови?

— Да.

— Что ты хочешь знать? Я использую кровь доноров.

Вот он ответ! Это кровь доноров, это так просто, какая я глупая, а он переживает, мучается, а я такая глупая, ведь сама ему говорила, что я как донор кровь ему отдаю! Я закрыла ладонями лицо, потом засмеялась, чем вызвала встревоженный взгляд Ильи, но сразу замахала руками — я не сошла с ума, просто нашла ответ.

— Илья, ты так мне помог, даже не представляешь, я такая глупая!

— Ты нашла ответ на свой вопрос?

— Да, я поняла, я сама ему предлагала, как донор, а сейчас забыла об этом!

Илья вскочил и его глаза стали как два зелёных лазера, я только успела вздрогнуть от удивления.

— Ты сама…

— Сама. Я люблю его.

Он смотрел на меня и не понимал, не осознавал моих слов. Я осторожно взяла его за руку и повторила:

— Илья, я люблю Глеба.

Снова опустившись передо мной на корточки, Илья посмотрел на руку, которую я держала в своей руке. Прошло время, прежде чем он смог поднять на меня глаза. В них была странная радость, какая-то робкая, немного недоверчивая. Погладив его по руке, я прошептала:

— Илья, помоги мне понять, что со мной, только ты можешь мне помочь.

И рассказала ему свой сон. Илья слушал меня очень внимательно, ни разу не прервал вопросом, только смотрел прямо в глаза. Удерживаясь изо всех сил, чтобы не заплакать, шмыгая носом, и подрагивая от пережитого во сне ужаса я рассказала весь сон в подробностях, которые вспомнила. Он долго молчал, опустив голову, я так и держала его руку, пока рассказывала сон, мне так было легче, ощущение тепла давало силы. Наконец, Илья поднял голову и спросил:

— Ты готова увидеть?

— Да, наверное, да. Да.

Илья принёс меня в дом и опустил на крыльце.

— Спасибо тебе.

— Жена командора, я служу тебе не по клятве. Моя жизнь принадлежит тебе.

— Илья, вот этого не надо, я…

— Это законы нашего мира.

— Хорошо, пусть так, я не буду спорить, но всё равно спасибо.

Он наклонил голову как офицер-пограничник и исчез. Надо теперь объясниться с Олафом и Глебом.

Олафа я нашла в столовой, он мрачно сидел на диване. Решительно подойдя к нему, я взяла его за руку и покаялась:

— Ты не сердись на меня, я не видела другого выхода, и теперь ясно, что я поступила правильно.

Судя по удивлённому взгляду Олаф не совсем понял, что я сказала, но руки не отнял.

— Я теперь знаю, как это выглядит — ваше питание, и не боюсь.

Он побледнел и медленно отнял свою мгновенно заледеневшую руку, я сразу её схватила и стала удерживать, но силы были совсем не равными, Олаф просто исчез и проявился в другом конце столовой.

— Глеб будет недоволен. Не нужно было этого делать.

— А как мне бороться с монстром в моей голове? Монстром, которого я нарисовала сама, нарисовала от внутреннего страха? Страха, который родился от незнания, непонимания. Теперь я знаю, сама видела, поэтому не боюсь.

— Ты человек.

— Ну и что? Это меня принижает перед вами? Я от этого глупее или трусливее? Или потому, что я женщина-человек? Мне что, только сидеть в сейфе и ждать?

По мрачному взгляду Олафа я поняла, что этот вариант моего поведения его бы устроил полностью. Но он лишь покачал головой, видимо, вспомнил мои предыдущие подвиги.

— Олаф, пойми, монстр в моей голове именно от того, что я не понимаю, не понимала процесса. Ты знаешь, я когда-то видела, как делали операцию, обычную операцию на теле человека, наркоз прошёл раньше, и он закричал, а операцию остановить было уже нельзя, пока начала действовать следующая порция наркоза его оперировали практически вживую. Наверное, я так кричала, и Глеб это видел, неужели ты думаешь, что то, что я увидела сегодня страшнее того, что видел он?

Олаф не сразу понял связь между моим криком и их изменениями при приёме крови. Я подошла к нему и заглянула в глаза:

— Не так ужасно на самом деле, это вы боитесь показаться передо мной, а мне не страшно вас такими увидеть.

— Катя, но это человеческая кровь.

— Донорская кровь, кровь которую вам дали сами люди. Донор, это тот, кто сам отдает свою кровь. Отдавая её, он спасает кому-то жизнь и ему самому не важно, кому он эту жизнь спасает. И спасает вас. Или донор просто продаёт то, что может продать и получает за это деньги. А процесс, что ж, теперь я его знаю — ничего страшного.

Конечно, я немного лукавила и отгоняла картинку, чтобы Олаф не прочитал моих мыслей, на самом деле я была сильно поражена.

— Олаф, ты пошли запись нашего разговора Глебу, хотя, что я говорю, Глеб посмотрит его при первой же возможности.

Не зная, где находится камера, я встала посередине столовой и заявила, громко и чётко произнося слова:

— Глеб, я видела и не боюсь. Ты не монстр, это примерно также, когда я напиваюсь, только я говорю больше, а, сам понимаешь, такой процесс пережить значительно сложнее. Глеб, я люблю тебя, жду тебя и ничего не боюсь.

Вздохнула облегчённо, но вспомнила Илью и добавила:

— Илья сдался под пытками, ты его не ругай.

Уже устроившись на кровати и изображая спокойствие, вовремя вспомнила о камерах, я раскладывала процесс принятия крови сверхчеловеками на части, так было легче.

Илья настоящий командир боевиков, психолог, знающий людей. Именно сейчас я осознала, что стояло за словами Глеба о государстве в разрушении. Боевики, это не просто уникальные физические способности, это ещё и знание человеческой психологии с определенной стороны. Страх, человеческий страх. Зная, как люди ведут себя в состоянии страха, особенно страха толпы, таким как Илья можно завоёвывать города и уничтожать их даже в одиночку. Он был совершенно спокоен, долго смотрел мне в глаза, ждал появления этого страха, страха перед взглядом сильного, страха ожидания неизвестного, страха страшного. А я, всё ещё в воспоминаниях своего сна и так вся дрожала, во мне была решимость, но не было уверенности в себе. Илья увидел этот мой страх, встал и практически навис надо мной, властно спросил:

— Ты точно этого хочешь?

Мне пришлось собрать остатки своей решимости, совсем маленькую горсточку, чтобы прошептать:

— Да, я хочу это видеть.

Неожиданно он улыбнулся и опять опустился на корточки, достал из внутреннего кармана пиджака пакет крови, обычный пакет, в который переливают кровь доноров, только в чёрном пластике.

— Подержи в руках.

Дрожащими пальцами я взяла пакет, он был тёплым и неожиданно плотным, не чувствовалось движения жидкости внутри.

— Там…

— Да, пакет усовершенствовал Самуил, в нём кровь сохраняется правильно, как будто сейчас переливают от человека.

Илья говорил кровь, а не пища, не уходил от этого слова, объяснял всё конкретно и на удивление это меня успокоило. Я понюхала пакет, от него пахло медициной, лабораторией Самуила, очень для меня знакомый запах.

— В момент получения крови весь наш организм реагирует, мы впитываем её практически всю в один момент. И становимся такими, какими на самом деле нас создала природа, или вирус, так тебе понятнее.

Протянул руку за пакетом, но я отдала его не сразу, спросила, поглаживая пальцами пакет:

— И этого пакета хватает тебе… насколько?

— Таким как я достаточно двух пакетов в день, но всё зависит от физической активности. Если в людях, то меньше.

Вспомнив объяснения Виктора, я кивнула и прошептала:

— Человек отдавая вам жизнь, отдает свою энергию.

— Да.

Но взгляд был очень удивлённым — он, как и Виктор, с людьми такие разговоры явно не вёл. Я протянула ему пакет.

То, что потом происходило, ввергло меня в шок. Илья отошёл от меня на край поляны, одним движением аккуратно надорвал его и медленно начал пить кровь. Лицо изменилось сразу: кожа натянулась так, что казалось, остался один череп, глаза стали огромными чёрными провалами. Во рту появились сначала два клыка, потом все зубы превратились в клыки, длинные острые клыки, на пальцах стали расти когти — я подумала, как у льва — и пакет выпал из этих, не рук, не знаю, как назвать то, во что превратились его пальцы. Мне даже показалось, что он стал выше ростом и крупнее. Илья пошёл на меня медленным, каким-то мягким кошачьим шагом, очень осторожным, не отрывая от меня провалов чёрных глаз. Он не пугал меня специально, просто показывал себя. Я превратилась в пень, на котором сидела — тот самый монстр из моего сна, большой, страшный, очень страшный. Глеб. И именно в тот момент, когда я подумала о нём, страх исчез, испарился. А я вдруг вспомнила поцелуи, как Глеб меня целовал, а у этого монстра не было губ, совсем, только огромный рот с клыками и стала рассматривать Илью как картинку, как тогда на экране, страшновато, конечно, но совсем не опасно. Он подошёл ко мне почти вплотную, но взгляд уже менялся, в глазах стала проявляться зелень, клыки уходили, как они туда помещаются обратно, непонятно, да и когти куда исчезают, тоже непонятно, наверное, под кожу. Двигаться я не могла и смотрела на него снизу вверх, все мышцы свело, но страха не было, только оцепенение. Мгновение — и передо мной уже стоял Илья. Он сел передо мной на корточки и внимательно рассматривал сантиметр за сантиметром моё лицо, потом осторожно взял за руку. Это движение привело моё тело в нормальное состояние, мышцы расслабились, и я смогла вздохнуть. Ещё немного сведёнными губами я прошептала:

— Спасибо.

Вот это да! Илья превратился в лемура — глаза увеличились до невероятных размеров, практически всё лицо стало двумя огромными глазами. Ему понадобилось примерно столько же времени прийти в чувство, сколько мне привести в нормальное состояние свой организм. Когда его глаза вернулись в обычные размеры, он помотал головой и произнёс:

— Ты настоящая жена командора. Я чувствовал твой страх, он был, но потом что-то произошло, ты успокоилась, твоё тело ещё боялось, а разум уже думал без страха.

Не буду же я ему рассказывать, что вспомнила поцелуи командора. Илья держал меня за руку и слушал, слушал ток моей крови, биение моего сердца.

— Ты человек и совсем не боишься меня. Тогда на берегу, ты сама решила выйти к нам, вышла к войскам, хотя не должна была. Ты выказала нам уважение, обращалась как к равным. Такое среди людей встречается очень редко, обычно страх застилает глаза всем. Или презрение.

— Презрение? Какое может быть презрение к вам? Я понимаю, мутанты отличаются физически, не всякий человек может это принять, но вы? Сильные, красивые, от людей ничем не отличаетесь, только той самой красотой и силой, какое может быть презрение?

— То, что ты видела сейчас.

— Ну и что, подумаешь, клыки и когти. Когда человек тебе дорог, тогда хоть какой, кривой, косой, глухой, не знаю, да идиотов всяких любят! По сравнению с ними твои клыки улыбка Мадонны.

Илья не выдержал и рассмеялся, коснулся лбом моей руки. Но не позволил себе долго расслабляться, отпустил руку и встал.

— Жена командора, я доставлю тебя в дом.

А сейчас, изображая в постели спокойствие, я думала о том, как Глеб был прав, не показывая мне процесс. Может быть, я так держалась в доме именно потому, что никогда не было никакого намёка на кровь. И только теперь, когда моя любовь прошла уже самые разные испытания, и не только моя, но и Глеба, я могу понять и принять эти метаморфозы с их организмом при восстановлении. Это нельзя назвать приёмом пищи, это действительно восстановление функций организма. И в момент восстановления происходит физическое изменение, превращение в то существо, которое вирус или природа создала для самого удобного действия. Природа могла оставить им такую внешность, но сделала так, что после восстановления они меняются, превращаются в полную копию своих жертв. Абсолютная мимикрия. Они ничем не отличаются от людей, рост и красота всего лишь выделение на фоне общей массы, среди людей тоже встречаются высокие и красивые. Они не меняются столетиями, чуть взрослеют и только. Всего скорее, самые быстрые по времени изменения внешности происходят в первые десятилетия жизни, а потом они прекращают меняться, застывают в своей внешности на самом действенном возрасте. Глеб, получив мою энергию, помолодел — сначала он выглядел на тридцать пять — сорок лет, теперь не больше тридцати пяти, и то, потому что командор, дома так совсем молодой.

Тяжело вздохнув, я опустила голову на подушку и стала гладить рукой соседнюю, на которой вот уже которую ночь лежала голова Глеба. Воюет где-то, спасает мир, людей от всяких Павлов, рискует собой, чтобы я спокойно спала в нашем доме, чтобы спокойно спали в тысячах своих домов обычные люди и не боялись ночных теней, приносящих ужас и смерть. Он спасает и тех, кто может принести счастье и радость им самим: Олегу, Виктору, Олафу и многим другим, кто готов понять и принять другой мир, в котором люди и они могут существовать рядом, понимать друг друга, любить друг друга. Слёзы навернулись на глаза, и я начала всхлипывать, обняла его подушку и заплакала, горько, отчаянно, одиноко.

Утром, вся опухшая от слез, я долго не поднималась с постели и дождалась Самуила. Он робко постучал и зашёл в комнату даже чуть бочком.

— Катенька, доброе утро, девочка моя, пора уже вставать, как ты чувствуешь себя, мы с Олафом волнуемся. Может, ты в бассейн хочешь пойти поплавать, так можно, иди, искупайся, а потом и завтракать пора. Ты не волнуйся, Глеб звонил ночью, у них всё хорошо, всё идет как должно. Глеб всё сделает правильно, ты же знаешь, он такой.

Самуил тяжело вздохнул, осторожно сел на краешек кровати, погладил одеяло.

— Ты так плакала ночью.

— Я больше не буду плакать, не волнуйся Самуил, а сейчас пойду плавать.

— Катенька, ты… как спала?

— Хорошо, монстра больше нет.

— Да, Олаф мне сказал, что ты вчера… Катенька, девочка моя, Глеб ведь прав, зачем тебе это видеть, он не хотел тебя собой пугать…

— Я знаю. Он прав, Самуил, он во всём прав, но это я, понимаешь, раз появился монстр, то значит, мне надо было с собой разобраться. Это не Глеб, это я, и теперь нет монстра в моём сне. Самуил, ты знаешь, ты всегда был со мной рядом, спасал всё время, я никогда не думала, что Глеб — монстр, и Олег, и Виктор.

— Конечно, Катенька, конечно, ты так всегда с ними, как с людьми, они так все удивлялись тебе, как ты их за людей принимаешь, знаешь всё и как к людям относишься, любишь всех. А Глеб как, Катенька, как он переживал, что ты вот так его, а когда показал, то ужас! Я не знал, что делать, так он переживал, что ты сразу от него отвернёшься, испугаешься его такого. А теперь как, что будет, он, как узнал, не знаю, что теперь будет…

— А ничего не будет, не будет монстра в моём сне, а это главное. Самуил, я люблю Глеба, какой бы он ни был.

Встала на кровати и крикнула:

— Глеб, учти, если что, я и с клыками научусь с тобой целоваться!

Самуил сначала замер от моих слов, потом улыбнулся умильно, всё хорошо, вот вернётся Глеб с войны и всё будет в доме хорошо.

После бассейна и завтрака я заявила Олафу, молчаливо сидевшему на диване, что пойду гулять в сад, одна. Он лишь пожал плечами, чувствовала я себя хорошо, а уж куда пошла гулять под таким бдительным надзором боевиков, то это моё дело.

А мне нужно было лишь убедиться, что Илья жив после своего отчета Глебу о моем очередном проступке. Все-таки я понимала, что одно дело я, мне многое может простится, другое — боевик, его подчиненный, а законы в их мире таковы, что реакция может быть самой для меня неожиданной.

Выйдя на крыльцо и улыбнувшись солнцу, я позвала:

— Илья.

Он почти сразу появился на ступеньках, значительно ниже, так, чтобы я могла на него смотреть почти вровень.

— Приветствую тебя, жена командора.

Ни намёка на улыбку, строгое лицо и внимательный взгляд.

— Доброе утро, Илья. Я лишь хотела узнать, как отчёт Глебу, я ему вчера объяснила свой поступок и сказала, что ты сдался только под пытками.

Тень улыбки промелькнула на лице Ильи, и чуть поменялась зелень в глазах.

— Я представил командору полный отчёт о нашем разговоре.

— И что он тебе сказал? Илья, я волнуюсь лишь о том, чтобы ты не пострадал от моего поведения.

Илья удивился моим словам, но сдержался, лишь приподнял брови, сказал чётким голосом:

— Командор принял мой отчёт.

— И что? Он был недоволен тобой?

— Ты жена командора, твои поступки не обсуждаются.

Всё понятно, что бы ему ни сказал Глеб, Илья мне рассказывать не будет. Ну и ладно, жив, командир, судя по тому, что сразу появился на мой зов, уже хорошо. Я хотела попросить его прогуляться со мной по саду, но неожиданно оказалась в прихожей и услышала голос Ильи:

— Лея! Идут!

Хлопнула дверь и никого. Я стояла в недоумении — куда он делся, и кто идёт? Появилась Лея, схватила меня на руки, и я оказалась в комнате-сейфе. Ничего не сказав, Лея исчезла. Теперь я стояла в недоумении уже в сейфе. Дверь открылась, и практически влетел Самуил, его видимо, просто закинули в комнату. Мы посмотрели друг на друга, я хотела его спросить, что случилось, но по глазам поняла, что он тоже ничего не понял.

— Катенька, а что… Лея меня зачем-то сюда принесла, а ты как…

— Так же, только я с Ильей на крыльце стояла, вдруг он меня… он сказал, что кто-то идёт, кто идёт?

Самуил страшно побледнел и тяжело опустился на пуфик. И я, наконец, поняла — раз Глеб против акции, то на его дом обязательно должны напасть, я его ахиллесова пята, самое больное место. От ужаса я тоже тяжело опустилась на диван. Ужас был не за себя, за тех, кто остался за стенами этой комнаты-сейфа. Вся в своих переживаниях, тоске и осознании сущности обитателей дома, я совсем не думала о возможности нападения. Я настолько привыкла ощущать себя в полной безопасности в этом доме, к тому, что на Глеба никто и никогда уже не посмеет напасть, даже представить не могла, что это снова произойдёт. Медленными движениями я сняла пальто, аккуратно сложила его, достала сигареты и закурила. Глеб не мог оставить нас без защиты, явно он что-то предпринял, а сейф для нашего успокоения, моего и Самуила. Андрей говорил, что стена бассейна выдерживает прямой ракетный удар, все комнаты закрываются, как-то блокируются. Поселившись в этом доме со мной, Глеб должен был построить его так, чтобы никто и никогда не мог его захватить. И такие как Илья в охране, состоящей из боевиков, которые государство в разрушении.

Голос меня не слушался, и мне пришлось долго откашливаться, прежде чем я смогла спросить Самуила:

— А где Олаф, ты его не видел?

— Я был в лаборатории, а он… не знаю, как ты ушла гулять, он сразу стал кому-то звонить. Катенька, всё будет хорошо, Глеб всё продумал, Олаф там, Лея уже тоже как Андрей, он ей всё показал по защите дома, ну, с разрешения Глеба, пока ты лежала, болела. Андрей всё ей показал, как стало известно, что акция скоро и все уедут. Олег с Виктором сразу уехали, а потом оказалось, что и Аарон уже уехал, а Глеб с Андреем последние, Глеб всё ждал, когда тебе лучше станет, он всех поднял кто с ним. Здесь много было глав кланов, не в доме, конечно, он с ними где-то рядом встречался, далеко не уезжал… Катенька, здесь такой штаб был, ужас, а ты лежишь, глаза открыты, температура как в вулкане и молчишь, совсем молчишь. И не узнавала никого, ты иногда звала Глеба, а сама на него смотришь и зовёшь, не узнавала совсем, и на нас смотрела, как на чужих. Глеб почернел весь, держит тебя за руку, а ты руку вырываешь и зовешь его, будто и не он тебя за руку держит.

Самуил тяжело вздохнул, покачал головой.

— Катенька, он тебя любит, он для тебя всё, защитит от всего, он всё продумал, у него всё всегда продумано, ты не бойся.

— Я не боюсь.

На самом деле страха за себя не было, у Глеба всегда всё продумано, в этот сейф, да и в дом тоже вряд ли кто-то войдёт, я боялась за них. За Глеба, Андрея, Олега, Виктора, Лею, Илью, Олафа. И тех боевиков, которые будут бороться за наши жизни, отдавая свои.

Прошло уже несколько часов, а за нами так никто и не приходил. Самуил волновался громко, говорил и говорил от волнения. А я совершенно успокоилась, пройдясь по комнате, нашла маленькую дверцу и за ней оказались кухня и ванная, продуктов на годы в консервированном виде, Глеб продумал даже вариант многодневного нашего сидения в сейфе. Значит, просто ждать. Я сжалась в комочек на диване и запела о тёмно-вишневой шали. Самуил сразу замолчал, присел на пуфик и закрыл лицо руками, так и просидел, пока я пела песни, некоторые даже по два раза.

Меня разбудила Лея, Самуила уже не было в комнате, видимо, он ушёл сразу, как только открыли дверь.

— Всё закончилось?

— Да.

Но это «да» прозвучало так грустно, так не похоже на радостное освобождение и победу над врагами, что я вздрогнула.

— Лея, скажи.

— Их было очень много и чужие.

Она замолчала и странно посмотрела на меня.

— Илья?

— У него сильные повреждения, Самуил им занимается. Из боевиков немногие выжили, некоторые воспитанники Олафа тоже погибли.

— Воспитанники Олафа? А что они здесь делали?

— Они стояли на дальних подступах к дому, это они передали, что идут наёмники, и сразу вступили в бой, но силы были неравны. Катя, не волнуйся, прибыла новая охрана, они сразу вступили в бой и спасли оставшихся.

Лея тяжело вздохнула и повторила:

— Их оказалось слишком много, и они чужие.

— Чужие, это как, из другого государства?

— Новая генетическая формация.

— Лея, значит, у Павла получилось?

— Не знаю, может, не у него, он не должен был успеть, эти взрослые, очень сильные. Но Илья и его боевики удержали, к дому чужие даже подойти не смогли.

— А Вердо?

— Его Илья ещё вчера в дом привёл, сейчас он Самуилу помогает. Олаф тоже в доме, сюда привезли всех оставшихся в живых его воспитанников.

— Пошли, надо помочь им.

Мой порыв встать Лея остановила мягким движением руки:

— Нельзя.

— Нельзя что?

— Глеб тебе запретил выходить из комнаты, ты остаёшься здесь.

— Как это?!

— Катя, приказ командора.

— Я не останусь здесь, вы будете там…

— Катя, в доме есть кому помогать и Самуилу, и Олафу, крови достаточно, хватит всем. Пойми, они шли за тобой, не убивать — забрать с собой. Тебя не должны видеть, они не знают где ты, нападения были на все дома Глеба, Андрей увёз туда твоих двойников. Никто не знает, когда нападение может повториться.

Я так и замерла, значит и акцию запланировали, чтобы меня забрать. Когда в доме находился Глеб, сделать это было невозможно, а сейчас остались одни боевики, которым сложно с этими модифицированными бороться. С ужасом я посмотрела на Лею:

— Во всех домах погибли наши боевики?

Она только кивнула, но потом улыбнулась:

— Они уничтожили почти всех нападавших чужих, ушли немногие.

— Лея, но я же могу чем-нибудь помочь, как я буду здесь просто сидеть и ждать, вдруг ещё что-нибудь случится? А Нора, как там Нора?

— Её спрятали, и она им не нужна, нужна только ты.

— Хорошо, я останусь здесь.

Лея едва коснулась моей руки, и я поразилась, она мгновенно оценила состояние моего организма, я это не почувствовала, поняла по её поразительным глазам. И эта удивительная девушка уже начальник охраны дома, спокойная, уверенная в себе. Я только вздохнула, и это всё из-за меня, сразу стало грустно и тяжело.

— Катя, я буду к тебе заходить и докладывать.

Ага, а я начальник штаба в сейфе, смешно, но вежливо кивнула. Лея ушла, есть мне не хотелось, курить тоже и я просто улеглась на диване. Думать запретила сразу, ни к чему хорошему это не приведёт, только начну рыдать. Досчитала до тысячи, но сон не шёл, я начала считать заново и заплакала на второй сотне.

— Глупышка, нашла, чем заниматься в таком прекрасном месте!

Я кинулась Виктору на руки и рыдала уже на его плече.

— Поплачь, поплачь, я потом пиджак повешу за стекло, и буду гордиться сотни лет — на нём рыдала сама Катерина! Если мне раньше Глеб этим пиджаком шею не свернёт. Катя, всё хорошо, мы победили, ну почти победили, осталось только пленных собрать, да Глеб ещё некоторым головы оторвёт в назидание.

— Виктор, Виктор, я…я…они все из-за меня… а я такая…

— Удивительная глупышка, ты плачь, плачь, пятно на моём пиджаке ещё не очень большое, высохнет, не так видно будет.

— Виктор, мне так… Илья там весь раненный, боевики погибли, даже ещё не знаю что, а эти воспитанники Олафа, они тоже, а они совсем…

— Ага, невинные такие овечки, ты их видела, этих овечек? Да они рвали этих как тузик грелку, почти никого не осталось, так мелочёвка сбежала, ничего — мои мальчики их поймают, не переживай. А Илья, что ему сделается, заживёт, на мне вот заживает, сама видела, на нём тоже заживёт. Я ещё с ним поговорю, потом тоже заживать будет.

— Ты его не обижай, это я, я его заставила, он ведь не смог жене командора отказать…

— Катя, я, конечно, знаю, как ты пытать можешь жестоко, невыносимо, но …я поговорю.

— Виктор!

— Да не переживай ты за него, тоже мне страдалец, подумаешь — герой.

— Как я рада тебя видеть, я так соскучилась!

— Ну, наконец, а то всё Илья да Илья! Всё, намок уже пиджак, не рыдай больше, хватит.

Он сел на диван, усадил меня на колени, потом смутился, но я обняла его за шею и опять заплакала.

— Ну вот, ты что, за всё время собрала, на меня решила всю лавину вылить? Глебу хоть немного оставь.

— А…

— Скоро будет, они с Олегом… ещё немного задержатся, а я тут близко обитал, мне и говорят, возвращайся, мы сами справимся.

— А Андрей?

— Он дома остальные проверяет, вдруг что порушили, как он перед тобой отчитываться потом будет? Всё-таки твоё приданое, ты поедешь смотреть, а там развалины, надо сразу ремонтировать.

Виктор шутил, поглаживая меня по голове, а я прижималась к нему и только всхлипывала, сразу поняла, что он оказался физически ближе, и Глеб послал его меня спасать. Наконец, я успокоилась и спросила:

— Мне долго ещё в сейфе сидеть?

— Пару дней, я пока тут побегаю немного, чтобы тебя не задел ты тут и посиди.

Я кивнула головой — посижу.

— Катя, ты не рвись пока наружу, хорошо?

— Не буду, я буду сидеть тихо-тихо.

Конечно же не поверил, с сомнением посмотрел на меня, но я подняла на него совершенно честные глаза, и он только хмыкнул.

— Ты расскажи мне, что это за модифицированные, Павел успел?

— Нет, это что-то другое, но сильны, очень сильны, даже не совсем понятно, как с ними боевики Ильи справлялись. Ты случайно флагом с крыши не махала? Ты можешь, я знаю.

— Не махала, Илья меня закинул в дом, а Лея потом в сейф и всё, так и сидели с Самуилом.

— Песни пела?

— Пела, всё подряд, даже по два раза.

— Жаль здесь запись не ведётся.

— Я вам потом спою, вот соберётесь все и спою.

Виктор помолчал, опустив глаза, потом тихо сказал:

— Твоё стихотворение Глеб нам показал, спасибо.

— Виктор, я вам потом его спою, это песня, я только петь её не могла, голоса не было.

Вошла Лея и вопросительно посмотрела на Виктора, тот сразу стал серьёзным, но с колен меня не отпустил.

— Говори.

— Идут.

Мягко опустив меня на диван, Виктор спокойно сказал, чуть улыбнувшись:

— Поспи красавица, я побегаю немного, разомнусь.

И исчезли оба, я опять осталась одна. Но мне уже стало значительно спокойнее, Лея молодец, она стала настоящим боевиком, сильной и быстрой, Самуил говорил. А Виктор не только танцевать с мечом умеет, если Илья смог с ними бороться, значит, не так уж они и непобедимы. Я приготовилась ждать, устроилась на диване и сразу уснула.

Меня разбудил Самуил, он тихонько с кем-то разговаривал, но не удерживался на шёпоте, иногда говорил от возмущения громче, и я проснулась.

— Катенька, вот и хорошо, что ты проснулась, надо идти завтракать, Вердо там что-то такое вкусное приготовил, но без тебя мне не даёт.

— Катя, вставай, я уже три раза зарядку сделал, а ты все спишь, бассейн стынет.

— А уже можно?

— Всё можно, девочка моя, всё можно, и купаться можно, и кушать можно, ты тут совсем не ела, а уже два дня сидишь, опять тебе режим восстанавливать.

— Два дня?

Виктор только руками взмахнул:

— Да ты сутки спала, я же говорю, бассейн стынет!

Он нёс меня медленно, чтобы я убедилась, что всё в доме нормально, ничего не порушено, окна целы, двери на месте. Как хорошо попасть в свою комнату, надеть купальник и халат, посмотреть на беседку. В дверь постучали, и вошёл Виктор.

— Катя, Самуил уже поедает твои пирожки, а ещё бассейн, ничего с садом не случилось, мы их на подступах встретили, а там уже не наша территория. По телевизору сказали, что торнадо прошёл, и пострадали фруктовые сады, виноградники, поэтому — быстро плавать и есть пирожки, а то, когда ещё вырастет, придётся за границей закупать.

— Скажи, их совсем…

— Совсем, совсем, отдельных оставшихся вылавливают. Глеб политикой с Олегом занимаются, мозги вправляют. Я бы таких умников… Павел пацан по сравнению с ними, мирового господства захотели.

Хитро на меня посмотрел, улыбнулся и заявил грозным голосом:

— А не хватало им только тебя.

— Меня? Да я же только для Глеба, как они этого не поймут.

— Этого уже никому не доказать, кто же поверит, если Глеб такой красавец и ты красавица, оба молодеете, и ты жива.

Сникнув, даже плечи опустились, я посмотрела на Виктора обречённо:

— И что, теперь мне всегда в сейфе жить?

— Глеб не позволит, да и тебе скучно будет. А песни ты тоже из сейфа петь будешь? Катя, там сейчас такой разбор идёт, столько голов уже полетело и ещё полетит, что им сто лет потребуется, чтобы хоть часть кланов восстановить. Двести лет можешь жить спокойно. А там Глеб пострижет газон заранее, ещё лет на триста хватит.

— Ну и хорошо, а это надолго, Глебу политикой заниматься?

— Да не очень, скоро вернётся, сама понимаешь, мы не люди, долго не разговариваем. Он слово скажет и посмотрит, поняли — хорошо, не поняли… тоже хорошо.

Ну да, всё решается быстро, зависит от того, как правильно поняли. Виктор ослепительно улыбнулся и подхватил меня на руки:

— Давай уже мокни, Самуил все пирожки съест!

Как всё вкусно, всё, и суп, Вердо решил, что мне после двухдневного голодания на завтрак суп больше всего подходит, и пирожки. Всё, конечно, съесть я не могла, но попробовала с удовольствием. Самуил помогал мне и тоже качал головой от вкусности. Виктор с Олафом только умильно улыбались, вот и хорошо, кушает девочка, значит, будет здорова к приезду командора.

Я долго приставала к Виктору, чтобы он мне рассказал, как происходила оборона дома, Лея сразу отказалась, мол, она всего лишь следила за мониторами, в бою не участвовала. Виктор хмыкнул, странно на неё посмотрел, но ничего не сказал. Пришлось самому отдуваться.

— Катя, как я тебе смогу рассказать, если ты наши движения даже не видишь? Ну, прыгнул, ну… в общем всех поймали.

— Виктор! Я же не прошу, чтобы ты мне показывал, просто расскажи. Сколько их было всего, кто их подготовил и направил, понятно, что акцию придумали, чтобы Глеба и вас из дома выманить, меня он всё равно с собой бы не взял.

Виктор удивлённо на меня посмотрел.

— Догадалась, молодец. Может, ты у нас политикой займёшься? Ой, что сказал, надеюсь, Глеб эту запись смотреть не будет. Катя, всё правильно, они для этого акцию и объявили, знали, что Глеб обязательно ввяжется, людей бросится защищать. Одно не поняли, что Глеб и защиту тебя организует так, что у них не будет шансов до тебя добраться. Ты сама понимаешь, в дом бы они никак не смогли зайти, а боевики, что ж, это их работа, они и должны были чужих уничтожить, с задачей своей они справились. Да и ученики Олафа многое смогли сделать, для них это полезно, свои свойства не просто изучать, а и в действии испробовать, настоящем. В бою.

Да, это такой мир, желание Олафа только изучать своих воспитанников разбивается о необходимость просто их защитить, в этом Виктор прав. Прав и в том, что, однажды проявив свои способности в бою, они будут сами к себе относиться иначе, более ответственно. Виктор чмокнул губами и изрёк:

— Пожалуй, некоторых я бы подготовил, способности интересные, только умения нет. А что, представляешь, Катя, летающий боевик, плюющийся огнем?

И захохотал, видимо, представил в красках, я тоже рассмеялась, шутник. Но в обед, Самуил заставил меня лежать, даже Лею приставил, чтобы она следила за моим постельным режимом, я неожиданно услышала, как Виктор очень серьёзно обсуждает с Олафом кого из его воспитанников он возьмёт в свой клан по подготовке боевиков. И тот был согласен, случай с нападением произвёл на него очень сильное впечатление, оно отличалось от предыдущих, чужие оказались необычайно сильны и Олаф решил быть готовым к возможным нападениям, заодно лучше узнать способности самих учеников. На том и договорились, осталось дождаться приезда Глеба, чтобы получить согласие командора.

— Да, Виктор, ты прав, кто мог подумать, что Лея превратится в настоящего боевика, такая хрупкая девочка, не очень сильный мутант и вдруг такие способности. Самуил сотворил чудо.

— Почему Самуил, это Катерина сотворила, она коснется кого-нибудь своей ручкой, посмотрит ласково и всё — боевик готов.

— Виктор, что ты говоришь! Я не хотела, чтобы Лея стала боевиком, такой голос, такая красота и вдруг — боевик, это так… несправедливо.

— Катя, это самое справедливое в нашем мире, она стала боевиком и может защитить тебя, ту, которая её спасла и сделала её такой… поющим боевиком.

И опять засмеялся радостно, потом подмигнул Олафу.

— Лея так охрану дома организовала, Андрей, пожалуй, сильно удивится. Она такое вытворяла с этими чужими, даже я удивлялся, как посмотрел записи, и когда успела такому научиться? Катя, ты даже не спрашивай, что она придумала, на пальцах это не объяснить, а словами ты не поймёшь.

Нахал, ничем его не пробрать, но удивлён сильно, по тону чувствуется. Молодец, Лея, какая молодец, вот Андрюша будет доволен. Олаф внимательно на меня посмотрел, понял мои мысли, конечно, я рада за Андрюшу, какая они восхитительная пара.

— Виктор, а что с Ильей?

— А что с ним сделается, гоняет своих новых боевиков, тренирует.

Значит, восстановился, и я облегчённо вздохнула.

— Катя, да Самуил как его части собрал, проводами зашил, так он сразу и побежал снова тебя защищать.

Олаф засмеялся, покачал головой, точно проводами, как ещё назвать то, чем их Самуил зашивает.

Мы не говорили о том, что я увидела, как они питаются, ни намёка, кроме фразы Виктора, что он поговорит с Ильей. Как будто ничего не произошло, обычные разговоры в ожидании командора из командировки. И я была рада этому, увидела и увидела, не так уж и страшно, зато монстра больше нет, нет страха, нет монстра. Я закурила и предложила всем прогуляться по саду. Олаф переглянулся с Виктором, опять что-то не просто, уже готова была отказаться от своей идеи, но Виктор вдруг согласился:

— Прогуляемся, к Вердо заглянем, тебе вкусностей наберём.

На улице светило яркое солнце, озеро отливало такими яркими бликами, что я зажмурилась, когда открыла глаза, увидела рядом Илью.

— Приветствую тебя, жена командора.

Совершенно такой, как был: никаких изменений, даже проволоки не видно, яркие зелёные глаза с лёгкой искринкой где-то в глубине, серьёзное лицо, и ни одного шрама.

— Здравствуй, Илья.

Виктор сделал лицо и спросил:

— Как новые боевики?

— Тренируются.

— Свободен.

Илья чуть наклонил голову и исчез. Я гневно посмотрела на Виктора, поговорить не дал, тот только пожал плечами — а чего с обычными боевиками обсуждать? Улыбнулся ослепительно, подхватил меня на руки и перенёс к домику Вердо. Он уже стоял на крыльце, несколько боевиков стояли чуть поодаль, продолжали охранять, интересно кого, его или меня от него? Хотя с Виктором чего меня охранять? Будем считать, что просто тренируются. Вердо улыбнулся и жестом пригласил войти в дом. Виктор что-то сказал и Вердо сразу помрачнел, кивнул и зашёл в дом.

— Виктор, что ты ему такое сказал?

— Что мы не будем заходить, пусть выносит еду сюда.

— Почему? Я бы…

— Катя, мы не будем заходить.

Вспомнив приступ ревности Глеба, я согласилась, покорно кивнула головой, чем вызвала недоумённый взгляд Виктора, приготовившегося к длительной осаде. Вердо вынес большую корзину, прикрытую куском холста, подошёл боевик и взял её у него из рук. Я улыбнулась Вердо, поблагодарила его, и он улыбнулся облегчённо, понял, что это не я на него обижаюсь за что-то, это решение Виктора. Он подошёл к боевику с корзиной, вставшему рядом с нами, достал из корзины гигантскую тёмную бутыль с какой-то жидкостью и долго что-то объяснял Виктору, а тот неожиданно спокойно слушал и лишь кивал головой. Неужели вино? От одной мысли о вине мне стало нехорошо, перехожу на трезвый образ жизни, временно, конечно. Вердо ещё раз мне улыбнулся, посмотрел на Виктора, что-то спросил, чем вызвал недовольный, но все же кивок головы. Вердо протянул мне руку, и я положила свою руку в его широкую ладонь. Она оказалась тёплой и на удивление мягкой. Вердо неожиданно посмотрел мне в глаза, пронзительно, как будто взглядом увидел всю с ног до головы. Потом улыбнулся и поцеловал мою руку, вернее попытался, Виктор отодвинулся, и мои пальцы просто выскользнули из ладони Вердо.

Уже на ступеньках крыльца дома, когда Виктор опустил меня с рук, я спросила:

— Вы ему так не доверяете, я имею в виду Вердо? Он же помогает мне, травы всякие, еда удивительная, Олаф говорит, что там сила, она меня защищает.

— Катя, мы ему не доверяем тебя. Ты человек, человеческая женщина, а история с Сельмой показала…

— Он не Сельма, у него нет своего личного интереса.

— Откуда ты знаешь?

— Да какой может быть интерес ко мне у Вердо?

— Обычный мужской.

— Виктор, а столбы не забыли?

— Какие столбы?

— Понимаешь, столб тоже мужского рода.

Ещё хотела добавить, что и он тоже мужчина, значит, Глеб может ревновать и его, подняла на него взгляд и осеклась, увидела глаза Виктора. Они были такие тоскливые, прозрачные от этой тоски и уголки губ опущены, как будто он готов заплакать. Это была тоска мужчины, осознавшего, что он одинок без женщины, не конкретно без меня, вообще без женщины, которая бы ждала его у окна. А я оказалась той, которая эту тоску разбудила. Он не ревновал меня к Вердо как к мужчине, на самом деле просто хотел быть со мной наедине, он, Виктор, не боевик ближнего круга, охраняющий жену командора, а Виктор с Катериной, с которой ему хорошо и хочется быть рядом. С Катериной, которая олицетворяет для него дом и семью, которых у него никогда не было. Я прижалась к нему и тихо сказала:

— Виктор, вы для меня единственные навсегда, ты, Олег, Андрюша, Самуил. Кто бы ни появился новый, ему уже никогда не стать вами, никогда. Ни с кем мне не будет так спокойно и хорошо, как с вами. Вердо, он просто Вердо, он хороший, помогает мне, но он никогда не будет Виктором, понимаешь, никогда.

В качестве примирения я подергала его за руку, уткнулась лбом ему где-то на уровне груди. Он вздохнул, осторожно тронул меня за плечи.

— Катя, ты мою жизнь так изменила, ты не поймёшь никогда, как изменила.

— Я могу, я знаю, ты столько всего от меня натерпелся, удивительно, как только смог.

— Ага, никогда не знал, что ты ещё умудришься выкинуть, мы утро ждали всегда, когда ты проснёшься.

— Цирк ждали?

— Домашний, никуда ехать не надо и бесплатно.

Мы рассмеялись, и я предложила ещё прогуляться, только сначала выяснить, что в корзинке, вдруг пирожки.

— Кстати, а что Вердо тебе говорил о содержимом этой бутылки?

Виктор как раз её доставал. Пирожков не оказалось, но был вкусный хлеб и ветчина, нарезанная на тонюсенькие полоски, я сразу отломала кусок хлеба и сделала себе бутерброд.

— В бутылке осеннее вино, молодое ещё, сказал, что оно как сок виноградный, тебе очень полезно. Подожди жевать, Олаф ещё должен всё посмотреть.

— Ничего, всё вкусно и полезно для моего организма. Вот вино пусть и проверяет.

Я пыталась сесть на ступеньки, зажевать бутерброд, Виктор вздохнул — снял свой пиджак и постелил.

— Присаживайся, жена командора.

— Слушай, а давай пойдём в беседку, возьмем корзинку и…

— Не получится, уже вечер, скоро будет холодно, ещё весна, жуй свой кусок здесь. И помни — ужинать тебя Самуил всё равно заставит.

Сидит рядом и улыбается, внимательно наблюдает, как я ем. Но взгляд неожиданно изменился, и Виктор отвернулся, спрятал от меня глаза. Доев свой бутерброд, я отряхнула руки и прислонила голову к его плечу.

— Ты не переживай, ничего страшного в вашем питании нет, я теперь видела и уже не боюсь.

— Катя, как мне теперь смотреть тебе в глаза?

— А как мне смотреть тебе в глаза, если я одна у тебя на глазах зажевала бутерброд и не поделилась?

Виктор обернулся на меня и его глаза стали постепенно обычными, пронзительными. Я улыбнулась ему:

— Виктор, пойми, я всегда знала, что поддерживает в вас жизнь. Теперь я знаю, как ты выглядишь в гневе — впечатляет, но не пугает, совсем не пугает.

Он смотрел на меня и не поддавался на мои слова, выражение лица не изменилось, оставалось каким-то безнадёжным, как у Глеба. Осталось последнее средство, жестокое, но действенное.

— Скажи, что для тебя важнее во мне — кровь или моя вредность?

Всё, что угодно, но не такого сравнения ожидал Виктор. Он замер, задумался, даже нос потер, открыл рот ответить, но снова закрыл. Я внимательно на него смотрела, даже кончик языка высунула от внимательности, наблюдая за его мыслительными мучениями. Придётся помочь принять решение:

— Если…

— Вредность.

— И чего ты переживаешь? Я вас не боялась тогда, не боюсь и сейчас. Ты мне однажды сказал, что тебя поразило, как я бросилась к тебе дать своей крови, чтобы спасти тогда, у Аарона, почему ты удивляешься сейчас? Я лишь увидела процесс, ну и что, я просто его знаю и всё. Кровь для вас — это лекарство, которое дают вам люди, доноры.

Я погладила его по руке, он тяжело вздохнул, закрыл мою руку своей ладонью.

— Вот ты мне отдавал свою энергию, когда я умирала, ты был готов отдать всю?

— Катя, как ты можешь сравнивать…

— Могу, ты тогда был готов за меня умереть, почему я должна от тебя отвернуться только из-за того, что ты так оригинально меняешься во время еды?

— Оригинально?

— Ну да. Виктор, я вас не боюсь, понимаешь, я так рада была тебя увидеть, ты пришёл, и все стало ясно, спокойно. Так спокойно, что я целые сутки спала.

— Катенька, как ты можешь сидеть на холодной ступеньке, Виктор, ты сошёл с ума, она простынет, кашлять будет, только была температура, а ты на холодной ступеньке сидишь! Приедет Глеб, что я ему скажу? Катя, немедленно вставай, каменная ступенька!

— Самуил, там пиджак Виктора, и вообще весна, тепло на улице.

— Немедленно ужинать! Ходишь голодная, совсем за собой не следишь, и вообще, пора тебя обследовать!

— Нет!

— Катя, а Самуил прав, надо тебя на пару дней к нему в лабораторию поместить, всю проводками завесить, все дела успеем переделать, ой, ой, Самуил, спасай!

Я стукнула Виктора по плечу, он сделал вид, что ему стало больно и стал ойкать, вскочил, подхватил меня на руки и перенёс в комнату. Встал рядом со мной, поцеловал руку.

— Ты удивительная.

И исчез. А я грустно осталась стоять посередине комнаты. Появление Виктора очень обрадовало меня, мне всегда с ним было очень легко, весело и интересно, но я каждую минуту ждала Глеба. Тоска стала такой острой с появлением Виктора, что в какой-то момент мне стало трудно на него смотреть. Он так искренне относится ко мне, да и я к нему, но тоска по Глебу давила на меня всё сильнее. Ноги меня не держали, и я так и опустилась на пол, уже готова была заплакать. Ведь всего прошло несколько дней, один из них я благополучно проспала, но страх за него, волнение нападения, всё это только усиливало тоску. Я разговаривала, шутила, ела, гуляла, но каждое мгновение ждала.

— Катя, он скоро вернётся, девочка моя, он командор, у него дела. Он тебя защищает, он нас всех защищает, а ты его любимая женщина, он думает о тебе каждую минуту, скучает.

Самуил гладил меня по голове, как ребёнка, прижимал к себе, пытался успокоить. Слёз у меня не было, только тоска.

— Я знаю, Самуил, я всё понимаю и жду.

— Ты не знаешь, как он на тебя смотрел на мониторе, когда ты на него сердилась, или спала, он тогда совсем не командор. Я его таким никогда не видел раньше, он такой стал с тобой, совсем, он никак поверить не мог, что ты его полюбить сможешь, с тобой чего только не было, а ты каждый раз на любви своей… ты такая сильная.

Он тяжело вздохнул и опустил глаза.

— Я ему позвонил и сказал, что ты правильно сделала, что сама всё увидела, ты сильная, тебя этим не напугать и им не надо этого бояться. Они этого при тебе никогда не сделают, но хорошо, что ты теперь знаешь, правильно. Илья умный, он тебя понял, а ты с Глебом поговоришь, он тебя поймёт, он всегда тебя понимает.

— Он меня поймёт?

— Он тебя уже понимает, только он… вдруг ты… вот монстр этот …что ты к нему как… к тому во сне, не захочешь никогда…

— Да жду я его, каждую минуту жду, каждую секунду! Я люблю его, Самуил, как ты не понимаешь! Хоть какой, хоть без рук, хоть без ног, любой, с когтями, клыками, я его люблю! Только бы вернулся, только бы обнял, прижалась бы к нему, в нём вся моя жизнь!

Самуил ещё долго меня успокаивал, а потом грозно приказал идти на ужин.

Виктор был в ударе, он позвал Лею и потребовал от неё отчета по организации охраны дома во время нападения. И этот отчет превратил в смешной рассказ о её подвигах. Одну фразу Леи, как она воздействовала на расстоянии своей энергией на чужих, он превратил в красочный рассказ о том, как она настолько увеличила её агрегатом, кстати, придуманном Андреем, что потом его боевики только подбирали остатки этих чужих по кустам. А систему слежения за территорией на подступах к саду превратила в подобие сети наблюдения за чужими, и передавала напрямую боевикам, поэтому те только и делали, что подставляли ножку и били чужих всеми предметами, которые попадались под руку. И ещё над Ильей съязвил, не удержался: как тот с пятью чужими схватился, и если бы не Лея, то зашивать уже было нечего, вот так героев женщины и спасают. На замечание Леи, что она только его с поля боя вывела, Виктор ехидно заметил, что не вывела, а остатки занесла в дом. Самуил не выдержал и защитил Илью:

— Да там и зашивать было что с трудом, Виктор, как ты можешь, он сразу, как в себя пришёл, опять в бой кинулся, ещё чужих бил чем мог.

— Ага, командир боевиков называется, позволил так себя порубить, я его ещё погоняю, поучу жизни.

— Я хочу с Глебом поговорить, я его немного…

— Давай, научи его ещё летать. Мы с Олафом летающих боевиков готовить будем, с ними пусть учится.

И так весь вечер, досталось всем, Лея краснела и бледнела, не всегда понимая, когда он шутит, а когда говорит серьёзно. Я только посмеивалась, и Виктор был этим очень доволен.

Ночью я спала тревожно, но монстра не было. Я часто просыпалась, но Глеба не чувствовала — как иногда бывало ощущение присутствия — просто волнение, которое меня будило. Утром мы завтракали вдвоём с Самуилом, Виктор уехал ещё ночью по поручению Глеба. Поэтому и волнение — я просто ощутила отъезд Виктора, хотя нападения уже не будет, охрана усилена, Лея на месте.

— А где Олаф?

— Он со своими воспитанниками, оставшимися после боя, уехал в свою школу. Обещал приехать через несколько дней.

Я сидела у окна и смотрела на беседку, яркое солнце освещало её, и она смотрелась радостной, скоро по ней вверх поднимется весёлая листва и, может быть, красивые цветы. Пыталась представить это великолепие, но у меня не получилось, почему-то перед глазами всё время появлялось плачущее под дождем мокрое стекло. Надо заставить себя выйти и погулять под солнцем. Подойдя к зеркалу, я увидела поникшую женщину с тоскливыми глазами, помотала головой, снова посмотрела, но женщина осталась той же. Хорошо, хоть волосы уже отрасли, а то эта борьба энергий превратила меня в почти лысое чудовище. Странно, на самом деле волосы отрасли очень быстро и теперь весело кудрявились в разные стороны, да, напоминает… не важно, будем считать абсолютной красотой. Теперь их длина будет позволять Глебу на палец локон наматывать, к его приезду когда-нибудь, пусть быстрее отрастают.

В гардеробной я долго перебирала одежду, красиво, но почему-то меня ничего не устроило, появился повод никуда не выходить потому, что надеть совершенно нечего. Доставлю радость Самуилу, буду лежать до обеда. Потом подумала и решила, что если и лежать, то всерьёз — до ужина. Криво усмехнувшись себе в зеркало, я честно призналась, что лучше до приезда Глеба.

Вот и Виктор уехал по делам командора, сам командор где-то своими делами занимается, хоть бы Андрей что ли появился, отчитался как там мои дома, вот и узнаю, где они. Надо когда-нибудь попросить Глеба съездить, посмотреть свои владения. Но на самом деле я не хочу смотреть свои владения, хочу в Норвегию, в шторм, рыбам в бассейне привет из Италии передать. Или куда-нибудь туда, где тёплое ласковое море и яркое солнце, белый пляж и Глеб рядом на песке. Я вздохнула, повернулась на другой бок и уснула.

Мягкие пальцы касались моего лица, я улыбнулась им, какой хороший сон, пусть он длится подольше, не буду открывать глаза, открою, и сразу пойму, что это лишь сон. Пальцы нежно гладили моё лицо, шею, а я улыбалась им, и представляла, что это Глеб, наверное, он тоже где-то там представляет себе, как ласкает мою кожу. Пальцы коснулись губ, и я поцеловала их, пусть они скажут своему хозяину, что я помню и жду его. Но от этих мыслей мне стало грустно, тоска опять завладела мной, и горячая слеза покатилась по щеке. Тихий голос произнёс:

— Не плачь, я здесь.

Я лишь горько усмехнулась, какой странный сон. Сон?! Глеб лежал рядом со мной и смотрел на меня яркими синими озерами, полными любви. Округлив глаза, я закрыла их, потом снова открыла, Глеб не исчез, только улыбнулся.

— Привет.

— А как ты здесь? Ты не сон?

— Не сон, я только что вернулся.

Точно, чёрный галстук и знак власти. Я смотрела в эту синеву и боялась закрыть глаза, открою — а их нет. Он опять провёл пальцем по моей щеке и спросил:

— Давно лежишь?

— А сейчас что?

— Вечер.

— С утра. Я хотела пойти погулять, но оказалось, что совершенно нечего надеть, и не пошла.

— Придётся купить тебе одежды.

— Ага. Глеб, а ты не исчезнешь, если я закрою глаза?

— Нет.

Проверила, быстро закрыла и открыла глаза, он смотрел на меня и улыбался.

— Мне без тебя было плохо, плохо совсем. Но я тебя ждала, каждую минуту ждала.

— Я знаю.

Глеб долго молчал, лежал, смотрел на меня. И вдруг его глаза потемнели, я уже хотела спросить, что случилось, но он коснулся моих губ пальцем, не позволил, спросил:

— Катя, у меня руки и ноги целы, я богат и командор, только иногда проявляются… некоторые физические странности. Ты сможешь принять меня с ними?

— Глупенький, любимый глупенький командор. Ты совершенно ничего не понимаешь в женщинах, ничегошеньки не понимаешь. Я, конечно, очень рада, что у тебя руки и ноги целы, хорошо, что ты богат и командор, пусть будут, а насчёт странностей — ты не исключение уже такое. Если бы у тебя был постоянный рог на носу, было бы сложнее, целоваться совсем неудобно, но можно изловчиться.

— Катя, твой монстр…

— Ты знаешь, такой интересный этот Илья — он сразу понял, что я тебя люблю, дело не в страхе, я тебя никогда не боялась, ты это знаешь. Я не хочу бояться своего страха. Это… не знаю, как сказать, страх своего страха.

Запутавшись в своих объяснениях, я замолчала, вздохнула и обняла Глеба:

— И вообще, я ничего не боюсь, страха своего страха тоже. Ты дома, и я счастлива.

Он целовал меня как нежный цветок, который неожиданно вырос на голом, утоптанном поле. Я сама удивилась возникшему у меня сравнению. Но именно так, нежно, боясь случайно повредить хотя бы листок, или помять тоненький лепесток этого маленького слабенького цветка. Устроившись на его груди, я спросила:

— Ты больше не уедешь, ну, хотя бы несколько дней?

— Нет.

Я облегчённо, как-то лихорадочно вздохнула и сильнее прижалась к нему.

— Ты не обедала.

— Самуил доложил?

— Доложил. Немедленно ужинать.

Командор вернулся, какое счастье. Мы еще долго лежали, обнявшись, никак не могли оторваться друг от друга, грозный приказ командора не помогал, самому командору, кстати, тоже.

Глеб изменился. Он сидел на диване и наблюдал за тем, как я ем. Чёрный костюм, чёрная рубашка, чёрный галстук и знак власти — камень цвета крови в платине меча. Мощь в металле мышц и сталь в синеве глаз. Черты лица стали строже и жёстче. Даже наблюдая за мной, улыбаясь мне, он оставался командором и ещё кем-то, кого он не хотел мне показывать, но этот кто-то ещё не ушёл — проявлялся во взгляде, губах, улыбке. Это командор войны, не управления, не командования, а войны, в которой кровь и смерть. Поэтому я для него цветок среди голого, утоптанного войсками поля, сбережённый и смертями солдат оплаченный цветок. Бесценный, единственный и неповторимый. Такой уже больше никогда не вырастет, появятся другие, но такого уже не будет никогда потому, что это его цветок — цветок, который растёт только для него. И тьмы войск хотят его стоптать, вырвать с корнем, украсть, или пересадить в сад Эдема, в котором он сразу зачахнет и погибнет потому, что рядом не будет его, для которого он и появился. И Глеб, окунувшись в войну, защищая этот цветок — и другие цветы, которые ещё только должны появиться, которые ещё даже не проклюнулись в своих семенах — оставил на этой войне большую часть своей души, и только я могу эту часть вернуть. Возродить своими слабыми лепестками, едва различимым на поле боя ароматом любви.

И я подошла к нему, села на колени и обняла это невероятной силы и возможностей тело, ещё каменное, не отошедшее от войны.

— Я люблю тебя.

Я не верю в расставания, я с тобой

Между нами расстояния, я с тобой

Где бы ни был ненаглядный мой, я с тобой

Каждый час и каждый миг земной, ты мой.

Я пела совсем тихо, пытаясь пробиться сквозь эту броню войны, крови и смерти, окутавшую его за эти дни. Он обнимал меня, но руки были руками воина, а не влюблённого мужчины, они продолжали биться за меня, за ту любовь, которую в этой битве спрятали так глубоко, что уже и не очень ощущают. Поглаживая ладошкой руку, обнимавшую меня, я стала рассказывать ему о том, как ждала его: как боялась за него, такого сильного и большого, как пела в сейфе песни по несколько раз, только чтобы не плакать. Потом едва слышно спела всю песню, которая на самом деле почти молитва о тех, кто далеко. Поцеловала эту руку, недавно бившуюся с врагами, но которая помнила, как обнимала и любила, ласкала и нежила. Глеб смотрел на меня, и в глазах стала исчезать сталь, улыбка стала мягче, и он тихо проговорил:

— Я люблю тебя.

— Слушай.

И приложила руку к своей груди — там, где сердце.

— Тук, тук, оно говорит, что любит тебя, а без тебя оно тукает совсем не так.

— Как?

— Тук-тук-тук-тук. А еще т-у-к-т-у-к-т-у-к, а ещё никак.

— Не стучит?

— Совсем, замирает без тебя, прячется куда-то в мою мягкость и сидит там, молчит.

— Надо Самуилу сказать…

— Это проводками не выясняется.

— А чем?

— Любовью.

— Значит, только я могу выяснить, почему оно так стучит?

— Только ты.

— А сейчас оно стучит правильно?

— Правильно.

Глеб прижал меня к себе, обнял собой: руками, плечами, всем телом.

— Я скучал, смотрел на тебя в экране и скучал. А потом твои слова, это как… волна любви в душе. Свет в полной темноте.

— Конечно, я свет, ты сам когда-то сказал, что мои глаза светятся, как две фары. В следующий раз, когда ты уедешь куда-нибудь, укажи направление — я туда своими фарами светить буду.

Глеб замер на секунду, потом совсем тихо, едва слышно засмеялся. Не позволю ему остаться в этом ужасе войны, в этой броне, которую он сам выстроил внутри себя, защищая нашу любовь. Никогда он не скажет мне, что на самом деле происходило в эти дни, через какой ужас ему пришлось пройти, какие он вынужден был принимать решения как командор, но я и не хочу этого знать — мне достаточно того, что я эту броню вижу, чувствую. Только я могу эту броню пробить, и я пойду на всё, защищая свою любовь — как тот цветок, что выжил на этом голом поле, как та травинка, пробивающая толстый слой асфальта.

— Ты заметил, у меня волосы отрасли, опять кудрявиться начали, скоро буду совсем кудрявая-прекудрявая. Я так переживала, что вдруг волосы станут прямыми, и ты меня за это разлюбишь. А если я буду худенькая, как супермодель — ты будешь рад? Только я на диете сидеть не могу. Придётся тебе меня в сейф посадить и не кормить совсем, только долго сидеть придётся с моей мягкостью.

Он слушал меня, рассматривал моё лицо, улыбался, потрогал мои зарождающиеся кудряшки, покачал головой.

— Тебе нельзя садиться на диету — сердитая будешь. И мягкой ты мне очень нравишься.

Глеб едва коснулся моей груди, но в этом движении ещё не было страсти, только нежность, нежность, пробивающаяся сквозь броню. Он коснулся губами моих волос, перебирал их, касался щекой, ощущал кожей.

— Я люблю тебя, ты такой красивый, глаза синие, лоб высокий, брови выщипывать не надо, нос как у римлянина, а губы пора целовать, что они зря пропадают столько времени.

Взяла его лицо ладонями, наклонила к себе и перечисляла всю его красоту, а потом стала целовать, сначала глаза, потом брови, чмокнула в нос, перебирала его губы своими. Как будто заново знакомилась с его лицом.

— А я? Ты скажи правду, я — какая?

— Красавица.

— Глеб, я и одним словом?

Я так удивлённо на него посмотрела, что Глеб засмеялся.

— Зеленоглазая, удивительная, кудрявая, мягонькая, весёлая, неповторимый цветок. Прекрасный цветок, единственный в мире цветок, нежный, прекрасный. Я скучал без тебя.

Он оттает, его глаза засинеют своим невероятным цветом, эта сталь уйдёт, может быть, не сегодня, но рядом со мной она уйдёт. Глеб замолчал странно, как-то ушёл в себя, замер от мысли. Я тронула его руку, почему-то не решилась коснуться лица.

— Скажи мне, если можно, конечно, о чём ты сейчас подумал.

Глеб кивнул мне, но промолчал, только показал, что услышал мой вопрос. Я решила не мешать ему думать свою страшную мысль, будет готов говорить со мной, тогда и наступит моё время. Прислонившись к его груди, я гладила ему руку, перебирала пальцы и ждала.

— Катя, всё закончилось, таких больше не будет, чужих.

Не отрывая головы от его груди, я кивнула, стала крутить пуговицу на рубашке.

— Ты ещё куда-то сегодня поедешь?

— Нет, приедут сюда. У меня встреча, не в доме, я скоро вернусь.

Обнимая его, я прижалась всем телом.

— Не бойся, это просто встреча.

— Разбор полётов?

Он неожиданно громко засмеялся, с удовольствием, чмокнул меня в макушку, ласково провел рукой по спине, нормальной рукой влюблённого мужчины, слегка неприлично.

— Какая ты у меня умница, Катя, ты умница. Да, это разбор полётов.

И опять засмеялся, но уже как командор, пожалуй, крутой будет разбор полётов, ох и достанется кому-то за эти полёты. Ещё раз чмокнул меня в макушку и поднял моё лицо.

— Жена, ты удивительная женщина, ты настоящая жена командора.

— Да, я жена командора. Ага.

Глеб перенёс меня в спальню, и мы долго стояли, обнявшись у окна. Вот почему он так и остался в этом костюме командора, который теперь ассоциируется у меня с броней, внешней и внутренней. Но броня была уже немного тоньше, совсем чуть-чуть, но тоньше. Он уложил меня на кровать, нежно поцеловал, и постоял рядом, как прекрасный меч, очень красивый, украшенный синими сапфирами глаз и камнем цвета крови, весь чёрный, большой, и очень опасный для врагов. Моя любовь и моя защита, мой муж.

Я проснулась неожиданно, не вздрогнула, просто открыла глаза. Глеб сидел у окна, спиной ко мне, как безмолвная статуя, луна, освещая его тело своим светом, только усиливала это впечатление. Не решившись его позвать, я лежала и смотрела на него, но он не почувствовал мой взгляд, так и сидел, казалось, что даже не дышал. Я тихонько встала и подошла к нему, он услышал, поднял на меня взгляд, странный, какой-то больной. Ничего не сказав, я просто обняла его, прижалась к нему всем телом и не почувствовала тепла, кожа была совершенно холодной, как лунный свет. Статуя, ледяная статуя. Глеб попытался что-то мне сказать, но я приложила палец к его холодным губам, покачала головой, не нужно ничего говорить, словам сейчас не время.

Мои губы касались его тела сантиметр за сантиметром, они в какой-то момент совсем застыли от ледяной кожи Глеба, он попытался остановить меня:

— Катя, я…

— Молчи, я люблю тебя, люблю, люблю…

Говорила и целовала, и с каждым словом и поцелуем мои губы становились горячее, и Глеб почувствовал меня — я стала ощущать лёгкое, едва заметное дрожание кожи под моими губами. Это ощущение живой, не мраморной кожи всколыхнуло во мне волну неведомой энергии, которая завихрилась внутри и с каждым поцелуем согревала кожу Глеба, как когда-то его губы согревали моё тело. Через мои губы эта неведомая энергия переходила к Глебу и оживляла его — он смог распрямить плечи и попытался остановить меня, но я коснулась его губ горячим пальчиком и покачала головой.

— Молчи, ты сейчас мой, мой любимый.

Целовала его и улыбалась счастливо, чувствовала его оживающее тело, любимое тело, тело любимого мужчины, невероятно сильное и красивое, моя вторая половина. Улыбнувшись этой мысли, не совсем равнозначная половина, даже по весовой категории, только моя мягкость может соперничать с его силой и красотой, я прошептала:

— Моя любовь. Единственная моя любовь, счастье моё, жизнь моя.

— Я — твоя жизнь?

— Моя любовь и жизнь. Я живу только рядом с тобой, прекрасный цветок не сможет жить нигде, только рядом с тобой. Ты моя жизнь.

Уложила Глеба на пол и легла на него, прикрыла всей своей горячей мягкостью, и продолжала целовать, касаться его своими руками, из которых энергия лилась уже явным потоком. Он оживал, кожа становилась всё теплее и теплее, глаза прояснились, стали яркими, поблескивали в лунном свете.

— Любимая моя, Катя, единственная моя, цветок, солнышко, лучик…

— Солнышко мне больше нравится, что такое лучик, почти как фара, я что, машина?

Глеб сначала тихо засмеялся, потом захохотал, обнял, прижал к себе, удерживая на себе руками и ногами.

Что такое любовь? Это взгляд, биение сердца, обида, непонимание, ожидание, тоска, счастье, дыхание на губах, горячее тело, губы, глаза, руки, слова, вихрь объединяющей энергии. И, самое главное — невозможность жизни, существования без него или без неё. Глеб окаменел без меня, ужасы войны, невероятное напряжение тела и разума, и невозможность заглянуть мне в глаза, коснуться моего тела, обнять и молчать рядом со мной. Именно эта невозможность ощутить меня, почувствовать мою энергию, моё тепло и заледенило его, превратило в статую. А когда он, наконец, осознал моё присутствие рядом, почувствовал меня, моя энергия вернула его к жизни, к любви. Он любил меня, и тело его ожило совсем, стало настоящим, горячим, страстным. И тот страшный, переживший ужас войны и смерти командор исчез, испарился в волне энергии страсти и счастья.

— Глеб, уже завтра?

— Скоро обед завтрашнего дня.

— И я всё сплю на тебе?

— Ты иногда сползала, но я возвращал на место.

— Это моё место, на тебе?

— Да.

— Хорошо, а в бассейне как — ведь ты не плаваешь?

— Сложный выбор.

— Давай так решим, я поплаваю…

— А позавтракаешь и пообедаешь на мне.

— Ты опять всех разогнал?

— Все уехали по делам.

— Тогда можно, но это безобразие…

— Я тебе привёз другое.

— Дари.

И даже закрыла глаза, чтобы сразу не упасть в обморок, а оказалось, ничего, даже в люди можно появиться. Интересно, все мужья во время боёв успевают в магазин заскочить? Или Инесса послала? А заказал Глеб, когда я стала так активно сопротивляться розовому безобразию? Всё равно приятно, что муж помнит и прислушивается к моим возмущениям, впрочем, достаточно громким.

Зелёный цвет очень шёл к глазам, ещё румяным с утра щекам, и как-то подчеркнул бронзовый цвет моих уже почти сформировавшихся кудрей. Декольте, конечно, рискованное для моего возраста, но можно увеличить запах половин халата и закрепить поясом. Ну, да, и подчеркнуть осиную талию. А что, раз Инесса так решила, видимо получив указание Глеба, а в том, что он дал точные указания, я не сомневаюсь, значит, осиную, почти. Я присела на кровать, и поняла — запах надо обязательно увеличивать, тонкая шелковая ткань расходилась так, что ноги оказались совсем неприкрытыми, несмотря на длину халата в пол. Моё грозное лицо только рассмешило Глеба, внимательно наблюдавшего за примеркой, он откинулся на подушки и рассмеялся.

— Ты его для кого покупал? Опять для себя?

— Домашний халат всегда для мужа.

Для меня было только то, что ткань непрозрачная, и рукав по локоть. Да, в этом халате при ком-то, кроме мужа, можно только стоять. Глеб прав — другое безобразие домашнего использования, когда все остальные обитатели разогнаны по делам.

— Я же говорю, носить мне нечего, даже приличного халата нет.

— Едем за покупками.

— Сегодня?

— Если ты не будешь плавать до ужина — то да.

Раз никого в доме нет я сразу решила идти в бассейн, можно даже и в этом халате. Завтрак и обед превратились в борьбу за еду, вилки, ножи, чашки и сигареты. Глеб, сбросивший с себя ледяные оковы внутренней брони — одетый в джинсы и невероятной расцветки рубашку, у Андрея что ли позаимствовал, прямо Малибу какое-то, или Инессе заказал в приложение к моему халату — резвился как мог, вернее, как придумывал на ходу. Как и обещала, я сидела у него на коленях, а он у меня из-под носа уводил то тарелку, то вилку, то чашку. Я тянулась за ними, а он… вёл себя крайне неприлично, в общем как муж утром после бурной ночи. Никакие мои возмущения, крики, махания руками, попытки сбежать с колен, ни к чему не приводили. Глеб каялся, опускал глаза, согласно кивал головой, крепко меня обнимал, но ничего не менялось — как только я что-то брала в руки, вилку, например, она сразу невероятным образом из них исчезала, или тарелка с супом отъезжала от меня не недосягаемое расстояние. И я применила последний метод.

— Хорошо, раз ты не даёшь мне есть, значит, хочешь, чтобы я стала супермоделью. Всё, сажусь на диету.

Плотно закрыла рот и отодвинула чашку с какао, за которую боролась после безнадёжной попытки съесть котлеты. Глеб замер на минуту и заявил:

— Никаких диет.

Одним движением он придвинул ко мне всю еду, а сам обнял меня за почти осиную талию, положил голову на плечо, и не отпускал, пока я не взмолилась, что есть уже не могу.

Название города, куда мы приехали, я забыла сразу, невозможно запомнить то, что не можешь произнести. Машины сопровождения — а ехали мы как обычно, мафия на выезде — то появлялись по одному за нами, то мы ехали за кем-нибудь из них. Глеб всё-таки считал, что ещё не наступило время полной моей безопасности, хотя стекла не тонировал, и я с удовольствием наблюдала итальянскую весну. Невероятная, мгновенно проявившаяся, уже почти настоящая зелень на деревьях и аккуратно постриженных газонах, виноградники, яркими полосами разукрасившие склоны холмов, и фруктовые сады в ожидании цветения. Красота необыкновенная, очень насыщенные цвета и ароматы. И рука на коленке, пытающаяся вести себя прилично под мои ехидные замечания о правилах дорожного движения, которые одинаковы для всех — для местной мафии в его лице тоже. Правда, рука время от времени об этом забывала.

Всё ясно, чтобы обеспечить меня нарядами Глеб перевёз ателье Инессы поближе, в этот маленький городок, ехали мы не больше часа. Но всё на высочайшем уровне, как и должно быть у неё. Глеб остановил машину, сопровождение встало где-то на подступах к городу, и, улыбаясь, произнёс:

— Я думаю, халатик ты себе сможешь здесь приобрести.

От радости я чмокнула его в щёку. Сама Инесса ждала нас у двери и радостно обняла меня:

— Мне нужно снять с тебя новые мерки, ты похудела.

Глеб хмыкнул, провёл меня во внутрь и, поцеловав руку, отпросился:

— Я вас оставлю на часик.

Инесса только улыбнулась и провела меня в какую-то комнату — там у окна сидела Нора. Она сразу кинулась ко мне:

— Катя, как я рада тебя видеть! Когда Али мне сказал, что мы едем выбирать новую одежду, я удивилась, но совсем не ожидала встретить тебя.

Нора прижималась ко мне, гладила по спине и даже коснулась щекой моей щеки. Я тоже обрадовалась ей — Глеб ведь опять ничего не сказал, приготовил сюрприз, очень приятный сюрприз. Инесса пыталась напомнить мне, что нужно снять мерки, но мы продолжали с Норой обниматься и радостно смеяться от неожиданной встречи. Наконец, она не выдержала и предложила Норе присесть, и разговаривать, пока она сделает своё дело, а потом мы сможем болтать сколько угодно за чаем. Норе ничего не оставалось делать как согласиться, она присела на диван, а Инесса крутила меня во все стороны, благо ничего не записывала, а запоминала, ну да, зачем им записывать.

— Ты похудела, сильно изменилась, очень похорошела, и так красавица была, а сейчас светишься вся. У меня для тебя есть кое-что, Глеб предупредил, что тебе нужно, сейчас принесу. Нора, и для тебя есть готовая одежда, надо будет примерить.

Инесса вышла, а мы уселись рядом, и я сразу спросила:

— Как ты? Нам не удалось сразу после того вечера встретиться, у меня много вопросов.

— Катя, это был такой прекрасный вечер, я стала совсем другой, думала много, о тебе, о вас с Глебом. И об Аароне.

И замолчала. Я только улыбнулась — всё правильно, у неё было достаточно времени разложить все свои мысли, свои ощущения. Погладив её по руке, я спросила:

— И что ты надумала?

— Не знаю. Всё так странно, я ему отказала, но всё время думаю о нём — как он, как он пережил мой отказ.

— Нора, а ты хотела бы с ним сейчас встретиться?

Она неожиданно покраснела, ярко, прямо полыхнула вся, и кивнула головой. Значит, пора. Хотя, надо сначала на Аарона посмотреть, а почему я? Пусть сами друг на друга смотрят. Если Глеб решит, что Аарон в состоянии сдерживаться при Норе, вот пусть сами и смотрят друг на друга, почему-то мне кажется, что Аарон тоже краснеть будет. Она поборола своё смущение, вздохнула и искоса на меня посмотрела, спросила шёпотом:

— Катя, а что случилось, почему меня так срочно перевезли в другой дом, даже в подвал сажали? Я спрашивала Али, но он только сказал, что какая-то битва и меня спрятали.

— Нора, битва действительно была, меня тоже прятали, какие-то чужие приходили, но это мужские дела, нам в них не стоит разбираться. Аарон тоже уезжал, они все уезжали.

— Глеб тоже?

— Да, он вернулся только вчера.

Вошла Инесса, и мы занялись примеркой. Нора всё удивлялась, что ей сшиты такие красивые и дорогие наряды. А Инесса только улыбалась, поглядывала на меня искоса — то ли её ещё ожидает. Но когда принесли для меня одежду, Нора просто замерла: несколько халатов совершенно невероятных расцветок и моделей. Я долго хохотала под недоумённый взгляд Норы и понимающий Инессы. Нора боялась спросить, за что меня Глеб решил в халаты переодеть после таких шикарных платьев и драгоценностей. Отсмеявшись, я только махнула рукой, берём все, на каждый день по халату. Инесса предложила ещё несколько моделей летних и весенних костюмов, платьев, которые я, не глядя, одобрила, полностью ей доверяя.

Раз примерка закончилась, мы перешли в другую комнату, где уже был сервирован столик на двоих. Я видела, что Нора хочет о чём-то меня спросить, но стесняется.

— Нора ты можешь спрашивать меня о чём угодно, пока мы с тобой одни, без мужчин.

— Катя, я… ты стала такой, совсем другой, каждый раз ты так меняешься, хотя я знаю, что с тобой много разного было. Али не говорит, только головой качает сочувственно, он сказал, что ты много страдала из-за Глеба. Это правда?

— Правда.

— И ты продолжаешь его любить?

— С каждым днем всё больше. Он моя жизнь.

Нора тяжело вздохнула, опустила глаза и спросила совсем тихо:

— А Глеб?

— Он любит меня, я его жизнь.

Она посмотрела на меня быстрым взглядом, и я заметила сомнение в её глазах.

— Нора, он каждый день доказывает мне свою любовь. Халатами тоже.

И я опять засмеялась, чем очень удивила Нору, но мой взгляд был таким откровенным, что ли, очень женским, что она опять покраснела, поняла — почему халаты.

— То, что он мне раньше дарил прилюдно носить нельзя. Хотя, и не прилюдно тоже.

Наконец, Нора засмеялась, как-то облегчённо и очень доброжелательно. А я решила — она должна понимать, за что боролись мужчины в этой битве.

— Нора, они защищали нас с тобой, чтобы нас не убили, или не разложили на молекулы, или ещё что-нибудь не сделали с нами. Они готовы были жизни свои за нас отдать, верь мне, я это уже знаю.

Она кивнула, сразу стала серьёзной.

— Да, ты знаешь, боевики схватили меня и быстро куда-то увезли, Али позже появился. Хорошо, что я уже их не боюсь. Они так стояли вокруг дома… я потом увидела, когда уже обратно увозили, ты права, они готовы были за меня умереть. А Аарон, он где был?

— Нора, они такие сильные, намного сильнее обычных боевиков, ты этого представить не можешь. Настолько сильнее, что я даже не пытаюсь понять, какой был бой, где они нас с тобой защищали. С такими же, как они, невероятной силы противниками встречались, которые нас с тобой бы уничтожили, не очень оборачиваясь на боевиков.

Нора побледнела, для неё боевики и Али предел физических возможностей, а оказывается Аарон сильнее их, причём — много сильнее. Она прошептала:

— Ты это видела?

— То, что я могу увидеть.

— Как это?

— Это когда на скорости один, тогда мы ещё с тобой, то есть обычные люди, можем заметить движения, а остальные скорости мы уже не увидим. Только результат. Однажды Глеб мне показал некоторые свои возможности, нет, он не хвастался и не угрожал, просто знакомил меня со своим миром, с чем я могу в нём встретиться.

Она не стала уточнять, что же я увидела, только побледнела ещё сильнее, закрыла лицо руками, лихорадочно вздохнула, потом резко руки отвела и посмотрела на меня:

— Катя, скажи, если они такие сильные, зачем им мы с тобой? Глеб тебя любит, а я зачем нужна Аарону?

— Я тебе всё расскажу.

В дверях стояли Глеб и Аарон. Аарон был бледен до синевы, до прожилок на лице, глаза два чёрных провала. Я резко встала и прикрыла его от Норы, и так на него посмотрела, что даже Глеб приподнял бровь, а Аарон вздрогнул.

— Аарон, прежде чем ты будешь говорить с Норой, позволь сказать тебе несколько слов. Нора, прости.

Подошла к Глебу, он мрачно посмотрел на меня, но я взяла его и Аарона под локоть, и вывела из комнаты. Решительным шагом подвела Аарона к зеркалу.

— Ты на себя посмотри! Ужас, да девушка в обморок упадёт сразу! Ты к кому пришёл? Врагов пугать или с девушкой говорить?

Тот звук, который издал Глеб, можно было назвать хихиканьем, но всё-таки командор, он преобразил его в лёгкий смешок и отошёл от нас. Аарон посмотрел на себя в зеркало, и его лицо начало постепенно меняться: провалы глаз ушли, проявились яркие жёлтые глаза, а кожа стала приобретать свой естественный смуглый оттенок.

— Вот это другое дело, таким ты можешь показаться, а то…

— И как ты это делаешь?

Нора стояла в дверях и смотрела на Аарона, сама бледная, руку лихорадочно прижимает к груди. Глеб сразу встал рядом с ней, не грозный, а так, совсем расслабленно, почти прислонился к косяку. Он внимательно посмотрел на меня и спокойно сказал:

— Катя, мы сейчас зайдём в одно место, там можно и поговорить.

Не дожидаясь моего ответа, широким жестом пригласил Аарона войти в задрапированную тяжёлой тканью дверь. Постояв секунду, Аарон решительно прошёл, а я улыбнулась Глебу и взяла под локоток Нору — командор, как всегда, ко всему готов. Это оказался небольшой зал, почти танцевальный, вдоль стен стояли столики на двоих, и играла лёгкая нежная музыка. Аарон остановился в центре зала, Глеб указал ему на один из столиков и взял Нору под локоть.

— Ты готова с ним говорить?

— Да.

Глеб так торжественно подвёл Нору к столику и помог сесть, что Аарон даже прислонился к стене. Что они поняли, когда смотрели друг другу в глаза? Те несколько секунд были очень важными и для Аарона, и для Глеба, Нора не могла видеть этих взглядов, она покорно села за столик и сложила руки на коленях. Глеб так ничего и не сказал, подошёл ко мне и подвёл к столику в противоположном конце зала. Всё ясно, он будет всё слышать, успеет вмешаться, если Аарон просто подумает не так, не то, что нападёт на Нору, а я буду слушать музыку.

Не отрывая глаз от Аарона, Глеб сказал:

— Олег ему показал.

Он показал Аарону мои слова, мою молитву, и я поняла, вот оно — то, о чём они смотрели друг на друга. То, что Глеб уже знает и чувствует, и за что Аарону только ещё предстоит бороться. Я вздохнула, и Глеб повёл на меня глазами, лишь на мгновение, чтобы убедиться, что я чувствую себя хорошо, и это просто вздох. Повернувшись к столику Аарона и Норы, я подумала, что у них всё впереди, всё — сомнения и страхи, непонимание, стремления и падения, боль и ужас, надежда и счастье. А пока они сидели молча, смотрели друг на друга, и Нора не отводила глаз от Аарона, сидела спокойно, рассматривала его.

Удивительно, но разговор состоялся. Мне казалось, что Аарон всё-таки не сможет сказать Норе всю правду, как-нибудь уйдёт от страшных подробностей, оставит их на потом, но он оказался готов к разговору. Я почти ничего не слышала, музыка была негромкой, однако достаточной, чтобы я не понимала слов, но мне было видно выражение лиц обоих, так как они сидели к нам в профиль. Аарон говорил спокойно, надеюсь, понимал, что его нервное напряжение может просто испугать его спутницу, и было понятно, что разговор он начал с обсуждения своих физических изменений перед зеркалом. Нора откинулась на спинку стула и удивлённо повела головой. Дальнейшее я для себя объясняю только тем, что Нора тоже уже была готова принять сложную и непонятную информацию.

