Валерий Попов — прозаик, мемуарист, автор книг «Жизнь удалась», «Чернильный ангел», «Комар живет пока поет», «Плясать до смерти», «Довлатов» (в серии «ЖЗЛ»); представитель петербургских шестидесятников; был знаком с Андреем Битовым, Сергеем Довлатовым, Иосифом Бродским, Виктором Голявкиным, Владимиром Уфляндом. В книгах Попова — всегда гротеск и фантазия, его тексты называют «яркими, абсолютно личностными, штучными по фактуре».
«“Рай на кончике пера” — книга о волшебной связи литературы и жизни. Знакомство героев этой книги с горемыкой-писателем невольно заставляет их думать: к достойному ли завершению они движутся или к позору? Да и сам автор вроде должен не подкачать, показать себя. Жизнь создает литературу — но и литература выстраивает реальность». Валерий Попов
«Под взглядом Валерия Попова осчастливленная действительность одним рывком выходит к иному, недоступному в обычной жизни уровню интенсивности. Поток жизни поглощает и обезвреживает случайность. Придя к этому открытию в молодости, Попов не отрекся от него и тогда, когда счастье перестало быть неизбежным. Луч света из ранних книг Попова добирается до его поздних сочинений, как излучение непогасшей звезды».
Мемуары, автофикшн. Ностальгическая проза с большой дозой иронии, тёплых и не очень воспоминаний и освежающей игрой слов.
Когда читать: подойдёт для любых условий. С большей вероятностью подойдёт старшему поколению.
Не представляю, как можно поставить оценку мемуарам. Это как выставить оценку чужой жизни: этот жил, плохо, ну а этот молодец. Это мнение хорошо, а вот это не очень. Поэтому не обращайте внимание на цифру. В книге чувствуется авторский голос, чувство юмора, манера речи.
Я наткнулась на книгу случайно. О писателе Попове ничего никогда не слышала и, как теперь я знаю, его творчество далековато от круга моих литературный интересов. Меня увлек стиль и лёгкость, с которой автор рассказывал о детстве, о быте, жизни и взгляда на литературу. Валерий Попов вспоминает многих современников, в том числе Бродского и Довлатова, с кем-то дружил, с кем-то пересекался, цитирует их стихи, насмехается над властью и делает это уместно, интеллигентно, но с примесью хулиганства. Советская школа - почти что пыточная, комсомол - театр абсурда, Петербург - живой и тот, который Ленинград.
Начало воспоминаний меня увлекло, есть в них некая озорная мальчишеская лёгкость, но середина с рассуждениями о литературе и 60-х проскользнула мимо меня. Жизнь не официальных писателей и поэтов, бившая как будто только, если её основательно подогреть горячительным, оказалась слишком от меня далека. И хоть слог и темп остаются прежними, текст как будто потерял настроение. Слишком много пьянства - не понимаю, как им можно что-то оправдывать и при этом посмеиваться, мол, и ничего, выжили, мол, время было такое. Но времена-то у нас всегда такие: то тревожные, то неудачные. А в воспоминаниях Валерия Попова время будто было уж какое-то совсем другое. Благородные порывы, недооцененные гении, великие никому неизвестные стихи и вот обязательно, чтобы вопреки чему-то. Словно писали тогда только хорошо и по зову сердца, опережали время и самородки пленяли словом чувствительные сердца. И литературный вкус у людей был, и таланты сбивались в кучку, и с бытом боролись, и с властью как могли. Дружили. Спивались. Но со смыслом.
Не верю - думается мне.
Не углубляясь в тонкости, не на всякий писательский гонорар сейчас можно погулять в ресторане. Другие времена. Нужно больше, чаще и если надумаешь издать одну книгу в пять лет, о тебе никто и не вспомнит. Членство в Союзе, квартиры, конференции дома - кажется, советскому писатель не так уж плохо жилось.
Воспоминания о Бродском и Довлатов полны сожаления и трезвого взгляда на жизнь. Не все так просто было там. И это звучит как правда жизни, в которой нет идеального, а есть лишь то, что ты готов терпеть.
Воспоминания пропитаны ностальгией, и мне кажется, тоской по былому, с недоверием к тому, как стало. Кажется, в этом нынешнем мире Валерию Попову не слишком уютно. Некоторые описанный им ситуации кажутся слишком уж книжными: то детектив, то драма - но в жизни бывает всякое. Есть место и брюзжанию, и надежде. Его время - время советского прозаика, поэта - как будто ушло. И книги стали другими, и шутки, и кругом все какое-то искусственное. Но вот же она книга. И её читают.
У другой стены росла огромная, зеленая, ребристая батарея отопления – почти до самого потолка. Почему-то я сразу же мысленно назвал ее лошадью: нижняя труба, уходящая в стену, – хвост, верхняя труба, уходящая в потолок, – шея. А голова где-то там, в загадочном, недостижимом пространстве за потолком, видит то, что мне не увидеть. Притом – в ребристом животе батареи-лошади плещутся и булькают рыбки, я-то явственно слышу их, приложив ухо к горячим ребрам. «Плещутся? В кипятке?» – насмешливо спрашиваю я себя. «Да!»
Он изумлен. Тут грабят обычно, и вдруг – ангелок! Недоверчиво взяв шапку (жизнь меняется, что ли?), он лезет за пазуху – и подает мне мятый трояк: чуть маслянистую, сине-зеленую купюру, с воинами в шлемах (танкисты или летчики?). Сняв варежку, я вежливо беру… И он тут же заскользил в следующую яму, откуда стремительно вылетел, ногами вперед, снова утратив шапку… Вырвал ее из моих рук и сразу же вслед за ней – трёшку, которую я не успел еще спрятать (да и не знал куда). «Устроили тут!» – пробормотал он и ушел, оставив меня изумленным.