Плейлист

Gunshots — Gareth Emery

Dance Monkey — Tones and I

S&M — Rihanna

Six Days (Remix) — DJ Shadow, Mos Def

Est-ce que tu m’aimes? (Pilule Bleue) — Maître Gims

Formidable — Stromae

Love Again — Dua Lipa

Low — Flo Rida feat. T-Pain

Farben (Alarm Mix) — Orange Sector

Cherry Pie — Warrant

Back in Black — AC/DC

Глава 1. Пал однажды,падешь и дважды

Сначала была только Тьма. Пожирающая, гнетущая. Но однажды Ее пронзил луч Света…

Но эта история не про сотворение мира и моего великого, всемогущего и все прочее Отца. Это моя история, и только мне решать, как ее рассказывать.

* * *

Моя прошлая жизнь осталась там, на Небесах, за высокой золотой оградой, среди зелени садов и дурманящего запаха цветов. Она осталась там, когда я, не задумываясь о своем многотысячелетнем будущем, бросился вслед за старшим братом в бездну.

Сладкий аромат сменился зловонием обгоревших перьев, прежде нежная, словно лист райского древа, кожа покрылась шершавой коркой и волдырями. Но я не жалел, такой юный, глупый, бездумно верящий Люциферу, главному красавцу Небес и любимцу нашего Отца.

Говорил он красиво, в этом не было сомнений. Его слова теплой жидкостью обволакивали сердца слушателей, заставляя верить во все сказанное. А планы Лучезарного были такими же грандиозными и пылающими, как и его имя.

— Пора кончать с этим, — скривил он смазливое лицо, когда Отец и наши братья и сестры пускали слюни на мраморный пол Цитадели, наблюдая за первыми шагами нового творения Господа — человека. — У меня есть план, — шепнул мне брат, отводя в сторону. — Но для этого придется пойти против правил. Что скажешь?

Глупый мальчишка, я мог бы проклясть тот день такими грязными словами, которых доселе не слышал этот чистый мир. Мог бы вернуться в прошлое и растерзать Люцифера собственными руками, лишь бы за моей спиной вновь развернулись два белоснежных крыла.

Но тогда я был готов на всё, чтобы великий архангел обратил ко мне свой всевидящий и, как я тогда считал, мудрый взор.

И вот я уже лечу вниз, размахиваю руками, чтобы остановить неконтролируемое падение, и вдруг понимаю. Это конец. Нет, не моей жизни, она только начинала играть новыми красками. Конец пришел моей чистоте и невинности, моей ангельской сущности. Как только я, вслед за Люцифером, приземлился на горящие камни Преисподней, на место ей мгновенно пришло что-то терпкое, темное и слизкое.

— Ну, что скажешь? — оскалился брат, потирая ожоги на своих широких плечах. — Я долго обустраивал это место, копил темноту, которая будет способна противостоять свету Отца. И вот всё готово, осталось только увеличить нашу с тобой свиту.

И вновь я безоговорочно верил, заглядывая в рот бывшему ангелу, вновь восхищался его планом.

Шли годы, наш Отец, словно слепой старик, ничего не подозревал, не видел, что все больше и больше Его детей покидает Эдем, лишается крыльев и присягает новому Владыке, Люциферу. А я стою за ним, смиренно опустив голову, чувствую его величие и мощь, стремлюсь быть похожим на него, желаю заполучить уважение.

Силы мои росли с каждым днем, с каждым падшим ангелом, который своей верой подпитывал меня и брата. Я ощущал это могущество, оно ослепляло, вселяло веру, что ты можешь действовать безнаказанно.

* * *

Шли годы, люди осваивали Эдем, радостно и беззаботно плескались в прозрачных озерах, рожали новых детей. Их уже больше сотни.

Наш Отец в восхищении — впервые за тысячелетия так называемого бесплодия, творческого кризиса, ему удалось создать еще одну жизнь. Он влюблен, влюблен в Адама, Еву, всех их детей, внуков и правнуков.

Мы уже давно объявили себя независимым, новым миром. А Господу плевать, что Его дети больше не принадлежат Ему. Он был ослеплен успехами людей, которые так забавно и неумело плескались в воде и плели венки из райских цветов.

Я помню его затуманенный взор и усталые морщинки у глаз, помню последнюю фразу, которую он так безэмоционально, бездушно по отношению к нам бросил на первой встрече двух правителей Ада и Рая:

— Будь счастлив, Люцифер. Коли тебе так угодно, правь своим миром, но помни, что Я здесь Творец, не ты. — Отец взмахнул мантией, удаляясь, и я видел, как исказилось лицо моего брата от злобы.

Не этого ожидал Лучезарный. Он хотел гнева, злобы, неконтролируемых эмоций, но не получил абсолютно ничего. Брат надеялся, что Всевышний склонится перед ним, встанет на колени и, умоляя, будет просить лишь об одном: вернуться обратно на Небеса. И Люцифер бы согласился, а взамен потребовал бы самую малость: престол Рая.

— Что ж, старик, по-хорошему ты не хочешь. Значит, я заставлю тебя отвернуться от твоих новых любимцев. — Брат вновь кивнул мне и потащил в самые глубины Ада.

И да, я вновь шел за ним, как верный пес, ожидающий нового приказа. Я видел всю Преисподнюю целиком, ведь мы с братом продолжали расширять ее, усиливать, вливая наши энергии. Стоя на холме, видел ее безграничные просторы, чувствовал поистине ужасающее дыхание и горящие темнотой ночи огни. Видел огромный вулкан, жерло которого являлось сердцем Преисподней, а жгучая лава — ее кровью. Красота. Для тех, кто умеет ее видеть.

