автордың кітабын онлайн тегін оқу  Ветер смятения

Сельва Альмада

1

Механик закашлялся и сплюнул мокроту.

— Легкие у меня прогнили, — сказал он, утер рот ладонью и снова склонился над открытым капотом.

Хозяин машины промокнул лоб платком и тоже просунул голову под крышку капота. Поправил очки в тонкой оправе и уставился на месиво из горячих железяк. Перевел вопросительный взгляд на механика.

— Нужно дождаться, пока тут все остынет.

— Сможете починить?

— Думаю, да.

— Сколько займет?

Механик выпрямился — он был выше головы на две — и посмотрел вверх. До полудня оставалось всего ничего.

— К вечерку, думаю.

— Придется нам здесь подождать.

— Это как пожелаете. Тут удобств нет, сами видите.

— Да, мы подождем. С Божьей помощью и вы пораньше закончите.

Механик пожал плечами и достал из кармана рубашки пачку сигарет. Протянул ему.

— Нет, нет, Боже милосердный. Бросил много лет назад. И вам, осмелюсь сказать, следовало бы…

— Автомат с лимонадами не работает. Но в холодильнике вроде пара банок осталась, если попить захотите.

— Спасибо.

— И скажите сеньорите, пусть вылезает. А то поджарится в машине сидеть.

— Как, вы сказали, вас зовут?

— Брауэр. Гринго [1] Брауэр. А это Тапиока, мой помощник.

— Я преподобный Пирсон.

Они пожали друг другу руки.

— Я сперва там закончу, а потом уж вашей машиной займусь.

— Конечно-конечно. За нас не волнуйтесь. Благослови вас Господь.

Преподобный подошел к дверце: на заднем сиденье, точнее, на крохотном пятачке среди коробок с библиями и журналов — журналы были рассыпаны и по полу — дулась его дочь Лени. Постучал в окошко. Лени взглянула на него сквозь пыльное стекло. Преподобный дернул ручку, но дочь заблокировала дверцу. Он жестами показал, чтобы опустила окошко. Она опустила, на пару сантиметров.

— Чинить будут долго. Вылезай, Лени. Выпьем чего-нибудь холодненького.

— Мне и здесь хорошо.

— Очень жарко, дочка. У тебя давление упадет.

Лени подняла стекло обратно.

Преподобный открыл переднюю дверцу, просунул руку, разблокировал заднюю и распахнул ее.

— Выходи, Элена.

И так и стоял у открытой дверцы, пока Лени не вылезла. Как только она отошла на шаг, с силой захлопнул.

Она поправила юбку, липшую от пота к ногам, и посмотрела на механика, который поздоровался с ней кивком. Мальчик, примерно ее ровесник, лет шестнадцати, глядел на нее широко открытыми глазами.

Старший, которого отец представил как сеньора Брауэра, очень высокий, с рыжими усами в форме подковы, свисавшими почти до подбородка, был одет в выпачканные машинным маслом джинсы и заправленную в них рубашку, расстегнутую на груди. Лени прикинула, что ему лет пятьдесят, но выглядел он молодо, наверняка из-за усов и длинных, до самого воротника, волос. На мальчике тоже были старые, залатанные на коленках джинсы — но чистые, — выцветшая футболка и парусиновые сандалии. Темные прямые волосы аккуратно подстрижены, безусый. Оба худые, но мускулистые, как всякий человек, привыкший к тяжелой физической работе.

Метрах в пятидесяти стоял неказистый домик, выполнявший одновременно функции заправки, автосервиса и жилища. Прямо за старой колонкой находилось помещение с кирпичными неоштукатуренными стенами и одним окошком. Ближе к углу строения соорудили нечто вроде навеса из рогоза и веток, под которым расположились столик, башня из пластиковых стульев и автомат с напитками. На земле под столиком спал пес. Услышав приближение людей, он открыл желтый глаз, мотнул хвостом, но не сдвинулся с места.

— Принеси им чего-нибудь попить, — сказал Брауэр пареньку. Тот снял с вершины башни два стула и протер, прежде чем приезжие сели.

— Ты что хочешь, дочка?

— Кока-колу.

— А мне довольно стакана воды. Только самого большого, что найдется, сынок, — сказал преподобный, усаживаясь.

Паренек прошел сквозь пластиковую занавеску и исчез внутри дома.