Аарон положил руки на стол, ладонями вниз, откинулся на спинку стула и заговорил, иногда подтверждая свои слова кивком головы. Он ни разу на нас не обернулся, смотрел на Нору и говорил. Лишь несколько раз замолкал и внимательно следил за её реакцией, но потом, убедившись, что она не упадёт в обморок или как-то ещё кардинально отреагирует на его слова, продолжал говорить. Нора так и сидела, плотно прижавшись к спинке стула всей спиной — как светская дама, этот образ усиливался ещё и тем, что она как положила руки на колени, так и держала их, не поднимая на стол. И высоко держала голову, и казалось, что за весь разговор она вообще не двинулась. Посматривая на Глеба, я хотела понять, как он реагирует на разговор, но лишь однажды заметила лёгкую усмешку на губах.

Когда Аарон замолчал и убрал руки со стола, Нора ещё долго сидела в позе классной дамы, никак не показывая, как отнеслась к его словам. Я обернулась на Глеба, может, стоит мне подойти к ней, приободрить как-нибудь, но Глеб даже не посмотрел на меня, лицо было очень напряжённым, казалось, что сейчас бросится к ним — что-то ему не понравилось в разговоре. Наконец, Нора повернулась и посмотрела на меня, я сразу встала и подошла к ней, Глеб шёл рядом. Ничего не выражающим тоном она спросила меня:

— Катя, мне можно с тобой поговорить, ведь теперь я всё знаю?

— Можно.

Аарон встал, поклонился Норе и мне очень церемонным поклоном, и исчез. Исчез и Глеб. Но Нора долго молчала, смотрела на стол, не двигалась, казалось, что даже не дышала. Молчала и я, не зная, что сказал ей Аарон, мне было трудно заговорить. Да и что я ей могу сказать?

— Как ты выжила?

— Говорят, что только из-за своей любви.

— Кто говорит?

— Олаф и Арно.

Нора опять долго молчала, её лицо не выражало ничего, совершенная маска, никаких эмоций, даже глаза были никакими. Я не выдержала, пересела поближе и обняла её, она вздрогнула от прикосновения моих рук и только тогда лихорадочно вздохнула, закрыла лицо руками. Но слёз не было, когда она опустила руки, на лице была та же маска. Только через несколько секунд тяжёлого молчания Нора никаким голосом спросила:

— Катя, ты хочешь дать шанс Аарону?

— Не только ему, тебе тоже.

— Мне? А какой шанс может быть у меня?

— Шанс любви и счастья.

— Любви? Счастья?

— Да. Именно любви и счастья.

Она смотрела на меня непонимающим взглядом, а я улыбнулась ей.

— А ты просто попробуй, у тебя сейчас есть возможность узнать Аарона. Ты пока не думай ни о чём, у вас есть время на знакомство.

— А у тебя было время?

— Он выкрал меня.

— Что?

— Глеб приехал на акцию и выкрал меня. Просто увёз из страны, я проснулась в его доме в Неаполе.

— Я должен был убить её.

Глеб неожиданно возник рядом с нами, одним движением придвинул к себе стул, опустился около меня и продолжил:

— Я приехал в санаторий и должен был уничтожить команду…

— Глеб, не нужно…

— … гимнасток, Катя кинулась их спасать, я её почувствовал и привёз в бессознательном состоянии в Италию.

Нора с ужасом смотрела то на Глеба, то на меня, и по глазам поняла — всё правда, всё так и было.

— И ты смогла…

— Нора, я влюбилась в него сразу, а ему ничего не оставалось делать, как…

— Катя полюбила меня, зная, кто я есть по своей сущности. И убедила меня в том, что таких как я можно любить.

— А ты? Ты полюбил её…

— Когда она улыбнулась мне во сне в первый день своего присутствия в моём доме.

— И ты знал, что убьёшь её?

— Знал.

— Нора, он боролся за меня всеми возможными и невозможными способами.

— Катя сама дала мне свою кровь и этим спасла меня.

Она переводила взгляд с Глеба на меня и пыталась осознать, что мы говорим. Я уже хотела предложить ей прекратить разговор и отдохнуть, как она спросила:

— Глеб, ты и сейчас её убиваешь?

— Нет, теперь уже нет.

— Но как… Аарон сказал, что…

— Он сказал тебе не совсем правильно, Катя отдавала мне свою жизнь, но наша любовь остановила этот процесс.

— Любовь? Разве любовь может что-то изменить в этом процессе?

— Именно она всё и меняет, именно любовь. Нора, любовь изменила отношение Глеба ко мне, я перестала быть для него жертвой, а он перестал быть хищником для меня. Любовь может всё.

— Но Аарон не любит меня.

— Он ещё просто об этом не знает, Нора, он очень хочет любви, но ещё не умеет любить.

— Катя, ты так говоришь, потому что он любит тебя.

— Он никогда меня не любил — это было лишь стремление к любви, которое он себе объяснил как любовь.

Осторожно взяв Нору за руку, Глеб неожиданно тихо, почти шёпотом сказал:

— Любить может научить только женщина, только она может помочь мужчине понять, что такое на самом деле любовь. Мужчина осознает свою любовь только рядом с женщиной, той, которая единственная. А для Аарона ты единственная.

Нора медленно кивнула головой, посмотрела на меня и так же тихо ответила:

— Только он пока об этом не знает.

И мы дружно рассмеялись, даже Нора смогла улыбнуться. Поразительное самообладание, вот такая Аарону и нужна, пока он будет бить об неё свой лоб — полюбит. А судя по улыбке Нора готова рискнуть. Она вздохнула, и высказала, наконец, своё сомнение:

— Я не знаю… всё так… непонятно.

— Нора, а в обычной жизни разве понятно? Отношения между мужчиной и женщиной самое сложное, что вообще может быть.

Неожиданно она посмотрела на меня настоящими живыми глазами, полными непонимания и зарождающейся надежды:

— Катя, скажи, я смогу?

— Ты знаешь сколько мне на самом деле лет? Никто не верил, что я выживу. А ты уже столько всего прошла по жизни и морально и физически, что можно не сомневаться — ты выживешь. И помни — всё, что происходило со мной, не обязательно произойдёт у тебя. В каждом случае всё индивидуально. У меня так могло произойти из-за агрессии Глеба, а ещё Сельма…

— Агрессии Глеба?

— Нора, давай договоримся так — ты сегодня и так слишком много узнала, на несколько дней думать хватит. Я приеду к тебе, или ты приедешь, и мы поговорим обо всём подробнее. Хорошо?

Глеб тоже согласно кивнул, он готов обеспечить нам приватный разговор, понимал, что нам с Норой надо поговорить вдвоём.

— Ты скажи Али, когда будешь готова говорить, и он сообщит мне. Катя, ты всё выбрала, что хотела?

— Да, халаты точно.

Улыбнувшись милой улыбкой, Глеб подмигнул Норе. Она не ожидала от него такого фривольного поведения, но тоже улыбнулась, покачала головой — настоящая семья, где всё так просто и ясно. Знала бы она про эту простоту и ясность, но ничего, всё у них с Аароном получится, я теперь в это верю.

Мы проводили Нору до машины, где уже лежали покупки и её ожидал боевик. Со стороны смотрелось так, как будто богатая дама приезжала в ателье за обновками в сопровождении своего водителя. Боевик совершенно как водитель богатого семейства открыл перед ней дверь и помог сесть в машину, Глеб ему кивнул, и они уехали. Я сразу спросила:

— А что, их и этому обучают — вести себя в разных ролях, ничем не отличается от водителя, ну ничем, прямо как…

— Он должен уметь существовать в мире людей. В любом обличье.

Ну да, ну да — маленькое государство в разрушении, или созидании, в зависимости от поставленной командором задачи. Глеб смотрел на меня сверху вниз и улыбался.

— Довольна?

Я прижалась к нему и прошептала:

— Ты у меня самый лучший муж в мире, самый-самый.

— С Аароном говорить будешь? Он рядом.

— Нет. Только он сам может для себя всё решить. Он сильный, умный, он мужчина, наконец. Воин. Ни в чём его я убеждать не буду. И контролировать тоже.

Удивление Глеба меня рассмешило, но я не позволила себе хихикать, понимая, что Аарон нас слышит: брови Глеба поднялись до предела, глаза округлились, даже рот открылся в вопросе, но тут же захлопнулся. Он ещё раз попытался что-то сказать и снова не смог, опустился передо мной на корточки и заглянул в глаза — правильно ли он меня понял. А я гордо на него посмотрела: вы мужчины, вы и думайте, как завоевать женщину и добиться её любви. Глеб долго смотрел на меня, и его глаза меняли свой цвет от тёмного синего, до практически прозрачного. Дурачок, он продолжал меня ревновать к Аарону, я улыбнулась и коснулась пальчиком его лба.

— Я люблю только тебя. И любила всегда только тебя. Поехали домой.

Он только кивнул, резко встал и обнял.

— Ты моя жена.

— Жена.

Мы ехали домой, и я всю дорогу смотрела на Глеба, удивительное преображение: от мраморной статуи, ледяной, недвижимой, до громадного красавца с сияющими глазами и счастливой улыбкой, и, конечно же — рукой на моей коленке.

Ужинали мы почти в полном составе, не было только Виктора с Олегом. Олаф был счастлив.

— Катя, ты представляешь, они получили, нет, у них проявились новые способности, им потребовалось попасть в настоящий бой, и они стали другими. Я такого даже представить себе не мог, что вот так — не просто энергия, а и физические способности, некоторые стали такими сильными, невероятно для обычных мутантов.

— Олаф никак не мог подумать, что его подопечные могут не только энергией пользоваться, но и руками и ногами. Иногда даже головой.

Глеб улыбался, а Олаф даже не обиделся на его слова, слишком был доволен результатами. Он ходил по столовой, махал руками и продолжал удивляться способностям, которые совсем не ожидал обнаружить у своих учеников. Арно только крутил головой, смотрел на всех одновременно и по отдельности. Больше всего его интересовала я. Вот он сразу удивился, как хорошо я выгляжу после всех приключений, так и сказал — приключения, что скоро буду выглядеть как юная девушка. Посмеявшись над его словами, ну очень далеко мне до юной девушки, я увидела глаза Глеба — яркие, счастливые. И что-то в них было такое, чего раньше я не знала, а может, не замечала. Что-то такое, от чего у меня зашлось сердце, и я не сразу смогла вздохнуть. Он улыбнулся мне, и столько счастья было в этой улыбке, какой-то внутренней радости, от которой его лицо совершенно изменилось, никакого командора, просто очень влюблённый мужчина, очень, очень влюблённый.

— Катя, а я хотел с тобой поговорить о тебе.

Арно был неожиданно серьёзен, от его тона Олаф остановился в своём кружении и тоже посмотрел на меня.

Все смотрели на меня, хотя говорить собирался Арно. Что ж, хорошо иногда о себе послушать, может, чего важного скажет.

— Говори, что там такого обо мне.

— Много интересного.

Арно театрально замолчал, чем привёл Олафа в состояние нервного напряжения:

— Арно, говори, что ты там такое обнаружил у нашей Кати.

Глеб только улыбнулся на слова Олафа, член семьи, не меньше — дядя по линии прадеда, или ещё как-нибудь.

— Катя, ты восстанавливаешься со скоростью восстановления мутанта, средней степени наличия вируса.

— Я мутант?

— Нет, в том-то и дело. В тебе нет и намёка на вирус в нескольких поколениях.

— А как это может быть?

— Не знаю, мы с Самуилом рассматривали твои клетки с самых разных сторон, но не поняли ничего.

— Катенька, это действительно так, помнишь, когда твоё сердце раздвоилось, тогда тоже был медицинский феномен. А сейчас ещё больший.

Самуил прижал руки к груди и подошёл к Арно, встал как подсудимый, посмотрел жалобно на Глеба, признаваясь в своём бессилии решить этот научный казус. Я только рассмеялась.

— Это же хорошо, значит, мой организм так решил. Арно, ты сам сказал, что только от нас с Глебом зависит, как мы будем жить, и как долго. Вот мой организм и решил жить хорошо, быть здоровым, сам восстанавливается. А Глеб ему в этом помогает.

И я опять встретилась глазами с Глебом, он смотрел на меня этим полным счастья взглядом, наполненным какого-то своего знания, мне пока неведомого.

— Катенька, это твои собственные резервы, твоя сила, сила твоего организма, но этого не может быть, ты так много болела, столько было сил потеряно, крови невозможное количество, всё переломано было. Так у людей не бывает.

— Самуил, но ведь именно ты знаешь, сколько раз происходило со мной именно то, чего не бывает. Олаф, скажи, ты разве мог предположить, что с твоими воспитанниками такое преображение произойдёт?

— Катя, это совершенно невероятно…

— И со мной то же самое. Это любовь, Арно, просто любовь.

— Да, да, Катя, я понимаю, любовь. Ты отдаёшь Глебу свою энергию, он тебе её передаёт, обмен, так сказать энергиями. Только один вопрос, откуда ресурсы берутся, энергия только подхлёстывает внутренние ресурсы, а ты, ты откуда их берёшь?

— Я? Да я только и делаю, что ем постоянно, сплю и ем.

— И худеешь.

— Да я похудела всего на несколько сантиметров, Инесса меня сегодня измеряла! Вы что, теперь и из-за моего миллиметрового похудания лечить будете? Глеб, это ты устроил?

Я грозно на него посмотрела, но он лишь развёл руками, не он, про похудание точно. И я нашла виноватого:

— Вердо. Он мне всяких вкусностей с травами готовил, вот вам и ресурсы.

— Катя, мы проверяли эту гипотезу. Конечно, его травы тебе помогли, но всё остальное слишком странно.

— Всё! Я постановляю, что во всём виновата любовь! И всё! Никаких осмотров и проводков, никаких уколов и кастрюль! Глеб, спаси меня от них!

— Поедем от них куда подальше?

— Поедем!

— Завтра.

И все замерли, Андрей, молча сидевший на пуфике, даже привстал — как это он, самый главный в организации поездок командора был не в курсе. Я не ожидала от него такого кардинального решения, поэтому уже осторожно спросила:

— А куда мы поедем?

— На остров.

Почему-то шепотом я уточнила:

— На Луну?

У Арно глаза стали как два мяча, теннисных, Самуил с Олафом побледнели, а Глеб рассмеялся:

— Нет, это красивый маленький остров, там пальмы и песок. И там уже тепло.

Андрей кивнул, понял, о чём речь, вопросительно посмотрел на Глеба и сразу исчез устраивать поездку. Мне хотелось спросить, когда он решил ехать на этот остров, но потом передумала, всё равно не скажет.

— Катенька, но ты там, на острове, не очень в море купайся, акулы всякие, может вода холодная, опять есть будешь непонятно что, загорать, а вот загорать тебе не очень полезно…

— Самуил, я даже ещё не знаю, куда мы едем и насколько.

И вопросительно посмотрела на Глеба.

— Отдыхать.

Ответ конкретный и очень ясный. А глаза светятся, улыбка до ушей, и я поняла — давно мечтал, чтобы только мы вдвоём. Ага, и куча боевиков вокруг как приложение к отдыху. Олаф, как и я, хотел что-то спросить и тоже передумал. Глеб посмотрел на всех и заявил:

— Катя, тебе пора отдыхать.

В спальне он поцеловал меня опять как цветок, нежный слабенький цветок, и спросил:

— Я надеюсь, ты хочешь на тёплый остров?

— Очень, очень-очень. Когда тебя не было, я мечтала об этом, чтобы пальмы, песок, тепло и ты рядом.

— Немного потерпи, совсем чуть-чуть, всего одну ночь, завтра поедем. А теперь спи, мне нужно доделать кое-какие дела.

Утром я проснулась от почти барабанного боя приказаний. Глеб меня разбудил рано утром, заявил, что времени на бассейн нет, мыться, одеваться, завтрак и в путь. Почти вслед ему я успела только крикнуть:

— А собраться?

— Всё готово.

Уже в ванной подумала, а что готово? Всякое домашнее безобразие, которое носить нельзя даже на острове, а вдруг кто мимо пролетать будет, упадёт же в море. Но проверить мне времени никто не дал, да и чемоданов уже не было, радовало одно — в гардеробной появились пустоты, значит, взяли не только купальник и халаты для мужа. И ещё одна радость: практически не дав позавтракать, Глеб перенёс меня в машину, и рядом с соседней машиной стояла Лея. На мой вопросительный взгляд она успела кивнуть, значит, едет с нами. Вот как с таким мужем истерики закатывать? Придумать не успеешь тему, а ты уже в другом месте.

Мы сначала долго ехали на машине, почти проснувшись, я с удовольствием рассматривала окрестности и вдыхала ароматы весны, скорость движения позволяла ветру иногда залетать сквозь небольшую щёлку в окне. То есть обычная скорость истребителя. Потом мы летели самолётом, правда недолго, всего около двух часов, но я успела уснуть на коленях у Глеба. Он обнимал меня и лишь улыбался на все мои вопросы о том, куда мы летим — пришлось уснуть.

Проснулась я от шума винтов. Не сразу поняла, что мы взлетаем на вертолёте. Пока я просыпалась, Глеб говорил по телефону тоном командора, что помогало процессу просыпания. Вертолётов было много, куда ни посмотрю, везде летит вертолёт, чаще всего большой. Это с земли вертолётики такие маленькие, а когда они рядом летят, то впечатление достаточно сильное. Особенно когда впереди у них стволы как пушки. Я почему-то спросила:

— А в других вертолётах тоже я?

— Да. А ещё ты улетела на три других острова, с таким же сопровождением.

— И с тобой?

— Нет, с Олафом и Олегом.

— А на третий с Андрюшей?

— Нет, он управляет нашим вертолётом.

Андрей услышал разговор, и тут же его улыбающееся лицо появилось из-за кресла пилота. Я сразу решила уточнить очень важный для себя вопрос:

— А самолёт тоже ты вёл? Им управлял, в общем…

— Я. Мне нравится летать.

— Скоро Олаф тебя научит.

Шутка Виктора о летающих боевиках получила широкое распространение, видимо, он уже поделился своей идеей с командором и тот его поддержал. Но лицо Андрея слегка вытянулось после слов Глеба, ему почему-то идея Виктора не очень понравилась, или вспомнил, как все шутили над тем, как он улетел в кусты от энергетического удара Леи. Поэтому он решил, что лучше пока исчезнуть с поля зрения, а то, кто знает, вдруг действительно придётся учиться на одной силе своей мысли лететь, как все обо мне говорят.

Это называется пляж с пальмами? Мы подлетали к скальному образованию, высоко торчащему из воды. Много воды и много острых скал, да не то, что плавать, здесь просто стоять негде. Я вопросительно посмотрела на Глеба — это твоя мечта? И чем она отличается от Луны? Он лишь усмехнулся, но взгляд был весёлым, значит, сюрприз.

Наверное, когда-то очень-очень давно из глубин моря вырвался вулкан и образовал этот остров. Лава затвердела острыми скалами, или вода их такими сделала, но в центре сохранился кратер — абсолютно круглая площадка, на которой стояло несколько домиков вокруг большого озера, или бассейна с белым песчаным пляжем. Даже пальмы на нём росли. Глеб получил удовольствие от выражения моего лица, а Андрюша чуть не уронил вертолёт от моего боевого клича.

— Ура! Ура-ура!

Вертолёты опустились на небольшие площадки возле домиков, получилось по два вертолёта на домик. Глеб дождался, когда винты совсем остановились, только после этого вынес меня и поставил на ноги. Как тепло, не жарко, а именно уютно тепло и непередаваемый аромат морской воды, я даже остановилась, чтобы поднять нос и вдохнуть эту амброзию.

— Глеб, это мечта, просто мечта.

— Это только начало исполнения твоей мечты.

Наш домик оказался больше и несколько в стороне от остальных, но стоял ближе всех к воде. Совершенно белый, весь в зелени, какие-то невысокие кусты росли везде, на них уже появились маленькие красные цветочки, и я с удовольствием вдохнула их тонкий аромат. Домик состоял из трёх комнат и ванной. Центра космической связи, спальни и гостиной. В центр я только заглянула — не для меня явно, в спальне только постель под пологом и гардеробная, которую я не нашла бы, но Глеб не выдержал и показал нужную панель. А гостиная состояла из двух диванов, низкого столика и пуфиков вдоль стен, полный минимализм. И минимализм такого же белоснежного цвета, как и сам домик. Только яркие пятна букетов по всему домику, кроме центра космической связи, конечно. Огромные окна, практически в пол, вид невероятный на пляж и пальмы на фоне чёрных скал.

Глеб обнял меня у окна и поцеловал.

— Тебе нравится?

— Очень, так красиво, такое всё белое и прозрачное.

Он задумался на мгновение, потом улыбнулся:

— С улицы окна непрозрачные. Глушитель круглосуточно.

И я благодарно прижалась к нему, ну не могу я целоваться, пусть даже в доме, под взглядами боевиков и Леи, не могу и всё.

— И ты не побежишь пробовать воду? Дно пять метров.

— Пять?

Моё откровенное разочарование вызвало очередной приступ смеха у Глеба:

— Катя, с твоим ростом этого вполне достаточно. И ещё один момент — дальше лава вулкана.

— А если…

— Никогда. Лава уже застыла.

И опять смеётся надо мной, веселится от моего выражения лица, обнимает и хохочет. Он здесь совсем другой — не командор, красивый весёлый парень, влюблённый и счастливый. Как он хорош в своём счастье, глаза такие синие, прозрачные, внутри сверкают звездочки, и улыбка, удивительная улыбка, губы так и стремятся к поцелую. И всё это из-за меня, он счастлив рядом со мной, он смотрит на меня и счастлив от моих глаз, моей улыбки и мягкости. Глеб как услышал мои мысли, подхватил на руки, поцеловал нежно и прошептал:

— Я люблю тебя. Всё это для тебя.

Чуть не заплакав от своих мыслей, поцелуя и его слов я лихорадочно вздохнула и сказала:

— Ага, целый вулкан, кто его ещё своей жене подарит.

Глеб хохотал так, что никакие глушители не помогли, я думаю, все в ближайших ста километрах слышали этот счастливый смех.

До воды я добралась только вечером. Мы любили друг друга под пологом кровати, скрытые от всех, когда весь мир сузился в границы этого полога. Шептали горячие слова любви и страсти, отдавались друг другу как в первый раз, с той страстью и нежностью, которые накопились в нас за все дни войны и тоски. Освободившись от брони командора войны и своей ледяной тоски, Глеб отдавал всего себя, всю свою любовь, он как будто только сейчас осознал, что он терял за эти дни и старался восполнить эти чувства и ощущения. Казалось, он не мог насытиться чувственным восприятием моей кожи, мягкости моего тела. Когда я лежала на нём совершенно без сил и почти без сознания, он продолжал водить пальцами по моей коже, и его лицо приобрело выражение совершенного умиления.

— Катя, я люблю тебя, ты единственный цветок в мире.

Я что-то промычала, но голову поднять не смогла, сил не осталось совсем. Глеб погладил меня по волосам, закрутил кудряшку на палец.

— Отрастают.

— Ага.

— Какая кожа мягкая, нежная, нет ничего прекрасней твоей кожи.

— А кудряшки?

— И кудряшки прекрасны.

— А я?

— Ты вся прекрасна.

Наверное, я ещё совсем ничего не понимала в своем полубессознательном состоянии, ничем другим я не могу объяснить, почему задала этот вопрос своему мужу в постели:

— А разве у ваших женщин кожа другая? У всех женщин кожа нежная, мягкая, ну всё равно мягче, чем у мужчин.

Глеб не вздрогнул, даже не замер от неожиданности, а вот я сразу пришла в себя и похолодела, ну… и… что я говорю?! Спрятаться мне было совсем некуда, только на его груди, поэтому крепко закрыла глаза, плотно сцепила губы и постаралась сползти с него. Но он не позволил — крепче меня обнял, сильно прижал к себе, даже ногой придавил, двигаться стало совершенно невозможно, я даже дышала с трудом.

— Глеб… если ты хочешь меня задушить за этот вопрос…

— Я люблю тебя.

Но руки ослабил, значит, душить не будет, просто словом убьёт. В ожидании кары я глаз не открывала, дышала через раз и старалась ниже опустить голову.

— Наши женщины как мы, полное восстановление и нечувствительность к боли. Они не чувствуют, как ты, они воспринимают касания, но не так как ты.

Долго молчал, поглаживая мою спину, уже не было необходимости меня удерживать, я обняла его сама, когда он начал говорить.

— Я их не чувствовал так, как чувствую тебя. Никогда и никого я не чувствовал так, как тебя. Твоё тело… оно совсем другое, такое отзывчивое, оно…

— Оно любит тебя. Все моё тело любит тебя, тебя одного, всегда, каждую минуточку, каждой клеточкой.

— Я знаю, чувствую.

Вот оно счастье для него — чувствовать свою женщину, свою любимую женщину. После того, что он не чувствовал ничего в своей агрессии, вообще ничего, ни кожей, ни эмоциями, как настоящий боевой робот. Я вспомнила, как он выглядел в тот страшный день — совершенно никакой, ничего кроме силы, огромный кусок льда — даже вздрогнула от этого воспоминания.

— Что с тобой?

— Ты был тогда такой, как робот совсем, никакой, вернее кусок льда.

Он вздохнул длинно и неожиданно улыбнулся.

— А теперь какой?

— Горячий.

Какое удивительное состояние невесомости, парения, казалось, что только руки Глеба удерживают меня от полета, и невероятные глаза, ясные, цвета счастливой небесной синевы. Что такое любовь? Это состояние полета и счастья от обладания друг другом, которое и есть соединение двух половинок, даже таких разных как мы, даже стоящих друг от друга на разных полюсах.

— Моё тело хочет есть. И плавать.

Я всегда удивлялась способности Глеба всё организовать, всё что угодно — вулкан так вулкан, озеро так озеро, обед так обед. Как только я изрекла своё желание, Глеб достал из-под кровати маленький пульт и нажал две кнопки.

— И что теперь будет?

— Одежда и обед, или ужин.

— Прямо сейчас?

— Прямо.

Но я ещё полежала на нём минуточку, чтобы успели прямо сейчас, а Глеб только улыбался на мои старания дать время всему появиться. Потом одним движением с кровати подхватил меня на руки, и мы оказались в гостиной, где уже был накрыт стол и на спинке дивана лежали халаты и купальники: четыре пары, разложенные как комплекты. Я растерялась от такого выбора, и Глеб не выдержал, взял первый попавшийся и подал мне.

— Надевай.

Но я гордо поменяла купальники и халаты, якобы мне цвета не понравились, и естественно получился цветовой кошмар. Но деваться уже было некуда, да и есть хотелось очень, пришлось надевать. А меню явно составлял Самуил, сплошные морепродукты во всех видах, но очень вкусно.

Дно озера я всё-таки достала. Несмотря на бдительный надзор Глеба, сидевшего как богатый турист в шортах и рубашке Малибу под огромным зонтом в большом деревянном кресле. Удивительно уютная вода, той самой температуры, когда именно уютно — не холодно, но и не как парное молоко. Очень солёная, настоящая морская вода, только волны не хватает. А на дне оказалась лава, настоящая, застывшая большими валунами и явно сбитыми частями скал, это чтобы я не напоролась, Глеб готовился к моим погружениям со всей своей ответственностью за меня. Когда он достал меня со дна одним прыжком и усадил в соседнее кресло, то первое, что я услышала, была угроза слить озеро, если я повторю свой подвиг. Отфыркиваясь водой, я удивилась:

— Как это — слить озеро?

— Одной кнопкой.

— Всё озеро?

— Всё. Будешь купаться в ванной, можно туда набрать морской воды.

Ослепительная улыбка и твёрдый взгляд, точно — сольёт обратно в море.

— Глеб, клянусь, больше не буду, я увидела дно и всё, теперь уже не интересно, буду просто плавать.

Он мне не поверил, усмехнулся и покачал головой. Я перебралась к нему на колени и удобно устроилась в его руках. Уже наступила ночь, Глеб сначала уменьшил освещение, а потом совсем выключил, и над нами распростёрлось совершенно чёрное южное небо, усеянное многочисленными яркими звездами.

— Глеб, спасибо, так хорошо, я даже не могу сказать, как мне сейчас хорошо — море, звезды и ты рядом.

— Я люблю тебя. Ты моё счастье, только рядом с тобой я счастлив.

Он обнимал меня и тоже смотрел на небо, я так и уснула на его руках под взглядами звезд.

Глеб умудрился развлекать меня и на вулкане посередине моря. Даже показал тренировку боевиков, невероятным образом ползающих по острым скалам. Несколько раз мы облетели остров на вертолётах, и я с ужасом увидела, что боевики так же легко двигаются по скалам с внешней стороны вулкана, они умудрялись держаться даже тогда, когда на них с силой обрушивалась волна. Мы катались на катере, долго носились по волнам, и меня укачало, что обрадовало Глеба — хоть катер теперь исключается в моих отношениях с морем. Я много плавала в озере под бдительным оком Глеба или Леи, получившей приказ немедленно доставать меня из воды при попытке опуститься ниже трех метров. Как они могут рассчитать расстояние с берега в глубину? Пару раз Лея вытаскивала меня из воды, заявляя, что я опустилась ниже допустимой глубины, не принимая оправданий, что я-то не могу рассчитывать, где в воде три метра, а где уже четыре.

А однажды вечером мы с Леей устроили небольшой концерт. Всё началось с того, что Лея что-то мурлыкала, пока наблюдала за мной, как я лежу под утренним солнцем. В её задачу входило контролировать чтобы я переворачивалась с бока на бок, и главное — вовремя ушла из-под горячего солнца. Я сразу спросила:

— Что ты такое поёшь?

— Итальянская песня рыбаков.

— О чём?

— Чтобы улов был богатым.

И рассмеялась весело. Она тоже на острове была счастлива, вся светилась, понятно — Андрюша был рядом, и, хотя я никогда никого не видела на улице, явно по указанию Глеба, догадывалась, что они находили возможности быть вместе. Андрюша тоже пока не проявлялся, и я решила всех собрать.

— Лея, а давай вечером концерт устроим?

Она только пожала плечами, можно и устроить, раз жена командора предлагает. Пока Глеба не было, мы организовали заговор и вечером привели его в исполнение. Я заявила Глебу, что хочу немного попеть после ужина, можно Андрюшу позвать в гости. Он хитро посмотрел на меня, явно слышал все подробности нашего заговора с Леей, и согласился.

Возле нашего домика поставили столик и несколько стульев, куда сели мы с Глебом и Андрюша. Он пришёл радостный и довольный, прямо светился весь. Я только улыбнулась, а вот тебя ждёт сюрприз. Правда, сюрприз пока ждал меня. Глеб повернулся ко мне и спросил:

— Катя, ты не будешь против, если и охрана будет тебя слушать?

— Конечно, пусть слушают.

Понимаю же, что остров не так велик, чтобы они смогли уйти на достаточное расстояние, и не слышать моего исполнения. Но когда Глеб кому-то кивнул и осветился берег озера у нашего столика, я чуть не упала со стула — боевики сидели полукругом практически перед нами. Мне осталось только всем улыбнуться и попытаться пнуть Глеба под столом, не достала, конечно. Ну, что ж, теперь наш сюрприз для Андрюши.

Лея вышла в своём костюме моей личной охраны, с ножами и мечом, совершила невероятные движения, что-то из боевых искусств, потом неожиданно для всех положила меч и запела очень красивую песню о любви, тоске в разлуке, надежде на встречу с любимым, который находится на войне. Эта песня, очень старая, что-то из средневековья, произвела сильное впечатление на всех. Когда Лея мне рассказала, о чём песня, я сразу поняла — это для них, для Андрюши и Глеба, но не предполагала, что для всех, боевиков тоже. Впечатление усилилось ещё и тем, что Лея вышла сама как воин, но воин-женщина, для которой на первом месте всё-таки любовь. Андрюша побледнел, даже в сумраке было заметно, как он побледнел. Он как-то по-особенному воспринял эту песню, что-то слова этой песни всколыхнули в нём, очень важное для него. К сожалению, я не могла увидеть, как боевики отреагировали на песню, заметила лишь то, что некоторые повели плечами, когда Лея закончила петь.

Сама я ничем особым никого не удивляла: спела то, что все, скорее всего, уже слышали в моём исполнении. Но Глеб взял меня за руку, поцеловал и приложил к своей груди, так и держал, пока я пела. Лея спела ещё несколько песен, которые я не знала, но они мне очень понравились, а судя по выражению лица Андрея, он их уже слышал.

Вот уж аплодисментов я не ожидала, боевики вообще никогда никак не реагировали, видимо, такая установка для них всегда была, и очень удивилась, когда их услышала. Хлопали все, и начали первыми боевики, а не Глеб, то есть это не было указанием командора похвалить исполнение своей жены, это была их настоящая реакция. Смутившись, я покраснела и позвала Лею, этот успех больше её, чем мой. Она подошла ко мне, взяла за руку и неожиданно её поцеловала.

— Лея, что ты делаешь!

— Катя, если бы не ты ничего бы этого никогда у меня не было, я это помню всегда.

Кивком головы поблагодарила боевиков за аплодисменты и ушла. Глеб только улыбнулся и отпустил всех.

— Свободны.

Уже ночью, когда мы лежали на постели и вспоминали концерт, я загрустила. Глеб обнимал меня, гладил по голове и пытался успокоить:

— Катя, это её выбор, пойми, наш мир очень жесток. Сейчас она может постоять за себя, она уже настоящий боец, да и Андрей…

— Глеб, она была такой нежной девочкой…

— А сейчас она выросла в бойца.

— Ну почему обязательно боец! У неё такой удивительный голос, просто невероятный, такой слух.

— И где она будет петь? В оперном театре для мутантов?

Я только тяжело вздохнула, ей на самом деле очень повезло, что она попала к Глебу и просто выжила, а не была найдена обычным кланом или ещё хуже — не попала в какой-нибудь институт к людям.

— Глеб, ты их спасаешь, даёшь им вторую жизнь, не так — даёшь им возможность выжить, просто жить.

— Лею ты спасла.

— Сначала ты её спас, в клан к себе взял.

— А человеком её делаешь ты.

— Она сама такая, понимаешь, вы все такие сами, вы…

— Мы такими стали с тобой.

Он прекратил дискуссию самым решительным образом — заставив говорить тело, отключив голову. И я забыла о грусти, осталась только радость и счастье за нас, что мы вдвоём и Андрюша с Леей тоже вдвоём, и мы все вместе.

Утром я проснулась одна и сразу поднялась. Обычно на этом острове мы долго ещё с Глебом оставались в постели, предавались любви или просто разговаривали, пока я не начинала требовать накормить меня и выкупать в озере. Я не тревожилась, просто удивлялась отсутствию Глеба. Накинув халат, пошла в космический центр, то есть в комнату Глеба. Он говорил по телефону на ассасинском и тон был очень удивлённым, он улыбнулся мне, но разговор не прервал. Я уселась на полу в углу, стульев больше не было, и стала ждать, рассматривая комнату. Рассматривать особо было нечего: техника неизвестного для меня происхождения, даже компьютер и тот был такой, что я не сразу поняла, что это он. Интересно, а зачем Глебу экраны на потолке, он, что — лёжа в кресле смотрит? Хотя с их скоростями движения техника за ними не поспевает, пока одну задачу выполняет, другая уже на подходе.

Глеб закончил разговор, странно на меня посмотрел, даже откинулся на спинку кресла, а потом спросил:

— Как ты это делаешь?

— Что?

Он не ответил, встал, медленно подошёл ко мне, сел на пол и взял мои руки. Долго смотрел на меня, а потом тихо спросил:

— Почему ты заговорила о жёнах Олега и Виктора?

— Это не я, это Самуил сказал.

— Ты сказала, что будешь им искать жен.

— Но я пока не приступила к поиску, а что, пора искать?

— Ты их уже нашла.

— Я? А что… Глеб… они… они влюбились? Оба сразу? Или…

— Или.

И посмотрел на меня так, будто это я обошла весь мир, долго искала жён для Олега и Виктора, а теперь вот нашла и доложила ему. Не просто жён, а их человеческие половины.

— Женщины? Это женщины?

— Да.

Я затрясла руки Глеба, требуя подробностей, но он только смотрел на меня и улыбался.

— Глеб! Немедленно рассказывай! Я лопну от любопытства, если ты сейчас же не расскажешь мне всё в мельчайших подробностях.

Ну что с ним делать, молчит и смотрит на меня своими озерами, улыбается!

— Я сейчас… утоплюсь!

Глеб расхохотался, упал на спину, прихватив меня с собой. Я стучала по его груди кулачками, а он удерживал меня на себе и смеялся.

— Глеб, ну Глеб, ну расскажи, кто они, какие они. А сколько им лет? Надеюсь, они молодые. Они должны быть молодыми и красивыми, очень красивыми. Глеб!

Он страстно поцеловал меня, обнимал, прижимал к себе как-то лихорадочно.

— Катя, я знаю, это ты — это ты их позвала, и они пришли к ним, они встретились, нашли друг друга.

— Хорошо, пусть я, да, во всём виновата я, только скажи, как они встретились, как они могли оба сразу встретить, сразу оба почувствовать. Они в разных местах были? Или сразу оба вместе? Глеб! Утоплюсь! Всё, я пошла топиться!

Но он меня не отпустил, прижал к себе крепче, чмокнул в макушку.

— Сначала Олег, потом Виктор. Они молодые, даже юные.

— Юные, это как? Сколько лет?

— Сама увидишь, они у нас дома. Все.

— И ты молчишь? Немедленно едем домой, немедленно!

— Катя…

— Глеб, ты понимаешь, они теперь у них есть, они теперь не одни! Нет их этого безнадёжного одиночества! Невозможно их не полюбить, они такие замечательные, и эти девочки тоже замечательные, они обязательно полюбят друг друга и у них всё получится!

— Катя, послушай меня.

— Я слушаю тебя, Глеб нам нужно туда поехать, здесь замечательно, всё прекрасно, но не можем же мы их оставить, как это хорошо, что они нашлись, что они живы…

— Катя!

Чтобы остановить поток моей радости, Глеб меня поцеловал, и пока я отдышалась после поцелуя, произнёс, чётко произнося слова:

— Катя, Самуил ими пока занимается.

Я замерла — неужели как Нора, с ужасом посмотрела на Глеба, не в состоянии сказать ни слова. Но он меня сразу успокоил:

— Ничего страшного, небольшие повреждения.

— Небольшие это по вашим меркам? Глеб, ты понимаешь, что люди…

— Катя, так сказал Самуил!

Наконец, я немного успокоилась, вздохнула и посмотрела на Глеба, он с такой нежностью смотрел на меня, как будто это я с небольшими повреждениями лежу на столе у Самуила, а не на нём.

— Катя, всё хорошо, мы поедем завтра, дадим время Самуилу сделать своё дело. Их посмотрит Арно, поговорит с ними.

— А ещё Олаф посмотрит и поговорит. А потом мы приедем и поговорим. Ты понимаешь, что они чувствуют?

Глеб стремительным движением поднялся и поставил меня на ноги. Долго смотрел в глаза, я не отводила взгляда и задала главный вопрос:

— Они знают — кто они? Виктор и Олег?

— Да.

Мы улетели с острова после обеда. Лея помогла мне собраться, вернее она собиралась, а я носилась по спальне кругами. Я почти не помню, что ела на завтрак, и тем более на обед. Глеб не выходил из своего космического центра, я лишь однажды заглянула к нему, и он мне улыбнулся, разговаривая сразу по двум телефонам.

Когда Лея собрала чемоданы — из всей одежды я носила лишь купальники и халаты — мы пошли в последний раз искупаться. Вернее, я купалась, а Лея контролировала. Как я была счастлива на этом острове, счастлива как любимая женщина, жена. Уже привыкла к этому слову, благодаря Глебу я стала воспринимать себя настоящей любимой женой, он отогнал все мои страхи и сомнения, научил меня верить себе и ему. И именно здесь, на этом острове, наполненном любовью, пришла такая новость, счастливая новость. У них всё получится, именно у них. Олег и Виктор очень много значат для меня, он прошли с нами столько всего, в самых сложных ситуациях были верны нам, когда мы запутывались в отношениях, делали разные глупости, они нас всегда спасали, часто от самих себя. Они очень разные, но такие дорогие мне, что я уже совершенно не представляю своей жизни без них. Я всё сделаю, возможное и невозможное, чтобы всё у них получилось, чтобы любовь, настоящая любовь помогла им обоим обрести себя истинного, не оглядываясь на прошлое и не страшась будущего.

Лея едва достала меня из воды, только угроза, что я могу опоздать на вертолёт, заставила выбраться из такого прекрасного озера в кратере вулкана. Могла ли я думать в своей прошлой скучной жизни, что я, серый кролик, забитый собственными страхами, буду любимой женой Глеба и купаться в озере, расположенном в кратере вулкана посередине Средиземного моря?

Я сидела на кровати в ожидании приказа лететь, когда Глеб вошёл в костюме командора и знаком власти. Он сразу меня успокоил:

— По дороге у меня будет короткая остановка, а ты поедешь дальше, я догоню вас.

Только вместе, я никуда не поеду одна, и я отрицательно покачала головой.

— Катя, это сложная встреча.

— Тебе что-то может угрожать? Или мне?

— Нет.

— Глеб, я твоя жена, я люблю тебя и ничего не боюсь рядом с тобой. Я просто посижу в машине, подожду тебя, но ехать я хочу вместе с тобой.

Он смотрел на меня и думал, сомнение читалось в глазах волной цветов, но синий вернулся, и Глеб решил:

— Хорошо, пусть будет так, едем вместе.

Уже из вертолёта я помахала острову на прощанье, потом долго смотрела на удивительное, синее-синее, ровное как стекло море. Почему-то ощущение полёта на вертолёте совершенно иное. Такое чувство, что земля или море значительно ближе, чем на самом деле, пропадает ощущение высоты, хотя на маленьком вертолёте может быть всё и по-другому.

В самолёте Глеб меня обнял, и весь полёт ласково поглаживал по голове и нежно целовал, мы так и молчали всю дорогу, слова были не нужны. Глеб не волновался перед встречей, ничего в нём не говорило, что он встревожен — спокойный взгляд, нежная улыбка. Да и то, что он согласился, чтобы я оставалась с ним, говорило, что опасности нет, в ином случае я бы даже не успела возмутиться, как меня увезли боевики.

На лётном поле нас ждал эскорт во главе с Ильей. Я не позволила Глебу взять меня на руки и пошла рядом с ним, жена командора — положение обязывает, он только улыбнулся. Серьёзность встречи я осознала тогда, когда увидела весь эскорт. Кроме машин нас продолжали сопровождать вертолёты, это те, которые с пушками, ну, что-то стреляющее. Не сразу догадалась, что часть эскорта должна была сопровождать меня, а Глеб просто решил его оставить. И, пожалуй, был прав.

Встреча состоялась на большом поле, которое после этой встречи уже никогда не даст урожая. Нас уже ждали. Я всегда думала, что только у Глеба такие машины, которые ничем не отличаются от броневиков, но те, что ждали нас, были почти такими же, как я увидела своим женским взглядом. И вертолёты тоже уже кружили в небе. Внешне казалось, что встретились две равные по силе стороны, по количеству машин и вертолётов с пушками. Когда мы подъехали, из машин никто не вышел, так мы и постояли пару минут с работающими моторами. И только когда из одной машины другой стороны вышел молодой человек, Глеб вышел. Он посмотрел на меня, улыбнулся, но ничего не сказал, и сразу же в машину на его место сел Илья. Оглянувшись на меня, объяснил:

— На всякий случай.

Это как? На случай, если что-то с Глебом случится — меня можно было сразу увезти из-под обстрела? Видимо, Илья понял мой изумлённый взгляд и ответил:

— Я успею тебя увезти.

И посмотрел на меня таким тяжёлым взглядом, что я не стала высказывать своё возмущение, отвернулась к окну, которое Глеб почему-то не стал затенять.

Это он, я поняла каким-то двадцатым чувством, что это был именно тот, который и устроил всё: акцию, нападения и попытку похитить меня. Они стояли достаточно далеко, но я заметила, что противник Глеба одного с ним роста, может даже чуть выше, и так же широк в плечах, внешне они смотрелись почти одинаковыми. А вот волосы у него были совершенно белыми, как может быть белой только седина. Странный седой молодой человек. И очень опасный, очень. Если Глеб — это меч, благородное оружие, то противник был ядом, струей или потоком яда, наверное, это сравнение у меня проявилось из-за несоответствия седины и внешней молодости… или оценки его поступков. Я тихо спросила:

— Он нас слышит?

— Нет, в машине работает глушитель, тебя никто не услышит.

— Ты их тоже не слышишь?

— Нет.

— Кто он?

— Спроси у Глеба.

— Это всё он, я знаю, чувствую, это всё организовал он.

— Он.

— Значит, его не победили?

— Победили. Он никогда не сможет больше ничего сделать.

— Илья, скажи, зачем ему это всё, мутации эти, он, что, действительно стремится к мировому господству? Он не может быть таким глупым, чтобы верить во все эти сказки.

— Он хотел единолично управлять нашим миром.

Илья подчеркнул слово «нашим», что означало их мир, не человеческий. Но так не бывает, чтобы их мир был в отрыве от мира человеческого, они взаимосвязаны всем, своей жизнью и смертью. И любовью.

— А зачем ему я? Если он создаёт своих мутантов, то должен знать, что я ему ничем не могу помочь, моя кровь для него ничего не значит. Глеб свою силу уже получил, я ему уже не нужна, ну, как источник энергии.

Илья молчал долго, он продолжал следить за разговором Глеба и его противника, но было видно, что обдумывает свой ответ. Наконец, ответил на мой вопрос:

— Ты меняешь наш мир.

— Тем, что я выжила?

— Не только этим. Всем.

Коротко и ясно. Хотя, он прав, с моим появлением многое поменялось, закон даёт им шанс — тот единственный шанс, который надо ещё осознать и суметь воспользоваться. Шанс любви.

— Ну и что, ну убил бы он меня, Глеб бы страдал, и бился с ним, и что? Что бы он выиграл?

— Он бы тебя не убил, ты ему нужна была живая.

— Зачем?

— Твоя любовь.

— Что?!

— Ему нужна была твоя любовь, которая всё меняет.

Я посмотрела в окно, и этот… надеялся, что я могу его полюбить? Илья едва слышно засмеялся:

— Катя, он тебя не знает.

Вот оно, прав Олаф, надо думать правильно, я тогда подумала правильно, почувствовала стремление этого седовласого молодца пересадить цветок в сад Эдема, где он расти не будет — погибнет без Глеба. Я обернулась к Илье.

— И чего он хотел добиться моей любовью?

— Только он знает.

Не буду думать, не хочу, знать не хочу эту змею подколодную, вернее, змея подколодного. Снова посмотрела в окно… и увидела спину Глеба. Он стоял и закрывал собой машину, перед ним почти вплотную стоял этот змей и смотрел в окно на меня. Какие страшные, совершенно белые глаза с маленькой точкой зрачка. И тут я совершила то, что ни одна взрослая трезвомыслящая женщина подумать даже не может, не то, что сделать. Я ему скорчила презрительную рожицу, сморщив всё лицо и скривив губы, а потом гордо отвернулась. Напряжённое лицо Ильи напугало меня, и я быстро обернулась к окну, но ни спины Глеба, ни страшного лица уже не было.

— Что я наделала! Илья, где они?

— Глеб ударил его.

— А сам теперь где?

— Идёт.

Но Глеб шёл долго, его всё не было и не было.

— Илья, ну почему я такая, как я могла, что теперь будет?

Он, конечно, не хихикал, но глаза ярко блеснули, прежде чем он ответил:

— Ты высказала своё к нему отношение.

— Ну да, ты что, видел?

— Отразилось в стекле. Он этого не ожидал.

— Ты его тоже увидел?

— Увидел.

— И как?

— Он расстроился.

И тихий смешок в подтверждение. А Глеб всё не шёл, я не выдержала и спросила Илью:

— Вот где он?

— Идёт.

— Куда идёт?

— К нам.

— А почему так долго?

— Он далеко был. Возвращается медленно, думает.

— О чём?

Илья удивлённо на меня посмотрел — вот уж мысли командора он точно читать не умеет.

— А как ты его видишь?

— Слышу. Он глушитель выключил.

— Так он нас теперь слышит?

— Да.

— Глеб, я тебя жду. Я люблю тебя.

И всё, сразу успокоилась, просто сидела и ждала Глеба. Посмотрела в окно и увидела, что машин нет, никаких, кроме нашей.

— Илья, а где машины?

— Наши дальше встали, а чужие — вертолёты унесли.

— Как это унесли?

— Они их на крюки подняли и унесли. Как Глеб нашу машину закрыл собой, так и началось всё, ты просто не заметила.

— А их вертолёты где?

— Посбивали, они ни одного выстрела не успели сделать, их кто-то энергией сбил.

Пожалуй, я догадываюсь — кто, рассказ об очень направленном воздействии энергии Леи я помню. А вот и Глеб, Илья открыл дверцу и вышел, уступил место командору. Он посмотрел на меня синим взглядом, и, улыбнувшись, спросил:

— Как ты?

— Я ему рожицу скорчила.

— Что?

Я показала. Глеб хохотал долго, громко и счастливо. Отсмеявшись и поцеловав меня, сказал:

— Катя, ты поразительная женщина, вот этого никто не мог предположить, что ты не только не испугаешься, а ещё и скорчишь рожицу. Ты не представляешь себе, просто не можешь, не зная его, что ты сделала.

— А что я сделала?

— Ты его практически уничтожила.

— Как это, он что от моей рожицы…

— У него есть такая способность — он может подчинить себе любого человека. Мы все имеем такую способность в той или иной степени, а у него это доведено до совершенства. А ты не поддалась на его взгляд, даже рожицу скорчила.

И опять засмеялся весело, как-то очень облегчённо, обрадовался, что я не отреагировала на его попытку влияния.

— Он, что, думал, что можно меня заставить как-то себя вести, как ему надо? Что-то сделать, что я не хочу?

— Катя, он просто тебя не знает.

Глеб повторил те же слова, что Илья и засмеялся, теперь уже уверенно, понял, наконец, что меня не заставить любить, что у этого змея подколодного всё равно бы ничего не получилось.

— А на вас он может воздействовать?

— Может, но не на всех, зависит от подготовки.

В том, что этот змей не может влиять на Глеба и его людей, я даже не сомневалась. Все вопросы я решила оставить на потом, сейчас мне хотелось только одного — скорее увидеть всех, посмотреть на девушек, поговорить с Самуилом, дел много. Глеб, наконец, завёл машину, сопровождение сразу сорвалось с места, и кортеж на сумасшедшей скорости понёсся домой.

На крыльце нас встречали Олег и Виктор. Когда Глеб помог мне выйти из машины, оба уже стояли рядом со мной и смотрели как два щенка на вожака.

— Как я рада вас видеть, мальчики.

— Катя, здравствуй, мы тут немного волнуемся.

— Олег, ты можешь волноваться? Никогда бы не подумала.

Бледный до синевы Виктор признался:

— Я тоже волнуюсь. Здравствуй.

А я подняла глаза на мужа:

— Глеб, как ты думаешь, может мне сначала бассейн посетить, поплавать пару часов?

— Хорошо, а потом мы к Норе съездим.

Лица у двух потенциальных женихов стали такими, что я улыбнулась.

— Давайте за ужином и поговорим. Есть очень хочется, тем более что я вообще ничего не знаю, кроме того, что вы теперь не одни — вас много.

— Очень.

Виктор даже голову склонил от количества.

Они сели рядом на диван и сложили руки на коленях как нашкодившие ученики. Как, однако, меняются крутые сверхчеловеки от одной мысли о любви. Кто бы мог подумать, что Олег, такой грозный и сдержанный, будет заглядывать мне в глаза и ждать моего решения неизвестно о чём, а Виктор не найдёт ни одного слова, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

Я быстро поела, чисто символически, больше для того, чтобы полюбоваться на парочку, устроившуюся на диване, и весело переглядывалась с Глебом, севшим напротив меня, тот только улыбался. Наконец, я закурила сигарету и затребовала:

— Рассказывайте.

Они переглянулись, и Виктор заявил Олегу:

— Ты первый встретил.

Олег вздрогнул, вздохнул и начал рассказ:

— Катя, это в России.

Значит, знает русский, уже легче. Я радостно вскинула глаза на Олега, а он опять вздохнул и продолжил:

— Я поехал… это граница с США, кажется, называется…

— Дальний Восток.

— Да. Там должна была пройти встреча с некоторыми представителями людей, не важно… я уже возвращался, когда услышал, что наёмники не могут справиться с группой чужих, и решил вмешаться. Это маленькая деревенька среди сопок, какой-то прииск бывший, мы там их и …поймали. Люди остались в живых, попрятались, но многие видели бой, она тоже. Она сама ко мне вышла, когда мы части чужих собирали, подошла и сказала… поблагодарила.

Он замолчал и опустил голову.

— И ты её почувствовал?

— Да.

Олег так голову и не поднял, даже лицо руками закрыл, ещё раз вздохнул и героически посмотрел на меня.

— Как её зовут?

— Арни.

— Арни? Такое странное имя.

— Она из народа эвенов.

— Она говорит…

— Она знает русский.

— А сколько ей лет?

— Восемнадцать.

— Ты как её привёз?

— Спросил, хочет ли она со мной поехать, и она согласилась. Сказала, что ей давно пора замуж.

И такое у него было лицо, будто его победил мутант, нет — человек ударил по голове кулаком. Я с трудом сдержалась, чтобы не засмеяться. Бедный Олег, его, собственно говоря, женили.

— А как она отнеслась к тому… как шёл бой? К твоим возможностям? К тому, кто ты?

— Уже по дороге сюда Арни рассказала легенду про одного из их богов, она уже не помнит его имя, только текст. Бог, который защищает их народ, но за это требует кровавого жертвоприношения. Она приняла меня за него.

И Олег так беспомощно посмотрел на меня, что я не выдержала и рассмеялась. Потом задала очень важный вопрос:

— А как родители отнеслись к её отъезду?

— Она жила одна, вернее, в интернате, у неё нет родителей.

— Это хорошо, меньше проблем, ты будешь для неё единственным.

Психолог и супергерой испуганно на меня посмотрел и покачал головой, совершенно растерянный бывший глава клана. Достаточно пока, потом всё остальное выясню, и я перевела взгляд на Виктора — тот тоже вздрогнул, вздохнул, потёр нос, опять вздохнул и только потом заговорил:

— Катя, я тут подумал, может, ты посмотришь на неё сначала? А потом я всё расскажу.

Ответить Виктору я не успела, в столовую вошёл Самуил.

— Катенька, Глеб, как я рад вас видеть, эти два… уже довели меня до нервного состояния. Катенька, такие милые девочки, только подлечить надо немного обеих, я уже многое успел сделать, но время, теперь лишь время. С энергией плохо пока, но Олаф сказал, что не страшно…

— Самуил, можно подробнее.

— Можно, Катенька, ты так хорошо выглядишь после своего отдыха, загорела, глаза совсем светятся…

— Самуил, расскажи нам с Глебом о девочках, пожалуйста.

— А что девочки? Всё хорошо, ногу Арни я уже в гипс поместил, выпрямится, молодость, она всё быстро делает, ещё пару операций и всё будет красиво…

— Какие пара операций?

— А что, Олег не сказал? У неё ножка кривая немного, вернее, совсем кривая была и от этого короткая, короче другой, но это не страшно, всё нормально, кости зарастут.

Я грозно посмотрела на Олега, а он только плечами пожал — мелочи, да всё сразу и не скажешь. А Самуил продолжил:

— А с другой красавицей, Нелли, она тоже скоро совсем здоровая будет, это такое кожное заболевание, очень легко лечится, это от недоедания, такая реакция кожи.

— Что?

Виктор решительно встал и подошёл ко мне, вздохнул, героически собрался с духом и спросил:

— Ты мне какую жену обещала? Серобуромалиновую?

— Что? Я?

— За пупсика. Я такую и встретил, ну, ты которую послала.

С ужасом я оглянулась на Глеба, тот опустил голову и смеялся, пытался сдерживаться, но получалось плохо, наконец, не выдержал и расхохотался. Самуил тоже улыбнулся, потом повернулся к Виктору:

— Всё хорошо, не переживай, я уколы сделал, она поспит, будет хорошо кушать и всё пройдёт, будет красавица.

С трудом придя в себя, я грозно посмотрела на Виктора:

— Рассказывай.

— Ну, я был в Тунисе. Катя, по делам, Агату я даже не видел.

Я только махнула рукой, Агата меня совсем не интересовала, Тунис большой. Виктор согласно кивнул головой — большой.

— Там какие-то местные разборки, война какая-то человеческая между их кланами в пустыне. Я пока занимался своими делами случайно нарвался на караван, оказалось, жених ехал. Потом драться начали, так я и не понял, кто кого бил, дрались все, смотрю — верблюд бежит, а там в коробке кто-то кричит, громко так кричит, я решил посмотреть. Посмотрел.

— Так ты чужую невесту увёл?

Виктор побледнел от вопроса, пожал плечами, Глеб улыбался, но ждал ответа.

— Не знаю, я не знаю этого языка.

— А как ты узнал, как её зовут?

Виктор грустно на меня посмотрел и произнёс слово, состоящее из одних гласных букв.

— Её имя.

Мне пришлось согласиться с тем, что Нелли звучит как-то лучше, хотя мало имеет отношения к настоящему имени девушки. Самуил гордо признался:

— Это я её так назвал, красивая девушка, пока полосатая немного, но это совсем скоро пройдёт, покушает девочка — и всё пройдёт.

— А как ты с ней разговариваешь?

— Очень просто, Катенька, она всё понимает, смотрит внимательно и сразу понимает. Я её накормил, она поспала немного, и ей стало лучше, очень долго её никто не кормил, совсем девочка исхудала, а теперь я её немного ещё полечу всякими витаминами, и всё будет хорошо. Катенька, ты за неё не переживай.

— Самуил, а сейчас они что делают?

И сама догадалась, что они у него в лаборатории, судя по беспомощным лицам женихов, они вряд ли в состоянии находиться рядом со своими невестами.

— Они у меня, я их в разных комнатах пока уложил.

— Я хочу на них посмотреть, можно?

— Можно, дорогая моя девочка, они спят обе.

— Катя, давай завтра, ты устала, и они могут проснуться, вдруг испугаются.

Почему-то Глеб был недоволен, стал очень серьёзным, даже мрачным, ничего не осталось от весёлого смеха, и глаза потемнели.

— Глеб, я одним глазком, быстренько посмотрю и всё, сразу спать.

— Где Олаф?

— Он в лаборатории что-то делает, я ему данные по девочкам дал…

— Олаф.

И тон командора, непонятно что ему так не понравилось. Олег с Виктором сразу стали боевиками, ближним кругом командора, строгий взгляд и стойка воинов. Олаф появился в дверях и внимательно посмотрел на Глеба в ожидании приказа.

— Сопровождай.

И на руки меня взял как-то напряжённо, прижал к себе.

— Глеб, что случилось?

— Ничего.

Улыбнулся, а глаза стали тёмными, синими, но тёмными, встревоженными.

— Глеб, это совсем юные девушки, они…

— Я знаю. Лея.

А Лея зачем? Тоже на девочек посмотреть? Олег с Виктором переглянулись, но промолчали, двинулись за нами уже как сила, да что с ними? Я же не в логово зверя собираюсь идти, их невест посмотреть! Какая разница, когда я на них посмотрю, могу и завтра.

— Если ты не хочешь, чтобы я сейчас на них посмотрела, пусть будет завтра или когда скажешь.

— Ты права, чем быстрее, тем лучше, сразу станет ясно.

— Ясно что?

Но Глеб только посмотрел на меня странно, задумчиво, прижал к себе, коснулся волос губами и лихорадочно проговорил:

— Я не прав, я не прав.

Олег шёл за нами и вдруг встал перед Глебом, спросил глухим голосом:

— А если увезти отсюда?

— Не поможет.

Глеб шёл медленным шагом, а после слов Олега мгновенно перенёс меня в лабораторию Самуила, остальные почти сразу встали рядом с нами, Самуил на руках Олафа, за ними уже стояли Лея и Андрей. И все смотрели на меня.

— Да что с вами? Кто-нибудь мне объяснит, что случилось?

— Ничего. Самуил, показывай.

Ничего не понимающий Самуил испуганно оглядел всех, Олаф опустил его с рук и тоже непонимающе посмотрел на Глеба, но не решился задавать вопросы. Глеб взглянул на него и вдруг приказал:

— Возьми Катю на руки.

— Глеб, зачем?

Олаф послушно взял меня на руки, и тоже напрягся: что-то понял в глазах Глеба, посмотрел на Лею, и она оказалась рядом с ним. Я решила уже ничего не спрашивать, командор хочет так меня к девушкам завести, значит, чего-то боится, но они не Сельма, они молодые, пока несчастные девушки, которые попали неизвестно куда и неизвестно к кому. Почему, одна точно знает — что к Богу. Я улыбнулась от своих мыслей, Олаф сразу посмотрел на меня и тоже улыбнулся, спросил у Самуила:

— С кого начнём?

— Нелли, вот она красавица.

Самуил, оказавшийся в своих пенатах, сразу успокоился, заулыбался и открыл одну из дверей.

На кровати лежала девушка явно арабского происхождения, у неё действительно была смуглая и полосатая кожа. Именно полосатая: полоса светлее, полоса почти чёрная, такими даже не полосами, а волнами. А черты лица очень приятные, правильные, полосы пройдут и сразу красавицей будет. Только вот худоба невероятная. Под одеялом тела практически не видно, как будто одна голова, а дальше ничего нет. Нелли зашевелилась и достала руку из-под одеяла, я сразу ужаснулась, такое видела только по телевизору: скелет, обтянутый кожей, ощущение полного отсутствия мышц, просто пергамент на костях. У меня заболело в груди — не может такого быть в современном мире, такой невероятной жестокости, как можно не кормить, явно просто не давали еды, держали в коробке живого человека. Внутри у меня колыхнулось возмущение, но я сразу успокоила себя — теперь у девушки всё будет хорошо, я рядом, я всё для них сделаю. Посмотрела на Глеба и попыталась улыбнуться, но слёзы уже навернулись на глаза.

— Красивая девушка.

— Красивая.

А у самого уже глаза чернее тучи, скомандовал:

— Теперь Арни.

В соседней комнате среди множества проводков, с высоко поднятой на креплении ногой лежала юная азиатская красавица. Такое наивное спящее создание. Брови, как нарисованные чёрной тушью, и волосы, невероятный цвет — даже у Виктора кажутся светлее — это называют смоль, прямые как линии, чёрные линии на подушке. И губки как на картинке, кругленькие, чуть опущенные вниз, только вот бледная очень, кожа как бумага. Это от боли, от страха боли. Не бойся ничего красавица, я с тобой, и ножка у тебя будет ровная, красивая…

— Катя! Нет! Не смей!!!

Какое всё тяжёлое, кожа такая тяжёлая, палец невозможно поднять, мысли длинные, тяжёлые, как состав. Состав чего? Состав… не помню. Поезд. А почему поезд? Тяжело, поэтому поезд. Откуда-то по рукам подул лёгкий ветерок, прямо в пальцы дует, смешно так, в кончики пальцев. Потом стало тепло в груди, тоже ветерок тёплый, такой робкий ветерок. А ногам холодно, как холодно и больно, ужасно, рвёт мясо, дробит кости, какая боль!

Опять ветерок, и ноги не болят, там тоже ветерок, лёгкий, как дыхание. А рукам даже горячо, и на груди как грелка, только тяжело от этой грелки. Я попыталась пошевелиться, чтобы снять эту горячую и тяжёлую грелку, но ничего не получилось слишком тяжело.

— Атя, атя, ти сто? Севелися, севелися нет, не севелися, Леб, атя севелися.

Я подумала: поезд и это «севелися», странно всё. Только ветерок перестал в ноги дуть, жаль, приятно и боли нет. Опять дует, хорошо, ногам от него легче становится.

— Катя, открой глаза, ты уже можешь, открой, посмотри на меня.

Такие веки тяжёлые, совершенно невозможно открыть, а кто-то зовёт, надо посмотреть. Глеб, как хорошо, Глеб. Но веки опять закрылись, и меня накрыла темнота.

Почему так темно? Надо открыть глаза и посмотреть, почему так темно. Я медленно открыла глаза и увидела совершенно непонятное лицо, такое смешное, всё кругленькое: брови, глаза, губы. Губы сразу вытянулись в улыбке и тихий голос сказал:

— Олег, Катя пришла в себя.

А почему Олег, а где Глеб и это кто? Я на всякий случай глаза закрыла, может это ещё бред. И сразу голос Глеба:

— Катя, ты можешь открыть глаза?

Я открыла один глаз, точно Глеб, открыла второй — Глеб не пропал, и я прошептала:

— Привет, а это кто?

— Привет, это Арни.

Арни, так Арни. Главное, Глеб рядом. Он коснулся кончиками пальцев моего лица, потом усмехнулся горько, глаза потемнели сразу:

— Весь загар сошёл. Лея.

Видимо Лея где-то появилась, потому что Глеб приказал:

— Приведи Вердо.

Попытавшись пошевельнуть бровями, я поняла, что они не двигаются, и удивлённо посмотрела на Глеба.

— А что с моим лицом?

— На нём тесто.

— Что? Почему тесто?

— Мы пирог пекли, а ты внутри.

— Я начинка?

— То, что внутри пирога.

Удивляться одними глазами и губами оказалось неинтересно, поэтому я оставила вопрос на потом, когда придёт Вердо. Он появился почти сразу, подошёл ко мне и тоже коснулся моего лица, улыбнулся, и сказал Глебу несколько слов, потом посмотрел на меня и что-то сказал мне, Глеб перевёл:

— Он сказал, что теперь уже можно снять тесто и что пирог удался.

— Я пирог?

Вердо понял мой вопрос и кивнул головой — ты пирог. Лея принесла огромный кусок мокрой ткани и накинула на меня, совсем укрыла меня им, даже лицо. Утопить, что ли решили? Но моё лицо стало мягче, я даже смогла подвигать бровями, потом ткань сняли, и Глеб взял меня на руки, вернее меня в виде скульптуры: мои руки и ноги торчали в разные стороны, двигать ими я не могла, согнуться тоже, точно — пирог.

Отмокала я в бассейне долго, тесто оказалось очень плотным, да и толщина была впечатляющей. Я предложила ломать кусками, но появившийся Вердо запретил, замахал руками на вопрос Глеба, что-то долго объяснял ему и махал руками в мою сторону. Пришлось лежать в воде и ждать, когда тесто само отвалится. Но когда оно начало стекать с меня слоями, выяснилось, что я совершенно не могу двигать руками и ногами. Глеб держал меня на руках и только прижимал к себе, Вердо опустился в воду и стал аккуратно смывать с меня тесто. А я даже слово не могла сказать, казалось, тесто уносило с собой все мои силы.

Потом Глеб меня уложил в ванну на какую-то траву, да и жидкость была непонятного цвета, и я опять стала себя чувствовать, кожа проявилась и пальцы задвигались. Он устроился рядом со мной на пол и стал смотреть совершенно больным взглядом, потом закрыл глаза и сказал:

— Я люблю тебя.

Оказалось, что сил у меня нет, никаких. Я могла существовать только запакованная в тесто Вердо или в ванной с травами. Пока Глеб никого ко мне не допускал, кроме Вердо. Он приходил с большим чаном, заполненным тестом и начиналось колдовство творчества. Вердо вминал в тесто разные пахучие травы, потом этим тестом Глеб меня обмазывал полностью, оставалась только часть лица. Когда тесто высыхало, меня отмокали в бассейне и укладывали в ванну с травами. Потом Самуил делал мне укол, и я засыпала, чтобы не тратить энергию.

Разговаривала я с трудом, и Глеб отвечал на мои редкие вопросы. Картина получилась не очень радостная. Всю энергию я отдала девочкам, Арни и Нелли, как и обещала когда-то, и ни у кого не принимаю. Обматывать тестом и укладывать в ванну с травами предложил Олаф, и это спасло мне жизнь, потому что в таком состоянии остатки своей энергии я никому не отдаю. Когда Глеб об этом рассказывал, то опустил глаза, и я поняла, что они почернели и показывают его страх за меня.

— Глеб, мы что-нибудь придумаем.

— Придумаем.

— А как девочки?

— Они быстро восстановились.

И больше ни слова, только мрачный взгляд.

— Они не виноваты.

— Не виноваты.

— Я помню, они были рядом со мной.

— Иногда они приходили к тебе и пытались помочь, но не получилось.

— А долго я так лежу?

— Долго.

Надо как-то отвлечь его от этих мрачных мыслей, жива — уже хорошо.

— На улице всё цветёт?

— Цветёт.

Я тяжело вздохнула, так мечтала увидеть цветущий сад и опять не увижу.

— И пахнет вкусно.

— Пахнет.

На следующий день Вердо упаковал меня в сидячем положении, и когда тесто засохло, Глеб предложил мне прогуляться. От волнения я даже не смогла ничего сказать. Как они меня с Леей одевали, описанию не подлежит, если бы я могла смеяться, то уже давно бы хохотала, а так только улыбалась.

Глеб вынес меня в виде скульптуры и сел на скамейке, обнимая за мою талию в тесте. Я даже задохнулась от красоты и ароматов. Листьев на деревьях не было видно, только цветы: белые, розовые, оранжевые, желтые, многоцветные. А беседка превратилась в зелёную, вся в больших белых цветах. Озеро светилось бликами солнца на ярком синем цвете, и я зажмурилась от этой красоты. А аромат — его можно есть ложками, он обволакивал всё вокруг, даже моё тесто, видимо, будет пахнуть этими будущими персиками, яблоками, вишней и ещё неизвестно чем. Я прошептала:

— Спасибо.

— Ты моя любовь, моя жизнь, мы придумаем, как тебя спасти.

— Глеб, я люблю тебя, только тебя. Я хочу, чтобы ты помнил об этом.

— Почему ты так говоришь?

— Я… просто помни обо мне.

— Катя!

— Всё будет хорошо, я знаю. Может, когда-нибудь силы и вернутся ко мне.

— Катя, они вернутся, обязательно вернутся. Мы найдём способ.

— Найдём.

Мы долго так сидели, и по молчанию Глеба я понимала, как он страдает от того, что не может коснуться моего тела, прижать к себе, отдать себя мне — всю свою силу и жизнь. От безнадёжности закрыла глаза и просто вдыхала ароматы.

— Командор, я прошу разрешения обратиться к жене командора.

Перед нами стоял Илья. Глеб долго молчал, но Илья не уходил, продолжал ждать. Мне не были видны их взгляды, только плотно сжатые губы Ильи. Видимо Глеб кивнул, потому что Илья опустился передо мной на колено и внимательно посмотрел в глаза.

— Катя, моя жизнь принадлежит тебе.

— Илья…

— Я дал тебе клятву.

Он так неожиданно коснулся моей щеки, что я только глазами моргнула. Поток энергии от его пальцев вливался так сильно, что я застонала, и Илья отлетел далеко в озеро. Чуть отдышавшись, я прошептала:

— Глеб, я чувствую его энергию.

— Илья, повторить!

Тот уже вышел из озера и сразу подошёл к нам. С него стекала вода, но Илья улыбался, был готов к реакции командора. Он опять коснулся моей щеки, и всё повторилось, сильный поток энергии и мой стон, но теперь Глеб не стал бить Илью, а чуть отодвинул мою щеку, я отдышалась, и уже сама дала глазами знак, что можно коснуться меня. Так получилось несколько раз и неожиданно всё прекратилось, просто холодные пальцы. Илья разочарованно вздохнул, а я прошептала:

— Спасибо.

Мне стало тесно в моём коконе из теста, и я попросила Глеба вернуться в дом и снять его. В бассейне я уже смогла подвигать сначала пальцами, потом даже помахала рукой. Но Глеб опять опустил меня в ванну.

— Глеб мне стало значительно лучше, давай отменим ванну.

— Нет, тебе надо энергию сохранить.

— Тогда скульптуру.

Глеб позволил себе тихо засмеяться, наконец-то засветила надежда, хоть у кого-то получилось. Он сам коснулся моей щеки, но я ничего не почувствовала, даже самого прикосновения. Тяжело вздохнув, Глеб достал меня из ванны и перенёс в постель, накрыл одеялом, сам улёгся рядом.

— Только сразу скажи, если почувствуешь слабость.

— Скажу.

Мне было хорошо не так, когда ты чувствуешь своё тело, тем более бодрость, но и не было состояния отсутствия этого тела. Нечто среднее. Глеб лежал рядом со мной и лишь отрицательно качнул головой Самуилу, пришедшему сделать мне очередной укол.

— Глеб, может, ты торопишься, я видел вас с Ильей, хорошо, что получилось, но всё-таки давай поговорим с Вердо и Олафом, может лучше…

— Нет, Катя лучше знает.

Я только скосила глаза на Глеба, и с каких это пор это он стал так мне доверять в вопросах моего здоровья? Но день прошёл совершенно спокойно, я поела какой-то жидкой гадости, которую Вердо приготовил для меня и долго объяснял Глебу её полезность. Глеб слушал, кивал головой и перевёл мне всю тронную речь Вердо одним словом:

— Ешь.

А потом я уснула нормальным сном. Как хорошо — пальцы есть, руки тоже, даже где-то ноги шевелятся. И Глеб рядом.

— Привет.

— Привет, долго я спала?

— Два часа.

— Хорошо, как хорошо.

— Есть хочешь?

— Не знаю, чай, хочу чай Олега, он дома?

— Олег.

То, что пришло, Олегом назвать было нельзя. Так похудеть они не должны, это если на крутой диете — и то он не был таким. Даже глаз нет, только провалы.

— Олег, что с тобой?

— Со мной?

— Олег, Катя желает выпить чашку твоего чая.

— Две, или три. Олег, завари чайник, большой.

Олег стал меняться на глазах, как тогда Аарон — проявились глаза, кожа даже изменилась.

— Катя, я…

— Олег, Катя хочет выпить чай.

Тон Глеба был таким жёстким, что я вздрогнула. А Олег только кивнул и исчез. Я подняла глаза на Глеба и увидела больные, совершенно чёрные глаза.

— Глеб, что с ним? Это из-за меня? Но он же не виноват ни в чём, никто не виноват.

— Никто.

Немного пошевелив руками, я поняла, что двигаюсь, хоть и с трудом. Глеб почувствовал мои попытки и обнял.

— Я люблю тебя, Катя, я люблю тебя.

Он осторожно целовал моё лицо, но я ничего не чувствовала, совершенно ничего, просто на кожу энергии ещё не хватало. Глеб это понял и тяжело вздохнул. В дверь постучали, и вошёл Андрей.

— Андрюша, привет.

И этот тоже выглядел, хоть и лучше Олега, но как на многодневной диете.

— Мне хорошо, мне уже значительно лучше, правда, вот ещё чая Олега выпью и будет…

— Катя!

Темнота стала прорезаться лучами, такими яркими, что у меня зарябило в глазах от этих лучей, и я замотала головой. Кто-то положил мне на голову руку и голосом Ильи приказал:

— Терпи.

Лучи стали ещё ярче, потом стало совсем светло, когда нет никакого цвета, сплошная белизна.

— Глаза открой, Катя, открой глаза.

Медленно, очень медленно, чуть расширяя площадь обозрения, я открыла глаза. Потом сразу их округлила от удивления. Передо мной стояли боевики и держали меня за разные части тела, кто за руки, кто за ноги, а Илья вообще на грудь свою руку положил. Илья улыбнулся широко, сверкнул глазами и произнёс командным голосом:

— Свободны.

Боевики исчезли, и оказалось, что за их спинами стоял Глеб, плотно сцепивший руки на груди. Илья повернулся к нему и отчитался:

— Жена командора пришла в себя.

— Свободен.

Илья исчез, а Глеб подошёл ко мне и опустился на колени перед кроватью. Он долго смотрел на меня чёрными глазами, потом встал и позвал:

— Лея.

Она появилась сразу и взяла меня за руку, удивлённо вскинула глаза.

— Я чувствую Катю, она берёт мою энергию!

От удивления я так ничего и не могла сказать, только ощущала в руках сильный поток энергии, горячий, напористый, как будто Лея специально его подгоняет, чтобы отдать как можно больше за то время, что я её принимаю. И длилось это до тех пор, пока я не стала себя чувствовать воздушным шаром.

— Лея, я сейчас взлечу.

Лея только замотала головой, надо ещё, как можно больше.

— Давай потом, уже лопну скоро.

Она посмотрела на Глеба, опиравшегося на стену всем телом и прикрывшего свой рот ладонями, как будто боялся что-то сказать. Не получив приказа, Лея продолжала накачивать меня энергией. Я взмолилась:

— Глеб, ну, Глеб, я чаю хочу, Олег хотел заварить чай.

Он сначала опустил руки вдоль тела, потом вздохнул и закрыл ими лицо, не отрывая рук, глухо сказал:

— Лея, будь рядом.

Она радостно улыбнулась, кивнула, ещё посидела пару секунд и только потом отпустила мою руку и ушла. Глеб покачал головой, сполз по стене и сел на пол. Я с ужасом посмотрела на него, но пока тело меня не очень слушалось, и кинуться к нему я не смогла, запуталась в руках и ногах.

— Глеб!

Он мгновенно оказался рядом со мной, взял мои руки и закрыл ими своё лицо.

— Мне хорошо, совсем хорошо, Глеб, посмотри на меня!

Но он только качал головой и не отпускал моих рук.

— Олег! Немедленно чай! Я хочу чай!

Я кричала неожиданно громко, истерично, это единственное, что я придумала, чтобы вывести Глеба из состояния невероятного для него бессилия и безнадёжности. Сработало, он отпустил мои руки и посмотрел на меня — совершенно чёрные глаза, никакого просвета синевы.

— Глеб, мне хорошо, правда, совсем хорошо.

Он кивнул, но глаза не изменились, остались такими же безнадёжными.

— Глеб, я люблю тебя, неужели ты думаешь, что я тебя брошу, никогда, слышишь, никогда! Олег, скажи ему!

Проявившийся в двери Олег так и замер, такой же чёрный, как и Глеб.

— Вы… пугаете меня, ты что, немедленно мне чая! Жена командора хочет чай! Даст мне его кто-нибудь в этом доме!

Олег кивнул, но не двинулся с места, как-то странно кивал головой, будто не верил тому, что слышал. Ах, так, ну держись, не слушаешься жены командора, получай!

— Олег, иди сюда.

Он оказался у кровати и непонимающе посмотрел сначала на Глеба, потом на меня.

— Дай руку.

— Зачем?

— И ты ещё спрашиваешь? Довели меня до нервного срыва своими лицами, пугала какие-то, теперь лечи, восстанавливай меня!

Олег странно робко взял меня за руку, и я почувствовала, сразу почувствовала поток, такой мощный, что меня откинуло на кровать. Глеб вскочил, но не стал хватать Олега за руку, смотрел бешеными глазами на меня. Напичканная энергией Леи до макушки, теперь получившая от Олега, я скоро точно полечу.

— Олег, всё, достаточно.

— Катя, он потом тебе ещё должен…

— Должен так пусть и лечит, только потом, а то меня ветром скоро унесёт от вашей энергии.

Они оба смотрели на меня невероятными глазами, синева глаз Глеба просто пронизывала меня, а Олег превратился в соляной столб и медленно отпустил мою руку. Я взмолилась:

— Олег, я правда чаю хочу. Много, литр, можно два.

Он кивнул, хотя мне кажется, не понял, что я сказала. Мне пришлось повторить, и только тогда он исчез. Глеб смотрел на меня и не двигался, тоже столб, соли хватит на годы.

— Глеб, это я.

— Катя…

— Во мне энергии столько, что, если и ты меня будешь ею накачивать, я лопну, точно лопну.

И вдруг поняла — он боится, что я опять упаду в темноту, или ещё что. Какая я глупая! Он ещё боится и того, что я у него энергию не буду брать, у боевиков и Олега приняла, а его не буду! Я глубоко вздохнула и сказала твёрдым голосом:

— Глеб, твоя очередь давать мне силы наступит после чая, вот чай попью, и ты меня будешь лечить. Все будете лечить, а то я устала чего-то.

— Устала? Слабость?!

— Я лежать устала, хочу в сад, гулять, плавать, ругаться, наконец!

Наконец Глеб засмеялся, тихо так, облегчённо, ещё не очень доверяя мне, но уже с надеждой.

Олег с Глебом умильно смотрели, как я пью чай. Олег принёс громадный поднос, который Глеб установил на своих двух пальцах — вот как они это делают, ведь ни разу поднос не качнулся. Первую чашку чая мой организм даже не заметил, вторую я уже почти почувствовала, третью выпила с удовольствием. Потом затребовала сигарет, и Глеб сразу протянул мне уже зажжённую. Как приятно ощутить себя живым человеком, главное бодрым.

— А теперь рассказывайте.

— Что рассказывать?

— Глеб, всё рассказывайте. Почему боевики меня энергией…

И тут Олег не выдержал многодневных страданий, рявкнул так, что даже Глеб вздрогнул:

— А ты у кого решила энергию не брать?! У нас всех! Одни боевики и остались!

— Ты даже у Али энергию не брала.

— У Али, почему у Али не брала?

— Это ты сама нам скажи. Катя, когда ты последний раз сознание потеряла, ты даже у Ильи не стала брать.

Ну вот, только ожила, и сразу допрос, я опустила глаза, сжала губы и подняла плечи, пытаясь спрятаться от сияющих глаз и строгого тона Глеба. Ничего не поделаешь, а что теперь делать? Я задумалась, а потом решительно заявила:

— Глеб, лечи.

И протянула руку. Энергия полилась горячей рекой, и Глеб облегчённо вздохнул. Олег улыбнулся и опустил голову, вот, что со мной сделаешь. Им даже выпороть меня нельзя, только он и может на меня рявкнуть так, что я слушаться начинаю. Глеб так не может, он меня слишком любит.

Глеб отдавал мне свою энергию и при этом сам восстанавливался: у него стало совершенно нормальное лицо, яркие синие глаза, казалось, что даже стал больше размером, будто не отдает мне, а сам получает. И у Олега глаза засияли, наконец-то хоть какая-то уверенность в том, что меня всё-таки можно спасти.