Брат остановился, и я замер, переминаясь с ноги на ногу, в ожидании его слова.

— Мы изгоним людей из Эдема на Землю, туда, где царят животные законы и инстинкты. Пускай там их разорвут острые клыки и затопчут мощные копыта. Если любовь Отца не будет моей, то никто не должен купаться в ее лучах. Любовь Отца не должна доставаться таким низшим существам. — Люцифер все говорил и говорил, гневно размахивая руками, и вдруг встал как вкопанный. — Завтра, брат, мы сделаем это вместе.

Я кивнул, даже не удосужившись спросить, что именно будет завтра.

* * *

— Ведь брат не может меня обмануть...

Именно об этом я думал все время, пока крался в Сад вслед за Люцифером. Ходы, о которых поведал мне Лучезарный, были созданы им задолго до падения и становления Преисподней. И, по его словам, наш Отец даже не подозревал об их существовании. Я не был в этом уверен, но у меня не было повода усомниться в его словах.

План, который озвучил мне Люцифер, был прост, но продуман до мелочей. Чем больше ангелов присоединялось к нам, тем больше информации о людях и их душах у нас было.

Им не позволено было разговаривать с нами, ступать на землю, что находилась за границами той части Рая, которую очертил для людей наш Отец. И этим запретом Он проверял их покорность и незыблемую веру в каждое Его слово. Этим Он контролировал их...

Я ждал у прохода, скрытого в тени деревьев, был прикрытием для Люцифера, тем, кто в случае чего избавился бы от стражи, постоянно патрулирующей Сад.

А Лучезарный на моих глазах пересек границу с землями людей и исчез среди плотных ветвей пушистых кустов. Я не знал, что он сделал, что наговорил несчастной девушке с яркими глазами и светлыми волосами.

Но когда я увидел брата вновь, рядом стояла она. Моего слуха коснулись сладко-обманчивые речи Люцифера. Он назвал стоящую рядом Евой, а девушка, искренне кивая на каждое его слово, с упоением оглядывала все вокруг. Эта часть Сада была намного красивее, чем та, где жили люди.

Лучезарный продолжал болтать, уверяя Еву, что Отец не станет ругать ее за обычное любопытство. Ведь она не сделала ничего плохого — всего лишь была вежлива с первым сыном Господа, указала ему, как выбраться наружу, даже проводила.

А в благодарность Люцифер протянул ей красное яблоко. Мои глаза сузились, я с упоением смотрел, как девушка скромно принимает подарок и делает укус. Укус, ознаменовавший конец блаженной жизни людей.

Брат мог остановиться на этом — опорочить людей, показать, что они такие же своевольные и непокорные, как и он сам. Что они ничем не лучше. Но он пошел дальше: тьма, что таилась в яблоке, впитала в себя силу чистой человеческой души и начала разрастаться.

Ева упала, потеряла сознание, и трава под ней стала чернеть, умирать. Скверна, принесенная Люцифером, принялась пожирать Сад. На глазах гибли растения, сох­ли деревья, с боязливым криком бежали звери и улетали птицы.

Мы с братом ушли, оставляя наш прежний дом умирать. А когда Господь вмешался, когда победил черноту, то обнаружил в сердце гниения мое белоснежное перо, одно из немногих, что я сумел сохранить. И тогда моей жизни пришел конец во второй раз.

Люцифер объявил меня предателем. Среди ангелов я прослыл тем, кто виновен в падении людей. Отец изгнал их — не ослушайся они Его воли, Сад не оказался бы на грани гибели. А демоны возненавидели меня за своеволие, за желание захватить сначала Сад, а после свергнуть их Великого Владыку.

А затем был суд...

* * *

Я никогда не смогу забыть величие своего брата, восседающего на черном престоле. И его приговор раскаленным железом впивается мне в уши.

— Ты не будешь убит, Никаэль, не будешь изгнан, но каждому поступку должна быть своя цена. — Брат готов пустить слезу, выражая глубокое раскаяние и печаль. Но меня не обманешь, теперь нет. Суд шел сотни лет, и пока я «отдыхал» в затхлой камере, глаза мои прояснились. — И твоя цена — тысяча людских душ.

Мои губы кривятся в ухмылке.

«Знал бы Отец, что ты требуешь, стер бы тебя в порошок, — пронеслось в моих мыслях, но я не смел отпираться. — Подумаешь, людей уже больше десяти тысяч, отобрать у десятой части ду́ши не проблема».

Но мой гениальный план разбился от последующей фразы Люцифера:

— Только чистых, брат, с гнильцой у нас и так полно. — С этими словами он подошел ко мне. Я чувствовал его запах: наверное, именно так пахнет непоколебимая уверенность.

Значит, слухи не врали... Наш Отец в который раз доказал и показал, что намного мудрее меня или Люцифера. Теперь люди смертны, и по весьма разнообразным причинам. А после их души уходят в наши миры: чистые — в Рай, где вновь могут обрести вечный покой, а оскверненные грехами — в Ад, чтобы страдать и мучиться. И даже они способны питать тьму и делать демонов сильнее. Но Люцифер, познавший силу светлой души, пожелал большего, и это отразилось на моем приговоре.

Брат сделал резкое движение и погрузил смуглую руку в мой живот, но боли я не ощутил, лишь слабость. Я чувствовал, как на моей коже проявляются неизвестные руны.

— А вот и твоя копилка. — И вновь эта ухмылка, которую я мечтаю стереть в порошок. — Наберешь тысячу — и только тогда твои силы вернутся. А теперь иди, не теряй ни секунды.

