Академия амуров
Добро пожаловать Амурную Академию, или как я попал в ад с крыльями
Солнце только-только поднялось над облаками, окрасив небо в персиковый цвет, когда я впервые увидел Школу Амуров. Здание напоминало гигантский торт, украшенный розовой глазурью и золотыми завитками. Крыши были усыпаны мраморными купидонами, которые то и дело чихали, выпуская из ноздрей облачка в форме сердец. «Ну конечно, — подумал я, — даже архитектура тут кричит: Любите друг друга, или мы вас застрелим!».
Меня зовут Лео, и я — амур-первокурсник. Вернее, почти амур. Пока что я больше похож на голубя, который врезался в витрину: крылья торчат в разные стороны, стрелы путаются с колчаном, а вместо ауры обаяния — вечный запах жареных крылышек. Да, я провалил вступительный экзамен. Но, как сказала мама: «Если все амуры такие идеальные, кому спасать браки от разводов?» Видимо, мне.
«Лео, ты уверен, что это аудитория 13, а не туалет?» — спросил я себя, глядя на дверь с табличкой «Лаборатория вечной страсти». Из-под нее струился розовый туман, пахнущий клубникой и отчаянием. «Ну, если тут не учат, как не сжечь магический арбалет, то хотя бы унитазы с подогревом должны быть».
Я толкнул дверь.
Вместо рядов парт передо мной предстал… балкон. Да не простой, а с видом на бескрайние облака, где десяток амуров в белых мантиях тренировались стрелять по мишеням. Мишенями были портреты преподавателей. Один парень с фиолетовыми крыльями попал прямо в лысину профессора Зевксиса. «Браво! — крикнул наставник. — Теперь он точно влюбится в свою трость!»
Я попятился, но споткнулся о свой же колчан. Стрелы рассыпались по полу с противным звоном. Одна из них, с наконечником в форме поцелуя, закатилась под ноги девушке, которая читала у окна. Она подняла стрелу, осмотрела и фыркнула:
— Ты что, шашлык тут собрался жарить?
Ее голос звучал как смесь колокольчиков и сарказма. Девушка была высокая, с крыльями цвета ночной грозы и взглядом, от которого хотелось спрятаться в шкаф. На груди — бейдж «Лилия, 2-й курс. Не трогать. Не кормить. Не влюбляться».
— Эм… это новая модель, — выдавил я. — Стрелы-шампуры. Для… романтических пикников.
— Пикников? — Она подняла бровь. — Значит, тебе еще не сказали, что на третьей неделе учебы все первокурсники обязаны влюбить хотя бы бутерброд?
Я попытался улыбнуться, но получилось, как у гиены после стоматолога.
Академия внутри оказалась еще абсурднее, чем снаружи. Коридоры вились, как лабиринты Минотавра, только вместо стен — зеркала, в которых отражались не люди, а их желания. Однажды я заглянул в такое и увидел себя… в костюме повара. Видимо, судьба намекала. Потолки были расписаны фресками: Амур, крадущий сердце у циклопа, Амур, промахнувшийся стрелой и попавший в собственный коленник. Истории успеха, как я понимаю.
В столовой подавали «суп страсти» (очень острый) и «десерт верности» (прилипал к зубам). За моим столом сидел парень по имени Марк, который пытался влюбить вилку в ложку. Пока безуспешно.
После пары часов блужданий я все же нашел аудиторию. Вернее, она нашла меня. Дверь с надписью «Основы амурного этикета» вдруг распахнулась, и меня засосало внутрь, как пылесосом.
— Опоздал на 47 минут! — прогремел голос.
Передо мной стоял мужчина с крыльями цвета ржавчины и усами, которые могли бы посоревноваться с сомом в гонке за звание «Самый устрашающий ус».
— Профессор Люцидо, — булькнул он, словно только что вынырнул из болота. — И если ты еще раз перепутаешь аудиторию с буфетом, я пришью тебе крылья к полу.
Класс захихикал. Особенно выделялась Лилия, та самая «Не влюбляться». Она сидела за первой партой и чертила в блокноте карикатуру: я, с пришитыми крыльями, и подпись: «Лео — новый коврик для йоги».
После лекции (где я узнал, что комплименты надо делать не «Ты пахнешь как пирожок», а «Твой аромат сводит с ума даже ветер») Лилия поймала меня у выхода.
— Эй, Шашлычник, — она бросила мне мою стрелу. — Если хочешь выжить, запомни: здесь нет места ошибкам.