— Глеб, теперь уже всё, со мной всё хорошо, я чувствую себя удивительно бодро. Ты, может, потом ещё меня полечишь?

Спрашивала робко, после крика Олега, который никогда не позволял себе таких выпадов в мой адрес, вряд ли у меня есть право голоса. Но Глеб сжалился и руку мою отпустил. А может, понял, о каком лечении потом я говорю.

— Так что случилось, то, что я энергию вашу не брала, я понимаю, но неужели я только отдавала всё время?

— Постоянно, только тесто и помогало, ванна с травами и тесто. Ни у кого, могу перечислить все знакомые тебе имена.

— Все-все?

— Все. Аарон с Норой приезжали, она тебе даже песню пела, пыталась в сознание привести, но ты никак не отреагировала.

— Они что, вдвоём приезжали?

— Я разрешил Аарону встречаться с Норой в присутствии боевиков, и он держится.

— А как долго я…

— Четырнадцать дней.

— Сколько?!

— Две недели.

Конечно, они в приведения превратились за это время, если только тесто и удерживало мою жизнь. Я беспомощно посмотрела на них:

— А как вы о боевиках догадались?

— Это Илья. Андрей как раз зашёл сказать, что Илья просит разрешения с тобой встретиться, когда ты потеряла сознание.

— Глеб, ты лучше ей расскажи, как она всем боевикам спасибо говорила.

— Я? Не помню.

— Катя, ты сама подавала руку, а потом каждому говорила спасибо.

— Ага, а потом как в трубу всё, тут же и падала без сил. Ещё говорила, чтобы они нас берегли. Они нас.

— Ты говорила каждому боевику, чтобы он нас берёг, когда тебя не будет.

Глеб сказал это совершенно спокойным голосом, но глаза стали двумя чёрными точками, а Олег весь сжался и глаза опустил. Я всхлипнула, потом заплакала, Глеб сразу взял меня за руку.

— Не плачь, я теперь знаю, что у меня всегда будет охрана.

И улыбнулся. Не зная, что сказать, я только всхлипывала, видимо на самом деле в тот момент совсем не верила, что выживу.

— Катя, ты не переживай, боевиков много, ты всем спасибо сказала, вот они нас и будут теперь защищать, оптом.

— Много?

— А ты как думала, тебя вся охрана спасала. А Илья с Леей этих как-то подготовили, они и смогли тебя вывести из состояния… трубы.

Олег уже смог мне улыбнуться, даже глаза сверкнули. Очередной раз тяжело вздохнув, я спросила:

— А им от этого плохо…

Два громогласных голоса ответили одновременно:

— Нет!

Я только кивнула, подумаешь, глупость спросила, мне можно, я ещё не совсем здорова. И сразу протянула руку Олегу:

— Делись тогда.

Счастливый Олег взял меня за руку, и я сразу упала на подушки от напора энергии. Глеб только улыбнулся — чем больше во мне энергии, тем лучше.

Когда радостный Олег ушёл, Глеб лег рядом со мной на кровати и обнял. Спрятавшись у него на груди, я опять всхлипнула.

— Катя, я люблю тебя.

У меня получился только шёпот:

— Глеб, прости меня.

— За что?

— За глупости мои, я опять всех извела, ты такой страшный был, и Олег, и всё из-за меня.

А он засмеялся, едва слышно, лёгким смехом счастья, ещё не совсем осознанного после невероятного ужаса.

— Катя, ты… если бы сейчас этого не сказала — то была уже не ты. Я люблю тебя, вот такую, удивительную, неповторимую. Как я тебя люблю.

— Я люблю тебя, сильно-сильно.

— Поклянись мне.

— Клянусь, что буду любить тебя всегда.

— Я знаю. Но поклянись мне в другом.

Он поднял моё лицо ладонями и посмотрел в глаза.

— Поклянись, что будешь верить нам.

— Я верю…

— Что будешь верить нам настолько, чтобы всегда брать нашу энергию, нашу помощь тебе, любую помощь.

Я закивала головой, так страшен был его взгляд, совершенно прозрачные глаза, даже зрачка не было.

— Скажи.

— Я буду…

— Не так.

— Я верю вам во всём и всегда буду…

— Не так!

— Глеб! Я верю вам, всегда верила и принимаю вашу помощь! Любую! Как захотите, так и помогайте! Клянусь!

Глеб прижал меня к себе и лихорадочно зашептал:

— Дурочка моя любимая, как я тебя люблю, а ты говоришь жить без тебя, нет мне без тебя жизни. Ты моя жизнь, пойми это, запомни для себя — только с тобой рядом, только вместе. Как быть с тобой рядом, если ты не принимала моей помощи, значит я тебе не…

— Нужен! Я люблю тебя, ты мне нужен каждую минуту, я без тебя не могу! Я принимаю твою помощь, всех вас, помогайте мне, что хотите то и делайте, я всё принимаю, всё-всё! Глеб, прости меня.

— Попробуй только мне ещё раз такое устроить, посажу в сейф и будешь там сидеть.

— Ни за что! Теперь, когда всё так интересно, а как там девочки?

Глеб долго молчал и с какой-то болью смотрел на меня, потом закрыл глаза и облегчённо вздохнул.

— Что? Почему ты молчишь?

— Ты сразу энергию теряла, как только о них заговаривали, особенно в самые первые дни, одно тесто и спасало. Только через несколько дней перестала реагировать на них, сил совсем не было, мы надеялись, что ты у них брать будешь, но не получилось.

— Они не виноваты.

— Не виноваты.

Я прижималась к Глебу, а он неожиданно встал, разделся и лёг рядом со мной, помог снять рубашку. Какое счастье чувствовать горячее тело, ощущать кожу и плотные мышцы. Он обнял меня всем своим большим телом, как завернул в себя, прикрыл собой от любой возможности потерять хоть микрон такой ценной для моей жизни энергии. Мне казалось, что он всем своим телом наполняет мои клетки силой, восстанавливающей моё истерзанное тело. Почему я так подумала? Ведь я всего лишь потеряла энергию, но именно на ней весь организм и держится, просто существует. А ещё недавно все говорили, что я стала молодой и красивой.

— Глеб, мне казалось, что у меня сильно болели ноги.

— Они кровоточили, и их скручивало так, что мы едва тебе их удерживали, чтобы кости не поломались.

— Это от неправильной мысли.

— Молодец, сама догадалась. От кардинально неправильной мысли.

— Но сейчас уже не болят, я помню ветерок, такой лёгкий ветерок, мне от него становилось легче.

— Это Лея, она всегда приходила вместе с Нелли и Арни. Она тебя касалась, и ноги начинали заживать. Но энергию ты у неё тоже не брала.

Глеб обнимал меня, и я вдруг подумала, что если бы была такая возможность, то он вообще поместил бы меня внутрь себя, как в самое защищённое место. И я хихикнула, Глеб сразу насторожился.

— О чём ты подумала?

— Не скажу.

— Катя!

— Я правильно подумала, очень правильно.

— Скажи.

Притворно вздохнув, я призналась:

— Подумала, что ты меня собой защищаешь, я как бы внутри тебя сейчас нахожусь. Как цыплёнок в яйце.

— Хорошая мысль, надо подумать.

— Ты ещё с Самуилом посоветуйся! Будешь носиться со мной внутри по своим войнам, разборкам всяким.

Ага! Вот и задумался, такая перспектива как-то не очень его обрадовала. А я продолжила мысль:

— Хотя, бери, все твои секреты буду знать.

— Я буду тебя иногда доставать.

И засмеялся, ожил, поверил, что я уже совсем живая, всё страшное позади.

— Красавица моя, любимая моя, Катенька, милая, единственная.

— Цветок?

— Невероятный цветок.

— Как этот цветок выглядит? Ужасно, да? Совсем страшно?

Глеб поднял моё лицо, долго его рассматривал, и честно сказал:

— Ты очень бледная, очень.

— Цветок завял.

— Я ему помогу расцвести снова.

Он целовал меня, мое тело, сначала мягко касаясь горячими губами, и моя кожа едва реагировала на эти прикосновения, но потом поцелуи становились более страстными и внутри кожи стали проявляться, сначала очень медленные, но потом всё быстрее и быстрее движущиеся вихри. Всем телом я воспринимала его энергию как волну силы, постепенно превращающейся из тонких струек в бурные реки, наполняющие меня жизнью. И наступил момент, когда я ощутила всё своё тело, потоки силы Глеба восстановили мои клетки, заставили их возродиться.

— Я люблю тебя.

Глеб шептал и шептал мне о своей любви, целовал и возрождал моё тело, и я уже не подумала «истерзанное». Наполненная его энергией, я чувствовала кожу Глеба, его внутреннее пламя. Он любил меня так нежно, как может только тот, кто едва не потерял своё счастье и готов за него отдать свою жизнь. И он её отдавал, каждым своим поцелуем, каждым прикосновением, каждым движением тела.

Я так и проснулась, вся в коконе рук и ног Глеба.

— Привет.

— Привет, ты хорошо спала.

— Хорошо, мне было спокойно и хорошо.

— Уже вечер, пора ужинать.

— Вечер?

— Ты проспала почти сутки. Спокойно спала.

И синие-синие глаза, полные счастья. Хитро улыбнувшись, Глеб предупредил:

— Самуил уже рвётся к тебе.

— О, нет!

— Катенька, увы, но да. Лея поможет тебе принять ванну и одеться.

— И на Голгофу.

Глеб засмеялся радостно, ему что, на него проводки не будут надевать и брать всякие анализы: эта пробирка туда, эта сюда и ещё много всякого разного. Но я приободрилась, в обследовании есть один плюс — можно узнать новости.

Лея пыталась передать мне энергию даже тогда, когда помогала умываться и выбирать одежду.

— Лея! Я уже как слон, понимаешь, меня уже распирает.

— Ты похудела.

— Вот сейчас наемся и буду…

— Тебе нужно много энергии.

Спорить оказалось бесполезно, она принесла мне ужин в комнату, не позволив идти в столовую.

— Это что, арест?

— Нет, приказ командора.

И в чём разница? Но пирожки Вердо меня успокоили, уж больно вкусные. Интересно, а когда я последний раз ела нормальную пищу? Две недели назад? И съела ещё пару пирожков.

В лаборатории Самуил ждал меня, грустно поглядывая в окно.

— Самуил, вот и я — живая и здоровая.

Он обернулся на меня, и я ужаснулась — он постарел на десятки лет.

— Самуил, что с тобой?

— Со мной? Ничего.

Голос никакой, и взгляд никакой. Я подошла к нему и обняла.

— Всё уже хорошо, всё прошло, я полна энергии и тебе осталось только проверить, насколько я помолодела.

Но Самуил не принял моей шутки, похлопал своей ладонью мою руку, вздохнул и спросил, опустив глаза:

— Катенька, почему так? Вот ты у нас появилась, такая радость, такое счастье, каждый день счастье и испытания тебе были, и выживала вопреки всему, но тогда не было такого отчаяния. Конечно, ты пугала нас страшно, очень страшно, а сейчас… ты у них, именно у них, кто любит тебя больше всего, кто… это не страх, Катенька, это безнадёжность.

— Самуил, что ты говоришь, я не понимаю тебя.

— Ты будто сама хотела умереть, чтобы тебя никто не спасал, так и сказала: берегите их, когда меня не будет.

— Самуил, я не помню, ничего не помню, не могла я…

— Ты была в бреду, а может, и… нет. Совсем непонятно было, ты смотришь на боевика и говоришь ему, внимательно так смотришь — ты их береги, когда меня не будет, всегда помни свою клятву, ты мне поклялся.

— Я так говорила?

— Так, девочка, так. Глеб как головёшка стал, почернел весь, я его едва вывел из этого состояния, он совсем есть перестал, мы его, они его держали, а я уколом, совсем не принимал… Катенька, я не знаю, как тебе сказать, что с ними было.

Он тяжело вздохнул, опять похлопал по моей руке, но на меня не смотрел.

— Самуил, прости меня.

Самуил вздыхал всё время, пока навешивал на меня проводки. Я ничего не могла ему больше сказать, и мы молчали. Все вопросы вылетели у меня из головы. Вот и вылезли все мои неправильные и правильные мысли, исполнились мои желания. Девочки нашлись, а я чуть всех не погубила. И Глеба тоже.

— Катя! Прекрати! Немедленно! Глеб!

Самуил кричал, а я его почти не слышала, всё стало ватным и даже воздух давил на меня. Глеб появился и сразу взял меня на руки, ободрав все проводки. Я прошептала онемевшими губами:

— Прости меня.

Удар энергии потряс тело, по венам пронёсся горячий поток и прожёг до костей. Жар заполнил всё пространство, мне даже показалось, что ткань моего платья задымилась.

— Открой глаза, посмотри на меня, Катя, ты меня слышишь?

Попытавшись что-то сказать, я только замотала головой — это называется дым из ушей. Моргание помогло, сквозь пелену я увидела Глеба, склонившегося надо мной. Он вздохнул и обернулся к Самуилу:

— Что случилось?

— Глеб, это я виноват, я…

Я замычала, потом замахала руками — нет, он не виноват, это я опять! Глеб заметил моё махание и строго посмотрел на меня:

— Ноги покажи.

Кожа треснула лишь в паре мест, и я облегченно вздохнула, не успела совсем довести себя. И всех. Самуил тяжело опустился на стул, закрыл лицо руками.

— Глеб, я… мне нельзя было, но я не смог…

— Самуил, ты прав, Катя должна это знать.

Самуил удивлённо на него посмотрел, даже дышать перестал.

— Катя, я надеюсь, ты дашь возможность Самуилу провести обследование?

Энергия Глеба восстановила меня полностью, и я только кивнула головой, чувствовала себя уже хорошо. Не оборачиваясь, он вышел из лаборатории. Самуил, наконец, вздохнул, тяжело встал и начал заливать трещины на моих ногах какой-то жидкостью, потом подобрал проводки, отлетевшие от меня и замер, глубоко задумавшись. Я посмотрела на ноги, жидкость полностью прикрыла трещины, и кровь уже не шла, осторожно встала и не почувствовала боли. Вот и хорошо, Глеб прав, я должна всё знать и пройти через это знание, не поубивав всех по дороге. Глубоко вздохнув, я подошла к Самуилу, взяла из его рук проводки и усадила на стул. Сама встала перед ним на колени и попросила:

— Самуил, Глеб прав, ты знаешь, он всегда прав, расскажи мне всё.

Он испуганно вскинул на меня глаза:

— Катенька, девочка моя, ты только что…

— Это больше не повторится, я надеюсь. Помоги мне, как-то я должна это прекратить, понимаешь? А сделать, решить что-то я должна сама, только сама.

Самуил вздыхал, гладил меня по голове и молчал, очень долго молчал, а я ждала. Наконец, он заговорил:

— Катенька, ты понимаешь, ты совсем не хочешь помочь ему.

— Я? Глебу? Почему?

— Он борется за тебя из последних сил, а ты ему не веришь, не доверяешь.

— Почему? Самуил, как это может быть, я люблю его, он моя жизнь, я без него умру!

— Тогда почему не веришь ему?

— Я верю!

— Если ты его жалеешь, значит, не веришь в него, в его силу, в его любовь.

И я задумалась. Если я его жалею, не хочу у него брать энергию, значит, считаю его слабым. Это его-то? Даже не знаю какого супермена? А ведь действительно жалею, так по-женски жалею, увижу, что ему тяжело и начинаю жалеть. Прав Самуил, ой, прав. Отдала девочкам энергию, как и обещала, а у этих суперменов брать не стала, на одну линию поставила… в общем, обидела сильно. Получается, что я готова была умереть, но помощи от них не брать. Теперь прав Олег — одни боевики остались. Кому угодно доверяю кроме них, самых близких и дорогих. Самуил не мешал мне думать, просто смотрел на меня взглядом, полным мировой скорби. Я решительно заявила:

— Рассказывай, всё рассказывай.

— А если…

— Придёт Глеб и спасёт.

Он тридцать раз вздохнул, пять раз начинал, но опять замолкал, хоть и получил разрешение командора всё рассказать, однако всё же боялся моего очередного падения в темноту. И неожиданно стал быстро говорить:

— Катя, ты так лежала, я говорил, непонятно — в сознании ты или нет, даже мы с Олафом не понимали. Глеб так и почернел сразу весь, он как знал, что с тобой что-то случится. А девочки прямо как ждали тебя, у них всё стало зарастать, кожа даже менялась, а Нелли, ты видела, она такой красавицей стала. А нога у Арни как на мутанте, красивая ножка стала, да и сама красавица.

Попытался вздохнуть, но передумал, опять быстро заговорил:

— А Олег с Виктором, они так переживали, посмотрят на девочек, а у самих глаза такие страшные становились, такие страшные, что я думал их в другое место перевести, а они не боялись, ты знаешь, Катенька, совсем не боялись. Я Арни такой костыль, ну не костыль, в общем, она ходила уже на третий день, и сразу к Олегу подошла, у меня была, а Олег как раз зашёл, говорит ему: Олег, я Кате хочу помочь, видела ведь всё, как мы все переживаем за тебя. А у тебя от одного их имени энергия прямо улетала, ты совсем слабая была, так я думал, спасать её придется от него, он только кулаки сжал и сказал — потом.

Я вздрогнула, но не позволила слабости меня одолеть, стала руки сжимать и разжимать. Ну, уж нет — сама заварила, сама и расхлёбывать буду. И слабость отступила, что-то во мне воспрянуло уже моё. После долгого молчания я спросила:

— А Нелли?

— О, она боец, сразу стала русский учить, я никак понять не мог, у неё очень редкий язык, какой-то совсем арабский, а выяснять некогда, так она всё Катя да Катя, так интересно она тебя…

— Атя, она меня называла Атя.

— Ты слышала?

— Да, когда в сознание приходила, она так смешно говорила, только сейчас поняла, что это она была.

— Так вот, Андрей первый понял, что она хочет и посадил за программу, да и Виктору легче стало. Она за ним как собачка бегала, что-то всё время говорила, а он…

Самуил совершенно безнадёжно махнул рукой и робко взглянул на меня, страшно вспомнить, что было.

— А теперь как они?

— Всё хорошо, только Глеб их из дома куда-то отправил.

Я вскинулась спросить, куда и почему, и остановила себя. Командор решил, значит так надо. Спокойно посмотрела на Самуила и сказала:

— Значит надо. Глеб мне сказал, что Аарон с Норой приезжали.

Он вдруг обернулся на дверь, только потом зашептал:

— Ой, Катенька, он так за тебя переживал, как увидел, почернел весь, но ты его силу тоже не приняла. А Глеб его в сад вывел и что-то так говорил, так говорил, я думал совсем плохо, а Нора в окно смотрела, как статуя, потом к тебе пошла, песню пела. Мне Олег сказал, только ты её не услышала. А Глеб и Норе что-то сказал, я не слышал, когда от тебя выходила с ним встретилась, потом вся бледная шла, как тень. Я спросил Олега, а он ничего не сказал, глаза так страшно сделал, но ничего не сказал.

А я себе скомандовала молчать, взрослые люди, не дети, их счастье, пусть сами и решают, что с ним делать. Но слабость опять стала на меня давить, и я глубоко вздохнула, Самуил заметил и сразу засуетился:

— Глеба надо позвать, Катенька, тебе опять плохо.

— Не Глеба, позови Виктора.

— Почему, Катя?

— Позови.

А сама уже начала заваливаться на пол, Самуил меня подхватил и стал громко звать Виктора. На стол меня уже Виктор уложил, я только прошептала:

— Спасай.

Какие у него пронзительные глаза, удивительно какие могут быть яркие глаза. Виктор уже долго сидел рядом со мной, смотрел на меня и молчал. Энергия так меня распирала, что я даже руками помахала, чтобы часть потратить.

— Ты теперь со мной даже разговаривать не будешь? Бойкот объявил, да?

Он даже губу закусил, чтобы ничего не сказать, а Самуил сидел тихонько за своим столом и делал вид, что смотрит на экран.

— Это месть?

— О чём ты говоришь! Лежит как булка в тесте, даже не мычит, умирать собралась, тогда почему ты свои дома никому не раздала, жалко стало? А ещё драгоценностей тонна, а платьев, чемоданов не хватит вывозить! Боевикам нас поручила охранять, они же теперь за нами как собачки бегать будут, вдруг кто нападет? Вдруг кто поцарапает? Ты им как жена командора поручение дала, пожизненное, а ты знаешь, сколько они живут? Мне столько уже не осталось! Если я сам их не порву.

И вдруг вздохнул тяжело, руку взял и приложил к своей щеке.

— Катя, совести у тебя нет ни капли.

— Прости меня.

— Ага, пороть тебя надо.

— Надо.

Я смотрела на него и понимала, как ему было страшно все эти дни. Полное противоречие самой себе: я заявила, что всё у них будет хорошо, не так как было со мной, потом, что я готова за них отдать жизнь, и решила её отдать, и главное — чтобы они поверили в своё будущее, мне нужно самой выжить. Вот кто сможет в этом разобраться? Надо выбрать что-то одно.

— Виктор, ты обещал мне когда-то, что будешь меня останавливать в моих глупостях.

— Ну да, я, конечно, быстрый, даже очень, но за твоими глупостями не успеваю.

— Хорошо, что ты быстрый и сильный.

Виктор сразу напрягся и подозрительно на меня посмотрел:

— Что ты опять придумала?

— Я не придумала, я осознала.

Он сделал такое лицо: брови поднял, глаза округлил, губы собрал бантиком, что даже Самуил захихикал.

— Ты осознала — что? Мою скорость? Или мою силу?

— Тебя.

Виктор повторил фокус с лицом, но, видимо, так ничего и не понял.

— Расскажи мне о Нелли.

Виктор, так же, как и Глеб, долго на меня смотрел больным взглядом, и, наконец, понял, что я никак не реагирую на имя. Опустил голову и тяжело вздохнул.

— Виктор, она не виновата в том, что ты её почувствовал, и что я так на неё отреагировала.

— Я знаю.

— Она уже выучила язык?

— Почти, даже иногда можно понять, что говорит.

— Я знаю, что она мне поможет.

— Тебе? В чём?

— Виктор, я знаю и всё. И Арни поможет.

— Ты меня пугаешь.

— Мы будем сидеть втроём, ждать вас с какой-нибудь очередной войны и петь песни.

Что-то в глазах Виктора изменилось, но он их сразу закрыл и опустил голову. Я взъерошила ему волосы и засмеялась.

— Представляешь, будем все петь, надеюсь у них всё в порядке со слухом и голосом. А Нелли поёт?

— Поёт.

— О чём?

— А кто ж знает, она на своём языке поёт. Надо же, никто из наших не знает её языка, откуда взялась, их бархана что ли вылезла.

Вот уже и глаза поменялись, нет той напряжённости, что проявилась при одном упоминании Нелли. И я опять рассмеялась.

— Для тебя вылезла, в коробке мучилась, только чтобы тебя встретить.

Но мои слова никак не отразились в глазах Виктора, улыбнулся, но как бы ушёл от обсуждения. Подождём, всё сложится. Я протянула ему руку:

— Сильный и быстрый, лечи меня.

Он удивлённо на меня посмотрел, а я лишь закивала головой — лечи, лечи, сильный и быстрый.

Самуил решил продолжить обследование завтра, всё равно уже ночь, мне пора спать. Я обняла его и прошептала:

— Спасибо Самуил, я так тебе благодарна за всё. Только ты уж не обижайся на меня, ты же знаешь, назло врагам, Сельмам всяким выжила, а уж за любовь свою тем более выживу.

Виктор приподнял бровь и ехидно спросил:

— А ты точно драгоценности не хочешь начать делить…

Всё-таки я до него дотянулась и стукнула по лбу.

— Ни за что, не дождёшься. Учти, теперь я к тебе много требований предъявлять буду.

— Каких?

— Придумаю и скажу. А, может, и не скажу, просто предъявлять буду.

Он согласно кивнул, улыбнулся и подхватил меня на руки.

— Самуил, если Катя драгоценности отказывается отдавать, точно плохо спала, думала. Две недели.

— Вот тут ты не прав. Я не думала совсем, если бы думала, то сразу у вас стала энергию брать, много-много.

Они с Самуилом переглянулись, подозрительно как-то, уж больно быстро я в своей ошибке призналась, даже не спорю совсем. Я погладила Виктора ладошкой по груди.

— Я думала неправильно, не я должна переживать о девочках, а вы. Значит, это ваша энергия должна их спасать, а не моя. А раз я думала неправильно, то теперь буду брать твою энергию.

И засмеялась от такой своей логики, а Виктор серьёзно на меня посмотрел и спросил:

— Обещаешь?

— Клянусь!

— Катенька, не шути так, они клятвы серьёзно воспринимают, а ты шутишь, я же слышу, что ты несерьёзно это говоришь, скажешь, а завтра опять что-нибудь выкинешь.

— Самуил, я сегодня многое поняла. Пока не всё, но многое. А у Виктора теперь будет повод меня остановить, громко напомнить мне о данной клятве. Вот.

Виктор продолжал внимательно смотреть на меня, ни тени шутки не было в этих пронзительных строгих глазах. Неожиданно появился Глеб и заявил:

— Катя, тебе пора отдыхать.

Виктор кивнул и передал меня с рук на руки Глебу. Мы оказались в спальне мгновенно, Глеб уложил меня на постель и тихо сказал:

— Отдыхай. Лея будет рядом.

— А ты куда?

— Дела, я в доме. Завтра мы едем гулять.

— Глеб, прости меня.

— Ты ни в чём не виновата. Я люблю тебя, знай это.

— Я знаю.

— Отдыхай.

— А куда мы едем?

— Завтра узнаешь.

Поцеловал меня и вышел из комнаты, почти сразу вошла Лея и села на пол у кровати.

— Лея, зачем это?

— Приказ командора. Я должна тебя постоянно чувствовать.

Я уже открыла рот возмутиться, но сразу и закрыла. Прав Глеб, кто знает, что я надумаю ночью во сне. А как во сне себя контролировать?

Контролировать не пришлось — я уснула сразу и спокойно проспала всю ночь. Утром проснулась бодрая и весёлая. Даже странно, но мне сразу стало всё смешно: как Лея мне помогала умываться, будто я сама не могу, потом одеваться, я даже засмеялась:

— Лея, да я сама могу, во мне столько сил, ужас, вокруг дома что ли побегать, скинуть немного.

Но как представила свою пробежку, стало ещё смешнее. Когда вошёл Глеб, мы обе хохотали надо мной, потому что я показывала Лее, как я уже бегать не умею. Он даже остановился у двери — Лея впервые не исчезла при его появлении, а продолжала смеяться вместе со мной, да и картина нас смеющихся ему, видимо, понравилась, он сразу улыбнулся. Я сквозь смех заявила Глебу:

— Привет, мне надо снова научиться хотя бы ходить, а то вы носите меня всегда на руках, не то, что бегать, скоро ходить разучусь.

— Привет, хорошо, на завтрак пойдёшь пешком.

Лея улыбнулась и исчезла. А я кинулась на грудь Глебу и подняла лицо для поцелуя. Так мы и шли, от поцелуя к поцелую.

В столовой сидели Олег, Виктор и Андрей, почему-то не было Самуила. Глеб подвёл меня к столу, помог сесть, а сам сел напротив. Я радостно со всеми поздоровалась, мне все ответили и улыбнулись, но глаза были очень серьёзными. Понятно — пороть будут, я вздохнула и решила сначала поесть, вдруг сразу в сейф посадят. Хотя, Глеб прогулку обещал, значит не сразу в сейф, или сейф в другом месте находится, побольше размером? Глеб улыбнулся, понял мой вздох, но ничего не сказал. Только когда я уже выкурила сигарету — а ела я в полном молчании, даже сама удивилась своей выдержке — Глеб обратился к Олегу:

— Зачитывай.

Олег встал и произнёс какую-то длинную фразу на ассасинском, пока он говорил, все смотрели на меня, а Андрюша улыбался. О чём это он? Я удивлённо посмотрела на Глеба, но командор ответил таким строгим взглядом, что мне пришлось опустить глаза и изобразить полное подчинение. Точно пороть будут, Олег, видимо, нашёл пункт закона, по которому муж может наказывать свою жену-человека. И что от меня останется? Едва удержалась, чтобы не захихикать, представила, как Глеб поперёк колена меня укладывает и начинает розгами бить. Но когда Олег закончил, Глеб поднялся и тоже произнёс несколько слов на ассасинском, затем все остальные вставали и каждый повторил его слова. Тут я уже начала переживать — что-то очень серьёзное. Как я сразу не догадалась! Опять клятва, они мне в чём-то поклялись, ничего не объяснили, чтобы я не возмущалась, а обманом в чём-то поклялись, и будут эту клятву держать! Вскочила и громко возмутилась:

— И что вы делаете? Глеб, что вы сказали, зачем, я по своим глупым мыслям…

— Не по глупым мыслям, ты исполнила своё предназначение, исполнила все требования закона, передала мне энергию и продлила жизнь.

Помолчал, продолжая на меня строго смотреть, и продолжил:

— И теперь я, как твой муж, освободил Олега, Виктора и Андрея от их клятвы за твою жизнь. Покажи палец.

Я сразу посмотрела на мизинец, колец не было, облегчённо вздохнула и опустилась на стул, потом опять вскочила:

— Значит, это можно было сделать сразу, освободить их от этой клятвы?

Олег хитро улыбнулся и опустил глаза, Виктор вообще стал рассматривать потолок, Андрюша смотрел на меня сияющими глазами. Только Глеб не улыбался, ответил тоном командора:

— Ты, отказавшись от их энергии и умерев, могла убить их.

Рухнув на стул, я закрыла лицо руками, но слёз не было, только ужас. Олег оказался рядом со мной и взял за руки, опустился на колено, сказал весёлым голосом:

— Катя, зачем нам жизнь без тебя? Если ты нам не веришь и не принимаешь от нас никакой помощи, значит мы…

— Вы мне нужны, правда, все нужны, я люблю вас всех! Глеб, скажи им!

— Скажи сама.

И опять этот взгляд командора, ни тени сочувствия. А Олег продолжал держать меня за руки и улыбаться, говорит страшные слова и улыбается — вот как с ними бороться! А зачем бороться, не будем, пожалуй, я поняла, что Глебу от меня нужно. Глубоко вздохнув, посмотрела в глаза Олега и сказала твёрдым голосом:

— Диктуй.

— Что диктовать?

— Ну, клятву какую-нибудь, я же не знаю, как на вашем секретном языке клятвы звучат.

Все замерли, даже Глеб выглядел растерянным. Олег удивлённо на меня посмотрел и промычал что-то, и я сразу спросила:

— Мне это уже повторять?

Он обрёл дар речи и затряс головой:

— Нет! Подожди, а о чём, что за клятву ты собираешься произнести?

— Ну, что вам нужно, то и произнесу.

— Всё-всё?

Такой хохот потряс дом, что теперь я растерялась, оглядела всех, а они веселились, даже Глеб смеялся. И что такого сказала? Они клянутся мне страшными клятвами, исполняют их, чуть не убились все из-за меня, а мне так и нельзя. Олег уткнулся мне лицом в руки, отсмеявшись, поцеловал и посмотрел сверкающими глазами:

— Катя, такие клятвы только мы можем давать. Ты человек.

Неожиданно Глеб заявил:

— Ты можешь дать клятву как человек. Люди клянутся и исполняют свои клятвы, я знаю.

Олег встал, посмотрел на Глеба и улыбнулся, мысль мудрая. Они все стояли передо мной, четыре гиганта, а я даже обычную простую мысль не могла поймать, хоть какую-то, растерянно поднялась и посмотрела на них снизу вверх. Первым опустился на колено Глеб, понял, что мне на них очень высоко смотреть, на секунду позже последовали и остальные. Несколько раз я вздохнула, два раза посмотрела на потолок, будто там написаны слова клятвы, потом решилась, закрыла глаза и начала говорить:

— Я, Екатерина, жена командора Глеба, клянусь вам, что я… я… принимаю… от вас любое действие… любое… всё, что вы посчитаете нужным, чтобы… всё… любую помощь… всегда приму вашу энергию и силу. Я всегда приму от вас всё, что вы посчитаете нужным, любое действие и энергию, потому что верю вам, во всём верю. Всё. Клянусь.

Не сразу я смогла посмотреть на них, вздохнула всей грудью, а в столовой стояла такая тишина, что казалось, никого нет. Испугавшись этой тишины, я открыла глаза, они стояли передо мной, вытянувшись, как боевики. Покраснев до жжения на коже, я низко опустила голову, зажмурилась и тихо добавила:

— Только самый главный в этой клятве Глеб. Я ему совсем… готова… во всём подчиняться.

Прошло ещё какое-то время абсолютной тишины, а я не могла поднять глаз. Как смешно я всё сказала, какая это клятва? Так всё несерьёзно, прав Самуил, всё у меня так глупо, кто же мне поверит, что я на самом деле верю им, во всём верю, что готова принять их помощь всегда, любую. И вдруг Глеб произнёс непонятное слово и все опять это слово повторили, наконец, я осмелилась поднять на них глаза. Все уже опять встали на колено и смотрели на меня очень серьёзно, лица такие строгие, как будто я настоящую клятву произнесла, такую, как они. Глеб первым улыбнулся и уже спокойным голосом сказал:

— Мы приняли твою клятву.

Встал, подошёл ко мне и положил мне руку на голову, совсем как тогда, когда они свою мне давали. Я хотела поцеловать его руку, как они делали, но Глеб не позволил, сам мне руку поцеловал.

— Ты человек.

Так они ко мне все и подходили, клали мне руку на голову и целовали мою: Олег улыбнулся довольный, Виктор подмигнул, мол, ещё посмотрим на твоё поведение, а Андрей совсем счастлив был, просто счастлив, что я жива и всё хорошо. Глеб обнял меня, вздохнул облегчённо, хоть какое-то время можно надеяться, что я буду вести себя в соответствии со своими словами, это то, что они считают моей клятвой. А вот и клятва, а вот и буду её держать, слушаться во всём. Постараюсь хотя бы. Я всем улыбнулась и призналась:

— Вот, какая я правильная стала.

И опять хохот на весь дом. Наверное, я уже вряд ли смогу с одними женщинами существовать, где им до мужского чувства юмора. Эти вот резвятся как мальчишки, а ведь только что клятву принимали, очень серьёзную и опять для них важную получается.

Глеб сразу же заявил мне, как только все успокоились, что сейчас мы едем на прогулку. И так странно на меня посмотрел, что я напряглась:

— Глеб, я, конечно, теперь послушная жена, но хочу знать, с кем мы будем встречаться на этой прогулке?

Он что-то сказал Виктору, тот сразу исчез, и только тогда ответил мне:

— Ты всех боевиков как жена командора заставила поклясться, что они нас всю жизнь охранять будут.

— Ох, и что теперь делать?

— Если хочешь, конечно, можешь освободить их от этой клятвы.

— Хочу, конечно, хочу! Едем, немедленно едем!

Глеб засмеялся и подхватил меня на руки.

— Как мне нравится такая послушная жена.

— Всё правильно, я теперь такая и буду всегда.

— И сколько дней в твоём «всегда»?

Мы приехали на берег моря и там уже стояли ряды боевиков. Всю дорогу я волновалась и спрашивала Глеба, как и что мне говорить, но он лишь улыбался и отвечал одной фразой:

— Ты сама всё знаешь.

— Я? Я ничего не понимаю в ваших клятвах, скажу что-нибудь неправильно, и опять…

— Ты всегда и всё говоришь правильно. Не бойся, они тебя поймут.

Из машины я выходила, не имея никакого представления, что буду говорить, но увидела Илью, стоящего чуть в стороне от всех и сразу успокоилась. Он улыбался мне широкой улыбкой, только раз скосил глаза на Глеба, вдруг командор рассердится на такую вольность, но тот никак не отреагировал, и Илья продолжал улыбаться. Как только мы подошли, все боевики встали на колено и опустили головы, Илья тоже. Я обратилась к Глебу:

— Я сама.

Он кивнул и отошёл в сторону. Мне пришлось несколько раз вздохнуть в попытке успокоить своё сердце, но оно продолжало стучать как барабан. И я решилась, пусть стучит.

— Я благодарю вас за помощь, вы очень мне помогли, когда я болела и не принимала ни от кого энергии. Вы меня спасали, спасибо вам. Наверное, в своей болезни я уже не верила, что выживу… и поэтому просила вас… я плохо понимала, что говорю… нет, всё правильно, я понимала, что говорила. Я просила вас сберечь самое дорогое для меня, тех, кого я люблю, кто всегда и во всём мне помогал и берёг меня… когда меня не будет… если меня не будет. Только вам я могла это сказать, только от вас требовать такой клятвы, потому что верю вам.

Крепко сжала кулачки и вздохнула, опустила глаза и ещё вздохнула, только после этого смогла продолжить:

— Сейчас всё хорошо, я совершенно здорова, поэтому я как жена командора освобождаю вас от этой клятвы.

Но никто не встал, только Илья поднял голову и посмотрел на меня — взгляд был спокойным, может, чуть удивлённым. Глеб что-то сказал и все встали, вытянулись в струнку, но я заметила удивлённые взгляды, направленные на меня. Ну и хорошо, теперь всё хорошо. Я посмотрела на Глеба, он улыбнулся мне, подошёл и обнял.

— Молодец, ты всё правильно сказала.

Они так и стояли, пока мы шли к машине — уже не стена, отдельные личности, те, которые меня спасали, и частичка их энергии теперь во мне, но ведь и моя теперь в них. И решила сразу уточнить этот вопрос у Глеба. Он долго думал, даже морщил лоб, наконец, сказал:

— Возможно, надо поговорить с Олафом.

Хотя эта мысль ему не понравилась: значит, они не накачивали меня энергией, а забирали её у меня. Догадавшись по его мрачному лицу, о чём он подумал, я сразу решила защитить боевиков.

— Глеб, это могло произойти совершенно непроизвольно, напротив, это могло мне помочь.

— Как? Если они забирали у тебя остатки энергии?

— Может, именно поэтому потом и получилось, надо с Леей поговорить, как они подготовили этих, ну, у которых получилось.

Глеб только посмотрел на меня искоса, но больше к этой теме не возвращался.

Мы подъехали к небольшому современному дому, окружённому невероятной красоты садом. Цветущие деревья образовали поразительное сочетание различных оттенков от ярко-оранжевого и алого, до белоснежного, а листьев почти не было видно, только цветы. Аромат как на кондитерской фабрике, такое ощущение, что ты уже наелся конфет. Я долго водила носом, а Глеб только улыбался, ждал, когда я надышусь, и меня можно уже будет заводить во двор. А двор! Такого цветника я не видела нигде, никакие выставки цветов в Голландии или ещё где-то там не могли сравниться с тем, что царствовало на клумбах и грядках перед домом. У меня рот открылся от удивления, вот откуда такой аромат, не только от деревьев, ещё и от буйства цветов.

А когда вышла хозяйка этой красоты, я замерла. Настоящая арабская принцесса: огромные, именно огромные, а не просто большие, миндалевидные карие глаза, прямой нос, яркие чётко очерченные алые губы и прямые брови, густые, но не соболиные. И волосы того цвета, который они приобретают именно у восточных женщин, пользующихся натуральной хной для ухода за своими тёмными волосами, цвета благородной меди, которую только и можно отличить от золота намёком на бронзу. И тело, чуть удлинённое, но абсолютно совершенное каждой своей линией, завёрнутое в яркую многоцветную ткань. Она произнесла приветствие на неизвестном мне языке, чем-то похожем на арабский, я только поняла наши имена. И глубокий чувственный голос оперной певицы. Глеб обнял меня и представил:

— Катя, познакомься, это Мериам. Она согласилась принять у себя Нелли.

— Нелли здесь?

— Да, она поживёт у Мериам некоторое время.

Мериам улыбнулась, подошла ко мне, вопросительно посмотрела на Глеба, он, подумав, кивнул, и она взяла меня за руку. У неё оказались длинные и мягкие пальцы, которые, однако, взяли мою руку достаточно жёстко. Она продолжала мне улыбаться, хотя, пожатие значительно усилилось, а я догадалась, что не зря она меня так за руку держит, что-то за этим стоит, и никак не реагировала на него. Мериам приподняла бровь, сказала Глебу несколько длинных фраз, отпустила мою руку и широким жестом пригласила в дом. Но Глеб отказался, отрицательно покачав головой, ответил длинной фразой, я кивнула согласно, и мы ушли.

Уже в машине я спросила Глеба:

— Что она сказала? Зачем за руку брала?

— А почему ты не спрашиваешь…

— Ты решил, значит, так нужно.

Глеб даже машину остановил посередине дороги от удивления, долго смотрел на меня, потом кивнул, удовлетворённый моим преданным взглядом, и поехал дальше. Комментарий был короткий:

— День ты пока держишься.

Я стукнула кулачком по его руке на своей коленке, он только улыбнулся, но на мои вопросы ответил:

— Она проверяла твою энергию, теряешь ли ты её в присутствии Нелли. Не теряешь.

Потом улыбнулся хитро, скосил на меня глаз и продолжил:

— Сказала, что ты совсем непростая человеческая женщина.

— Непростая, это как?

— Тебе удалось, то, что не получилось у неё.

— Она была…

— Нет.

— Глеб, она такая красавица, просто невероятная красавица, не может быть, чтобы ты смог удержаться…

— Катя, тебе придётся поверить мне.

И неожиданно рассмеялся, он меня разыгрывал в чём-то, даже глаза засияли, потом совсем расхохотался. Я грозно на него посмотрела, стукнула его руку и попала по своей коленке, скорость не та, чтобы смогла за ним успеть, а он и над этим моим жестом рассмеялся. Потом наклонился ко мне и прошептал:

— Ты полюбила меня.

Чмокнул в щёку и увеличил скорость. Я даже рот открыла от удивления — как это? Значит, он её любил, а она не смогла его полюбить? А сам говорил, что ни одна женщина ему не отказывала! И сразу заявила:

— Она тебе отказала!

— Нет, между нами не было никаких отношений. У вас это называется друзья.

Друзья? С такой женщиной? Я уже не скрывала своего неверия, а он лишь улыбался.

Остановившись на берегу моря, Глеб вышел из машины, устроился со мной на коленях на небольшой скале, и рассказал историю Мериам:

— Она была дочерью арабского шейха, по каким-то политическим мотивам её обратили в детстве и продали в клан. Мериам даже стала главой клана, но потом всё бросила и уединилась в этом доме.

— Так она совсем молодая?

— По нашим меркам да.

— А кто ухаживает за садом? Неужели сама?

Глеб только рассмеялся, чмокнул меня в щёку.

— Нет, конечно, нет. У неё всегда есть молодой красивый садовник.

— И сейчас Нелли…

Он только покачал головой, какая я наивная.

— Нелли его даже не увидит, можешь не сомневаться, Мериам это обеспечит. Мы встретились с ней, когда она ещё была главой клана. После нескольких… недоразумений она поняла, что я не хочу вступать в её клан и у нас сложились вполне нормальные отношения. А потом мы с Олегом ей пару раз помогли отбиться от Аарона, и она покинула свой клан.

— Аарона?

— Да, он хотел забрать её клан себе.

— И что теперь с её кланом?

— Он частями входит в мои кланы. Ты видела — девушки у Элеоноры.

Значит гарем, который я видела, это часть клана Мериам. Глеб опять хитро на меня посмотрел.

— Было время, когда многие считали нас гражданской парой, но между нами ничего не было. Я лишь помогал ей перейти от живой крови к донорской.

— Поэтому ты доверил ей Нелли?

— Да. Она умна, знает законы арабского мира, даже язык немного понимает, на котором говорит Нелли, и многому сможет её научить.

Перестал улыбаться и посмотрел на меня уже серьёзно.

— Мериам познакомит Нелли с нашим миром.

— А как же Виктор?

— Он всегда может её навестить. Всё остальное зависит уже от них.

— Глеб, я люблю тебя. Так мог всё устроить только ты.

— У тебя хороший муж?

— Изумительный, единственный в мире. А где Арни?

— А вот всё, что касается Арни, это к Олегу.

— Он сам её куда-то отправил?

— Я решил, что их в нашем доме не будет. Предложил Виктору отправить Нелли к Мериам, он согласился, а Олег сам нашёл место, где будет жить Арни. Если захочешь, всегда можно к ней съездить.

— Ты знаешь, где она?

— Знаю.

И зачем спросила? Всё же ясно, решение командора не оспаривается, перед ним только отчитываются. Глеб напрягся, ожидая моей реакции на своё решение. Я лишь прижалась к нему сильнее и прошептала:

— Ты лучший в мире муж. Я люблю тебя.

Он прав, абсолютно прав — находясь рядом со мной, они будут всегда напоминать Глебу, да и Виктору с Олегом, что со мной происходило из-за них. Не из-за них, конечно, но ассоциировать моё состояние они будут именно с ними. А где-нибудь, например, в красивом саду, Виктор посмотрит на Нелли уже совершенно другими глазами, да и Олег, правда ещё не знаю где, увидит Арни иначе. Не сразу, но со временем, и однажды мы соберёмся все вместе. Да и жажду, которая может возникнуть, им перенести будет легче на расстоянии. Как правильно я подумала: с сомнением в возникновении жажды, будем надеяться, что так и будет, то есть этой жажды не будет совсем.

— Тебе давно пора обедать.

— Пора, но здесь так хорошо, море, солнце и ты.

— Пикник?

— Ура! А чем ты будешь меня кормить?

— Спросим у Андрея.

Хорошо быть командором — позвонил, и через полчаса было всё, даже стол со стулом.

Они сидели передо мной на земле, Глеб напротив, а Андрей чуть в стороне и смотрели, как я ем, иногда комментируя мои движения и сам процесс поедания. То есть Глеб комментировал, а Андрей тихо посмеивался и во всём соглашался с командором. Хорошо, что посуды было много и досталось обоим, благо они всю поймали и Андрей аккуратно её сложил потом по коробочкам. Учёт и контроль.

Когда Андрей уехал, я опять устроилась на коленях Глеба и задала очередной глупый вопрос:

— Мы в одной машине, нас никто не сопровождает, всё — теперь мне уже совсем не опасно появляться на белом свете?

Глеб погладил меня по голове, вздохнул и прижал к себе ещё сильнее.

— Нас сопровождают, только ты их не видишь. Машина выдержит, Андрей тебе объяснял, что она выдержит, а вертолёты находятся на самой предельной высоте. Чтобы ты чувствовала себя спокойно.

Присмотревшись, я действительно увидела несколько точек в небе.

— А этот змей подколодный, он где?

— Я его убил.

— Ну и правильно.

Мой ответ удивил Глеба так, что он поднял моё лицо и посмотрел в глаза.

— Глеб, он хотел мирового господства, представляешь, сколько жизней он бы положил на это, ваших и людей, которые перед ним и его роботами совершенно беззащитны. Ты абсолютно прав, совершенно прав. Ты спас мир. И я горжусь тобой как твоя жена.

Глеб долго молчал, смотрел на меня, потом признался:

— Я убил его, не защищая мир, я защищал тебя.

— Он снова что-то задумывал?

— Пытался прийти за тобой.

Понятно, он даже близко подойти не успел. Однако, много интересного произошло, пока я эти две недели булкой в тесте была.

— Он как тот парень с корнями, сколько ни корми, всё равно будет нападать, знает, что стекло, а пытаться будет. Даже моя рожица не помогла, всё равно не понял.

Решительно вздохнула и снова изобразила, как я на этого змея отреагировала, Глеб не выдержал и расхохотался. Так мы и сидели до вечера на скале, много смеялись, целовались и просто смотрели на море.

Домой мы вернулись совсем поздно, и я героически заявила, что ужинать не буду. Глеб удивился, потом грозно заявил:

— Жена, немедленно ужинать, слушайся мужа.

А сам улыбается и глаза светятся, какой был хороший день. Я притворно вздохнула, ну что ж, жена так жена, смиренно опустила голову и пошла в столовую. Там на диване сидели и тихо беседовали Олег с Виктором, но Глеб сразу Виктора позвал по делам, я успела только сказать, что видела Мериам, но он лишь кивнул головой и не проявил никакого интереса. Олег улыбнулся и спросил:

— Жена командора ездила с проверкой?

— Да. Только я не видела Нелли, Глеб не позволил, хотя Мериам и сказала, что я не теряю энергии.

Я продержалась пять минут, вздыхала, что-то ела, а Олег с усмешкой смотрел на меня. Наконец, закурила сигарету и не выдержала:

— Как Арни?

— Хорошо.

— Олег, ты меня провоцируешь.

— Я?

— Ты понимаешь, что я всё равно…

— Она в доме одной моей знакомой.

Несмотря на то, что я продолжала на него смотреть грозным взглядом, он улыбался и молчал.

— Олег! Я попрошу Глеба завтра к ней съездить и тогда…

— Что?

— Не знаю. Пока не знаю.

Он рассмеялся и пересел с дивана за стол, взял меня за руку.

— Катя, с ней всё хорошо, не переживай.

— Я не переживаю, чувствуешь, я совершенно добровольно принимаю твою энергию. Но очень хочу знать, где она, вот я увидела Мириам и понимаю, что с Нелли будет всё хорошо.

— Ты мне не доверяешь?

— Доверяю. Олег, мне просто очень интересно, как ты не поймёшь!

Олег опять засмеялся, поцеловал мне руку и сказал совсем не то, что я ожидала от него услышать:

— Катя, ты не можешь себе представить, что значит для меня вот так сидеть с тобой за столом и передавать тебе энергию, слушать тебя и смотреть на тебя. Знать, что с тобой всё хорошо, что ты не лежишь безмолвная и недвижимая, а ещё хуже, когда ты…

— Олег, я…

— Катя, ты дала клятву принимать от нас всё, что мы считаем нужным тебе передать. Ты ещё помнишь о ней?

— Помню.

— Тогда слушай: я передаю тебе слова. Запомни — мы можем быть счастливы только тогда, когда счастлива ты.

Я хотела сказать ему, что так нельзя, они заслуживают своего счастья, но он жестом остановил меня и, помня о своей клятве, я даже рот рукой закрыла — молчу как рыба-кит. Олег кивнул, жест ему понравился.

— Ты столько для нас сделала, для всех, что наши жизни уже неотделимы от тебя. Моя жизнь состояла лишь из ужаса и вины, полная темнота, ничего для меня уже не имело значения, ни моя жизнь, ни чужая. Ты это помнишь, сама видела.

Да, видела и я кивнула, с этим не поспоришь.

— То, что ты сделала своей безоглядной верой в меня, навсегда изменило мою жизнь. И тем, что появилась Арни, я тоже обязан тебе. Я знаю, что в ней есть твоя энергия, твоя жизнь, поэтому я буду беречь её.

— Олег, не поэтому, как ты не понимаешь…

— Я всё понимаю, даже лучше, чем ты, понимаю. Ты дала мне шанс воспитать себе ту жену, которая мне нужна, именно мне, тому, кем я стал, благодаря тебе.

— Воспитать?

— Да.

Всматриваясь в его светящиеся глаза, я не сразу поняла, что он прав. Именно он, изведавший в своей жизни столько боли, разные измены, ужас своей силы и своей вины, знает, какая ему нужна женщина, какую женщину он сможет полюбить. Он не признавался мне в любви, он говорил о том, что его во мне поражало, и что он хотел бы видеть в своей любимой. И у него есть этот редкий шанс помочь ей стать такой, какая ему нужна. Пожалуй, Глеб меня тоже воспитывал.

— Олег, а если Арни не захочет стать такой, какой ты хочешь её воспитать?

— А разве она будет знать, что я её воспитываю?

Ну да, Нелли тоже вряд ли понимает, что Мериам воспитывает её для Виктора. Я улыбнулась, стратеги и аналитики, давайте — воспитывайте. А любовь сама сделает, что захочет, пока будете воспитывать, только встречайтесь чаще в процессе. Но всё же я задала интересующий меня вопрос:

— А с кем Арни? Кто она, эта твоя знакомая?

Олег только головой покачал, неугомонная.

— Её зовут Афина, она гречанка. Одна из последних представителей древнего греческого рода. Царского рода.

Он вопросительно посмотрел, ожидая от меня комментария, но я промолчала, никак не показала какого-либо отношения к царскому роду. Сам решил, значит такая тебе и нужна, настоящая царица. Олег удовлетворённо кивнул, ему почему-то понравилось, что я никак не отреагировала и продолжил:

— Она была главой клана, боевого.

Тут уж я не выдержала и спросила:

— А зачем Арни боевые знания?

— Чтобы понимать ответственность.

Олег опустил глаза, улыбнулся каким-то своим мыслям, хитро посмотрел на меня, опять поцеловал мне руку:

— Это только у тебя ответственность врождённая, правда, в основном за других, пора о себе подумать. Но Афина ещё много интересного знает и умеет, им будет, о чём поговорить. И дворец у неё очень интересный, я тебя когда-нибудь туда свожу, вас с Глебом.

В столовую зашли Глеб с Виктором, и Олег вернулся на диван. Глеб с усмешкой спросил:

— Всё выяснила?

— Да, кроме одного.

Олег удивлённо на меня посмотрел, по его мнению, он всё рассказал.

— Они знают, что их может ожидать?

— Да.

Я вскинула на Глеба глаза, он стоял и смотрел на меня глазами полными боли.

— Они видели тебя.

— Но у них может происходить всё совершенно иначе!

— Я им так и сказал, что ты ради них страдаешь.

— Но…

— Катя, именно им ты тогда энергию отдавала ради нас.

Виктор с Олегом оказались рядом со мной, встали вокруг меня, и Олег продолжил:

— Глеб прав, они всё видели, видели наше отношение к тебе и поняли, что с тобой происходит. Обе поняли.

Беспомощно оглядев их, я хотела возмутиться, как они могли так с девочками, но Виктор угрожающе заявил:

— Только посмей! Ты поклялась принимать от нас всё, принимай.

Ну, да, поклялась, мне ничего не оставалось сделать, как только покаянно склонить голову. Три раза вздохнув, я подняла на них взгляд, хитро улыбнулась и заявила:

— Что ж, вы будущие мужья, вот и отвечайте за будущих своих жён.

Наступила театральная немая сцена, удивление на трёх лицах и невозможность говорить. Первым из этого состояния вышел Глеб, покачал головой и произнёс:

— Катя, тебе пора спать, что-то меня уже пугает твоя покорность.

Ага, дождалась, сами уже боятся, ничего, я ещё не так могу! Опустив глаза, я состроила личико, встала из-за стола и тихо сказала:

— Спать, так спать.

Хохот опять потряс весь дом, боевики, небось тоже радуются, сразу понятно — со мной всё в порядке.

Глеб медленно нёс меня по дому и всё поглядывал на меня, я уже хотела спросить его, что случилось. Но он неожиданно усадил меня на диванчик у окна, сел напротив и сказал:

— Спрашивай.

— О чём?

— О Норе и Аароне.

— Что ты им сказал?

Прав Глеб, я героически держалась целый день, и он не хотел, чтобы я заговорила о них в спальне. А вот я…. Боюсь, что он прав, могла и не выдержать. Глеб посмотрел на меня взглядом командора, потом тряхнул головой, сам напросился на разговор.

— Я отозвал всех боевиков, охранявших Нору, остались только бойцы.

Мне удалось сохранить внешнее спокойствие, хотя, что оно ему, он всё равно слышит грохот моего сердца.

— Аарону сказал, что если он нападёт на Нору, то это уже его поступок.

— Сильно сказал?

— Да. Он поставил вокруг неё своих боевиков и дал слово, что не тронет её.

— И ты это сказал Норе?

— Да.

— Больше ничего?

— Чтобы она сама держала Аарона, как ты смогла держать нас всех.

Я долго молчала, смотрела и понимала, не только это он ей сказал, что-то ещё, но спрашивать не хотела. Глеб понял, опустил голову и признался:

— Что ты отдаёшь свою жизнь и за неё тоже, и, если ты умрёшь, это будет и её вина.

— Но это не так!

— Так, они должны сами бороться за себя. Как ты боролась.

— И ты.

— И я.

— А если он…

— Это его жизнь. И его любовь.

И опять Глеб прав, заставить любить нельзя, можно за неё бороться, а научиться этому можно только самому.

— Ты боевиков из-за меня отозвал?

— Да. Но я бы это всё равно сделал, может, чуть позже, но постоянно охранять Нору я бы не стал.

Глеб смотрел на меня и ждал, что я скажу. Я вздохнула и прижалась к нему, обняла за шею, он сразу вскочил, удерживая меня на руках.

— Я люблю тебя, ты самый мудрый муж на свете.

— И ты не будешь возмущаться? Совсем?

— Я многое поняла.

И он снова опустил меня на диванчик — вдруг по дороге в спальню я уже забуду то, что поняла.

— Сегодня Олег сказал странную фразу… что они счастливы только тогда, когда счастлива я.

Глеб кивнул головой, я не поняла, то ли он слышал её, то ли согласен с ней.

— И я поняла, что хочу, чтобы вы были счастливы. Значит, мне самой надо быть счастливой.

Опустила голову и прошептала:

— И думать о себе.

— А почему ты шепчешь?

— Я не знаю, я не умею пока так говорить, громко о себе.

— О себе любимой, любимой мной. Ты будешь о себе думать только из-за нас?

— Я хочу, чтобы вы…

— А ты?

— Я счастлива рядом с вами. Особенно с тобой, я счастлива только с тобой.

— Ты позволишь мне сделать тебя счастливой?

— Как это? Ты и так сделал меня счастливой, самой-самой.

— Нет предела совершенству в счастье.

— Что ты придумал?

— Сюрприз.

— Глеб, я тебя люблю, сильно-сильно, я не могу сказать, как сильно. А когда я увижу твой сюрприз? Завтра?

— Хочешь сегодня?

— Конечно, прямо сейчас, немедленно! А это далеко?

— Нет, это рядом.

Но рядом — это по их меркам движения. Движение ощущалось всем организмом, все чувства обострились, потому что завязаны глаза и что-то надето на уши. Я только поняла, что мы едем и очень быстро, машина неслась так, что подрагивала от скорости. Глеб, наконец, позволил себе ехать с привычной для него скоростью движения, тем более что ночь позволяла это.

Когда машина остановилась, Глеб взял меня на руки и куда-то понёс, мягко прижимая к себе. На весу, в темноте и без звуков я никак не могла понять, куда он идёт. Наконец, он остановился, осторожно снял с меня все атрибуты секретности и тихо произнёс:

— Сюрприз для тебя.

И я увидела великолепный бассейн, огромный, казалось, что он прямо выходит в море. Не сразу я увидела, что он крытый, прозрачный потолок вдалеке постепенно опускался в море. Фонари освещали прозрачную воду, тёмное пространство моря и едва заметные звёзды на небе. Стены и пол состояли из квадратиков небесно-голубого камня и в них отражались блики воды, вдоль бортиков стояли вазоны с вьющимися растениями, украшенными яркими белыми цветами. Я прошептала:

— Глеб, это невероятно, просто невероятно.

— Мечта?

Едва кивнув головой, я маленькими шажками приблизилась к бортику и потрогала воду, она была тёплой, очень уютной.

— А могу я сейчас…

Глеб расхохотался, подхватил меня на руки и грозно спросил:

— А если я скажу, что нельзя?

— Завтра утоплюсь.

— Пожалуй, лучше разрешить.

Раздел меня и сам опустил в воду.

— Рыба, можешь плавать.

Он сидел на скамеечке, курил и любовался мной. А я осознала волшебство моря всем своим обнажённым телом. Волны мягко касались кожи, ласкали её, говорили со мной и рассказывали свои морские тайны. Несколько раз проплыв в разные стороны, я определила размеры бассейна, а глубину решила выяснить уже завтра, иначе Глеб превратится в вулкан. Он оценил моё добровольное решение выйти из воды, улыбнулся и поднял меня, как только я коснулась рукой бортика. Накинув полотенце и обтирая меня, спросил:

— Нравится?

— Изумительно, просто невероятно как волны… а как волны? Откуда они?

— У нас есть гений.

— Это Андрюша? А когда, когда он успел?

— Я дал ему поручение сразу после Норвегии.

Глеб сел на скамейку, посадил меня на колени и подал сигареты. Только через несколько затяжек я смогла задать вопрос:

— Глеб, прости за вопрос, но ты же тогда ещё меня не любил, ты тогда забыл меня и не любил. Почему? Зачем строить такой бассейн для меня?

— Я знал, что любил тебя.

— И что? Зачем бассейн?

— Ты так… я хотел вернуть тебя. Мне необходимо было что-то сразу для тебя сделать. Придумал только бассейн. Хочешь дом посмотреть?

Интересно, а такую кровать он тоже тогда сюда установил? Мой вопрос сразу повис в воздухе спальни, и Глеб на него ответил:

— Проект дома я утверждал уже с мебелью.

И посмотрел на меня немного грустно, едва коснулся моих губ пальцем и шёпотом признался:

— Я вспомнил Париж и своё обещание, только тогда не знал, как вернуть твою любовь.

— Ты верил в свою любовь? Так сразу и поверил?

— Я знал, только вспоминал события. Когда Олег тебя принёс с кровавыми ногами и сказал, что ты — самое дорогое, что есть в моей жизни, я сразу почувствовал, всё понял. Я знал, что ты не инструмент.

Он неожиданно улыбнулся, чмокнул меня в нос и сказал:

— Только не ожидал, что ты меня свободным объявишь.

— Ну, ты же меня в свободу отправлял, как я могла знать, что ты меня вспомнишь, какая я есть на самом деле.

— Какая?

— Что — какая?

— Какая ты есть на самом деле?

Не ожидая такого вопроса, я задумалась, а какая я? Глеб внимательно смотрел мне в глаза, и синева стала тёмной, не угрожающей, но напряжённой.

— Ну, я хорошая.

Синева не изменилась ни на один тон.

— Ты же меня за что-то полюбил, значит — есть за что, это ты должен знать, а не я!

— А ты веришь в то, что я тебя люблю?

Я замерла и испуганно на него посмотрела, но его взгляд остался прежним — очень внимательным и таким же напряжённым.

— Глеб, а ты что… ты меня сейчас специально да? Специально пугаешь?

— Нет, не специально, просто спрашиваю. Ты веришь, что я люблю тебя?

— А зачем… тогда зачем бассейн… кровать эта, если ты меня не любишь?

Ухнула в темноту отчаяния сразу, стояла перед ним как ледяная статуя, а он держал меня за плечи и молчал.

— Зачем всё, эксперимент, да? Это всё эксперимент, вы хотите знать, как это закон так ошибся? А вдруг получилось, непонятно почему получилось, выжила и дальше живу, пришлось любовь изображать, да? Почему? За что? Мог сразу сказать, ты же всегда со мной честен? Или нет?

И странно, слёз не было, только отчаяние, тёмное, страшное отчаяние, сразу невозможность дышать, говорить, думать. Я стала хватать воздух ртом как настоящая рыба, спазм перехватил горло, и Глеб подхватил меня на руки.

— Почему? Катя, почему ты сразу так? Это я тебя спросил, веришь ли ты мне! Скажи! Почему ты мне не веришь?! Сразу не веришь!!

Он смотрел на меня, и синева глаз всё темнела, а руки обнимали меня, прижимали к себе. И я начала дышать, спазм неожиданно прошёл и воздух проник в лёгкие, я лихорадочно всхлипнула, потом вздохнула полной грудью. Глеб кричал на меня, в его голосе было столько обиды, настоящей человеческой обиды на мои слова:

— Почему ты сразу не веришь мне? Сразу начинаешь подозревать в обмане, почему?! Когда я тебя обманывал? Чем я тебя обманул? Почему ты только и ждёшь от меня обмана, почему подозреваешь сразу? Потому, что я монстр и убийца? Что мне веры нет, и ты меня боишься, поэтому не веришь?

— Нет! Нет!

— Тогда почему? Скажи!

— Я не знаю, может, боюсь, очень боюсь, что ты действительно не любишь меня, что ты не можешь меня любить, что я обманываю себя, хочу обманываться и… обманываюсь.

— Поэтому сразу начинаешь обвинять меня в обмане?

— Я не…

— Ты сама только что сказала, что я тебя обманываю, изображаю любовь. Совершенно спокойный голос и тёмный, тяжёлый взгляд, как будто и не было крика обиды.

— Ты не виноват. Это я.

— Что — ты?

— Я.

Он ждал объяснения, смотрел на меня и молчал. Я попыталась пошевелиться в его руках, но он не отпустил меня, только сильнее прижал к себе. Даже всхлипы и попытки заплакать ни к чему не привели — Глеб ждал объяснений. И, пожалуй, так может ждать долго, с его силами мы можем простоять столетиями. Я так красочно представила, как Глеб стоит с моим скелетом на руках, что тяжело вздохнула и прошептала:

— Это я в себя не верю.

Но Глеба такой ответ совсем не устроил, он никак не отреагировал на мои слова и продолжал смотреть на меня таким же тяжёлым взглядом. Я спрятала голову на его груди и опять прошептала:

— Я в себя не верю, не могу поверить, что ты меня любишь, что ты такую как я любить можешь. Вот Мериам…

— Мы говорим не о ней.

— Но она такая красавица…

— Мы говорим о тебе.

— Так я о себе и говорю! Как ты можешь меня любить, когда рядом такие ходят?!

— Ты меня ревнуешь?

Вот логика, невероятная для женского ума совершенно: я ему говорю, что я такая его недостойная, а он о ревности. Да какая может быть ревность к такой красоте! Я опять вздохнула и смогла поднять на него глаза.

— Глеб, я люблю тебя, каждой клеточкой, каждым нейтрино люблю.

— Почему мне не веришь? Я дал тебе повод? Я тебя обманывал?

Не давал повода, не обманывал, и я только помотала головой.

— Тогда почему?

— Ты такой, такой…

— Ты так и не ответила мне, какая ты.

— Олег говорит…

— Это говорит он, я хочу знать, что думаешь ты.

И опять этот тяжёлый внимательный взгляд, никакого сочувствия к моему смущению.

— Глеб, ну как я могу говорить о себе, как? Что, так и сказать — изумительная девушка невиданной красоты, так, что ли?

— А ты так думаешь?

— Нет, конечно.

— Почему?

— Потому, потому что это не так.

— Почему?

— Что — почему?

— Почему ты так о себе не думаешь? Ты мне не веришь, когда я тебе так говорю? Значит, ты мне не веришь во всём.

Глеб решительно подошёл к кровати, уложил меня на неё, резко выпрямился и сказал мрачным голосом:

— Я ухожу. Сейчас сюда придёт Лея.

И ушёл. Когда пришла Лея, я рыдала так громко, что она испугалась:

— Катя, ты что, почему ты плачешь?

— Я… а он… почему, Лея, ну почему… я ему говорю… а он… за что… а сам ушёл, опять ушёл. Он бросил меня, а сам… мне не верит…

Прошло много времени, пока сквозь мои рыдания и всхлипы Лея смогла понять, почему я так намочила слезами подушку. Она взяла меня за руку, и сразу стало легче, я успокоилась.

— Катя, он любит тебя. Тебе только надо в это поверить.

— Лея, как я в это могу поверить?

— А как ты поверила в меня? Как ты зашла к Наташе? Как ты спасала Глеба? Разве это всё не ты?

— Я, но…

— Но что?

— Не знаю.

Неожиданно она легла рядом со мной, обняла, прижала к себе и прошептала:

— Катя, я тебе не говорила никогда, но в ту ночь, когда я первый раз к тебе попала, и Глеб стоял у твоей кровати, он так на тебя смотрел, как… как на богиню. Тогда я этого не понимала, только удивлялась такому взгляду командора, а сейчас, когда сама люблю Андрея, и он меня любит, я понимаю этот взгляд.

— Я так боюсь его потерять, что он вот так, как сейчас, уйдёт и больше ко мне не вернётся.

Она тихо засмеялась и погладила меня по голове, потом прошептала в самое мое ухо:

— Он недалеко ушёл, за домом стоит, курит.

Я сразу вскочила с кровати и выбежала из дома, Глеб стоял на берегу и сразу обернулся на меня. Он подхватил меня на руки, а я стала бить кулачками по его груди и закричала:

— Дурак! Я лучшая в мире, самая-самая, прекрасная амазонка, а ты смеешь так со мной поступать! Оставил одну, заставил плакать, обидел своими подозрениями! Смотри, опухла вся от слёз, как с такой красотой теперь жить, лечи немедленно!

Глеб обнимал меня всем телом, а я лежала на нём и уже даже не пыталась ничего сказать, не могла — он закрыл мне рот ладонью. И это семейная жизнь? Между прочим, сам просил сказать, какая я есть на самом деле, вот я и сказала. Правда, всё не успела, оказалось слишком много для него, одумался и прикрыл мне рот. Сладостное примирение закончилось очередной разборкой. Утоплюсь завтра в бассейне.

И что ему не понравилось? Я честно всё ему сказала, все свои мысли о себе, когда он назвал меня прекрасной принцессой. Какая я могу быть принцесса? Это он граф, а я крестьянка, представитель трудового народа со всеми вытекающими — то есть работать и знать своё место. И это место указывают тебе все и везде, особенно те, кто уже давно считает себя высшим классом. А что ты из себя представляешь как личность никого не интересует — только твои рабочие качества. После этой моей эскапады Глеб помрачнел, но сказал, что я всё равно для него принцесса, даже королева, для всех королева, а что там кто-то обо мне думал в моей прошлой жизни, его не интересует. На что я заявила, что в этой прошлой жизни я провела почти всю свою жизнь, она меня сформировала и уже никогда не отпустит. Поэтому я и уверена была всегда, что такие как он любить меня не могут априори.

— Но я же не они!

— Ты ещё круче, ты в своём мире самый крутой, кроме того, что самый красивый и умный. Это о тех я знала, что они сами по себе ничего не стоят, только деньги и власть, а ты настоящий, весь настоящий. И от этого ещё сложнее признать себя достойной, хоть капельку, твоей любви.

— Но я тебя люблю, причём здесь достоин или не достоин? Ты сама говорила, что любовь не признаёт никаких условностей — она просто есть.

— Не признаёт, когда сам любишь. Я тебя люблю, и любила всегда.

— Но не веришь, что я люблю тебя.

— Я так долго её ждала, так обжигалась больно, это так больно, что легче потом не ждать и не верить. Я счастлива с тобой каждую минуту, просто тем, что ты есть рядом, что смотришь на меня, говоришь со мной, обнимаешь меня… только… это как тогда…

— Ждала, когда я приду и убью тебя?

— Да, что ты осознаешь, что я — это всего лишь я. Это не специально, я поняла это сегодня, это внутри меня, оно там живёт и только ждёт своего момента. Сегодня меня такой страх обуял, такой страх, что уйдёшь, скажешь: как ты могла поверить, что я могу любить тебя такую.

Глеб долго молчал, поглаживал меня по спине, нежно касался кожи кончиками пальцев. Я уткнулась ему в грудь, и как могла прятала лицо, слёз не было, только пустота.

— Поэтому ты так с нами прощалась, тебе было легче уйти, не брать у нас энергии, чем поверить в мою, нашу любовь к тебе?

— Теперь у них началась своя новая жизнь, у Андрюши есть Лея, у Олега Арни, у Виктора Нелли.

— А я? С кем бы я остался?

Ответить мне было нечего, вернее, я не могла сказать ему свой ответ. На самом деле я его поняла только сегодня, ответ на его вопрос — я опять убегала, убегала из-за своих прошлых обид и разочарований, мне было легче убежать, уйти, чем поверить.

— Я неправильная, совсем неправильная трусиха.

— Ты меня боишься?

— Нет, что ты, нет. Боюсь поверить тебе, поверю…

— И что? Что потом произойдёт?

— Я… понимаешь, я… дело не в том, что я этого не переживу, я уже давно не боюсь умереть, как это сказать, это для меня страшнее смерти, если…

— Я люблю тебя, как мне это тебе доказать? Что мне сделать, чтобы ты в это поверила?

Он поднял мою голову и совершенно чёрными глазами смотрел на меня. Я только вздохнула и закрыла глаза, не могу смотреть в эту черноту. Ну почему всегда я так откровенна с ним, могла ведь пошутить, похихикать, что-нибудь изобразить, вот зачем так сказала? Сколько бы ни был рядом со мной, даже если потом и бросил, всё равно счастье, каждая минута рядом с ним — счастье.

— Не надо мне ничего доказывать, просто будь рядом со мной, хоть иногда, а я буду счастлива, ведь мне хватит, правда. Я буду счастлива своей любовью.

Только Глеб мне не поверил, и я решила помочь ему:

— Вот слушай, я теперь мудрая, послушная, правда совсем послушная, клятву же дала, значит, буду послушной. Ты в моей клятве самый важный, всё что скажешь, буду делать. Скажешь молчать, буду молчать, скажешь, сиди дома, буду сидеть дома. Тихо буду сидеть, ты даже не будешь слышать, так я буду тихо…

— Ты сама понимаешь, что говоришь?

— Да, всё понимаю, я не буду ни во что вмешиваться, сяду у окошка и буду тебя ждать. Я совсем забылась, не нужно мне рядом с тобой показываться, сегодня я в своем страхе всё поняла.

— Что ты поняла?

— Ты командор, настоящий, красавец невероятный, и вдруг я рядом с тобой. Это ведь я поэтому про эксперимент вспомнила, всё правильно, закон сработал, всё получилось, теперь у вас у всех всё получится, у вас теперь есть этот шанс, а мне уже пора…

И тут Глеб закрыл мне рот рукой, и рявкнул:

— Молчи! И думать не смей! Убью Нору!

Я замерла от его крика, вся застыла, сразу превратилась в ледышку. Глеб тоже превратился в мраморную статую, своими руками продолжая удерживать меня на себе и закрывая мне рот. Сколько времени прошло в этом каменном объятии, я не понимала, крепко зажмурив глаза, просто лежала и почти не дышала. Постепенно мрамор тела Глеба начал согреваться — он успокоился. Голосом командора на переговорах с противником заявил:

— Запомни как клятву — ты можешь как угодно относиться ко мне, можешь любить, можешь не любить, но я тебя люблю и не позволю тебе убить себя, не важно каким способом.

Он прижал мою голову к себе, и я не видела его глаз и выражения лица, но тон соответствовал клятве:

— Я убью кого угодно в доказательство своих слов, ты меня знаешь, я монстр и могу это сделать, если нет другой возможности тебя остановить.

У меня не было сил ответить ему, вообще что-либо сказать, ужас сковал меня, ужас от осознания его слов.

— Никакой свободы я тебе предлагать не буду, её не будет. Ты моя жена и я люблю тебя, веришь ты в это или нет. Ты постоянно говоришь мне какой я хороший и правильный, и ты меня совсем не достойна, значит, тебе надо увидеть меня другим.

Глеб убрал ладонь с моих губ, и я смогла прошептать:

— Как это другим?

— Страшным монстром и ужасным мужем.

Немного пошевелив пальцами, я поняла, что он уже не давит меня как мраморная статуя, а просто обнимает, это я сама от ужаса прижимаюсь к нему.

— Ты будешь меня бить?

— Никакого удовольствия, ты сразу превратишься в нейтрино. Слишком быстро.

— Ты хочешь растянуть удовольствие, наблюдая за моими мучениями?

— Да.

— Если не бить, что тогда, как ты будешь меня мучить как муж?

— Я назло тебе и твоим страхам буду любить тебя, дарить подарки, возить тебя в гости, попробуй только отказываться, силой увезу. Буду тебя всем показывать и говорить — это моя жена и я её люблю. Ты можешь сколько угодно возмущаться и кидаться предметами, можешь даже корчить рожицы, не поможет. Раз я сказал, как муж, что люблю тебя, значит — люблю. Ты поклялась, и в этой клятве я главный.

— А я?

— А ты покорная жена любящего мужа.

И поцеловал, смотрел на меня грозным взглядом синих глаз, и опять целовал, не давая мне возможности даже вздохнуть лишний раз. Он разбудил поцелуями моё тело, освободив его ото льда и ужаса своих слов, любил его, заставил гореть и блаженствовать. И опять я лежала на нём, вся в истоме и неге, а он закрыл мне рот рукой и заявил хриплым голосом:

— Как я раньше не догадался рот тебе заклеить и превратиться в страшного мужа.

Я что-то возмущённо промычала, но он проигнорировал мои звуки, открыл мне рот только для быстрого страстного поцелуя, и снова его закрыл ладонью. Так я и уснула на нём с закрытым ртом.

Утром я проснулась от нежных касаний губ Глеба, он целовал меня и что-то шептал, как будто молил о чём-то, вкладывал в моё спящее сознание свою мольбу. Я боялась открыть глаза, чтобы ему не мешать, но он понял, что я проснулась и тихо сказал:

— Привет.

— Как ты спала?

— Хорошо, мягко и тепло.

— Побежишь в бассейн?

— Ага.

В мгновение он перенёс меня к бассейну и опустил в воду.

— Плыви рыба-килька.

Меня ждало разочарование — дно было находилось по стандартам мужа, не более трех метров, правда, совершенно прозрачное стекло создавало иллюзию большой глубины.

— Глеб, как ты мог? Это же…

— Я так решил.

Он что, уже после Норвегии решил стать мужем-феодалом? А может просто поднял его уже сейчас, во избежание.

— Ты можешь его опустить, дно, сделать его глубже?

— Могу.

— Глеб, это же лягушатник, лужа какая-то, как я буду нырять?

— На разрешенную мужем глубину.

И ведь даже не улыбается, смотрит синим взором, по которому совершенно ясно — спорить бесполезно.

— Глеб!

В его руках появился пульт и через какое-то время мои ноги, только что плававшие в воде, упёрлись в дно. Он его поднял в мой рост! Глеб полюбовался выражением моего лица, потом нажал ещё раз на пульт, и я оказалась на суше, просто стояла на мокром стекле. Муж медленно подошёл ко мне и посмотрел сверху вниз:

— Поплаваем?

Ага, предложил, я только хмыкнула. А дно вдруг стало уходить вниз, медленно, но Глеб меня обнял, чтобы не испугалась. Скоро мы оказались в воде, а дно уходило и уходило, Глеб взял меня за руку и быстро стал плыть за ним в глубину, всё глубже и глубже, лишь оглядываясь на меня, как я себя чувствую. Невероятный восторг быстрого движения, когда тебя несёт в глубину стремительная уверенная сила, та сила, которой я верю в абсолюте. Эта мысль пронзила — Глебу надо было утянуть меня на невероятную глубину за собой, чтобы я поняла всё, что он мне говорил о своей любви. Я верю ему, верю, как однажды уже поверила на стеклянной лестнице. Только почему верю только так, в глубине или на высоте, а в жизни, рядом с ним?

Дно оказалось очень глубоко, мы опускались и опускались, а оно всё уходило. Глеб остановился в своём стремительном движении и обернулся ко мне, посмотрел вопросительно, и я показала рукой наверх. Подъём был ещё более стремительным — мы практически выскочили из воды. Глеб устроил меня на руке и спросил, зачесывая свои мокрые волосы назад, вода ему явно не нравилась:

— Почему ты решила вернуться, не хватило воздуха?

— Я люблю тебя и верю тебе.

Непонятно как мы удерживались на поверхности воды, а Глеб долго смотрел на меня, даже не удивлённо, а как-то странно, с лёгкой грустью. Потом медленно подплыл к бортику и вынес меня из воды. Он высушил меня полотенцем, сам обтёрся мгновенно, перенёс на постель, улёгся рядом и только после всех манипуляций спросил:

— Почему?

— Верю и всё, поняла сейчас. А вчера… это прошлое во мне говорило, ты прости меня.

— Оно ушло?

— Совсем, оно сейчас всё в воде смылось.

Глеб неожиданно встал, быстро ушёл к бассейну и почти сразу вернулся, в его руках был пульт.

— А мы его сольём.

И нажал кнопку, послышался шум быстро текущей воды, это уходило моё прошлое. Я слушала и думала о себе, Глеб не мешал мне, лежал рядом и обнимал меня. Как мне научиться верить в себя? Глебу пришлось мне угрожать, чтобы я перестала бежать сама от себя и заодно от него. Вернее — от него, от его любви. Почему во мне так глубоко сидит этот страх предательства, нелюбви, если Глеб уже всякими возможными и невозможными способами доказывал свою любовь. А я сразу впадаю в неверие, ужас потери, хотя никакой угрозы в этом нет, я даже подумать не успеваю, а уже испугалась, даже не так, я сразу верю в нелюбовь. Привыкла? Но ведь надо учиться думать иначе, видеть иначе, относиться иначе. Как тогда Глеб отреагировал только на робкое прикосновение к своей руке, сразу обнял и смог рассказать мне о себе, только от моего намека на настоящий интерес, совершенно не веря моим словам о любви. А я впадаю в темноту, какой-то вселенский ужас от одной своей мысли, что он меня не любит, и сразу верю этой мысли. Надо научиться верить ощущениям, своему сердцу, а не мыслям. Отключить голову, позволить идти ногам, они лучше знают, тем более уже есть такой опыт. Какое-то насекомое на каждое постороннее движение сразу замирает и стоит так, пока не прекратится это неизвестное движение, его никто не замечает, и оно благополучно убегает. Мне надо тоже как это насекомое на какое-то время замирать, не предпринимать ничего, подождать, пока ситуация не развернётся или как-то не решится сама. Всего скорее, жизнь уже всё приготовила, мне только нужно не мешать ей. Глеб — это моя судьба, он всё умеет и всё понимает, он успевает всё обдумать и подготовить, пока я разбираюсь сама в себе. И принимает меня такой, какая я есть, со всеми своими неловкостями, разборками и сомнениями.

Наконец, после своих долгих раздумий, подняла голову и посмотрела на него, он смотрел на меня своими синими озерами и улыбался, любовался мной, моим мыслительным процессом.

— Глеб, я хочу попросить…

— Проси.

— Если я опять… это мои старые страхи… ты не верь мне. Я люблю тебя, очень боюсь тебя потерять, это всё из-за этого. И ещё… я верю тебе, правда, верю. Твоим глазам верю, твоим рукам, в твою любовь верю.