Люцифер ушел, а я еле стоял на ногах, опираясь о деревянный стол. Я наконец-то прозрел, увидел, как хитер был мой брат. Своим планом он убил всех зайцев, которых хотел. Люди низвергнуты, единственный, кто мог сравниться с ним силами, устранен, а Отец одарил его уважением за наказание предателя. Теперь у меня новая цель — собрать все эти души и отомстить Люциферу, ведь я не прощаю предательств.

Глава 2. Жатва началась

Что же такого ценного в людских душах, искорке света, которая рождается вместе с ребенком и не покидает его до самой смерти? Разумеется, если к ее Жатве — так называется сбор душ — не прикладывает руку кто-то другой.

Обычно подобными махинациями занимаются низшие демоны, бесы или падальщики, которым Люцифер перекрыл доступ к силам Ада. Спасибо, брат, что хотя бы часть моих способностей оставил при мне. Я премного тебе благодарен.

Подобная борьба началась в тот же миг, как люди были выставлены из Рая. Свет отбирал себе только не тронутые настоящей тьмой души. Если ты украл горсть зерна, после кончины твоя сущность не будет плавиться в лаве Ада. То же касается мелких лгунов и обманщиков. Лицемерие и сквернословие пускай и грехи, но за них с тобой всего лишь проведут воспитательную беседу.

Другое дело, если речь заходит об убийцах, насильниках и тех ворах, кто забирает последнее. Их черные, потяжелевшие от содеянного души неминуемо попадают в чертоги моего брата, чтобы своей чернотой подпитывать силы каждого демона.

Но, естественно, темных не устраивает такой расклад. И помимо бесчисленного количества оскверненных душ им захотелось вкусить и светлых.

Обмен душами — старый добрый бартер. Мы вам конфетку, вы нам искру, как бессмертные окрестили душу, — всё легко и просто. И, можете себе представить, находится немало удальцов, которые с радостью отдают души доброму дяденьке в забавной шляпе, который обещает, к примеру, верность жены.

Мы, демоны, не боимся замарать руки, чтобы получить светлую душу, которая намного сильнее сотни темных. Мы идем на грязные методы, прибегаем к шантажу, вынуждая людей добровольно попрощаться с вечностью.

Ведь душа — это маленькое человеческое солнце, ядерный реактор в замкнутой оболочке. Ее силе могут позавидовать даже самые сильные и древние демоны, такие как я и Люцифер. Ведь душа бессмертна, а мы пусть и не умираем от старости, но все же нас можно убить. И после смерти, в отличие от людей, мы не попадаем ни в Рай, ни в Ад. Мы просто исчезаем. Поэтому как светлые, так и темные собирают души. Мы стараемся разгадать их секрет, которым наш Отец не соизволил поделиться со своими первенцами. Да и лишняя подзарядка от сотни маленьких звезд нам тоже не помешает.

А каково человеку живется без души? Он страдает? Мучается? Чувствует потерю бессмертия? Или вовсе умирает? Нет, людишки не умирают, а вовсю продолжают коротать свое жалкое существование. Заключают браки, ходят в церковь и заводят детей. Но жизнь неумолимо теряет для них какой-либо смысл, всё становится серым, обыденные вещи — еще более рутинными, скука одолевает, радости все меньше, а тоски больше. Без души смертным нелегко, можно даже сказать, фигово. Многие пустышки прощаются с жизнью, думая, что после смерти обретут хоть какой-то смысл. Но на деле они просто становятся бесконечной розеткой для подзарядки темного царства.

* * *

Ад, грязная забегаловка на самой окраине, 500 лет после изгнания людей, 50 собранных душ

Ее изгибы прекрасны, местами чешуйчатая кожа царапает мои пальцы, ее хвост нежно касается меня, пока я прижимаю чертовку к стене, скрепляю запястья над голо­вой и припадаю к шее.

Жадные женские стоны разносятся эхом по затхлой комнатушке, лаская мой слух. Я знаю, что хорош, но люб­лю в этом убеждаться каждый раз, когда захожу в гости к Адель.

И вот я оставляю поцелуи на ее красноватой коже, чувствую, как ее заостренный хвост вновь и вновь обвивает мою шею, слегка сжимая.

Ох, как я люблю такие грязные игрушки, с радостью принимаю правила суккуба. Меня не останавливают глубокие царапины на моей спине и невозможность сделать глубокий вдох. А она уже не стонет — кричит, выгибается мне навстречу, заставляя прикусывать шершавую кожу.

Легко меняю положение, падая на спину, вздымая клубы черной пыли. Суккуб трется о меня, заигрывает и дразнит, водит руками и языком по губам, слегка прикусывая нежную кожу, заставляя меня порыкивать от нетерпения.

— Не играй со мной, девочка... — Я закатываю глаза, наматывая на кулак ее волосы. И она подчиняется, как и всегда, ведь такому, как я, очень тяжело отказать.

Спихиваю ее на запятнанный матрас, Адель недовольно шипит, но даже не думает прижиматься ко мне или проявлять нежность. Границы наших взаимоотношений давно определены. Мне нужен секс, а ей деньги и секс. Мы сошлись в интересах, благо золото я вместе с силами не потерял.

— Ты никогда не рассказывал об этом… — Она все же прикасается к моему напряженному животу, на котором продолжает красоваться печать брата. Печать меняется каждый раз, когда очередная душа входит в мою копилку, словно ведет обратный отсчет.

Я обвожу взглядом рисунок, настроение резко приближается к нулевой отметке. Перехватываю ее руку, отрывая от собственной кожи. Мои фиолетовые глаза горят истинной злобой. Адель, сама того не желая, разбудила во мне зверя, который спал пятьсот лет, а это может стоить ей жизни.