— А если я рожден ошибаться? — пошутил я, пряча стрелу за спину.
Она вдруг улыбнулась. Не ехидно, а… будто вспомнила что-то.
— Тогда тебе придется научиться превращать ошибки в мастерство.
Ее крылья дрогнули, и я заметил шрам на левом — длинный, как молния. Интересно, как она его получила?
Вечером я решил потренироваться. Нашел тихую поляну, натянул тетиву… и выпустил стрелу. Она пролетела мимо дерева, мимо облака, и в итоге впилась в задницу директорскому коту — массивному персу по имени Бенедикт.
— Мяу?! — взвыл он человеческим голосом.
— О боже, прости! — я бросился к нему, но кот уже вскинул лапу с достоинством оперного певца.
— Ты… ты пробудил во мне чувства! — провозгласил Бенедикт. — Я влюблен! В ту сосну!
Теперь он сидит под деревом, сочиняя сонеты. Директор в ярости. А Лилия сказала, что это «мило».
Перед сном я нашел в своей комнате записку:
«Лео. Завтра в 5:00 на площадке для тренировок. Научись стрелять, или тебя отчислят. — Л.».
От Лилии? Или это ловушка? Неважно. Потому что если я провалюсь, то единственное, что мне светит — карьера амура для кактусов.
А еще… я заметил, что шрам на ее крыле светится в темноте. Как будто там застряла звезда.
Я лег спать, а за окном Бенедикт декламировал сосне:
— О ствол твой прям, как стрела Аполлона!
— Заткнись! — крикнула сосна.
Да, это будет долгий год.
P.S. Всю ночь мне снилось, как я стреляю шашлыками в облака. А они падают вниз, превращаясь в букеты. И Лилия смеется. Не ехидно. По настоящему.
Энергии любви: Почему сердечки взрываются?
Аудитория напоминала гибрид алхимической лаборатории и свадебного салона. Стены были обклеены обоями с парящими амурами, которые периодически оживали и начинали спорить о том, чьи стрелы круче. На полках стояли колбы с бурлящими жидкостями: розовой «Тоской по лету», синей «Ревностью морской волны» и зеленой «Любовью к кактусам». Профессор Аурелия, женщина с серебряными волосами до пят и крыльями, похожими на опавшие листья, хлопала в ладоши:
— Сегодня мы учимся управлять энергией любви! Кто взорвёт сердечко — получит двойку и вечный запрет на свидания!
Я переглянулся с Марком, своим соседом по парте. Он уже успел привязать к стреле ленту с надписью «Самый няшный».
— Лео, — прошептал он, — если я сегодня не влюблю кого-нибудь, моя девушка-русалка бросит меня. Она считает, что я слишком… сухопутный.
— Не переживай, — фыркнул я. — Может, ты просто подаришь ей акваланг?
Профессор Аурелия бросила нам ледяной взгляд, и моя стрела внезапно покрылась инеем.
На столах лежали «сердечные кристаллы» — хрупкие шарики, которые нужно было заряжать эмоциями. Если переборщить с чувствами, они взрывались, оставляя после себя облако, пахнущее то burnt тостами, то поцелуями. На потолке висела люстра из застывших слез влюбленных, которые звенели, как стеклянные колокольчики, когда кто-то в аудитории краснел.
Лилия сидела через два ряда. Ее кристалл уже светился ровным розовым светом. У меня же шарик дергался, как сумасшедший светляк, и периодически шипел: «Слабак!».
«Лео, соберись, — уговаривал я себя. — Просто представь, что это не кристалл, а… пицца. Ты же любишь пиццу? Накачай её сыром страсти, томатами нежности…»
— Что ты там бормочешь? — Лилия обернулась, и её кристалл на мгновение вспыхнул ярче.
— Рецепт пиццы «Четыре сезона любви», — брякнул я. — Первый сезон — одиночество. Второй — отчаяние…
Она закатила глаза, но уголки губ дрогнули.
Марк первым не выдержал. Его кристалл, перегруженный романтическими цитатами из интернета, лопнул с грохотом новогоднего фейерверка. Розовый дым заполнил комнату, а из облака выплыли силуэты целующихся единорогов.
— Марк! — взревела Аурелия. — Вы что, пытались влюбить всю вселенную сразу?
— Ну… она такая одинокая! — оправдывался он, чихая блёстками.