Глеб смотрел на меня очень серьёзно, глаза стали сразу тёмными, не чёрными, но тревожными. Прошло время, прежде чем он заговорил:

— Я докажу тебе, что люблю, больше жизни своей тебя люблю. Что бы ты не говорила, как бы не сомневалась во мне, я тебе докажу, что люблю тебя. Я не боюсь твоих страхов.

— Ты не веришь мне?

— Верю. Но я люблю тебя и понимаю, сам через это прошёл.

Я смотрела в его потемневшие глаза, и понимала — да, именно он и может меня понять, только теперь я осознала все его сомнения, все его страхи. Как маленький танк я давила на него, требовала к себе внимания, ревновала и изводила своими страхами, а он сам не мог поверить в себя, загнанный в угол своей агрессией и моими физическими страданиями. Поэтому в его голосе было столько обиды и отчаяния после моих обвинений, он смог побороть свои страхи, он поверил мне, поверил себе. И в отличие от меня не боится моих страхов, он будет бороться за меня, уже как большой танк. Глеб неожиданно усмехнулся, глаза сразу посветлели.

— Только я, как командор, действую жёстко — помни об этом.

— Жёстко? Ты меня будешь воспитывать?

— Обязательно, я люблю тебя и буду бороться за тебя. Я создам для тебя отдельную жизнь… счастливую, радостную. Ты будешь под неусыпным надзором счастья.

И засмеялся, рассматривая моё вытянувшееся лицо после слов об отдельной жизни. А я заплакала, наконец, слёзы появились и полились рекой, Глеб утирал их и приговаривал:

— Катенька милая моя, любимая, ты поплачь, выпусти всё из себя, всё своё прошлое, оно уже ушло. Наступила новая жизнь, наша, мы теперь вместе, я с тобой.

Я всхлипывала, прижималась к нему, пыталась сказать, что люблю его, и я с ним всегда, прошлое ушло. Но смогла сказать только одно:

— Мне счастье?

— Тебе.

— С тобой?

— Со мной. Я всегда рядом, я для тебя всё сделаю, всё, что пожелаешь, только скажи.

Глеб снова рассмеялся и чмокнул меня в нос.

— Если не будешь говорить мне о своих желаниях, то я организую тебе счастливую жизнь по своему усмотрению.

Может он прав и действительно мне надо только ему довериться, позволить любить себя так, как он сам посчитает нужным? Я задумалась, даже губу прикусила от старательности. Не бояться всего-всего, что связано с моими мыслями и страхами, а довериться, как доверилась на лестнице и в глубине моря? Море всё показывает, оно настоящее, оно не может обмануть, просто не умеет, как не умеет обманывать Глеб. Ведь я опять сама себя пыталась загнать во тьму страха, совершенно забыв, что они не умеют обманывать, им это не дано природой, глаза сразу выдают. И я посмотрела в эти глаза, синие, как море, как небо, как…

— Прости меня.

— Я люблю тебя. Никогда я не чувствовал ничего подобного ни с кем, ты моя жизнь, каждое мгновение рядом с тобой — это счастье, невообразимое счастье.

Задумался на мгновенье, потом продолжил:

— Я теперь знаю, что такое отчаяние, такое, от которого разрывается всё тело…

— Глеб, я прошу тебя, прости, я…

— Ты одарила меня настоящими чувствами, человеческими.

И опять надолго замолчал, смотрел мне в глаза и водил пальцем по лицу. Едва коснулся губ, неожиданно страстно поцеловал и, не дав мне возможности отдышаться, снова поцеловал. Прижимая меня к себе и поглаживая мои кудряшки, прошептал:

— Катя, моя единственная и самая страстная мечта, невозможная никогда.

Я хотела спросить, а почему невозможная никогда, если я лежу рядом с ним и люблю его, но он неожиданно улыбнулся и сказал шёпотом:

— Вчера я узнал новое чувство, которого не знал никогда. Это называется обида.

— Прости, я действительно обидела тебя своими словами, ты никогда…

— Я обижал тебя.

— Ты? Как ты… чем?

— Я не понимал тебя, пытался, думал, что понимаю, но не понимал.

— Как ты можешь так говорить, это я вчера обидела тебя, но во мне говорили прошлые мои страхи, ты не обижаешь меня и никогда не обижал. В моей прошлой жизни никто так не понимал меня, как понимаешь меня ты. Глеб, я люблю тебя, мне с тобой хорошо, счастливо, это правда, прошу тебя, верь мне, я сейчас… самая счастливая, самая-самая!

— Катя, ты даришь мне счастье жизни, настоящей жизни с чувствами, которых у меня никогда не было.

— Ну да, особенно когда ругаюсь с тобой, обижаю, кидаюсь предметами и пристаю с глупостями.

— Ты не можешь говорить глупости, ты учишь меня жить, чувствовать, хотя природой мне это не дано. Ты не просто родила меня в своей боли, ты создаешь меня каждый день, каждый миг.

И неожиданно для меня, замершей от его признания, он превратился в командора со строгим взглядом потемневших глаз.

— Ты дала клятву, и я принял её. Как моя жена ты должна полностью подчиняться мне, и я сделаю всё, чтобы ты никогда не смогла навредить себе. Ничем, ни действием, ни мыслью.

На какой-то момент я испугалась этих слов грозного командора, вздрогнула от тона и взгляда, но потом улыбнулась и хитро посмотрела на него.

— Интересно, а почему это я должна себе вредить? У меня такой прекрасный муж, любимый, удивительный, красивый, богатый, любит меня так, что даже готов признать, что я умные слова говорю. Для любого мужчины это просто невозможное признание.

Муж приподнял бровь, округлил глаза, но сказать ничего не успел, я освободилась от его рук, обнимавших меня, и встала на кровати. Он тут же поднялся рядом и удивлённо посмотрел на меня, не забывая придерживать за плечи, вдруг упаду на мягкой постели, не очень понимая, что я собираюсь делать.

— Муж, твоя жена умница, сам признал, красавица, все говорят, да я и сама в зеркале это вижу, любит тебя и будет слушаться во всём.

Прижалась к нему всем телом и прошептала:

— Ты грозный командор, но я тебя не боюсь, я верю тебе во всём, ты помни это, даже если я сама от какого-то очередного страха забудусь, и буду говорить глупости.

Почему так, стоя на кровати и заглядывая в глаза Глеба снизу вверх, я должна сказать эти слова, было непонятно мне самой. Может, именно разница в росте помогала мне осознать, что я верю ему не только глубоко под водой или высоко на лестнице, а просто в жизни, на этой постели. Большой, сильный, красивый, именно такой и именно для меня. Глеб, внимательно смотревший мне в глаза сверху вниз, понял меня, улыбнулся и подхватил на руки.

— Маленькая моя принцесса, девочка моя, красавица, я всегда с тобой и люблю тебя.

— Я маленькая принцесса?

— Маленькая королева.

И мы расхохотались от этого определения меня, счастливые от слов, взглядов и прикосновений горячих тел.

Завтрак превратился в обед в небольшой гостиной, оказавшейся рядом со спальней. Я сразу спросила, когда Глеб предложил мне поесть:

— А что, ты с собой привёз еду для меня?

— Да.

Нажал кнопку на пульте и приказал:

— Лея, обед.

Халатов в спальне не оказалось, а завернуться в полотенце Глеб мне не позволил, я обматывалась, а он снимал.

— Как я буду есть голая? Ты сошёл с ума? Там Лея!

— Она уже ушла. Ты мне так больше нравишься.

Усадил себе на колени, обнял и положил голову на плечо.

— Спой мне.

— А есть как?

— Поешь и спой, ты давно не пела.

Однако петь сразу после обеда не получилось, Глеб улёгся со мной на кровати, обнял, сказал, так удобнее слушать, но я уснула почти сразу. Меня разбудило прикосновение, и я сразу поняла, что это не пальцы Глеба. Лея, она сразу смутилась, покраснела и убрала руку.

— Катя, прости.

— Лея, а где Глеб?

— Он говорит по телефону, вышел, чтобы тебя не будить.

— Что-то случилось?

— Нет, дела.

Лея продолжала смущаться, и я улыбнулась:

— Ты проверяла моё сознание?

Отрицательно покачав головой, Лея покраснела как маков цвет, вздохнула и прошептала:

— У тебя такая кожа, нежная-нежная, такая мягкая, невозможно какая мягкая.

— Лея, у меня обычная кожа, у людей такая, у женщин она мягкая. У тебя она тоже нежная.

Она опять покачала головой, нет, не такая, и вздохнула.

— Нет, у тебя она другая, она… живёт.

— Конечно, я ведь живая, вот и кожа тоже живая.

Лея кивнула, а потом вздохнула.

— Лея, что-то случилось? С Андреем?

— Ничего не случилось, всё хорошо. У нас всё хорошо.

И сразу глаза изменились, сверкнули любовью.

— Катя, я так тебе благодарна, я так счастлива с Андреем, он совсем другой, не похож на остальных — добрый, такой ласковый.

Склонив голову, опять покраснела, а я приподнялась и горячо обняла её:

— Лея, ты такая красавица, такая хорошая, я так за вас рада. И Андрюша удивительный, и ваша любовь удивительная!

Лея обернулась на дверь и таинственно зашептала, видимо, не могла больше сдерживать свою тайну:

— Я чувствую Андрея, не так как другие чувствуют, как раньше чувствовала, я его совсем чувствую, во мне… когда он целует и… всё горит так, как пламя всё горит.

И закрыла пылающее лицо руками, потом резко опустила руки и посмотрела сверкающими глазами:

— И он говорит… что он тоже …. Катя, как это, я никогда так не чувствовала никого, других я так не чувствую… только тебя.

— Девочка моя, это любовь в тебе горит, как я счастлива за вас! Ты чувствуешь его так, потому что любишь, и он тебя любит, это любовь ваша пылает в вас, настоящая человеческая страсть!

Лея сразу побледнела, испуганно глаза округлила, едва слышно прошептала:

— Человеческая?

— Конечно, девочка моя прекрасная, удивительная моя красавица, ты его как человеческая женщина чувствуешь! Это настоящая любовь, она вас с Андрюшей так поменяла! Как я счастлива, Лея, как я счастлива!

В дверях появился удивлённый Глеб.

— Катя, я правильно понял? Лея?

Она сразу подскочила, готова была исчезнуть, испариться в пространстве, но командор стоял в дверях, смотрел на неё светящимися глазами и требовал ответа. Лея не выдержала, закрыла лицо руками, а я обняла её:

— Лея, всё правильно, всё хорошо, ты не переживай, так и должно быть, вы первые, самые первые, ваша любовь, такая чистая, такая внезапная, она вас так изменила за души ваши прекрасные, за доброту и…

— Катя, это всё ты, без тебя бы ничего не было, ты нас такими сделала, счастье нам дала…

— Глупенькая, не говори так, это не я…

И неожиданно строгий голос командора, оказавшегося рядом с нами:

— Когда? С какого момента всё началось?

Жёсткий взгляд требовал немедленного ответа.

— Глеб!

— Когда?

Лея побледнела и замерла, Глеб отодвинул меня от неё:

— Я задал вопрос.

— Глеб, как ты можешь…

А она ответила неожиданно спокойным голосом:

— На острове, на вулкане. До того, как Катя стала терять энергию.

Лея поняла, от чего Глеб так изменился, почему строгий тон и жёсткий взгляд. А я только боролась с его рукой, удерживающей меня, потом тоже замерла, как Лея.

— Ты думал, что я ей отдавала себя, поэтому…

— Всё могло быть. Свободна.

Только сейчас, когда Лея вышла, исчезла, и Глеб отпустил меня, я заметила, что он в своём костюме от мафии. На мой удивлённый взгляд он ответил со вздохом:

— Дела.

— А я?

— Я отвезу тебя, потом сразу уеду.

— Меня может…

— Нет, я сам.

Он открыл панель гардеробной. Ну да, а халат на обед мне дать было просто невозможно, ну никакой одежды не было.

— Одевайся.

Пока я одевалась, Глеб сидел в кресле, курил и тоскливо смотрел на меня, уезжать ему совсем не хотелось. Я подошла к нему, постояла рядом и быстро устроилась на коленях.

— Глеб, я так счастлива была на вулкане, так счастлива… как вулкан.

Он едва слышно рассмеялся, обнял меня.

— Как вулкан?

— Который весь в любви и страсти. Ты такой… такой…

— Какой?

— Ты мой. Весь мой, мой мужчина, а я твоя женщина.

И впервые говоря о страсти, я не покраснела, не спряталась на его груди, а смело посмотрела ему в глаза. Глеб замер, глаза чуть потемнели, и глухим голосом он спросил:

— Катя, тебе нравится?

И он ещё сомневается?! Я даже приподнялась от удивления и взяла его лицо своими ладонями.

— Да я каждый раз заново рождаюсь, такого я никогда не чувствовала, даже представить не могла, что может быть так! Что моё тело может быть таким счастливым!

Поездка отменилась. Я возлежала на счастливом теле Глеба, счастливом, я теперь это знаю, чувствую, и смотрела в синие светящиеся глаза. Он прошептал:

— Я люблю тебя, твоё тело, твои губы, твои глаза, всю тебя.

— Ну да, а чуть что — сразу в сейф или спать.

Глеб расхохотался, чмокнул в нос.

— И вредность твою люблю.

Я смотрела на него, такого красивого, такого любимого, такого невероятно настоящего, у меня даже нет определения для него, и думала о себе. Всё получилось, у Леи с Андрюшей получилось, они почувствовали друг друга как люди, у них проявились настоящие человеческие чувства, и Лея права — это я на них так повлияла. Дело не в том, что я совершила какой-то там подвиг, дело в моей энергии. Андрюша меня спасал своей энергией, а о Лее и речи нет, она спасала меня так много раз, что даже не сосчитать. Вот энергия и перемешалась, отдавая мне свою энергию, Лея, видимо, и мою принимала, получила заряд человеческих эмоций. А так как по характеру она очень тонкая и чувствительная натура, то и приняла мои эмоции, развила их в себе на фоне любви. И Андрюша тоже тонкий по душе мальчик, музыкант, такой невероятно чувствующий меня, даже против Глеба пошёл, а как увёл меня, чтобы просто успокоить после крика Самуила? Я вздохнула облегчённо, как хорошо, я так за них рада, у Олега с Виктором тоже всё получится, и любовь настоящая у них будет, самая настоящая. Не зря я девочкам свою энергию отдавала…

— Катя, не смей!

Лея влетела в спальню, Глеб сразу схватил меня за руки и огненный поток пронёсся по моим венам. Я даже испугаться не успела, только удивлённо смотрела на них.

— А что? Лея я ничего…

— Катя, о чём ты думала?

У Глеба был такой взгляд, что я сразу сникла, несмотря на огненный поток из его пальцев. Это был не гнев, это была безнадёжная безнадёжность.

— Глеб, я… я радовалась за них, у них всё получилось….

— А у нас?

Я умоляюще посмотрела на него — что, теперь мне и радоваться за них всех нельзя, совсем не думать ни о ком? Глеб обнял меня и завернул в себя.

Оказалось, что Лея не вышла из спальни, она решительно подошла, опустилась перед кроватью на колени и заявила:

— Катя, у всех все хорошо, у всех — у меня с Андреем, у Олега с Арни, у Виктора с Нелли. Ты думай о себе с Глебом, только о себе, ты пойми — мы можем быть счастливы только когда ты счастлива, только тогда всё у нас получается. Ты на острове такая необыкновенная была, невероятная, очень счастливая… поэтому и мы с Андреем…

Лея покраснела, глаза опустила, но потом решительно подняла взгляд на меня:

— Если у тебя что-то плохо, то мы не живём, мы сразу умирать начинаем…

— Но я же радовалась за вас, как всё у всех получилось, не зря я энергию свою отдавала девочкам…

— Не смей! Думать об этом не смей!

Олег сердился на меня, он не сказал ни слова с того момента, как Глеб привёз меня и усадил за стол в столовой. Они только посмотрели друг на друга, Олег кивнул, и Глеб сразу ушёл, даже не поцеловал, только тронул руку и исчез. Я уже пять раз вздохнула, съела все пирожки Вердо, выпила весь чай, выкурила три сигареты, а Олег молчал. Ну и пусть, ну и ладно, и сердись, сколько хочешь, а я пойду спать, все времена перепутались в моей голове, утром буду разбираться в непонятности с собой, не встану, пока не пойму.

— Сиди.

— Олег, я…

— Лея права, ты хочешь нас всех убить.

— Я?!

— Ты совсем не понимаешь, что ты сделала с нами.

Он оказался рядом со мной, сел на пол и взял за руку. Какое-то время рассматривал её, перебирал мои пальцы, потом поднял жёсткий взгляд.

— Мы уже никогда не сможем без тебя жить, мы умрем все, если ты умрёшь.

— Олег, что ты такое говоришь, как ты можешь так говорить, у тебя есть Арни…

— А у тебя есть Глеб. И мы все.

— Да я радовалась, понимаешь — радовалась! За Лею с Андрюшей, за вас с Виктором, за девочек! Я не знаю, почему это произошло со мной, не понимаю сама.

После своего неожиданного отчаянного крика, я обмякла, беспомощно посмотрела на Олега, и он сразу крепко взял меня за руки, его энергия почти вдавила меня в стул. В столовой появилась Лея.

— Катя…

Но Олег только повёл на неё глазами, и она исчезла. Энергия вливалась в меня горячим потоком, и мне стало лучше.

— Олег, я, правда, не понимаю — я что, теперь только слонов в уме должна считать?

— Хорошая идея, но невыполнимая.

— Я вас всех люблю, я за вас…

— Молчи!

— Молчу.

— Мыслями молчи.

— Молчу.

И сразу стала считать стадо слонов, большое такое стадо, пока Олег не засмеялся:

— Молодец, правильно.

— Олег, это закон да?

— Нет, это ты.

— Но я…

— Ты не умеешь за себя, тебе бы только за кого-нибудь, за нас, например, или ещё за кого, а за себя так нет — не умеешь. Вот закон и рассердился на тебя.

— Рассердился?

— Конечно, а ты как думала? Он тебе столько всего надавал, и красоту, и богатство, и мужа, и охрану, всё скопом, а ты даже не замечаешь, что это всё у тебя, понимаешь — у тебя! Всё это для тебя! Ты хоть бассейн оценила?

— Оценила. Хороший бассейн, красивый, даже дно опускается.

— А сколько нервов ты за этот бассейн у Глеба извела? Хорошо, что они у него восстанавливаются.

Я тяжело вздохнула и попыталась вытянуть свои пальцы из рук Олега, но он не дал, строго на меня посмотрел, рано.

— Ты всё знаешь.

— Понял.

— Олег, я не знаю, совсем не понимаю, я счастлива, понимаешь, совсем счастлива. Да, я там… немного прошлое своё, до вас которое, вспомнила, вернее, оно само вспомнилось, но потом Глеб меня понял, страхи мои развеял.

— Ты невероятная дурочка, я таких не видел, ты самая удивительная дурочка.

И смотрит на меня так серьёзно, как будто и не говорит таких слов обо мне. Мне ничего не осталось как спросить, сам дурочкой обозвал, можно теперь всё говорить:

— Почему?

Олег смеялся долго и со вкусом, почти с наслаждением, даже глаза светились, но рук моих не отпустил. Немного успокоившись, поцеловал мне руки, но опять не отпустил, хотя я и постаралась вытянуть их из его ладоней.

— Катя, ты своей любовью весь наш мир изменила, таких столпов как Аарон и я с ног на голову поставила, Сельму победила своей наивностью и добротой, мутантов людьми делаешь, а в себя до сих пор не веришь. Ты что, свои подвиги забыла?

— Да причём мои подвиги…

— А при том, что это всё ты, понимаешь — ты!

— Тогда почему дурочка? Сам назвал!

— Да потому, что нас без тебя нет — всё сразу рухнет! Мы только рядом с тобой такие, и не просто — а с тобой счастливой! Чем ты счастливее, тем больше и быстрее происходит в нашем мире! Это ты нас научила жить, смогла вдолбить в наши головы надежду, когда мы даже помыслить не могли, что нам, понимаешь, нам — монстрам, можно ещё на что-то надеяться.

Последние слова он проговорил совсем тихо, почти прошептал. Олег отпустил мои руки, я сразу обняла его умную голову и тоже прошептала:

— Олег, и что мне теперь делать? Как мне с собой бороться?

Он отвёл мои руки и внимательно посмотрел на меня, улыбнулся.

— Я же говорю, дурочка, не бороться, а поверить в себя, в любовь поверить, не изводить сомнениями никого, а любить. Только любить не кого-то там, а себя. Ну и Глеба.

И вдруг я вспомнила свой давний сон, он мне приснился, когда я эмоции свои пыталась вернуть. Тогда я Адеодату и Наташу запомнила, что они меня в грусть и печаль звали, но ведь там ещё кто-то был, который меня к ним не пускал, тянул к себе. Только на нём была маска, и эта маска приросла к лицу. Глеб. Он тогда всеми силами меня из Пустоты возвращал, не пускал в грусть и печаль. И сейчас за меня борется всеми силами, а я? Почему всем, а не ему?

— Правильно думаешь, только не одному ему, а себе с ним. Поняла разницу? Ты сама всё можешь, вернее — только ты, тебе даже делать ничего не надо, всё само сделается, когда ты правильно думать начнёшь.

— А правильно — это как? Совсем ни о ком не думать? Даже не радоваться за них? Совсем-совсем? Слонов считать?

Олег опять развеселился, пытался сдерживаться, но не получилось, расхохотался и упал на пол. Неожиданно успокоился, резко поднялся, опять взял меня за руки.

— Ты помнишь, как тебя боевики спасали?

— Помню.

И вся сжалась, вот сейчас опять упрекнёт — почему им не верила, почему энергию у них не брала. Но Олег тихо сказал:

— Ты тогда в них поверила, только в них, что они сильные и всё могут, даже нас им доверила. Почему теперь не можешь поверить, что Лея с Андреем смогут сами свою любовь сохранить? А я? Ты мне не веришь, не доверяешь мне Арни, думаешь…

— Как это? Арни твоя судьба, как это я тебе не верю, да только ты можешь сделать её счастливой, и сам…

— Тогда почему ей энергию свою сразу направляешь? А Нелли? Ты мне с Виктором не доверяешь?

А ведь он прав. Мой организм так был настроен моими же мыслями, что только я за всё отвечаю, что я должна их постоянно спасать, отдавать себя. Олег внимательно наблюдал за моим мыслительным процессом, потом едва слышно вздохнул, боялся нарушить правильный ход. Ещё немного подумав эту мысль, я решительно встала.

— Мне нужно к Норе съездить.

— Катя!

— Всё правильно, ты совершенно прав, но мне нужно…

— Тебе ничего не нужно делать, Глеб уже всё сделал.

Я опустилась на стул, но не позволила себе испугаться, хотя сразу вспомнила что Глеб сказал в страхе за меня, только прошептала:

— Что сделал?

— Он отправил ей некоторые записи твоей жизни с нами.

— Зачем?

— Чтобы она научилась жить в нашем мире сама. Ты всю нашу компанию в своих милых ручках держала, а ей только смирного Аарона…

Он даже продолжить свою фразу не смог — засмеялся, видимо, представил смирного главу страшного клана. Хитро на меня посмотрел и продолжил:

— Между прочим, смирным его тоже ты сделала.

— Олег, что ты такое говоришь…

— А ты вспомни свои боевые подвиги, особенно после пощечины. Про сам удар я даже говорить не буду, это так сказать анналы истории, которую будут столетиями рассказывать, я о том, как ты его ещё и на место смирного слуги поставила.

— Почему слуги?

— Да он не только камни Вавилона был тебе готов отдать, только ты его не поняла, или не захотела понять.

— Не нужно мне было от него ничего никогда!

— Только камень.

— Камень, ты прав. Но сам он мне не был нужен никогда! Да и клятва его мне не нужна была!

— А наша?

— И ваша!

— А твоя?

— И… подожди, ты о чём?

— Катя, ты поклялась в том, что будешь принимать от нас всё, что мы посчитаем нужным сделать в твой адрес. Так?

— Так…

Что-то он придумал, и я подозрительно посмотрела на него. Олег с удовольствием наблюдал, как я лихорадочно пытаюсь вспомнить, что конкретно говорила в своей клятве. И, конечно же, я запомнила только свои слова об энергии: что я всегда буду принимать от них энергию. И ещё что-то, но — что? Олег улыбнулся, но глаза стали хитрыми-хитрыми, и он спросил:

— Тебе запись показать?

Ага, чтобы потом позорить перед всеми: вот, мол, Катя какая, клятвы даёт, а сама даже не помнит, что наговорила. Я гордо заявила:

— Нет необходимости.

Он опять взял меня за руки, долго перебирал пальцы, мягко поглаживал их, только потом поднял на меня глаза. Сколько же в них боли и отчаяния!

— Олег, что случилось? Что с тобой?

— Я никогда не смогу даже посмотреть на Арни, если с тобой что-то случится. Она так навсегда и останется с Афиной. Или уедет куда захочет, я ей обеспечу всё: охрану, деньги, всё, что ей будет нужно.

— Олег!

— Катя.

— Как ты можешь так говорить!

— Ты слушай.

— Что ты придумал? Олег… она…

— Арни исчезнет из моей жизни, если ты ещё раз попытаешься…

— Олег! Ты …ты…

— Я. Это моё решение, и я тебя о нём предупреждаю. Ты поклялась принимать все наши поступки.

Олег опустил голову и долго молчал, я в ужасе от его слов тоже не могла ничего сказать. Именно потому, что это был Олег, сразу поняла — он так и сделает, она исчезнет из его жизни, и в этом буду виновата я. Арни исчезнет, а Олег потеряет свой шанс на счастье, на саму жизнь. Неожиданно он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Катя, ты не переживай так, вот уже и побледнела, в обморок грохнешься, мне придётся сразу Арни…

— Не смей! Как ты можешь… да ты…

— Я знаю, кто я. Монстр.

— Ты не монстр, ты идиот! Дурак, глупый мальчишка, ты ничего не понимаешь в жизни…

— Объясни.

— Да ничего не стоит потерянной возможности любви! Неужели ты не понимаешь, что она не только твоя жизнь и энергия — она твоё счастье! То счастье, которое ты так ждал…

— Я его не…

— Ты боялся его ждать! Как я боялась даже думать, что Глеб может меня любить! Да я в своей прошлой жизни увидев, такого как он, просто убежала бы, даже не посмела бы на него второй раз посмотреть! А сейчас он добивается моей любви всеми возможными способами!

— Правильная мысль.

— Олег, ничего, понимаешь, ничего не стоит…

— Стоит. Твоя жизнь стоит.

— Вы меня спасёте.

— Я больше не хочу спасать тебя от твоего героизма.

— Что?

— Ты хочешь нас убить, а я ещё и спасать тебя должен? Ты мне не доверяешь, а я тебя…

— Доверяю.

Он посмотрел на меня даже не с сомнением, а больше удивлением от моего совершенно спокойного голоса. Моя решительность во взгляде и крепко сжатых губах слегка напугала его, он даже крепче взял меня за руки, проверяя, продолжаю ли я принимать его энергию, кто же знает, что я могу выкинуть в такой решимости. Но я принимала энергию, и он успокоился.

— Что ты придумала?

— Ты можешь воспитывать свою Арни как тебе вздумается.

— А мне тоже можно Нелли воспитывать?

Виктор уселся рядом с Олегом и преданно посмотрел мне в глаза. Ну да, они меня опять обложили со всех сторон, сейчас Андрюша появится с Леей, потом Самуил прибежит, и все будут спрашивать: а можно нам жить своей жизнью?

— Можно.

Олег переглянулся с Виктором, потом они оба уставились на меня с явным сомнением в глазах. Я опустила голову и вздохнула.

— Простите меня.

— Катя, даже боюсь спросить — за что? Олег, я ничего не понял, ты чем Катю успел обидеть? Раз она просит прощения, значит, ты виноват. Я ещё ничего не делал, только ты остаёшься.

Олег не отреагировал на слова Виктора, рук моих не отпускал, настороженно смотрел на меня. Я подняла голову и посмотрела на них, опять вздохнула и решилась:

— Я очень виновата перед вами.

После моих слов даже Виктор потерял дар речи, оба замерли. Глаза Олега стремительно потемнели, но я продолжила:

— Олег, ты совершенно прав, только я могла вести себя так глупо. Подожди, выслушайте меня. Я глупая, совершенно глупая дурочка.

Попытка вытянуть руки опять не удалась, Олег держал их очень плотно, не больно, но вырвать невозможно. Виктор посмотрел на меня и обхватил мои локти своими ладонями. Только Глеба не хватает, и всё — полный набор спасителей на мою очередную глупость. Я улыбнулась и прошептала:

— Я вас люблю и желаю вам счастья.

Эти простые слова заставили обоих побледнеть, но ничего не произошло — я энергии не отдавала и была спокойна. Пришлось их повторить, чтобы они поверили, что со мной ничего не происходит:

— Я виновата перед вами за то, что боялась за девочек, за вас боялась, совсем не понимала, что вы меня спасаете всегда, вы самые сильные и хорошие в мире, вы всегда сможете спасти не только меня, но и девочек. От всего спасти, дать им жизнь настоящую, очень счастливую. А мне нужно отойти в сторону…

— Катя, не смей ничего говорить, думать не смей!

— Глеба!

Они опять замерли — глаза стали невероятных размеров и не сразу пришли в норму. А я смотрела на них и улыбалась, вот так, наверное, и родители никак не могут понять, что их дети уже выросли, стали большими и сильными. А я? Столько всего видела уже, столько раз они спасали меня в самых невозможных ситуациях, а я всё за них боюсь и порчу этим своим страхом всем жизнь. Первым в себя пришёл Олег, он вдруг отпустил мои руки, за ним и Виктор. Олег смотрел на меня и пытался понять, насколько я серьёзно сказала, что на самом деле думаю.

— Олег, ты совершенно прав, я удивительная дурочка, просто невероятная. Как я могла сомневаться в вас, в вашей силе, в вашей решимости дать девочкам счастье, настоящее, любовь настоящую.

Виктор произнёс непонятный звук, какой-то бульк смешной, а Олег опустил голову и начал ею кивать как китайский божок. Неожиданно в столовую зашёл Глеб, тоже сел рядом с ними и, улыбаясь глазами, спросил:

— А как контролировать будешь?

— Я? Никак, это их жизнь, их счастье.

Глеб пальцем остановил Олега в его движении головой и сказал:

— Катя, ты неподражаема — так всех повязать с собой можешь только ты. Олег, у тебя получилось, правда теперь тебе придётся всю жизнь положить на счастье Арни, а Виктору на счастье Нелли. Андрей.

Тот проявился мгновенно и сел за спинами главных героев.

— Ты слышал. Если Лея будет недовольна тобой, то учти…

— Я всё понял.

— А Нору с Аароном отпустим в самостоятельную жизнь.

Это был решающий момент, Глеб уточнял серьёзность моих намерений, он слушал весь разговор и знал о моём стремлении встретиться с Норой. Я ответила, не задумываясь:

— Отпустим.

На удивление Глеб даже глазом не моргнул, резко встал, все встали секундой позже. Тоном командора произнёс:

— Завтра мы их посетим.

Я даже не стала спрашивать, почему такое стремление: ему нужны доказательства, сейчас я стала как они — если их выдают глаза, то меня выдаёт моя же собственная энергия. Глеб смотрел на меня строго, ну никакого доверия, а ещё от меня требуют, каждое моё слово пять раз перепроверяют, правильно ли они меня поняли, и, главное — как я сама поняла, что хотела сказать. Мне пришлось изобразить полную покорность, даже глаза опустила, притворно вздохнула — посетим, так посетим. Но на этот раз никто не засмеялся, все молча смотрели на меня, слишком многое теперь от меня зависело — целый мир, много миров. Мир Леи с Андрюшей, если что-то случится со мной, то и их мир рухнет, Лея мне это откровенно сказала. Олег совсем популярно объяснил, что им с Виктором жизни не будет, а значит и Арни с Нелли тоже. А Глеб моей гибели просто не переживёт, это уже я сама понимаю. И я встала, тихо сказала:

— Глеб я правда всё поняла, я только сейчас осознала закон, и он совершенно прав, этот закон — такие как я могут быть только для одного, моя жизнь только для тебя.

Глеб замер, окаменел весь, Олег длинно вздохнул и тоже напрягся от моих слов. А Виктор вдруг резким голосом произнёс:

— Опять умирать собралась? Глебу всё отдать? Да мы тебя с того света вернём, всем всего наобещала, жизни счастливой, мне вообще серобуромалиновое счастье нашла, теперь сбежать хочешь?

— Да я…

— Виктор прав, пора отвечать за свои слова.

Олег проявился прямо передо мной, даже Глеб не успел его остановить:

— Катя, ты, конечно, только для Глеба, этого никто не оспаривает, только ты всегда и за нас отвечала. А теперь особенно, только что заявила, что мы должны обеспечивать счастье женщин, которых ты по свету для нас выискала, а сама — умирать? Нет уж, контролируй теперь, вдруг мы чего не так сделаем, не тот процент счастья для них обеспечим…

— Да я о другом!

Появившийся в дверях Самуил испуганно вскинул на меня глаза:

— Боюсь спросить, Катенька, о чём? Ты совсем нас запутала, девочка моя, Лея как рассказала мне о них с Андрюшей, так я и… не бывает у мутантов такого! Катенька, ты своей энергией всех тут изменила, ты знаешь, что боевики, которые тебя лечили, стали чувствовать! Понимаешь, они остаются такими же сильными и восстанавливаются как прежде, но чувствовать начинают как люди! Они уже никогда не смогут быть прежними, Илья тут такое… такое…

— Уже летает?

Виктор ехидно посмотрел на меня, и тон был ещё тот. Но Самуил не обратил на него никакого внимания.

— Он, Катенька, в город выезжал по делам, приехал белый весь, девочку привёз, вся поломанная, под машиной оказалась, машина перевернулась, только она и выжила, а он её подобрал… Пока я осматривал, Илья её за руки взял, энергии ей дал, так косточки на моих глазах зарастать стали! Она сейчас спит, уже практически здоровая, я её не бужу пока, так сонную родителям и увезёт потом Илья.

— Она мутант?

— Так я и говорю — человек! Человеческий ребенок! Самый настоящий человеческий! Катенька, это невероятно, совсем невероятно, так никогда не было, можно жизнь поддержать, но так восстанавливать ни у кого не получалось, Илья…

— А ты умирать собралась, смотри как интересно, скоро Илья как Христос будет ходить…

— Виктор! Да я только хотела сказать, что я никому и никогда никакой энергии отдавать не буду! Я только для Глеба и жить буду, а вы тут как хотите… хоть переженитесь все.

Наступила напряжённая тишина, и вдруг послышался тихий голос Андрея:

— Можно я первый женюсь?

Грянул такой хохот, что Самуил даже пригнулся. Напряжение разговора, от которого воздух стал плотным и непроницаемым, выходило этим смехом, наконец, все осознали мои слова, все страхи, мои и компании, которая опять бросилась меня спасать от меня самой, рассеялись в этом громогласном хохоте. Только Андрей улыбался смущённо, вдруг командор будет против, всё-таки Лея простой мутант. Глеб продолжал смеяться и махнул рукой Андрею — согласен, женись. Андрей весь расцвел, теперь он может на законных основаниях жить вместе с Леей гражданским браком. А почему собственно гражданским? Я решительно подошла к смеющемуся Глебу, он сразу стал серьёзным, и все замолчали.

— Глеб, а действительно, давай их поженим по всем законам человеческого брака.

Он внимательно посмотрел на стремительно бледнеющего Андрея. Потом строго спросил:

— Ты хочешь жениться на Лее?

Андрей оказался рядом с нами, бледный до синевы, посмотрел на меня прозрачными глазами и ответил:

— Да.

Глеб оглядел всех, Олег с Виктором замерли как статуи, а Самуил умильно улыбался, и позвал:

— Лея.

Она не проявилась, а медленно вошла в столовую, её глаза были как два блюдца, огромные и слегка испуганные. Глеб взял меня за локоть и тихо сказал:

— Твоя идея.

Я глубоко вздохнула и обратилась к Андрею:

— Ты знаешь, как люди делают предложение, то есть, как мужчины предлагают женщине выйти замуж?

Сразу заволновавшийся Андрей отрицательно замотал головой, стал краснеть, потом опять побледнел. Придётся объяснять.

— Глеб, выйдите все и не подслушивайте.

Это я зря сказала, на всех лицах проявился такой интерес, что стало ясно — будут, только Олег улыбнулся и Самуил вздохнул. И я махнула рукой, оставайтесь, и взяла Андрея за руку.

— Андрюша, мужчина встаёт перед женщиной на колено, берёт девушку за руку и спрашивает, согласна ли она выйти за него замуж.

— Он ещё должен ей кольцо подарить.

Это Олег внёс дополнение, и Андрюша вдруг исчез. Лея вся сжалась, и я ринулась её обнимать. Крутой боевик и прелестная девушка сразу испугалась, что потенциальный жених просто сбежал, какие мы женщины все одинаковые — люди и мутанты. Но я не успела даже на Глеба посмотреть, как Андрюша опять появился с маленькой коробочкой в руках. Он решительно вздохнул и подошёл к нам, я сразу отошла, обняла Глеба. Андрей встал перед дрожащей Леей на колено, не сразу смог посмотреть на неё, но потом тряхнул головой, поднял на неё глаза и протянул ей открытую коробочку, глухим голосом сказал:

— Лея, я люблю тебя и прошу выйти за меня замуж.

Она оглянулась на меня — Андрею сказали, что делать, а ей нет. Я улыбнулась:

— Если ты согласна скажи да, если нет…

— Да!

Андрей сразу вскочил, достал кольцо из коробочки и протянул его Лее, а она надела его на палец, и он сразу её обнял, но поцеловать при нас не осмелился. Я уже не стала уточнять, что сам Андрей должен был надеть Лее кольцо, так они были счастливы, и уже никого рядом не видели. Глеб прижал меня к себе и прошептал:

— Я неправильно сделал тебе предложение выйти за меня замуж.

Ага, осознал! Но я лишь улыбнулась ему, теперь это уже не важно. А потом увидела две фигуры в состоянии полного ступора, толкнула Глеба в железный бок и кивнула на фигуры: полюбуйся на крутых сверхчеловеков, тоже мне боевики ближнего круга, испуганные пацаны. Вот и выяснилось, что Андрей оказался среди них самым храбрым. Я похихикала про себя над ними и решительно потребовала от Глеба:

— Командор, у новобрачных должен быть медовый месяц, который они проводят только вдвоём.

Командор долго пытался понять слово, наверное, оно не входило в словарный запас, догадался — кивнул головой и разрешил:

— Андрей, у вас с Леей три дня.

Потом ещё подумал, полюбовался лицами счастливых влюблённых и приказал:

— Андрей, оформи документы в мэрии…

— Глеб! У невесты должно быть приданое, это её финансовый вклад в семейную жизнь! Я совсем забыла.

Посмотрела на него умоляюще, хотя Андрей и пытался сказать, что ему не нужно никакого приданого Леи, я настояла, и Глеб всё-таки обещал выделить ей приданое. Сильно подозреваю, что из счетов Андрея. А Лея благодарно взглянула на меня, она сразу поняла, почему я настаиваю: с приданым она станет как бы настоящей человеческой невестой, настоящей женой. Фигуры Олега и Виктора переглянулись — догадались, что им заранее придётся выделить своим невестам это самое приданое. Неожиданно Глеб чмокнул меня в макушку и заявил:

— Андрей, вулкан ваш на три дня.

После этих слов замерли все. Это уже был настоящий подарок, Глеб мог просто разрешить им уехать куда они захотят, быть в кратковременном отпуске, который они даже как слово не знают, а он решил им подарить на три дня весь этот удивительный остров, только им двоим. Именно то место, где они почувствовали себя почти людьми, настоящими влюблёнными юношей и девушкой, мужчиной и женщиной. Он дал понять Андрею и Лее, что понимает их чувство, принимает его и будет охранять, беречь его как командор. Они не сразу осознали его слова, понадобилось почти минута абсолютной тишины, я тоже не сразу поняла значение этих слов в их мире, только благодарно на него посмотрела, и лишь увидев лица Олега и Виктора, догадалась — что стоит за этим разрешением командора. Наконец, Андрей взял Лею за руку, и они встали на колено перед Глебом и мной. Не зная, как себя вести, я посмотрела на Глеба, а он мягко улыбнулся мне и сказал:

— Гражданский и человеческий союз с этого дня.

Добавил несколько слов на ассасинском, взял мою ладонь и положил на голову Лее, а свою руку на голову Андрея. Олег с Виктором встали за спинами новобрачных и повторили сказанное Глебом. Лея удивлённо вскинула на меня глаза, но я лишь улыбнулась ей, совершенно не понимая, что сейчас произошло. Глеб сказал ещё пару слов, и Олег с Виктором отошли, а Андрей с Леей встали перед нами. Глеб посмотрел на меня сверху взглядом командора:

— Жена командора, ты наравне с нами теперь несёшь ответственность за жизни вступивших в гражданский и человеческий союз.

У меня получилось только прошептать:

— Это клятва такая?

Глеб улыбнулся, хитро посмотрел на Лею:

— Ну вот, и у тебя самой охрана появилась.

Лея стремительно кинулась ко мне и опустилась на колени:

— Катя, моя жизнь принадлежит тебе…

— Немедленно встань! Даже не думай! У тебя теперь муж есть, ты о нём думай! Его береги, да что я говорю, Андрюша, ты смотри, береги Лею. Если узнаю, что ты её посмел обидеть, понял ведь эти секретные ваши слова, я теперь за неё отвечаю, порву на ленточки!

И опять хохот на весь дом, даже Андрей смог улыбнуться, и Самуил радостно смеялся. Не обращая внимания на этих хохочущих настоящих и будущих мужей, я подняла Лею с колен и обняла.

— Девочка моя, будь счастлива, вы удивительная пара, любите друг друга, помните — нет ничего дороже этой любви.

Лея пыталась мне ещё что-то сказать, но я решительно повернула её к Андрею:

— Иди к мужу, и немедленно уезжайте. Андрей, ты потом документы в мэрии оформишь, когда вернётесь, нечего время терять в свадебном путешествии.

И грозно посмотрела на Глеба, тот только пожал плечами — с женой спорить себе дороже, особенно со мной. Андрей обнял Лею, вздохнул счастливо, посмотрел вопросительно на Глеба, тот кивнул разрешающе, и они исчезли. Когда я обернулась на Олега с Виктором, они дружно заявили: у них дела, очень важные дела и им срочно нужно эти дела делать. Андрей уехал, и им придётся за него работать, и так на Глеба посмотрели, что он кивнул — мол, раз дела, то что ж, идите, делайте. Самуил тоже сразу заторопился девочку посмотреть, но не забыл напомнить мне, что ждёт завтра на обследование после этих непонятных потерь энергии.

— Катенька, не спорь, я давно тебя не проверял, твоё здоровье, пора, пора, девочка, шутить не будем.

— Не будем, я приду.

Самуил удивлённо оглянулся на Глеба, а тот только улыбнулся — не жена, а золото.

Не дав возможности даже слово сказать, Глеб мгновенно перенёс меня в спальню и заявил:

— Жена, люблю тебя.

Он обнимал меня всю, завернул в себя, не давал возможности звук произнести, целовал и целовал. Казалось, он долго скучал, лишь только сейчас получил возможность коснуться меня и целовать. И любил меня страстно, как будто освободившись от чего-то, какого-то страха, глубоко спрятанного в душе. А я носилась в волнах наслаждения и счастья, ни одна мысль не возникла, только сверкающая радость тела.

Наверное, есть любовь платоническая, только умом, но именно страсть даёт ощущение полного единения, огонь в крови соединяет две половинки — мужчину и женщину, воссоздает ту таинственную энергетическую сущность, которая была когда-то разделена, и вновь соединённая живет полной жизнью. Какое счастье, что мы с Глебом нашли друг друга и поверили, объединили наши половинки в одну единственную в мире энергию.

И утро было ясным и радостным, Глеб обнимал меня и приговаривал:

— Ты удивительная, такой больше нет в целой вселенной, ты самая невероятная женщина, ты прекрасна телом и душой… я люблю тебя.

Я кивала головой: самая-самая, прекрасная амазонка, принцесса, королева, что там он ещё обо мне говорил? Надо вспомнить и записать, зачитывать каждый раз, когда он сердиться на меня будет. От этой мысли я хихикнула, Глеб сразу меня приподнял и удивлённо посмотрел — что там опять жена в своей голове придумала?

— Глеб, я верю, правда-правда, что я единственная, самая невероятная… только ты об этом вспомни, когда будешь на меня сердиться. Ну, за что-нибудь.

Он долго думал, а я следила за многоцветным мыслительным процессом, так интересно наблюдать: вот он подумал, что я уже что-то придумала, и ему придётся с этой моей мыслью бороться, а вот развеселился, даже чуть улыбнулся — зрачки стали синими-синими, но все же тревога опять проявилась легкой волной в цвете глаз. Наконец, он позволил себе улыбнуться и спросил:

— Ты уже придумала, за что я могу на тебя сердиться?

— Нет, я заранее. Сам же понимаешь, моя удивительность всегда вам боком выходит.

И он не удержался, засмеялся счастливым смехом, чмокнул меня в нос, прижал к себе и зашептал:

— Катенька, счастье мое, любовь моя, радость моя… выдумщица.

— О, какое слово ты узнал, восполняешь пробелы языка?

— С тобой приходится, ты можешь что-то сказать, а я не пойму.

— Ага, а сами при мне на всех возможных языках разговариваете. Кстати, а что я такое вчера совершила, почему… это вы всегда так делаете, когда кто-то в гражданский брак вступает?

Глеб молчал, странно смотрел на меня, во взгляде проскальзывало что-то таинственное, но он эту тайну мне раскрывать не будет, ясно же. Наконец, решился, коснулся пальцем моих губ, провёл по лицу и только потом сказал:

— Мы никак не оформляем свои отношения.

— А тогда что вчера было? Что ты такое сказал? И про охрану для Леи в лице меня.

Хитро взглянув на меня, Глеб улыбнулся, наконец, вздохнул и объяснил ритуал:

— В моих кланах только я могу разрешить гражданский брак и беру под свою защиту отношения. Никто кроме меня не может вмешиваться. Если один из пары входит в другой клан, я его выкупаю. А ты теперь отвечаешь за Лею, вдруг она захочет уйти от Андрея, или…

— Ну и захочет, что тогда? Я должна её остановить?

— Если захочешь — да.

— Как это? Это их жизнь, только они сами могут решать, жить вместе или разбежаться.

— Только с твоего и моего разрешения. И ты теперь отвечаешь за жизнь Леи. Я, как командор, отвечаю за жизнь Андрея, ты, как жена командора, отвечаешь за жизнь его жены.

Ну вот, теперь я ещё и за их любовь отвечаю, тяжела жизнь жены командора. А самого командора? Он берёт на себя ответственность за всех, кто, так или иначе, находится рядом с ним, даже за их личную жизнь. И ещё на меня возмущается, а сам? Поэтому никто от него и не уходит, если он позволит кому-нибудь быть рядом с собой — даже не рядом, просто в его кланах — все остаются и будут бороться за него и помогать ему во всех его командорских делах. И за меня. Потому что я — это он живой, счастливый и очень сильный. Я смотрела в эту удивительную синеву глаз, внимательно меня рассматривающих, и поражалась своей мысли. Оказывается, я — это жизни многих и многих, ближних и дальних, боевиков и мутантов, а ещё людей, обычных жителей стран и деревушек. Потому, что Глеб — это ещё и мир в этих двух разных мирах. От этого понимания я лихорадочно вздохнула, и Глеб сразу заволновался:

— Что с тобой?

Освобождаясь от спазма, я ещё пару раз вздохнула, только потом прошептала:

— Глеб, ты не слушай меня, я глупая дурочка, я многого не понимаю в вашем мире, да и в себе разобраться не могу, только одно знай — я люблю тебя, и всегда буду любить.

Он смотрел на меня и пытался понять, что я там себе надумала, чего ему от меня ожидать после этого признания. А я ещё раз вздохнула и улыбнулась:

— И тебе верю, что я только одна для тебя, единственная любовь, что ты только меня любишь… а кого ещё? Таких и нет больше, такая дурочка одна и есть на весь мир.

Глеб смотрел на меня, уже не скрывая своего удивления — с чего это я так о себе вдруг, да ещё и призналась, что верю ему, в любовь его верю.

— Почему дурочка?

— Да я в любви своей столько тебе разных… даже не знаю, как сказать дуростей натворила! А всё от любви!

— Дурости, это что?

И даже лоб наморщил, потом радостно улыбнулся, сообразил, от какого слова образовано.

— Это не дурости, это твой страх, его уже нет, он ушёл, его водой смыло.

— Смыло, только любовь и осталась. Ты не верь мне, если я опять глупости начну говорить, на самом деле я верю тебе, во всё что ты делаешь, верю, не всегда понимаю, ну дурочка, ну что возьмешь с неё, а верю, во всё верю.

Вдруг он расхохотался, громко, даже головой откинулся на подушки.

— Катя! Немедленно говори, что ты придумала, я понял, тебе что-то нужно от меня, и я не должен на это сердиться.

И сразу стал серьезным.

— Я не буду сердиться. Не могу на тебя сердиться.

Догадался, командор он и есть командор.

— Глеб, я всё понимаю, у тебя много дел, ты за всё на свете отвечаешь…

— Говори, что ты хочешь.

— Мы можем хоть на день, Глеб, я понимаю, что сложно…

— Катя, говори, куда ты хочешь поехать?

— В Норвегию.

Его глаза стали темнеть, а я быстро зашептала:

— Я не хочу в бассейн, твой подарок мне очень понравился, я туда буду ездить, там так красиво и ты там в воду опускался вместе со мной и мне это очень важно, я там многое для себя поняла. Этот бассейн мой, он наш, он счастливый…

— Счастливый?

— Счастливый, конечно, я там счастлива была невозможно как, я там поняла, что ты любишь меня, на самом деле любишь, я только это буду помнить всегда.

Глеб вдруг резко встал, быстро посмотрел на меня, оделся мгновенно и приказал:

— Едем.

— Глеб, давай сначала к Норе с Аароном съездим, ты сам вчера хотел их посетить, а потом в Норвегию.

Он постоял минуту, покачал головой, мгновенно оказался на коленях перед кроватью, едва слышно сказал:

— Люблю тебя. У тебя десять минут, завтракать будешь у Норы.

И исчез. Да, сложно быть женой командора. Теперь я понимаю, почему Глеб во всех возможных местах обеспечил меня одеждой, за десять минут даже Виктор бы не успел собрать чемоданы.

Я уже была почти готова, когда в дверь постучали, и вошёл Олег.

— Доброе утро, Катя.

— Доброе. Ты с нами поедешь в Норвегию?

— Да.

Он замолчал, странно посмотрел на меня, и я поняла, что хочет что-то сказать, но не решается.

— Олег, я слушаю тебя, говори, а то сейчас Глеб придёт, и мы поедем.

— У него ещё разговора на три минуты.

Вот что значит ближний круг — всё знают, я хихикнула, и Олег решился:

— Катя, вчера я сказал тебе правду, я не смогу…

— Олег, всё правильно, меня только так и можно было остановить. Я верю тебе и никогда не позволю потерять Арни, ты достоин счастья, и она тебе его подарит.

— Подарит?

— Какой ты интересный, счастье слишком дорогое удовольствие — его дарят, купить его невозможно. Хотя некоторые и пытались.

Олег побледнел, а я рассмеялась, мне уже не было обидно от поступка Аарона, зато есть что вспомнить. Он только головой покачал — женщин не понять никогда. А мужчин? Они дружно скрывали сам факт попытки меня купить, а я теперь должна из-за него переживать? Пусть сам Аарон переживает. Но Олег хотел сказать ещё что-то, подошёл ко мне и взял за руку.

— Катя, твоё счастье — это наше счастье, помни об этом.

— Это ты почему так говоришь? Что случилось?

Он улыбнулся и очень тихо сказал:

— Глеба сильно не изводи в Норвегии.

Я стукнула его по груди и сразу ойкнула — вот как бетон всё, прямо металл, железо какое-то. Олег дунул на мой кулачок и добавил:

— Не придумывай ничего, он любит тебя.

Тяжело вздохнув, я смогла лишь сказать:

— Я знаю, только сам меня дурочкой назвал.

— Ну, я…

Голос Глеба уточнил:

— Что?

— Глеб, Олег говорит…

— Я слышал. Олег, выезжаем.

Ну вот, ещё мне этих ревностей не хватает между ними, я подошла к Глебу и обняла его, не стала смотреть в потемневшие глаза. Олег исчез мгновенно.

— Олег так переживает за нас, всё боится, что я тебя изводить своими глупостями буду. Вот приедем из Норвегии и женим его.

— Тебе понравилось?

— Да, такие Андрюша с Леей были счастливые.

— А они, Олег с Арни, интересно, что об этом думают?

— Ну…

— Я об этом.

И засмеялся, вот она мужская солидарность. Андрюша сам заявил, что жениться хочет, а с этими двумя придётся проводить дополнительную работу. Глеб догадался по моему решительному виду, о чём я думаю и сразу заявил:

— Пусть сами решают, когда им жениться.

— Ну, сами так сами.

Муж, конечно, не поверил мне, лишь покачал головой.

— Поехали.

Наверное, я всегда буду удивляться способности Глеба всё организовать в самый короткий срок. И эта боевая мощь собрана за десять минут? Машины сопровождения и вертолёты, осталось только истребители в небо запустить. На мой вопросительный взгляд Глеб пояснил:

— С нами поедет только сопровождение, вертолёты остаются, и охрана будет увеличена.

— Почему?

— Сюда переедут на время нашего отсутствия Арни и Нелли.

— Это потому, что Виктор остаётся один?

— И поэтому тоже.

А почему ещё — он говорить не будет, лучше даже не спрашивать, по глазам видно. Глеб улыбнулся, обнял и прижал меня к себе.

— И Самуилу будет кем заняться в твоё отсутствие.

Вот и получается, что командор отпустил Андрюшу с Леей в отпуск на три дня с дорогой — и уже увеличение количества охраны и вертолёты. Значит, всё не так просто: кланы или ещё кто-то так и не угомонились, всё им кажется, что можно силой в любви решать, глупые — сами любви не знают, а всё туда же.

Мы ехали совсем недолго, и я решила, что Глеб перевёз Нору в новое место, но всё оказалось значительно проще, встреча состоялась в небольшом ресторанчике какой-то деревеньки на берегу моря. Явно Нору только что привезли: она так испуганно на нас посмотрела, что я гневно толкнула Глеба в бок и прошипела:

— Зачем так, можно было…

— У нас окно вылета.

Ну да, ну да, опять эти окна, когда ему нужно — их может быть три, а может и одно. На мой немой вопрос Глеб отвечать не стал, обернулся и в зал вошёл Аарон. Зал ресторанчика был совсем небольшим, столиков на пять, и стулья для некоторых были маловаты, поэтому мы с Норой сидели за столом, а Глеб с Аароном просто опустились перед нами на корточки — зрелище удивительное, благо никто не видел.

Глеб сразу заявил, что времени у нас совсем мало и мы приехали только для того, чтобы выяснить, отдаю ли я энергию Норе. Она испуганно вскинула на меня глаза, потом посмотрела на Аарона. Я не выдержала и, строго посмотрев на Глеба, спокойно сказала:

— Нора, я уже знаю, что ничего тебе сейчас не передаю, ведь так?

— Нет, я ничего не чувствую.

Робко посмотрела на Глеба и добавила:

— Я помню, как получала энергию от Леи и Наташи, сейчас такого ощущения нет.

Аарон смотрел на меня странным взглядом, ярко-жёлтым, ясным и восхищённым. Я решила этого взгляда не замечать, а сразу сказать Норе то, что должна была:

— Ты посмотрела записи, которые тебе передал Глеб?

— Посмотрела.

— И что ты думаешь?

— Ты такая… ничего не боишься… ты сразу их не боялась.

— Нора, совсем не то ты говоришь.

— Не то… я должна была увидеть что-то другое?

— Другое. Посмотри ещё раз, подумай.

— Катя, что я должна увидеть?

— Если ты этого не поймёшь сама — лучше уезжай, Аарон тебя отпустит. Правда, Аарон?

— Отпущу.

Они переглянулись — Глеб был удивлён не меньше, чем Аарон — потом оба посмотрели сначала на Нору, потом на меня и мой взгляд им совсем не понравился. Глеб поднял бровь и хмыкнул, а глаза Аарона стали стремительно темнеть. Ага, думал, я ему буду воспитывать тебе жену, а он возлежать и изображать любовь ко мне на её глазах? Я опустила глаза, долго рассматривала свои пальцы, ужас, что придётся сказать, но деваться некуда, иначе они не поймут.

— Нора, ты видела, что со мной происходило, когда я теряла энергию?

— Да… видела.

— Ты готова? А ты, Аарон?

— Видел.

— Так вот, стоит ли оно того? Я передавала энергию всем подряд, Лее, тебе… ну и ещё некоторым. Готова? Ты к этому готова? Аарон тебе всё объяснил, так или не так, надеюсь, всё у вас будет по-другому, но сложно в любом случае. Глеб, не волнуйся, я ничего Норе не отдаю.

— Нет… не отдаёт.

— Аарон, я тебе когда-то уже говорила, что любить заставить нельзя, и купить её нельзя. Можно только пытаться увидеть друг друга, понять друг друга, бороться друг за друга. Жизнь дала вам шанс, уникальный шанс, тебе Нора, когда я, да, это я тебя спасла… в том доме, когда заставила тебя хоть немного свой страх победить, просто начать жить. А тебе, Аарон, я показала, какая она может быть, настоящая любовь, ты всё видел с первых дней. Больше для вас я не могу ничего сделать, теперь вам решать, как вы будете жить.

Помолчала в полной почти звенящей тишине, продолжая рассматривать свои пальцы, вздохнула и сказала совсем тихо:

— Нора, никто не может заставить тебя любить Аарона. Ты совершенно свободна. Глеб, ты обеспечишь Норе…

— Я всё сделаю сам.

Аарон был бледен, глаза превратились в чёрные провалы. Удивительно, но и Нора выглядела не лучше Аарона: бледная, с ввалившимися глазами, застывшая как статуя. Ну, вот, и наступило осознание действительности, я встала и посмотрела на Глеба, который так и сидел с удивлённо поднятой бровью:

— Едем?

— Да.

Подхватил меня на руки, и я оказалась в машине. Мы ехали очень быстро, в смысле даже по меркам истребителя, я молчала, а Глеб ничего не спрашивал. Лишь в самолёте, когда Глеб усадил меня на колени и обнял, я спросила:

— Я правильно отпустила их в самостоятельную жизнь?

Что-то промычав, Глеб вздохнул и кивнул головой:

— Правильно.

— Ну вот, теперь у них всё будет хорошо, пару раз поругаются, пять раз Нора сделает вид, что уезжает, а Аарон изобразит, что он её отпускает. Пока будут решать финансовые вопросы и место проживания, смотришь всё и заладится.

Глеб замер, издал непонятный звук, потом расхохотался. Он чмокнул меня в макушку, прижимал меня к себе и продолжал смеяться.

— Катя, даже я поверил, что ты их действительно отпускаешь в свободную жизнь.

— А я отпускаю, правда, совершенно отпускаю. Я больше не буду думать о них, они взрослые люди, некоторые даже очень взрослые, оба были женаты, пусть не очень удачно, но это тот самый опыт, который должен им обоим помочь понять, чего они хотят на самом деле. Мне было сложно, у меня не было опыта…

— У меня тоже.

— И у тебя тоже, мы барахтались в наших отношениях, как два младенца, а они…

— Как кто?

— Ну… эти, которые маленькие…

И опять хохот на весь самолет, я стукнула его, он дул мне на руку и не мог остановиться, всё смеялся.

— Катя… ты… конечно… а… мы…

— Глеб! Я серьёзно говорю!

— Да, я понимаю…

— Не хихикай! В любви ты тоже был как младенец!

— Да, ты права.

Сразу стал серьёзным, смотрел на меня и что-то там себе стал думать, даже смеяться перестал. Только когда я завозилась в его руках, вдруг прижал к себе так сильно, что я пискнула, руки сразу опустил и тревожно посмотрел на меня:

— Прости, я сделал тебе больно.

— Ты лучше скажи, что ты так серьёзно думал?

— О тебе.

— И…

— Это ты меня научила любви.

— Конечно я. Кто тебе в любви признался сразу, кто носился за тобой по всему дому и…

Он поцеловал меня, не дав договорить, прижал к себе и прошептал:

— Надо самолёт заменить.

— Зачем?

— Летит медленно.

Наступила моя очередь смеяться, догадался командор, зачем я в Норвегию попросилась. Надо немного остудить пыл, а то, кто знает, до чего он ещё додумается.

— Между прочим, я ничего так и не поела, завтрак состоял лишь из разговоров, похудею до Норвегии без еды.

Правильный самолёт у Глеба, у него всё правильное, продуманное. Завтрак плавно, почти без остановки перешёл в обед, Олег только усмехался и ставил передо мной судки с едой. Я не выдержала и спросила его:

— А самолёт сам летит?

— Сам. Он знает куда лететь.

Ну да, слово автопилот я знаю, только думала, что пилоты при этом не сидят в салоне, покуривая сигарету. Или разносят еду особо важным пассажиркам.

Глеб говорил по телефону, а я уже наелась и курила, когда Олег спросил меня:

— А для меня ты что придумала?

— Я? Ты о чём?

— Я слышал, как ты Аарона и Нору в свободную жизнь отпустила.

— Ничего.

— Ты и ничего?

— Ничего. Ты не Аарон, тебе не нужно ничего объяснять, ты всё понимаешь сам. Лучше всех всё понимаешь.

— Лучше тебя никто не понимает.

— Олег, кто бы говорил, именно ты и знаешь, что я…

— Ты всегда всё понимала, нас понимала, когда мы сами не могли себя понять, когда даже думать не могли о любви, а ты говорила, что всё у нас будет.

— Я всегда это знала, таким, как вы…

— Каким?

— Настоящим.

Оказывается, Глеб слушал нас, я не сразу заметила, что он уже закончил разговор и внимательно слушал.

— Мы настоящие?

— Да. Самые-самые.

Олег хмыкнул, покачал головой.

— Олег, понимаешь, кого-то испытания ломают и превращают в…

— Монстра?

— Монстра, пусть так. А кого-то в настоящего, который всё помнит о себе и испытаниях, но в монстра не превращается. Или кожу и мясо монстра с себя сдирает и становится настоящим. Вы все настоящие. Я это знаю.

Помолчала, поводила пальцем по столику, слеза уже готова была скатиться по щеке, но я не допустила, высоко подняла голову.

— За свою жизнь среди людей я видела монстров, и Нора видела, и Арни с Нелли.

Улыбнулась замершим с белыми глазами монстрам и хихикнула:

— Только так меняться они не могли, человеков изображали.

Глеб длинно вздохнул, а Олег опустил голову. Изо всех сил я пыталась удержать слёзы, которые почему-то вдруг появились и пытались вылиться потоком из моих глаз, но не удержала, неприлично шмыгнула носом и улыбнулась:

— Учтите, это только я сегодня такая добрая, а завтра проснусь сердитая, и вам достанется.

Не ответив на мою улыбку, Глеб очень серьёзно сказал:

— Олег, не забудь убрать все сковородки.

Тот кивнул так же серьёзно и ушёл в кабину пилота. Глеб достал тончайший платок и подал мне, я утёрлась и задала давно интересующий меня вопрос:

— Глеб, а почему в моей одежде нет ни одного кармана? Это специально?

— Специально.

— Почему?

— Они тебе не нужны.

— Как это? А платок — кружевной, красивый?

— У меня есть.

И говорит так серьёзно, ничего в глазах не поменялось, я открыла рот возмутиться, а потом подумала — это просто он такой, вот такой, у которого всё продумано. Всё-всё, даже карманы, которые ему почему-то не нужны в моей одежде, значит — и мне не нужны. Командор, феодал, муж. Действительно, не очень и нужны мне карманы.

Муж посадил меня на колени и обнял.

— Я не позволю никому тебя обидеть.

Интересно, кто посмеет сейчас даже на меня посмотреть косо? Всего скорее я сама и спровоцирую какую-нибудь разборку с ним, а потом буду дуться и обижаться. Я хихикнула, и он удивлённо на меня посмотрел.

— Никто не посмеет — потому что у меня грозный командор в мужьях, боевиков в округе больше, чем деревьев в саду. Да я и сама могу за себя постоять.

Глеб серьёзно на меня посмотрел и кивнул — можешь.

— Только с вами я совсем храбрая и мне хочется, чтобы ты был рядом со мной.

— Я всегда с тобой.

Ну да, особенно когда носится по своим командорским делам по всему свету. Я покрутила пуговицу на рубашке, он надел необычный для него светлый костюм с голубой рубашкой, а пуговица оказалась синей, очень ярко.

— Глеб, Арни и Нелли ты будешь усиленно охранять, потому что они появились обе сразу и это опять вызовет к нам усиленный интерес?

— Уже вызвало.

— Они будут жить в нашем доме?

— Нет.

— А где?

— Где и жили — у Мериам и Афины. Пока мы ездим дом Мериам и дворец Афины немного переделают, а Илья усилит охрану.

— А если бы мы никуда не поехали…

— Они бы жили в другом месте, я просто воспользовался моментом нашего отсутствия.

— Ты это когда решил?

— У меня было десять минут, этого достаточно.

Сначала я захихикала, потом рассмеялась. Глеб начал привыкать к моим странным реакциям на его поведение и просто ждал объяснений.

— Глеб, для меня десять минут… это… не знаю, сколько времени, ну, физически сколько, я даже не могу тебе сказать, что я успею сделать за эти десять минут.

— Катя, тебе это и не нужно. Время значит для меня, ты просто живи рядом со мной, я всё для тебя сделаю, найду время и сделаю.

Погладил меня по спине, чмокнул в макушку и прошептал:

— Я люблю тебя, знаю, что ты рядом и счастлив. Никакие дела не стоят твоих глаз и твоих рук. Я слишком долго ждал тебя, чтобы сейчас без тебя терять время.

Глеб вдруг замолчал каким-то очень тяжёлым молчанием, руки закаменели, и я испугалась, сжалась вся, но поборола свой страх и стала поглаживать его ладонь своими пальцами, попыталась поднять её, и он пришёл в себя.

— Прости.

И опять замолчал.

— Глеб, не молчи, скажи мне, о чём ты сейчас подумал, скажи, я пойму, даже если не пойму всё равно скажи, я приму всё, ты знаешь, я всё приму о тебе.

Сказала и испугалась: а вдруг он что-то вспомнил обо мне, что-то такое, что его очень волнует, но сказать этого мне не может.

— Глеб, это я, да? Я что-то…

— Я тогда вернулся со встречи, думал о тебе, зашёл в спальню и понял, что ничего не чувствую, совсем ничего не чувствую, даже своих рук. Разделся, коснулся тебя… и не почувствовал.

Мою попытку что-то сказать Глеб остановил поцелуем. Потом опять долго молчал, я тоже молчала, вспоминала ту ужасную картину — ледяная статуя у окна. Он прижал меня к себе и прошептал:

— Я тогда понял, что это смерть. Без тебя мне не жить, без ощущения твоей кожи, твоих губ, твоего тела.

— А я тебя разморозила…

— Ты меня снова возродила, своими губами и своей любовью.

— Никогда не говори про смерть, слышишь, никогда! Ты всего лишь меня не чувствовал кожей, но был рядом со мной, а если рядом, значит всегда есть надежда! Ты вспомни меня со всеми моими… даже не знаю, как и сказать… потерями всего, и ничего — всё преодолели. Когда вместе всё можно победить, всё-всё! Ты в следующий раз так и скажи: Катя, ну ничего не чувствую, довоевался совсем, я тебя сразу и восстановлю.

Глеб улыбнулся и прошептал:

— Хорошо.

— А ещё лучше, вспомни в своих разборках, что надо себя беречь для меня.

И он засмеялся тихим голосом внутренней радости, той, которая заполняет тело и помнится всю жизнь.

Мы мчались по дорогам Норвегии и Глеб не затенял окна, не забывая семейной традиции ездить с рукой на моей коленке. А я восхищалась открывающимися видами, от волнения болтала без умолку, махалась руками и требовала от Глеба, чтобы он тоже любовался отдельными красотами. Он кивал головой, улыбался, и посматривал лишь на меня.

А вот и наш замок, мостик, бесшумные ворота и зал. Глеб обнял меня и, вздохнув, предложил:

— Иди в свой бассейн, ты всё равно без воды существовать не можешь.

Я благодарно потерлась щекой о его руку — какой у меня муж понимающий. Глеб занёс меня в спальню, посмотрел искоса и включил самое светлое освещение, никакой страсти пока я не вернусь из воды, рыба она и есть рыба-килька.

Сколько всего произошло в этом замке, я плавала, смотрела на Глеба, курившего сигарету за сигаретой и улыбавшегося мне натянутой улыбкой. У него воспоминания были тяжёлыми, наверное, вспоминал лишь мой огненный лабиринт и свою потерю памяти, осуждал себя за то, что поверил Сельме. Пора. Я только успела подплыть к бортику, как Глеб подхватил меня на руки и сразу заявил:

— Ты ничего не делаешь просто так, и я догадываюсь, что ты решила сюда приехать не только из-за моего обещания. Говори.

Глеб завернул меня в полотенце как ребёнка, руки вдоль тела, только голова торчит.

— Глеб, ты что делаешь?

— Вдруг будешь махаться руками, или говорить не то, я хочу успеть тебя остановить.

— Не буду, отпусти.

Он с сомнением смотрел на меня, явно совсем не доверял моему обещанию.

— Глеб, я никому никакой энергии никогда больше не буду отдавать. Тебе тоже.

— Почему?

— Развяжи, иначе никакой спальни.

Скромно опустив глаза, я пыталась не улыбаться, но губы сами расплывались в улыбке, оказывается, это так приятно — угрожать мужчине, который ждёт твоей любви. Глеб долго молчал, потом тяжело вздохнул, спальня явно побеждала грозную решимость контролировать меня, и мрачно предупредил:

— Здесь нет Самуила и Леи.

— Я знаю.

Глеб ещё раз вздохнул и размотал меня, укрыл полотенцем и прижал к себе.

— Говори.

Я долго водила пальцем по его руке, взяла в свою руку, сравнила размеры, да, впечатляет. Потом подняла глаза и посмотрела в синие озёра, тревожно ждавшие моих слов.

— Я только здесь поняла, как люблю тебя.

— В лабиринте?

— Нет, тогда я ни о чём не думала, просто шла, ноги шли.

Он достал из полотенца мою ногу и нежно провёл по ней ладонью.

— Я никогда не смогу понять, как ты прошла.

— Прошла.

— Такая нежная кожа, такая мягкая, такая красивая.

— Правда?

— Изумительная ножка.

Уже ничего не напоминало на моей ножке о тех страшных порезах и рваных ранах, всё зажило, даже шрамов не осталось, значит, думаю правильно.

— Ты знаешь, я благодарна Сельме за этот лабиринт. Подожди, мне нужно тебе сказать. Я благодарна ей за всё, что она мне сделала.

Мои слова были выше понимания Глеба, он мрачно насупился, опустил стремительно чернеющие глаза.

— Глеб, когда ты из-за меня стёр свою память, я поняла, что именно сейчас ты настоящий, без памяти о моих страданиях, твоих переживаний из-за них, такой, какой ты есть. И такой ты должен решить, нужна ли я тебе со своей любовью. И как только я это осознала, то сразу поняла себя, как я сама тебя люблю.

Прикрыв рот ладонью, остановила его в попытке мне возразить:

— И лучше стала понимать тебя, увидела тебя другим, таким, какого я не видела до этого — командором. Сельма раскрыла нас, мы в этих испытаниях увидели друг друга, осознали, какие мы есть, что мы значим друг для друга. И эти испытания помогли нам осознать, что я не жертва для тебя, мне это тоже надо было понять, что я не жертва. Жертва не решает свою судьбу, она лишь отдаёт себя хищнику. Все говорили о моей жертвенности, что именно она и спасла меня и тебя, когда я отдавала энергию. Подожди, дай мне сказать.

Тяжело вздохнула и решительно посмотрела на Глеба:

— Тогда это так и было — я жертвовала во имя любви. И потом приносила себя в жертву, ты не думай, я ни о чём не жалею, ни об одном поступке — только так и надо было поступать. Но то, что я отпустила тебя на свободу, дала тебе возможность выбора, изменило меня, я уже была не жертвой, я сама решала свою судьбу. И теперь я точно знаю, что никому и никогда уже не отдам своей энергии, мне понадобилось время, ну, и некоторые разные события, чтобы это понять. Весь мой организм был настроен только отдавать энергию, наверное, это и было моим предназначением — быть для тебя лишь сосудом энергии. Глеб, прошу тебя, дослушай меня.

Глеб мотнул головой, плотно сжал губы, длинно вздохнул, потом нежно погладил по волосам, едва коснулся шеи и снова обнял. Обеими руками я взяла его руку и прижала к своей груди.

— Пойми, это на самом деле очень сложно — менять себя. Ты видел, я даже от радости сразу всем отдавала энергию, мои мысли мной управляют, их не остановить, их можно только изменить. Тогда меняется всё, ты видел мои ноги, когда я неправильно думала, они умнее моих мыслей, они сразу всё понимают. И это после лабиринта, в который меня послала Сельма. Я должна была его пройти, чтобы изменить свою сущность жертвы, я уже в лабиринте изменилась, только ещё не осознала этого. И ты прошёл свой путь, меняя свою сущность хищника, он был не легче моего, даже сложнее… Глеб, дай мне сказать…

Но он не выдержал и возмутился:

— Катя, что ты говоришь, как можешь сравнивать… свои страдания, твоего нежного тела, ты почти умирала каждый раз, это невозможные страдания…

— Глеб! Мы сейчас поругаемся по совершенной глупости, просто доказывая друг другу, кто из нас больше страдал! Я не об этом!

Глеб замолчал и опустил голову, он пытался понять меня, но никак не мог смириться с мыслью, что те ужасы, которые со мной происходили, были нужны мне и тем более с мыслью, что он страдал не меньше меня. Он любил меня и считал, что это всё из-за него и каждая моя слезинка и капля крови лежат на нём каменным грузом вины и отчаяния. Проведя пальцем по его руке, я едва слышно продолжила:

— Глеб, тогда рождалась наша любовь, здесь, в этом лабиринте огня. До него каждый из нас был один, я со своими страхами, а ты со своими сомнениями. Тебе надо было увидеть меня чистым взглядом мужчины, без чувства вины за себя, а мне не побояться отпустить тебя. Я тогда первый раз страх свой победила, а ты увидел меня как женщину, не как сосуд энергии…

— Катя, я всегда…

— Всегда, конечно, всегда, с первой встречи… но энергия витала над нами обоими, мы оба знали — почему я появилась в твоей жизни. Глеб, я ни о чём не жалею, ни об одной секунде, ни об одной слезинке своей, я и сейчас готова…

— Катя! Не смей!

Я улыбнулась на его окрик, позволила схватить за руки и смотрела на него спокойно, пусть убедится, что со мной ничего не происходит. Глеб облегчённо вздохнул, почувствовал, что я ничего не отдаю и лишь принимаю его энергию. Он приложил мои ладони к лицу и прошептал:

— Катя, ты смогла.

— Глупый, я это и пытаюсь тебе объяснить.

Он целовал мои пальцы, потом лихорадочно прижал меня к себе, и мы мгновенно оказались в спальне. Глеб не стал включать освещения страсти, он его совсем выключил, в комнате остался лишь яркий свет луны. Мы лежали рядом, и он прижимал меня к себе, потом чуть отпускал на пару секунд, забывался в своих мыслях и снова прижимал к себе.

— Я люблю тебя.

И вдруг отвернулся на мгновение и посмотрел на меня тёмными глазами, какой-то мрак снова овладел им. Я коснулась пальцами его губ и спросила:

— Что ты надумал? Какую вину возложил на свои плечи?

— Это не вина, это понимание.

— И что ты понял с такими глазами?

Он сразу глаза закрыл и чмокнул меня в щёку, говорить явно не собирается.

— Глеб, не молчи, скажи мне, я люблю тебя.

— Я знаю.

Долго молчал, а я ждала, лежала рядом и ждала.

— Ты спасала меня каждую минуту… и сейчас спасаешь и ещё неизвестно что сделаешь ради меня, а я… я ломал тебя, совсем не понимал, обижал постоянно, глупостей наделал, думал только о себе!

— Ты меня спасал, всё делал для того, чтобы спасти. А ломал потому, что силы свои ещё не мог рассчитать из-за проявившихся эмоций. Если бы ты через это не прошёл, то не понял, что я для тебя уже не жертва, понимаешь? Ты же себя останавливал, из последних сил останавливал, поэтому тебе было сложнее, чем мне, из-за твоей силы. А как ты боролся со своей агрессией? Я видела запись, как ты спокойно со мной разговаривал, а потом падал и убегал, тебя едва удерживали… но при мне ты держал всю свою гигантскую силу. Ты каждый момент себя держал, постоянно, а я не понимала, провоцировала тебя. Нам через это всё надо было пройти, чтобы понять друг друга, допустить любовь.

— Как это — допустить любовь?

— В жизни, я не знаю, как у вас, люди часто по разным глупым мыслям — работа, дети, вина, смешной стыд, много разного — не допускают даже возможности любви. Она приходит к ним, а они сразу пугаются, как это жизнь изменить? Как это бросить опостылевшего мужа, или жену, и потом — это же надо самому меняться, а оказывается это сложно — самому измениться.

Я вздохнула, опустила голову и прижалась к его широкой сильной груди и прошептала:

— Ты даже представить себе не можешь, сколько разных глупостей я надумала за это время, теперь я понимаю, что это всё глупости, а тогда боролась с тобой, совсем тебя не понимала.

Глеб гладил меня по голове и молчал, думал, вспоминал, потом вздохнул и признался:

— А я сколько всего думал, пытался понять тебя, почему ты всё делаешь для меня, почему свою жизнь отдаёшь. Смотрел, как ты спишь, или плаваешь, слушал твои разговоры и пытался понять — за что? За что ты так для меня себя отдаёшь, свою жизнь.

— Не за что, а — почему.

— Правильно — почему, но я тогда думал — за что. Не знал, что для тебя сделать, чтобы вину свою загладить, а ты ничего никогда не просила, почему?

— А мне кроме тебя и не нужно было ничего, что мне просить, если я живу во дворце, плаваю в бассейне, и кормят по волшебному слову.

Он сразу вскинулся:

— Тебе пора есть, ужинать.

— Или завтракать.

— Или завтракать. Самуил не знает, а то давно уже бы ругался на меня.

Глеб вскочил и перенёс меня, так и завёрнутую в полотенце, в столовую, а там уже всё накрыто: по количеству еды это точно и завтрак, и ужин. Олег сидел на диванчике как статуя, даже глаз на нас не поднял, и только когда Глеб к нему обратился, смог поднять голову. Судя по взгляду, он слышал весь разговор. Я посмотрела на Глеба и догадалась, что глушитель не был включён специально — вдруг меня спасать придётся. Делать нечего, сам напросился, хотел меня понять, теперь переваривай. Да, переваривалось с трудом.

Поедая вкусности, я хихикала про себя: они сидели рядом, два гиганта, красавцы необыкновенные, ну, Глеб, конечно, для меня самый красивый, но и Олег хорош, и смотрели на меня совершенно невменяемыми глазами. Олег был на стадии начального процесса осознания моих слов, а Глеб уже почти понял, что я ему наговорила.

— Глеб, я хочу тебе признаться…

Они оба вскинули на меня глаза, пожалуй, для сегодняшнего дня уже слишком — могут не переварить.

— …мне так нравится для вас петь, всё понимаю, пою ужасно, но ничего не могу с собой поделать. Хотите спою вам?

Олег хриплым голосом ответил:

— Спой.

А Глеб только кивнул. Я пела всё подряд, пока не осипла, последним спела молитву, которую посылала им в войну. Получилось почти хриплым шёпотом сквозь слёзы. На них я не смотрела, опустила голову, и слёзы капали на стол, Глеб кинулся ко мне, но я его остановила движением руки, я должна её обязательно допеть — молитву на полуслове не заканчивают. Лишь когда прозвучало последнее слово, посмотрела на Глеба и прошептала:

— Я люблю тебя.

Мы лежали на кровати, и Глеб обнимал меня как цветок, тот, который выжил на поле боя и продолжал расти, может даже и зацветёт когда-нибудь. Олег так и остался сидеть в столовой, опустив голову.

Утро для меня наступило почти в обед, Глеб лежал рядом и улыбался.

— Привет.

— Привет, сейчас что?

— Как решишь сама, мы можем назвать это время, как ты захочешь.

— Счастливый день.

— Хорошо, сейчас счастливый день.

— А в этот счастливый день завтраки подают?

— Лучше обед.

— Хорошо, пусть будет счастливый обед.

Олега не было, я сразу не спросила, занятая едой, но он так и не пришёл, и я не выдержала:

— А где Олег?

— Он вернулся в Италию.

На мой удивлённый взгляд Глеб ответил не сразу, подумал, покачал головой, даже вздохнул.

— Ему… он решил поговорить с Арни.

Что он надумал после вчерашнего моего выступления? Нельзя же сравнивать мои подвиги, всё, что я наделала, с тем, что предначертано Арни. Это наша с Глебом история, это наши с ним отношения, они совсем другие, у них всё должно быть иначе, совершенно по-другому. Я беспомощно посмотрела на Глеба, но он лишь пожал плечами, с Олегом сложно спорить вообще, а в случае того, что касается Арни, даже командор ничего не может ему запретить. Но немного подумав, я успокоилась — Олег не Аарон, он мудрый король, всё понял правильно, вернёмся, и он всё расскажет.

— Поехал и поехал, ему виднее, ему решать, как они с Арни жить будут.

Наступил момент Глебу замереть с открытым ртом, он поднял брови в удивлении, потом кивнул и тихо рассмеялся.

— Катя, ты меня удивляешь каждую минуту.