— Еще раз прикоснешься ко мне без разрешения, и больше никогда не сможешь ходить и говорить, все понятно? — Я слышу хруст ее стальных костей, но не ослаб­ляю хватку, пока не вижу ответа в ее глазах.

Кивок и стекающая слеза меня удовлетворяют, и я, окончательно сняв с себя вязкую усталость, встаю с подобия кровати и начинаю одеваться. Адель провожает меня долгим и задумчивым взглядом. Она не знает, кто я. После моего позорного падения с вершины Ада на уровень падальщиков все как-то легко и быстро забыли о младшем брате своего покровителя.

Помнят лишь самые древние демоны, а им плевать, где и когда я шляюсь, с кем развлекаюсь и на что сливаю запасы золота.

Задумчиво выхожу за дверь, потирая шею со следами удушья. Залечу позднее, а сейчас пора возвращаться на Землю и продолжить поиски. С каждым днем, годом, столетием нужных мне душ становится все меньше. Людям невыгодно быть святыми и безгрешными, тьма тянет их к себе, и впервые я жалею, что смертные так падки на соблазн.

* * *

Территория современной Англии,эпоха позднего неолита, поля рядомс одним из людских поселений,489 собранных душ

— Проклятье, до чего эти дрянные сандалии неудобные, — шикаю я сам себе под нос, бредя сквозь траву, дохо­дящую мне до пояса.

Людей уже гораздо больше сотни тысяч, они разбросаны по разным материкам, и даже мой исключительный, натренированный на души нюх не всегда спасает меня.

Эту душу я наметил для себя еще пятьдесят лет назад, но все никак не мог до нее добраться. Меня вечно сбивал с пути аромат других душ, но вот наконец-то я здесь. Я все иду, утопая в траве, ощущая ее сладковато-­свежий аромат.

— Да, это тебе не Ад, там солнце светит только по праздникам, а трава награждает нас своим присутствием только в саду Люцифера. — Я недовольно озираюсь по сторонам, желая быстрее закончить эти мучения и приступить к поиску следующей цели.

— Шдесь кто-то ешть? — беззубым ртом лепечет старуха, сидя на траве. — Ну так пришашивайся, шоштавь бабушке компанию.

Меня всегда поражало, как добры люди с такой чистой душой, как у этой старушки. Она практически слепа, смотрит куда-то вдаль, не может сфокусировать на мне взгляд, а в моей демонской груди что-то екает, нечто неуловимое, что не сразу мне удается распознать.

Но я смиренно выполняю ее просьбу, присаживаясь рядом. В моей голове есть четкий текст, я знаю, что говорить и как действовать.

— Рашкаши, какое шегодня шолнце? — спрашивает она меня, медленно запрокидывая голову. — Я хошу шюда кашдый день ш шамого рошдения. Но глаша мои уше шетверть века покрыты пеленой.

Я недовольно поеживаюсь. Эти разговоры всегда выводят из себя, но нельзя напугать, иначе старуха может уйти на Небеса раньше, чем я заполучу свой трофей.

— Ты настолько искренне жаждешь вновь видеть? — усмехаюсь я. — Я могу помочь.

«Да это будет проще некуда», — мысленно радуюсь я.

По сравнению с моими прошлыми свершениями это так, фокус.

Бабка молчит. Возможно, мне не стоило так в лоб предлагать сделку. Тишина затягивается.

Но тут старуха поворачивает ко мне свое морщинистое, истерзанное временем лицо.

— Я прошу об этом кашдый день, прошу ветер и шолнце, вновь пошволить видеть, и ешли они пошлали тебя, то я шоглашна на вшё. — Ее голос дрожит, как и моя рука от сравнения с силами природы, которые люди считают богами.

— Твоя искра взамен на глаза, — протягиваю я ей руку. Старуха странно моргает, пытается понять, что я требую. Чувствует, что это нечто ценное, иначе зрение ей не вернуть. Но все же она соглашается. Ей осталось немного, я чувствую это. Год, может быть, чуть позже. Она тоже догадывается. И хочет в последние дни своей жизни наслаждаться солнцем.

Что-то внутри меня странно сжимается, когда я чувствую прохладу ее души своей ладонью. Яркой, нетронутой чернотой, очень красивой. Раньше это давалось мне намного проще. Старуха щурится от яркого света и широко, искренне улыбается. Я бы сказал, что это честная сделка. Разве детская, искренняя радость в последние годы жизни не сто́ит души? Конечно, сто́ит, и старуха согласна со мной, даже хочет поблагодарить, но я уже утопаю в траве, уходя на запад.

* * *

Люцифер набрасывает плотную ткань на полупрозрачный камень, откидываясь на удобный, обшитый бархатом стул. Владыка тьмы, потирая ладони, вновь и вновь прокручивает в голове увиденное, вспоминает каждую эмоцию Никаэля, движение брови и прикосновение к лицу. Бывший архангел наблюдал за каждой предыдущей сделкой своего братца, видя именно то, чего и добивался.

— Теряешь хватку, Ник. Через пару десятков тысяч лет, может, и того меньше, твоя демонская сущность настолько сильно погрязнет в людских эмоциях, что уже не сможешь вернуться в Ад.

Лучезарный потягивается, разминает мышцы, накидывает родовой плащ и выходит за дверь — творить, повергать в ужас и убивать.

Все это он обычно делал по вторникам и четвергам, а сегодня среда. Но разве Владыка Подземного царства подчиняется каким-то законам и правилам? Пускай он сам их и придумал.