Я засмеялся и… мой кристалл треснул. Из него вырвался луч света, прошиб окно и ударил в статую директора на площади. Мраморный гигант с лицом, словно высеченным топором, вдруг ожил.
— О… — статуя повернула голову, и её каменные глаза уставились на меня. — Ты… ты подарил мне жизнь.
— Э-э-э… пожалуйста? — я отполз к Лилии.
— И теперь я твоя! — прогремела статуя, делая шаг, от которого задрожали стены.
Директор Бруно, услышав грохот, ворвался в аудиторию с криком: «Кто посмел трогать мою статую?!». Увидев, как каменная версия его самого обнимает столб, он застыл.
— Она… она мне изменяет! — прошептал он трагически.
Лилия схватила меня за руку:
— Бежим!
Мы выскочили в коридор, где статуя уже писала мелом на стене: «Лео + Брунетта = любовь на века».
— Ты… ты умеешь влюблять даже камни? — фыркнула Лилия, но её пальцы всё ещё сжимали мое запястье.
— Это не я! — защищался я. — Это пицца виновата!
Она вдруг рассмеялась — звонко, без сарказма.
— Знаешь, это… гениально. Теперь у директора будет вечный повод тебя ненавидеть.
— А ты как будто рада? — я приподнял бровь.
— Может быть. Ненависть — это ведь обратная сторона страсти, — она отпустила мою руку, но её крылья слегка коснулись моих.
Пока мы прятались в кладовке среди вёдер с «эликсиром забытых обещаний», Лилия неожиданно спросила:
— Почему ты вообще здесь? Ты же явно не создан для стрельбы.
— Потому что… — я замялся, глядя на её шрам, который слабо светился в темноте. — Потому что я верю, что даже у неудачников есть шанс.
Она замерла, затем достала из кармана смятый листок:
— Тогда запомни: энергии любви нельзя контролировать. Их можно только чувствовать. Даже если это больно.
На листке был набросок — я, стреляющий в облако, и сотни сердец, падающих с неба.
— Ты… нарисовала меня?
— Это не ты, — она резко спрятала рисунок. — Это… метафора.
Но я уже видел подпись в углу: «Лео. Гроза кристаллов».
Нас спасли пожарные-амуры, затушившие «любовный ураган». Статую усыпили, директор поклялся меня отчислить, а Лилия исчезла, оставив на моей парте кристалл. Он не взрывался. Вместо этого внутри мерцали слова: «Следуй за чувствами. Даже если они ведут к катастрофе».
Перед сном я разглядывал шрам на своих крыльях — мелкий, но болезненный. Может, когда-нибудь и мои шрамы станут светиться?
P.S. Марк теперь встречается с единорогом из дыма. Говорит, что она «невесомая, как мечта». А статуя директора… пишет мне стихи. Уже прислала сонет через окно. Начинается так: «О Лео, твои стрелы — как землетрясения…».
Похоже, я обречен быть автором эпических романов… и эпических провалов.
Управление эмоциями: Плачь, смейся, беги!
Кабинет управления эмоциями напоминал цирковой шатер после урагана. В углу стояла «зона плача» — груда подушек в форме слез, из которых периодически вылетали носовые платки с вышитыми мемами. На противоположной стене висели зеркала, кричавшие комплименты: «Ты — божество хаоса!» или «С такой улыбкой можно завоевать мир… или хотя бы буфет!». А посередине комнаты крутилась беговая дорожка с надписью «Сбеги от проблем!».
Профессор Веритас, мужчина в строгом костюме и с лицом, словно высеченным из гранита, щелкнул указкой:
— Эмоции — это оружие. Сегодня вы научитесь его заряжать… или взорветесь.
Лилия, сидевшая рядом, шепнула:
— Он выглядит так, будто его последняя улыбка застряла в прошлом веке.
Я кивнул, но поймал себя на мысли, что её собственные крылья сегодня дрожали чаще обычного. Шрам на левом светился тускло, будто сквозь тучи.
На столах стояли колбы с зельями: алой «Яростью дракона», синей «Меланхолией луны» и ярко-желтой «Вечной радостью». Последнюю Марк уже попробовал лизнуть.
— На вкус как конфета с перцем! — засмеялся он, и его волосы внезапно засияли неоном.
— Идиот, — проворчала Лилия, но её губы дрогнули. — Ты же знаешь, что будет…
Не успела она договорить, как Марк вскочил на стол и завопил:
— Кто хочет танцевать?!