— Сам называешь удивительной, приходится соответствовать.

— И всё-таки, почему ты так быстро согласилась с решением Олега встретиться с Арни, ты знаешь, о чём он будет с ней говорить?

— Не знаю, но предполагаю.

— И о чём?

— О ней, он понял, что ничего о ней не знает, совсем ничего: как она жила раньше, с кем жила, то есть кто её окружал и воспитывал своим присутствием. И самое главное — почему ей оказалось лучше уехать с ним, чем остаться в родных местах.

— Ты её позвала.

— Ну да, конечно, я позвала. Только один маленький вопрос — почему именно её? Что в ней такого, что именно она предназначена Олегу. А Нелли — Виктору. Я думаю, сейчас дело уже не только в энергии для них, Олега и Виктора, что-то более важное, хотя и она тоже.

— Более важное — это любовь?

— Да. Сам понимаешь, что ни тот, ни другой обычным способом передачи энергии уже не могут воспользоваться, значит, закон придумал для них другой путь, по которому ещё никто не проходил.

— Как мы?

— Мы шли своим путём.

— Мы самые первые.

— Самые-самые.

— Это ты.

— Интересно, а что бы я делала без тебя такого? Если бы ты не стремился сохранить жизнь Саре, то у тебя бы не было опыта такого стремления, а происходило это задолго до моего появления, даже родилась я значительно позже.

— Ты родилась для меня.

— Для тебя.

— Только долго шла ко мне.

— Долго, очень долго.

Олаф знал ещё тогда, когда я и помыслить не могла о чувственной любви, что нам нужна эта спальня, именно такая — красная симфония страсти, так поразившая меня в первый приезд, практически испугавшая. В своём неверии я не могла её принять, не могла даже представить, что я, серый кролик, никогда не знавший, что такое настоящая страсть в любви, буду центром этой симфонии, королевой. Что я буду счастлива в ней, что моё тело будет петь песню любви от прикосновений Глеба, а его тело будет петь свою мелодию счастья от моего тела, моей кожи, пылающей внутренним огнем. Я уже физически ощущала кокон энергии, окутавший нас, единый, который создали мы своей любовью. Он обволакивал нас, становился плотнее от нашей страсти, нашего внутреннего огня. И рождённый нами, нашим огнём, он в нас и погрузился чистым потоком, ощутимым каждой клеточкой наших тел. Странное чувство невесомости и небытия, казалось, моего тела нет, есть лишь энергетическая субстанция, едва колыхающаяся на постели. Нет ничего, нет меня, нет тела, нет времени, лишь поток энергии, омывающей всё моё тело. Этот поток что-то менял во мне, но я не могла понять — что, лишь впитывала энергию всем телом.

Мне казалось, что море качает меня на волнах и поёт тихим голосом, едва слышно повторяя моё имя. Я чуть приоткрыла глаза и увидела — действительно вода, вокруг тёплая вода, а качают меня руки Глеба. Он улыбнулся и прошептал:

— Привет.

— Привет, а почему…

— Я решил, что тебе будет приятно проснуться в волне.

Он невероятным образом поплыл, удерживая меня на руках, и мы двигались по бассейну, образуя свою волну, и я засмеялась, счастливая от рук Глеба, волны и ощущения невесомости. Только чувство голода смогло заставить меня выйти из воды. Так как Глеб перенёс меня в столовую прямо из бассейна, даже полотенцем не обернул, я догадалась, что никого в замке нет.

Мы сидели за столом, вернее я сидела на коленях Глеба, а он положил мне голову на плечо и руководил процессом еды:

— Рыбу едят, тщательно выбирая кости, а ты не разобрала кусок, можешь подавиться.

— А откуда ты это знаешь?

— Я выяснил все опасности, связанные с человеческой едой. Ты ешь очень опасно.

Мой смех совершенно не подействовал на него, он отобрал у меня вилку и мгновенно разобрал кусок рыбы в пюре.

— Глеб!

— Теперь я точно знаю, что в еде нет костей. Ты будешь есть…

— Что я хочу! Я буду есть то, что я хочу!

Сказала и задумалась: я ем то, что мне дадут, боюсь, что скоро вся еда превратится в безвкусную, перемолотую в кашицу безопасную еду, а ещё очень полезную, если командор и о витаминах прочитает. Алкоголь будет исключен даже в виде молекул в компоте. Ну, держись, командор! Я решительно отодвинула тарелку от себя.

— Ты хочешь посадить меня на диету?

— Нет, я хочу исключить все возможные опасности.

— Еда — это не опасность, костей в рыбе и не было, ты сам это увидел.

— Но могли быть.

— Хорошо, я вообще не буду есть, вдруг и в воде окажется опасность.

Попыталась встать с его колен, но ничего у меня из этого не вышло, Глеб держал, плотно обнимая за талию.

— Почему ты со мной споришь?

— Потому, что это я ем! Это моё личное удовольствие, радость моего организма, он хочет есть рыбу кусочками, понимаешь — кусочками, а не перемолотой кашицей! А ещё пить вино, жевать мясо, пить чай с тортами… и… ещё много чего вкусного! Это эмоции, еда это эмоции, это энергия, не только физическая — это удовольствие. И вообще, запомни — женщина любит есть глазами!

Муж замер, представить, что я могу есть глазами он не смог. А я расхохоталась, вот так, командор, ещё много интересного ты для себя во мне откроешь. Но командор есть командор, он уже достаточно со мной общается, чтобы понять — лучше сразу разобраться, чем оставить без объяснения. Он пересадил меня на стул, а сам сел на пол напротив.

— Объясни.

Ага, вот вам и кашица полезная и безопасная, ещё Самуила сюда, и я буду ради безопасности ценного организма лежать увешанная проводками и гулять на кровати, окружённая боевиками и истребителями. Я изобразила лицо лектора, не удержала его, захихикала.

— Глеб, когда ты смотришь на меня, тебе это нравится?

— Я люблю на тебя смотреть.

— Вот, когда… ты хочешь меня любить, но… ты просто смотришь на меня, то только глазами можешь… и я на еду так смотрю, она красивая кусочками, я знаю, что она вкусная, но ещё не наступил момент, я ещё только собираюсь её съесть. Это означает — есть глазами.

Мыслительный процесс замер на стадии непонимания. Продолжалось это долго, я смотрела на него и тихо посмеивалась, действительно, как ещё объяснить ему, принимающему кровь как лекарство, восстанавливающее функции организма, что значит еда для человека. И вдруг осознала — не просто так у меня родилось такое сравнение, это очень важный момент наших отношений, это значит принять наши различия, те, которые отличают представителей наших миров. Продолжая улыбаться, я постучала Глеба по лбу пальчиком и сказала весёлым голоском:

— Вот вам легче, вы приняли пакетик и всё — сразу организм восстановился, сразу готов к бою, или там к чему-нибудь, а мы? Пока придумаем, что хотим, потом долго это ищем… хорошо мне, ты всегда вкусно меня кормишь, а то я ела раньше всё подряд, долго мучилась изжогой, потому что моему организму эта еда не нравилась, и он мне мстил за эту невкусность. А теперь я точно знаю — вся эта красота, которая на тарелке лежит, не просто красивая, она ещё и очень вкусная. Но, прежде чем её съесть, я на неё любуюсь, она мне своей красотой говорит — а я ещё и вкусная.

Глеб вздрогнул, когда я начала говорить об их питании, побледнел весь, но моё щебетание было таким… таким легким бредом что ли, иначе это назвать нельзя, что он опять перестал понимать действительность. Одно радовало — мгновенно потемневшие глаза стали приобретать свой изумительный цвет, синева слегка мутилась непониманием, но всё же это была синева, значит, просто думает, а не страдает и не гневается. Неожиданно он засмеялся тихим смехом облегчения, что-то для себя понял, посмотрел на меня яркими счастливыми глазами.

— Катя, ты поразительно… как ты умеешь… я понял.

— И что ты понял? Я должна знать, чем ты меня будешь кормить, невкусной кашей или настоящей…

— Настоящей.

Он взял меня за руку и начал перебирать пальцы, вздохнул облегчённо, покачал головой.

— Катя, я так боялся, что ты, увидев, что с нами происходит, как мы меняемся, ты… никогда не сможешь даже посмотреть на меня.

Я слушала его и боялась даже дыханием нарушить то состояние откровенности в очень серьёзном вопросе, которое возникло между нами. Глеб смотрел на меня и тоже волновался, ему было очень важно, что я слушаю и понимаю его страх. Он помолчал, опустив голову, потом посмотрел на меня и продолжил:

— Ты смогла, я не знаю, каким образом у тебя это получилось, увидеть в нас людей, обычных людей, не монстров, физических монстров, а — людей. Ты даже в Али видишь просто Али, доброго человека.

Горько усмехнулся, поцеловал мне руку, коснулся её лбом, и глухим голосом признался:

— Я всегда, когда целую тебя, боюсь, что ты испугаешься, оттолкнёшь… убежишь от меня… как от того монстра в твоём сне.

Он договорил своё признание, уже подняв голову, и смотрел на меня совершенно чёрными провалами. Я смогла улыбнуться и спокойным голосом заявить:

— Это ты к чему? Чтобы я тебя поцеловала? Так бы и сказал.

И поцеловала, обхватила его голову, прижалась всем телом. Глеб не ожидал от меня такого порыва, не сразу смог обнять окаменевшими руками. Губы были холодными, ещё не мраморными, но и не живыми, холодными и твёрдыми, а я целовала их, прижималась изо всех сил, теребила своими и шептала:

— Совсем глупый, любимый мой, единственный, твои губы самые вкусные в мире, такие прекрасные, любимые, как без твоих поцелуев? Я люблю тебя, люблю, люблю, ты только мой, и губы твои мои, понял, только мои, и целовать буду всегда, придумал глупость, я люблю тебя.

Я целовала его лицо, гладила волосы, и постепенно руки отошли, смогли обнять меня, а губы ответили моим губам. Наконец, Глеб осознал, что я действительно не боюсь его превращений, которые он старательно прячет от меня, и понимаю, что он прав в этом. Но теперь он знает и то, что даже если я и увижу когда-нибудь процесс, то уже не испугаюсь. Он вскочил и, обнимая меня, целовал, не мог остановиться, засмеялся, опять целовал, кружил меня и целовал.

— Ты чудо, единственное в мире чудо, невероятное, я каждый момент восхищаюсь тобой.

Остановился и, не отрывая глаз, прошептал:

— Люблю тебя моя королева.

Потом хитро прищурил глаза и добавил:

— Я практически уже съел тебя глазами.

Мы долго смеялись, сначала в столовой, потом в спальне, куда Глеб перенёс меня, даже целоваться от смеха не могли.

Обед совпал с ужином, бассейн дождался меня только под утро. Муж смотрел на меня, потом заявлял, что, всё, он уже наелся мной глазами и уносил в спальню. Неожиданно для меня он спокойно говорил, что наелся мной, что он съедает меня глазами. Как только пришло осознание, что я его совсем не боюсь любого — настоящее осознание моего понимания его физической сущности — он перестал бояться этого слова в мой адрес, оно перестало ассоциироваться с моей кровью и его природной сущностью. Фраза о поедании глазами стала для него лишь объяснением части моего процесса принятия еды, и его готовности любить меня. Он даже один раз покинул меня, странно посмотрел, глаза потемнели, но ничего не сказал, просто встал в столовой и мгновенно исчез. Я сначала замерла от неожиданности, а потом осознала — он всё время со мной, ни разу ещё не выходил никуда. Когда он медленно вошёл в столовую и тоскливо посмотрел на меня, я радостно заявила:

— Глеб, давай завтра выедем на море, то есть на берег, хочу настоящий воздух морской своим носом понюхать, не из машины, а на берегу.

Подошла, обняла и заканючила:

— Давай поедем, а то я Норвегию только из окна машины вижу.

— Катя, я…

— Так мы едем или нет?

— Ты…

— Отвечай!

— Поедем.

— Вот и хорошо. А то сам есть пошёл, мне ничего не сказал, так будешь уходить, я придумаю ещё какую-нибудь поездку… вообще, не знаю какое желание. Я же ухожу в ванну, так и говорю тебе — полежи, я занята.

Подняла на него глаза и улыбнулась:

— Не бойся меня — я взрослая женщина.

Глеб смотрел на меня ясной синевой и тоже улыбнулся немного грустной улыбкой, чмокнул в макушку и прошептал:

— Самая прекрасная женщина в мире.

— А ты сомневался? Где кастрюли? Я помню, в замке есть кухня, сейчас найду, и будет тебе сомнение!

Мой организм затребовал отдыха после столь бурного дня и целой ночи, и я проспала практически целый день, утро мы с Глебом встречали в бассейне. Солнце поднималось из моря алой полосой, лучи проявились не сразу, они блеснули ярким светом и взорвали всё небо, голубое-голубое, такое бывает только на Севере — оно прозрачное и кажется, что весь космос состоит из этой голубизны. Лучи солнца проявили в нём разнообразные краски, и я почти задохнулась от этой невероятной красоты, блистающей, занимающей собой и небо, и бушующие волны. Море проявило себя в полной мощи и красоте. Глеб держал меня в воде и смотрел на меня, а я лишь вздрагивала и тихо шептала:

— Какая красота… это просто невероятно, какая сила.

Доставал меня из воды уже разгневанный командор, и очень вовремя — я уснула на его руках ещё по дороге в спальню.

Проснулась я от тихого голоса Глеба: он говорил по телефону и почти хихикал, изо всех сил пытаясь сдержаться. День отпуска на него тоже сильно повлиял — командор не мог удержать командный тон. Такого я не могла пропустить и сразу вскочила с постели, побежала в космический центр, который его кабинет. Глеб уже откровенно хохотал, раскачиваясь в своём кресле, увидев меня, призывно махнул рукой, и я сразу устроилась на его коленях. Он ещё пару минут послушал, потом что-то сказал на ассасинском и положил трубку, чмокнул меня в макушку и поприветствовал:

— Привет моя королева.

— Привет-привет, расскажи, что такого случилось, ты так смеялся, я тоже хочу.

Глеб улыбнулся таинственно, и мне пришлось сделать грозное лицо, он не выдержал и опять рассмеялся.

— Приходил Аарон и уточнял у Олега, Андрея же нет — какие пункты и какое содержание для тебя прописано в нашем брачном контракте.

— Они женятся?!

— Пока нет, но записи уже вместе посмотрели, поругались, Аарон в бешенстве, но доволен.

Я хихикнула, сама удивившись своей прозорливости, на всякий случай уточнила:

— Олег ему показал?

— Конечно нет, пусть сам думает.

— А как это — в бешенстве, но доволен?

— Нора ему заявила, что он вёл себя с тобой ужасно, поэтому доверять ему она не может, вдруг и её продаст какому-нибудь соседу.

— Ты ей показал…

— Твой разговор с ним. Она не сразу поняла, о чём вы говорили, ты права — она видела только то, что ты его не боишься, нас всех не боишься. И только сейчас, после твоих слов, начала осознавать смысл разговора. Поняла, что теперь ей с этим жить.

— А почему доволен?

— Он решил бороться — как это, ему и отказывают по такой мелочи, стало интересно.

— Мелочи?!

— Он пока так думает, тоже не совсем всё понимает. Но я ему приготовил сюрприз.

— Какой? Глеб, говори, я это всё придумала, говори!

— Я назначил ей содержание, Олег его сегодня при нём озвучит Норе.

Неожиданно стал серьёзным, задумчиво посмотрел на меня.

— Глеб, я понимаю, что Аарон будет взбешён и предложит Норе больше. Это месть за меня?

— Нет, это урок обоим. Нора поймёт, что, выбирая моё содержание, она потеряет Аарона навсегда, а он поймёт, что деньги не всё решают. Или решают всё.

— Неужели ты думаешь, что Нора выберет твоё предложение? Но, если Аарон предложит больше, чем ты, получится — она выбирает деньги, его деньги.

— Он не сможет предложить то, что могу я. Кстати, на встречу с ними Олег поедет с Арни.

— С Арни?

— Да.

Я так и замерла — стремительно Олег действует, показательная встреча Норы и Аарона, настоящая судьбоносная. Заодно посмотрит, как она прореагирует на оглашённые суммы.

— Я не поняла, ты ещё что-то собираешься предлагать Норе?

— Дом в Стокгольме. Она сможет вернуться домой с чистыми документами и изменённой внешностью. И счетами.

Командор. Он всё просчитал за секунды отчёта Олега о разговоре с Аароном. И своим решением поставил обоих в совершенно патовую ситуацию, в которой любой выбор — поражение. Аарон потеряет Нору в любом случае: если она выберет предложение Глеба, то уедет навсегда, и Глеб явно его к ней просто не допустит физически, а если выберет его деньги, то значит — он сам ей и не нужен, только деньги. А Нора тоже поймёт, что она потеряет Аарона в любом варианте выбора. И получается, что, однажды пытаясь купить меня, Аарон сейчас сам оказался в такой ситуации, когда деньги встали между ним и Норой. Ну да, никакой мести, а сам говорил, что мужчины никогда не оставляют удара без ответа. Я посмотрела на довольного Глеба и спокойно сказала:

— Сложный выбор для Норы, пусть думает… должна найти выход.

— Выход?

— Конечно. Всегда есть выход.

— А что бы ты сделала?

— Не скажу.

— Почему?

— А вдруг ты решишь меня тоже проверить?

— Я — тебя? На деньги?

— Конечно.

Глеб смеялся так долго, что я даже попыталась вырваться из его рук, но, конечно, он меня не отпустил. Сквозь смех спросил:

— А ты знаешь, сколько у тебя домов и какие суммы на твоих, я уточняю — на твоих счетах?

— Андрей знает.

И тоже засмеялась, конечно, о чём я говорю, я даже не все драгоценности уже помню, которые лежат в красивых коробочках в моей гардеробной.

— И всё-таки, что бы ты сделала на месте Норы?

— Я ушла бы от всех.

— Ушла?

— Ну да, я понимаю, что от вас не уйти, но заявить это можно.

Он задумался, опустил глаза и перебирал мои пальцы, неожиданно спросил:

— А почему от меня не ушла?

— Ты уже спрашивал, я тебя любила и думала только о том, что это ты меня выгоняешь. Кстати, я давно хотела тебя спросить: когда ты мне предлагал свободу, как далеко от себя ты бы меня отпустил? На пару километров?

Глеб засмеялся легко, с удовольствием, впервые вспомнил тот момент нашей сложной семейной жизни без темнеющих глаз и страдания.

— Около десяти, но сама понимаешь — для нас это не расстояние.

— Ага, и подглядывал бы, камеры везде установил, боевиков вокруг поставил, вроде как охранял, а сам…

— Точно, смотрел и страдал, как я тебя недостоин, довёл тебя до…

— Неужели ни разу бы не пришёл посмотреть, как я живу?

— Зачем? Если бы ты ушла, то значит, я тебе не нужен.

— Ни разу? Совсем-совсем?

Он засмеялся, прижал меня к себе и признался:

— Я бы не смог тебя отпустить, я надеялся, что ты всё-таки не уйдёшь, не знаю почему, но очень надеялся на это.

— А если бы я ушла к Аарону? Тогда что? Учинил войну?

— Учинил. Нашёл бы повод и разнёс со всеми его войсками.

— Точно, Виктор однажды назвал меня Еленой Прекрасной, Троянской.

— Недалеко от истины.

— Ага, всё из-за медных рудников… бедная женщина, красота говорят, а сами за рудники воюют.

И хотя глаза Глеба начали темнеть от воспоминаний событий того времени, он опять засмеялся. Я удивлённо на него посмотрела, сама уже думала, как бы выйти из разговора на такую опасную тему.

— Виктор дома сильно страдает, Олегу очень обрадовался.

— Нелли?

— Она ему песни поёт, громко, чтобы услышал, даже когда её Самуил осматривает.

Я улыбнулась, но потом не выдержала, рассмеялась — точно, бедный, бедный Виктор, мало того, что приходится моё пение слушать, так теперь ему ещё и Нелли песни поёт. Глеб чмокнул меня в щёку и тихо сказал:

— Все тебя очень сильно ждут.

— Боятся не справиться со своими невестами?

— Просто тебя.

— Но мы же ещё не уедем?

— Нет, пусть сами справляются. Завтракать, то есть ужинать будешь?

— Обязательно, прямо сейчас, только я…

— В бассейн, я догадался.

Муж решил сделать мне подарок. Правда три раза спросил, точно ли я его поняла: сразу дать ему знак, если мне не будет хватать воздуха. Он отправился со мной посмотреть дно бассейна. Так и заявил, чтобы я без него не пыталась туда добраться, и не пришлось со мной ссориться из-за этого. Мудрый у меня муж, понял, что я всё равно буду нырять.

Деньги очень важная часть жизни, только они всего лишь показатель души или ума, не знаю, как это определить. Можно установить в доме золотой унитаз или купить бриллиантов какой-нибудь дурной собачке, а можно восстанавливать дворцы на века, или спасать мутантов, которых сама судьба уже приготовила к гибели только тем, что они другие, дать им настоящую жизнь. А можно восстановить такой замок, Глеб сказал, что от него осталась только груда камней, когда Олаф его покупал. И создать шедевр, уникальную постройку, в которой есть всё для жизни и восхищения природой. Такой бесподобный подарок для нас, как будто Олаф уже тогда понимал меня, ещё даже ни разу не увидев, ничего обо мне не зная, ничего не зная о нашей любви.

Удивительное состояние радости и адреналина, когда тёмная вода расступается перед мощной фигурой Глеба, плотно обнявшего меня одной рукой, другая вскинута вперед, как направляющий движение меч. Мы опускались вниз, несмотря на сильную волну, которая лишь слегка покачивала Глеба в его движении, он иногда посматривал на меня вопросительно, но я лишь восхищенно улыбалась ему. А вот и дно, покрытое различными камнями, большими и маленькими — никакой жизни, только несколько небольших рыбок недовольно отплыли в сторону. Глеб встал на стеклянное дно, установленное на камни, недостающее до природного всего на несколько сантиметров. Я обняла его, прижалась, но стала махать руками, воздуха в лёгких практически не осталось. Муж изобразил грозное лицо и стремительно, как снаряд, поплыл наверх. Мы выскочили из воды, и я долго не могла отдышаться под его возмущённое ворчание, лишь покорно кивала головой и продолжала со свистом дышать. Да, одна бы я так глубоко не смогла опуститься, вернуться — точно.

— Ты не рыба, под водой дышать не можешь.

— Только попробуй угрожать, что…

— Я не буду угрожать.

В его руках оказался пульт, и он демонстративно нажал кнопку.

— Глеб!

— Пяти метров тебе достаточно. Дно видела, представление имеешь.

Мы сидели на бортике, и я тоскливо смотрела на тёмную воду, никогда мне больше не попасть на дно, посмотреть на камни, с рыбами поговорить.

— Ты будешь опускаться туда только со мной.

— На дно? Совсем на дно, как сегодня?

— Да.

— Глеб! Ты лучший муж в мире, ты не можешь себе представить, как я счастлива, что ты хоть иногда плаваешь со мной, я всё понимаю, вода мокрая, и она вам не нравится, но вот ты со мной сегодня был, и я это на всю жизнь запомню! Я сама не буду больше нырять глубоко, я буду к тебе приставать, чтобы ты со мной туда опустился, мне с тобой совсем ничего не страшно. А в нашем счастливом бассейне ты тоже иногда будешь со мной нырять?

— Буду.

И тяжело вздохнул — чего не сделаешь для любимой жены. Мой крик, напоминавший вопль бедуина, распугал всех рыб в ближайшем Северном Ледовитом океане. Настроение Глеба сразу поднялось, и он расхохотался.

Продолжал веселиться и весь мой ужин. На мою попытку одеть хотя бы халат, очень серьёзно заявил, что как муж разрешает мне надеть только драгоценности. И ведь принёс! Увешал меня как новогоднюю елку, откуда взял столько камней, я аж пригнулась, даже браслеты выше локтя какие-то нацепил. Вот кто бы видел: я совершенно голая, вся в невероятных украшениях из золота с огромным количеством камней самоцветных восседаю у него на коленях и пытаюсь что-то съесть, а он радостно отбирает у меня посуду и хохочет. А я даже руки с трудом поднимаю от тяжести браслетов и колец.

— Глеб! Немедленно сними с меня этот тяжеленный ужас! Я не ёлка!

— Ты моя красавица жена.

Ну, держись, командор, я сделала лицо и заявила:

— Значит, ты считаешь, что я такая уродина, что на меня без драгоценностей и посмотреть нельзя, ты ими меня прикрыл, да? Чтобы хоть с ними на меня посмотреть? Почему тогда халат не дал надеть или паранджу бы принёс?

Удивление от моих слов держалось долго, мыслительный процесс я видеть не могла, но по тому, как замерли руки, поняла — удар попал в цель. И неожиданный тихий смех меня поразил.

— Любимая моя жена, кто же тебе поверит, что ты можешь думать о деньгах.

— Проверял, да? Ты меня проверял… как ты мог, я…

— Не проверял, ты всегда такой была, никогда ничего не просила, а драгоценности из-за веса носить не хочешь.

— Тогда зачем? Глеб, мне тяжело, сними.

Он поставил меня на ноги и стал медленно снимать украшения, а сам смотрел на меня.

— Я давно хотел так на тебя посмотреть.

— Как, как на голую ёлку?

— Тебя настоящую, с настоящими камнями.

— И что?

— Ты.

— Я?

— Ты настоящая.

— Конечно, я ведь живая.

Глеб опять рассмеялся, а я облегчённо вздохнула, как можно восхищаться такой тяжестью. Но надо как-то халат отвоевать, сколько можно голой ходить, хотя, ходить я тоже не успеваю. Вот Глеб чувствует себя абсолютно спокойно в обнажённом виде — это его внутреннее состояние уверенности в себе, он так и по улице в толпе спокойно может пройти, а с такой фигурой вообще можно сниматься в журналах для женщин. И хотя я уже не стесняюсь его, ощущение дискомфорта обнажённости ещё осталось. Он как прочёл мои мысли, обнял и едва слышно сказал:

— Катя, я не могу насмотреться на тебя. Дома ты опять наденешь на себя одежду, и мне придётся дожидаться ночи, чтобы увидеть тебя настоящую, прижаться к твоей изумительной коже.

После такого признания вопрос о халате отпал сам собой. Зато можно задать другой:

— А что за украшения ты надевал на меня, откуда они?

Устроившись на диване, он посадил меня на колени и начал рассказ:

— Когда-то давно, для тебя время ничего не значит, поэтому просто давно, один могущественный конунг отправил своего сына морем с посольством за невестой. Договоренность уже была, и ехали только за девушкой. Но шторм нарушил все планы, корабли разметало, и сын попал к невесте без подарков для родителей, соответственно с ним никто даже разговаривать не стал.

— Почему? Договоренность же уже была, можно было потом подвезти подарки.

— Можно было, но получилось так, что жениха с позором выгнали. А он поклялся, что вернётся. И вернулся через тридцать лет могучим викингом, главарём большого по тем временам флота, грабившего корабли даже в Чёрном и Средиземном морях.

— А девушка так его и ждала все эти годы?

— Её выдали замуж, и она жила далеко от родителей. Когда жених пришёл к ней в дом, она сразу его узнала, но как замужняя женщина не могла уйти с ним, и он её выкупил у мужа и родителей.

— И муж продал?

Глеб только усмехнулся — времена такие были, хотя, как выяснилось, и сейчас всё возможно.

— Продал. Она уехала с ним и больше никто их никогда не видел.

— А украшения?

— Их нашли мои боевики во время тренировки в море.

— И ты решил, что они принадлежат этим влюблённым?

— Там были записи, они сохранились в какой-то стеклянной посуде, а Олег прочитал.

— А как их звали?

— Торгильс и Рейнвейг.

— Мне не произнести. Значит, они были счастливы, раз она с ним уехала, вспомнила через столько лет.

Я подошла к столу и стала перебирать украшения. Действительно, грабил всякие торговые корабли — грубые тяжёлые с плохо огранёнными камнями и тонкие изящные восточные украшения с великолепными бриллиантами. Глеб подошёл ко мне и обнял:

— Я уже совершенно сыт глазами.

Как он глазами быстро наедается — я даже обернуться не успела, а уже лежала на постели. Мне осталось только тихо засмеяться.

— Ты чему смеёшься?

— Здесь ты другой.

Провела пальцем по губам и опять засмеялась.

— Мне нельзя постоянно ходить в голом виде.

— Почему?

— Ты очень быстро наедаешься глазами. Завтра будет диета.

Муж приподнял бровь, и глаза начали темнеть.

— Почему? Ты плохо себя чувствуешь? Что-то болит?

Ещё пара секунд и он начнёт звонить Самуилу, я опять засмеялась:

— Всё хорошо, правда-правда. Но завтра мы поедем гулять и мне придётся одеться, не буду же я гулять перед твоими боевиками…

— Не будешь.

Ничего больше не сказал, но в глазах проявилось страстное желание найти повод отменить поездку.

Утро я встретила в обед — Глеб закрыл шторы. Он улыбнулся мне и прошептал:

— Привет.

— Привет, я долго спала?

— Сейчас счастливый день.

— День?

— Уже можно обедать.

— Я проспала завтрак?

— Мы его объединим с обедом. Бассейн?

— Ага.

Только в воде я поняла, чего добивается Глеб — я накупаюсь, наемся, усну и снова ночь. Никакой поездки. Я хитро посмотрела на покуривающего у бортика Глеба, ничего у тебя не вышло, я обо всем догадалась, и быстро поплыла к нему.

— Ты уже решил, куда мы поедем?

Хитрость не удалась, и Глеб мрачно кивнул, а я рассмеялась. В столовой, обнимая и положив голову мне на плечо — тоже семейная традиция — он печально произнёс:

— Мне не хватит этих дней.

— Каких этих?

— Тех, что мы проводим здесь.

— Глеб, мы ещё не уехали.

— Всё равно не хватит.

— Это называется отпуск.

— Отпуск?

— Это дни, когда тебя отпускают с работы.

Глеб вздохнул, а я заявила:

— Ты везде самый главный и всегда сам можешь назначить себе отпуск.

Он нежно поцеловал меня в шею и прошептал:

— Спасибо тебе за отпуск.

— Глеб, не пугай меня, мы что — уже уезжаем?

— Нет, у нас ещё есть время.

Я не стала спрашивать, от чего зависит время нашего пребывания в замке, командор лучше знает, только коснулась его лица пальцами.

Мы выехали на прогулку без сопровождения, по крайней мере, я никого не заметила. И стёкла машины Глеб не затенял, да и двигался не со скоростью боевого крейсера, дал мне возможность любоваться красотами. В какой-то момент наша машина свернула в узкую пещеру, и мы ехали в полной темноте, фары Глеб выключил. Не сразу я увидела едва заметные огоньки, они сверкали маленькой точкой в темноте, присмотревшись, поняла, что это какие-то насекомые. Огоньки двигались странными ломаными линиями, и когда Глеб остановил машину, я смогла присмотреться. Это были светлячки — много светлячков, постепенно они заполнили всё пространство, и мы оказались как бы в центре фейерверка из маленьких огоньков, хаотично двигающихся в темноте. Я лихорадочно вздохнула и прошептала:

— Это настоящее чудо, сверкающее чудо.

И услышала море, лёгкий шелест волн, мягкий звук движения воды, медленно наползающей на берег. Это была не пещера, а большой грот, где-то выходящий в море. Глеб опустил стекло в машине и смотрел на меня, я увидела только светлое пятно, обращённое ко мне.

— Глеб, это невероятно, как всё удивительно, брызги огня под шёпот волн.

Несколько светлячков пролетели мимо окна, но резко повернули обратно и исчезли. Меня охватил восторг, и я едва слышно рассмеялась, на ощупь нашла руку Глеба и прижала к своей щеке.

— Спасибо, это просто невероятно, такого я даже представить себе не могла.

Мы долго сидели и слушали море под мелькание огоньков. И вдруг они исчезли, все одновременно, как будто кто-то выключил рубильник, наступила полная темнота, только море продолжало шелестеть. Я опять лихорадочно вздохнула.

— Едем?

— Да, а куда они исчезли?

— Сегодня последний день их танца.

— Танца? А почему светлячки днем?

— Один раз в несколько лет в течение недели они танцуют свой танец любви, а потом возвращаются в самые тёмные уголки скал.

Глеб завёл машину и тихо поехал обратно, а я думала о том, что не важно, как командор узнал об этой пещере, важно, что он запомнил её и показал мне этот невероятный танец любви в полной темноте под тихий шёпот моря. Невозможно жить без сердца и увидеть этот танец, он его увидел и восхитился им, и никакая агрессия не смогла уничтожить в нём это понимание красоты и любви, что бы он сам не говорил о себе. Только такой и только для меня.

Когда мы выехали на дорогу, я предложила:

— Мы можем вернуться в замок, я уже нагулялась.

Глеб поднял бровь, заглянул мне в глаза и уточнил:

— И всё, ты больше никуда не хочешь ехать?

— Нет.

Мой совершенно невинный взгляд и сложенные на коленях руки вызвали у него подозрение, что я что-то придумала, но я молчала, и он только хмыкнул и поехал. Всю дорогу я смотрела на Глеба и думала о себе. Самым невероятным образом оказалось, что от моей любви, иногда просто от моего слова и взгляда зависит счастье такого удивительного создания как Глеб. Говоря создание, я не имею в виду его физические отличия от людей, а его человеческую сущность. Именно человеческую, ведь он так понимает природу — её красоту, её хрупкость и одновременно вечность существования. Сама природа создала его таким отличным от всех, а он смог простить ей всё, принять себя и стать в своём мире самым сильным и самым лучшим. И за это природа дала ему удивительный шанс — почувствовать непостижимое для таких, как он, чувство любви, и он понял его и боролся за неё. И этим шансом оказалась я. Единственная и неповторимая, только для него.

Когда мы вернулись в замок, Глеб вопросительно посмотрел на меня, и я заявила, что наступил ужин.

— Ужин?

— Да.

Он лишь пожал плечами — ужин так ужин. Так как я демонстративно не стала раздеваться и изобразила возмущённую классную даму, он лишь вздохнул, деваться некуда, предупреждён был заранее — диета. В столовой я была категорической недотрогой, смотрела грозно — придумал диету нарушать — чем вызвала почти гневный взгляд, но удержалась от улыбки и только дёрнула плечиком. Глеб совсем рассердился: пересел на диван, закурил сигарету и лишь иногда посматривал на меня, пытаясь понять, что же я придумала. Есть много я не стала, ведь могу уснуть и не успею совершить задуманное. Гордо встала и пошла в спальню, Глеб за мной не пошёл, что мне и требовалось.

Я приняла ванну, причесалась, помурлыкала лёгкую песенку, расхаживая по комнате и прислушиваясь к шагам. Неожиданно поняла — а я ведь могу просто не услышать его шагов, с его способностями двигаться в пространстве это нереально для меня. Вздохнув от понимания своей глупости, пошла посмотреть, вдруг он уже где-то стоит за дверью, но там его не было. Зато была открыта дверь в космический центр. Глеб сидел мрачный и на меня не посмотрел, я тихонько подошла к нему, села на колени, обняла себя его рукой и положила голову ему на грудь. А вот тебе и подарок:

Я однажды приду в твою жизнь навсегда,

Только ты мне скажи, что нужна тебе… очень.

Может быть, ты не звал, да и я не ждала,

Затерявшись средь слов и чужих многоточий…

Я однажды приду, как приходит весна,

Напоив до краёв тебя свежестью ранней,

Прикоснувшись к губам отголосками сна,

И надежду вдохнув в твою душу израненную.

Я однажды приду… ты узнай по шагам,

По дыханью родному, такому спокойному,

По открытым навстречу зелёным глазам,

И по запаху прядей знакомому… вольному.

Я однажды приду, так чтоб ты захмелел,

Утопая в любви и безудержной нежности,

Чтоб от счастья летал и от радости пел,

Отпустив всё былое в шкатулку для вечности.[1]

Слова стихотворения я почти шептала, а Глеб замер от первых строк, даже перестал дышать. Прошло какое-то время, прежде чем он смог двинуться и обнять меня. Глухим голосом произнёс:

— Катя…

— Я люблю тебя, и я пришла к тебе.

Мы долго сидели молча, Глеб лишь прижимал меня к себе, гладил по волосам и едва касался их губами. Это стихотворение аккумулировало в себе всё, что произошло с нами. Даже глаза зелёные. Ничего не бывает случайно, я этим стихотворением запрограммировала свою жизнь, дала понять пространству, природе, судьбе, не знаю ещё чему, что вот она я — вся такая, не знаю какая, и готова принести собой и своей любовью надежду и счастье израненной душе. Той самой душе, ждущей именно меня, ту, которая сможет помочь отпустить всё, всё-всё в шкатулку для вечности. И я поверила себе, поверила ему, принимаю его чувство равно своему, уже не считаю себя недостойной. Именно я, только я и могу дать Глебу счастье, своей душой и своим телом, всей собой, даже своим дыханием.

Я улыбнулась своим мыслям, не зря всё со мной происходило, все страдания, они для того, чтобы я поняла эту мысль, смогла её принять. Глеб почувствовал улыбку и поднял моё лицо, нежно поцеловал.

— Я ждал тебя, всю жизнь ждал, искал везде. И ты пришла.

— Пришла.

Никакими словами нельзя описать то чувство, которое охватило меня, когда Глеб медленно перенёс меня в спальню, уложил на кровать и стал целовать. Он целовал меня, и казалось, что не губы касались моей кожи, а его израненная душа наслаждалась ощущением, впитывала мою любовь. И моя душа отзывалась на прикосновения его души, кожа тянулась к его губам, нежно касалась их, отдавала свою любовь. Энергия всколыхнулась в нас, обволокла наши тела, объединилась в единый кокон и даже слегка светилась, чуть волнилась вокруг нас, делала воздух плотнее. И я не испугалась этой энергии, только вздохнула, освобождая пространство в легких, пусть эта энергия войдёт в нас, очистит, заново создаст что-то в наших пылающих телах. Огонь сверкнул в моём сознании, и наступила темнота.

— Катя! Очнись, любимая моя, очнись!

Открыв глаза, я увидела, что Глеб склонился надо мной и тревожно смотрел на меня.

— Всё хорошо. Как хорошо!

И потянулась сладко, вытянула всё тело, подвигала руками и ногами, пыталась даже покрутиться, настолько было острым чувство удовольствия в каждой клеточке.

— Глеб, как хорошо, что это со мной, всё живет, волнуется внутри меня… и требует любви!

Мы любили друг друга, шептали страстные слова, и опять образовали кокон энергии, который я уже ждала, но получив энергию этого кокона, не потеряла сознание, а всем телом ощутила лёгкий удар от проникновения мощного потока.

Глеб обнимал меня, завернул в своё могучее тело, прикрыл собой.

— Катенька, любимая моя, счастье моё.

А это счастье лежало в его руках и пыталось понять, что же с ним происходит — внутри всё кипело, косточки и сосуды, все клетки тела жили своей жизнью. Я понимала, что это энергия буйствует внутри моего организма, но это буйство уже начинало меня слегка пугать. Лихорадочно вздохнув, я решила посоветоваться с Глебом:

— Глеб, что-то со мной происходит.

— Что? Где болит?

— Нет, ничего не болит, всё хорошо, даже очень хорошо, но… так странно всё, во мне внутри всё так странно… энергия так внутри …не понимаю…

— Во мне тоже.

— И у тебя?!

— Да. Странное ощущение, что я весь внутри горю. Я стал как великан.

Я хихикнула, ну да, а сейчас так совсем маленький, едва видно на постели размером со стадион. Глеб вздохнул и произнёс чуть слышно:

— Это мы сами создали, этот кокон энергии, значит, всё будет правильно, это для чего-то нужно нашим телам.

— Ты тоже видел?

— Видел.

— Ты прав — это мы, а мы себе не можем ничем навредить.

Он издал странный звук, но ничего не стал говорить, на всякий случай. Я стукнула его кулачком по руке.

— Не намекай, я стала совсем правильной, никому ничего не отдам, тебе тоже, ты теперь совсем великан, сам сильный.

Глеб не выдержал, тихо засмеялся, прижал меня так, что я пискнула.

— Глеб, я скоро совсем в тебя… войду… втеку… проникну! Представляешь, как смешно будет выглядеть — грозный командор, а в нём я хихикаю!

Он уже хохотал в голос, пытался сдерживать себя, но ничего не получалось, руки его не слушались, прижимали и прижимали меня к себе.

Всё смешалось, день и ночь: я неизвестно когда ела, иногда плавала в бассейне, но больше всего времени мы провели в постели, любили друг друга, смеялись, разговаривали и я даже когда-то спала. Кокон энергии появлялся ещё два раза, и я даже напугалась, когда он не проявился, но Глеб меня сразу успокоил, заявив, что энергия нас уже заполнила и сделала своё дело.

Глеб научился спокойно говорить мне, что уйдёт на пару минут восстановиться, и в его глазах уже не было этого тёмного состояния тоски. Я облегчённо вздыхала каждый раз — очень сложная победа в наших отношениях, самая тяжёлая для Глеба, победа над своим страхом физического отличия от меня, от людей.

Конечно, я понимала, что так не может длиться вечно, когда-нибудь мы уедем из этого замка, вернёмся домой в Италию. И мне очень хотелось, чтобы это состояние счастья уехало с нами, поселилось в нашем доме. Всё чаще я стала говорить о нашем дворце, называла его «мой дом», даже нарисовала пальцем в воздухе узор на гобелене, и неожиданно Глеб чуть подправил мой рисунок.

— Ты знаешь этот узор?

— Я их сам выбирал.

От того, что придумала, я засмеялась, прикрылась от Глеба ладошкой, и ему пришлось долго меня уговаривать, чтобы я рассказала свою мысль. Я дождалась, когда Глеб уже начал волноваться — слишком у него мрачный опыт исполнения моих мыслей — и зашептала уму в ухо:

— Ты же можешь… ты же запоминаешь всё… всё, что видишь. Запомнил меня здесь, всякую…

И опять хихикнула стыдливо:

— …а ты можешь меня… ну… в спальне нашей представить.

По синеве глаз, вспыхнувшей ярким светом, я поняла, что Глеб удивился, почему он сам до этого ещё не додумался. Умильная улыбка показала, что картинка ему понравилась, даже очень. Теперь, заходя в мою спальню, нашу спальню, он может представить меня в состоянии своего и моего счастья, и эта картинка постепенно будет ассоциироваться уже с самим местом, нашей спальней и нашим домом. Я — умница.

Вот он и наступил, день отъезда. Я проснулась одна и не заволновалась, поняла — мы едем домой, и точно знала, что ничего не произошло, просто наступило время. Всё правильно, отпуск закончился, пора домой. Спасибо тебе, Олаф, за эти дни счастья, которые изменили нас с Глебом, научили нас любить друг друга.

В спальню вошёл Глеб и остановился у постели:

— Мы едем домой?

— Как ты поняла?

— Проснулась с этой мыслью.

— Ты колдунья, прекрасная и удивительная.

— Я женщина.

Напоследок Глеб сделал мне очередной подарок. В бассейне он надел на мою голову и закрепил на носу какой-то маленький аппарат с проводками и белым шариком, назвал его аквалангом, и объявил, что теперь я могу спокойно плыть с ним на дно бассейна. Изобразить вопль бабуина я не могла из-за этого аппарата, просто прижалась к нему благодарно. Опускались мы медленно, я приставала к рыбам, махала руками Глебу, он лишь улыбался и тянул меня дальше. На дне я постояла на стекле, даже тронула его рукой, обычное стекло, зато хорошо видны камни и какая-то зелень вокруг них, но рыб не было, и я махнула рукой, можем возвращаться.

Уже посиживая на коленях и покуривая сигарету, я спросила Глеба:

— А как долго вы можете не дышать под водой?

— Мы можем просто не дышать.

— Совсем?

— Совсем, минут тридцать-сорок.

— Ух, значит в нашем бассейне…

— Ты собираешься жить на дне?

— Нет, жить я буду дома с тобой, просто тогда я смогу обследовать дно, там теплее, должно быть много живности и растений.

— Там глубина больше, живности тоже немного.

— Больше?!

— Двадцать пять метров.

Об этих метрах я думала всё утро, даже за завтраком, потому что Глеб оставил меня одну, а сам пошёл устраивать наше возвращение. Пожалуй, сразу проситься в бассейн не буду, подожду немного и устрою Глебу ещё один небольшой отпуск.

Когда мы вышли, машины сопровождения уже стояли у моста, как всегда всё готово. Обернувшись к замку, я попрощалась:

— Спасибо тебе, мы ещё приедем, не скучай.

Прошлый раз я проспала момент посадки на самолет, проснулась уже в полёте. Мне казалось, что мы просто заедем на лётное поле и сядем в свой самолёт, но все оказалось значительно интереснее. Мы проехали город и завернули на какое-то одинокое лётное поле, только небольшой домик, похожий на пропускной пункт, стоял на пути. Всё поле было огорожено металлическим ограждением, не очень высоким, но каким-то поблёскивающим, я не сразу поняла, что это электричество пущено по проводам. Где-то вдалеке стоял самолёт, он был один на всё поле. Ворота открылись и пропустили нас, навстречу никто не вышел, и мы стремительно подъехали к самолёту. Трап уже стоял, и в двери появилось сияющее лицо Андрея. Я сразу замахала ему рукой, не позволила Глебу взять себя на руки, побежала к самолёту.

— Андрюша, привет, как я рада тебя видеть, а где Лея, она с тобой?

Глеб тихо засмеялся, взял меня под локоть, помогая подниматься по трапу, вдруг запнусь от радости и рухну. Андрей вытянулся, осторожно посмотрел на Глеба — кто знает, в каком состоянии отношений мы возвращаемся домой, от меня всё можно ожидать, вдруг опять учинила разборку — понял, что всё хорошо, и ответил:

— Лея дома, все тебя ждут.

И сразу отчитался перед командором:

— Самолёт я проверил, никаких проблем нет. К нам гости.

Я сразу обернулась, никого не увидела в обозримом мною пространстве, но они видят и слышат по-другому, значит, гости. Неизвестно откуда поднялись вертолёты, и я замерла, наш одинокий самолет показался мне совершенно беззащитной мишенью, настороженно посмотрела на Глеба. Он был спокоен, улыбнулся и сказал:

— Ничего не бойся, это наша охрана, гости ещё далеко.

У него зазвенел телефон, и они с Андреем переглянулись, видимо, гости решили проявиться официально. Глеб говорил мало, несколько фраз, но на меня не смотрел, прятал глаза, что-то ему не нравилось в разговоре. Когда закончил говорить, помолчал несколько секунд, потом обратился к Андрею:

— Заводи самолёт, мы должны быть готовы к отлёту в любой момент. Катя, подожди в салоне.

Его волнует только моя безопасность, для него гость не страшен, и я сразу успокоилась. Он смотрел на меня и улыбался, никакого лица командора, спокойная уверенность в себе. Улыбнувшись в ответ, я лишь коснулась его руки и пошла вслед за Андреем в салон самолёта.

— Катя, не волнуйся, наш самолёт чудо техники, да и охрана кругом.

— Вертолёты…

Андрей уже сидел в кресле пилота и нажимал разные кнопочки, весело обернулся и доложил:

— Катя, Глеб не хочет, чтобы ты видела всю охрану, гостей заметили очень далеко, их уже ведут.

— Кто это?

— Командор сам…

— Андрюша, я поняла.

Он удивлённо вскинул на меня глаза — поразился, как я сразу отказалась выяснять, кто же хочет с Глебом встретиться, но не стал ничего говорить, продолжал нажимать кнопки и ещё что-то, от чего в самолёте загудело, ну и всякие разные другие звуки проявились.

Чтобы не мешать Андрею, я вышла из кабины пилота, села у окна и стала ждать гостей. Вдалеке появилась лишь одна машина, обычный чёрный джип, чуть в стороне от него ехали ещё несколько машин, но я почему-то сразу решила, что это наши машины его сопровождают, он один, без охраны. Тот, который хочет поговорить с Глебом. Когда он вышел из машины и подошёл к Глебу, в первый момент я подумала, что это Аарон как-то оказался в Норвегии, так они были похожи. Не сразу заметила, что гость чуть ниже ростом, они стояли с Глебом недалеко от трапа, и я хорошо их видела — в нём больше проявились африканские корни, и возрастом моложе, около сорока лет. Гость мог видеть меня в иллюминатор, но глаза не поднимал, говорил с Глебом спокойно, никаких лишних движений, уверенная поза, но без угрозы. Хотя, что я могу знать, как они эту угрозу проявляют, может вокруг взлётной полосы уже войска стоят с пушками. Неожиданно гость посмотрел прямо мне в глаза и улыбнулся, что-то сказал Глебу. Я выдержала этот взгляд, никак не показала, что заметила его, продолжала спокойно смотреть. Хищник чистой воды — сытый, но всегда отслеживающий добычу. Глеб на меня смотреть не стал, ответил гостю и повернулся к трапу, остановился, уже поставив ногу на ступеньку, и что-то ещё сказал такое, от чего гость даже вздрогнул и завёл руки за спину, удерживая себя.

Послышался тихий смешок за спиной, оказалось, что Андрей стоит рядом.

— Что он сказал?

— Катя, такого Глебу говорить нельзя, он ещё этого не знает.

— Он совсем чужой?

— Чужих уровня командоров не бывает.

— Он тоже командор?

— Что-то около того, только здесь.

А за окном Глеб стоял перед гостем и говорил — спокойно, судя по позе, но явно очень серьёзно говорил, гость даже кулаки сжал.

— Андрюша, я не боюсь, но чем может эта встреча угрожать Глебу?

— Глебу? Ничем, он ему ничего не может сделать.

— Но мы же на его территории.

— Шарик круглый.

Я даже обернулась и посмотрела на Андрюшу — вот это да, что с ним женитьба сделала, он даже улыбнулся мне так же ослепительно как Виктор. Когда я снова посмотрела на беседующих командоров, гость был уже один, стоял в гневной позе и смотрел на меня, я ему улыбнулась вежливой стандартной улыбкой уезжающей туристки. Голос Глеба спокойно сказал надо мной:

— Вылетаем.

Хитро посмотрев Глебу в глаза, я спросила:

— Со мной мечтал встретиться?

— С женой познакомить.

— С женой?

— Она человек.

— И что? От меня что он хочет?

Глеб взял меня на руки, уселся на диван и плотно замолчал. А я ждала ответа и смотрела в эти тёмные, но синие глаза, черноты не было, только неприятная мысль. И вдруг последовал приказ:

— Андрей, мы летим в Париж.

Ещё удивительней, к Лизе в гости? Войну европейскую объявлять? Глеб молчал долго, я почувствовала, как самолёт разворачивается, но тоже молчала, не время суетой заниматься. Наконец, он улыбнулся, чмокнул меня в макушку и произнёс сакраментальную фразу:

— Тебе пора ужинать.

А что ещё мне делать? Только кивнула головой — с едой во рту я не буду задавать вопросов. Пока я ела, Глеб смотрел на меня и думал. Глаза меняли цвет, от чёрных, как ночь, до ярких и пронзительных, синих до невозможности, даже смотреть на них было трудно, так они слепили своей синевой. Моё молчание сделало своё дело — он покачал головой, поражаясь моей выдержке, и решился:

— Она его энергетическая половина.

— Он хочет её спасти?

— Хочет, чтобы ты помогла ей выжить.

— А как я это могу сделать? Опытом выживания поделиться?

— Он знает, что ты энергию отдаёшь, когда жалеешь кого-то.

— Но я уже никому ничего не отдаю.

— Это не всё.

И это было не самым ужасным, судя по глазам, мгновенно почерневшим.

— Тоже купить предлагал?

— Предлагал.

Я только усмехнулась, какие мужчины глупые, самого главного не понимают, а сразу хотят купить как батарейку. И замерла — армия, этот тоже хочет создать армию.

— Армия?

— Хуже — дети.

— Что?

— Ты меняешь всех, кто тебя окружает, он этого хочет для своей жены.

— Как это?

— Чтобы она меняла вокруг себя детей, человеческих детей.

— Зачем? Создавала мутантов?

— Я не стал уточнять.

— Я что — фея? Эта, которая колдунья, что такого они придумывают, я, что, должна сделать ему жену по заказу?! Одному с зелёными волосами, другую… он хочет сохранить ей жизнь только для этого? Он думает, что любая, которая выживет, становится кем-то там? Да ей сначала выжить надо, а ему любить её, спасать каждую секунду, жизнь за неё отдавать, как ты! А они заказ делают, какая она должна стать! Да я пока только одна и выжила!

От возмущения я даже говорить уже не могла, Глеб обнимал меня, прижимал к себе, целовал волосы, пытаясь успокоить. Неожиданно резко сказал:

— Андрей, домой.

— Мы не летим в Париж?

— Нет, я полечу один. Ты останешься дома.

Решил, что опасно для меня, будет охранять всей охраной, пост номер один. Самолёт опять развернулся, и казалось, что полетел быстрее, домой всегда легче лететь. Я больше ничего не спрашивала, прижалась к его груди, а он только гладил меня по волосам, думал о чём-то. Когда у него зазвонил телефон, я вздрогнула всем телом. Глеб ответил не сразу, прошептал мне:

— Ничего не бойся.

— Я не боюсь, а он не может как-то Нелли и Арни, я не знаю, украсть?

— Нет. Они в полной безопасности, у него есть его жена, только он не знает, как через неё добиться своей цели.

А я подумала о том, в каком ужасе сейчас находится эта женщина, официальная жена и пленница, ожидающая неведомо чего, может даже в подвале сидит. Вспомнила свои мысли тогда, в первые дни, как я подозревала Глеба во всех смертных грехах, тяжело вздохнула от этих воспоминаний. Он говорил по телефону на ассасинском, командор, отдающий приказы. Глеб всё продумал, ещё поднимаясь по трапу, всё, даже какое-то дело в Париже, очень важное, раз собирался ехать туда со мной. Но решил, что моя безопасность важнее всех самых важных дел.

— Катя, ты поспи, отдохни немного.

Ну да, то есть не мешайся под ногами, пока мы тут мужскими делами будем заниматься. Я кивнула и устроилась на диванчике, положив голову ему на колени. Не будем мешаться.

Меня разбудили голоса, в самолёте был кто-то ещё и громким шёпотом радовался. Виктор.

— Глеб, я всё сделал, они и пискнуть не успеют. Вся информация уже в клане Олафа, там есть мои, они всё решат быстро и без шума. Давно я хотел этому красавцу крылья пообломать, только повода не было, этот подлец умудрялся на других свалить — мол, тени моей не было рядом.

— Париж?

— Всё готово, встреча состоится по твоему звонку, все предупреждены, Олег уже туда выехал. Лиза ждёт, ей тоже надо пар выпустить, да и мальчики её засиделись. Полу я всё популярно объяснил на всех языках. Катенька, вот и ты проснулась, как я рад тебя видеть, ты такая красавица, а мы тут сплетни обсуждаем.

— Ну да, планы мировой войны.

— Не совсем, так, шутка европейского масштаба, а Полу я так и сказал — пока мы в Европе шутим, ты посиди у себя дома, вдруг под руку попадёшь, жалко будет.

Я сладко потянулась, встала и радостно заявила:

— Вот мы и дома, почти.

— Мы с Глебом ждали, когда ты проснёшься, не выспалась в Норвегии? Шум прибоя мешал? Или штормило?

А сам смотрит умильно, улыбается как кот мартовский, доволен всем: мы вернулись, явно жили мирно, раз я на коленях Глеба сплю, можно заняться привычным военным делом и сбежать от поющей невесты. Интересно, может и ситуация с Аароном его так веселит? Рано он понял, что я проснулась, не удалось весь отчёт командору подслушать. Когда Глеб улыбнулся мне, Виктор сразу заторопился, отшутился тем, что пойдёт Андрею рассказывать о песнях Леи, и сразу ушёл. Глеб взял мои руки и стал целовать пальцы.

— Ты сразу улетаешь в Париж?

— Да. На день, может два. Отпуск закончился.

— Глеб, я буду тебя ждать.

— Я знаю.

Долго целовал меня, никак не мог выпустить из рук, потом решительно встал, вынес из самолёта, посадил в машину, и, не оборачиваясь, вернулся в самолёт. Виктор не тронулся, пока самолёт не улетел, мы ещё постояли, и я увидела два истребителя, которые были на лётном поле. Сама не знаю зачем, спросила:

— А почему здесь истребители?

— Они вас сопровождали.

— Нас? Зачем?

— Глеб волновался за тебя.

— Он боялся, что нас могут сбить?

— Вряд ли, но вас провожали, и он решил показать, что у него жена без пажей не летает.

— Да… серьёзные у меня пажи.

— Ещё какие, Катенька, они такой учебный полёт показали, что теперь некоторые государства лет сто будут выяснять отношения.

Вот так пограничные конфликты и рождаются, а это всего лишь некоторые жёны с пажами из отпуска возвращаются. Я вздохнула и вопросительно посмотрела на Виктора, он сразу отвернулся, завёл машину и понёсся как эти истребители.

— Виктор, не увиливай.

— Я? Ты же ничего не спросила.

— Спросила, а ты сделал вид, что не понял.

Теперь настала очередь Виктора вздыхать. Мы уже практически летели над дорогой, но машины сопровождения умудрялись обгонять нас и меняться местами.

— Виктор, тебе всё равно не научиться вздыхать как Самуил, говори.

— Катя!

— Я.

— Что я могу тебе сказать, если у меня было столько дел, все уехали, меня одного оставили…

— Виктор, ты её так боишься?

— Конечно, боюсь, она… такая маленькая и худенькая. Самуил её кормит всем подряд, уколы делает, а ей что ни дай, всё равно как тростинка.

— А тортами не пробовали, мне вот помогает.

— Да всё уже давали, она такие глаза сделает, не лезет уже, а ест. Ничего не помогает.

Я расхохоталась, молодец Виктор, при всех делах нашёл время пообщаться со своей Нелли, уже иначе о ней говорит и глаза другие.

— Говорят, она поёт хорошо.

— Поёт.

И опять вздохнул, покачал головой, ещё раз вздохнул.

— Катя, ты понимаешь, она всегда поёт, она говорить не успевает… увидит меня и… поёт. А главное — я понять ничего не могу, так и поёт на неизвестном своём языке из бархана, хотя уже говорит на русском.

— А что говорит?

— Всё.

— Как это — всё?

— Что видит, то и говорит: стол, стул, еда, Самуил и так далее и тому подобное. Я думал, что она так язык учит, но ведь с Самуилом она нормально разговаривает — предложениями, а как я появляюсь, так только песни поёт и предметы перечисляет.

Очередной вздох увеличил скорость нашей машины.

— Катя, ты пойми — я сам могу много сказать, но не столько же! Уставится на меня своими глазищами и поёт.

— Она тебя привораживает к себе. А предметы в свидетели берёт, вместе с Самуилом.

— Что?!

Виктор не Глеб, обнимать меня не стал, и я чуть не порвалась пополам, так он остановился, куда улетели машины сопровождения, осталось тайной. Я долго не могла отдышаться от удара ремнём безопасности и от смеха.

— Виктор, если ты меня не довезёшь, хоть в какой-нибудь сохранности, хотя бы частями…

— Катя, прости, я дурак, тебе очень больно? Глеб меня убьёт.

Продолжая смеяться, я держалась за грудь, надеюсь, синяка не будет, а то Глеб точно его не поймёт, сильно не поймёт. Виктор испуганно взял меня за руку, и энергия полилась горячим потоком по моим венам, он облегчённо вздохнул, может, теперь есть надежда, что Глеб всё-таки оставит его в живых. Он повторил:

— Катя, прости.

— Ни за что… пока не расскажешь всё — никакого прощения.

Виктор ещё пять раз вздохнул, для него вредно оставаться одному с Самуилом. Отвернулся, понаблюдал, как машины сопровождения неизвестно откуда собираются вокруг нас, наконец, решился:

— Катя, мне было так плохо без тебя, так плохо, хорошо, что Олег так рано приехал. Конечно, плохо, что он вас бросил одних, но хорошо, что приехал. Но вам ведь там без него тоже не скучно было?

— Не переводи стрелки.

Вдруг стал очень серьёзным, взгляд изменился, потускнел как-то, взял меня за руку и тихо сказал:

— Катя, мне Олег всё рассказал, что ты говорила о своих страданиях.

Кто бы сомневался, передал дословно, надо же было с кем-то поделиться.

— Не только моих.

— Да, только ведь ты…

— Надеюсь, Олег тебе мой ответ на возражения Глеба тоже передал?

— Передал.

Виктор поцеловал мне руку, бережно перебирал пальцы.

— Катя, мне тебя не понять никогда, я даже пытаться перестал, раньше ещё надеялся понять, теперь уже нет — ты совсем всё перевернула. Аналитик сдался.

Расхохотавшись, я гордо заявила:

— Виктор, никакой аналитик не поймёт женщину, она — тайна.

— Ну да, такую как ты, точно.

— Это ты зря, любящая женщина, любая…

— Не любая.

— Твоя Нелли тебя привораживает, а ты не понял.

Я решила не обсуждать больше своих подвигов, у Виктора своя жизнь, мне только немного им помочь надо понять друг друга, пусть лучше он над этой проблемой думает.

— Мы не поддаёмся…

— Но она же этого не знает. Если ты от неё бегаешь… по делам, конечно, я понимаю, то остаётся только ей действовать. Ты вспомни, сколько Глеб от меня бегал.

— Он не бегал, он любил тебя. Ревновал страшно, только поверить не мог, что ты его любить можешь.

И так побледнел, что я догадалась о его тайных страхах, которые не дают ему возможности поверить Нелли, посмотреть на неё как на любящую женщину. Вот и твоя очередь наступила, крутой аналитик. Я лишь улыбнулась своим мыслям, а потом строго сказала:

— Виктор, она любит тебя, сразу полюбила, когда ты её из коробки этой достал. Тебе только поверить надо, понять её, себя понять. Да что я говорю, тебе же Олег всё рассказал.

Я вздохнула, Виктор сразу тревожно посмотрел на меня, вдруг действительно сильно ударилась по его глупости.

— Всё хорошо, мне уже не больно. Поехали домой, я на девочек хочу посмотреть.

Он осторожно тронулся с места и доложил:

— Их уже увезли.

— Почему?

— Глеб за тебя волнуется.

— Да я же уже энергию не отдаю никому! Можно же мне с ними просто поговорить!

— Он прав.

— В чём?

— Ты у нас — единственная и неповторимая.

Никакой угрозы, даже возможной, даже когда-нибудь, особенно когда его нет рядом. Мне осталось только вздохнуть и махнуть рукой, что сделаешь, командор решил. Виктор удивлённо взглянул на меня, что-то в Норвегии с погодой случилось, может, бананы посыпались или ещё что вкусное, раз я больше ничего не сказала. Он осторожно спросил:

— Катя, а что, ты совсем ничего больше не скажешь?

— Нет, поехали домой, надеюсь, Самуил на месте, хоть с ним поболтаю.

Виктор кивнул головой понимающе — уж из Самуила я все новости достану жесточайшими пытками. Он зря надеялся на Самуила, досталось и ему самому.

— А как там Нора?

— Хорошо.

— Виктор!

— Да хорошо живёт… ждёт, когда Аарон подземный ход к ней прокопает.

— А он копает?

— Ещё как!

— А где копает?

Он замер, но уже резко останавливаться не стал, скосил на меня глаза, приподнял бровь, хмыкнул. Я наблюдала за его мимикой и ждала ответа.

— Ну, понимаешь… она отдельно теперь живет.

— Где? Виктор, я знаю о доме в Стокгольме.

— Не там. Олег её в своём доме поселил.

— Олег?

— Ой, Катя, там так сложно — Аарон чуть Олега не прибил при женщинах. Ты знаешь, он, то есть Олег, конечно… он Арни с собой на встречу взял, думал, посмотрит, как она на деньги реагировать будет, да и вообще на жизнь в нашем мире. А получилось совсем наоборот — теперь он сам на неё смотреть не может.

— Почему?

— Стыдно.

— Виктор, стой, останови машину.

— Катя, что случилось?

Но машину остановил и побледнел весь, решил, что мне плохо стало, неважно от чего — всё равно он виноват. Я достала сигареты, замерла, долго думала, прежде чем закурить, Виктор так и держал перед моим лицом зажигалку, маленький огонек помог мне сформулировать догадку.

— Нора предложила Аарону свою жизнь? Сказала, что выполнит своё предназначение энергетической половины? Лучше умереть, чем жить без любви?

— Катя… а, тебе Олег… а мне не сказал, что он тебе…

— Ничего он мне не говорил. Глеб тоже ничего не сказал.

— Глеб только перед вылетом узнал. Он совсем странный был… на звонки не отвечал, телефон потерял что ли… утопил в бассейне, наверное.

А сам на меня не смотрел, к окну сразу отвернулся.

— Виктор, а теперь подробно, иначе Глеб тебе голову оторвёт… у меня уже синяк расползается на самом центральном душевном месте.

И уже начала расстегивать ворот платья — демонстрировать синяк, Виктор, обернувшийся с испуганным видом, крепко зажмурил глаза и прошептал:

— Катя, за это точно голову оторвёт.

Я расхохоталась, кто бы мог подумать, что мы с Виктором так будем кокетничать друг перед другом: я после счастливого отпуска с мужем, а он — долгожданного общения с будущей женой. Не говоря уже о том, что видел он меня во всех возможных видах и почти видениях. Виктор вздохнул, приоткрыл один глаз — проверил, как я выгляжу — и начал рассказывать:

— Катя, Аарон, конечно, сразу озверел, когда Олег Норе озвучил предложения Глеба: дом в Стокгольме, счета, изменённая Самуилом внешность, главное в этом и состоит — она сможет начать новую жизнь. Аарон всё может больше предложить, ну, кроме Самуила и дома. Только деньги получается — что он сразу и объявил.

— А что, он не может купить дом?

— Где угодно, кроме Стокгольма… ну, всей Скандинавии и части Европы.

— Почему?

— Когда-то очень хорошо там погулял, ещё живы те, кто это помнит.

И ещё один урок Аарону — именно оттуда и появилась Нора, где он хорошо погулял, даже по их меркам. А если бы под его загул попали родители Норы? Она бы просто не родилась.

— А Нора?

— Нора что, а вот Арни — это да, серьёзная девочка.

— Арни?

— Олег сразу понял, почему ты именно её ему привела.

— Хорошо, пусть я, только объясни всё.

— Она сразу Нору спросила, Аарон только пыхтел, даже если ты его не любишь, почему не хочешь просто ему помочь, раз кроме тебя никто ему помочь не может? Почему не хочешь помочь, как Катя нам всем помогала? Она же тебя спасла, жизнь тебе вернула, мужчину дала.

Вот это да, действительно, серьёзная девочка, особенно в том, что я Норе мужчину дала. Мы с Виктором переглянулись, я откашлялась и хриплым голосом спросила:

— А почему Аарон на Олега хотел напасть?

— Да потому, Катенька, что когда Нора после слов Арни вдруг заявила: я на всё согласна, то есть и замуж за Аарона идти и жизнь ему свою отдать, потому что без любви жить совсем не может, уже намучалась с первым мужем… Олег сказал — если она захочет, то он поселит её у себя в доме… подумать. Да ещё добавил, что предложение Глеба в силе, она в любой момент может уехать. Нора даже не стала слушать Аарона, сразу ответила, что мол мне твои деньги не нужны, хочешь моей крови — бери хоть всю. Но в дом Олега согласилась поехать. А эта девочка, ребёнок совсем, кивает головой — вот теперь правильно, всем надо помогать.

— А зачем Нора в дом Олега поехала?

— Тебя там будет ждать.

— Меня?

— Я думаю, для благословения.

Как интересно всё завернулось, я тоже Аарону пару раз кровь свою предлагала, да так, что он на диету сел. Только зачем ей моё благословение — она сама решает свою судьбу.

— Виктор, а почему Олегу теперь стыдно смотреть на Арни? Что он себе надумал?

— Не он. Арни его потом по дороге спросила — правильно ли она сказала, доволен ли он. Олег, конечно, перья распустил, сказал, что ты молодец, так с ним и надо, с Аароном, ему бы только женщин покупать. Вот тут-то Арни ему и заявила… что она не про деньги, что жизнь надо спасти обоим, если Нора даст ему кровь добровольно, как Катя, то оба живы останутся, а деньги тут не причём. Вот Олег и расстроился — он её на деньги хотел проверить, на власть, смотри мол, что мы можем подарить вам всем: дома, деньги, силу. А она это даже не очень услышала, совсем как ты.

— А ты Нелли свою, надеюсь, не стал на деньги проверять?

— Да она камешками, как булыжниками играет: сложит кучкой, а потом сама забудет, где эту кучку сложила.

— Может, не понимает, что это драгоценности?

— Ага, все названия лучше нас знает. Только Самуилу сказала, что камни никогда не заменят воду в пустыне.

Тоже верно, она уже точно знает цену жизни. Я посмотрела на Виктора, хмуро рассматривающего что-то за окном машины.

— Катя, откуда ты только таких нашла.

— Для тебя в бархане.

— А ты знаешь, что она о тебе говорит? Богиня, которая победила смерть.

— Что? Какая я богиня, Виктор, скажи ей, что я обычная женщина…

— Ты не можешь быть обычной женщиной, раз из барханов невест достаёшь.

— Виктор, это же смешно, каждый раз не я сама выбиралась, а вы меня доставали.

— Ну да, три дня орала, наконец, додумалась и поток остановила, молчи, я знаю. Потом кровью весь дом залила, Самуил чуть не умер, когда на это смотрел, говорит, всё — крови не хватит выжить, точку возврата прошла, а ты руками машешь и нам предлагаешь… всю, сколько осталось. Чтоб с голоду бедненькие монстры не умерли. Как по огню ходила лучше не вспоминать, Сельма, небось, тоже в обмороке была. А стена в бассейне? Ты уже и шишку ту не помнишь, которой стену бронебойную разбила.

Виктор махнул рукой — слов не хватит мои подвиги вспоминать. Только этого мне ещё и не хватает, чтобы Виктор меня богиней считал.

— Да что бы я без вас делала, не смей так говорить. Нелли может думать, как хочет, у них в пустыне свои верования, она по законам средних веков воспитывалась, только боги и богини у них и были, а ты всё видел и всё знаешь, на самом деле всё было проще и страшнее.

Он мрачно кивнул — страшнее, сам видел. Но потом взглянул на меня чёрными провалами и сказал хриплым голосом:

— Катя, ты зачем собой рисковала? Муки терпела за нас, чуть не умерла за девочек этих для нас, ты же всё понимала, могла уже контролировать свои мысли, а всё повторяла, что ради нас готова на всё…

— Глупый, я и теперь могу всё…

— Не смей!

— Я никому никакой энергии не отдаю! Теперь ты сам за Нелли отвечаешь, за жизнь, энергию и счастье. И вообще — я лишь инструмент.

— Что?! Катя, да что там такого в Норвегии этой… как туда поедешь, так мозги и сносит!

Я расхохоталась, ткнула пальцем Виктору в лоб, даже постучала по этому железному лбу, но стало больно и пришлось махать рукой.

— Ты пойми, я лишь инструмент вас проверить — достойны ли вы счастья любви.

Мысль не укладывалась, и Виктор даже потряс головой, понять ничего не мог, но не стал возмущаться сразу, после разговора в бассейне с Глебом, который они с Олегом явно прокрутили многократно, решил дождаться моего объяснения.

— Виктор, ты пойми о себе, о моих муках не думай, всё прошло уже давно, я сама о них уже не помню, прошла и прошла. Важно другое — как ты мне помогал, спасал всегда от всего, от меня самой, кстати, тоже. Как Глебу помогал меня понять, самого себя понять.

И вспомнив некоторые моменты, я хихикнула:

— Особенно в истории с Агатой, открыто дураком назвал, слепым.

— Конечно, слепой был, всё же было понятно — чем больше он тебя боялся, тем больше отдалялся от тебя. А песни тебе понравились? Я нашёл, столько наслушался, чуть не заплакал.

— Я догадалась, что такой набор только ты и мог найти, давили на командора словом.

— А чем ещё на него можно было надавить? Олег молодец, он пунктом закона, а я словом, вот и подействовало. Ты про инструмент, пожалуйста, подробнее, я что-то опять не понял.

— А что тебе непонятно? Закон на тебя посмотрел, как ты за нас с Глебом борешься, жизнь за нас готов отдать, и понял, что ты сам достоин такой любви. Для закона я лишь инструмент осознания тебя. Ну, как-то так.

Какой всё-таки интересный у них многоцветный мыслительный процесс. Виктор смотрел на меня и его глаза светились различными оттенками — от глухого чёрного провала, до настоящего пронзительного взгляда, который я так люблю. Наконец, он вздохнул и спросил уже нормальным ехидным голосом:

— А ты, значит, совсем не причём сама, мол, это всё только закон, а я рядом не стояла. Подумаешь, чуть сто раз не умерла, всем приходилось эту… валерьянку, пить, Самуил лекарства завозил тоннами, а мы боялись на сантиметр от тебя отъехать.

У Виктора зазвонил телефон, и даже я услышала в трубке раздражённый голос Глеба — вот и договорились. Виктор спокойно выслушал всё, только плечи опустились, но трубку мне не отдал, сам виноват, сидит с женой командора посередине дороги, беседует о жизни. Я крикнула:

— Глеб, я его пытаю, а он не сдаётся, терпит муки, ничего не хочет мне рассказывать о Норе!

Домой мы летели. Иногда я напоминала Виктору, что мне бы хотелось добраться не частями тела, а целиком, на что он резонно парировал, что богиням ничего не страшно, особенно в такой машине. Потом предложил взять на руки и донести самому, так быстрее будет, но сразу отказался от этой мысли, догадался, что Глеб может совсем не понять такой вольности. Действительно, круто, наверное, ревновал всегда, а я даже не догадывалась, какие страсти кипели в доме, когда я считала себя лишь сосудом энергии для всех.

— Ты только резко не тормози, а то привезёшь меня из двух составляющих, правда, что Глеб меня ревновал и раньше?

— Катя, ты такая странная богиня, во всём удивительная… да мы иногда пригибались от его взгляда, а уж если скажет что, так совсем сносило.

— Но как он мог меня к вам ревновать? Вы меня для него и спасали, я же только сосуд энергии была, литры крови.

— Ага, смотрит зелёными глазищами, кокетничает, волосами как взмахнет кудрявыми, ручкой тронет, а мы мужики грубые, к такой красоте непривычные — настоящей женской, не силе, которая побольше нашей иногда бывает. А самой что ни на есть настоящей, мягкой, беззащитной. Вот Глеб и переживал, вдруг кто не выдержит, сил не хватит с мужским началом бороться.

— Это я кокетничала?

— Ещё как! Мы же не понимали тебя сначала, совсем с человеческими женщинами разучились общаться, да и раньше это совсем не так было… сама понимаешь, иначе на них смотрели. А когда ты говорить с нами начала, совсем сложно стало с Глебом рядом находиться — он же всё смотрел и слушал, ну, когда в голове прояснялось: как ты музыку Андрея слушаешь, со мной разговариваешь, как Олег тебя на руках носит. О твоём подвиге на скалах лучше не вспоминать, он меня чуть не убил потом, как я мог тебя туда к Аарону пустить. Но Аарон — это отдельная история.

Отдельная, совсем отдельная, её лучше не затрагивать. Но Виктор вдруг хитро на меня посмотрел, улыбнулся.

— Олаф молодец, он сразу сказал Глебу, что ты только его любишь, Аарон тебе не важен никак, просто ты всех стараешься спасти, кто рядом с тобой. Но Глеб и к нему тебя ревновал.

— А как он тогда мне свободу предлагал?

— Катя, да твоя свобода…

— Ну да — десять километров.

— Ещё чего, так далеко бы он тебя не отпустил.

— Сам сказал.

— Ага, а кто ему бы помешал у твоей спальни находиться, если ты не успеваешь заметить наши передвижения?

Тоже верно, со свободой сложно с такими возможностями дарующих эту самую свободу. Виктор неожиданно остановился совсем у дома, повернулся ко мне:

— Только ты придумала, как от него уйти.

— Он сам…

— А зачем так? Подумаешь, ошибся мужик, запутался в себе, а ты от ревности сразу так кардинально уходить. Так что — ты тоже его ревновала ко всем.

— Да он целовался с ней!

— Ну и что, подумаешь, один раз чмокнул, как ещё тебя пронять, обратить на себя твоё царское внимание. Цени, что с тобой рядом стоит… или лежит.

Я расхохоталась и стукнула его по плечу, как я люблю это ехидство и понимание всего, кроме самого себя, но ничего, я ему помогу.

Самуил встретил нас на крыльце, радостно замахал руками:

— Катенька, девочка моя, как я рад тебя видеть, как похорошела, красавица, ты всегда красавица, сразу ко мне, сразу, мне тебя надо посмотреть…

— Самуил! Я только приехала, чувствую себя исключительно хорошо…

— Катя, Глеб сказал… ох, Виктор, как ты мог так задержаться? Глеб как узнал, что вы ещё не приехали… я думать не знал что, а вас всё нет, потом как позвонит… я тебя должен обследовать, Глеб сказал, приказал сразу тебя обследовать. Что случилось в Норвегии? Катя, ты можешь всё мне рассказать. Я должен отчитаться Глебу, сама понимаешь, если что он сразу вернётся…

Я только вздохнула:

— Самуил, пошли.

Виктор побледнел до синевы, повернул меня за плечи к себе и грозно спросил:

— Что случилось? Почему ты ничего не сказала мне, что тебе плохо? Глеб меня ни о чём не предупреждал, а ты опять промолчала.

— Ага, испугался… ничего не случилось, и мне хорошо.

— Насколько хорошо? Ты уточняй в процентном соотношении, мне кого вызывать, какую аппаратуру завозить? Учти, Андрей в Париже, а я…

— Виктор! Всё хорошо на двести процентов! Просто Глеба волнует одна странность моего организма.

— Странность?!

И совершенно чёрные глаза, ещё немного и бросится звонить Глебу, что европейская шутка отменяется — надо меня спасать.

— Самуил, дорогой, всё хорошо, правда-правда, только я кокон энергии образовала.

— Что?!

— Мы с Глебом образовали.

Я опустила глаза, но лишь улыбнулась, не покраснела. Самуил же побледнел, посмотрел на Виктора, кивнул, и тот сразу подхватил меня на руки.

— Да я могу ходить, я всё могу, мне хорошо от этой энергии, отпустите меня!

Кто б меня слушал, Виктор перенёсся мгновенно, уложил в лаборатории на кровать и готов был меня привязать к ней.

— Виктор!

— А я дурак, чуть тебя не убил, идиот, как мог так отвлечься, Глеб прав, совсем со своей… с ума сошёл…

— Ты ни в чём не виноват!

— Виноват, я должен был выполнить приказ командора, а не жаловаться на свою жизнь, не должен был отвлекаться, сразу везти тебя домой, дурак, как я мог!

И я решила не спорить, лучше дождаться Самуила, чтобы тот подтвердил моё исключительно здоровое состояние тела и души. Он прибежал и стал навешивать на меня проводки, а Виктор стоял рядом и готов был сразу начать отдавать мне энергию. Ниоткуда появилась встревоженная Лея.

— Лея! Скажи им — у меня всё хорошо! Спаси меня от них, это мой кокон энергии, наш с Глебом! И он снова в нас вошёл! Энергия вернулась к нам!

Она сразу взяла меня за руки и удивлённо вскинула глаза на Самуила, потом посмотрела на Виктора.

— Ты давал ей энергию?

— Совсем немного, по дороге я резко затормозил, и Катя ударилась о ремень безопасности.

— У Кати очень странная энергия, я не могу её оценить.

— Лея, девочка моя, как это не можешь оценить? Хотя, моя аппаратура тоже как-то странно показывает, непонятно. Катенька, ты расскажи подробнее, что за кокон энергии, как это было, как вы с Глебом его образовали? Нужно Олафа немедленно вызвать.

— Не нужно никого вызывать! В любви он образовался! В любви!

Что за жизнь в этом доме — всё прозрачно до неприличия. После своего крика я надулась, сжала губы и закрыла глаза: ни слова больше не скажу, пусть как хотят отчитываются перед командором, который сам, между прочим, участвовал в создании этого кокона, вот пусть и его проверяют. Все замерли — Виктор сразу затушевался, Лея спрятала улыбку, лишь Самуил остался верен себе как врачу:

— Катенька, девочка моя, надо всё-таки Олафа позвать, он всё об энергии знает, всё странное надо исследовать, у тебя всё не просто, и Глеба, когда он вернётся, обязательно обследовать, я совсем его не вижу, так давно не смотрел. Виктор, найди Олафа, пока Катю будем…

— Не будем! Ничего не будем! Я приехала домой, хочу в бассейн и ужинать! А потом спать и спать, никакого обследования!

Я решительно встала, но Виктор сразу уложил меня обратно, и, удерживая свои руки на моих плечах, грозно заявил:

— Ты будешь лежать здесь, пока Самуил тебя не обследует, приказ командора.

Что сделаешь, пришлось подчиниться, неизвестно, что такого Глеб наговорил Виктору в волнении, когда я не появилась вовремя дома. И понеслось: Лея держала меня за руки и что-то говорила Самуилу, он подвешивал на меня проводки, потом они смотрели на экран, долго обсуждали, и снова смотрели на меня. Виктор поехал за Олафом. Ну, я так подумала — поехал, чтобы просто чем-то себя занять от волнения, что чуть меня не убил, а всё из-за своих жалоб на непонимание своей будущей жены, потерял бдительность, перестал нести свою службу крутого боевика, в общем — опозорился перед командором.

Наконец, всё закончилось, я лежала надутая, сердитая, голодная и придумывала разные слова, которые скажу Глебу. Вот зачем это обследование? Я бы сама всё рассказала Самуилу, или он сам вернулся из Парижа, и мы вместе рассказали. А теперь опять проводки и волнение всех окружающих о моём ценном здоровье, да ещё и с Виктором опоздали в пути. Самуил долго потирал руки, ходил около меня и никак не мог начать разговор, Лея лишь улыбнулась мне и ушла.