Люцифер днями и ночами упивался собственным безграничным величием, любил чувствовать пульсирующую под его тонкими пальцами вену на чьей-нибудь шее, а после слизывать кровь со своего кинжала.

От прежнего ангела, который помогал Отцу в правлении Раем и участвовал в создании Земли, не осталось и следа. Может, оно и к лучшему — подобный слуга не нужен Небесам, а добренького, с детским оперением на заднице правителя Ад не стерпел бы, в первую сотню лет сожрав без стыда.

* * *

Ад, дом Никаэля, временазолотого века Древней Греции

Паршивая самокрутка дерет мое дьявольское горло, будто я какой-то юнец, впервые прикоснувшийся к чему-то прекрасному, наверно, единственной хорошей штуке, которая растет на не самых плодородных землях Ада.

Липкое расслабление охватывает меня. Я заваливаюсь на свое ложе, заводя руку за голову, и разглядываю потолок. Это место, что осталось у меня после того суда.

Небольшой дворец, огромная комната, заполненная золотом, и большая черная собака, гончая Преисподней, которую я выходил из «крысенка» размером с мою ладонь. Айла посапывает на полу, занимая практически все свободное пространство моей спальни. Остальное занято огромной кроватью и письменным столом, который все еще заполнен свитками, оставленными с тех пор, когда я еще был великим демоном и правой рукой Люцифера. Вытянутая морда расслаблена, острые уши заложены назад, а из-под губ выглядывают длинные острые клыки.

— Моя девочка, — скалюсь я, вспоминая, как мы в последний раз ходили на охоту. Три грифона и одна гарпия — неплохой улов. Псинка постаралась на славу, это больше ее заслуга, что тут сказать. Не знаю, кто из темных выпустил ее в свет, но если бы знал, уж точно вырвал бы ему все внутренние органы и пустил на корм Айле. Проклятый недуг увел у меня из-под носа две, а то и три души. Однажды я напал на след. Бежал, плыл, взбирался и спускался с гор, влетел в огромный храм какой-то неизвестной мне богини Геры, а там — траурные лица да наряженный в богатые одеяния жрец-­евнух с двумя монетками на глазах, успевший откинуться до моего прибытия.

— Что, жизнь без женщин так скучна, что ты решил сдохнуть побыстрее? — рыкнул я, задыхаясь от долгого бега, ловя на себе гневные взгляды тех, кто пришел попрощаться. Я запихал куда подальше желание разнести этот храм на мелкие камушки и ушел.

Вновь вдыхаю неприятный аромат и отвлекаюсь от поиска душ хотя бы на секунду. Прошло уже очень много времени с тех пор, как свыкся с мыслью, что я никто, зовут меня никак и что еще минимум несколько тысячелетий буду вынужден бродить по миру людей, предлагая сделки. Печать иногда невыносимо жжет, горит, словно кто-то специально меня подгоняет, напоминая, что терпение того, кто ее поставил, не безгранично.

Но осталось немного, я в этой гонке за тем, что принадлежит мне по праву, — за собственными силами — уже более четырех тысяч лет, и за это время преуспел во многом. В живописи мне нет равных, пару раз даже высекал скульптуры из камня, пою как херувим и пробовал себя в поэзии, но самое главное — это замечательное трехзначное число.

975.

Именно столько душ я уже наскреб, так долго мучил­ся, едва не сошел с ума, но все же они у меня.

Двадцать пять, всего двадцать пять. Да если сравнить с тем, что я уже собрал, это сущий пустяк!

Собираюсь с силами и иду в душ. Вода остужает меня, позволяет мыслить здраво. Мне кажется, за прошедшие века я стал другим, но мне никак не удается понять причину. Я болен? Головой? Телом? Или всем и сразу?

Вечерами мои мысли мечутся, заставляя обливаться потом или видеть кошмарные сны. А ведь раньше я не видел снов, никто из темных их не видит. Ангелы придумали сладкие сновидения, а мы — кошмары. А сейчас что? Я страдаю от своего яда, горю в собственном огне, убит выкованным в моей же кузне мечом.

— Разберусь с этим после финальной жатвы, сейчас не время, — говорю я сам себе, ложась обратно в кровать. Приглаживаю пепельные волосы и погружаюсь в свои мысли.

Двадцать пять душ, и мой брат узнает, каково будет мое возмездие.

Глава 3. Такое шаткое равновесие

Иерусалим при правлении римскогоимператора Августа, 999 собранных душ

Я вдыхаю сухой горячий воздух Иерусалима и поправляю затянутую на поясе белоснежную тунику и шляпу, которую втюхал мне торгаш на подходе к вратам города. Я не заключал сделок уже более пятнадцати лет, руны на моем животе выстроились в три девятки. Мне осталась последняя, тысячная душа. Но она пока что не родилась.

В Иерусалим я пришел, чтобы посмотреть на город — как он разросся и изменился с тех пор, как я был в нем в последний раз. Да и надвигающийся еврейский праздник Пасхи не позволил мне остаться в стороне.

Я шел по узкой улице, сложенной из древнего камня. Он впитал в себя истории многих поколений людей, живших в этом городе. В воздухе вокруг тянулся запах пыли и ладана, выпечки и навоза. Слишком контрастное сочетание.

Толпа, охотно принявшая меня в свои грубые объятия, бурлила, словно разъяренное море. Торговцы выкрикивали цены, нищие простирали руки к прохожим, а римские легионеры в красных плащах и бронзовых доспехах с равнодушной строгостью следили за порядком. Стук сандалий по булыжнику смешивался с гулом голосов, сдавленным смехом и внезапными всплесками ругани.

