Глава 1. Осколки
Первым пришло сознание боли.
Она плыла в густом, вязком мраке, где не было ни времени, ни формы, только пульсирующая, тупая боль где-то на периферии несуществующего тела. Потом попыталось вернуться зрение, но мир не собирался в картинку, а распадался на размытые пятна: белое, резкое — сверху, желтоватое — сбоку, зеленую рябь — где-то вдали. Боль обрела локализацию — голова, раскалывающаяся на тысячи осколков, и правая рука, пронзенная огненными иглами.
Потом пришли звуки. Они не несли смысла, это были просто вибрацией, сотрясавшие ее хрупкий, болезненный кокон. Монотонный гул, прерывистые щелчки, чьи-то шаги, скрип, шуршание.
«Где я?» — попыталась она спросить, но губы не слушались, и вместо слов получился лишь хриплый, чуть слышный выдох.
Этот звук, похожий на шорох сухого листа, подействовал как спусковой крючок. Пятна света сжались, сфокусировались. Белое сверху оказалось потолком. Желтоватое — торшером. Зеленая рябь — занавеской, отгораживающей ее койку от остального пространства.
Больничная палата.
Память была похожа на разбитую мозаику. Она щурилась, пытаясь собрать кусочки. Имена, лица, места — все плавало, не желая складываться в цельную картину. Но одно воспоминание вставало перед внутренним взором с пугающей, обжигающей яркостью.
Дождь. Он хлестал по лобовому стеклу, превращая огни фонарей в расплывчатые блики. Она кричала. Не слова, а просто крик, рвущийся из горла от бессилия и ярости. Он, за рулем, сидел с каменным лицом, глядя вперед. Его пальцы сжимали руль так, что кости белели под кожей. Резкий, неприятный запах дорогого парфюма, смешанный с запахом мокрой кожи. И… свет. Ослепительный, всепоглощающий, белый свет, надвигающийся с невероятной скоростью. Потом — оглушительный, разрывающий мир на части удар. Хруст металла, звон бьющегося стекла. И все.
И все.
Она застонала, пытаясь поднять здоровую руку, но тело не слушалось, было тяжелым и чужим.
— Лиза? Лизанька, ты проснулась?
Голос был знакомым, пронзительным, полным неподдельной тревоги. К кровати склонилось лицо. Женщина лет пятидесяти с лишним, с идеально уложенными, темными с проседью волосами, в дорогом кашемировом джемпере. Черты ее лица, обычно подтянутые и строгие, сейчас были искажены страданием, но в глазах, помимо тревоги, читалась какая-то странная, требовательная надежда. Это была Ирина, ее свекровь.
— Мама… — прошептала Лиза, и это слово далось ей с невероятным трудом. Горло пересохло и болело.
— Врача! Скорее врача! — бросила Ирина через плечо, не отрывая взгляда от Лизы. Ее рука схватила Лизу за неповрежденное предплечье, и это прикосновение было не столько утешительным, сколько сковывающим. — Господи, наконец-то. Мы так боялись, детка. Так боялись.
В палату вошел врач — молодой, уставший мужчина в белом халате. Он что-то проверял на мониторах, светил фонариком в ее глаза, просил следить за движением его пальца.
— Лизавета, вы нас слышите? Вы понимаете, где находитесь? — его голос был ровным, профессиональным.
Она кивнула, и это движение снова отозвалось болью в висках.
— Вы попали в аварию, — врач говорил четко, взвешивая каждое слово. — У вас серьезная черепно-мозговая травма, сотрясение, перелом правой руки и три ребра. Вы были в коме девять дней.
Девять дней. Пропасть. Пустота.
Лиза медленно перевела взгляд на Ирину, ища в ее глазах ответ на главный, невысказанный вопрос. Где Максим? Почему его тут нет?
Ирина, встретив ее взгляд, поняла все без слов. Ее лицо исказилось новой, свежей волной горя. Она сжала губы, пытаясь взять себя в руки, но из глаз потекли слезы.
— Макс… — выдохнула Лиза.
— Его нет, Лизанька, — голос Ирины сорвался на высокую, почти истерическую ноту. Она упала на стул рядом с койкой, не выпуская руку Лизы. — Его нет с нами. Его забрал тот… тот пьяный негодяй! Лихач! Он отнял у нас нашего мальчика!
Слова повисли в воздухе, тяжелые, как свинец. «Его нет». Они не значили ничего и означали все. Максим. Ее муж. Человек, с которым она строила планы, ссорилась, мирилась, деливший с ней постель и жизнь. Его не было. Навсегда.
Внутри нее что-то оборвалось. Не крик, не рыдание — просто пустота, бездонная и холодная. Она отстранилась, ушла в себя, наблюдая за происходящим словно со стороны. Видела, как плачет Ирина, как врач что-то говорит утешительное, как медсестра поправляет капельницу.
Но все это было далеко, за толстым слоем стекла. Ее мир, тот, что был до пробуждения, только что окончательно рухнул, оставив после себя лишь груду обломков, боль и одно-единственное, четкое, как лезвие, имя. Тот лихач.
Оно висело в ее сознании, лишенное пока лица, но уже наделенное страшной, абсолютной силой. Силой, которая отняла у нее будущее и разбила прошлое на осколки, впивающиеся в память при каждом движении мысли.
Лиза медленно закрыла глаза, снова погружаясь во тьму. Но теперь это был не спасительный небытийный мрак, а сознательное бегство. Бегство от боли, от слов, от страшной реальности, что ждала ее за порогом этой палаты.