— Самуил, изрекай вердикт, а то я от голода уже очень сердитая.

— Катенька, я не знаю, как тебе сказать… всё так странно… вот Олаф приедет… он лучше понимает… я не умею говорить об этом…

— Самуил, я взрослая девочка.

— Катя, ты понимаешь… Глеба тоже надо обследовать, так странно, если в тебе его энергия, так сильно, так непонятно, она как бы… Катя, это только Олаф может понять. И объяснить.

Самуил замер передо мной, постоял в задумчивости, вздохнул и засуетился:

— Катенька, дорогая моя, ты совсем голодная, пойдём девочка моя, Вердо много вкусностей для тебя приготовил.

Наконец-то вспомнил, я готова съесть слона и ещё кого-нибудь. Но сначала бассейн.

Мы ужинали вдвоём с Самуилом, Вердо действительно постарался. Такое мясо, просто таяло во рту, овощи неизвестно какого происхождения, вкусности невозможной, а торт меня поразил так, что я его долго крутила на подставке, пытаясь найти то место, которое не жалко ковырнуть вилкой. Красота идеальная: средневековый замок в окружении рва с голубой водой, деревьями, кустами и пастушками. А ещё цветные окна, флаги и рыцари на стенах.

— Самуил, кого первым съедим?

Ответственность за съедение такой красоты я решила возложить на него — он порушит, а я потом уже спокойно могу съесть и пастушку, и рыцаря. Он тоже смутился, долго думал, легонько ковырнул кустик.

— Катенька, очень вкусно.

После него и я решилась попробовать камни стены, вкусно, шоколадно-непонятная вкусность. Наевшись и закурив сигарету, я начала допрос:

— Как девочки, ты их посмотрел, как они себя чувствуют?

Самуил обрадовался вопросу, удобнее устроился на стуле и, попивая чай, начал рассказывать.

— Катенька, у них всё хорошо, твоя энергия, конечно, ты зря так с собой…

— Самуил, мы говорим о девочках.

— Да, так вот, у Арни ножка зажила очень хорошо, такая красавица… такая странная красота, она, как бы сказать… таинственная, нездешняя, она такая спокойная. А как посмотрит иногда, кажется в ней такие страсти кипят, такие страсти… только она их никогда не выпустит из себя.

— Почему ты так решил?

— Она взгляд свой сразу тушит, веками закрывает, на лице ни одной эмоции не отражается, она даже редко улыбается, а смеха я ни разу не слышал, улыбнётся такой доброй улыбкой… и всё. А Олега она всегда заранее чувствует, не как Наташа, та сразу всё говорила, а Арни начинает на дверь смотреть или к окну подойдёт, встанет и ждёт, всей фигуркой ждёт. Когда Олег неожиданно приехал без вас, она тогда встала у окна… так и простояла, пока его машина не появилась, потом к себе в комнату ушла.

— А Олег?

— Катя, что у вас произошло в Норвегии? Он такой странный приехал, весь нервный, представляешь, долго кругами по саду ходил, Олег всегда такой спокойный и вдруг… кругами, тропинку сделал, ходит и ходит. Так странно на дом посмотрит, потом опять ходит. Я даже выходил к нему, спрашивал, может с тобой что случилось, он только головой помотал, мол, нет — всё хорошо. Ты знаешь, он мне такой неожиданный вопрос задал, я никак не мог понять, о чём он спрашивает.

— Какой? Самуил не молчи, говори, мне это очень важно.

— Вот он так и сказал — мне очень важно знать.

— Так что он спросил?

— Катенька, он спросил: достаточно ли мучений он перенёс? Девочка моя, я ничего не понял, совсем не понял. Ты что-нибудь понимаешь?

— Понимаю.

— Олег так и сказал, что ты всё им с Глебом объяснила, только он не знает ещё, достоин ли он твоего доверия. Катенька, девочка, что ты им объяснила, почему ты ему не доверяешь?

— Доверяю, это он почему-то решил, что не достоин, а я ему сказала, что он самый что ни на есть достойный любви и счастья. Он настоящий.

— Да, много ты им наговорила, сильно он переживал, что-то всё думал, а Арни на него в окно смотрела. Я к ней зашёл, а она у окна стоит, такая бледная, я даже испугался, а она спокойно так улыбнулась, и, совсем как ты, говорит: всё хорошо, Самуил, всё хорошо.

— А когда они от Аарона вернулись…

— Ой, Катенька, что-то там произошло: Олег как туча, глаза совсем прятал, на Арни не смотрел, уехал сразу, да и она бледная совсем была, сразу ушла к себе и плакала… я слышал. Когда Олег вернулся, я его спросил, хоть и грозный был, всё равно спросил — зачем девочку обидел, плакала, а он побледнел весь, говорит, что это он сильно обидел. Катя, как Олег мог её обидеть? Я ничего не понял, а потом Глеб позвонил, и Олег сразу уехал, даже не подходил к Арни, ну, а потом их увезли. Ты понимаешь что-нибудь?

— Всё понимаю, он прав в своём страдании, и Арни права в своём. С ними всё понятно, а Нелли как? Мне Виктор кое-что по дороге рассказал, поэтому мы и задержались.

— Катя, как ты можешь? Глеб так волновался, он даже не сразу понял, что вы ещё не вернулись, он же с Виктором тебя домой отправил, уверен был, и вдруг вас нет.

— Самуил, это я виновата, просила Виктора машину остановить, мне хотелось спокойно его расспросить…

— Да, а почему он так резко остановился, что чуть тебя не убил? Катя, ты понимаешь…

— Самуил, ты же меня знаешь, я так начала вопить, что Виктору ничего не оставалось делать, как остановиться. Расскажи о Нелли.

— Ты так кричала, почему?

— Самуил! Рассказывай о Нелли, с Глебом я сама потом разберусь.

Самуил покачал головой осуждающе — вот всегда я так, совсем не думаю о себе. Но желание рассказать о девочке победило, и он быстро заговорил:

— Она такая интересная… очень умная, так много знает, все камни сразу определила, даже рассказала мне, как сапфиры обрабатывают, так красиво показала, всё понятно, но всё время забывала, куда их сложила. Виктор ей россыпью принёс, а она их сложит, полюбуется, а потом забудет, где сложила. Мы с ней часто их искали, она смеется, говорит мне: Самуил, я опять потеряла камушки, так и говорит… камушки. Русский быстро выучила, только язык у них другой и произносит ещё интересно, но очень старается. Катя, а ты знаешь, как она тебя называет?

— Знаю, Виктор сказал.

— Она за тебя тогда очень переживала, они обе переживали… зря им Глеб всё тогда сказал, а может не зря, но они теперь всё про себя знают.

— Всё — это как?

— Катя…

— О передаче энергии?

— Всё. Он тогда сильно переживал, не мог с собой справиться, так всё и сказал, всю правду — что ты за них жизнь отдаёшь, чтобы им легче было. А потом Олег с Виктором им всё объяснили, я остановить не успел, всё подробно, они даже часть записей о тебе показали.

— Самуил…

— Катенька, я думаю, что Глеб был прав, девочки должны знать, что с ними может произойти, может… так страшно не надо было показывать. Ты знаешь, они потом ни разу не сказали, не просили — отпустите нас, мы боимся, нет. А ведь тогда с тобой совсем плохо было, никто не знал, чем всё закончится, Олег с Виктором тоже… я тогда сильно за девочек испугался, думал… нет, конечно, не так, но могли что-нибудь… или просто отправить куда, они так смотрели… что они виноваты… что ты так тогда… что всё из-за них.

Он замолчал, а я замерла, закаменела вся, казалось, что от меня только одна мысль осталась: как страшно, они ведь теперь ждут, каждый день ждут, что может этот ужас начаться. И как себя вести с Виктором и Олегом не знают, думают — что ни сделают, всё не так, всё неправильно. Как я думала в своё время. И Олег всё это понял, осознал после моего разговора, и ещё эта история с Аароном и Норой. Арни ведь всё поняла — если при любви Глеба со мной такое творилось, то как, если тебя не любят, а просто жизнь и энергию забирают? Почему тогда предложила Норе самой помочь Аарону? И я осознала — девочка предложила на самом деле Норе бороться за себя, в борьбе за жизнь Аарона бороться за себя, свою жизнь. Только один нюанс: Глеб отдавал себя, чтобы спасти меня. И они это видели — его страх и безнадёжность, невозможность жить без меня. Всё поняли, но не попытались даже слово в свою защиту сказать, значит, приняли свою судьбу, решили отдать свою жизнь спасителям. Каждый по-своему, но Олег и Виктор спасли этих девочек, изменили их страшную жизнь, хоть на время, но показали настоящую: где их кормят, лечат, во дворцах жить поселили, и никто не обижает. А я? В моей прошлой жизни никто ко мне так не относился, как с первого дня вёл себя Глеб. И девочки оказались благодарны за своё спасение, готовы за эти дни счастья заплатить своими жизнями спасителям. Осталось это понять самим спасителям.

Самуил не мешал мне думать, тихонечко сидел и попивал неизвестно какую по счёту чашку чая. Я подняла на него глаза:

— Скажи, Нелли как, кроме камешков?

— Она такая смешная, странно при Викторе разговаривает…

— Это я знаю. Она его привораживает к себе, а тебя вместе с окружающими предметами в свидетели своего колдовства призывает.

Он так и превратился в статую пьющего чай лекаря. Я засмеялась:

— Ты понимаешь, наравне с такой мебелью не стыдно быть свидетелем.

— Катя…

— Отдышись, Самуил, не торопись.

Дышал он долго: пыхтел, вздыхал, махал руками, даже чашка улетела со стола. А я вдруг очередной раз поняла — Нелли заговаривает Виктора не для того, чтобы он её пощадил, а чтобы настоящую любовь, как у нас с Глебом почувствовать, не просто исчезнуть, а познав это состояние необходимости своей жизни, своей любви. Они уже их любят, сразу и полюбили с первого взгляда, как только Арни увидела Олега после боя, а Нелли, когда Виктор её из коробки достал. Их глазам сразу поверили, настоящих почувствовали. Арни своими словами Норе с Олегом разговаривала, а он её не понял, она ему говорила, что спасет его, любым способом спасать будет, поэтому и деньги не причём.

Решительно встала и заявила Самуилу:

— Мне надо с девочками поговорить, немедленно.

— Ни с кем ты говорить не будешь. Тем более — с ними.

В дверях стоял Олаф. Не успела я сбежать, опять разговор помешал, что за день такой, прав Глеб, отпуск закончился.

— Катя, я должен тебя посмотреть.

— Для начала здравствуй, Олаф.

— Здравствуй.

Он стремительно оказался рядом со мной и подал руку, я безропотно отдала свою. Процесс занял больше времени, чем я ожидала, ему что-то не нравилось, но, видимо, он сам не очень понимал, что же это. Олаф держал за руку, коснулся моего лба рукой, передавал мне энергию, опять трогал лоб и мял мои пальцы. Потом внимательно посмотрел в глаза:

— Скажи, в первый раз ты потеряла сознание?

— Да, но потом было очень хорошо. Больше сознания я не теряла.

Олаф кивнул головой и сел на диван. Думал он долго, даже не обратил внимания на Виктора, который тихо вошёл в столовую и сел на пуфик в стороне, как нашкодивший школьник, которому ещё и двойку поставили. Но я как раз и обратила на него свой грозный взгляд — вот зачем привёз сейчас, можно было потом. Виктор мой взгляд не заметил, сразу голову опустил. Пока я собиралась с мыслями — разговор необходим, иначе эти два героя натворят дел побольше, чем мы с Глебом — Олаф встал и подошёл ко мне. Виктор и Самуил тоже подскочили, вдруг придётся меня срочно спасать от чего-нибудь, неизвестно от чего. В очередной раз.

— Катя, в тебе сейчас много энергии Глеба, но очень видоизменённой. Это уже не совсем его энергия, это что-то другое.

— Ну да, она смешалась с моей и изменилась.

— Не совсем так, это что-то совсем другое, я такого ещё не видел. Глеб вернётся завтра, надо срочно посмотреть его.

И я сразу испугалась до дрожи в руках, смогла только прошептать:

— Почему срочно?

— Неизвестно как эта энергия сработает на нём при его нынешних возможностях.

— Он уже летит?

— Глеб на переговорах, значит, телефон отключён, я Олегу позвоню.

И исчез. Я беспомощно посмотрела сначала на Самуила, потом на Виктора. Самуил сразу засуетился, а Виктор обхватил голову руками, кругом виноват, чуть меня не убил и командора не успел предупредить. Неизвестно сколько времени прошло, прежде чем я смогла думать спокойно. Глеб сказал, что это наша энергия, значит, она не может нам навредить. Пусть ничего непонятно, но мы создали её в состоянии счастья, счастья тела и души, она не может быть плохой, она никогда не навредит нам, она наша. Я решительно встала, Виктор сразу оказался рядом со мной, а Самуил упал на стул, оказалось, что он всё время бегал по столовой.

— Всё будет хорошо, я знаю. От этой энергии Глеб только станет сильнее, она моя, это та самая сила, которая есть во мне, она теперь наша общая.

Самуил внимательно на меня посмотрел, задумался, учёный есть учёный, ему легче оперировать фактами, чем просто носиться ногами. Я посмотрела на Виктора:

— Помнишь, вы меня ломали, но ничего не могли со мной поделать, я была сильнее вас, ломала сама себя, и только Лея смогла пробиться в моё сознание. Почему именно она? Что в ней такого, чем она от вас отличается?

— Лея мутант. Поющий мутант. В ней меньше вируса. Она женщина.

— Катенька, мы тогда так и не поняли, почему она смогла это сделать, ты только на неё среагировала, только её услышала, ей твоя сила подчинилась.

— Лея своей женской сущностью смогла, Виктор, ты прав — она женщина. В ней меньше всего вируса, в этом ты тоже прав, в ней больше человеческого, а в каждой женщине есть сила, природная сила, данная только ей для продолжения рода. И тогда моя сила почувствовала её силу и не стала ей сопротивляться, поддалась на мгновение и Олаф им воспользовался. У нас нет детей, которым мы должны были передать часть этой силы, поэтому она в нас и сохранилась. А сейчас я эту силу отдала Глебу, всё перемешалось и вернулось к нам.

— Возможно ты права, Олег предупредит Глеба, и они сразу вернутся.

Олаф стоял бледный, тревожно смотрел на меня, он больше меня успокаивал, соглашаясь, но мысль ему явно понравилась. Осталось только ждать, когда вернётся Глеб.

Только ждать оказалось очень сложно, я ходила по дому, молча кивала всем, кто пытался со мной говорить, но не отвечала и шла дальше. Не выдержал Олаф, он усадил меня на какой-то диванчик и заявил:

— Катя, мы не знаем, как действует на Глеба эта энергия, может, он чувствует всё, что чувствуешь ты. Представь, он на встрече, а сосредоточиться не может, всё волнуется, как ты думаешь, что он себе представит?

Я подняла на него глаза и сразу ответила:

— Что мне плохо, и он это чувствует.

— Правильно. И сразу всё бросит, кинется тебя спасать, а тут Олег ему расскажет, что с тобой действительно всё непонятно. Катя, есть только один выход.

— Укол.

Олаф кивнул — только уложив меня спать, можно заставить не переживать за Глеба. Но укол заменили Али. Он вошёл ко мне, поклонился и своим глухим голосом поприветствовал:

— Здравствуй, жена командора.

— Здравствуй Али, я так рада тебя видеть, какими судьбами?

— Самуил сказал, что ты не можешь уснуть, я могу помочь.

— Молодец, Самуил, помогай.

Али коснулся моего лба своей мягкой рукой, и я сразу уснула. Мне приснились все: лиса, медведь, волк, лягушка, лось и белочка. Они кружились вокруг меня и что-то мне говорили, но я их не понимала, протягивала к ним руки, они ластились об меня, даже медведь с лягушкой, продолжали говорить, но слов я так и не поняла. Неожиданно все звери замерли, сбились в кучу, у медведя поднялась шерсть на загривке, и он угрожающе встал на задние лапы, волк оскалил зубы, а лось стал угрожать кому-то опущенными рогами. Оглянувшись в ту сторону, я увидела Глеба — он шёл ко мне и протягивал руки, звал к себе. Я хотела побежать к нему, а звери встали на моём пути, не пускали, махали лапами и скалили зубы. И тогда я крикнула на них, топнула ногой и взмахнула рукой, выгоняя от себя.

— Катя! Что с тобой? Проснись милая моя, любимая, проснись!

Я закрутила головой, застонала, пыталась проснуться, открыть глаза, но ничего не получалось — звери стояли напротив меня, смотрели прямо в глаза и их взгляд не отпускал, не давал возможности проснуться. И мой крик, невозможно громкий, от которого сама вздрогнула, но ничего не могла сделать, я кричала, а звери смотрели на меня, не опуская своих глаз и не мигая. Они не пускали меня не только к Глебу, они вообще меня не отпускали от себя — я их, я им принадлежу, поэтому я кричала, поняла, что не могу двинуться от этого страшного взгляда звериных глаз. Одна мысль билась в моей голове, дрожащей от собственного крика: почему тогда прошлый раз отпустили, почему Глеба вели вместе со мной на солнечную поляну? И они ответили мне на разные голоса:

— Ты отдала всё, теперь брать должна, у него брать, всё забрать, всю силу, а ты опять отдаёшь, не должна отдавать, возьми всё, спасёшься, когда всё у него заберёшь, жизнь заберёшь.

Они окружили со всех сторон, шептали, смотрели в глаза, а Глеб не мог пройти какую-то невидимую границу, бился об неё, но не мог преодолеть, после каждой попытки отлетал назад, и снова пытался. «Не отпустим, пока сама не возьмёшь его жизнь» — это сказал медведь, и я превратилась в куколку, детскую куколку из холста: нарисованные углем глаза, свеклой очерчена полоска рта.

Я видела и слышала всё, только не двигалась, веки не опускались — у куколки из холста нет век, рот не открывался, ему нечем говорить — у него нет губ. Меня пытались лечить энергией, я её принимала, но ничего не менялось, больше всего я брала у Глеба. Олаф накричал на него, запретил подходить ко мне, что-то заподозрил, ничего не понимал логикой, но уже заподозрил какой-то подвох. Самуил, едва двигая губами, шептал, что у меня всё хорошо, отменное здоровье, всё в отличном состоянии, все органы работают как автомат, никаких проблем. Олег и Виктор стояли рядом как две статуи, энергию их я принимала, но немного, не их энергия была нужна стае. Андрей и Лея подошли и взяли меня за руки вместе, у Андрея я брала, у Леи нет. Все долго обсуждали — почему, но так ничего и не поняли, пока Виктор не сказал:

— Лея женщина. Это Катина сила что-то с ней сделала, природная сила, о которой она говорила.

Олафу пришлось всё рассказать, что я говорила о созданном нами с Глебом коконе. Глеб внимательно слушал, желваки играли так, что менялось всё лицо, а глаза превратились в чёрные провалы. Олаф решительно заявил ему:

— Глеб, тебе нельзя отдавать Кате энергию, что-то с этим связано.

— Но именно у меня она берет её больше всего, значит, она ей нужна.

Никому не удалось его переубедить — он брал меня за руки и отдавал свою жизнь, пока не падал, и его не уносили Олег с Виктором. Лея о чём-то долго говорила с Самуилом, даже руками взмахивала от волнения, к ним подошёл Андрей — послушал, кивнул головой и позвал Олафа. И в этот момент я увидела медведя, он подходил ко мне, как прозрачная фигура, на фоне Олафа, Андрея, Леи и Самуила. Медведь спросил:

— Возьмёшь его жизнь?

Кукла говорить не могла, но она могла думать: мысль была очень чёткой и непечатной. И почти сразу в комнате проявился Виктор со словами:

— Глеб не может восстановиться, он всё ещё без сил, четыре пакета и сил нет.

Самуил только смог выдохнуть:

— Жив?

— Да, но сознание потерял. Самуил…

— Да, я иду.

Виктор схватил Самуила в охапку и исчез. Олаф сразу сказал Андрею:

— Звони Элеоноре, наименьший процент вируса, наименьший.

Подошёл ко мне, и, чётко произнося слова, сказал:

— Катя, держись, Глеба мы спасём, ты держись, я знаю, ты можешь.

Я держалась, мой внутренний крик только развеселил медведя, тут же появились все остальные звери, стали прыгать вокруг меня и кричать:

— Возьми, возьми его жизнь.

Свой вопль слышала только я, судя по лицу Леи, сидевшей рядом со мной, и внимательно наблюдавшей, я спокойно лежала с открытыми глазами. Олаф ушёл сразу, я надеюсь, что к Глебу. Надо привести мысли в порядок, они что-то придумают, обязательно придумают, найдут выход, спасут нас, меня и Глеба. Они уже придумали, Лея придумала, и они всё сделают правильно. Звери перестали бегать вокруг меня, услышали мои мысли, напряглись, и стали уже просто уговаривать:

— Ты о себе подумай, столько силы, никто столько не имел, они не поддаются никому, только тебе поддались, возьми её, он тебе отдаст, сам отдаёт свою жизнь, возьми.

И я запела всё подряд, молитву пропела несколько раз и когда заметила, что она им мешает, запела громче, почти кричала. Неизвестно, сколько продолжался мой крик, в состоянии куколки время идёт своим ходом, отличным от времени физического, я вдруг просто перестала слышать и почти видеть, куда-то исчезли и звери. Вокруг потемнело, как в сумерках, лишь непонятные тени кружили вокруг меня и что-то шептали, слов я уже не понимала. И полная темнота.

Звери уходили, поникшие головы и опущенные хвосты, они иногда оборачивались на меня и в их глазах, почти человеческих, я видела удивление, недовольство и ярость, но удивления было больше.

Я открыла глаза — свет, нормальный свет и вокруг меня Арни, Нелли, Элеонора, какие-то девочки, много девочек, маленьких и больших, все держатся за руки, а меня за руку держит Лея.

— Катя, ты меня слышишь?

— Я…

— Молчи, пока молчи.

— Гл…

— Жив, с ним всё хорошо, только ослаб, Самуил помогает ему восстановиться, остальные тоже с ним. Катя, лежи, ты ему сейчас ничем помочь не можешь, Олаф сказал, что ему просто нужно время, слишком много сил он отдал тебе, даже для него слишком много. А мы тебе будем помогать.

Девочки подходили ко мне и брали за руки, все по очереди делились своей энергией. Только Нелли и Арни вышли из круга и упали на пол, их сразу схватили на руки и унесли. На мой тревожный взгляд Лея сразу ответила:

— Они просто устали, на них всё держалось, только они люди.

Глеб лежал на постели в лаборатории Самуила совершенно белый, недвижимый, только глазами мне улыбнулся, уголки губ едва двинулись. Я устремилась к нему, но Олаф крепко держал на руках и строго посмотрел на меня — нельзя, пока нельзя, я же тебе говорил. Сквозь слёзы я прошептала:

— Привет.

Он едва кивнул, пошевелил пальцами, всё, что он смог сделать, даже не мог говорить. Олаф поднёс меня ближе и весело сказал:

— Ну вот, посмотрела, удовольствие получила, можно уходить, не только тебе всех пугать, теперь побудь на нашем месте, поволнуйся. Глеб, не переживай, этой девушке полезно.

Я успела только крикнуть:

— Глеб, я люблю тебя!

Все слушали меня очень внимательно, я говорила и говорила, рассказывала первый сон и всё, что видела за время своего кукольного состояния. Олаф сразу меня предупредил, что Глеб всё видит и слышит.

— Катя, с ним всё нормально, он восстанавливается, просто ему нужно больше времени, пройдет всего несколько часов и его организм восстановится. С его физическими возможностями такая потеря энергии не страшна, мы бы этого не выдержали. Не смотри на меня так, всё что можно было сделать — сделано, теперь только он сам. И тебе к нему нельзя, пока.

Ага, не страшна, сознание терял, даже говорить не может, и это — он?! Но рассказать всё было необходимо, чтобы понять, что случилось. Первым после моего рассказа заговорил Виктор, встал и тихо сказал:

— Это твоя природная сущность, ты человек, тебя твоя сущность не отпускала. Как Глеба его сущность требовала взять твоей крови, убить, но он смог противиться ей, спасал тебя, так и ты свою человеческую сущность победила, спасла Глеба.

Два мира — вот и наступил момент, критический момент соединения наших полярных миров. Как всё правильно понял Виктор, а ещё говорит, что Аналитик сдался. Самуил сначала уверил меня, что с Глебом всё нормально, он ему много уколом ввёл, когда Глеб сам уже не мог ничего, его организм функционирует почти нормально, но пока двигаться ему нельзя, надо копить силы, потом спросил:

— Катенька, а почему эти животные тобой смогли управлять, держать тебя взглядом?

— Это тотемные животные нашего народа, те, которым поклонялись, считали, что их силы помогают. Ну, как боги, только реальные животные, считалось, что люди могут получить их силу, хитрость, способность к выживанию.

— Как боги Олимпа?

— Что-то типа того, у них просили помощи, и считали… мы ведь не совсем ушли от этих представлений на самом деле. В моём народе всегда оставались эти верования.

— Значит, они в тебе были очень сильны — они давали тебе силу, вспомни разбитую стену, историю с Сельмой. Самуил, Катя тогда очень быстро восстановилась, а ведь мы так и не поняли — почему?

Олаф задумчиво постоял рядом со мной, взял за руку, проверил, всё ли хорошо. Олег поднял голову, посмотрел на меня:

— Глеб идёт.

Под жёстким взглядом Олафа я приросла к стулу, кто знает, что может случиться, если он ко мне подойдёт. Глеб едва шёл: медленно, с плотно сжатыми губами и чёрными провалами вместо глаз, Олег оказался рядом с ним, но не помогал — командор такой вольности позволить не может, он командор, должен сам стоять на ногах. Глеб шёл прямо ко мне, медленно, шаг за шагом приближался. Олаф встал перед ним и тихо произнёс:

— Глеб, мы не знаем…

— Я знаю.

Голос Глеба звучал глухо, едва слышно, губы почти не двигались. Я привстала на стуле, прошептала:

— Глеб, а вдруг я тебя убью своей силой, их силой, я ничего не понимаю, не знаю ничего, Глеб… не подходи. Прошу тебя, Глеб, послушай меня, я боюсь за тебя, не подходи!

Глеб остановился, длинно вздохнул, высоко поднял голову и посмотрел на меня, и Олаф сразу отошёл от него, понятно, что остановить его сейчас хватит сил даже у него, не говоря уже об Олеге и Викторе, но командор — есть командор. Чёрные провалы глаз постепенно восстанавливались, стал возникать сначала едва заметный, но с каждой секундой всё сильнее синий оттенок. Глеб опустил голову, снова вздохнул, чуть качнул головой и поднял на меня уже практически нормальные синие глаза. Неожиданно он качнулся, Олег придержал его, но как только Глеб выпрямил спину, руку опустил. Испуганно вскрикнув, я закрыла лицо руками и побежала из столовой, но меня остановил даже не голос, вздох:

— Катя…

Я остановилась, обернулась к нему, Глеб стоял, выпрямившись, и протянул ко мне руку:

— Когда-то ты не испугалась меня, подошла, хотя я мог убить тебя.

— Но теперь я могу убить тебя! Всю энергию, всю твою жизнь забрать!

— Я верю тебе — ты справишься, ты никогда не причинишь мне зла.

И улыбнулся, он повторил мои собственные слова, сказанные очень давно — ещё тогда, когда он сам себя боялся, что убьёт меня одним своим присутствием, теперь настала моя очередь. Глеб стал медленно подходить ко мне, смотрел в глаза и шёл. Олаф встал рядом со мной, взял за руку, вдруг что почувствует, тогда успеет меня остановить, просто унесёт от Глеба. Я глубоко вздохнула и протянула руку Глебу. И ничего не произошло — только холодные пальцы и мягкое пожатие.

— Совсем не больно, а ты боялась.

Улыбнулся, выпустил мою руку и стал заваливаться назад, Олег сразу подхватил его на руки и исчез. Обернувшись, я увидела, что и Виктор с Самуилом исчезли, беспомощно посмотрела на Олафа:

— У него пока мало сил, всё хорошо, ничего ты у него не забирала. Ну вот, а ты куда падать!

Я рыдала так, что Лея лишь испуганно смотрела на меня, даже боялась подойти.

— Почему, ну почему, Лея… что с ним будет, как теперь… что делать, мне что делать… как я к нему подойду… мне нужно уехать.

И я сразу успокоилась — вот и выход. Лея подала мне платок, я утерлась, вздохнула и уже почти спокойно сказала:

— Лея, мне надо с Олафом поговорить, позови его.

— Тебе не нужно уезжать, с Глебом всё хорошо, он…

— А в следующий раз? Как я смогу находиться рядом с ним и всегда думать, что я его…

— А как он?

— Что он?

— Как он находился рядом с тобой и знал, что убивает тебя каждую секунду? Он тебя не бросил, он искал выход.

Искал. Я лихорадочно вздохнула — искал. А где искать мне? Во мне самой. Ответ во мне самой, что-то я должна в очередной раз понять. Итак: я непечатно ответила медведю, что не буду губить Глеба и забирать у него жизнь, после этого Глебу стало плохо, он потерял сознание и не мог восстановиться. Но потом они ушли, и Глеб стал восстанавливаться, но очень медленно — где-то есть брешь, и через неё он теряет энергию. И эта брешь — я. И что делать? Надо эту брешь чем-то закрыть, вот только чем? Или кем. Али.

— Лея, немедленно ко мне Али! Немедленно!

Али проявился почти сразу вместе с Олафом.

— Али, слушай меня внимательно.

Он кивнул головой, Олаф хотел спросить, что я придумала, но я лишь покачала головой, некогда.

— Али, ты мне перекрыл поток, когда я отдавала энергию Глебу, попробуй сделать теперь наоборот. Отключи меня от Глеба, сделай так, чтобы я не забирала его энергии. Он потому и не может восстановиться полностью, что отдаёт её мне, постоянно отдаёт.

Олаф подошёл ко мне и взял за руку.

— Ты ничего не забираешь, твоя энергия спокойна.

— Это они её через меня забирают, понимаешь, через меня, больше никак, Глеб только мне энергетически открылся, когда мы этот кокон создали. Он мне энергию отдавал, но полностью открылся, так, чтобы они могли проникнуть в нас, только тогда. И теперь они хотят всю его силу забрать, а забрать можно только через меня!

Я трясла его за руку, а Олаф думал, что-то пытался понять в моём бессвязном объяснении. Али смотрел на меня своими внимательными чёрными глазами, тоже пытался понять, потом осторожно признался:

— Но тогда Наташа сказала мне — иди и сделай, я сделал, но не понимал ничего, просто сделал, так, как она сказала.

— А теперь сам думай! Сам! Ты должен спасти командора!

Что-то ещё кричала, уже сама не понимала своих слов, только трясла их за руки и требовала, требовала. Наконец, Али переглянулся с Олафом, потом посмотрел на Лею.

— Надо вдвоём.

— Вдвоём, почему вдвоём, Али, объясни мне, почему вдвоём?

— Два существа, человек и…

— Но человек…

— Катя! Помолчи!

Сразу закрыв рот руками, я лишь смотрела на Олафа широко открытыми умоляющими глазами.

— Слушай внимательно, поняла, внимательно.

Олаф прошёлся по спальне, постоял у окна, посмотрел на беседку, и только потом повернулся ко мне:

— Катя, это совершенно неизвестный нам процесс, никому неизвестный. Я понимаю, что ты чувствуешь, просто чувствуешь многое, но мы не можем рисковать жизнью командора.

— Можем.

В дверях стоял Глеб, такой же бледный, с трудом державшийся на ногах. За его спиной стояли Олег и Виктор. Я отошла в самый дальний угол и присела на пол, закрыла голову руками, спряталась, как могла.

— Катя…

Но я лишь мотала головой, закрыла уши руками — почему я не могу исчезать как они, мгновенно на большое расстояние. Могу. Я решительно встала — я могу спасти его.

— Катя! А теперь смотри на меня!

Виктор стоял передо мной с не менее решительным видом. Олег просто грозно смотрел на меня, он почти держал Глеба за плечи, ему становилось плохо, энергия уходила из него на глазах. Виктор наклонился, встряхнул меня, практически подкинул, потом поставил на ноги и заявил:

— Ты уже всё придумала, осталось сделать. Али.

Али подошёл ко мне и взял за руки, но сделать ничего не успел, я вырвалась из его рук и подбежала к Олафу:

— Илья! Они с Ильей смогут сделать, а человек — это Нора, только она осталась! У девочек уже не получится, они знают их, уже не позволят!

— И Вердо.

— Да, и Вердо! Нужны люди, мужчины!

Олег кивнул, подхватил Глеба на руки и исчез, вслед за ним исчезли и остальные, а я упала на руки Лее, мои силы тоже закончились, видимо, они забирали и мои, когда я им сопротивлялась.

Нас уложили в столовой на столы, Глеб был без сознания, он терял энергию постоянно, Олег с Виктором держали его за руки, поддерживали своей энергией, иногда подходил Олаф и клал ему ладонь на лоб. Неожиданно я тоже стала слабеть, казалось, что энергию забирают у нас обоих, не дают возможности спастись — они знают мои мысли и тоже торопятся. Олаф подошёл ко мне и предложил:

— Тебе лучше уснуть, силы беречь.

— Нет, я не хочу, я буду бороться, не знаю — как, но буду.

— Хорошо, ты права.

Он кивнул кому-то и в столовую стали заходить люди, много людей, именно людей. Нора вошла первой, решительно подошла к Глебу и взяла его за руку, ко мне подошёл Илья и тоже взял за руку, улыбнулся:

— Катя, мы с тобой, всё будет хорошо.

Зашёл Вердо, кивнул мне и подошёл к Норе, взял её за руку. Они заходили и заходили, разные люди, я узнала хозяина маленького ресторанчика, у которого мы обедали по дороге в Париж, Анжелину с ребёнком на руках, мальчик всем радостно улыбался, а потом я увидела бледного Аарона, он даже не смог мне улыбнуться, просто посмотрел пронзительно. Люди подходили и брались за руки, образовывали круг вокруг стола, где лежал Глеб, Нора и ребёнок Анжелины держали его за руки, а остальные держали их, образовался спасательный круг. Всё правильно, сюда пришли те, кого Глеб когда-то спас, они вернулись отдать ему долг жизни, и теперь спасают его, нас — его и меня. А вокруг меня образовали круг те, кого я когда-то изменила просто своим появлением, своей наивной и безудержной любовью. За одну руку меня держал Илья, за другую Али, а за них держались и остальные, Виктор, Олаф, Олег, Аарон, Андрей и боевики. Всё получилось — меня неожиданно накрыла тьма, потом что-то сверкнуло в голове, и я потеряла сознание.

Глеб держал меня на руках и тихо укачивал, прикасался губами к волосам, иногда трогал лоб, проверяя температуру. А я плакала, слёзы лились и лились из глаз, Глеб утирал моё лицо своим тончайшим платком, и я продолжала плакать. Слёз было так много, что платок Глеба очень быстро намок, тогда он снял с меня рубашку и начал утирать мои слёзы ей.

— Почему… ты… сразу…

— Ты спала.

— Да, это Олаф… почему я… всегда… спать…

— Тебе было нужно восстановиться, ты потеряла много сил.

— Но… не три дня… всегда спать…

— Люди так восстанавливают свои силы. Хочешь есть?

— Конечно …три дня… похудела вся…

— Похудела. Я люблю тебя.

— Да… а сам уехал…

— Ты спала. Я сам тебе сказал, мог не говорить.

— Ну да, конечно, а я бы не догадалась, конечно, костюм мафии, камень нацепил, а я такая дура…

Он пришёл и лег рядом со мной, а я даже не сразу поняла: сон это или уже явь. Долго смотрела на него, потом спросила:

— Ты где был?

— Дела.

И началась истерика, долгая истерика у окна перед смущённой беседкой. Глеб сначала пытался меня успокоить, говорил, что я всего три дня спала, можно было дольше, но он не выдержал и разбудил, а потом просто сидел и качал меня, как ребёнка.

Постепенно я успокоилась, намочив своими слезами почти всю свою рубашку, видимо, это и успокоило меня — не галстуком же Глеба утираться. Тяжело вздохнув, я повертела знак власти, положила голову на грудь Глеба и прошептала:

— Я чуть не убила тебя.

— Это не ты.

— Не важно, через меня всё произошло.

— Ты хотела умереть.

— Я… а как можно было всё остановить?! Вот вы можете на сотни километров мгновенно перемещаться, а я? Да я пока бы от тебя убегала… А как ты понял?

— Виктор догадался, я уже терял сознание.

— Он тебе сказал?

— Олег. Когда я уже пришёл в себя.

— Зачем он это сказал, не нужно было…

— Нужно.

— Глеб, всё уже прошло, не будем об этом говорить.

— Не будем.

— Люди, это кого ты когда-то спас?

— Да. Олег не заставлял, Олаф его предупредил, что только добровольное желание помочь может сработать. Никто не отказал.

— Они так смогли отблагодарить тебя за спасённую тобой жизнь. Я видела, как Анжелина положила руку своего ребёнка в твою.

— Олаф говорит, что именно ребёнок как-то сильно подействовал энергетически. И потом, когда я пришёл в себя, Олаф приносил ребёнка и тот… бегал по мне.

— Он с тобой играл! Ребёнок совсем тебя не боялся — ты для него лишь большой дядя, который почему-то лежит.

— Так странно, таких как мы люди очень боятся, а этот совсем маленький человек, а меня не боялся.

— А он тебя уже знает, Анжелина же давала тебе его, ну, когда ты от меня бегал, а дети очень многое помнят, даже когда совсем маленькие. Он от тебя не чувствовал угрозы, никакой опасности, поэтому не боялся и не плакал, я видела, он улыбался, когда держал тебя за руку.

— Меня боятся все звери, очень далеко чувствуют.

— А ребёнок не боится. Он человек.

— Теперь люди меня не будут бояться?

— А я тебя и не боялась никогда.

— Ты никого не боишься.

— Ну да, храбрый кролик.

— А ты у боевиков спроси.

— Не хихикай надо мной!

— А я и не хихикаю, они все просились тебя спасать, как только Илья поставил задачу. Но он выбрал только тех, с кем ты уже встречалась.

Приподняв голову, я посмотрела в невероятную синеву, в глубине которой ярко светила маленькая звёздочка. Вздохнула и опустила голову.

— Глеб, я теперь так боюсь, так боюсь…

— Я не боюсь.

— Может, мне действительно уехать на некоторое время, чтобы стало совсем понятно, что…

— Всё уже понятно, я совершенно нормально восстанавливаюсь. Когда пришёл в себя, то ощутил такой голод… прости.

— Глеб! Мы это уже проходили! Ты что, съел весь годовой запас? У Самуила теперь дефицит?

И неожиданно Глеб засмеялся, совсем тихо, прижал меня к себе.

— Катя, любовь моя.

— Ты не ответил.

— Не годовой, но много.

— И что, ты сразу восстановился?

— Полностью. И ещё ребёнок. Я …совсем… мне не нужна была его кровь. Не было необходимости сдерживаться при нём. Как с тобой.

Я боялась вздохнуть в тишине, только обняла его и прижалась всем телом.

— Очень странно, я всё чувствую — ток крови, биение сердца, но кровь человека меня теперь не волнует. Я проверял, ничья, не только этого ребёнка.

— Всё правильно, они дали тебе свою энергию жизни добровольно, теперь для тебя люди не жертвы, ты для них не хищник. Они просто доноры, понимаешь, они тебе изменили сущность, твою природную сущность.

— Это ты меня изменила.

— И я тоже, но ты был таким только со мной, только я для тебя не была жертвой, а теперь все люди. Теперь ты настоящий человек.

Глеб усмехнулся, но в этой усмешке уже не было горечи, больше удивления.

— В какой-то момент я решил, что теперь и силу свою тоже потерял, стал …как люди.

— И…

— Проверили вчера с Виктором и Олегом. Осталась.

— Они хоть живы?

— Не переживай о них, Самуил их части собрал…

— Глеб!

— Живы, почти здоровы…

— Глеб!

— Они в столовой.

Я обняла Глеба за шею и подняла губы для поцелуя. Он едва касался моих губ, нежно-нежно, прошептал:

— Я люблю тебя, ты моя жизнь… теперь почти человеческая.

Глеб долго целовал меня, но это были поцелуи нежности и любви души, тело мечтало о любви, но было к ней не готово. Глеба ещё пугал страх моей боли и слабости, именно моей, боли моего тела. Его руки ласкали меня, но очень нежно, даже робко, он очень боялся причинить мне боль, а я совсем не понимала этого страха.

— Глеб, что-то случилось?

Он мягко прижал меня к себе, поцеловал волосы.

— Только теперь я начал понимать тебя. Мне нужно было через всё пройти, самому почувствовать это бессилие, невозможность движения и внутренний страх за тебя, что я ничего не могу сделать, никак не могу тебя спасти. Неожиданное для меня ощущение отказавшего тела, которое всегда было неуязвимым, очень сильным. Я очень виноват перед тобой.

— Глеб, мы это обсуждали сотни раз…

— Тогда я ещё этого не чувствовал сам. Теперь я хоть немного осознал своим телом, как это. Но я не знаю боли, совсем не знаю, то, что я ощущаю, не имеет отношения к человеческой боли, никогда не имело. Когда тебя принёс Олаф, я двигаться совсем не мог, смотрел на тебя, и думал: а как она со своим хрупким прекрасным телом каждый раз терпела невероятные боли… твои разодранные ноги, переломанные кости, треснувшая по всему телу кожа. Ты даже не говорила мне ничего, как ты всё терпела… едва выживала, но ничего не говорила.

— Ну, почему, когда напивалась.

— Да, и то больше говорила обо мне. И когда я встал, наверное, только тогда немного, совсем чуть-чуть понял тебя — как ты каждый раз боролась за меня. Ты права, всё, что ты говорила в Норвегии… только пройдя всё, мы можем понять друг друга. Прости меня.

Прижал меня к своей груди, гладил волосы, целовал их, казалось, что никак не мог поверить, что это я и я жива. Как будто это не он лежал недвижимый без сознания, а я очередной раз страдала из-за него и терпела невероятные боли.

Надо это немедленно прекратить, иначе он опять рухнет в омут своей вины передо мной, и мне придётся долго и упорно доказывать ему, что я просто люблю его и прошла всё ради нашей любви и готова снова на всё, чтобы спасти её.

— Глеб, тебе хорошо, ты съел весь годовой запас, набегался на свежем воздухе, а я проспала три дня, похудела вся…

— Жена, немедленно есть!

Мне пришлось громко вопить, чтобы он не унёс меня в столовую голой, иначе Виктор с Олегом сразу бы оттуда исчезли, а мне хотелось с ними поговорить. Глеб разочарованно вздохнул, но я прижалась к нему и прошептала:

— Давай устроим себе маленький отпуск в нашем бассейне, хоть на день, завтра, или когда сможешь. Поговорим со всеми и поедем в отпуск, силы восстанавливать.

Перспектива отпуска ему понравилась, он сразу повеселел, и мне удалось одеться. Глеб решил помогать, больше раздевая, чем одевая. Только мой грозный окрик, что я скоро упаду от голода — три дня не ела, уже сердитая совсем — заставил его грустно вздохнуть и застегнуть мне молнию на спине.

— Катя, женская одежда такая сложная, всегда была такой, во все времена.

— Что?! И много ты разной женской одежды снимал?

Он засмеялся и мгновенно перенёс меня в столовую. Виктор и Олег вскочили с дивана с широко раскрытыми глазами — я была в платье, босиком и волосами, стоявшими дыбом как солома. Глеб усадил меня за стол, а сам быстро пересел на другую сторону. Я возмущённо открывала беззвучно рот, и будущие женихи переглянулись — может, сразу сбежать, пока я посудой не начала кидаться. Первым в себя пришёл Олег, кивнул и сказал:

— Катя, я рад, что с тобой всё хорошо. Глеб, у нас тут дела набрались…

— Ещё чего, дела подождут, а ваш командор… вот поем, тогда скажу. Сезам.

Глеб только улыбался на мои гневные взгляды. Как смогла я пальцами причесала волосы, пытаясь их хоть как-то пригладить, но они никак не поддавались, и я, безнадежно махнув рукой, начала есть. Все трое внимательно наблюдали за мной, а я только делала сердитое лицо, хотя уже успокоилась и хихикала внутри себя. Какое счастье, что они есть — Олег, Виктор, Андрей, что они рядом, такие гиганты тела и души, готовые всегда прийти на помощь, всегда понимают меня, нас с Глебом, такие прекрасные друзья. И я сделаю всё, чтобы их счастье было настоящим и пришло к ним спокойно, без страшных испытаний и непонимания.

Наевшись и закурив сигарету, я грозно спросила:

— А где Андрей?

— Он улетел по делам.

Глеб улыбался довольный — я сыта и можно вернуть меня в спальню, ага, наивный.

— Девочки где?

— Они вернулись в дома Афины и Мериам.

— А Нора?

— В дом Олега.

— Всех разогнал?

Он уже понял, что я лишь изображаю гнев, едва сдерживаю улыбку, и только кивнул — разогнал. Тогда я обратила свой взор на Виктора с Олегом, они сразу подтянулись под моим взглядом:

— А вы хоть догадались спасибо девочкам сказать?

— Ну, мы… некогда всё было… их потом Самуил смотрел…

— А причём Самуил?

— … как они себя чувствовали… хорошо, Самуил сказал, что с ними всё хорошо, здоровью ничего не угрожает.

— И всё? А вы ни слова? Лично вы?

Они переглянулись, а Глеб только улыбку спрятал, понял, куда я клоню, но смолчал. Изображая старую больную женщину, я тяжело встала, вздохнула и изрекла:

— Глеб, раз никто девочек не поблагодарил…

— Сейчас едем?

— Да.

Виктор произнёс неизвестный природе звук, потом что-то прошептал, и Олег сразу с ним согласился.

— Мы сами.

— Без меня? Без командора? А смелости хватит? Может…

— Хватит.

Уже улыбаясь, Виктор покачал головой, а я подошла к ним и посмотрела снизу вверх в испуганные глаза:

— Они ведь не только меня спасали, они вам жизнь свою отдавали, за вас, за вашу будущую жизнь, с ними или без них, но — жизнь.

— Нашу?

— Олег, неужели ты не понял? Они же видели, как вы ко мне относитесь, они готовы были отдать мне свою жизнь, чтобы вы поняли, что они и за вас готовы жизнь свою отдать. И за меня, раз я так для вас важна, всё, что важно вам, важно и для них. Они сейчас уже вашей жизнью живут, ради вас готовы на всё. Вы их спасли, дали шанс, лечили и берегли их, показали, что есть настоящая жизнь, без ужаса хромоты и ненужности, голодной жизни в коробке. Сколько бы ни было той жизни, но она настоящая, и в ней есть вы, и они вас ждут каждую минуту. Как я Глеба ждала.

Глаза Олега мгновенно почернели, и я поняла, о чём он подумал.

— Арни тебе ещё на встрече у Аарона это сказала, а ты не понял. Только она тебе это ещё сто раз скажет и бороться за тебя будет, поплачет, слёз тебе не покажет, гордая, но будет спасать всем, что в ней есть, кровью и любовью своей. Она тебя сразу предупредила, ещё по дороге, когда легенду рассказывала. Арни сама на это пошла, пусть хоть день, но с Богом, тем, который сильный и красивый, который, оказывается, есть на свете, и ей повезло в жизни с ним встретиться. Не жить в мире, в котором она никому не нужна, только на страдание родилась, на постоянные муки и унижения, а жить пусть недолго, но яркой, настоящей жизнью. Отдать свою жизнь этому Богу, который оказался ещё и настоящим, готовым помочь своим друзьям, который честен с ней во всём, даже в самом ужасном откровении.

Я говорила жёстко, смотрела прямо в чёрные глаза Олега, он не выдержал и отвёл взгляд. Вздохнув, я решительно обратилась к Виктору:

— А ты?

— Что я?

— Как ты мог не понять, что Нелли увидела тебя настоящего в тот момент, как только ты открыл эту страшную коробку, небось, обнял сразу?

— Ну да …она же двигаться не могла, лежала в ней, коробке этой и кричала.

— И что теперь ты сомневаешься? Появился герой, красавец писаный, спас девочку, накормил, вылечил, всё про себя честно рассказал — зачем спасал, весь ужас честно показал. А потом спасал меня, готов был за меня её убить, но она увидела того, который за своих друзей свою жизнь отдает, простил ей всё, что в её мире никто бы не простил. Вы же им сказали, что я из-за них умираю, им спасаю жизнь, девочки видели вашу готовность убить их за это, но сдержались. Никто так честно с ней не говорил никогда, таких как вы она и не видела никогда в своей маленькой жизни рабыни. Как бы её не называли в её мире, но в коробку посадили и не кормили за что-то, что посчитали виной. Нелли увидела настоящего мужчину, человека слова и дела, который камни ей принёс очень дорогие, сам сказал, что она поняла, только она увидела, как ты их ей принёс. Ты ведь просто положил их ей, сказал — играйся?

— Примерно так и получилось, сказал… смотри, какие красивые.

— Она сразу поняла — для тебя они ничего не значат, для тебя деньги не важны, для тебя самого эти камушки всего лишь игрушка. Что ты её из-за этих камешков в коробку не посадишь и голодом морить не будешь. Поэтому и заговаривать тебя стала, колдовать, чтобы хоть немного ты на неё внимание обратил, увидел её, что она тебе благодарна за всё. За спасение, за отношение человеческое, за красоту вокруг, в которую ты её поселил.

Опустила голову и неожиданно качнулась, Глеб оказался быстрее всех, Олег с Виктором только руки ко мне протянули, а он уже держал меня на руках.

— Что с тобой? Тебе плохо?

— Хорошо, всё хорошо, только смотреть очень высоко, я бы за стол села. Глеб, правда, у меня всё хорошо, а вы не смейте уходить, я ещё не всё сказала.

Никто и не пытался, они так и остались стоять у дивана, два гиганта, только пытались стать меньше, правда, совершенно безрезультатно. Глеб сел за стол, усадил меня на колени и обнял, прижал к себе, казалось, мои слова касались и его, взгляд стал задумчивым, он посмотрел на меня и спросил:

— Ты устала, может, полежишь?

— Скажу ещё пару слов этим незадачливым женихам.

Женихи опустили головы в ожидании продолжения воспитательного процесса. Я смотрела на них и внутренне улыбалась, даже губу прикусила — такие огромные, силы невероятной, опыта жизненного несколько столетий, психолог и аналитик, а так пугаются любви двух юных маленьких девушек.

— Я хочу уточнить ещё один момент. Всякие мысли, что вы их недостойны — просто бесполезны, можете даже не тратить на это время, ни своё, ни тем более их. В это они не поверят никогда, что бы вы им не говорили, потому что на их глазах уже происходили события, которые вас показали — настоящих. А теперь идите к ним, надеюсь, командор даст вам день отпуска?

— Даст.

Посмотрела на Виктора и Олега, улыбнулась им:

— Вы поймите, любовь — это совсем не страшно, иногда больно, иногда очень обидно, но не страшно. Они вас уже любят, только не знают, как вы к ним относитесь… хотя им всё равно на самом деле, они вас всё равно любить будут, страдать, мучиться, но любить. И жизнь за вас отдадут, не задумываясь, вы уже видели, на что они способны.

Олег неожиданно оказался передо мной и опустился на колени:

— Катя, скажи, почему… за что ты…

— Это не я. Это вы сами.

— Но…

— Олег, никаких «но». Я освободила тебя от всех клятв прошлого, его просто нет, его смыло, унесло и развеяло на нейтрино. Арни знает тебя такого, какого знает, и что бы ты ей ни рассказал, она будет верить только своим глазам и своему сердцу, остальное для неё не существует. Олег, ты можешь бежать в пещеру и потратить остатки своей жизни на страдания о своих ошибках молодости, а можешь жить полной жизнью, счастливой, уверенной в будущем…

— Будущем?

— Конечно, сейчас у вас наступило время будущего, время, когда вы можете за него бороться, любить… ну, для начала попытаться узнать друг друга, понять себя. Это и есть будущее, когда ты от каждого дня ждёшь события, какого-то изменения, надежды, может, просто взгляда… или поцелуя.

Глеб обнимал меня, прижимал к себе и вздыхал. Я проснулась уже давно, он это понял, но так как я не открывала глаз, ждал: вздыхал, касался лица пальцами и вздыхал. Не выдержав такого количества вздохов, я рассмеялась:

— Ты стал как Самуил.

— Вздыхающий командор.

— Что означают твои вздохи?

— Отпуск откладывается на несколько дней.

Наступила моя очередь вздыхать, вчера я так надеялась на поездку с Глебом в наш бассейн, а теперь она отменилась.

— Париж?

— Да, надо докончить дела.

Я прижалась к нему, что поделаешь, командор не может постоянно проводить всё время в постели с женой, как бы ему там не было хорошо.

Вчера, отправив женихов к своим невестам, Глеб долго сидел, обнимая меня, молчал, что-то думал. Не решаясь нарушить это молчание, прижалась к нему и тихонечко сидела, обдумывала свои слова. Действительно, права ли я, так настойчиво отправляя их к девушкам? Может, надо было дать им время всё обдумать? Ага, и до чего бы они додумались? Нашли бы сотни поводов, разных дел и опять отдалились бы друг от друга. А пока всё ещё находятся в состоянии волнения из-за нас с Глебом, они смогут сказать друг другу те слова, или задать те вопросы, которые уже не зададут и не скажут через день.

Глеб взял меня за руку и неожиданно серьёзно сказал:

— Самуил уехал к Норе.

— А что с ней случилось… Глеб…

— Он уже брал её кровь несколько раз, надеюсь, что хватит. Там Олаф и боевики, Аарон далеко, он сам отказался от прямого переливания, как только почувствовал жажду.

— Когда это началось?

— Два дня назад. Андрей с ним.

— Андрей?!

— Катя, он уже совсем не мальчик, совсем.

И улыбнулся весело, для меня даже такие суперсверхчеловеки всё равно мальчики. Но я заволновалась — вспомнила, как Глеба держали, а он разметал всё вокруг.

— Самуил должен ещё Аарона обследовать, понять его состояние и назначить возможную дату переливания.

— Глеб… надо как-то помочь Норе.

— Поможем, не переживай, у них всё будет иначе — у Аарона нет столько агрессии, как было у меня. С ней Олаф, он всё почувствует сразу и поможет ей, у него все камни Вавилона. Тебе ехать нельзя.

Последнюю фразу Глеб сказал таким тоном, что я поняла — сейф, он меня скорее посадит в сейф, чем отпустит. И почти сразу весело рассмеялся:

— Да и женихам я только день отпуска дал.

Всё продумал уже давно, дал всем подчинённым указания, чётко и ясно объяснил ситуацию. Я подняла на него глаза:

— Глеб, скажи мне, только совсем честно, совсем-совсем честно, как ты мог меня полюбить? Я… вот опять три дня спала, ничего не делаю, только разговариваю иногда, у меня только слова… правда, я хочу понять. Я, конечно, принцесса и королева, это понятно, только так странно… ты такой собранный, всегда всё продумываешь. Я только иногда чуть-чуть почувствую непонятно что, а ты уже всё сделал.

— А вот за это и люблю, за слова и чувства.

— Правда?

— Правда.

— Ты меня так удивляешь постоянно, каждый день удивление.

— А ты как меня удивляешь!

Он перенёс меня в спальню, медленно раздевал, добился от меня стыдливого и радостного смеха, и прошептал в самое ухо:

— Где я ещё такую женщину найду, нет в целой вселенной другой такой.

А теперь уезжает в Париж, сцену ревности что ли изобразить? Но настроения не было, и я только вздохнула, несколько дней это очень долго.

Глеб уехал сразу, даже не стал завтракать со мной, телефон звенел постоянно, но он ответил лишь два раза, остальные звонки просто сбрасывал. Зашёл ко мне уже весь командор, поцеловал нежно-нежно, страсть допускать никак нельзя, поездка сложная, отменить невозможно.

— Я скоро вернусь, не скучай.

— Люблю тебя, я буду ждать.

— В доме Виктор.

— Отпуск закончился?

— Ты сама дала им день. Олег летит со мной.

— День — это пару часов?

— Ты же не сказала сутки.

И теперь я виновата, что моё понимание времени очень сильно отличается от понимания Глеба и разговор с невестами оказался очень коротким. Хотя, сами женихи, видимо, сильно обрадовались такому повороту. Глеб улыбался своими синими озёрами, ждал от меня возмущения, но я лишь прижалась к нему и прошептала:

— Береги себя, я буду переживать за тебя… бояться не буду, даже не надейся.

Муж тихо рассмеялся, чмокнул меня в щёку и исчез. А я загрустила сразу, стало пусто и одиноко. Как долго, целых несколько дней, неизвестно, сколько это несколько дней, у меня это может быть три, а у Глеба сколько? Очередной раз вздохнув, я пошла завтракать. В столовой сидел грустный Виктор.

— Доброе утро.

— Катя, оно такое доброе, что я готов… даже не знаю на что я готов.

— Почему?

Я грустно села за стол и посмотрела на грустного Виктора, даже забыла сказать волшебное слово, но мне сразу принесли завтрак, и я поняла, что Глеб распорядился заранее. У него всё продумано, даже моя забывчивость. Вердо тоже всё помнит, пирожков на неделю хватит. Грустно посмотрела на Виктора — он в своей грусти забыл ответить на мой вопрос, сидел и качал головой на свои мысли.

— Как вы поговорили?

— Катя, откуда ты всё знаешь?

— Что я знаю? Ты уточни. Потому, что я не знаю, как устроен самолёт, как едет машина…

Виктор решительно встал с дивана, сел передо мной на пол, чтобы глаза в глаза, вспомнил вчерашнее моё замечание, что смотреть высоко.

— Катя, скажи… неужели так бывает на самом деле в вашем мире, чтобы один раз посмотрела и всё — готова жизнь отдать? Она видела меня пять минут, сознание потеряла почти сразу, я только её в машину посадил, дал воды и смотрю… уже без сознания.

— А что, никто не заметил, что ты её из коробки достал?

— Почему? Сильно заметили — перестали друг с другом драться, дружно ко мне кинулись. Только зря.

— Ясно, что зря. А Нелли где в этот момент была, когда ты им объяснял, что они зря кинулись на тебя?

— Я её в машину посадил, а что?

— Ничего… подумаешь, девушка увидела, как её спаситель обе враждующие стороны разметал, как пёрышки. А потом проснулась во дворце: кормят, лечат, учат языку, девочкой называют. Камешки драгоценные поиграть приносят. Ты не думай, они ей не нужны на самом деле, просто она тебя поняла. Ведь ты, когда её спасал, ещё не знал, что почувствуешь, что она твоя половина человеческая. Просто спасал. И она это знает.

— Знает. Самуил ей сказал, уже когда мы им с Арни всё рассказали и показали.

— Виктор, а как они…

— Ты знаешь, вот Арни, я как-то сразу решил, что она ничего не покажет, она такая… как Олег — никогда не поймёшь, что с ним делается на самом деле. Но Нелли тоже ничего не сказала, только глаза сделала такими… лица не осталось, одни глаза. И всё.

— Что — всё?

— Всё, ни слова обе не сказали, представляешь? Это я потом смог всё обдумать, а тогда… некогда было, да я особенно и не думал о ней, посмотрела и посмотрела. Катя, если бы…

— Виктор, даже не смей об этом думать, а тем более говорить! Никогда! Что бы со мной ни случилось — она для тебя единственная и неповторимая, понял?!

— Катя…

— Что бы ни случилось! Неужели все мои муки окажутся бесполезными? Неужели всё это зря? Ты сам всё видел, помнишь, и это не только за нас с Глебом, это и за вас с Нелли и Арни, понял!

Виктор опустил голову, долго молчал, а я дрожащими пальцами пыталась зажечь сигарету. Он протянул мне зажигалку и проговорил:

— Нелли мне сказала, что я ей жизнь спас и теперь она моя. Опустилась передо мной на колени, я хотел поднять, а у самого руки не двигаются, замер… а она смотрит на меня снизу и говорит, что есть много не может… боится, что крови не хватит.

Опять опустил голову, осторожно взял мои пальцы, едва коснулся губами. А я вздохнуть не могла — вот это девочка серобуромалиновая, вот это характер из коробочки. Он коснулся моей руки щекой и продолжил:

— Катя, скажи — как я ей в глаза смотреть буду?

Это вопрос простой, я даже смогла вздохнуть, даже сигаретой затянуться.

— Прямо. Нелли девушка умная, решительная, её не обмануть. Тем более, что она всё уже знает и понимает свою роль. И готова на всё ради тебя. Только…

— Что только?

— Ей сейчас твоя помощь очень нужна.

— И что я могу сделать, если она может умереть из-за меня?! Чем помочь?!

— Собой.

И закрыл лицо руками, вздохнул тяжело. Я решила ему не помогать, пусть сам думает, вспоминает, как со мной было, как они мне помогали, как Глеб себя вёл.

— А как ты её чувствуешь?

— Как человека, сердце… движение крови. Ты знаешь, она меня сразу почувствовала — я ещё к дому только подъезжал и вдруг услышал, как сердечко её забилось, хотя видеть меня она не могла. Я проверял.

Аналитик есть аналитик — всё перепроверил, а руками двинуть не мог. Виктор смотрел на меня совершенно чёрными провалами, и руки заледенели.

— Катя, а если я не смогу удержаться?

— К скале прикуём.

Он долго не понимал, что я сказала, потом лицо изменилось, взгляд прояснился и руки потеплели. Я засмеялась и постучала пальчиком по аналитическому лбу.

— Виктор, это со мной всё было непонятно, я сама вся непонятная, а с вами уже всё значительно проще. Ты же знаешь, Самуил взял кровь у Норы, далеко-далеко где-то там перельёт её Аарону, вы все вцепитесь в него и удержите. Тебя мы можем приковать к скале, если ты думаешь, что Глеб тебя может не удержать. А я встану перед Нелли и буду тебя бить по голове сковородкой. Ты Нелли своей объясни, что ничего страшного в процессе теперь нет, всё поставлено практически на поток, её кровь каждый день вырабатывается, Самуил наберёт нужное количество и ей уже можно не давиться едой.

Он даже смог улыбнуться, кивнул головой, ну да — поток.

— Ты меня успокоить пытаешься, я понимаю.

— Виктор, вся проблема в том, что на самом деле всё зависит только от вас двоих — Нелли и тебя. Никто, даже я, хоть ты и говоришь, что я всё знаю, не может вам сказать, как всё будет происходить. Только ваша решимость помочь друг другу.

Виктор так и сидел — держал меня за руки, иногда касался их губами, или прикладывал свой лоб или щёку. Последовавший вопрос показал, что аналитик решил изменить тему разговора, может, сам подумать решил, может что-то для себя уточнить.

— Катя, почему ты опять хотела умереть? Ты нам не верила?

— Я боялась, очень боялась, что Глеб не выдержит, и я просто не успею остановить…

— А мы? Неужели ты думала, что мы Глеба не спасём? Мы ему энергию постоянно давали, боевики стояли строем за дверью. Только он всё вставал, мы его уложим, а он всё повторял — а как она, как она могла… и вставал. К тебе стремился.

— Я тогда ни о чём не думала, только Глеб и что я его убиваю.

— Не ты.

— Через меня, нет меня…

— Нет Глеба. Нас всех нет.

— Виктор!

— Вот ты мне много всего сейчас наговорила, всё правильно, только ты сама никак понять не можешь, что никакой закон у нас без тебя работать не будет. Дело даже не в нас.

— Глеб.

— Он, а он только с тобой жив, значит, мы все.

И вдруг посмотрел на меня своими пронзительными глазами, ослепительно улыбнулся, произнёс уже обычным своим ехидным тоном:

— Понимаешь, я только жениться собрался, а ты сразу умирать, и кто невесту под венец поведёт вместо матери? Кто приданое назначит? Андрей без твоего указания не даст ничего, экономить будет. А командор в отпуск не пустит, медовый.

Я оказалась не готова к такому стремительному решению, долго смотрела на него, потом расхохоталась:

— Виктор, я не успеваю за тобой, мыслительный процесс застревает!

— Как это? А кто про поцелуи тут так страстно говорил? Я… готов.

Он замер на мгновение, смешно повёл губами, жалостливо посмотрел на меня:

— А вы с Глебом до свадьбы не целовались? Нет? Жаль, теперь командор и нам не разрешит.

— А ты можно подумать, спрашивать будешь?

— Конечно, кругом учёт и контроль.

Виктор что-то решил, одним моментом решил всё и сразу успокоился. И я собралась этим воспользоваться:

— Если ты хочешь, чтобы я вела Нелли к алтарю…

— Это куда?

— М-да, ну, под венец, расскажи мне, зачем Глеб поехал в Париж.

— Катя, тебе уже пора обедать.

— Никакой свадьбы, никаких поцелуев, платья…

— Шантаж.

— Откровенный.

Он встал, вытянулся и отрапортовал:

— Жена командора, командор отбыл на встречу глав крупнейших кланов Европы. Ну, и командоров тоже.

Ого, серьёзно. На мой немой вопрос что-то промычал и снова вытянулся.

— Виктор, членораздельно, пожалуйста.

— Секретная информация, разглашению не подлежит.

— Даже жене командора?

— Ей в особенности.

— Это из-за встречи в Норвегии?

— Катя, с тобой неинтересно разговаривать, ты всё понимаешь сама.

Но рассказывать подробно не собирался, ушёл на диван и закурил свою сигару, дымом прикрылся. Что ж, мы и сами можем всё рассказать.

— Глеб решил всех предупредить, что я не собираюсь превращать их человеческих жён во всякие орудия, ведьм и ещё кого-то там.

— Что-то в этом духе.

— А что тогда твои боевики из клана Олафа должны были тихо сделать?

— Катя, если ты немедленно не пообедаешь, то Глеб меня на части разорвёт, скажет — довёл жену до критического похудания.

— Всё, сажусь на диету.

— Опять шантаж.

— Явный и неприкрытый.

— Они выкрали его жену.

— Что? Официальную жену?

— Она ещё не официальная жена, ритуала не было. Это Глеб у нас мужчина решительный — сразу женился, даже ещё без поцелуев.

— И где она теперь?

— Радостно зализывает раны в одной из клиник Самуила. Ничего серьёзного.

— Раны?

Виктор опустил голову, подумал, прежде чем ответить.

— Он её в подвале держал, закованной в настоящие кандалы.

Я сразу вспомнила свою мысль о ней — пленница, пленница в подвале.

— Катя, ты так не переживай, спасли же. Теперь Глеб популярно объяснит всем в Европе, что вынужден был защищать свою жену, даже истребители пришлось вызывать, а куда делась непонятно какая женщина из какого-то подвала — представления не имеет. Эскулапы Самуила уже готовят её к операции по изменению внешности.

Он сидел и курил свою гигантскую сигару, а я смотрела на него и повторяла про себя — десять минут, десять минут. Глеб всё может решить за десять минут, те, которые я даже не замечаю в своей жизни.

— Это вы в самолете решали, перед поездкой в Париж?

— Ну да, все вопросы. Катя, это мелочи, обычная тренировка боевиков.

— Подумаешь, мелочь — у командора из подвала жену украсть.

— Тебя однажды тоже украли. Он ещё не понимал, во что ввязался, это мы сразу умными стали, ты ведь не знаешь, что тебя по всей Италии возили, пока ты без сознания была после покушения. А сейчас Андрей так разошёлся, что даже дома Мериам и Афины как, ну почти как наш дом стали.

— Он же в отпуске был, медовом.

— А телефон на что?

Логично, пожалуй, медовый отпуск в три дня с дорогой, был насыщенным. Глеб поступил проще, отключил телефон, но он командор — ему можно.

— Виктор, скажи мне, а что с ней теперь будет?

— Документы, новая внешность, немного денег, новое место пребывания, где-нибудь в Африке, ну и присматривать будут.

— А проблем у вас…

— Не будет. Катя, это всего лишь повод сказать многим, что мы неприкасаемые во всех странах и континентах. Да и Лизу поддержать надо — она давно на таком уровне не говорила, пора напомнить, что она женщина авторитетная в наших кругах. Сезам, кушай, Катенька, кушай.

Всё, разговор о делах командора закончен, и так много сказал. Я что-то ела, но не очень понимала, что ем. Как страшно, бедная женщина, пережить такой страх, похищение, унижения и муки, кандалы в подвале и ожидание, постоянное ожидание неизвестного ужаса. А Глеб мне песню моря и красоты Неаполя. Но меня волновал ещё один вопрос о Нелли.

— Виктор, а как Нелли отнеслась к твоему — спасибо за помощь?

— А никак.

— Никак?

— Совсем. Посмотрела на меня странно, потом сказала, что не о том надо говорить.

Я удивлённо посмотрела на Виктора, а он опять вздохнул и прикрылся дымом, только я дождалась просвета в клубах и повторила удивление на лице.

— Катя, ты понимаешь, она… да ты всё сама знаешь.

Махнул рукой, но я решительно встала и подошла к нему.

— Говори.

— Сказала, что ей выпала милость богов спасать тебя и нас, она благодарит их за это, что они дали ей такую возможность. В общем, такое счастье ей привалило — жизнь за нас отдать.

У него было такое лицо, что я расхохоталась. Именно такая Нелли и именно Виктору, такому ироничному и ехидному. Только так, честно смотря в глаза говорить о милости богов, позволивших ей отдать за него жизнь. Он может иронизировать по любому поводу, но в этой ситуации даже у него не хватает смелости что-то произнести ехидное в адрес этих богов. Особенно когда об этом говорит юная красавица и будущая его любовь.

— Катя, вот откуда в ней это? Когда ты ей это в головку положить успела? Вроде всегда с нами была, страдания всякие терпела, мучилась, а оказывается, душой по барханам носилась, искала для меня серобуромалиновое чудо.

— Ты прав — она чудо, единственное и неповторимое чудо, только для тебя.

— Которое я…

— Будешь спасать всеми возможными и невозможными способами.

— Поможешь?

— Все будем помогать, ты же нам всегда помогал, вы все помогали. Как сейчас Нору спасают.

— Ну да, Самуил уже много раз к ней ездил, молодец, всё продумал, хорошо, когда кругом гении, медицинский и всякий.

— А как там всякий?

— Катя, они с Леей уже такие стали… скоро я не смогу с Андреем справиться, такой сильный стал. Они тренировку устроили с боевиками: я сначала посмеялся, Андрей понятно, но Лея меня удивила, такое вытворяла… надо мне тоже на тот вулкан слетать — может там воздух другой? Конечно, раз ты там была, значит — другой.

— Другой-другой. Вот с Нелли и слетаете после свадьбы. Это будет вулкан для новобрачных.

— Катенька, девочка моя, красавица, как ты хорошо выглядишь, ты меня прости, что бросил тебя, не дождался, когда проснёшься, но так с Норой получилось, срочно пришлось ехать, кто знает, что с Аароном, как всё будет. Как ты себя чувствуешь, надеюсь, всё хорошо?

Самуил стремительно зашёл в столовую, говорил, а сам смотрел строгим взглядом ученого доктора, быстро пощупал мой пульс, потрогал лоб, сел за стол и ему сразу принесли обед. И это Глеб продумал, даже не надо говорить, всем настолько некогда в этом доме, что само появление в столовой означает немедленную подачу еды.

— Самуил, как Нора?

— Всё хорошо… как оказался прав Глеб, у меня даже больше по количеству, чем требуется, осталось осмотреть Аарона, и уже…

— Это Глеб предложил заранее брать кровь у Норы?

— Конечно, как только она встала на ноги, он сразу и предложил, ну по её состоянию… она ещё и не знала ничего, это потом Аарон всё ей рассказал, а я под видом анализов и набирал.

Он решил Нору спасти, давно решил, ничего мне не говорил, а задание Самуилу дал. И Аарона тоже. Даже если бы у них ничего не получилось в отношениях, и неизвестно, получится ли сейчас, они оба имеют шанс выжить. Я облегчённо вздохнула, а Самуил вдруг обмяк и робко посмотрел на меня.

— Катенька, девочка моя, как мы тогда с тобой…

— Всё было так, как должно было быть.

— Девочка моя… как я был глуп, что согласился тогда на прямое переливание, как глуп…

— Всё правильно Самуил, всё правильно. Агрессию Глеба иначе нельзя было…

— Да, у Аарона нет той агрессии. Как вы смогли непонятно, как смогли, я смотрел на тебя и видел свою Сарочку… молился, чтобы ты выжила, тогда всё не напрасно, всё имеет смысл — вся моя жизнь, работа моя, я с тобой разговаривал про себя, просил выжить. А ты такая умница, столько всего, а ты только улыбаешься… едва дышишь, а улыбаешься.

— Это вы меня спасали каждый раз.

— Ну да, а ты только пирожки с тортами ела.

Виктор сидел мрачный, сигара закончилась, и иронию было нечем сдержать. Я решила на него не обращать внимания и спросила Самуила:

— А как Аарон держится?

— Хорошо, Катенька, он сам Глебу позвонил, сказал, что почувствовал… ну Глеб всё и организовал. Андрюша с ним уехал, ты не бойся за него, Катенька, он такой сильный стал, Виктор видел, а Лея! Мутанты никогда такой силы не имели, никогда, да и странная она эта сила. Я осматривал её, у неё мышцы не такие, никогда нельзя даже подумать, совершенно нормальные, понимаешь, вот эти сразу ясно — металл, а у неё обычные, а в бою невероятно, совершенно невероятно, как это происходит. Она как-то энергией управляет, Олаф тоже удивился — как её тело меняется, становится другим, а потом, как успокоится, всё как обычно — мутант.

— А песни хоть иногда поёт?

Мне стало грустно от рассказа Самуила, опять сила, боевая мощь, а ведь красавица, удивительная красавица.

— Да, я слышал, хорошо поёт, Катенька, давай когда-нибудь опять концерт устроим, так хочется вас услышать.

— Хорошо, вот все соберутся и устроим.

— На моей свадьбе петь придётся, в качестве подарка.

— Вот видишь, Самуил, дата почти назначена.

Самуил радостно обернулся к Виктору:

— Ты женишься? На Нелли?

— А на ком ещё? У тебя есть предложения? Изрекай, но если эту мымру предлагать будешь…

— Нет, что ты, такая девочка хорошая, только ты её не обижай, вот, Олег обидел Арни, сильно она плакала.

— Обидишь её, она сама кого хочешь… не буду.

И смутился, Виктор смутился! Я засмеялась и хитро посмотрела на Самуила, пожалуй, действительно, свадьба не за горами. Так радостно, что Нелли оказалась именно такой, такой удивительной девочкой, ну почему девочкой — девушка, красивая девушка, юная мудрая красавица.

— Самуил, а сколько Нелли лет?

— Я спрашивал, девятнадцать, по их меркам уже взрослая женщина, её долго делили, она дочь местного вождя, он её всё время продавал разным женихам…

— Как это — отец продавал женихам?

— Обычаи там какие-то, я не очень понял, только она уже три раза замужем была.

Виктор аж подскочил:

— Что?! Самуил, как ты мог мне этого не сказать? Я даже один раз не был женат, а она уже три раза!

— Но её как-то потом домой возвращали, я не понял почему… она странное слово говорила, что-то вроде неправильная, что она неправильная для этих мужей.

— Виктор, она для других не могла быть правильной, раз тебя ждала.

— Не оправдывай.

— Я не оправдываю, ты её сам спроси, в чем её неправильность, чтобы потом не было непонимания в семейной жизни. Может, за эту неправильность её в коробку и посадили, голодать заставили, ты же не знаешь их обычаев. Представляешь, она уже третий раз так в коробке сидела голодная. Я думаю за непокорность. Может, съездим, вместе спросим?

Виктор был готов, моя хитрость не удалась.

— Глеб вернётся, тогда и решите — куда ехать.

— В сейф?

— Зачем, по саду можешь погулять.

Судя по взгляду, сильное он от Глеба внушение получил за опоздание. Ну и сам насочинял вины. Мне осталось только вздохнуть:

— Что ж, Самуил, ты сразу уедешь к Аарону?

— Да, Катенька, да, вертолёт уже ждёт, я только заглянул на тебя посмотреть после всех событий, но мы это потом обсудим, Олаф тоже очень хочет с тобой поговорить. Ну, Арно ещё, но не знаю, может Глеб и не захочет с ним, посмотрим, посмотрим.

— Почему?

— Всё, Катенька, мне совсем некогда, я побежал.

Действительно вскочил и убежал. Я удивлённо посмотрела на Виктора, но тот только пожал плечами и предложил прогуляться по саду.

Мы гуляли по саду, и я вдыхала этот невозможно вкусный аромат рождающихся фруктов. Фруктовые деревья, это что-то совершенно особенное: как мамаши многочисленного семейства, они листьями прикрывают будущие плоды от дождя и открывают для них солнце, поворачиваются всей кроной за ним, главное — будущие детки, чтобы зрели и наливались соком. Виктор шёл молчаливый, смотрел в одну точку, но при этом несколько раз успевал подхватить меня, когда я запиналась за что-то и пыталась упасть. На предложение зайти к Вердо за вкусностями он лишь покачал головой, и я не стала спорить — мало ли какие сложности могут между ними возникнуть и останусь без этих самых вкусностей. Боевиков не было видно, скрывались где-то за деревьями, даже Илья не подошёл поздороваться.

— А где Илья?

— С Олегом уехал.

— Зачем?

Но Виктор только на меня посмотрел, отвечать не стал, взял за локоток и повёл дальше. Я решительно повернулась к нему:

— Виктор, лучше я в сейф пойду, какая разница, если ты только молчишь и о Нелли думаешь.

— Скажи, а как это в вашем мире… что значит непокорность? Женская непокорность?

— А выдали её за старого противного или молодого противного, злого, жадного, может даже били… кто знает. Вернее, только она знает, что заставило её быть непокорной до такой степени, раз она была готова в коробке голодной сидеть и домой с позором возвращаться. А потом её снова продавали.

Виктор побледнел, его рука закаменела, ещё немного и мой локоть треснет. Но он сразу пришёл в себя, как только я попыталась хоть немного пошевелить занемевшей рукой.

— Прости.

— Ничего. Виктор, ты поговори с ней, она ждёт тебя, каждую минуту ждёт. Я никуда не уйду, буду дома сидеть, правда-правда.

— Будешь, конечно. И я рядом посижу.

— Да ничего не случится, я в доме, кругом охрана, сам говорил, что боевики меня уважают, будут охранять, а ты съезди на часик…

— Катя, боевики — это хорошо, только я — лучше, или ты сомневаешься?

Было бы предложено, и я только плечами пожала. Ясно, что второй раз Виктор не позволит себе оплошать даже из-за любви, одного раза хватило на столетия. Мы вернулись в дом, и он объявил ужин.

— Виктор, да кто на меня напасть сейчас посмеет? Со здоровьем у меня всё хорошо, с энергией замечательно…

— А с головой?

— … с мыслями тоже.

— И кто ж тебе поверит?

— Да я уже никому ничего никогда…

— Ага. Сколько дней прошло? Конечно, для тебя это много, но я помню, как ты умирать собиралась.

— Я тогда Глеба спасала.

— А сейчас можешь ещё что-то придумать.

— Ты мне не веришь?!

— Абсолютно.

У Виктора зазвенел телефон, и он поднял палец, мне пришлось проглотить своё возмущение — вдруг это Глеб звонит, или ещё что-то важное. Он долго слушал, ответил на ассасинском пару фраз и внимательно посмотрел на меня.

— Что?

— Катя, верить тебе совершенно нельзя.

— Виктор, немедленно говори, что случилось!

— Вот ты мне скажи — как это у тебя получается?

— Да что получается?

— Илья встретил ребёнка.

— Ребёнка? И что? Как… тот самый?

— Да.

— Но Илья же совсем молодой?

— Ну, это по твоим меркам. Хотя, ты права… обычно это происходит несколько позже. Но он же тебе нравится, вот ты ему подарок и приготовила.

С сомнением посмотрел на меня, вздохнул и мрачно спросил:

— И чем это нам грозит? Тебе особенно?

— Да ничем! Это уже закон работает, он видит — вот опять хороший, надо ему подарок сделать, помочь в жизни, как он другим помогает! Он тогда спас ребёнка, закон ему ребёнка и дал, понял, что Илья его не тронет, спасать будет изо всех сил. Он меня спасал…

— Катя, там ещё много боевиков было, которые тебя спасали.

Сидит, смотрит на меня и даже не улыбается. А я радостно вскочила из-за стола… и стала падать. Виктор подхватил меня, посмотрел страшными глазами, а я смогла только прошептать:

— Бассейн, мне нужна вода.

Мы так и стояли в воде — Виктор держал меня на руках. Он порывался звонить Глебу, но я запретила, мне действительно стало легче, я обняла его за шею и жёстким тоном заявила:

— Слушай меня. Сам говоришь, что я всё знаю, так вот, это просто радость, понимаешь, это совсем не то — всё значительно слабее, чем было раньше, моему организму надо ещё научиться жить совершенно правильно. Всё пройдёт само, организм умный, он всё сам знает. Ты только мне помоги, ладно?

Последнюю фразу я уже произнесла умоляюще, почти хныкая.

— Ты никому не звони пока, мне уже хорошо, набегут, всех бросят, проводки навешают, а другие там как? Вот помокну немного, а ты потом меня энергией будешь лечить, хорошо?

— Хорошо.

Он действительно держал меня в воде, пока я сама не попросилась выбраться, завернул в полотенце, сел со мной на коленях и долго держал за руки, не отпускал даже тогда, когда я уже ничего не брала.

— Вот видишь, всё хорошо, всё прошло. С каждым разом всё будет легче, я знаю.

— Ты думаешь, что тебя хватит на весь наш мир?

— Зачем на весь мир… так, кого знаю.

— Боевиков посчитала? Все полки?

Да, многовато будет. Но я переживала недолго, подумала немного и заявила:

— Боевики сильные — сами справятся.