— Ох уж эти классовые различия, страдания бедных, роскошь богатых, — усмехнулся я. Обычно лишь казни, пытки или театральные представления собирали столько зрителей, и я очень, очень надеялся, что это первый вариант из списка. — Да, подобным рвением к зрелищам вы обязаны демонам.

И вот мы вышли на центральную площадь. Все тот же камень под ногами, смеси запахов из каждого переулка и возвышающееся над всем этим деревянное лобное место.

— Ух, видимо, я угадал. — Потер ладони, готовясь увидеть реки крови. Но вместо этого увидел трех преступников, которых вывели на помост, а вслед за ними шел прокуратор вместе со своей стражей.

Пожилой мужчина с золотым венком в волосах развернул длинный свиток и начал зачитывать текст:

— За преступления, совершенные против Иерусалима. За преступления, совершенные против народа. За преступления против Рима, против цезаря. Вы приговорены к казни.

Я вглядываюсь в лица осужденных, и одно из них кажется мне смутно знакомым. А потом я слышу рыдания и вой людей, тянущих грязные руки к лобному месту. К человеку с голубыми глазами, которые не помутились даже после тяжелых избиений. Он с благоговением оглядывает народ — и тех, кто взывает к нему, и тех, кто бросается последними словами.

Я наконец-то узнал его, мою девятьсот девяносто девя­тую душу. Ешар.

Я нашел его в небольшом городе неподалеку отсюда совсем еще юнцом. Но он уже врачевал и помогал обездоленным как мог. Что-то меня в нем зацепило, и тогда я решил узнать о нем больше. Прикинулся путешественником, и Ешар охотно принял меня у себя в крохотном доме. На койке у стены хрипела его больная мать. Кажется, ее звали Марах, если я правильно помню.

Ешар накормил меня и предложил ночлег. За несколько часов моего пребывания в его доме к нему пришло немало людей. Одни за простым советом, другие просили помощи. Он соглашался. Давал настои и отвары, которые готовил сам.

Тогда-то он и сказал мне, что мечтает лечить всех страждущих. Особенно свою мать. Я не колебался в тот момент, озвучил условия сделки. Что такое душа против благой цели? Ведь способность лечить людей без всяких настоек спасет очень многих.

Ешар согласился. Не колеблясь, не думая. Его душа утонула в моей копилке, а он сорвался со стула и припал к матери. Его ладони дышали чистой силой, только он опоздал на какие-то жалкие мгновения. Марах испустила последний вздох, а силой воскрешать я его не одарил, да и не мог.

Я покинул дом под крики боли и не появлялся вблизи Иерусалима долгие годы. Теперь я смотрел на него, а он среди сотни искаженных тысячей эмоций лиц глядел на меня. Я чувствовал, что Ешар узнал меня, поэтому его сухие потрескавшиеся губы исказила приветливая улыбка.

Когда гул толпы смолк, мужчина со свитком про­должил:

— Но. Согласно нашим древним и несгибаемым законам и традициям один из вас будет помилован.

И он не назвал имя Ешара. Носитель захваченной мною души будет казнен на закате. И я не могу представить, что сделал этот человек, чтобы заслужить такую участь. Не спас влиятельного обреченного? Пошел против установленных законов? Может, полученная им сила шла против нынешней веры?

Я задавался этим вопросом и смотрел, как Ешара уводили с помоста. Оставаться среди толпы у меня не было желания, но я все равно дождался заката, казни и момента, когда жизнь Ешара оборвалась. Что-то внутри меня вздрогнуло, когда свет в его ярких глазах померк. Лицо его было расслабленным, словно он наконец-то нашел успокоение. Но я знал, что это не так.

* * *

Киевская Русь, 999 собранных душ

Девятьсот девяносто девять в моей копилке, не хватает одной! Меня будоражило это чувство практически вернувшихся сил и такого желанного отмщения.

Мы с Люцифером не виделись все эти годы. Разумеется, я замечал его в толпе поклонников и поклонниц, всех этих пресмыкающихся созданий, которые годами не стирают одежду, которой он коснулся, лишь бы она продолжала хранить его приторно-горький запах.

Но мы не говорили и даже не пересекались взглядами. Ничего, словно мы вместе не создавали Ад. Конечно, Лучезарный приложил к его созданию больше сил, но я тоже не просто рядом стоял. Когда я пал, Преисподняя уже дышала своим жаром, но благодаря подпитке из моих сил она разрослась, смогла наконец-то оторваться от мощи Люцифера, сформировав свое собственное сердце. Поэтому могу сказать, что мне даже как-то обидно, хотя раньше подобное чувство было мне неведомо.

Наверное, именно поэтому я коротал свою жалкую вечность в одной корчме в недавно появившемся Киеве. Неплохой городок, люди веселые, задорные, правда, пьют безбожно много.

— Николай, выпей со мной за рождение сына! — пробасил только что вошедший мужик и похлопал меня по плечу.

— Да неужели сложно было запомнить, что меня зовут Никаэль, — поворчал я себе под нос, но все же улыбнулся и кивнул.

Я жил тут уже более десяти лет. Конечно, местные могли заметить, что мое лицо не меняется под влиянием времени, но если запахнет вилами и топорами, я быстро смоюсь.

Ад мне осточертел за последнее тысячелетие, восхваление Люцифера перешло грань дозволенного и стало просто абсурдным. Прямо у моего дома воздвигли памятник в полный рост, где братец, словно провожатый, указы­вает рукой вперед.