— Ближе к вечеру машину починят, если будет на то Божья воля, — сказал преподобный и утер лоб платком.

— А если не будет? — возразила Лени и вставила наушники от плеера, который всегда носила на поясе. Нажала play, голову заполонила музыка.

Возле дома, почти у обочины, высилась груда металлолома и прочего хлама: кузова, части от всяческой сельскохозяйственной техники, диски, покрышки и целое кладбище покореженных рам, осей и других железок, навсегда замерших под палящим солнцем.

2

После нескольких недель мотаний по Энтре-Риос — они ехали с севера вдоль реки Уругвай до Конкордии, там свернули на шоссе 18 и точно по середине провинции, будто рассекая ее напополам, двинулись к Паране — преподобный решил следовать дальше, в Чако.

На пару дней задержались в Паране, его родном городе. Хотя ни родни, ни знакомых у него не осталось, поскольку уехал он совсем молодым, он любил бывать там время от времени.

Остановились в захудалом отельчике возле бывшего автобусного вокзала, унылом, тесном, с видами на местный квартал красных фонарей. Лени разгоняла скуку, наблюдая в окно за усталыми перемещениями проституток и трансвеститов, одетых так, чтобы почти не приходилось раздеваться, когда появится клиент. Преподобный, как обычно, был полностью погружен в книги и записи и понятия не имел, где они поселились.

Он не смог набраться смелости, чтобы взглянуть на дом своих деда и бабки, где он родился и вырос под крылом матери-одиночки — отец, авантюрист-американец, улетучился еще до его рождения, прихватив скромные сбережения тестя с тещей, — но сводил Лени в старый парк у реки.

Они прогулялись меж вековых деревьев, посмотрели на следы, оставленные на стволах водой — очень высоко у тех, что стояли ближе к берегу. Кое-где на самых верхних ветках висела сухая тина, напоминая о наводнениях. Пообедали за каменным столом; преподобный сказал, что, когда он был ребенком, мать нередко водила его сюда.

— Тут все было по-другому, — вспоминал он, откусывая от бутерброда. — По выходным море народу. Теперь все заброшено.

Он умолк и, жуя, ностальгически оглядел поломанные скамейки, разросшуюся траву и мусор, оставленный посетителями в прошлые выходные.

После обеда преподобный собрался углубиться в парк: он помнил, что там было два плавательных бассейна, и хотел посмотреть, на месте ли они. Побродив, нашли. Из растрескавшегося бетона бортиков выглядывала арматура; кафель, которым были выложены стенки, покрывала глина; плиток тут и там не хватало, как будто у бассейнов на старости лет выпали зубы. Дно представляло собой болотце, рассадник комаров и жаб, прячущихся в растениях и гуще ила.

Преподобный вздохнул. Далеко же остались те дни, когда он и его ровесники прыгали с вышки, отталкивались ногами от кафельного дна и прорывали макушками светлую поверхность воды.

Он сунул руки в карманы брюк и медленно, понурившись, побрел вдоль бортика. Лени посмотрела на сгорбленную спину отца, и ей стало его немного жаль. Наверное, он вспоминает более счастливые времена, времена детства, летние вечера, проведенные здесь.

Но потом жалость прошла. Он-то хотя бы может вернуться в памятные места. Может узнать дерево, на которое забирался с друзьями, восстановить в воображении тот день. Может мысленно увидеть, как его мать расправляет клетчатую скатерть на одном из этих покосившихся каменных столов. А вот у нее, Лени, даже потерянного рая нет и возвращаться некуда. Она совсем недавно вышла из детского возраста, но память ее пуста. Из-за отца, преподобного Пирсона, и его долбаной миссии ее детские воспоминания сводились к заднему сиденью одной и той же машины, комнатушкам в сотнях совершенно одинаковых отелей, лицам сотен ребятишек, с которыми она не успевала подружиться настолько, чтобы скучать после отъезда, лицу матери, которое она почти позабыла.

Преподобный завершил обход бассейна и вернулся к тому месту, где стояла его дочь, неподвижная, как жена Лота, неумолимая, как казни египетские.

Лени заметила, что у отца поблескивают глаза, и быстро отвернулась.

— Пойдем, папа. Здесь воняет.

3

Тапиока вернулся с напитками: бутылочкой кока-колы для Лени и стаканом воды для преподобного. Поставил перед ними и застыл рядом, как излишне услужливый официант.