Виктор хохотал так, что, пожалуй, Глеб в Париже услышал. Он прижимал меня к себе, даже чмокнул в щёку, вот нахал, сквозь смех спросил:

— Катя… да почему они сильные-то… вот они сильные… почему-то у тебя… а мы… значит… так себе… нас всегда… спасать надо… скажи, ну почему?

— А вы родные. Они хорошие, они помогают, я им верю, но вы стали мне совсем родными, поэтому за вас так и переживаю. А Илья мне очень помог, никто из вас не смог мне тогда помочь, а он решился. И я ему очень за это благодарна.

Мне стало совсем хорошо, и я затребовала второй ужин. Виктор только покачал головой, но делать нечего, понёс меня кормить, ходить своими ножками не позволил, так и сказал — ножками.

Он много звонил, улыбался мне, даже кокетничал, и я ничего не заподозрила, пока через какое-то время не появились Олаф с Самуилом. Ясно — доложил всем, а на мой грозный взгляд сразу ответил:

— Глеб требует отчёт через десять минут.

Но прошло полчаса — в которые, как я догадываюсь, Глеб имел полный визуальный отчет о действиях в лаборатории Самуила — прежде чем стало ясно всем, что я чувствую себя хорошо, никаких потерь энергии нет. Когда всё закончилось, я даже не позволила Самуилу попить чай, немедленно потребовала возвращаться к Норе или Аарону. Олаф только покачал головой — неугомонная, и пообещал вернуться при первой же возможности.

Только они меня обманули: никто никуда и не собирался уезжать. Спать Виктор меня отправил сразу, как только эти два конспиратора, Олаф и Самуил, сделали вид, что уезжают.

— Ну вот, ты спи, а я тут на коврике рядом полежу.

— Виктор! Мало того, что всем доложил, напугал всех, так ещё и собрался ночевать в спальне чужой жены!

— Да… пожалуй, Глеб может не понять… ладно, я за дверью на коврике полежу. Лея.

Она проявилась мгновенно, и Виктор долго давал ей указания как меня беречь, она лишь кивала головой и улыбалась. Наконец, я не выдержала:

— Виктор, иди уже, мы тут будем секретничать своими женскими секретами. А ты не подслушивай!

Он кивнул, хотя, какие секреты в этом доме? Но мы действительно долго болтали с Леей. Поток благодарностей я сразу остановила:

— Ты даже думать не смей так говорить, тоже мне, ты не Нелли, это она из феодализма только вышла, я не богиня, сама всё знаешь. Я за вас очень рада, вы с Андрюшей такая красивая пара, такие изумительные оба, просто замечательные. Ты лучше расскажи, как там на вулкане?

Лея так покраснела, что я поняла — хорошо было на вулкане. Вот не даст же мне Глеб этот аппаратик, чтобы можно было глушитель самой включать, даже поговорить спокойно невозможно, Виктор, небось, уши развесил и слушает. Пришлось на общие темы разговаривать. Лея стала взрослой, очень умной и уверенной в себе женщиной. Каждое слово было ответственным и продуманным. Только когда заходила речь об Андрее, она менялась — глаза светились и наполнялись такой любовью, что во мне всё начинало петь от радости за них. Она вдруг странно посмотрела на меня и тихо спросила:

— Катя, а тогда эти звери, которые энергию вашу забирали… как они ушли?

— Я не знаю, у меня что-то в голове сверкнуло и всё — темнота. А почему ты спрашиваешь?

— Они ко мне потом приходили.

— Что?

— Я Олафу всё рассказала, и меня тоже люди отключали от них.

— А остальные?

— Олаф проверял всех, кто участвовал, больше ни у кого гостей не было.

— Лея, расскажи мне всё.

Получается, что в Лее есть много человеческого, иначе не смогли бы к ней проникнуть… и опять через меня. Звери проявились как изображение перед глазами, она не спит, поэтому они не смогли во сне прийти и в куклу превратить её тоже не смогли. А пришли к ней, потому что она близка мне — не только физически, но и моим отношением, моей к ней любовью.

— Они требовали от меня, чтобы я тебя за руки держала, я сразу поняла, что они так хотят твою и Глеба энергию через меня забирать. Мне даже было сложно двигаться, шла как сквозь какое-то вязкое пространство, Андрей что-то почувствовал и помог, а потом и Олаф подключился. Но только когда пришли люди и взяли меня в круг — звери исчезли, очень сердитые и удивлённые.

— Ну, конечно, они даже представить себе не могли, что таких как вы, ты, Глеб и другие, могут от них люди спасать. Лея, прости меня, это из-за меня всё…

— Катя, ты знаешь, что я за тебя жизнь отдам, ты меня спасла и настоящей сделала… любовь подарила, такую, о которой я даже мечтать не смела, я тебе за каждую минуту своей жизни благодарна…

— Всё, Лея, остановись. Пусть будет так — ты мне за всё и отплатила, мы с тобой теперь квиты.

Она только рассмеялась звонко, даже руками взмахнула — как же можно сравнивать, а я сделала строгое лицо, правда не удержала его, сама засмеялась.

А утром выяснилось, что Олаф с Самуилом оставались в доме, вдруг что со мной опять произойдёт. Они сидели в столовой и мирно разговаривали, когда Виктор силой достал меня из бассейна и прямо в халате доставил на завтрак. Я сразу поняла, они не вернулись, а никто никуда не уезжал. На моё возмущение — что они всех бросили на произвол судьбы, а со мной всё хорошо, рядом Виктор и Лея, и вообще я здоровее всех — Олаф спокойно ответил:

— Катя, доброе утро. И хорошо, что ты здорова, но верить в твоё благостное состояние нельзя.

— Катенька, у Норы тоже всё хорошо, там она не одна, кровь мы ещё не переливали, а Андрюша Аарона удержит, не переживай девочка, там он тоже не один, там боевики, да и сам Аарон обещал держаться. А я тебя посмотрю сейчас, проверю, ты, только не обижайся, но с тобой всегда всё непонятно. И Глеб скоро вернётся.

— Вы что, его уже вызвали?

— Нет, он сам решил, что…

— Зачем? Теперь у него будут проблемы из-за меня…

— Не будут. Я тебе вчера уже говорил, у него всё на контроле, если не рванул сразу возвращаться, значит, доделывает всё срочно и очень, я повторяю, очень надеется, что ты не рухнешь без него…

— Не рухну! Виктор, вот зачем ты всех вчера напугал? Всё прошло спокойно, ничего не болит, никому никакой энергии не отдаю и не отдам!

— Да мальчик маленький и здоров, спортсмен, ему много и не понадобилось, поэтому с тобой всё нормально, много отдавать не понадобилось.

— Здоров? Как хорошо, расскажи мне о нём.

— Да я и не знаю ничего конкретного, приедут, расскажут всё.

— Так он с ними?

— Да.

— А родители?

— Нет у него никого, сирота, в банде подвизался.

— А как спортсмен?

— Бегает хорошо.

Что ж, чувствую я себя нормально, мальчика везут, Глеб скоро приедет, с его способностью организовать он всё сделает правильно, да и Лиза там, Олег с ним, можно не волноваться.

— А вы Глебу сказали, что я чувствую себя хорошо и можно не торопиться?

— Ты лучше спроси, все ли лекарства подвезли и вся ли аппаратура готова…

— Виктор, здесь Олаф, Самуил, да и Лея рядом, может, ты к Нелли съездишь?

Мой тон был не менее ехидным, чем у крутого аналитика, и Олаф расхохотался — как ему у нас нравится, аж глаза светятся.

— Катенька, милая красавица, с нами так и надо, мы мужчины грубые, учи нас, учи, как с настоящими женщинами обращаться!

— Олаф, ты представляешь, мало того, что у самой характер… очень, даже очень интересный, так она нам с Олегом тоже выбрала таких невест, что мы не знаем, как к ним подойти, с какой стороны осаду организовывать. Как посмотрят, а как скажут… никакой мозг аналитика не справляется, а психолог вообще сбежал, хорошо, что командор дал приказ, а то не знали бы куда деться.

— Вот и иди сейчас к ней! Поговори о жизни, ну, и вообще о чём-нибудь.

— Ну да, и пропущу самое интересное.

— И что это?

— Ты же сейчас к Олафу приставать начнёшь, что да как, почему, мне теперь тоже всё надо знать. Быть готовым.

Неожиданно Виктор сказал это очень серьёзным тоном, и я поняла — он действительно готовится. Однажды мгновенно решившись, он как Глеб уже готовится к возможным трудностям, уже всё просчитывает, небось, и картинки просматривает обо мне. И представляет Нелли во всех ужасах, которые со мной происходили. Я лихорадочно вздохнула, чем вызвала настороженный взгляд всех в столовой, как-то криво улыбнулась, настоящей улыбки не получилось:

— Виктор, с Нелли так не будет, ты не пугайся заранее.

Он опустил голову и кивнул — не будет, но он должен быть готов. Эта постоянная готовность ко всему, что может или не может произойти, всегда поражала меня не только у Глеба, но и у них всех. И дело не только во мне и моих разных страданиях, они такие и есть — совершенные воины во всём. Приняв решение, Виктор сразу стал воином, готовым защищать от всего на свете свою ещё совсем неизвестную ему невесту. От себя в том числе. Неожиданно Олаф сказал:

— А Катя права, ты можешь быть в этом уверен, ты знаешь — я отвечаю за свои слова. В отличие от самой героини.

И весело засмеялся, а я надулась — никто мне не верит, ну никто в этом доме, но внимательно посмотрела на Олафа.

— Катя, то, что происходило с вами… это можно назвать созданием нового мира. Вы с Глебом первые представители этого мира. Небожители практически.

Все замерли: Самуил покачал головой, Виктор сделал большие глаза, а я превратилась в статую этой самой небожительницы.

— Олаф, а ты не погорячился? Как-то я не очень похожа на жительницу неба. Мне и на земле хорошо.

Олаф опять весело рассмеялся, причмокнул губами, встал передо мной.

— Катя, ты смогла своим богам такой, как это по-вашему… отворот поворот дать, что они отпустили тебя со всей вашей энергией. Общей с Глебом — невероятной, невозможной, единственной в мире. Никогда за все столетия существования, а может и тысячелетия, никто не знает, сколько мы на самом деле существуем, ни один из нас ещё не объединял энергии с человеком. И никогда ни один из представителей человеческого рода не объединял своей невероятной энергии с нами.

Прошёлся по столовой, потирая руки, и я сразу почувствовала ток энергии, вжалась в стул, ожидая удара, но прозвучал голос Виктора:

— Олаф, осторожнее, не задень нашу богиню. А то муж тебе этого не простит, сразу на небесах окажешься. В одиночестве.

Он уже стоял рядом со мной, ещё не прикрывал собой, но был готов. Олаф сразу отошёл от меня:

— Катя, прости, я отойду, прости, волнуюсь. Надеюсь, Глеб увидит запись.

— Увидит.

В дверях стоял Глеб, и я сразу кинулась к нему.

— Привет, со мной всё хорошо, зря Виктор тебе позвонил, всё хорошо, а как там мальчик?

— Мальчик? С ним боевики. Привет.

Он обнял меня, но взгляд был строгим, а губы плотно сжаты.

— Глеб… я не виновата, зря тебе…

— Виктор поступил по приказу.

Я сникла, и что я с ними рядом делаю? Богиня, скажут тоже, дышать без приказа нельзя, куда ни посмотрю — всё неправильно. Тяжело вздохнув, попыталась освободиться из рук Глеба, но он только плотнее прижал меня к себе и, посмотрев в глаза, спросил:

— Ты ела? Тебе пора обедать.

— Да я только и делаю, что ем и сплю!

— Это твоя задача.

— Задача?

— Беречь себя. Олаф, продолжай, начало я слышал.

Глеб устроился на диване, усадил меня на колени, но лицо не изменилось, осталось строгим и глаза тёмными, синими, как в шторм. В столовую вошёл Олег, поздоровался со всеми, и странно посмотрел на меня такими же тёмными глазами. Да что там в Париже произошло? Я же была здесь, никуда не ездила, а они смотрят на меня так, как будто я там Эйфелеву башню разрушила с Лувром вместе. И я решительно заявила:

— Олаф, подожди. Глеб, объясни мне — что случилось в Париже? Что я, именно я там успела натворить?

Самуил даже руками взмахнул, как можно сердитому командору такое говорить! Виктор только голову наклонил, спрятал улыбку, а Олаф согласно кивнул мне и сел за стол. Глеб помолчал, потом тихо сказал:

— Ты говорила мне, что никому никакой энергии уже не отдаёшь.

— Не отдаю!

— А что тогда с тобой было? Именно тогда, когда нашёлся ребёнок.

— Глеб… понимаешь…

— Не понимаю.

Он смотрел на меня и глаза стремительно темнели, вот уже превратились в чёрные провалы. Я гневно посмотрела на Виктора, зачем, ну зачем сообщил всем, всё же закончилось нормально, совсем немного энергии и отдала. Но ведь опять отдала, хотя сама уже поверила, что никогда и никому.

— Я не знаю почему, сама не понимаю. Может, это в последний раз?

— Глеб, Катя сказала, что боевики сильные, они сами справятся.

Виктор говорил совершенно серьёзно, ни тени улыбки, просто доложил. Но у командора взгляд не изменился, казалось, что он даже не услышал слов. И я не выдержала:

— И что? Теперь судить меня будете, да? Пороть? В сейф посадите?

Попыталась встать, освободиться из рук Глеба, но он меня не отпускал, тогда я крикнула:

— Ну и сажайте, ну и пусть! И буду сидеть!

Неожиданно прозвучал спокойный голос Олега:

— Катя, мальчик сказал, что он ждёт женщину с зелёными глазами.

— И что?! Мало что ли в мире женщин…

— Он тебя узнал на фотографии.

— И зачем он меня ждал?

— Ты ему снилась и звала к себе.

— Я?!

— Ты.

— И где он?

Олег посмотрел на Глеба, но тот отрицательно качнул головой.

— Почему? Скажи, почему я не могу с ним встретиться? Пусть скажет мне, зачем я его звала к себе. К девочкам вы меня не пускаете, к мальчику тоже. А, между прочим, энергию я ему отдала аж в Париж. Вот как надуюсь сейчас и…

— Давай.

Олаф встал передо мной и хитро посмотрел.

— Ну что? Давай, всем по очереди, можешь оптом всем сразу. Мне твоя энергия совсем не помешает, вдруг и мне кто попадётся.

Я удивлённо на него посмотрела, что это с ним? А он стоял передо мной и улыбался, совершенно спокойно, ни тени беспокойства. Постояв так и не дождавшись ответа, Олаф обратился к Глебу:

— Глеб, Катя не энергию мальчику отдавала, она предупредила Илью, что его подарок от неё ждет. С энергией так просто бы не обошлось. Как Илья мальчика почувствовал?

Олег переглянулся с Глебом и позвал:

— Илья.

Он сразу появился в столовой и вытянулся у стола.

— Приветствую тебя, жена командора.

Командор приказал:

— Расскажи о ребёнке.

Всё действительно оказалось очень странно. Собственно, он сам вышел на Илью. Тот стоял в охране переговоров, когда шайка малолетних бандитов от десяти до пятнадцати лет решила оторвать чего-то там в машинах, но, естественно, ничего у них не получилось, Илья их шуганул. Только в какой-то момент почувствовал беспокойство, ещё не мальчика, просто волнение. На всякий случай решил догнать компанию — мало ли что, вот тогда и выяснилось, что не просто ребёнок.

— Вот видите, волнение Илья почувствовал до того, как я энергию потеряла!

— Катя, твой организм мог передать энергию когда угодно, а реакция наступила уже потом, когда её тебе не стало хватать.

— Всё равно…

— Илья, продолжай.

Глеб не стал слушать меня, даже прижал к себе сильнее, чтобы замолчала. Когда Илья поймал мальчика, тот не испугался, хотя скорость движения должна была хотя бы удивить. Он даже сопротивляться не стал, не крикнул, сразу уточнил, что его женщина с зелёными глазами послала.

— Я?

— Он сказал — женщина с зелёными глазами из сна. Я сразу о тебе подумал, в машине тебя показал. Ты.

— И что? Зачем я его звала?

— Просто звала. Сказала ему — за тобой придут, ничего не бойся.

— И что в нём интересного? Пусть я, хорошо, но почему именно он?

— Не знаю. Обычный ребёнок: здоровый, никаких повреждений, десять лет, сирота, многократно бежал из приютов и от приемных семей.

Илья помолчал и добавил:

— Нас не боится.

Самуил встрепенулся и спросил:

— На вирус проверили?

— Лиза проверяла — чист в нескольких поколениях.

— И что она сказала?

— Удивлялась, как в тесной Европе так могло получиться.

— А он точно местный?

— Француз без примесей.

Илья отвечал на вопросы Самуила, а сам смотрел на меня внимательным, но удивлённым взглядом. Ну да, тоже богиней начнёт считать. И вдруг Олаф заволновался:

— Илья, а ты не чувствуешь, что ребёнок тянет из тебя энергию?

— Нет. Я проверял его на энергию, но он не отдаёт и не берёт у меня.

— Ты думаешь, что это опять они? Но ведь мальчик…

Олаф не выдержал и высказался:

— А вдруг ты побежишь на него смотреть? Обниматься кинешься, целовать будешь, жалеть маленького?

Илья побледнел, явно эта мысль ему в голову не приходила. А вот командор с Олегом об этом подумали, судя по тому, как переглянулись мрачными взглядами. Испугавшись за мальчика, мало ли что они придумали от беспокойства за меня, я спросила:

— И где он теперь?

— Далеко.

И я его никогда не увижу, не поглажу по светлой головке. Стоп, а почему по светлой?

— Илья, а он какой?

— Блондин с голубыми глазами.

— Катя?

Вопрос Глеба застал меня врасплох, я ошарашено на него посмотрела, кивнула и призналась:

— Я его так и представила. Сейчас представила.

Немного подумала и добавила:

— У него шрам на щеке… маленький.

С восторгом посмотрев на меня, Илья подтвердил — есть такой. А что нам, богиням. И что с этим знанием делать? Зачем этот мальчик Илье, именно ему? И почему я его знаю? Сплю сутками и нате вам — всё знаю и зову кого-то, хорошо, что ребёнок, а если знойный мужчина? Я робко посмотрела на Глеба, пожалуй, со знойным мужчиной было бы значительно сложнее. Или сразу легче — я бы даже не узнала, кого во сне звала. Олаф захохотал, а Олег лишь улыбнулся, голову опустил, чтобы командор этой улыбки не увидел. Опять я забыла, что некоторые мои мысли как книгу читают. Глеб строго посмотрел на Олафа, и ему пришлось на ходу объяснять свой смех:

— Катя бабушку представила, и зачем ей бабушка? В смысле Илье. Смешная такая бабушка.

Я облегчённо вздохнула и благодарно улыбнулась Олафу — не выдал, а то пришлось бы сто лет объяснять Глебу, что я никакого отношения к этому не имею.

— Имеешь, имеешь. Катя, что-то в тебе работает, ты как-то влияешь на процесс. Ты выбираешь в пару именно тех людей, которые в идеальном варианте подходят. Потому что ты знаешь тех, для кого эти люди предназначены.

— Точно знает.

Виктор не удержался и высказал своё мнение. Олег его сразу поддержал:

— Знает.

И эти туда же! Только один вопрос — как я это делаю, полеживая в постели?

— Я же сплю неделями! Не выезжаю никуда! Ни с кем не разговариваю! А по барханам точно никогда не бегала.

Но мне никто не поверил, все смотрели так, как будто я тайным образом выбиралась из дворца и носилась по всему свету.

— В Париже ты была.

— Глеб, ты со мной был, я из машины выходила только у Лизы и в этом огненном шоу. Да вы оба со мной всегда были!

Судя по взгляду Глеба, он меня в сейф посадит, на всякий случай. Но Олаф меня спас:

— Глеб, сейф не поможет. Ты же знаешь, если Катя что решила, то хоть мир рухни, но своего добьётся. Только бы её планы как-то узнать.

Ну, да, я бы тоже этого хотела. И у меня возник вопрос к Илье:

— Илья, сколько тебе лет?

Он удивлённо посмотрел на меня, потом вопросительно на Глеба — возраст мужчины дело серьёзное, без согласия командора разглашать нельзя — и только получив разрешение, ответил:

— Сто двадцать семь.

Я так откровенно удивилась, что Олаф опять рассмеялся.

— Катенька, он совсем молод.

— Вот об этом и речь! Он слишком молод, чтобы я ему дарила такой подарок!

Олаф стал очень серьёзным, даже глаза потемнели.

— А ведь Катя права, что-то не так, мальчик появился слишком рано, обычно эта встреча происходит значительно позже.

— А помните, что случилось с Анной? Может это об этом, Самуил, ты тогда что-то мне говорил про болезнь, или что-то там ещё?

Самуил побледнел и сразу кинулся к Илье:

— Как ты, я должен тебя обследовать…

— Илья, полный осмотр.

Голос командора был таким, что вытянулись все, даже Самуил. Илья подхватил Самуила на руки, и они исчезли. Кивком головы Глеб отпустил Виктора, Олафа и Олега.

— Глеб, я ничего не делала, правда, только спала и ела.

— Я боялся за тебя.

Он сказал — боялся, не волновался или переживал, а боялся, значит совсем плохо. Я попыталась посмотреть ему в глаза, но он отвернулся и тихо сказал:

— Тебя нельзя оставлять совсем.

— Ты понимаешь, это могло произойти и когда ты был рядом. Это что-то совсем таинственное, непонятное. Я никому никакой энергии не отдаю, Глеб, поверь мне, это, наверное, … я не знаю, что это.

Он прижал меня к себе, поцеловал в макушку, тяжело вздохнул.

— Катя…

— Я люблю тебя.

Мы долго сидели на диванчике в столовой и молчали. Глеб прижимал меня к себе и целовал, нежно, едва касаясь губами, казалось, он проверял моё присутствие рядом.

— Сезам. Ты так и не поела.

Он сидел и смотрел на меня, как я ем, пью чай, курю. Такого взгляда я ещё у него не видела, в нём было столько тоски и боли, будто меня уже нет рядом и не будет никогда. Я не выдержала, подошла и опустилась перед ним на колени.

— Глеб, что случилось, почему ты так смотришь на меня?

Глеб смотрел на меня и его глаза никак не могли вернуть свой изумительный цвет — тёмные, не чёрные, но тоска совершенно затмила яркость синевы.

— Скажи мне, я всё пойму, это из-за меня, да? Всё хорошо, всё уже прошло, совсем немножко, совсем чуть-чуть. Глеб, прости меня.

Он резко наклонился ко мне, взял лицо в ладони и тихо произнес:

— Как мне тебя спасти, что сделать, как остановить…

Отпустил руки, откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Я сразу вскочила и села ему на колени, он обнял и прижал меня к себе.

— Катя, ты меняешь всё вокруг себя, но твои силы не бесконечны…

— Я люблю тебя, всё закончилось, закончилось, только твоя, только тебе всё…

— Не смей, слышишь, не смей!

— Глеб! Ты чувствуешь — всё хорошо, я не отдаю никакой энергии, ни тебе, ни кому-нибудь, никому.

Он прижимал меня к себе, целовал руки, чувствовал меня, что я лишь беру у него, но глаза оставались прежними. Потом тихо спросил:

— Почему Виктор так сказал о боевиках?

— Это я так сказала: боевики сами сильные, я им энергию отдавать не буду. У них всё само получится.

Глеб удивлённо посмотрел на меня, хмыкнул, но решил уточнить:

— Что — всё?

— Ну, встречи эти, я к этому уже никакого отношения не буду иметь. Уже не имею.

— Почему? Потому что сильные?

— Да.

И неожиданный смех, так же как Виктор, он долго смеялся, даже глаза постепенно вернули свою синеву.

— Глеб, не хихикай, Виктор тут хохотал, чуть в бассейне не утонул, почему вы смеётесь? Они просто сильные, сами по себе, а вы…

Глеб сразу замолчал, смотрел на меня своими удивительными глазами и ждал, что я скажу о них, почему боевики сильные, а они не очень. А я засмущалась, спрятала своё лицо у него на груди, прижалась всем телом, едва слышно прошептала:

— Вы родные, единственные, я с вами такая счастливая, я нужна вам, просто я. Такая смешная, глупая, старая тётка, подожди… я должна это сказать тебе.

Лихорадочно вздохнув, погладила руку Глеба, поцеловала пальцы, Глеб сначала вздрогнул, но позволил.

— Это я потому вам энергию всю отдавала, что вы меня все любили всегда, я теперь это понимаю. Вы меня берегли, я помню, даже в самом начале берегли, не только как сосуд энергии, просто потому что это я, которая у вас появилась так неожиданно. Вы все — моя жизнь, ты — главная её часть, самая-самая, и остальные — Олег, Виктор, Андрюша, Самуил, Лея.

— И Илья?

— Он мне помог, не ревнуй, он мне помог тебя понять… он инструмент. Я знаю, почему он!

Я даже подскочила на коленях Глеба, он сразу обнял меня, не дал возможности встать.

— Почему?

— Боевики! Виктор сказал, что меня на весь ваш мир не хватит — и не надо! Меня не надо на весь мир!

— Не надо.

Он опять побледнел, глаза почернели мгновенно, но я засмеялась, чмокнула в щёку и заявила:

— Илья проводник, понимаешь, он проводник к боевикам! Они же все меня энергией своей лечили, вот сейчас Илья и передаст всем…

— Катя, ты была права — процесс у Ильи начался. У него в запасе несколько недель.

Олаф стоял в дверях и внимательно смотрел на меня, бледный до синевы:

— Поэтому мальчик? Катя, зачем мальчик?

Я замерла в руках Глеба, а он прижал меня к себе, прикрыл собой, властно спросил:

— Олаф, Илья берёт энергию у кого-нибудь?

А я испугалась этого тона и решимости в голосе — он его убьёт, Илью, не задумываясь ни секунды, если только заподозрит, что тот забирает мою энергию, мою жизнь.

— Мальчик его спасёт! Надо его привезти, и мальчик его спасёт, для этого он появился — спасти Илью!

Олаф, не успевший ответить Глебу, задумался, но командор ждал ответа:

— Ты не ответил.

— Нет, Илья не берёт энергии, и Катя ничего не отдаёт.

Не решаясь подойти к нам близко, Олаф присел на стул в дальнем конце, скрестил руки на столе.

— Катя, скажи, что ты чувствуешь? Как ты чувствуешь этого мальчика?

— Никак, я просто представила его, но я его никак не чувствую. Олаф, привезите его сюда…

— Илья уедет к нему, Самуил займётся Аароном и Норой.

Но надо и мальчика спасти! Я решительно посмотрела на Глеба:

— Мальчик должен выжить, Глеб, ты понимаешь, если у Ильи всё получится, и мальчик его спасёт…

— Катя, ты гений, ты совершенно права, значит, можно спасти и тех… я поеду с Ильей.

— Нет. Ты останешься здесь.

Жёсткий тон и взгляд командора, Олаф даже как-то съёжился. Таким же тоном Глеб сказал мне:

— Ты только что говорила, что они сильные — пусть его спасают боевики. Олаф, поговори с Самуилом и объясни задачу.

И я поняла — он переживает за меня, вдруг со мной в этот момент что-то произойдёт и меня придётся очередной раз спасать. Поэтому все будут рядом, все-все, даже Виктора с Олегом не отпустит, только Самуилу разрешено отлучиться ненадолго, совсем ненадолго, потому что процесс у Аарона уже идёт, рисковать тоже нельзя. И Андрюша будет один держать Аарона в его сумасшествии, хотя Глеб мог себя держать, значит, и Аарон сможет, просто обязан. Олаф уже исчез, я в своих мыслях даже не заметила.

— Глеб, я так счастлива с тобой, мне так с тобой спокойно.

— Спокойно?

— Да. Ты сейчас за минуту всё решил, всё правильно решил… я поняла.

— И ты не будешь возмущаться, совсем?

— Нет. За меня в моей жизни никто так не боролся, никогда, только ты. Поэтому ты родной, такой родной, ты обо мне думаешь, всё обо мне понимаешь, так понимаешь, как я сама не умею. Ты настоящий муж, а я мужнина жена.

— Какая?

— Мужнина. Это когда за мужем, как за каменной стеной. Это совсем про тебя.

Я постучала по его груди кулачком и засмеялась. Глеб поднял моё лицо и поцеловал, как мужнину жену. А в доказательство моих слов о мужниной жене, сразу после поцелуя он позвал Илью. Тот появился бледный, но спокойный и вытянулся у стола.

— Тебе объяснили задачу?

— Да.

— Доложи.

— Сохранить жизнь ребёнка.

— Илья, ты помни, вы оба должны выжить, этот мальчик появился, чтобы тебе жизнь спасти, он для тебя рождён. Получится у тебя — получится у других, у кого так неожиданно проявляется болезнь.

На мои слова Илья никак не ответил, смотрел на командора, и казалось, что они говорят друг с другом о чём-то своём, очень важном. И я осознала — командор дает ему приказ умереть, но спасти мою жизнь, и Илья в этом ему клянётся.

— Илья! Я понимаю приказ командора и всякие ваши клятвы, только ты и мальчик сейчас важнее моих каких-то мелких страданий! Меня спасут, я сама спасусь, и не такое было! Все здесь и всё будет хорошо! Ты помни, что ты теперь, как я в вашем мире! Получится у тебя — получится у остальных!

Я кричала на Илью и видела, что мой крик никак на него не действует, один раз поклявшись отдать за меня жизнь, он уже не будет даже пытаться себя спасти. И я придумала, как его остановить в этом самопожертвовании:

— Слушай меня внимательно. Глеб, а ты молчи, даже глазами молчи! Илья, если у тебя сейчас не получится, закон будет пытаться, не знаю, как правильно сказать… он сделает ещё одну попытку и найдёт другого боевика и другого мальчика, или ещё кого, а для этого у меня заберет энергию, как сейчас забрал. Только в следующий раз, чтобы уже совсем получилось, энергии заберёт много больше, да и мы можем не узнать, какой боевик почувствовал, он может оказаться из другого клана, или континента, китаец какой-нибудь. И что?

— Катя, пока только те…

— Почему ты так уверен? Вот я — нет, закон, он закон вашего мира, всего мира, а я лишь инструмент, понимаешь, инструмент! Сейчас есть шанс, что Илья возьмёт на себя эту функцию, а если нет? Тогда весь мир уже будет мой. В смысле — я буду всем отдавать…

— Не смей!

— Вот я и говорю, что они должны выжить оба, понимаешь — оба!

Наступила такая тишина, что было слышно, как я пытаюсь отдышаться после своей речи. И я уже открыла рот, чтобы продолжить, как командор сказал:

— Ты всё понял? Действуй.

Илья кивнул и исчез. Я удивлённо посмотрела на Глеба.

— Ты всё сказала правильно.

— А… правильно в твоём понимании — это как?

— Илья должен найти способ выжить обоим и взять на себя функцию.

Теперь я кивнула, даже головой покачала из стороны в сторону, плечами пожала. Конечно, я не знаю всех способностей боевиков, но какую функцию собирается взять Илья, я так и не поняла. Мою? В пылу объяснения необходимости спасти обоих я столько наговорила, что командор принял какое-то решение. А если у Ильи ничего не получится, то он будет виноват? А если я буду продолжать отдавать энергию, то тоже он будет виноват?

Мою попытку уточнить задачу Ильи, Глеб пресёк сразу и безоговорочно:

— Он командир боевиков.

И всё — никакого комментария. Наговорила всякого разного в попытке его спасти, и теперь Илья что-то там должен выполнить. Ну да, сама же сказала, что боевики сильные.

— А Олаф может всё-таки…

— Нет. Катя, он останется здесь.

Глеб мгновенно перенёс меня в спальню и уложил на постель.

— Отдыхай.

Нежно поцеловал и исчез. И что? Я осталась в состоянии полного непонимания. Встала, походила по комнате, посмотрела на беседку, уже собралась идти в бассейн, как вошла Лея. На мой удивлённый взгляд сказала:

— Приказ командора, я должна быть всегда рядом с тобой.

Ну что ж, Илья ещё уехать не успел, а меня уже охраняют от неизвестного маленького мальчика. Я только пожала плечами, что ж, хоть поболтаю просто так, без обсуждения своих возможных и невозможных страданий. Мы действительно хорошо провели время, даже песни пели в бассейне. Какой всё-таки красивый у Леи голос — мне кажется, что с каждым днём он становиться всё лучше и лучше, как-то глубже, женственней, хотя свою прозрачность звука сохраняет.

— Лея, мне при тебе даже рот открывать уже нельзя, лучше молчать в восхищении.

— Что ты, Катя, у меня совсем не так всё звучит.

— Конечно не так — у тебя и со слухом всё нормально и голос совсем не такой хриплый и слабый как у меня.

Я только вздохнула и закурила сигарету, мы сидели на скамеечке и смотрели на розы в воде. Глеб вернулся и вернулись цветы и свечи, вернулась красота любви. Без него в бассейне я даже их не вижу, вернее, они для меня как-то не существуют.

Лея осторожно взяла меня за руку:

— Катя, у тебя душа поёт, а у меня души нет.

— Что? Что ты такое говоришь? Как это у тебя души нет? И вообще, откуда ты про душу знаешь?

— Я много читаю.

И как этой девочке, почти взрослой женщине объяснить, что в книжках не вся правда написана, вернее — часто совсем неправда. Или так написано, что без вина не разобрать, а она не пьёт вина. Я порывисто обняла Лею, прижала к себе и прошептала в самое ушко:

— Душа не зависит от того, кто чем питается.

Чмокнула в щёку и громко повторила:

— Не у каждого человека есть душа, независимо от того, что он не питается кровью. Душа — она в сердце, она есть даже тогда, когда сердца нет. Она просто есть или нет. Ты знаешь, сколько я людей без души в своей жизни видела? А у тебя — есть, ты настоящая, у тебя такая большая душа, что она в твоём прекрасном теле не помещается, её снаружи видно.

— Как это?

— Она твоей энергией светится, твоими песнями прекрасными, вашей с Андрюшей любовью.

Лея смущённо улыбнулась, покраснела от упоминания имени любимого, кивнула головой:

— У Андрея есть душа.

— Вот видишь — конечно, есть, у Виктора есть, Олега, у Глеба большая-пребольшая душа.

— У тебя самая большая душа.

— Лея! Запомни навсегда, я обычная…

— Лея, не верь ей. Кате верить нельзя, она такая шутница.

Виктор стоял в проёме двери и нагло улыбался.

— Как ты можешь так говорить! Мы о душе разговариваем…

— Слышал, слышал. Это ты хорошо сказала о душе. Катя, не кидайся сразу! Да есть у Леи душа, есть!

Виктор поймал на лету пепельницу, аккуратно высыпал пепел и быстро передал Лее, а сам отошёл на безопасное расстояние.

— Я говорю — шутница, потому что ты о себе как об обычной женщине опять стала говорить. Богиням… ну вот, теперь сигареты мокрые, Лея принеси новую пачку, сильно не торопись.

Он отмахнулся от брошенной мною пачки сигарет, и та полетела в воду. Я подняла на него глаза — не мог сразу сказать, что поговорить со мной хочет, сигареты утопил. Виктор вздохнул, достал новую пачку сигарет и передал мне.

— Откуда?

— Да я всегда их ношу с собой — вдруг тебе понадобится, а бежать не захочется. Между прочим, у всех есть.

Как интересно, а ещё что есть в их карманах? Но Виктор грозно свёл брови на мой немой вопрос, показал, что не выдаст мужских секретов. Удобнее устроившись на скамеечке, я приготовилась слушать.

— Катя, скажи — почему ты вдруг решила, что у меня есть душа?

— Ты тоже книжки читаешь?

— Начитался уже, да и люди часто о ней говорили.

— Есть. Я так решила, я её вижу, ощущаю, чувствую, осознаю. Душа управляет поступками, вот по поступкам я и решила, что у тебя есть душа, увидела её.

Виктор вздохнул, повёл плечами, даже голову почесал, и только потом уточнил:

— И что я такого натворил?

Я расхохоталась — вот как с ним о душе говорить? Виктор подошёл ко мне, присел на корточки, взял за руку.

— Катя, я прошу тебя… не надо подвигов.

— Да какие подвиги! Меня почти под домашний арест посадили, подумаешь, качнуло слегка, если бы ты всему свету…

— Свободен.

Глеб только мельком посмотрел на Виктора и тот исчез. Я не стала вставать навстречу Глебу — и почему опять сердитый? Он сел передо мной и посмотрел совершенно чёрными глазами.

— Я успела ещё что-то совершить?

Он смехнулся, поцеловал мои пальцы, поднял уже синие свои озёра и тихо рассмеялся.

— Нет, пока не успела.

— Тогда почему сердитый?

— Дела.

— Как Париж?

— Всё прошло так, как я планировал.

— А эта женщина?

— Она скоро будет свободна.

— Он её не будет искать?

— Будет. Но не найдёт.

И это «не найдёт» прозвучало так, как будто он уже даже и не думает о ней: это та задача, выполнение которой он не то, что контролировать, вспоминать не будет. То есть он кому-то это поручил и всё — на столетия можно забыть. Я провела пальцем по щеке и наклонилась поцеловать, только не успела — Глеб подхватил меня на руки и прошептал:

— Жена, я давно голоден глазами.

Я хохотала ещё долго, Глеб уже начал сердиться, а я всё смеялась и смеялась. Он пытался меня целовать, а я хихикала, брыкалась ногами и махалась руками. Вдруг поняла, что он опять меня ревнует ко всем, Виктору в том числе. Наконец, успокоившись, я прижалась к нему и прошептала:

— Глупый грозный командор, я люблю тебя, только тебя, единственного, самого-самого, родного каждой клеточкой, каждым вздохом, каждым взглядом… и вообще, это я тебя должна ревновать к твоим подружкам в Париже!

Поцелуй не дал возможности дальше развить тему ревности, Глеб нашёл возможность уйти от обсуждения его поездки в Париж.

Какое счастье — Глеб дома, всё хорошо, я никакой энергии не теряю. Илья найдёт выход из положения, он спасёт мальчика и спасётся сам. Почему-то я была в этом абсолютно уверена — что-то сдвинулось очень важное в отношениях между людьми и сверхчеловеками. Теперь люди не жертвы, а доноры, спасающие сверхчеловеков. И произошло это после спасения Глеба людьми — теми, кого он спас, хотя мог убить, или позволить убить. Поменялось само понятие отношений: не убийцы и жертвы, а два разных вида людей, взаимодействующих в природе. Однако, как я подумала, ещё осталось самой себе признаться, что вот она я, богиня, которая всё изменила. Ага, богиня — валяюсь в постели, ем и купаюсь в бассейне, а закон сам по себе работает.

— Ну, конечно, сам по себе, сказала тоже. Катя, ты так громко думаешь, что я услышал тебя в коридоре, прости.

Олаф стоял у входа в комнату, не решаясь войти. Глеб вчера так жёстко напомнил всем в доме, что он грозный командор, что вряд ли кто-то посмеет сегодня ко мне подойти ближе определённого им расстояния. Зато я могу подходить к кому угодно, и я радостно заявила ему:

— Сам, сам, и пока закон сам по себе работает, я буду завтракать! Проводи меня.

Глеб был где-то в доме и Олаф только покачал головой, но отказать не смог, хотя на руки взять не осмелился. Может, Глеб ещё и ночью всем разборку учинил, пока я спала? С такой ревностью надо что-то делать, иначе тень сейфа скоро меня накроет, а потом он просто в него посадит. И даже кормить будут через окошечко.

— Олаф, ничего не слышно от Ильи?

— Нет, мальчика успели увезти далеко.

— Ну да, с вашими скоростями.

— Катя, его увезли ещё из Парижа. А по поводу твоих мыслей могу сказать одно — скромность оно, конечно, хорошо, только если бы не было тебя…

— И солнце б в небе не всходило, если б не было меня…

Промурлыкав слова песенки, я заявила Олафу:

— Олаф, ну только ты ещё скажи раз, что я богиня или что-то там ещё, и я… предметами буду бросаться!

— Олаф, она может — всем подряд кидается, представляешь, уже не сосчитать, что в меня только не летело. Катя, давай ты теперь только в него пока будешь кидаться?

— Ещё чего, Виктор, предметов много, целый дворец, порядок постоянный, можно всем чем угодно бросаться. Правда, жалко посуды, уж больно красивая. Олег, привет. И вообще, сам богиней назвал, что хочу, то и делаю.

— Катя, здравствуй, а вот это уже опасно.

— Олег, и ты туда же!

Как быстро женщина привыкает к постоянному восхищению среди таких мужчин. Им нет определения. Они сами не раз мне говорили эти слова обо мне, и теперь я понимаю, что им тоже нет определения. Виктор с Олегом сидели на диване и широко улыбались, видимо, представляя, как Олаф будет ловить разные предметы быта и ещё что-нибудь, что попадётся мне под руки. А тот только плечами пожал — с богинями спорить самому дороже. И я очередной раз совершенно неожиданно для себя подумала, и что я делаю среди них? Огромные красавцы невероятной силы, прошедшие столетия разных эпох, а я в них сигаретами кидаюсь, и они меня богиней называют.

Только я открыла рот сказать волшебное слово, как в столовую вошёл Глеб.

— Катя, ты еще не завтракала?

— Сезам.

Он улыбнулся, посмотрел на троицу, которая уже придумывала себе дела, чтобы тихо исчезнуть из столовой, и весело сказал:

— К нам едет Лиза.

Я откровенно обрадовалась, и Олаф тоже облегченно вздохнул, лишь новоявленные женихи приуныли. Олег опустил голову, а Виктор сделал такое лицо, что я рассмеялась:

— Не страдайте, я Лизу беру на себя, мы с ней поболтаем, и может я смогу её уговорить сильно вас не донимать. А когда она приедет?

— К обеду. Она поможет Самуилу. Виктор.

Тот грустно кивнул и исчез. Не сразу я догадалась, что он поехал её встречать, и ему первому придётся принять удар её любопытства. Глеб что-то сказал Олафу, потом обернулся ко мне:

— Катя, мы с Олафом вернёмся к обеду, не скучай.

— Хорошо, не буду.

Как только они вышли из столовой, я решительно посмотрела на Олега.

— Катя, ты во всём права.

— Уточни, я так много в чём оказалась права, что уже совсем запуталась. Олег, ты знаешь моё мнение, опусти восхищения и говори только серьёзно, никаких богинь и всяких таких глупостей.

Он смотрел на меня странным взглядом: полным удивления и того самого восхищения, но в нём была и боль, тщательно скрываемая боль. Я уже слишком хорошо его знаю, чтобы эту боль не заметить.

— И о том, что ты недостоин Арни, даже не говори. Я этого слышать не хочу. Пожалуй, Арни тоже не…

— Тоже.

Оказался рядом со мной, опустился на колени и взял мои руки, энергия полилась горячим потоком.

— Мне хорошо, правда, я хорошо себя чувствую.

— Я предложил Глебу пока никуда тебя не выпускать, вообще из дома.

— Вы…

— Да. В сад тоже.

— Сейф?

— Сейф. Только с нами всеми под постоянным контролем состояния.

— Да вы совсем сошли с ума! Ты понимаешь, что если что-то и произойдёт, то совсем независимо от меня!

— Именно поэтому. Хотя тебе тоже доверять нельзя.

— Да я уже и думать перестала! Я уже вообще ничего ни о ком не думаю! Я сплю только! Ем и сплю! Только посмей сказать, что это моя задача, командору это простилось только потому, что ответить не успела, тебе успею!

Олег расхохотался, даже голову откинул, чуть на пол не упал, но рук моих не отпустил. Когда он успокоился и поцеловал мне пальцы, я заканючила:

— Олег, ну Олег, ты же всё понимаешь, это закон работает, я для него лишь инструмент, всё уже происходит само, я уже всех оценила, ему всё показала, какие все хорошие, кто рядом со мной.

— Ну да, а сама никакого отношения к процессу не имеешь.

Чего-то он на самом деле боится, боится до белых глаз, так, что расслабить руки не может. И это он? Куда делось его спокойствие и владение собой, и это не Арни, это тревога за меня.

— Олег, говори, что вы с Глебом надумали, почему так за меня боитесь, что даже Лизу вызвали.

Он покачал головой, погладил мою руку, только потом поднял совершенно чёрные глаза.

— Слишком всё быстро происходит: девочки эти, Арни с Нелли, Аарон… Нора, и теперь этот мальчик.

— Глеб к Аарону сейчас поехал?

— С тобой невозможно говорить — ты всё понимаешь сама.

— Он недалеко отсюда?

— Далеко, они на вертолёте полетели. Аарон сам так решил, выбрал место подальше от тебя и Норы.

Всё понятно — они ещё в Париже всё решили, как меня беречь, с Лизой договорились, мальчика отправили подальше, а сейчас с Аароном говорить будут.

— Олег, Аарон сам всё понимает.

— Конечно, понимает. Глеб ему ещё о мальчике расскажет, чтобы совсем всё понял.

А сам смотрел на меня тёмным взглядом, полным боли и страха, держал за руки, как будто хватался за них, и я догадалась:

— Они сейчас переливание делают?

Олег усмехнулся и кивнул. Конспираторы, конечно — все там, и Лиза уже там.

— Он сможет, Катя, он сможет сам.

Я кивала головой и вспоминала разбитую лабораторию Самуила.

— В нем нет столько агрессии, он, конечно, силён, но они его удержат, с Глебом ему не справиться.

Лихорадочно схватив Олега за руки, я прошептала:

— Олег, со мной всё хорошо, поезжай туда, ну пожалуйста, я сама справлюсь, Лея здесь, она меня…

— Катя, я никуда не уеду.

Неожиданно он развеселился, засмеялся, даже глаза вернули свой обычный цвет:

— Там боевики, они такие сильные, они…

— Олег!

— Ну, ты же считаешь, что они сильнее нас всех, что им какого-то Аарона сдержать.

А я вдруг зарыдала в голос и кинулась Олегу на грудь, не понимая, что делаю. Он обнимал меня, гладил по волосам, пытался успокоить. Не выдержал и встал, подхватив меня на руки, и стал ходить по столовой, слегка покачивая как ребёнка. Когда я, наконец, немного успокоилась, Олег тихо прошептал мне в самое ухо:

— Катя, сейчас Глеб бросит Аарона и примчится мне голову отрывать.

Вздрогнув, я сразу успокоилась и спросила:

— Он что… видит меня сейчас?

— Конечно, можешь рукой помахать.

— Отпусти меня, Олег, всё, я успокоилась.

Он немного подумал, потом поставил меня на ноги, но руку мою не отпустил, ясно, энергию должен чувствовать постоянно. Я вздохнула несколько раз, всё глубже, пытаясь восстановить дыхание, потом решительно подняла голову:

— Глеб, только посмей ревновать Олега, придумал тоже, ревности изображать. Вот приедет Лиза, я у неё уточню всё о твоих подружках в Париже, а может, не только в Париже? С главами кланов встречался, конечно, я ещё и у Ильи спрошу — точно ли главы и командоры, может конспиративная квартира, тебе что, богатый и красивый, всегда можешь себе подружку завести где угодно!

Олег изумлённо на меня смотрел, глаза превратились в два блюдца, даже рот открыл от удивления. Пытался понять, что я сказала, а когда понял, уже сдержаться не смог — расхохотался.

— Катя… ты… как это у тебя получается… да теперь Глеб… Катя, мы точно были на встрече глав кланов и командоров Европы. Я подтверждаю — Глеб всё время находился со мной.

— Ага, да ты командора всегда прикроешь, всё что угодно для него сделаешь.

И мы засмеялись оба облегчённо, я — выходя из истерики, а Олег от того, что со мной всё в порядке, раз о ревности говорю. Я вернулась за стол, закурила, а Олег устроился рядом на полу. Так интересно: они такие большие, сильные невозможно даже представить, какие сильные, а садятся передо мной на пол и внимательно смотрят, на один уровень взгляда всегда опускаются. Олег сразу понял мои мысли:

— Мы хотим видеть тебя, твои глаза.

— Почему? А с высоты что, неудобно?

— Неудобно.

— Ну, это мне неудобно.

— Нам тоже. Хочется быть с тобой на одном уровне высоты. Достичь тебя.

— Опускаясь до моего уровня?

— Поднимаясь до твоего уровня. Можно быть внизу и быть значительно выше.

— Олег…

— Катя, я так благодарен тебе за Арни.

Он сам заговорил о ней, что-то понял в себе, не в ней, он в ней всю жизнь будет разбираться, пытаться понять, пока только в себе разбирается.

— Я тебе верю. Раз ты говоришь, что я должен начать новую жизнь, значит, я смогу.

— Конечно, сможешь, ты такой, какой есть — сильный, добрый, умный…

— Дурак.

— …дурак. И что вы к этому слову прицепились? Просто ты ещё в начале своего счастливого пути. Сколько глупостей мы с Глебом натворили, а сколько ещё натворим? Каждый день разборки. Вот тебе с Арни повезло, она умная девушка, всё сразу понимает, спокойная, а я? Ужас, постоянно…

— Она на тебя очень похожа.

— Интересно чем?

— Характером.

— Что ты говоришь, да меня иногда надо действительно в сейф сажать для усмирения.

Олег усмехнулся — согласен, иногда надо. Поднял на меня сияющие глаза, улыбнулся:

— Арни тоже придётся.

— Объясни, как это, почему?

— Катя, знаешь, почему я дурак?

— Почему?

— Я неправильно думал, пока ты мне не объяснила всё, не только мне… когда ты с Глебом в Норвегии говорила. Даже тогда не сразу понял… обидел Арни.

Опустил голову, вздохнул, потом решительно поднял на меня глаза:

— Она умная, простила меня.

— Что она сказала?

— Понимаешь, она даже не стала со мной обсуждать, сразу сказала, что это она неправильно со мной разговаривала, не смогла… представляешь, это она мне говорит — я не смогла тебе всё объяснить?! А ты спрашиваешь — почему дурак.

Я смеялась, хихикала неприлично, стучала пальцем по этому изумительному лбу, умнейшему в своих кругах. Вот оно — соединение двух миров, двух удивительных существ, мужчины и женщины. Олег улыбался, ему нравилось прикосновение моего пальца, казалось, что он был счастлив от моих прикосновений.

— Катя, оказывается это очень трудно… мозги кипят… очень трудно просто жить. Выживать проще — нужна сила, навыки, какое-то объединение сил, это легче на самом деле, чем просто жить, и… бороться за женщину. Я буду бороться.

Неожиданно его глаза стремительно потемнели, и я испугалась — он, как и Виктор, что-то для себя решил, очень важное что-то, и совсем страшное.

— Олег, немедленно признавайся, что ты такого придумал?

— Я ей всё о себе расскажу. Пусть сама решает — нужен ли ей такой как я, с таким прошлым.

Он прав — она должна знать. Дело не в том, что Арни когда-нибудь узнает со стороны о прошлом Олега, он сам не сможет с этой тайной жить, постоянно будет мучиться и переживать.

— Я так… тогда, когда тебе рассказывал, думал, что расскажу тебе всё и исчезну навсегда, даже Глеба предупредил. Только никак решиться не мог, уже знал тебя, понимал, что ты всё равно… но так, что ты меня жить заставишь, от всех клятв освободишь, … я не сразу понял, что ты тогда сказала, никогда даже представить не мог, что эти слова могут быть сказаны мне. Я буду бороться за любовь Арни. Всё о себе расскажу и буду за неё бороться, даже если выгонит от себя.

— Не выгонит.

Он с надеждой посмотрел на меня, коснулся губами моей ладони, приложил её к своей щеке. Потом едва слышно засмеялся:

— Если только Глеб меня раньше не порвёт.

— Олег, что опять произошло, откуда эта ревность появилась?

— Глеб с каждой минутой всё больше осознает, что ты для него значишь, что ты для него сделала, отсюда и страх за тебя. Он готов защищать тебя от всех, а мы рядом с тобой — внимания твоего добиваемся, за руку вот держим.

— Нельзя быть одному на такой высоте.

Олег понял, что эти слова я не ему сказала, что это для Глеба, они что-то означают в нашей с ним жизни. А потом и картинку моего воспоминания увидел, как я к Глебу по скале иду, кивнул головой — понял. Теперь осталось, чтобы и Глеб понял.

— Катя, ты за нас не волнуйся, если мы пережили тренировку… то уже ничего не страшно.

— Круто было?

— Не то слово. Глеб решил, что силы теперь у него нет, стал человеком. Есть.

И так головой повёл, что стало понятно — осталась сила, ещё как осталась. Неожиданно рассмеялся, искоса посмотрел на меня, потом голову совсем опустил.

— Олег, говори, о чём смеёшься.

— Некоторые в Париже слегка засомневались, но… Глеб убедил. А потом и Лиза тоже своё веское слово сказала. Она хочет с тобой встретиться, сильное впечатление ты на неё произвела, очень сильное. Глеба всё воспитывала, а ты спрашиваешь — почему он ревнует, она ему только о тебе и говорила, как он тебя недостоин.

— Зачем? Я сама всё про себя знаю, мы с Глебом это уже проходили, зачем теперь об этом говорить?

— Чтобы не смел обидеть. Всё говорила: на ней закон сейчас держится, если у Кати сил не хватит, всё рухнет и виноват в этом будет он. А потом Виктор позвонил, что тебе опять плохо, энергию теряешь.

И глаза сразу потемнели, лицо стало жёстким, почти грозным.

— Да не было мне плохо, чуть качнуло, подумаешь…

— Катя, ты пойми…

— Всё поняла, всё. Олег, не будем об этом, мальчик нашёлся, Илья спасётся. И я никому ничего никогда. Ты мне лучше расскажи об Арни.

Олег кивнул — никому ничего, но верить нельзя. Долго думал, опустив голову, вздохнул и тихо сказал:

— Я в таком состоянии буду сильнее Глеба, меня не удержать.

— Сам будешь держаться. Я Арни к себе в комнату возьму, и Глеб меня остановить не сможет. Но у вас всё будет иначе, я…

— Никакого — я, даже не думай!

— Поэтому будешь держаться сам.

Понятно, что Глеб мне этого не позволит — находиться рядом с Арни, силой в сейф посадит, но заставить не отдавать свою энергию он не сможет. И Олег это очень хорошо понимает, значит, будет держаться сам.

Олег доставал меня из бассейна два раза. Я вопила, угрожала утопиться, и умудрилась снова прыгнуть в бассейн прямо в халате. Он веселился, делал вид, что сердится, но глаза смеялись.

— Катя, скоро Глеб вернётся, как я ему скажу, что не смог достать тебя из бассейна?

— Так и скажи, жена командора вела себя самым наглым образом! Олег, всё, я уже выплываю.

— Катя! Я так и поняла, что тебя надо в бассейне искать! Самуил говорил мне, что ты постоянно мокнешь, точно! Олег, доставай красавицу, я есть хочу, кормите меня, уже неделю не ела.

— Лиза! Как я тебе рада! Как там Аарон, рассказывай… Глеб, я сама! Глеб!

Глеб достал меня из воды одним стремительным движением и сразу перенёс в комнату. Уложил на кровать и с высоты своего роста грозно спросил:

— Долго плавала?

— Да я чуть-чуть совсем, это Олег решил, что долго, на самом деле…

— Значит, не ревновать?

— Только попробуй! Придумал тоже, да я сейчас у Лизы всё узнаю, она расскажет…

Он расхохотался, а я подскочила с кровати и кинулась к нему:

— Я скучала, как Аарон?

Ничего от меня не скрыть, и только головой покачал, прижал к себе, поцеловал.

— Всё хорошо — он сдержался.

— Ты его удержал?

Глаза потемнели, а руки напряглись, но Глеб сразу пришёл в себя и лишь нежно погладил меня по волосам.

— Он сам держится, хорошо держится.

— Хватило?

Не смогла сказать «крови», только вздохнула длинно, посмотрела снизу вверх, он кивнул, но сразу заволновался.

— Катя, как ты себя чувствуешь?

— Всё хорошо, Олег постоянно контролировал мою энергию, ничего не произошло. Я же их отпустила, правда отпустила, они всё сами должны сделать. А Нора как себя чувствует?

— Пока никаких изменений. Олаф с ней. Я люблю тебя.

— Глеб, всё будет хорошо, у них получится. И со мной всё будет хорошо, я никому никогда…

Договорить я не успела, ревнивый муж соскучился и поцеловал меня. Я пыталась напомнить ему, что Лиза нас ждёт, но Глеб не давал мне возможности даже звук издать, улыбался и целовал. Потом заявил:

— Жена, я привёз тебе подарок.

— Подарок? Немедленно дари!

Муж коснулся моих губ, усмехнулся:

— Драгоценности дарить тебе не интересно, ты очень быстро о них забываешь, песню моря я тебе уже дарил, бассейн тоже.

И хитро посмотрел на меня, а я только улыбнулась, какой у меня муж удивительный, никогда не догадаешься, что он может подарить.

— Ты даже мне меня уже дарил, кстати, как она поживает?

— Ей скучно без тебя, мы можем к ней съездить. Пошли смотреть подарок.

— А где он?

— В столовой.

Глеб подхватил меня на руки и потребовал:

— Закрой глаза и не подглядывай.

Я радостно закивала головой и крепко зажмурилась, сюрприз, так сюрприз.

— Открывай.

Рыбки плавали по всей стене: яркие, жёлтые, синие, зелёные, с длинными хвостами и совсем без них, самые различные по размерам и виду, почти круглые шарики и длинные, острые палочки. Водоросли медленно двигались, украшая своей яркой зеленью прозрачную воду, а на самом дне лежали камешки, такие же яркие, как рыбки, только не плавали, гордо демонстрировали себя. Гигантский на всю стену аквариум. Я даже подойти сразу не смогла, так и стояла у порога столовой, Глеб чуть подтолкнул меня за плечи, и только тогда мне удалось сделать первый маленький шажок, и потом я подбежала и прижалась руками к аквариуму. Они что-то говорили мне, широко раскрывали рот и делились своими морскими тайнами, рассказывали, что им нравится на новом месте, плавали быстро, весело, мелькали среди водорослей, выглядывали из-за них и поворачивались разными боками, показывая свою изумительную красоту. И вдруг бросились стайками в разные стороны, неизвестно откуда появилась большая золотая рыбка, гордая королева, сверкающая золотом по всему телу. Она внимательно на меня посмотрела и спросила, есть ли у меня желание, но я не смогла сразу ей ответить, слишком неожиданным было её появление. Золотая рыбка обещала ждать и, плавно махнув хвостом, исчезла среди пузырьков воздуха.

— Катя, они никуда не уплывут, садись уже с нами, меня без твоего волшебного слова кормить никто не хочет, Самуил тоже голодный.

Но я никак не могла оторваться от удивительного зрелища, и Глебу пришлось взять меня на руки и усадить за стол. Я схватила его за руку и прошептала:

— Спасибо, Глеб, я люблю тебя.

— Вот, Катя, чего только муж ради тебя не делает. Главы как увидят, попадают все, никогда ещё никакого живого существа не было, а Глеб смотри — догадался, котенка нельзя, сбежит, а рыбы что, они всё выдержат.

Мы с Глебом смотрели друг на друга и не видели никого вокруг, только мы — наша любовь, наше счастье. Его глаза сияли, а губы чуть подрагивали в ожидании поцелуя, моя радость, едва высказанная от волнения, показала ему, как он был прав, выбирая именно такой живой подарок.

— Глеб, оторвись от Кати, поедим и забирай, она, небось, тоже есть хочет, похудела совсем.

Он улыбнулся и с трудом отвёл от меня глаза, посмотрел на Лизу.

— Сезам.

Занесли подносы с едой, а я никак не могла прийти в себя от подарка, всё смотрела на стену с аквариумом, где яркими пятнами виднелись живые существа, никогда не жившие в таком доме, среди таких хищников, но только они — права Лиза — могут здесь и находиться. Как Глеб понял меня в бассейне, что я не просто пыталась добраться до дна, я непроизвольно стремилась туда, где могу встретиться с пусть молчаливыми, но живыми рыбками, хоть кем-то, кто связывает меня с остальным миром.

— Катя, ты меня поражаешь, как тогда тебя увидела и сильно удивила ты меня, так до сих пор и удивляюсь. Я уже Глеба в Париже всяко ругала, какой он монстр с тобой, как ты его только терпишь, как ты ему Сельму простила, память дураку помогла восстановить, а уж Агату…

— Лиза, я сама во всём разобралась, я Агату даже не вспоминаю.

— А надо бы! Вот её портрет повесь на стену и чуть что — сразу его носом туда, вот ты сам какой, а то ревнует тебя! И вообще, надо тебя в сейф, вот поешь, и сразу в сейф.

— Лиза, о чём ты говоришь?

— А я так и говорю: спрятать глубоко под землей, сталью и чугуном обложить, а наверху боевиков, чтобы комар близко не пролетел.

Хмыкнув, Олег только головой покачал, Глеб хитро на меня посмотрел, даже усмехнулся, но ничего не сказал, я лишь удивлённо смотрела на неё, как это — в сейф? А Лиза спокойно ела, понемногу пробуя всё, что было предложено. И я решила уточнить:

— Лиза, я так и не поняла, зачем меня в сейф?

— Катя, да ты такого натворила, что нам на тысячу лет хватит! Только всё от тебя зависит, да ещё от этого синеглазого дурака, вот повезло нам, а он никак понять не может, что в руки получил. Катя, не спорь, любишь его, знаю, только ты себя так беречь должна, так беречь, чтобы не то, что комар, воздух посильнее рядом с тобой не должен колыхаться! А ты всем подряд свою… ты даже сама не понимаешь, какую ценную энергию раздаёшь!

Олег сразу голову опустил, я поняла, о чём он подумал и рассердилась:

— Лиза, не всем подряд, а как задумала — так и делаю!

— Катя…

— Олег, молчи! Они первые, мы с Глебом дорогу показали, а они первые по ней идут, понимаешь, первые! Как у них получится — так и будет! И у Ильи тоже первый мальчик, он спаситель, он покажет, как от этой вашей болезни спастись! Глеб, а как Илья?

— Всё получилось. Илье перелили кровь мальчика и у него стали пропадать симптомы болезни.

Молчавший до этого Самуил сразу быстро заговорил:

— Катенька, это такое чудо, мне как позвонили, представляешь, сразу стала меняться кровь, сразу, и вирус меняется! Он мутирует, только ждать теперь, только ждать. А с мальчиком всё хорошо, у него совсем немного крови и взяли, для него совсем не опасно, ты, Катенька, не переживай, с ним всё хорошо. Только он всё с тобой хочет встретиться, Глеб, я совсем не знаю…

— Нет.

— Правильно, Глеб, не допускай никаких встреч. Пока, Катя, пока, вот немного всё успокоится, тогда может, лет через сто…

— Да как вы не поймете, что я должна…

— Не должна, ты никому ничего не должна.

Голос Олега был таким строгим и властным, что замерли все. Я вздрогнула от его слов, но сразу решительно посмотрела на него, а он продолжил:

— Катя, даже не пытайся спорить, Глеб совершенно прав, тебе нельзя ни с кем встречаться. Всё, что зависело от тебя, ты уже совершила. Теперь твоя самая главная задача… выжить.

Наступила такая тишина, что, казалось, никто не дышал. Я опустила голову и закрыла лицо руками, ну почему так, почему только выжить, почему теперь я только должна себя беречь непонятно от чего?

— Потому, что именно от того, выживешь ты или нет физически, будет зависеть всё. Без вас с Глебом закон работать не будет — признает эксперимент ошибкой. Всё, Катя, пойми, всё в нашем мире теперь зависит от вашей любви.

Глеб не выдержал, подхватил меня на руки и обнял, прижал к себе.

— Глеб, подожди, не уходи, я хочу спросить.

Он постоял несколько секунд, но всё-таки кивнул и сел на диван, обхватил меня руками, казалось, весь направлен на защиту меня от всех и всего. Я несколько раз вздохнула, потом посмотрела на Олега, продолжавшего мрачно наблюдать за мной.

— Скажи, ты всё понимаешь, а как я должна выживать? Просто лежать на постели в сейфе? Может, даже разговаривать мне нельзя ни с кем? Олег, так не получится, я люблю вас всех, я переживаю за вас, за тебя с Арни, за Виктора с Нелли, за Глеба…

— Катенька, девочка моя, ты всегда за нас переживала, поэтому так и получилось…

— Вот! Это я и хочу вам сказать! Если я о вас думать и переживать не буду…

— Не будешь.

Глеб был спокоен, и я поняла, всё — сейф и полное отсутствие информации.

— Хорошо, сажайте в сейф.

Решительно освободилась от рук Глеба — он понял, что лучше не удерживать, иначе сама себе синяков об его руки поставлю — и вышла из столовой. В своей комнате я улеглась на кровать и положила подушку на голову, ничего не вижу и не слышу.

Опять хрустальный сосуд с энергией! Всего столько произошло и вернулось на круги своя! Ничего у них без меня не получится! Как это без меня, всё с меня началось, и я должна участвовать во всём. Подумала эту мысль и сразу испугалась — как я могла так подумать, с ума сошла! Всё получится, обязательно получится! Без меня даже лучше получится, всё будет спокойно, без истерик и разборок, немедленно в сейф! Я вскочила с кровати и у двери столкнулась с Глебом.

— Веди меня в сейф, быстро!

Он удивлённо посмотрел на меня:

— Зачем?

— Глеб, пошли, всё правильно, меня нужно срочно в сейф, срочно! У них всё получится, ты прав — без меня лучше, я могу что-то не так подумать или сказать, понимаешь, у них должно получиться, просто обязано! Никаких мук, ни физических, и тем более энергетических и эмоциональных. Глеб, у них всё будет легко и свободно, просто по любви, она самое главное! А я и в сейфе посижу, подумаешь, пару лет, чтобы точно уже получилось. Я так за них счастлива — за всех, Виктор уже жениться собрался, да и Олег готов. Ты будешь ко мне приходить? Я тебе клянусь, что ничего не буду спрашивать…

Глеб не дал мне договорить, подхватил на руки и поцеловал. Он слушал меня и улыбался, но всё-таки не выдержал, видимо, идея посадить меня на два года в сейф его не очень устраивала. Прижимая к себе и продолжая целовать, Глеб прошептал:

— Самая удивительная красавица, моя любовь, ты моя жизнь. Не нужен сейф.

— Глеб, как не нужен? Подожди целоваться, как, почему не нужен?

Он расхохотался, уложил меня на постель, чмокнул в нос.

— Катя, ты совсем не меняешься с первого дня, тогда ты в подвал попросилась, сказала, что так честнее, помнишь?

— Помню. Только сейчас совсем не о том, ты пойми, сейчас не обо мне речь, надо им помочь, всем вам, вы правы, как всегда правы — я должна выжить, обязательно должна выжить и помочь всем, просто не мешать…

— Катя, ты никому не мешаешь.

— А вдруг я подумаю неправильно? И тогда что, у них не получится?

— Получится. Сама сказала, что они уже готовы жениться. Как ты этого добилась?

— Глеб, они сами, они такие стали, они такие всегда были, только боялись о себе правильно думать.

Замолчала и испуганно посмотрела на Глеба.

— Что случилось?

— Глеб, прости меня.

— За что?

— Я… так тебя люблю, даже не могу сказать, в груди всё разрывается, когда тебя нет…

— Катя, почему ты не говорила…

— Это от того, что нет тебя рядом, я сразу становлюсь как в темноте без тебя. Я умру, если с тобой что-то случится.

— Со мной ничего не случится.

— Я буду себя беречь, думать каждую минуту о тебе и беречь себя.

— Что ты придумала?

— Спрячь меня куда-нибудь.

— Ты чего-то боишься? Что случилось?

Глеб сразу напрягся, глаза потемнели и руки прижали к себе, всё его тело закрыло меня от непонятной неизвестной опасности. А я смотрела в эту невероятную тёмную синеву и боялась, боялась до дрожи в руках.

— Катя, что с тобой?

— Лиза права. Мы столько всего уже пережили, что нельзя допустить, чтобы сейчас, когда всё началось в вашем мире, из-за моей очередной глупости всё остановилось.

— Ты не делаешь глупостей. Я никуда больше не уеду.

— Не уезжай.

Я прижималась к нему и страх давил на меня: страх за свою дикую мысль, что у них без меня ничего не получится, страх за то, что, если что-то случится со мной, и я не выдержу, сразу всё рухнет. И тогда уже не будет счастья любви ни у кого из них. Глеб обнимал меня, целовал, пытался успокоить, но я продолжала вздрагивать и лихорадочно вздыхать. Наконец, мои мысли, хоть и задавленные страхом, оформились в одну, и я посмотрела в совершенно чёрные глаза Глеба, он уже волновался за меня и готов был вызвать Самуила.

— Мне надо поговорить с Олегом и Виктором.

— О чём?

— Глеб, верь мне. Пойдём в столовую.

— К рыбам?

— Спасибо тебе за них, я так была удивлена, так… они такие красивые. А золотая рыбка просила меня загадать желание, но тогда ещё у меня не было желания.

— А теперь есть?

— Есть.

Поцеловала Глеба и успокоилась — всё правильно, только так, они должны меня понять.

— Позови всех.

— Катя…

— Я люблю тебя и буду себя беречь. И вы все будете меня беречь, как королеву.

— Как тебя.

Когда Глеб принёс меня в столовую, там сидели все, кроме Олафа. Лиза курила за столом и руки у неё подрагивали, она волновалась, видимо, переживала, что говорила со мной слишком откровенно. Олег с Виктором были мрачные, напряжённые, и что хуже всего — очень решительные. В общем, приготовились со мной бороться. И Самуил сидел бледный, никак не мог успокоить свои руки, пытался смотреть на рыбок в аквариуме, но явно не видел ничего.

Я сразу подошла к Лизе:

— Лиза, ты совершенно права.

— Катя, я действительно так думаю…

— Ты права.

Она смотрела на меня и не понимала, почему я так быстро согласилась с ней, даже головой покачала, какое-то подозрение проявилось в глазах, но я не дала ей возможности его озвучить, встала у стола и обратилась ко всем:

— Я прошу у вас помощи. Вам придется очередной раз меня спасать.

Глеб сразу подошёл ко мне, но я покачала головой, посмотрела на него и попросила:

— Глеб, я прошу тебя, позволь мне сказать.

Он удивился и, пожалуй, уже пожалел, что согласился и допустил сам факт моего обращения ко всем, но отошёл к столу. Я крепко сжала кулачки, вздохнула и посмотрела на всю взволнованную компанию:

— Я не хочу всю жизнь бояться, что что-то может произойти, и я… из-за меня всё остановится, всё, что сейчас началось в вашем… нашем мире.

— Катя…

— Олег, помогите мне. Я сейчас так боюсь, так боюсь… страх меня уже задавил, я уже как лягушка на асфальте под машиной. А что будет дальше? Бояться каждого нового случая появления человеческой пары? Или ребёнка, как с Ильей? На всю жизнь спрятаться в сейфе ближе к магме? И просто этого ждать — страха неизвестности, страха, что из-за меня всё рухнет?

— Катя, не из-за тебя, я не позволю тебе…

— Глеб, всё может произойти независимо от того, где и кто появится. И где я буду находиться, хоть в самой магме. Помогите мне, вы всё знаете и понимаете, через всё прошли…

— Катя, нет, слышишь, даже не проси!

— Глеб, нет другого выхода, понимаешь, его просто нет!

Он уже стоял передо мной, грозный, с почерневшими глазами полными боли и страдания. Я обняла его и прошептала:

— Глеб, я прошу тебя, вы все меня спасёте, я не хочу каждую минуту бояться за тебя, за вас всех, пойми меня. Я буду бороться, вы все за меня будете бороться, пойми, только встретившись со всеми, понимаешь — со всеми, мы будем точно знать, отдаю ли я им энергию.

— Жизнь, Катя, жизнь.

Вздохнув, я отпустила руки, и посмотрела на Виктора:

— Виктор, ты прав — жизнь. Но я уже отдавала Нелли свою жизнь, может, сейчас уже нет? Сейчас ты ей свою жизнь отдаешь, свою энергию. Но я должна с ней встретиться, за руки взять и никогда не бояться, что…

— И мальчик?

— И мальчик. Глеб, он не зря хочет со мной встретиться, что-то за этим стоит, это важно, очень важно и для меня.

Я смотрела на всех умоляющим взглядом — они должны меня понять, только таким образом можно избавиться от страха вечного заточения, постоянных мыслей, что из-за меня может случиться этот ужас потери надежды для всего мира. Лиза только усмехнулась, опять покачала головой:

— Катя, а говоришь, что я права.

— Права, после твоих слов я всё поняла и испугалась.

— Ты испугалась?!

— Виктор, испугалась, невозможным образом испугалась.

— На сколько секунд?

А Глеб смотрел на меня тем же мрачным чёрным взглядом и стоял мраморной статуей. Самуил встал и сказал неожиданно для всех:

— Катя права. Ей надо со всеми встретиться, с Норой тоже.

Глеб обернулся на него, но Самуил выдержал его взгляд и продолжил:

— Они вас спасали, в вас их энергия, а в них — ваша. Катя, я думаю, что ты права, девочка моя, ты совершенно права. Глеб, надо попробовать. И начать нужно…

— Нелли, Глеб, я думаю, что она лучше всех подходит для первой встречи.

— Почему?

— Она Катю богиней считает, настоящей богиней.

— Виктор, ты совершенно прав, именно Нелли, она такая естественная, как сама природа. Она к Катеньке относится как к великой богине, которая победила смерть, она ей поклоняется, подойдёт к твоей комнате, Катенька, на колени встанет и голову на пол положит, молится тебе.

Глеб посмотрел на Виктора и тот исчез, вернулся практически сразу и поставил на стол ноутбук. Это действительно поклонение: Нелли не волновало, что кто-то её увидит, она даже не обернулась на коридор, медленно подошла к двери моей комнаты, поклонилась, потом опустилась на колени, высоко подняла руки и что-то напевно проговорила, всего несколько фраз, и распласталась на полу всем телом. Лиза только махнула рукой на мой удивлённый взгляд, а я даже рот ладошкой прикрыла, как это, так невозможно, зачем?

— Катя, ну вот, хоть одна поняла, что ты такое, не зря из бархана выползла, нам всем показать, как нужно к тебе относиться.

— Лиза! Как ты можешь так говорить! Она в средневековье живёт, там если что непонятно, то сразу — боги, но ты же современная женщина!

— Катенька, девочка моя дорогая, именно это отношение Нелли и поможет нам. Она уже готова была свою жизнь тебе отдать, и Арни готова была, они всё для тебя сделают…

— Но однажды они уже чуть не убили её.

— Глеб, это не они, это я так настроена была, это я тогда решила, что надо их обязательно спасти! А сейчас я настроена, чтобы они меня спасли! Понимаешь, спасли меня.

Я закрыла лицо руками от бессилия, потом стремительно подошла к аквариуму, приложила пылающий лоб к стеклу и прошептала:

— Золотая рыбка исполни моё желание.

Глеб встал рядом со мной и положил руки на плечи.

— Катя…

— Пойми меня, я прошу только понять, вы все будете рядом, ничего не случится. Нельзя постоянно прятаться, только проверив, можно выяснить — как всё происходит на самом деле. Глеб, теперь они инструменты, они первые, им свой путь надо проторить, а мы должны точно убедиться в этом.

— Хорошо. Я верю тебе, что ты никому…

— Никому, ничего, никогда!

Не дав ему больше ничего сказать, радостно обняла его, схватила за руку и повела к столу.

— Заседание штаба по моему спасению считаю открытым.

Лиза от удивления даже руку к груди прижала, не сразу смогла заговорить:

— Глеб, это только Катя может с тобой жить… но сильна, ой как сильна. Ну, компания, штаб, придумала же, Катя, ты жена командора, ничего зараза ведь на самом деле не боишься. Да, моим этого не потянуть, никак не потянуть, ты их как червяков сомнёшь, только эти могут тебе сопротивляться, да и то не очень получается. Глеб, нам Олаф нужен, без него — никак.

— Лиза, Олаф Нору спасает, я и без него ….

— Олег.

Тон Глеба был таков, что я не смогла ничего сказать, Олег сразу исчез. Самуил засуетился, поднялся и обратился ко мне, взглядом как бы попросив у Глеба разрешения говорить:

— Катенька ты не переживай за Нору, там Лея будет, она тоже теперь сильна в энергии, очень много может, уже Олафу не очень уступает, почти.

Самуил тоже переживает за Нору, но с Глебом спорить бесполезно, и так недоволен категорически, понимает, что выхода нет, но недоволен. Только намёк на опасность для меня и уже превращается в командора, а эта ситуация на самом деле опасна, даже я это осознаю. Глеб мрачно посмотрел на меня, что-то сказал Виктору, достал телефон. Виктор понажимал кнопки в ноутбуке и повернул ко мне, на экране появилось какое-то помещение, и там за столом сидел Аарон. Я поняла, что задумал Глеб, и сразу подошла к нему.

— Позволь мне с ним поговорить.

Глеб кивнул, даже не удивившись моей просьбе, набрал номер и отдал телефон. Когда Аарон ответил на звонок, спазм от волнения так свёл мне горло, что я смогла только прошептать в трубку:

— Здравствуй, Аарон.

Он вскочил, длинно вздохнул, свёл руку в кулак, потом тяжело опустился на стул и тоже шёпотом ответил:

— Здравствуй, Катя.

Я посмотрела в глаза Глеба, темнеющие с невероятной скоростью, уже почти чёрные и уже спокойным голосом сказала:

— Ты хорошо держишься, я вижу тебя.

Аарон опустил голову и кивнул, разжал кулак и положил ладонь на стол, припечатал практически.

— У меня к тебе просьба.

— Я слушаю тебя.

Никакого движения, мраморная статуя с телефоном в руке. Камера была установлена так, что я не могла видеть его глаз, да и он голову опустил, хотя и так понятно. Мне нужно ему сказать так свою просьбу, чтобы Глеб со мной согласился, именно для него я затеяла весь разговор с Аароном. Я не смогла сдержать тяжёлый вздох, как ни старалась, он вырвался на свободу и глаза Глеба уже не предвещали ничего хорошего — ещё немного и мой разговор с Аароном может закончиться.

— Аарон, ты знаешь, что Илья встретил мальчика?

— Знаю.

— Всё получилось. Самуил сказал, что кровь Ильи уже меняется, только осталось дождаться полного результата. Мне нужно знать, это для меня очень важно, очень, именно для меня, скажи, как твоя жажда, насколько она…

— С тобой что-то случилось?!

Он опять вскочил, и я заметила тени за его спиной, поняла, что заволновались боевики, быстро заговорила:

— Со мной всё хорошо, скажи им, что ты со мной разговариваешь, Аарон, скажи им!

Аарон замер, не сразу понял, что я сказала, осознав мои слова, усмехнулся и глухо проговорил:

— Дай приказ им сама.

И протянул кому-то телефон. Через несколько секунд я услышала чёткий голос:

— Слушаю.

— Говорит жена командора, Катерина, вы помните меня?

— Слушаю, жена командора.

— Значит так, у меня очень сложный и очень важный разговор с Аароном, как бы он себя не вёл, не мешайте нашему разговору, он сможет сдержаться.

— Понял.

И я увидела, что синева стала возвращаться в глазах Глеба, он даже улыбнулся уголками губ, вот так, уважаемый командор, мы ещё не так можем. Невидимые мне руки вернули телефон Аарону, и он сразу спросил:

— Катя, что случилось?

— Ничего, правда, всё хорошо, а вопрос я тебе задала, потому что мне нужно встретиться с Норой и Олафом, он рядом с ней, помогает, вдруг что с ней случится. Я совершенно уверена, что всё будет хорошо, но мне нужно обязательно встретиться…

— Катя, тебе опасно быть рядом с Норой!

— Я это и хочу проверить! Рядом будут все, они сразу…

— Катя, нельзя, а вдруг…

— Аарон, слушай меня внимательно! Я поэтому про твою жажду и спросила!

Глеб уже был готов отобрать телефон, даже руку протянул, но я остановила его, приложила свою ладонь к его груди и умоляюще посмотрела — не мешай мне, только не мешай, поверь, я знаю, что делаю. Аарон замер: понял, что я не собираюсь уступать, и что Глеб категорически против, но не может мне сопротивляться.

— Аарон, пойми меня, я не хочу бояться всю жизнь, даже не попытавшись выяснить, что со мной может произойти… или не произойти. Мне нужно встретиться со всеми. Вы уже спасали нас с Глебом, у нас общая энергия, Самуил согласен со мной.

Аарон долго молчал, опустив голову, потом глухим голосом сказал:

— Я чувствую Нору постоянно, всё — ток крови, биение сердца как молот в голове, но… картинки нашего разговора с ней на балу, как она пела с тобой… Глеб прав — это помогает. Что я должен делать, как тебе помочь?

— Я не знаю, пока не знаю. Когда она приедет с Олафом, возможно тогда я и попрошу тебя о чём-нибудь.

Он поднял голову, посмотрел перед собой и тихо произнёс:

— Катя, ради вас я готов на всё.

— Всё будет хорошо. Я встречусь с Норой, и точно буду знать, что мне не опасно её присутствие, я ей уже не отдаю свою энергию, это теперь уже ваша жизнь. Только ваша — твоя и Норы.

По высоко поднятой брови и ироничному взгляду Глеба я сразу поняла — он как-то не очень верит в моё «никому и никогда», но глаза синели и у меня появилась маленькая надежда, что он даст мне довести задуманное до логического конца. А это вам, дорогой командор, на сладкое:

— Всё будет хорошо, и мы с Глебом будем к вам в гости приезжать.

Аарон усмехнулся, но кивнул головой — кто знает, со мной всё удивительно. Я подняла глаза на Глеба и улыбнулась, сделав вид, что совершенно не вижу опять темнеющих глаз. Уже весело попрощалась:

— Спасибо тебе, всё будет хорошо, ты справишься, ты сильный, всё сможешь.

— А ты?

— И мы с Норой, ты вспоминай, как мы пели, разве таких женщин может что-то сломать? Всё будет хорошо. До встречи, Аарон.