Статуя поистине грандиозная, размер велик настолько, что окна моего третьего этажа упираются прямиком в его ангельско-демонский пах. Вот я и решил перекантоваться у людей — сначала остался в Иерусалиме, а когда тот пал, перебрался в Киев, чтобы вкусить больше различной людской культуры. Однако меня непрестанно волновал тот факт, что светлые души перестали рождаться. Их просто нет, прошла практически тысяча лет, а я ни разу не ощущал манящего запаха.

Нервы иногда шалили, и я целыми днями сидел у русичей вместе со своим, так уж вышло, другом — кузнецом Михеем. Он не задавал вопросов, просто молча трепал по плечу или волосам и говорил забавную фразу:

— Переживется, Никола, все переживется, главное верить. — И целовал нечто висящее на его шее, я никогда не вглядывался.

А во что мне верить? Людям легко, у них тут вера на вере, и хотя бы одна была реальной. Могут верить во что вздумается. Мне вот не в кого верить, кроме самого себя и своей цели.

А что, если на свет никогда и не появится еще одна светлая душа? И что, если брат знал об этом и просто обдурил меня, внушил надежду и сейчас насмехается надо мной?

Ну что ж, придется ждать, больше ничего не остается.

Михей грузно упал рядом со мной, опираясь на деревянный стол. Это заставило оставить в покое самобичевание и погрузиться в круговорот напитков, жирной закуски и общения со смертными.

— Пришла-а весна-а в родные-е да-али, — затянул кузнец песнь, а я, не чураясь чужих взглядов, подхватил, тряся кружкой с медом:

— В поля-ях запе-ели соловьи, — растягиваю слова.

Настроение немного поднялось, я забылся, радуясь, что узнал Михея. Он достоин быть бессмертным и вечность сидеть со мной в Аду.

* * *

Я давно покинул Киев, не желая накликать беду на семью Михея. Моя молодость выдавала меня. Его могли обвинить в общении с темными силами.

Но однажды пришлось вернуться — слишком важный повод. Я должен попрощаться с моим другом.

Я много раз бывал на людских кладбищах — и в Киеве, и в других местах, в которые приходил ради сбора душ.

И вновь смотрю на процессию, ведь Михей отправился на Небеса. Я следил, чтобы ни один бес или падальщик не смел его тронуть. Его душа осталась при нем и обрела бессмертие. Он умер тихо и мирно, в своей постели. От старости. Казалось, всего шестьдесят пять лет, но для Михея это бесценные годы, проведенные в родном городе, со своей семьей.

Уверен, он ни о чем не жалеет, ведь жил праведно и честно.

Я видел, как наспех сколоченный из деревяшек гроб опустился вместе с мертвым телом под землю. Люди, окружившие могилу, расступились, когда я в демонском одеянии подошел ближе. На мои плечи был накинут длинный плащ, от налетающего ветра он шевелился, напоминая густой дым, а земля дрожала под моими высокими ботинками из грубой кожи. На них сверкали холодным блеском, как лезвия ножей, черные пряжки, как лезвия ножей.

Когда я склонился над сырой землей, каждый видел кожаный жилет и металлические вставки, толпа начала шептаться, но я не обращал на них внимания. Мои пальцы захватили горсть земли и бросили ее на крышку. Послы­шался глухой звук удара.

— Покойся с миром, кузнец. Я не чураюсь назвать чело­века другом, поэтому выпей в Раю за нас двоих.

Не сказав больше ни слова, я ушел, провожаемый удивленными взглядами, и услышал шепот за спиной.

— Это ли не пропавший друг Михея? — прижимая ладонь к губам, охнула старуха в желтоватом платке.

— Да какое там! Совсем ума лишилась, бабка! Тот давно помер, а этот совсем молодой, — отмахнулся ее муж, хотя мы с ним вместе помогали кузнецу залатать крышу.

Но разум людей отказывался верить во что-то не­обычное, решая сразу подбросить им понятное объяснение.

— Да это небось сын его... — услышал я начинающиеся разговоры и мысленно улыбнулся.

За стенами города меня ожидает Айла. Я не бросил ее в Аду, и мы вместе перебирались с места на место, находя новое пристанище. Гончая Ада обитала в лесах, пока я выпивал с Михеем, пугала медведей, даже заделалась альфой в местной стае волков — в общем, времени зря не теряла. И все это благодаря чудесной возможности менять свой размер.

Остановившись рядом с Айлой, я положил руку ей на холку и вскинул взгляд к хмурому небу. Проследил за кучевыми облаками, даже заметил пролетающего ангела, невесть зачем спустившегося в мир людей.

Цена бессмертия в мире смертных высока. Рано или поздно приходится хоронить тех, кто был когда-то дорог.

— Расчувствовался, как поганая девственница перед жертвоприношением, — рассмеялся я, трепля Айлу по жесткой спине. А у самого потекла по щеке непрошеная слеза.

Проклятая жизнь среди людей! Их эмоции оставляют свой след, никуда от них не денешься.

— Что ж, надо поторопиться и взять свое, пока совсем не раскис.

Я взял себя в руки, дернул за кожаные ремни на поясе и груди и исчез, возвращаясь хотя бы на миг обратно в Преисподнюю, надеясь, что статуя Люцифера чудесным образом испарилась.

* * *

На Небесах неспокойно, да и в Аду суматоха. Не только я заметил отсутствие чистых душ. Словно свет померк в людях и больше не может создавать безукоризненные искры.

Архангел Михаил, еще один мой — так уж выпала карта — родственник, хмуро расхаживал по небесной Цитадели, важно сцепив руки за спиной.

Его поступь была широкой, но не слишком, он будто плыл над белоснежным полом, лишь изредка ступая на него.

— Дела плохи, Отец. — Михаил старался сохранять невозмутимость, но гневная испарина на лбу и горящие глаза говорили о другом.