Профессор Веритас взмахнул руками, но зелье уже струилось по полу, превращаясь в золотистый туман. Первой забилась в пляс беговая дорожка.
Мы бежали в столовую, спасаясь от облака «Вечной радости», но оно настигло нас у входа. Воздух звенел, как тысяча колокольчиков, а запах напоминал смесь попкорна и надежды.
— Лео, держись! — Лилия схватила мою руку, но её пальцы дрожали. — Не вдыхай!
Слишком поздно.
Первой заплясала супница. За ней — вилки, ножи и даже жареный цыпленок, машущий крылышком в такт музыке. Студенты, подхваченные волной зелья, встали в круг и затянули макарену. Даже профессор Аурелия, обычно холодная как айсберг, крутила бедрами, напевая: «Хей, счастье!».
— Это… прекрасно! — засмеялся я, чувствуя, как смех поднимается из самой глубины души.
— Нет, это конец! — Лилия пыталась сохранить серьезность, но её ноги уже выбивали ритм. — Лео, остановись…
— Не могу! — я подхватил её за талию, и мы закружились среди летающих тарелок.
Её крылья распахнулись, задевая мои, а шрам вспыхнул ярко-синим. Вдруг она перестала сопротивляться.
— Ладно… — она улыбнулась, впервые без сарказма. — Но если я упаду, ты меня подхватишь?
— Всегда.
В эпицентре безумия стоял профессор Веритас. Зелье обтекало его, как река вокруг скалы, но лицо его было искажено болью.
— Прекратите это… — прошипел он, но его голос утонул в смехе.
Вдруг он схватился за голову, и из его глаз хлынули черные слезы. Они падали на пол, превращаясь в тени, которые обвивали ноги танцующих.
— Он… разрушается, — прошептала Лилия, резко остановившись. — Зелье вывернуло его душу наизнанку.
Мы подбежали к нему, но Веритас отшатнулся:
— Не трогайте меня! Я… я не могу чувствовать. Я забыл, как это…
Его строгость была маской. Настоящий Веритас — мальчик, который когда-то потерял любовь и заморозил сердце, чтобы не страдать.
Тени сгустились, угрожая поглотить всех. Лилия вырвала из крыла перо и прошептала заклинание. Шрам на её крыле вспыхнул, и свет пронзил тьму.
— Ты… как ты это сделала? — я уставился на неё.
— Потом, — бросила она, хватая зелье «Меланхолию луны». — Выпей это!
Профессор глотнул, и тени исчезли. Он упал на колени, плача уже обычными слезами.
— Спасибо, — прошептал он. — Я… я так давно не плакал.
Когда зелье выветрилось, столовую покинули последние танцоры. Марк спал в супе, а директор Бруно грозил отчислением… пока не узнал, что его статуя написала мне ещё два сонета.
Лилия и я остались вдвоём среди разгрома.
— Твой шарм… он опаснее зелий, — она сказала, поправляя растрепанные волосы.
— Это комплимент? — я ухмыльнулся.
— Предупреждение.
Но её рука снова нашла мою.
Позже я нашел в кармане записку от Веритаса:
«Лео. Иногда боль — это ключ. Спасибо за то, что напомнили мне, как плакать. P.S. Ваша следующая работа — эссе „Как не уничтожить школу за неделю“».
А ещё… шрам на моем крыле начал слабо светиться. Как у Лилии.
P.S. Директорский кот Бенедикт объявил, что влюблен в беговую дорожку. Теперь он пишет ей стихи в стиле рэп. А супница… мы её больше не видели. Говорят, она гастролирует по кухням с танцевальным коллективом.
Стрельба стрелами: Целься в сердце, попади в пятку
Тир Школы Амуров напоминал рай для неудачников. Стены были испещрены дырками от стрел, а вместо мишеней висели портреты бывших возлюбленных преподавателей. Некоторые из них моргали, кричали «Ай!» или читали стихи при попадании. В углу стоял автомат с «антистрессовыми стрелами» — они возвращались, как бумеранги, и били того, кто их выпустил.
— Лео, ты готов? — профессор Люцидо, наш суровый наставник, скрестил руки. Его усы дёргались, словно предчувствуя беду. — Сегодня мы отрабатываем прицел. Попадёшь в сердце — получишь шоколадку. Попадёшь в пятку — будешь мыть туалеты с зубной щёткой.
Лилия, стоявшая рядом, бросила на меня взгляд, полный скепсиса:
— Шоколадку ты всё равно не получишь. Но если промажешься в мою сторону, я пригвозжу тебя к стене.