И отдала телефон Глебу, он сразу сказал что-то на ассасинском, я успела лишь увидеть изменившееся лицо Аарона, как он захлопнул ноутбук. Интересно, какие пожелания Глеб говорил Аарону таким тоном, от которого у меня пошли мурашки по коже. Да, не скоро мы поедем в гости к Аарону с Норой.

Оглянувшись на компанию, я увидела групповую скульптурную композицию. Лиза замерла с чуть искривленным удивлением выражением лица, взгляд был отрешенным, казалось, что она потеряла нить разговора и даже не пыталась её найти. Виктор застыл с очень напряжённым лицом и совершенно чёрными глазами, почти провалами, даже кулаки сжал, а Самуил просто замер, чуть открыв рот. В дверях стояла скульптура Олега. Лишь Глеб медленно прохаживался по столовой с мрачным выражением лица, на меня не смотрел. Первым задвигался Самуил, закрыл рот, поднял руку и, посмотрев на Глеба, спросил у меня:

— Катенька, а Нелли, мы же хотели с Нелли сначала встретиться…

— Катя права. Олег, Нора с сопровождением и Леей на ближайших подступах, Олаф здесь. Первой будет Нелли. Встреча завтра.

Я благодарно посмотрела на своего мужа и облегчённо вздохнула, он меня понял и согласился на эксперимент — почему-то именно после моего разговора с Аароном принял решение, что-то уложил в своей прекрасной голове. Он подошёл ко мне обнял и поцеловал, страстно, до боли в губах, потом сказал строгим тоном:

— А тебе отдыхать, лежать…

— Глеб, а твои подружки в Париже? Нет, я сначала с Лизой поговорю, сплетни о тебе узнаю.

Я курила и с удовольствием наблюдала за Лизой, все ушли по разным командорским делам, и мы остались вдвоем. Она с трудом воспринимала действительность, в частности нашу разборку с Глебом. Всё что угодно ожидала она услышать после разговора с Аароном, но не мою ревность к несуществующим подружкам Глеба в Париже. А уж поведение Глеба её поразило так, что она даже рукой махнуть не смогла, так и сидела с застывшим на лице выражением удивления. Глеб тоже не сразу понял, о чём я говорю, замер на мгновение, потом опустил голову и тихо засмеялся:

— Катя, я был на Совете.

— Конечно, на Совете, Олег так и сказал. Только кто ж вам поверит — Совет он Советом, а подружки и в перерывах могут оказаться. Лиза мне всё расскажет, она женщина, поймёт моё беспокойство, вдруг муж, красивый и богатый, кого завёл, а может к старой знакомой на огонёк заглянул.

И темные глаза, полные тревоги стали синеть, в них проявилась звёздочка, засверкала счастьем. Он чмокнул меня в макушку, сильно прижал меня к себе.

— Мне что, записи представить, как я выступал и где был?

— Ага, что мне записи, вы что угодно смонтируете, тем более что я и заметить-то не смогу вашего движения. Лиза человек, она честно мне скажет — было или не было. А я сразу за сковородку возьмусь, найду и буду вас с Олегом по дому гонять, заодно Норе помогу понять, как с вами надо обращаться, пусть учится Аарона в руках держать.

Глеб уже хохотал, счастливо обнимал меня, нравилась ему моя шутливая ревность, я сама улыбалась и хитро смотрела в эти удивительные светящиеся глаза. Он ещё раз поцеловал меня, уже нежно, как хрупкий цветок.

— Хорошо.

Обернулся к Лизе, грозно свел брови:

— Лиза, ты продумай, всё ли нужно моей жене рассказывать.

Она лишь подняла на него глаза и кивнула. А сейчас сидела недвижимая и смотрела на меня немигающим взглядом. Я не выдержала и села рядом с ней:

— Лиза, всё хорошо, у нас всё получится.

Немигающий взор обратился на меня, и Лиза шёпотом сказала:

— Ну, ты… конечно… куда он от тебя денется… ты совсем другая, точно, таких точно нет. А ты иногда вспоминаешь, что он теперь самый сильный и вообще-то командор?

— А это так важно в наших отношениях?

Лиза кивнула головой, потом отрицательно покачала, в наших — точно не важно. Подумала и спросила:

— Ты на самом деле его ревнуешь?

— Конечно.

— Ты что, к этим курицам? К этим… да они мизинца твоего не стоят, Глеб даже не то, что смотреть на них, рядом по дороге не пройдёт! Да никто никогда нашей жизнью из людей так не интересовался, а ты её меняешь всем, как родным стараешься. Катя, да моим бы оболтусам хоть чуть, хоть на процент, такую как ты найти, да я бы её как самую драгоценность берегла, а ты сама лезешь во всё, жизнью своей рискуешь! Дура! Ты пойми…

— Лиза, я всё понимаю, только так жить нельзя, надо всё выяснить, нельзя всю жизнь прятаться, что-то всё равно произойдёт, не сегодня, так ещё когда-нибудь. Ты лучше помоги мне.

Она кивала головой, потом взяла меня за руку, неожиданно вздохнула:

— Помнишь, в Париже ты о своей любви говорила, я тогда ещё подумала, ты прости старую — недолго девочка на любви с ними сможет удержаться, а смотри как получилось. Я, ведь, тогда как думала: молодец Глеб, старается понравиться девочке, дольше энергию получать будет. Жизнь спас — уже хорошо, смог сдержаться, теперь может до конца твоих дней энергию получать, силу увеличивать постоянно, да и жизнь себе продлит по пределу. А он тебя полюбил… такое чувство получил, никогда не было и быть не могло у них такого, они самые страшные звери в мире, любви у них физически быть не может, химически и всяко. И сейчас смотрю на Аарона… он ведь действительно любить хочет, может тебя уже и любит, да опоздал. Ты так на меня не смотри, я ведь со стороны вижу, он ради тебя всё начал, измениться смог, да и Нора эта… так себе, она тебе в подмётки не годится. Подожди, я ещё не всё сказала. Аарон Глебу тоже не ровня. Ты только его полюбить и могла, куда там Аарону.

Лиза тяжело вздохнула, как-то лихорадочно, неожиданно заплакала, слёзы потекли бурным потоком, и она их не останавливала. Я хотела спросить, что случилось, но она так же быстро успокоилась, достала платок и стала медленно утирать слёзы.

— Катя, ты за меня не переживай, это я о своих пацанах подумала — ничего у них не получится, характер не тот, сломала я их, в этот мир бросила и сломала. Глеб их опять спас, влипли по дурости, я уже и не знала, что делать, а тут Глеб звонит, я ему всё и рассказала. Катя, он прав, что ничего о себе не рассказывает, тебе этого знать и не надо, не развлечение это, но ты помни сама — такого как он тоже больше нет. Не только в силе его дело, хотя силён стал, он всегда неслабый был, а сейчас даже не знаю, как он силу эту с тобой держит. Да не об этом разговор, он сразу как сказал своё слово, даже не разбирался, все и замолкли. А потом сам моим оболтусам мозги вправлял, только их надолго не хватит, уже понимаю. Он всегда так делает, что никто даже ввязаться уже не может… Я всё удивлялась, как он смог столько лет такой один держаться, братва эта только больше ему мешала, он их всё спасал, пока поумнели, особенно Олег, с ним много проблем было. А уж когда ты появилась и нападения начались, то он и со своей агрессией боролся и тебя спасал. Любит он тебя, поэтому и свободу тебе даёт. Характер твой, ох какой, а ему только такой и нужен. Агата та же курица, это я так, пошутила.

Она долго на меня смотрела, потом глаза отвела и прошептала:

— Если что с тобой случится завтра, жить мне уже нечем будет. Ты держись, девочка, за себя, за Глеба и за всех нас держись.

— Всё будет хорошо, всё будет хорошо.

— Катя! Я так и понял, что это ты всё придумала!

— Олаф, как я рада тебя видеть.

— А я совсем не рад! Что ты опять надумала, Глеб мне как сказал…

— Милый Олаф…

— Что? Ты это что говоришь?

— Одна надежда на тебя. Ты меня спасёшь, хотя я совершенно уверена, что всё будет хорошо, я никому ничего никогда.

— Да сейчас Аарон…

— Он будет держаться.

— Ты думаешь, если ты с ним поговорила, то закон будет иначе работать?

— Будет.

Олаф стоял передо мной, недовольный очередной моей выходкой. Он единственный, кто может откровенно заявить мне, что я не права или просто глупа в своих поступках. Но Лиза сразу остановила его попытки высказать своё мнение:

— Олаф, Катя лучше нас знает, она всё так понимает, как мы с тобой не сможем понять. Я видела, как Аарон её слушал, он теперь что-то в себе держать будет, из-за неё держать будет, значит и Норе легче. Так и сказал — за них всё сделает. Нам только Кате помочь остается. Ты её проверь на энергию и держи всё время, а остальное… уж как судьба решит.

— Лиза и ты с ума сошла, какая судьба? Она же сама энергию раздавала так, что резать приходилось. Катя, булка в тесте, ты хоть это помнишь?

— Помню, только тогда я сама…

— Вот-вот, всё сама и теперь сама придумала очередную глупость! Ты бы хоть дождалась, когда у Аарона жажда немного ослабнет, кто знает, что с Норой происходить будет, ты себя вспомни, я от одних записей едва разума не лишился, а ты это на себе…

— Олаф, так я этого и добиваюсь, чтобы у них всё происходило легче и спокойней. Сейчас Аарон всё на себя возьмет, не допустит страдания Норы.

— Слышишь, что девушка говорит? Она ему тут такую речь толкнула, даже боевики прослезились. Кстати, Катя, они что, тебя как командора слушают?

— Слушают, они мне поклялись, Глеб так захотел, а я что, послушная жена.

— Лиза не верь ей, они меня чуть не порвали только из-за того, что я не так слово сказал.

— Тебя?

Лиза опять потеряла способность понимать слова, а Олаф решительно сел за стол и заявил:

— Объясни, а то я ничего не понял. Глеб приказал сначала меня привезти, а потом и Нору с Леей. Говорит, что ты завтра встречаться с Норой будешь.

— И с Нелли, Арни и мальчиком.

Олаф тоже в статую превратился, большую статую олимпийца, которого остановили на бегу и усадили за стол. Зато Лиза пришла в себя:

— Олаф, ты рот закрой и послушай девочку. Она всё продумала уже, нам только помочь ей надо сдвинуть всё, снять с неё страх за нас. Понимаешь, она ведь не за себя боится — мало ли, не выдержит, жизнь свою отдаст — а за вас балбесов, что вдруг из-за неё у вас любовь не случится.

— Ты пойми меня правильно — я их всех хочу от меня освободить.

— Что? Ты понимаешь, что говоришь, как это от себя освободить?

Подойдя к Олафу, я взяла его за руку, и он сразу насторожился, долго проверял мою энергию. Я чувствовала, как он то наполнял меня своей энергией, то забирал мою — определял моё состояние. Наконец, успокоившись, что у меня всё хорошо, облегчённо вздохнул:

— Катя, а теперь подробно — как ты их собираешься от себя освобождать.

— Я бы тоже хотел это понять.

Глеб подошёл ко мне, подхватил на руки и сел на диван. Взгляд был суров, а губы плотно сжаты, командор. Да, не зря Лиза спросила, как я отношусь к тому, что Глеб командор и силён непонятно как кто, он время от времени пытается мне об этом напомнить, но получается плохо, я всё равно забываюсь и отношусь к нему только как к любимому и любящему мужу. Наверное потому, что он сам со мной об этом забывает, только и думает, как бы меня поцеловать и добраться до постели. Ну, ещё и защитить от всего на свете, и понять меня, хотя я сама себя не сразу понимаю. Делать нечего, надо объясниться.

— Они все сейчас уже не со мной связаны. Нора связана с Ароном, именно в этот момент, когда она отдала ему свою кровь, и он весь настроен на неё, он… как правильно сказать, просто не позволит измениться потоку энергии. Не будет второго потока, я не знаю, как это назвать, по которому она бы у меня энергию забирала, останется только тот, по которому Нора отдает себя, свою жизнь и энергию. Сейчас, только сейчас, когда они оба думают о процессе, оба настроены друг на друга, Нора отдаёт себя добровольно, она жертвует, а Аарон пытается её спасти, и я уже не хочу им отдавать своей энергии, можно всё и отключить, прекратить эту зависимость от меня. Как-то так, я не очень понимаю словами, я чувствую.

Глеб обнимал меня и держал за руки, иногда касался их губами, это не было поцелуем, ближе к осознанию присутствия — ему нужно было коснуться губами, чтобы чувствовать меня рядом. Я посмотрела на Олафа, он слушал внимательно, обдумывал каждое моё слово.

— В этом случае ты, пожалуй, права. Аарон держится очень хорошо, я не ожидал такого от него, он никогда особой выдержкой не отличался. А с Норой я сам поговорю.

— Олаф, давай не будем её пугать дополнительными сложностями, ей и так плохо.

— Катя, она должна знать, что только сама должна держаться. Ты всегда говорила — я сама, даже когда уже сил никаких не было.

— Ты же отпустила их.

— Глеб, я их отпустила, но…

— Никакого «но» не может быть. Они сами должны всё сделать, как мы.

— Глеб прав. Катя, ей пора понять, что это её жизнь в нашем мире.

Лиза смотрела на меня пронзительным взглядом: все её переживания за своих сыновей, которых она сама отправила в этот страшный мир сверхчеловеков, и всю жизнь ищет возможность как-то помочь им существовать в этом мире, были в этом взгляде. Я лишь вздохнула и кивнула головой — пора Норе самой решать всё в своей жизни.

— Катя, Илья с мальчиком приедут завтра к обеду, Арни и Нелли уже недалеко. Хочешь встретиться с Нелли?

— Можно сейчас?

Глеб долго смотрел на меня, погладил по голове, взгляд был напряжённым, но синим невероятно, потом тихо сказал:

— Можно. Она своей богине не может навредить. Виктор.

Он появился бледный, но совершенно спокойный.

— Привези Нелли.

Виктор посмотрел на меня своими пронзительными глазами и сразу исчез. А Глеб встал, и мы сразу оказались в спальне. Он обнимал меня на фоне окна и беседки, целовал нежно-нежно.

— Глеб, всё будет хорошо, верь мне.

— Я тебе верю.

Он долго смотрел мне в глаза ярким синим-синим взглядом, едва коснулся губами волос.

— Богиня, будешь ли ты любить меня, обычного смертного, грешного, неправильного…

— Можешь не перечислять свои достоинства, богиня однолюбка.

— Однолюбка?

— Богиня, один раз влюбившись, всю жизнь любит только одного избранника. А влюбилась я в тебя.

Глеб рассмеялся счастливо, чмокнул в макушку.

— Моя любимая богиня.

— Ага, Глеб, это же смешно…

— Да, ты богиня. Хочешь, докажу?

— Доказывай.

Он немедленно уложил меня на постель, сам устроился рядом, обнял и заявил:

— Ты появилась в нашем мире, которого не существует для людей.

— Как это? Ведь вы живете среди них, вы друг от друга зависите…

— Но официально он не существует, мы лишь легенда. А ты появилась, нам всем жизнь изменила, принесла с собой любовь, настоящую человеческую любовь, научила нас любить. Лиза права, это то чувство, которого у нас не было… физически и химически.

Хитро на меня посмотрел, конечно, слушал наш разговор, вдруг Лиза чего лишнего сказала.

— И как я всё терплю? Никакой тайны от вас, даже посплетничать женщинам невозможно.

— Невозможно.

И поцеловал меня неожиданно страстно, прижал к себе, завернул в своё тело. Долго молчал, потом произнес жёстко:

— А как ты со своими богами разобралась? Ты на равных с ними боролась, значит, ты — богиня.

— Да это вы меня от них…

— А меня кто спас? Ты даже… как это, да, непечатно с ними разговаривала, значит, ты — главная богиня.

И расхохотался, явно представил меня непечатно ругающуюся с древними богами. Я попыталась стукнуть его, но он прижал меня к себе, чмокнул в макушку и продолжал смеяться. Неожиданно замолчал, прошептал совсем тихо:

— Ты меня с вашим миром соединила. Я в Париже по улицам много ходил… так странно ощущать людей и быть свободным от их крови. И они на меня перестали реагировать как на опасность, лишь однажды полицейский что-то почувствовал, долго документы проверял. Нам всегда было сложно среди людей находиться, они чувствуют нас, меня в особенности.

— А как же гости на балу?

— Мы можем на некоторое время прикрыться энергией, как бы становимся людьми, и они не чувствуют нашу силу и опасность для себя.

Он опять надолго замолчал, а я даже дыханием боялась нарушить эту минуту счастья. Его мечта стать ближе к людям начала сбываться, и я имею к этому отношение, пусть совсем маленькое, но имею.

— Я ходил и ходил по улицам, а люди мне улыбались.

Опять засмеялся и прошептал:

— Мне было некогда к подружкам ходить, я гулял.

Глеб так странно произнес слово «гулял», и я вспомнила нашу прогулку по набережной в Париже. Только теперь я поняла причину его недовольства и нежелание Олега выходить из машины — ведь они чувствовали каждого человека, которого мы встречали, им приходилось постоянно прикрываться энергией и при этом держать себя, чувствуя кровь людей.

— Глеб, прости меня, я не понимаю ваших страданий, когда вы находитесь рядом с людьми. И как вам сложно всем со мной находиться.

— Катя, с тобой нам всем так хорошо, ты даже представить себе не можешь нашего счастья. А я самый счастливый муж. Только очень ревнивый.

И опять тихо засмеялся счастливым смехом. Я возмущённо завозилась в его руках, но Глеб не дал мне возможности сказать ни слова, сразу поцеловал. Он целовал меня и шептал:

— Любимая моя, Катенька, ты самая любимая, самая прекрасная богиня.

Неожиданно замер, внимательно посмотрел на меня.

— Они приехали?

— Да.

— Всё будет хорошо.

— Будет. Ты богиня.

Глеб шёл рядом со мной, я держала его за руку и думала о нас. Как всё происходит быстро: кажется, я только появилась среди них, серый забитый различными страхами кролик, влюбилась самым наглым образом в хозяина дома, командора, сверхчеловека. А теперь я его жена, любимая жена, и свою любовь он мне долго доказывал, а я умудрялась громко заявлять, что не верю и своими рыданиями изводить всех в доме. И я помню лишь наши с ним разборки о любви, и совершенно не помню разные телесные и энергетические страдания. Они были нужны и благодаря им мы поняли друг друга, представители разных миров, мужчина и женщина. И ещё заразили как гриппом своей любовью всех, кто находится рядом с нами, и теперь уже они вступили на этот удивительный путь, путь стремления к друг другу, к любви.

Они сидели на диване, огромный Виктор и тоненькая Нелли. Виктор сидел как статуя, лишь глаза были пронзительными, даже жёсткими, он слышал нас и сразу встал, когда мы вошли, но Нелли оказалась быстрее — она кинулась на пол и склонила голову до земли. Глеб сразу подхватил меня на руки и этим остановил мою попытку подойти к Нелли.

— Глеб, пусть встанет, я так не могу… Нелли, пожалуйста, встань. Виктор, прошу, подними её, возьми на руки.

Нелли не слушала меня, только сильнее вдавливалась в пол. Виктор постоял мгновение, но взгляд Глеба оказался красноречивее моих слов, и он взял Нелли на руки. Она не испугалась, только закрыла руками лицо — смотреть на богиню нельзя, иначе осквернишь своим взглядом. Откуда я это знаю? Не важно, надо как-то девочку разговорить, мне такое поклонение не нужно, мне бы только удостовериться, что она не берет у меня энергии.

— Глеб, отпусти меня.

— Нет.

— Мне нужно с ней поговорить.

— Я подойду.

Ну да, передвинулся на два моих шажка. И что теперь делать? Помог Олаф, он стремительно вошёл в столовую и заявил:

— Глеб, так ничего не получится, Катя должна взять Нелли за руки. Ты не волнуйся, пока всё хорошо, она ничего не отдаёт, всё спокойно.

— Отпусти меня.

Глеб молчал и смотрел на меня чёрными глазами.

— Глеб, всё хорошо, я сама никому и ничего, правда. Виктор, пока держи Нелли на руках, мне ей надо несколько слов сказать.

Наконец, Глеб отпустил меня с рук, и я медленно стала подходить к Виктору. Нелли не видела меня, но, видимо, что-то почувствовала, стала говорить шепотом:

— Незя, незя, видеть незя, богиня сердица.

— Богиня не сердится, богиня пришла к Нелли.

Нелли замерла в руках Виктора, стала совсем недвижимой, а я подошла к ней и стала отводить её руки от лица.

— Богиня разрешает открыть глаза.

— Незя, сосем незя.

— Можно, посмотри на женщину, в теле которой я говорю с тобой.

Глаза Виктора вернули свой обычный пронзительно-чёрный цвет, и от удивления он перестал быть статуей, даже головой покачал. А Нелли сомневалась: но на всякий случай крепко зажмурила глаза, моим рукам не сопротивлялась, сразу схватилась за Виктора и прижалась к нему. Я обернулась на Олафа, он отрицательно покачал головой, значит, с моей энергией всё в порядке. Улыбнувшись Глебу, который не очень обращал внимания на мои слова, тревожно наблюдал за Нелли, я строго приказала:

— Нелли, посмотри на меня.

Она вздрогнула и открыла глаза. Какие же они большие, занимают половину лица, удивительно красивые, невероятного цвета обожжённого тёмного песка, даже страх не изменил выражения детской наивности и женской мудрости. И как это в ней уживается? А почему нет? Три неудачных замужества серьёзный опыт. Она уже собралась что-то сказать, но я не позволила, надо довести игру, хватит в богинях ходить для будущих …интересно, а как они будут называться — невестки? Я улыбнулась своей мысли, и тон получился мягче, чем собиралась изобразить:

— Нелли, я говорю с тобой, находясь в теле этой женщины, слушай меня внимательно. Сейчас я покину это тело, поэтому запоминай. Я дала тебе новую жизнь, старой больше нет, есть мужчина, который достоин тебя, помоги ему во всём и да будет с тобой любовь. Я наблюдала за тобой, находясь в этом теле, ты много страдала, теперь пришло время счастья и любви.

И я сразу стала падать, очень надеясь, что Глеб поймёт мою игру. Он не понял, сразу схватил на руки, Олаф тоже подскочил ко мне, схватил за руки. Я не могла открыть глаза, чтобы показать им, что мне хорошо, иначе Нелли не поверит.

— Глеб, странно, но у Кати всё нормально, энергия в полном порядке.

Зашевелившись в руках Глеба, я едва слышно прошипела:

— Унеси меня.

Глеб понял меня, я почувствовала движение и открыла глаза — мы были уже в спальне, встревоженный Олаф стоял рядом. Я облегчённо вздохнула и сказала уже нормальным голосом:

— Со мной всё в порядке. Виктор, жди, сейчас мы вернёмся, и я уже не буду богиней, стану снова Катей. Успокой Нелли, скажи ей — всё, богиня покинула тело Кати, ушла в барханы.

Они смотрели на меня и только беззвучно губами шевелили, звук никак не получался. Олаф первым сказал:

— А… ну, да, … а…

— Олаф, это специально для Нелли, понимаешь, в их вере богини иногда в тела обычных людей… заселялись… помещались… в общем могли существовать, посмотрят на людей, а потом уходят. Да не хочу я богиней быть, с ума сошли совсем, какая я богиня?!

Глеб смотрел на меня, и было непонятно, чего во взгляде было больше: изумления или боли, совершенно непонятной мне боли.

— Глеб, что случилось?

Он тяжело вздохнул и прошептал:

— Как у богини Нелли у тебя не забирала энергии, а как у Кати?

— Неси в столовую, сразу и проверим.

Олаф согласно кивнул, уже пришёл в себя от моей выходки, взял меня за руку, посмотрел на Глеба:

— Всё в порядке.

Как только мы появились в дверях столовой, Нелли кинулась ко мне и сразу опустилась на колени:

— Катя, ти, у тебя богиня, ти сама богиня, если она тебя вибирала, ти спасала миня, ти спасла всех!

Я попыталась освободиться из рук Глеба, но он не отпускал, держал крепко.

— Глеб, отпусти, мы так никогда и не узнаем ничего, отпусти меня!

Наконец, он решился и медленно отпустил меня, я сразу наклонилась и подняла Нелли за плечи.

— Нелли, это я, Катя, и я никакая не богиня, она ушла, её больше во мне нет!

— Катя, ти сама как богиня!

— Нелли! Слушай меня внимательно!

Я даже тряхнула её за плечи, грозно посмотрела и строгим голосом потребовала:

— Нелли, вспомни то, что сказала богиня.

— Новая жизнь.

— Ещё.

— Помогать Виктору.

— Вот и помогай ему во всём.

И она вдруг заплакала горькими слезами, уткнулась мне в плечо, Глеб сразу заволновался, но я покачала головой, не подходи, у нас женский разговор. А Олаф только согласно кивнул, видимо, с энергией у меня было всё нормально.

— Нелли, что случилось?

— Я очинь маленькая, у меня мало кирови, мало, не хватить, а я…

— Глупая девочка, у тебя всё хватит, будет приезжать Самуил и немного брать каждый раз, соберет сколько нужно и хватит, всего хватит. У тебя кровь всё время вырабатывается, каждый день.

— Кажидий день?

— Постоянно.

— А умирать?

— Не нужно умирать, ты останешься жива и будешь совершенно здорова. Только помни, что сказала богиня — помогай Виктору.

— Я думала, что я… умиру и не хватить.

Нелли обняла меня, порывисто прижалась всем телом, неожиданно улыбнулась и снова быстро заговорила:

— Катя, ти сама богиня, сама, я зинаю, ти и саразу харашо, саразу счастьи, Виктор, Катя богиня!

Я посмотрела на Виктора, а он стоял весь поникший и рассматривал меня странным взглядом, в нём было всё: страдание, какая-то тоска, но самое главное — проблеск надежды, той самой, о которой он когда-то мне говорил. Женщина, ждущая его у окна. А Нелли будет его ждать каждую минуту, сядет у окна, подопрёт ручкой щёчку и будет ждать. Я погладила Нелли по плечам и тихо, в самое ушко прошептала:

— Иди к нему, он тебя ждёт, уже давно ждёт.

А Нелли вдруг побледнела до синевы, глаза опять стали огромными, она едва смогла пролепетать:

— Я если не умирать… не нужна…

— А ты у него спроси, прямо сейчас и спроси. Виктор, мы уйдём, не будем вам мешать говорить.

И чуть подтолкнула замершую Нелли в сторону дивана, на Виктора старалась не смотреть, но по лицу Олафа поняла, что зрелище было поразительным, и Глеб старательно улыбку прятал, но получалось плохо, она так и проявлялась на лице.

Глеб не выдал секрета, я смотрела на него и умоляюще и грозно, но он только улыбался:

— Катя, ты сама сказала, что мы не будем мешать их разговору.

— Так мы и не мешаем! Они же вдвоём разговаривают!

— Вот и пусть разговаривают.

Обнимал меня у окна и улыбался, разговор Виктора и Нелли он слышал, а мне не говорил. Но так улыбался, что моё любопытство разгоралось с каждой минутой. Я обняла его и очередной раз спросила:

— Глеб, Виктор уже сделал ей предложение выйти за него замуж?

— Пока он говорит о тебе.

— Обо мне? Зачем?

— Потом спросишь.

— Хоть богиней не называет?

— Называет.

— Вот зачем? Я не богиня, я обычная женщина, всего лишь…

— Катя, он так думает о тебе, имеет полное право сказать своей будущей жене.

— Скорее бы уже предложение делал.

Глеб рассмеялся, чмокнул меня в макушку.

— Не переживай, сделает.

Неожиданно подхватил на руки, и внимательно рассматривая моё лицо, взгляд был таким напряжённым, что даже синева потемнела, спросил:

— Катя, ты сразу согласилась на моё предложение выйти замуж, ничего не зная обо мне, я рассказал тебе потом и не всё…

— Я и сейчас о тебе знаю не всё, разве это что-то меняет в моём отношении к тебе? Мне достаточно того, что я знаю.

— Твоя вера безгранична.

Лишь однажды я не смогла сразу объяснить ему своё состояние, и мы не поняли друг друга. Но след от трех колец на мизинце остался в моей душе, и я навсегда запомнила этот урок, надеюсь, и Глеб тоже. Синева никак не хотела светлеть, и я решила отвлечь Глеба.

— А когда приедет Арни?

— Она на подступах к дому.

— Это как?

— Близко.

Почти сразу сказал:

— Свободен.

— Ты отпустил Виктора с Нелли?

— Да.

И что?! Но Глеб лишь улыбался, смотрел на меня и хитро улыбался.

— И вы ещё смеете называть меня богиней?!

Я стукнула его кулачком по груди и попыталась освободиться из его рук, конечно, он меня не отпустил, прижал к себе и прошептал:

— Богиня, ты как будешь готовиться к свадьбе?

— Ура! А кольца? Им ведь понадобятся кольца!

Муж рассмеялся, попытался поцеловать меня, но я увернулась:

— Подожди целоваться! Ответь, они есть, такие, как у нас? Их ведь не так много, ты говорил, что несколько пар…

— Виктору не нужно именно такое кольцо.

— Почему?

— Я командор, а Аарон глава клана. И у Виктора не может быть столько агрессии, как у нас с нашей силой, нет необходимости проверять его таким кольцом.

— Значит, и свадьба будет не такой, как была у нас?

— Такой. Нелли — человек.

— И меня на неё не пустят?

— Нет.

Я тяжело вздохнула и надула губы, я всё понимаю, ритуал и всё такое, но так хочется праздника. А собственно, почему без праздника?

— Мы сами устроим праздник, наш праздник. Зови Олега с Арни.

Глеб некоторое время изумлённо смотрел на меня, потом расхохотался:

— Катя, ты бесподобна!

— А что? Две пары, ещё Андрюша и Лея, три! Три свадьбы в один праздник! В нашем счастливом бальном доме!

— Каком?

— Где был наш бал! Где волна на потолке, где…

Я не смогла продолжить: глаза Глеба стремительно темнели, лицо изменилось и стало жёстким как мрамор, лицо мрачного командора. Сельма — он вспомнил, что сделала Сельма, теперь этот дом ассоциируется у него только с моими страданиями из-за неё. Нельзя, никак нельзя позволить ему постоянно думать о моих страданиях, было и прошло, наступило время счастья, нашего счастья, счастья всех вокруг нас. И я завозилась в его руках.

— Отпусти меня. Глеб, отпусти меня.

— Почему?

Даже голос уже другой, глухой от напряжения.

— Отпусти.

Глеб замер на мгновение, но руки опустил, и я встала перед ним, посмотрела в уже совершенно чёрные глаза.

— Это дом, в котором я была счастлива на нашем первом домашнем балу, где был счастлив ты. Где впервые по-настоящему встретились и увидели друг друга Нора и Аарон, осознали свою любовь Андрюша и Лея. Пойми, Глеб, это наш дом, наш счастливый дом, в котором будут только праздники, где будет свадьба тех, кто достоин настоящей любви и счастья, кто помогал нам в нашей любви, кто спасал меня всегда, жизнь готов был отдать. Сельма не смогла погубить нашу любовь, и никто и никогда не сможет ничего с нами сделать!

Он смотрел на меня странным взглядом, но глаза постепенно вернули свой изумительный цвет, синева победила ужас воспоминаний. Я прижалась к нему всем телом и прошептала:

— Прошлое ушло, его смыло волной нашей любви, нашего счастья. Я люблю тебя.

Глеб обнимал меня, прижимал к себе, тяжело думал. Я чувствовала его думы, но не могла позволить ему возвращаться к тем ужасным дням моего и его ужаса. Так он додумается до того, что нам нельзя жить и в нашем прекрасном доме, в котором тоже много чего происходило.

— Я люблю тебя, люблю за тебя.

— Как это — за меня?

— Ты удивительным образом можешь всё изменить одним словом.

Горько усмехнулся, тряхнул головой:

— Катя, как ты можешь так — всё забыть, все свои страдания, от которых я…

— Ты пойми, я помню только нашу любовь, как я… тебя совратила… после бала …в этой спальне. После бала в нашем прекрасном доме для домашних балов.

Этот аргумент оказался самым убедительным. Глеб помолчал минуту, прижал меня к себе и прошептал:

— Олега с Арни мы позовём завтра.

— Нет-нет, сегодня, Глеб, сегодня. Немедленно зови.

Я решительно смотрела на него, но улыбку едва сдерживала, Глеб явно в этот момент представлял меня в образе голой ёлки в драгоценностях из Норвегии, судя по умильной улыбке и чуть затуманенному взгляду. Тихо засмеявшись, я пообещала:

— Олег мудрый король, да и Арни не считает меня богиней, нет необходимости в спектакле. Зато мы уже будем совершенно уверены, что я Арни не отдаю никакой энергии.

— Пять минут, две.

Глеб быстро меня поцеловал и перенёс в столовую, а сам исчез. Почти сразу в столовую вошёл Олаф, потом Лиза.

— Катя, у тебя с энергией всё хорошо.

Олаф отпустил мою руку и сел на диванчик, а Лиза курила сигарету и только качала головой в удивлении. Пока Олаф проверял мою энергию, она смотрела на меня немигающим взглядом, как на удивительную картину.

— Катя, откуда это в тебе? Как ты богиню-то изобразила, прямо артистка, а ведь девочка поверила, она не перестанет к тебе как к богине относиться, но хоть смотреть будет спокойно. И слушаться будет всегда, любое твоё слово как приказ.

— Нет, не приказ, а — совет. Для неё Виктор главный.

— Главный-то главный, только он мужик, а ты богиня. Ты важнее.

Олаф расхохотался, видно было, что он всем доволен: с энергией у меня всё нормально, цирк посмотрел с моим участием, да и Лиза добавила удовольствия своим присутствием:

— Лиза, ты зря так говоришь, Нелли действительно любит Виктора, я слышу, как её сердечко бьётся от одного его взгляда, она и умереть была готова, лишь бы его спасти. Даже не спасти, просто помочь.

Потом странно на меня посмотрел, хотел что-то спросить, но передумал, голову опустил и задумался. Я на всякий случай уточнила:

— Олаф, о чём ты хотел меня спросить?

Но голос подала Лиза:

— Ты сразу спрашивай, Катя она такая — любопытная, всё равно тебя достанет, лучше признаться сразу, это меня в ней тоже сильно удивляет. Катя, ты их этим и проняла, своим стремлением жить их жизнью. Ты с ними не борешься, ничего для себя не просишь, ты их жизнью живешь, каждой их минутой. Ведь смотри, Олаф, она не просто для Виктора невесту нашла, так ещё и помогает, что б быстрее они друг друга поняли, объясняет этому дуболому аналитику, как с человеческими женщинами разговаривать надо. Он бы может ещё пять лет от неё прятался, пока жажда не замучила совсем, а Катя ему всё твердит — не жажда главное, главное любовь, любите друг друга. Я в записи-то видела, как у него у самого сердце в пятки ушло, когда ты к нему Нелли послала, мол, спроси, как дальше жить будете. Никогда такого в их мире не было, прав Виктор, прав, что сказал Нелли — только ты и смогла ему счастье дать.

— Я? Почему я? Это Нелли для него счастье…

— А кто этому дураку старому смог объяснить, в чём его счастье? Бегал по миру, воевал всю жизнь, столетия ничего другого и не знал, а ты пришла и сказала ему — ты настоящий, самый лучший, надо жить по-другому. И показала в чём счастье.

— Он сам такой, только не верил…

— Ага — сам, Олаф, хоть ты расскажи этой наивной девочке, какие они такие сами.

— Катя всегда это знала.

— Знала.

В столовую вошёл Глеб и сразу подошёл ко мне.

— Ты не ужинала?

— Я не хочу есть, буду худеть.

— Сезам.

Глеб строго на меня посмотрел — жена есть жена, слушайся мужа. Пока я ела — Лиза отказалась, ей можно ещё пару дней не есть — Глеб говорил с Олафом и посматривал на меня тёмным тревожным взглядом. Я решила не волноваться, может, какие-то дела кланов или школы Олафа в Италии, не обязательно же всегда я проблемы создаю. Всё хорошо, энергии во мне достаточно, никому ничего не отдаю. Олаф кивнул Глебу и обратился ко мне:

— Катя, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, выпью какао и можно приглашать Олега с Арни. Они приехали?

— Да.

Олаф переглянулся с Глебом, как будто ещё раз спрашивал разрешения говорить, получив согласие, позвал:

— Лея.

— А зачем Лея?

— Она будет присутствовать на вашей встрече, на всякий случай.

— Почему вы так волнуетесь? Ведь с Нелли всё было хорошо.

— Она считает тебя богиней. А для Арни Олег…

— Глеб, дело не в этом.

Я обратилась к Глебу, так как понимала, что беспокойство за меня исходит от него, это он так настроил Олафа.

— Всё изменилось, у них свои отношения и я уже не имею никакого значения. Ну, энергетического.

Олаф улыбнулся, ну конечно — как это я и не имею значения в случае новой любви. Глеб продолжал смотреть на меня тревожным взглядом. А что будет во время встречи с Норой и мальчиком?

— Глеб, зови их.

— Олег.

И голос такой, как будто буря внутри, глухой и тяжёлый. Он сразу подошёл ко мне и взял на руки. Лея неизвестно откуда проявилась и встала рядом. Я улыбнулась всем:

— Всё будет хорошо, не волнуйтесь, я знаю.

Но Глеб лишь коснулся моих волос губами — вот всё пройдёт, тогда и успокоится. Лиза встала и подошла к нам.

— Глеб, Катя права, теперь это уже их дело, Олег всё сам уже сказал Арни, я его знаю, он не позволит как-то…

— Но энергией Кати он не управляет.

На это Лизе было нечего возразить, она только тронула меня за руку и вышла. Почти сразу вошли Арни и Олег. Он держал её за руку и был бледен до синевы, а она… Арни была счастлива, вся светилась своим удивительным неземным лицом. Именно неземным, её странная красота, так отличающаяся от обычных категорий красоты, мягкая, нежная, но при этом величественная, делала её жительницей другой планеты. Неземная королева, осознающая всю свою силу. И я поняла — Олег уже сделал ей предложение стать его женой, и она согласилась.

— Здравствуй Катя.

Голос Олега был таким же глухим и напряжённым, как у Глеба. Они остановились у стола, и он обнял Арни, практически обернул её своими руками. Защищает, он меня защищает своей энергией от возможного воздействия Арни.

— Здравствуй, Катя.

А вот Арни была спокойной, голос уверенный, хотя чуть глуховатый.

— Привет, привет. Олег, признавайся… Глеб, отпусти меня.

Олаф подошёл ко мне и проверил энергию, кивнул, всё хорошо, конечно — Олег закрыл от меня Арни, как броней прикрыл. Я решительно подошла к замершим Олегу и Арни, Олег от страха за меня замер, а Арни от счастья.

— Олег, я слушаю.

Он не сразу смог говорить, всё наблюдал за мной, рассматривал, сканировал как Олаф.

— Арни согласилась стать моей женой.

— Интересно. Арни, может, ты поторопилась соглашаться так сразу? Может, подумаешь пару лет? Испытания бы учинила какие-нибудь, вдруг Олег не умеет хозяйством заниматься? А вдруг у него подружки в каждом городе, я вот в Париже выйти на улицу не могла, чтобы не наткнуться на подружек Глеба, представляешь?

Глаза Олега стали даже больше, чем были у Виктора, сначала их цвет стал совершенно прозрачным, даже зрачок исчез, потом они потемнели неизвестным природе цветом, мыслительный процесс менялся, но логику моих слов так и не нашёл. Мне это и было нужно, растерянного Олега легче уговорить отпустить Арни из рук. Я подошла к ним и заявила:

— Олег, отпусти Арни, я с ней посекретничать хочу. А вы не мешайте нам.

Конечно, никто никуда не ушёл: Глеб и Олаф стояли за моей спиной, Лея чуть в стороне, может, поэтому Олег действительно позволил себе опустить руки и убрать свой энергетический кокон. На его растерянность рассчитывать было наивно, он слишком хорошо меня знал и был готов, не к такому вопросу, конечно, но к чему-то подобному. Оказалось, что и Арни была готова — она спокойно посмотрела на меня, обернулась и подняла голову, посмотрела на Олега, он кивнул, и только тогда она подала мне руку. Всё-таки она королева, вот именно она и есть королева, настоящая жена короля.

Ничего не произошло, мы сидели с Арни на диване, вокруг стояли Глеб и Олег с Олафом, Лея недалеко, и я никакой энергии не отдавала. Хотя почему ничего не произошло, я удивлялась, совершенно забыла, что вокруг мужчины, и мы с Арни не сидим одни в беседке нашего сада. Я уже достаточно давно существую в этом совершенно прозрачном мире, где все тебя слышат и всегда могут посмотреть запись твоей жизни, сказать, что совсем к этому привыкла нельзя, просто иногда забываю, но Арни? Так абстрагироваться от окружающего мира могут только очень сильные личности и короли, в смысле королевы, которые сами являются центром любого события. Арни была сильной личностью и королевой. Так в жизни иногда бывает, когда совершенно незаметный, забитый условиями жизни человек попадает в достойную его среду, где его поддерживают, ценят как личность, становится настоящим собой, истинным. В ней проявилось всё, что было дано ей природой, может какими древними силами, богами, которым поклонялся её народ. Подумав эту мысль, я поняла страх Глеба и Олега за меня, в этом причина страха — древние боги, которые помогали мне, но и стремились забрать силу Глеба через меня. К счастью, боги Арни никак на меня не отреагировали, видимо, я их совсем не интересовала.

Арни подала мне руку, и ничего не произошло, осмелев, я повела её к дивану и предложила поболтать о мужчинах, она улыбнулась и кивнула, уже не обернувшись на Олега и даже не посмотрев на моё сопровождение в лице Глеба, Леи и Олафа. И первой заговорила сама:

— Катя, я хочу тебе сказать… моя жизнь так изменилась, стала такой интересной и значимой, из тьмы я попала в такой яркий свет и такое интересное окружение, что даже не могу дать определение своей нынешней жизни. Мне всегда казалось, что я рождена для мук и испытаний, что боги за что-то наказывают мою душу, за какие-то неблаговидные поступки в прошлой жизни, или жизни предков… что я должна только страдать. И когда появился Олег, я поняла, что, отдав свою жизнь этому Богу, я смогу расплатиться за всё. А когда узнала всё, была счастлива, только никак не могла правильно ему сказать, объяснить, что я для этого и была рождена. Когда же о тебе узнала, то сразу поняла — вот и пример, мне сама судьба показала, как я должна поступить.

— Арни, у вас с Олегом всё будет иначе, не так, всё изменилось…

— Катя, я знаю, почему изменилось — это благодаря тебе, твоим мукам за нас, я видела всё сама.

— Сейчас не об этом разговор…

— Об этом. Катя, я хочу, чтобы ты знала, я всё сделаю для Олега, я люблю его с первой минуты как увидела, я будто ждала его всю жизнь. Он решил сделать меня своей женой, пусть будет так, моя любовь будет достойной твоего доверия.

И что я могла на это сказать? Арни сидела и спокойно смотрела на меня, ни тени волнения не было на этом удивительном лице, лишь иногда где-то очень глубоко в глазах проявлялась едва заметная волна, выдававшая внутреннюю бурю. Прав Самуил — невероятное самообладание при вихре душевных переживаний. Я подняла глаза на Олега, как они, такие закрытые всеми видами брони смогут понимать друг друга? И вдруг вспомнила слова самого Олега, что Арни тоже как меня придётся иногда сажать в сейф, значит, у Арни есть способ влияния на него, какой-то понятный только им вариант отношений. И Олег никогда бы не предложил ей выйти за него замуж, если бы у него была хоть малюсенькая капля сомнения в том, что она действительно его любит и что он сам любит её. Он смотрел на меня странным взглядом, и в нём было всё: страх за меня, который он не скрывал от Арни, я думаю, что он даже откровенно говорил с ней о нём, боль и та надежда, которая проявилась и в глазах Виктора — надежда на настоящий дом и женщину, ждущую его у окна.

— Арни, не о моём доверии сейчас речь, дело совсем не во мне, это ваша жизнь, только ваша и только вам жить в вашей любви.

— Я это понимаю и верю Олегу, что он любит меня. Когда он говорил о тебе, то рассказал о своём решении отказаться от меня, если ты будешь продолжать отдавать нам с Нелли энергию…

— Арни, он неправ, нельзя отказываться от своего счастья из-за меня, не важно из-за кого…

— Он прав. Именно тогда я поверила ему, что он действительно любит меня. Ты изменила его жизнь, освободила от прошлого… я всё знаю, он мне рассказал о себе… он готов спасти тебя любым способом, и я его понимаю.

А вот это уже было выше моего понимания. Как можно отказываться от своего счастья, только едва проявившегося в жизни, и ещё об этом этому счастью и рассказать?! Арни неожиданно улыбнулась, наверное, на моём лице мысли проявились очень красноречиво, и сказала:

— Катя, тогда я поняла, что Олег настоящий.

Они действительно пара, такие одинаковые, что едины в абсолюте. Говорят, что притягиваются разные по характеру, а эти так похожи, что кажется всегда были одним существом. Рассматривая Арни, я вдруг поняла: да, именно такая необычная красота и нужна Олегу, неземная, почти божественная. А ещё я осознала по этой улыбке, что Олег прав — характер ещё тот, интересный и разборки им уготованы не менее сложные, чем были у нас с Глебом. Она не будет устраивать истерики, одним взглядом покажет ему, чем она недовольна или что в нём не понимает, и он будет всю жизнь доказывать ей свою любовь. А она ему свою.

Арни взяла меня за руку и продолжила:

— Катя, ты выслушай меня и сразу не возмущайся.

Я удивилась, но кивнула головой, уже поняла — она просто так ни одного слова не говорит, совсем как Олег.

— Я бы всё равно погибла там, очень скоро, сил уже не было, я просила у судьбы скорее закончить мои страдания. Подожди, пожалуйста, я должна тебе это сказать.

Но я не успела ничего сказать, Арни неожиданно закрыла лицо руками и сразу покачала головой, не позволила мне коснуться себя, потом медленно опустила руки на колени, ни слезинки в глазах не было, совершенно чистый взгляд, вздохнула и продолжила:

— Ты понимаешь Олега, как никто понимаешь, я поняла, ты меня прости…

— За что? Арни, мне нечего тебе прощать, ты удивительная, ты много счастья принесла собой, своим появлением, настоящего счастья, радости всем!

— Всем?

— Конечно! Мы все счастливы, что ты у нас появилась, ты думаешь, что только Олегу нужна? А мы все? Арни, пойми ещё одно — ты для нас всех важна, и для Глеба, Виктора, Самуила, особенно для меня, а то посплетничать не с кем. Мужчины, учтите, нас теперь много, кого обидеть посмеете, мы вас гонять сковородками по дому будем, ещё Нелли с Норой позовем.

Арни вздохнула всей грудью, даже плечи подняла от старательности и посмотрела на меня внимательным взглядом:

— Катя, я понимаю, что ты такая и есть, Олег мне говорил. Да я сама вижу, ты готова была свою жизнь за нас отдать, хотя ничего о нас не знала, просто за Олега и Виктора была рада, что им жизнь будет… и любовь им обещала, хотя никто и надеяться на это не мог. И я никогда не могла даже думать о счастье и любви. Такой любви. Прости меня, что я столько тебе страданий…

— Арни, даже думать не смей, слышишь, никакие страдания не стоят вашей любви! Всё закончилось, теперь только счастье, слышишь? У вас всё будет легко и спокойно, не думай о страданиях, Олег и ты, Виктор и Нелли, вы первые в такой любви, слышишь? Первые, у которых самое главное — любовь, та самая, которой закон подчинится, никаких страданий для вас не будет…

— А ты? Вы с Глебом?

Олег спросил глухим голосом и смотрел на меня чёрными глазами, полными боли и внутреннего страдания. Я смогла только поднять на него глаза: ну зачем сейчас о моих страданиях, было и прошло, мы тоже первые, но иначе первые, только ответить не успела, Олаф усмехнулся и сказал:

— Они звезды, Олег, они своим светом вам дорогу показали.

— Ага, Олаф, скорее фары, если ты про дорогу говоришь.

Неожиданно для всех Глеб засмеялся, он смеялся тихим смехом воспоминания, как хорошо, что они всё помнят, иногда эта способность спасает в некоторых ситуациях. Никто не ожидал от него смеха после такого вопроса, но, наконец, и у него наступил момент, когда он не думает о моих страданиях каждую минуту и может вспомнить уже и что-то из нашей нормальной жизни — жизни семьи. Он улыбнулся мне и напомнил:

— Ты сказала, что твои глаза светят как фары в ночи.

— Вот-вот, Олег, пойми, нельзя всё время думать и переживать о прошлом, его нет, оно ушло в тот момент, когда ты сказал слово «мир». Понимаешь, прошлое исчезло вместе с Сельмой, его разбило о скалы и смыло волной. И вообще, пора о свадьбе думать, ритуал ритуалом, это ваши проблемы, а мы с Арни и Нелли должны о платьях думать, как вас поражать будем в нашем бальном доме. Кстати, Лея, вашу свадьбу мы тоже отметить должны, на вулкане вы уже были, но от домашней свадьбы вам не отвертеться!

Лея совсем не ожидала от меня такого заявления, глаза стали сразу огромными, невероятно засветились, она посмотрела на Глеба, как командор отреагирует, всё-таки она всего лишь мутант, всего лишь охрана дома, но Глеб спокойно кивнул и предложил:

— С остальными разберёмся и можно ритуал проводить, а потом домашний праздник.

Он так произнес слово «домашний» что все замерли, никогда и никто в этом мире не произносил этого слова, слишком оно человеческое. Они существовали в кланах, в своих домах и дворцах, боролись за существование, воевали друг с другом, выживали, но никогда не жили домашними праздниками, домашними свадьбами. Непроизвольно я посмотрела на аквариум, вот он — олицетворение нового отношения к жизни в этом мире, рыбки в месте, где живут самые страшные хищники на земле. Я посмотрела на Лею и ужаснулась — а Нора?!

— Лея, а Нора? Ты оставила её одну?

— Там Софи и другие ученики Олафа.

— Катя, не переживай, они справятся. Мне сразу сообщат, если с ней что-то случится, она недалеко.

— Олаф, как ты мог? Глеб, надо немедленно Лее к ней возвращаться, со мной всё хорошо, вы же видите, а с ней всё что угодно может случиться сейчас!

— Ты Аарона предупредила.

Глеб сказал это таким тоном, что я очередной раз поняла — спорить совершенно бесполезно, никакие уговоры не подействуют, пока он не убедится, что со мной всё хорошо. И самое главное в его беспокойстве даже не Нора, а мальчик, маленький мальчик, которого я позвала к Илье.

Мы стояли у аквариума и молчали, Глеб обнимал меня и гладил по волосам. Все ушли: Олег отвезёт Арни и сразу вернётся, вдруг завтра придётся меня спасать, вернётся и Виктор, будет полная компания. Олаф с Леей поехали к Норе, но завтра тоже вернутся с ней, Самуил готовит на всякий случай свою медицинскую часть. И всё это из-за маленького мальчика.

— А как его зовут?

— Кого?

— Мальчика Ильи.

— Серж.

— Сережа, значит.

Он хмыкнул, но комментировать не стал, его отношение к этому мальчику определяется степенью возможной опасности для меня. Невероятно для командора, но он тоже с удовольствием наблюдал за рыбками в аквариуме, казалось, сам удивляется этому. Глеб вздохнул, протянув руку, он коснулся стекла, и стайка рыбок, весело плававших в этом месте, быстро унеслась прочь. Но рыбы всего лишь испугались резкого движения, поэтому почти сразу вернулись и стали резво плавать прямо у его руки, уже не обращая никакого внимания на тень на стекле. Я засмеялась:

— Они тебя не боятся, ты для них не хищник, ты для них такой же, как я. Смотри.

Провела рукой по стеклу и рыбки сначала испугались, веером рассыпались в разные стороны, но быстро вернулись и стали кружиться на прежнем месте, не обращая никакого внимания на мою руку. Но вдруг все рыбки замерли и исчезли настолько быстро, что я даже не заметила движения. Я сразу предупредила:

— Глеб, загадывай желание, золотая рыбка плывёт.

Она появилась, медленно двигая своим изящным хвостом и плавниками, королева аквариума, в золотых одеждах и гордым взглядом. Они долго говорили, командор и королева, совершенно безмолвно, лишь королева несколько раз что-то уточнила, едва открывая рот, потом кивнула и уплыла, чуть вильнув своей золотой мантией королевы. У Глеба было странное лицо: очень властное, но при этом в нём было что-то такое, даже не знаю, какая-то боль и решимость. Он не просил — командоры у королев не просят — они клянутся в исполнении и получают за это исполнение награду. Что-то такое, не могу объяснить словами. Я не стала спрашивать, какое желание высказал Глеб золотой рыбке, не так, в чём он ей поклялся, просто обняла и тихо сказала:

— Глеб, я люблю тебя, ты моя жизнь и счастье, я не смогу без тебя жить. Ты помни об этом, знай всегда. Я буду себя беречь для тебя, а ты береги себя для меня, иначе мне не для чего жить будет, слышишь?

Он долго смотрел на меня сверху вниз тёмным взглядом, молчал, боль и тоска заполняли эти удивительные глаза, а я не знала, что ему сказать, чтобы они вернули свой изумительный цвет. Наконец, Глеб улыбнулся, подхватил меня на руки и произнес:

— Катя, ты богиня, помни об этом, а я всего лишь командор.

От напряжения я лихорадочно вздохнула, даже вздрагивала всем телом, быстро ответила, не давая времени Глебу разволноваться от моего состояния:

— Ага, богиня, только вы эту богиню не очень слушаетесь, на вас ничего не действует, ни битьё посуды, ни заговоры, вы сами по себе. Я всего лишь жена Глеба, любящая его всей душой и телом.

И глаза засияли своей невозможной синевой, даже слегка проявилась маленькая звёздочка. Он чмокнул меня в нос, улыбнулся и прошептал:

— Не будем смущать рыбок.

Вот это да! Я удивлённо посмотрела на Глеба, потом расхохоталась. И это Глеб? Который может всё, никогда ни на кого не оборачивается в своих действиях, уверен в себе и своих поступках абсолютно, да, такого чувства юмора раньше у грозного командора не было.

Утром мы поссорились. Ну почему нельзя совсем ничего? Совсем ничего — это бассейн. Глеб решил, что мне нужно беречь силы, а в его понимании это означает лежать. Никакие уговоры и даже поцелуи не помогли, он остался непреклонен — никакого бассейна. Завтрак мне принесла Лея, долго уговаривала хоть что-нибудь поесть, но я лежала надутая как воздушный шар и лишь прошипела:

— Передай командору, что на переваривание еды у людей тоже силы уходят!

И вдруг Лея рассмеялась, весело так, что я от удивления не нашлась что сказать, только смотрела на неё.

— Катя, ты такая интересная в своей… сердитости.

— Интересная?

— Глеб разрешил бассейн.

— Лея, скажи, вот зачем ему это было нужно? Зачем всё утро меня сердил? Неужели у вас с Андреем так же? Не может быть, у вас так не может быть!

— Не может.

— Значит, это я такая неправильная?

— Ты удивительная, единственная и неповторимая…

— Лея, ты что?

— … поэтому тебе себя надо беречь, сегодня у тебя сложная встреча и твоя энергия…

Лея вдруг замолчала, мельком на меня посмотрела и опустила глаза. Это опять заговор: они всё продумали, Олаф и Глеб, вся компания. Нельзя допустить просто моей встречи с Норой и мальчиком, надо меня сердить, добиваться какой-то там энергии от моей сердитости, контролировать всё, окружить коконами и так далее и тому подобное. Я даже руками взмахнула от возмущения:

— Лея! Да всё будет хорошо, ничего не случится! Глеб! Богиня тебя вызывает!

Лея покачала головой, слегка побледнела — неизвестно, как командор отнесётся к такому повороту, вдруг рассердится, что она проговорилась о заговоре. Глеб появился и действительно посмотрел на неё, явно всё слышал и недоволен. Но я сразу заявила:

— Лея, ты свободна, мне с командором надо поговорить.

Командор кивнул, и Лея быстро ушла. Я сразу стала бросаться подушками, посудой с подноса, даже рычать пыталась, а Глеб только улыбался и отмахивался от предметов. Когда кидаться уже было нечем — остались только матрасы — я вздохнула и спокойно спросила:

— Доволен?

Он расхохотался, мгновенно оказался рядом со мной и сразу поцеловал, уложил на себя, обнял и целовал, целовал.

— Невероятная, ты самая невероятная женщина!

Мои попытки высказать возмущение Глеб игнорировал поцелуями, а сам тихо смеялся, улыбался моим губам, не давая им возможности произнести слово, прижимал, удерживал их своими губами. Наше дыхание смешивалось, становилось единым общим дыханием счастья, моё возмущение испарилось в нём, и я уже тоже улыбалась, касалась любимых губ своей улыбкой. Наконец, я спросила:

— Нора уже приехала?

— А как долго ты будешь плавать в бассейне? Будешь готова, и её привезут.

Глеб смотрел прямо мне в глаза и сразу успокоил, заметив волнение:

— С ней всё хорошо, никаких проблем.

— Глеб, скажи, нельзя как-нибудь по-другому мне энергию… готовить что ли, я поняла, что ты беспокоишься из-за встречи, но зачем меня обижать так, сердить? Комнату опять разгромила, тебе за меня теперь стыдно, да? Сам виноват, а теперь целуешься, не буду с тобой целоваться!

Я попыталась закрыть лицо руками, крепко зажмурила глаза и сжала губы. Глеб не дал мне возможности двинуться, прижал к себе и стал целовать лицо.

— Катенька, тебя невозможно обмануть, но выхода нет, твоя энергия должна образоваться сама, энергия силы, а она вырабатывается только тогда, когда ты сердишься. Так сказал Олаф и я с ним согласен.

— И что? Вы теперь каждый раз сердить меня будете?

— Нет. Только когда в этом будет необходимость.

— Интересно, а я, значит, и знать не буду, когда ты на самом деле меня воспитываешь, а когда готовишь к чему-нибудь?

— Я никогда тебя не воспитываю, ты мне такая всегда нравилась.

— Говори, какая такая.

— Самая лучшая в мире женщина, красавица, умница, не просто умница, ты мудрая королева…

— Это Олег мудрый король, а Арни мудрая королева.

— Именно ты сделала их такими. Катя, не спорь, без тебя Олег никогда бы не позволил себе стать таким, каким стал, а Арни никогда бы не появилась в его жизни, именно такая Арни. Ты мудрая жена.

— Мудрого командора. Глеб, я, конечно, королева и богиня, само собой, только не надо больше меня специально сердить, хорошо?

— Хорошо.

Однако я ему не поверила, слишком синими были глаза, чистыми как небо, он думал обо мне и клятвенно верил — что никогда. Но может наступить момент, и он так же клятвенно будет верить, что другого выхода нет, как специально меня рассердить и добиться нужной энергии. Глеб нежно меня поцеловал и тихо спросил:

— Ты… Катя, скажи, почему ты сказала, что я, Олег и Виктор родные? Я уточнил, это когда родственники, одна семья, когда родители и дети. Мы не можем быть тебе родственниками.

— Родные, вы мне родные — ты, Олег, Виктор и Самуил, и Андрюша, Лея. Вы теперь моя семья. Дело не в крови, генах и ещё чего-то там. Хотя, ты совсем мне родной, в тебе есть моя кровь.

И вот он наступил, этот момент, когда Глеб смог не вздрогнуть от упоминания того страшного дня, его глаза потемнели, но синева не ушла, она победила, вернулась и засияла звёздочкой.

— Родные, это когда веришь во всём, когда всегда, каждую минуту знаешь, что ты в сердце, что тебя любят, думают о тебе, защищают от всего, даже от себя самого, когда всегда радость от одной мысли, что эти люди рядом с тобой.

— Люди?

— Да, вы самые лучшие люди на свете.

Глеб смотрел на меня и касался кончиками пальцев моего лица, его губы чуть вздрагивали, казалось, он хочет что-то сказать, но не может этого произнести, слова ещё не совсем родились. Наконец, он сжал губы, опустил глаза и вздохнул, едва слышно произнёс:

— Я люблю тебя, ты моя жизнь.

Он хотел сказать что-то другое, очень глубоко спрятанное где-то в глубинах его удивительной души, только пока не смог, чего-то не хватило, какой-то решимости, а может ещё оставалось какое-то сомнение, и он его не может преодолеть. Но мне и не нужно от него ничего, я люблю его, и эта любовь живёт в каждом мгновении моей жизни, каждой клеточке моего тела, я живу только этой любовью.

— Я люблю тебя.

Мы долго лежали обнявшись, нам не нужны были слова, лишь наши тела и наше дыхание, единые.

Нора сидела на диванчике в столовой, и я не сразу узнала её, так она изменилась. Дело было не в физическом состоянии — Олаф бы не допустил встречи, если бы были какие-то сомнения в её здоровье — но взгляд был потухшим, она даже не обращала никакого внимания на рыбок в аквариуме, просто сидела, сложив руки на коленях. Глеб не отпустил меня с рук, только прижал крепче и посмотрел на Олафа.

— Катя, мы с Глебом решили, что тебе не нужно подходить к Норе пока ты не поговоришь с Аароном. Пока всё хорошо, ты не отдаешь никакой энергии.

Нора неожиданно встала и глухим голосом сказала:

— Катя, тебе не нужно так рисковать, увезите меня к Аарону. Глеб, я прошу, тогда не будет никакой опасности для Кати.

— Нора, никакой опасности для меня нет, всё хорошо, я никакой энергии никому не отдаю, а с Аароном тебе пока нельзя встречаться. Глеб, я хочу поговорить с Аароном, и он должен нас увидеть, меня и Нору.

— Катя, что ты придумала?

— Я смогу, верь мне, всё будет хорошо, им нужно помочь и это сделать могу только…

— Ты сошла с ума! Глеб, реакция может быть самой непредсказуемой, и у Кати, и у Норы, даже просто рядом находиться им нельзя, очень опасно, а уж помогать, ты представляешь, что Катя может опять…

— Олаф, послушай меня, Аарон сделает всё сам, я не буду ничего делать, только с ним поговорю.

— Аарон?

— Глеб, ты можешь потом устроить мне сцену ревности, Нора может тоже устроить сцену ревности, но мне нужно с ним поговорить. Пойми — только он может сейчас спасти нас обеих. И себя тоже.

И Глеб меня понял, в его глазах пронеслась многоцветная буря, настоящий вихрь цветов воспоминаний. Он стоял как статуя, мраморные руки чуть не задавили меня в своих объятиях, но я не позволила даже звука издать. Его воспоминания себя в тот страшный для нас обоих момент сейчас решают всё — поверит ли он Аарону в его шансе спасти Нору и, может быть, меня. Молчал и Олаф, даже Самуил не смог ничего сказать, хотя и смотрел на меня умоляюще-грозным взглядом. А Лея стояла бледная как полотно, крепко сцепив руки на груди, готовая в любой момент ринуться спасать меня или Нору, а может обеих сразу. Я не знаю, сколько времени прошло в этом молчании, но руки Глеба постепенно стали терять свою мраморность, он медленно и тяжело вздохнул, опустил голову и глухим голосом приказал:

— Олег, связь.

Олаф лишь покачал головой, но сказать ничего не посмел — решение командора не обсуждается. А я только прижалась к груди Глеба, облегчённо вздохнула, поверил, наконец-то понял, чего я добиваюсь.

Олег занёс большой экран, установил на столе так, что в него была видна Нора, и посмотрел на Глеба. Мы встали за спинкой дивана, на котором сидела Нора, Глеб держал меня на руках, с одной стороны стоял Олаф, с другой Лея. Самуил и Олег страдали за столом.

Аарон так же сидел, положив руки на стол, и он был готов. Не знаю, о чём он думал после нашего разговора, но он даже не удивился, увидев нас на экране. Его готовности хватило даже на слабую улыбку.

— Здравствуй, Катя. Нора, я приветствую тебя, как ты себя чувствуешь?

— Здравствуй, Аарон.

Нора не сразу смогла ответить ему, лихорадочно вздохнула и едва слышным голосом произнесла:

— Здравствуй Аарон, всё хорошо.

Олаф решил внести полную ясность относительно здоровья Норы:

— Аарон, пока всё хорошо, у Норы нет никаких изменений, энергии достаточно и никаких физических отклонений тоже нет.

Я решительно посмотрела на Глеба, он улыбнулся мне и кивнул — говори, я верю тебе, жена.

— Аарон, я сейчас положу руки Норе на плечи, и ничего не произойдёт, я хочу, чтобы ты это видел. Всё будет хорошо, правда.

Глеб слегка прижал меня к себе и опустил так, чтобы я могла положить руки на плечи Норы. Аарон не выдержал, вскочил из-за стола и рядом с ним появился Андрей. Он улыбнулся мне и спокойно поздоровался:

— Катя, рад тебя видеть.

— Привет, Андрюша, у нас всё хорошо, не переживай, Лея вот мне помогает.

Сначала кончиками пальцев я каснулась плеч Норы, потом всей ладонью и ничего не происходило. Олаф тронул меня за локоть — проверил энергию и облегчённо вздохнул. Только погладив Нору по голове, я смогла поднять глаза на Аарона. Он опять сидел за столом, бледный до синевы и прожилок на лице, и смотрел на нас совершенно чёрными провалами глаз, за его спиной стоял взволнованный Андрей. Лихорадочно вздохнув, я прошептала:

— Глеб, отпусти меня, всё хорошо, я хочу с Норой поговорить.

Он слегка прижал меня к себе, едва слышно прошептал:

— Ты действительно богиня.

Мгновенно оказался перед диваном и посадил меня рядом с Норой, а сам повернулся к экрану и сказал несколько фраз на ассасинском, после которых Аарон опустил голову и ответил одной короткой фразой. Глеб нажал кнопку и экран погас. Он повернулся к нам и спросил:

— Нора, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

Её голос был едва слышен, она почти прошептала. Олаф сразу уточнил:

— С энергией всё нормально.

Я взяла Нору за руки — они были холодными, никак не отреагировали на моё пожатие.

— Нора, ты меня слышишь?

— Да.

Она посмотрела на меня и вдруг вырвала пальцы из моих ладоней, закрыла лицо, лихорадочно вздохнула и глухо спросила:

— Катя, как ты смогла?

— Не знаю, смогла.

Нора опустила руки и повернулась ко мне, бледная, глаза совершенно серые, когда-то они уже были такими — в том доме. Она прошептала:

— Катя, я тебя не понимала, ты пыталась мне сказать, а я не слышала тебя. Никак не хотела слышать. Я только боялась, за себя боялась… не понимала тебя… страх убивает, он меня убивает, он Аарона убивает сейчас… мой страх. Что делать? Как мне его спасти, как мне тебя не погубить?

— Ну, меня ты погубить уже не сможешь, сама видела — я тебе энергию уже не отдаю. А вот Аарону помочь можешь.

— Как, Катя, как?

— Ты думай о нём, как он сейчас думает о тебе.

— Он думает обо мне?

— Да, Аарон сейчас думает о тебе, все силы отдаёт, чтобы спасти тебя, не допустить страданий. Он тогда меня спасал, помнит, как всё было, и не хочет, чтобы ты через это прошла.

— Он…

— Да, он Катю спасал.

Глеб стоял рядом и смотрел на нас тёмными глазами, немного странными, в них была боль и ещё что-то, что я осознать не успела, он оказался у ног Норы и взял её за руки.

— Сейчас всё зависит от тебя. Всё.

— Всё?

— Только ты можешь отдать Аарону свою энергию, спастись сама и помочь ему.

— Как?!

— Катя тебе сказала — думай о нём.

— Нора, сейчас вы связаны процессом передачи энергии, только ты и Аарон. У вас не может быть так, как было со мной, в нём нет столько агрессии, как было тогда у Глеба, но никто и никогда не знает, как всё будет происходить. Думай о нём — мысли и чувства очень влияют на всё, передача энергии, это как… как попытка спасти любимого человека, когда вся твоя жизнь — его, и если вы оба будете так думать, то всё будет хорошо, вы спасете друг друга. И Глеб прав, главную роль в этом процессе играет женщина, в любви всегда главенствует женщина.

— А он?

— Он следует за ней, за любовью женщины. Конечно, сам он будет бороться за тебя, изображать героя — Аарон на самом деле герой — но только женщина решает в любви, достоин ли он её, нужен ли ей на самом деле.

Замолчала и задумалась: а может Нора и не любит Аарона, может, просто пожалела, после слов Арни решила ему помочь? Или решила не возвращаться к прошлой жизни таким способом.

— Нора, если ты его не любишь… то просто думай о нём, не говори о любви, закон не обмануть, он поймёт твоё желание помочь.

— Я не знаю… не понимаю себя и его не понимаю.

— А ты его спроси, прямо сейчас и спроси.

Олаф даже не улыбался, смотрел на Нору вопросительно, как будто о рецепте торта говорил. Глеб удивлённо вскинул на него глаза, что-то понял, стремительно поднялся и в его руках появился телефон:

— Нора, будешь говорить?

Она испуганно посмотрела на меня, потом решительно вздохнула и прошептала:

— Буду.

— Мы не будем мешать вашему разговору, Глеб, я пойду к себе.

— Хорошо.

Глеб нашёл меня в каком-то уголке дома: я сама не поняла, куда забралась, ничего не видела, пока шла. Он сел передо мной на пол, взял мои руки и поцеловал.

— О чём ты думаешь?

Я тяжело вздохнула и призналась:

— Глеб, ты всегда прав, а я… я наивная дурочка.

Он тихо засмеялся, прислонился щекой к моей руке.

— Ты не наивная дурочка, ты всегда всем хочешь помочь. И у тебя всё всегда получается.

— Да ничего у меня не получилось! Они… они даже… а я дура, всё о любви и о любви… а они… нельзя заставить любить, а я их толкала и толкала друг к другу, а может они и не хотят совсем! А теперь что, как всё будет? Как их спасти?

— У тебя всё получилось.

— Что получилось?

— Всё. Аарон признался Норе в любви. И она ему поверила.

Я от удивления даже рот открыла — как это?

— Катя, ты их убедила.

— Я? В чём?

— Что только любовь спасёт их.

— Но они сами… ведь…

— Они будут учиться науке любви.

— А жажда… как он сможет…

— Поэтому и сможет.

Я смотрела в эти удивительные глаза, синевы невероятной, просто невозможной в природе, они сияли, и где-то в глубине сверкала звёздочка. Лихорадочно вздохнув, спросила:

— Глеб, скажи, ты ему веришь?

— Верю. Он сможет, будет думать о вас и сможет.

— Неужели ты и сейчас меня…

— Я тебе верю, но Аарон будет продолжать думать о тебе, любить Нору и думать о тебе. Ты навсегда останешься для него первой любовью.

Подхватил меня на руки и медленно пошёл по дому. Так уже было — он нёс меня как тонкий хрусталь, который может разбиться от дуновения ветра. Маленькая девочка внутри меня весело рассмеялась, покачала головкой — ей нравилось состояние невесомости в этих руках.

Мы сидели в какой-то комнате, я не видела её никогда, такая неожиданно безликая, удивительно, что в таком доме, какой построил Глеб, может быть такая никакая комната. Пустые стены, просто побелка, чёрная мебель, хотя какая мебель — скамейка да стол, даже лампы на потолке нет — и окно из обычного стекла, конечно, бронированного, но без украшений, с простой рамой. И ничего не видно, за ним оказалась кирпичная стена. Глеб сел на скамейку, усадил меня на колени, обнял и замолчал таким молчанием, от которого у меня мурашки по коже пошли. Меня не сдувало энергией, но я чувствовала всем телом это молчание: тяжёлое, мрачное, совершенно безнадёжное.

Наконец, Глеб вздохнул, достал пульт и нажал какую-то кнопку, со всех сторон послышалось лёгкое шуршание, окно полностью перекрылось металлом, а в двери что-то щёлкнуло. Я всем телом вздрогнула от этих звуков, прижалась к груди Глеба и тихо спросила:

— Что это?

— Сейф для меня.

Мрачно усмехнулся, погладил меня по волосам.

— Хотя сейчас он меня вряд ли удержит — я был значительно слабее, когда строил этот дом.

— Аарон сейчас в таком месте находится?

— Да. Далеко.

— Я тебя не боюсь.

— Я знаю.

Глеб коснулся губами моей щеки, только коснулся, почувствовал моё присутствие рядом, ему нужно ощутить мою кожу, чтобы осознать меня рядом с собой. Казалось, что он не верит, что это меня он держит в своих руках, ему нужно дополнительное доказательство, ещё одно ощущение меня — губами.

— Иногда я прихожу сюда… подумать.

Я не сразу смогла пошевелиться, всё моё тело замерло в каком-то состоянии ужаса — неужели и сейчас он вынужден сдерживать себя рядом со мной, и сейчас его сущность мучает его, терзает тело и душу.

— И о чём ты думаешь?

— О тебе.

Губы не сложились в улыбку, она получилась какой-то кривой, неживой, спазм в горле не давал возможности произносить звуки, даже не страх, а какое-то отчаяние охватило меня. Он гладил мои руки, прижал к себе, опять коснулся губами щеки.

— Я люблю тебя, именно здесь я понимаю всю силу своей любви. Мы не знаем страха, природой нам этого не дано. Таким, как я, природа отказала даже в таких чувствах.

Он долго молчал, а я не могла ничего сказать, только мысль билась в голове — почему говоря о своей любви, Глеб заговорил о страхе?

— Во мне поселился страх, настоящий человеческий страх потерять тебя. Мне всё сложнее удерживаться и не посадить тебя в сейф поближе к магме. Лиза права.

Длинно вздохнул, как-то лихорадочно, совсем не похоже на себя, совсем как я, как человек, потом прошептал:

— Дело не в том, что я не смогу без тебя жить, я думаю о том, чтобы ты жила, всегда жила.

Я смогла хихикнуть непонятным звуком, двинуть рукой — она задеревенела и медленно оживала — кровь, наконец, понеслась по венам, своим стремительным движением вернула тело к жизни, смыла чувство отчаяния. Проглотив спазм, я задышала и проговорила:

— Не везёт мне в смерти — повезёт в любви.

Теперь замер Глеб, слова песенки не сразу дошли до него, они пока ассоциировались только с тем страшным днем, когда он мог потерять меня по своей глупости. Однако, как я подумала. Правильно подумала, по глупости, придумал тоже — Агату приводить, мог другим способом привлечь моё внимание. И я улыбнулась, подняла голову, посмотрела ему в глаза и заявила:

— Всегда — это слишком долго, я тебе успею надоесть за так долго. Представляешь, только я и я, кругом, с утра до вечера, разборки, битая посуда, крики и вопли по поводу и без. Ты начнёшь всё чаще по своим командорским делам сбегать, будете с Аароном войнушки разные учинять с кланами, потом от скуки разборки между собой.

И Глеб засмеялся, сначала тихим смешком, больше усмешкой, потом громко, почти хохотал:

— С тобой скучно… это с тобой… да ты дня не можешь прожить в спокойствии, всегда что-то происходит, ты вулкан, каждый день неизвестность.

Неожиданно прочитал строчку из стихотворения:

— Не знать, что стрясётся с утра до темна, какой обернётся душою она.

Глеб прижался губами к моим волосам, прошептал:

— Ты меня поражаешь каждую минуту, я никогда не знаю, чего от тебя ожидать, что творится в этой прекрасной головке, что ты можешь придумать…

— И как тебе с этим бороться.

— Я не борюсь, я пытаюсь понять, зачем ты что-то делаешь… и очень боюсь за тебя.

— Со мной всё будет хорошо. Вот с мальчиком поговорим, узнаем, что он должен мне сказать, ведь он не просто так хочет со мной встретиться, и поедем в наш счастливый бассейн. Хоть на день, потом начнутся свадебные ритуалы, праздник домашний, будет некогда, поедем?

— Поедем.

Он смотрел на меня, и в глазах сверкала звёздочка — она не давала темноте заполнить его прекрасные глаза, только иногда какая-то мысль проходила тёмной волной, но тут же исчезала, ослеплённая светом этой маленькой звездочки. Я вздохнула, ещё одно испытание, последнее, очень важное, надо его пройти, и Глеб успокоится, хоть на время страх за меня исчезнет в его душе. Опять правильно подумала — на время, хоть на короткий период. Откуда я это знаю? Именно знаю, чувствую каким-то непонятным чувством, что-то ожидает меня, а значит и его, всех. Не буду об этом думать, сейчас всё хорошо, будем пользоваться моментом. Я посмотрела на Глеба и спросила:

— Серёжа уже приехал?

— Они недалеко от дома.

— Зови.

В столовой сидели Лиза с Олафом и молчали, каждый думал о своём: Лиза тяжело, а Олаф грустно. Глеб сразу ушёл, а я затребовала чай, прекрасный чай Олега. Он принёс его сам, налил в чашку и сказал:

— Катя, он, конечно, маленький мальчик…

— Который хочет мне что-то сказать, его цель — всего лишь передать мне информацию. Я так решила.

— Он об этом знает?

— Раз хочет со мной поговорить, значит — знает.

— Может, просто хочет на тебя посмотреть.

— И это тоже хорошо, познакомимся. Олег, всё будет хорошо, не переживай. Ты свадебное платье для Арни уже придумал?

Олег не Глеб, о таких мелочах ещё не задумывался, изобразил нечленораздельно какое-то мычание, помотал головой и ушёл. Лиза засмеялась, даже лицо руками закрыла, только плечи подрагивали. Олаф внимательно посмотрел на неё, потом спросил:

— Катя, ты тут всем невест нашла, может, и мне кого посмотришь?

— Зачем смотреть, она тебя уже ждёт, вам только встретиться осталось.

Я говорила уверенным тоном, хотя сама не понимала, откуда эта уверенность, может, действительно сама поверила, что стала богиней, может, на самом деле откуда-то знаю, увидела же светловолосого мальчика, которого оказывается уже давно звала во сне. Олаф вздрогнул всем телом, глаза сначала потемнели до глухой черноты, потом стали совсем прозрачными, даже зрачок исчез. А Лиза отняла руки от лица, тонко всхлипнула и шёпотом спросила:

— А моим…

— Ты меня прости, Лиза, но они ещё не готовы, они совсем не понимают любви, она им ещё не нужна.

Глеб стремительно вошёл в столовую, быстро посмотрел на Лизу и приказал:

— Олаф, Илья и мальчик уже в доме, Лиза уходи.

Приказ командора сразу привёл в чувство обоих: Лиза быстро встала и ушла, а Олаф стал прежним Олафом, решительным магом и ещё кем-то там. Глеб взял меня на руки и сел на диван:

— Ты готова?

— Да. Глеб, всё будет хорошо, он просто мальчик.

Они вошли и встали у двери — бледный до прозрачности Илья и невысокий светловолосый мальчик. Действительно спортсмен: в нём не было худобы подростка, не полный, а плотный мышцами, с первого взгляда и не скажешь, что жил в банде на улице. И взгляд — спокойный уверенный в себе взгляд с лёгкой смешинкой. Он первым обратился ко мне, даже Илья ещё не успел поприветствовать жену командора:

— Здравствуй, Катя.

— Здравствуй, Серёжа.

Правда, это оказалось единственным, что он знал на русском. Серж обернулся на Илью и что-то сказал на французском языке, наверное, уточнял, правильно ли он сказал приветствие. Тот пришёл в себя от волнения и ответил, потом обратился ко мне:

— Приветствую тебя, жена командора.

— Здравствуй, Илья. Как доехали?

— Хорошо.

И вопросительный взгляд на командора, как дальше действовать. Видимо, Глеб кивнул, потому что Илья обратился к мальчику, тот ответил длинной фразой и посмотрел на меня. Илья перевёл:

— Катя, Серж говорит, что ты просила передать себе послание, он видел это во сне. Ты ему сказала: скажи мне, когда мы встретимся — ты много сделала, многого добилась и любовь поддерживает тебя, но помни, что борьба только началась.

Илья посмотрел на мальчика и тот опять сказал несколько отдельных фраз, от которых он побледнел, вскинул на командора глаза, но я уже знала — Глеб понял слова мальчика, так как его руки прижали меня к себе и замерли в каменном объятии.

— Глеб, это я сама себе сказала, значит, должна знать.

Они молчали очень долго: Глеб, прижимая меня к себе, Илья, бледнея всё больше, а мальчик улыбаясь. Молчание нарушил Олаф:

— Катя права, ей нужно знать.

— Глеб, я уже поняла, сегодня поняла, когда в твоей комнате сидели, что-то нас ждёт. Говори.

Никаким голосом робота Глеб перевёл:

— Ты уже готова к тому, что тебя ждёт, ты не одна, с тобой целый мир. Ты уже прошла испытания, всё правильно сделала, силы получила, ничего не бойся.

Ну и ничего страшного, со мной целый мир, и в этом мире есть Глеб, я облегчённо вздохнула:

— Вот и хорошо, молодец Серёжа, что передал мне всё, спасибо тебе. Глеб, а что с ним теперь будет?

Илья едва слышно перевёл мои слова, а Глеб не сразу справился с собой, всё обнимал меня, потом погладил по голове, коснулся губами волос, вздохнул глубоко и ещё немного подумав, ответил:

— Его отправят в клан Элеоноры.

Мальчик неожиданно схватил Илью за руку и быстро заговорил, он тряс его за руку, потом кинулся ко мне, но Илья поймал его и взял на руки. Я попросила:

— Илья, переведи, что он хочет сказать.

— Катя, его отравят в клан, он не может оставаться с боевиками.

— Глеб, если он хочет остаться с Ильей, значит, это зачем-то ну

...

автордың кітабын онлайн тегін оқу Я однажды приду.... Часть III
Екатерина Дей

Екатерина Дей

Я однажды приду...

Часть III

Оглавление

Ұқсас кітаптар

автордың кітабын онлайн тегін оқу Я однажды приду.... Часть IIIЕкатерина Дей

Екатерина Дей

Я однажды приду...

Часть III

Оглавление

Ұқсас кітаптар

автордың кітабын онлайн тегін оқу Я однажды приду.... Часть III
Екатерина Дей