Господь давно ушел из Рая, передав белоснежный трон своему наследнику — архангелу. Творец просто устал от интриг на Небесах, в Аду, за которым тоже приглядывал, и, конечно, на Земле.

Он полностью разбит и разочарован. Люди предполагались безукоризненными, добрыми, светлыми. А сейчас что? Они убивают, грабят, лгут. Созданные демонами грехи окутывают их, лезут в душу, в голову, в мысли, заставляя творить ужасные вещи.

— Отец, ты слышишь, ответь?! — срываясь на крик, архангел с мольбой уставился на ярко пылающую сферу, которую Всевышний оставил для связи.

Но ответом ему была лишь тишина. Ему никогда не удавалось связаться с Ним, ни в давно ушедшие времена великого потопа, когда природа обезумела, ни при создании лжебогов. Почему же именно сейчас Михаил решил, что на этот раз все получится?

Ответа на этот вопрос нет и не будет. Возможно, его вера в могущество и добродетель Отца настолько велика, что усомниться в Нем он попросту не может.

— Собрать совет Серафимов! — властно распорядился архангел, поправляя полы золотого плаща.

* * *

— Зря вы поставили на кон человеческие души, Милорд, да еще и такие светлые. Это может привести…

Сгорбленное существо с тонкими, в некоторых местах будто сломанными конечностями и явным отсутствием глаз возомнило себя равным Люциферу, за что сразу поплатилось.

Взмах руки — и оно развалилось, превращаясь в дурно пахнущую жижу. Владыка тьмы был зол, гнев сочился из каждой его поры, пар шел из ушей, глаза были налиты кровью.

— Даже тут умудрился мне насолить! — ревел он, сидя в обществе своих советников. Люцифер оглядел присутствующих, продолжая крутить на пальце цепь с амулетом. Очередное его творение, способное скрывать носителя от взора ангелов и прочих райских тварей.

Дела были плохи. Конечно, можно подумать, если света больше нет, то тьма будет властвовать по всему миру, что явно играет на руку ее приспеш­никам.

Но это рассуждения глупцов, которые только в самом начале изучения науки об ангелах и демонах.

Стабильность. Под ее эгидой начиналась в древности осада Рая — выкрикивая именно это слово, ангелы брали Ад штурмом. Ста-биль-ность. Ну и еще Равновесие. Не зря же после отделения Преисподней от Небес на вратах обоих миров выковали весы.

Если сгорает одна сторона, следом за ней в топку идет и другая. Если нет света, то и тьме неоткуда взяться, потому что нет ее противоположности. И с этим ничего не поделать.

Конечно, в какие-то годы скопление сил ангелов было больше, или же демоны вновь перехватывали инициативу. Две стороны постоянно тянут одеяло на себя. Но с пониманием, что равновесие должно быть, чтобы эта борьба продолжалась вечно, а не закончилась поражением двух сторон.

— Что прикажете, Владыка? Никаэлю осталась одна душа, возможно, последняя светлая искра в людском мире, — решился задать вопрос черноглазый, с раздвоенным носом демон.

Люцифер окинул его взглядом желтых глаз, но от убийства воздержался. Все же Бельфегор был отличным соратником.

— Эта душа, если она, конечно, появится на свет, должна стать нашей. Мы можем использовать ее и восстановить равновесие. Ангелов гнать в шею. Мы обязаны спасти наши миры, иначе пернатые эгоисты так и будут считать себя самыми великими, — почесывая ножом щетину, распорядился Лучезарный. — Бросить все силы, назначить награду, и, если придется… убить моего брата.

Глава 4. Чем же меня порадует XXI век?

Пелена Бытия, задолго до изгнания людей из Рая

Старое доброе уныние не обошло стороной даже Гос­пода. Оказалось, быть самым могущественным, а главное, единственным существом в мире невероятно тоскливо. И стал Всевышний думу думать, планы строить да чудеса творить.

И первым сотворил семерку Серафимов из кости своей правой руки. Наделил Он их своей мудростью, рассудительностью и спокойствием. А также силой, которую они способны даровать другим. Долго жили Серафимы бок о бок с Творцом, да не справлялись с задачами своими. Править у них не было сил, и решил Господь сотворить еще одно чудо.

Вторыми на свет появились три архангела — Люцифер, Михаил и Никаэль. Созданы они были из левой руки Всевышнего, и поделился Отец с ними своей гордостью, горящим сердцем и духом правителя.

Были Правители, были Советники, но не хватало народа, которому требуется правление. И вновь начал творить Господь, слепив ангелов из фаланг собственных пальцев.

И было создано Небесное Царство, первое великое царство. И возрадовался Отец миров, наблюдая за тем, как растут и крепнут Его дети, как процветает Рай, не зная лжи и зависти, как светит яркое солнце над их головами.

* * *

Пустошь Преисподней,пятьдесят лет до изгнания людей

— Я покажу тебе, кто тут творец! — Люцифер был в ярости, русые волосы ниспадали на гневное лицо, пока он создавал существ из своей плоти и крови. Глина на местах иссушенных рек Ада как ничто другое подходит для лепки чудовищ, которые только и получаются у Люцифера.

Свиные рыла вместо лиц, собачьи головы, лишние конечности, кривые крылья за спиной — вот и все, что поначалу выходило у Лучезарного.

Но вот он оскалился, разглядывая первого демоненка, поднес к огню, чтобы создание обрело упругость и прочность, а после придал нужный размер.

— Адскому созданию нужна адская внешность, красота нам тут ни к чему, — кивнул себе архидемон, приступая к лепке остальных тварей.

Разумеется, при создании суккубов и д