— Не волнуйся, — я натянул тетиву. — Сегодня я точно…
«Щёлк».
Стрела сорвалась раньше, чем я успел прицелиться.
Стрела пролетела мимо мишени, прошила окно и вонзилась в хвост Бенедикта — директорского кота, который как раз вальяжно прогуливался по двору.
— Мя-а-ау?! — взвыл он человеческим голосом, подпрыгнув на месте.
— О нет… — прошептал я, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
Бенедикт замер, его глаза расширились. Затем он повернулся к почтальону, который как раз выгружал посылки у входа. Почтальон, пожилой мужчина с седой бородой и в очках, даже не заметил кота… пока тот не начал декламировать:
— О, владелец сумки с письмами! Твои руки нежны, как конверты… А запах твой — смесь чернил и надежды!
— Что за… — почтальон уронил пачку газет.
— Ты вдохновил мою мяукающую душу! — продолжил Бенедикт, прижимая лапу к груди.
Кот-поэт стал тенью почтальона. Он таскал ему мышей в виде сонетов, подкладывал розы в сумку и мяукал серенады под окном общежития. Директор Бруно был в ярости:
— Мой кот! Мой воспитанный, аристократичный кот! Теперь он цитирует Байрона в туалете!
— Это временно, — попытался я успокоить его, прячась за Лилией. — Через пару дней стрела потеряет силу…
— Через пару дней почтальон подаст в суд! — заорал Бруно. — Исправь это, или твои крылья станут ковриком!
Лилия тащила меня через сад, где Бенедикт разбрасывал лепестки роз по пути почтальона.
— Ты — гений, — сказала она, и я не сразу понял, сарказм это или комплимент. — Влюбить кота в человека? Даже я до такого не додумалась.
— Это не я! — я взмахнул руками. — Это стрела сама…
— Стрела не виновата, что ты не умеешь целиться, — она резко остановилась. — Но я знаю, как это исправить.
Она достала из кармана чёрное перо с серебристым отливом.
— Это из моего крыла. Оно… усиливает концентрацию. Но только на час.
— Почему ты мне помогаешь? — я уставился на перо.
— Потому что если тебя отчислят, мне будет скучно, — она отвернулась, но её шрам вспыхнул слабым светом.
Мы вернулись в тир. Лилия встала позади, направляя мою руку. Её дыхание щекотало шею, а запах напоминал дождь и чернила.
— Целься не глазами, а сердцем, — прошептала она. — Даже если оно глупее курицы.
Стрела вырвалась из лука и попала точно в яблочко мишени — портрета профессора Люцидо. Сердце на рисунке замигало розовым, и из динамика раздался голос:
— Ох, юноша, ты пленил мою душу!
— Это… успех? — я обернулся к Лилии.
— Почти, — она ухмыльнулась. — Теперь Люцидо влюблён в тебя.
Пока профессор Люцидо засыпал меня записками со стихами («О, Лео, твои стрелы — как иглы моей судьбы!»), я успел найти противоядие для Бенедикта. Оказалось, кот ненавидит лук. Достаточно было подложить ему в миску стрелу, и любовь прошла.
Почтальон, к счастью, оказался романтиком и попросил оставить пару стихов «на память».
Перед сном я застал Лилию в библиотеке. Она переводила древний свиток, но при моём появлении быстро его прикрыла.
— Спасибо за помощь, — сказал я, протягивая её перо. — Ты… почему носишь это кольцо?
На её руке было серебряное кольцо с треснувшим камнем. Она сжала пальцы:
— Это напоминание. Что даже самая крепкая любовь может разбиться.
— Но осколки всё ещё острые, — я неожиданно для себя коснулся её руки.
Она не отдернула её.
— Да. Ими можно порезаться.
На следующее утро Бенедикт вернулся к директору, но иногда по ночам всё ещё бормочет рифмы. Люцидо избегает меня, а Лилия… оставила на моей парте записку:
«Следующая тренировка — в полночь. Не промахнись. — Л.»
P.S. Марк теперь продаёт стихи Бенедикта в виде открыток. Говорит, бизнес процветает. А я всё чаще ловлю себя на мысли, что Лилиин шрам светится в такт моему сердцу.
Лабораторная работа: Создай идеальное свидание
Лаборатория любовной алхимии пахла розами, шоколадом и тревогой. На столах громоздились хрустальные вазы с «эликсиром страсти», серебряные