Пирсон залпом выпил воду. Вода была тепловатая и имела подозрительный цвет, но он словно припал к чистейшему источнику. Что Господь послал на землю — все хорошее, говаривал он.

Он отдал пустой стакан обратно Тапиоке, и тот сжал его, не зная, что делать дальше. Стоял и переминался с ноги на ногу, слегка раскачиваясь.

— В церковь ходишь, парень? — спросил преподобный.

Тапиока помотал головой и потупился.

— Но ты христианин.

Перестал переминаться, застыл, устремив взгляд на носки сандалий.

Глаза у преподобного заблестели. Он встал и подошел к Тапиоке. Чуть наклонился, пытаясь заглянуть ему в лицо.

— Ты крещеный?

Тапиока поднял голову, и преподобный увидел свое отражение в его больших темных глазах, влажных, как у олененка. Зрачки у паренька сократились и сверкнули любопытством.

— Тапиока, — позвал Брауэр, — поди сюда. Ты мне нужен.

Тот сунул стакан в руки преподобному и кинулся к Брауэру.

Пирсон поднял немытый стакан и улыбнулся. Вот она, его миссия: отмывать испачканные души, приводить их в первозданный вид и полнить словом Господним.

— Оставь его в покое, — сказала Лени, которая наблюдала за всей сценой, отпивая кока-колу мелкими глотками.

— Бог направляет нас именно туда, где мы должны быть, Элена.

— У пастора Зака — вот где мы должны быть.

— Да, но после.

— После чего?

Отец не ответил, а она не стала переспрашивать — не хотела с ним ссориться и не желала ничего знать о его таинственных планах. Краем глаза она заметила, как Брауэр что-то велит Тапиоке, и тот садится в старый фургон. Давая указания, куда рулить, Гринго с трудом оттолкал фургон метров на двести, в тень дерева.

Когда машина оказалась в нужном месте, Брауэр рухнул на землю, раскинул руки и жадно задышал ртом, впуская в легкие горячий воздух. Сердце билось как бешеное. Он уставился на кусочки неба за редкими ветвями.

Когда-то Брауэр был очень сильным мужчиной. В двадцать лет приматывал к голой спине цепь и без всяких усилий тянул на ней трактор — так они со сверстниками развлекались.

Теперь он, на три десятка лет старше, — всего лишь тень юного Геркулеса, щеголявшего непомерной силищей.

Тапиока склонился над ним.

— Вы как, шеф?

Брауэр поднял руку в ответ, но произнести ничего не смог — только улыбнулся и выставил вверх большой палец.

Тапиока с облегчением рассмеялся и бросился на заправку за водой.

Лежа, Гринго смотрел, как поднимают пыль сандалии помощника, как он перебирает кривоватыми ногами, бежит неуклюже, словно ребенок, а не без пяти минут мужчина.

Снова перевел взгляд на перечеркнутое ветками небо. Рубашка намокла, пот заливал пупок, а когда пупок переполнялся, капли сбегали по бокам живота. Мало-помалу дыхание улеглось, сердце в грудной клетке перестало колотиться, нашло свое место меж костей. Накатил приступ кашля, пришлось разом сесть, рот наполнился мокротой. Гринго сплюнул как можно дальше. Достал сигарету и закурил.

4

После прогулки по парку, где он бывал в детстве, преподобный позвонил из телефонной кабины пастору Заку. От голоса в трубке ему стало спокойнее. С пастором они дружили, но не виделись почти три года.

— Мой дорогой друг, хвала Иисусу! — прогремел на другом конце провода Зак.

Он был человек жизнерадостный, из тех, с которыми всегда приятно находиться рядом.

— Иисус благой улыбается, когда слышит твой смех, — часто говорил ему преподобный, а тот разражался взрывом казачьего хохота — единственного, что он сохранил со времен винопития: прежде пастор регулярно употреблял и был в этом деле вынослив, как самый настоящий казак. Но пороки, с Божьей помощью, остались позади. Иногда он смотрел на свои ручищи, огромные и квадратные, как два экскаваторных совка. Ныне строящие крышу храма, прежде они побивали женщин. Когда накатывало такое воспоминание, Зак принимался рыдать, как ребенок, ронял руки вдоль тела и не решался поднести их к лицу, опасаясь, как бы эти старые конечности не оскв