Глава первая. Волны, ринувшись на сушу, в одно мгновение затопляют остров Радость рабов. Автора просят описать судьбу цветка свободы, отразив ее в событиях тридцати лет

 

Забыты песни рек и гор,

страна удручена,

Рыдают чистые сердца,

не находя исхода.

Увы! Срединная земля

уже обречена,

Растоптана, умерщвлена

былых времен свобода!

Любимцы Золотых дворцов!

Мудрейшие мужи!

С красавицами, что живут

в веселых заведеньях,

Вы углубились в Южный сад,

и там, в немой тиши,

Проходят многие часы

в любовных развлеченьях.

 

 

А вы, неверные послы,

на дальний Запад мчась,

Вдали от родины своей

забыли долг священный

И, тайно преступив закон,

признали вражью власть,

Продав себя и не стыдясь,

увы, такой измены!

 

* * *

 

В море зла окунулась страна!

За великие прегрешенья

Предыдущего перерожденья

Наказание терпит она!

На дорогах драконы

Вступают в ночные сраженья [6],

Вы ж, вельможи, средь белого дня

Веселитесь за кубком вина!..

 

 

Мир трепещущих душ

Лишь забвеньем и страхом объят,

Всполошились в испуге

Тигровые стражи у трона,

Распахнулись врата

Императорских тайных палат,

Входят в них иностранцы —

Словно входят в Китай покоренный!

 

 

Поражения в тысячах дел!

Не скрывая упрека,

С горькой грустью на варваров

Смотрит Небесное око [7],

Скорбно думают люди:

«Печален отчизны удел!»

 

 

А Богини свободы цветок улетел,

Подгоняемый ветром с востока…

 

Вы, конечно, захотите узнать, кто такая Богиня свободы? При какой династии она была канонизирована? Где стоит ее изваяние? Рассказывать об этом пришлось бы слишком долго. Поэтому сначала я поведаю вам о стране рабства, которая обладала лишь самой примитивной свободой. Она находилась за пределами пяти великих океанов земного шара, куда не проникли еще ни Колумб, ни Магеллан. Там простиралось огромное море, называвшееся Морем зла, и среди этого моря затерялся остров Радость рабов [8]. Он находился под тридцатью градусами северной широты и ста десятью градусами восточной долготы. Его горы и реки были прекрасны, цветы и деревья ласкали взгляд красотой. Но уже долгое время небо стояло низко над островом, сквозь темные тучи никогда не проглядывало солнце, воздух здесь был тяжелым. Подумайте, если обитателям этого острова не хватало даже свежего воздуха, без которого не может обойтись ни один человек, то как мало у них было свободы! Они жили хуже собак, но за жизнь цеплялись. Отсюда и родилась у них потребность почитать сильных, заискивать перед иностранцами и из рода в род передавать суеверные легенды о грехах и возмездии.

По умению приспосабливаться жителей острова можно было сравнить только с Фэн Дао [9] и Цянь Цяньи [10], а по ловкости – с Ян Сюном [11] и Чэнь Цзыаном [12]. Стоит ли удивляться, что цари их деспотичностью походили на Циньшихуана [13], Юлия Цезаря, Чингисхана, Людовика Четырнадцатого, а тупостью – на Янди [14], Ли Юя [15], Чарльза Первого и Людовика Шестнадцатого?

Издревле этот остров не имел никаких сношений с соседними странами, поэтому в других государствах даже не знали его названия. С самой глубокой древности не дышали здесь вольным воздухом. Жители считали, что обладать едой, жильем, ученой степенью, женой и детьми – это и есть высшая радость свободы. Но недаром в старину говорилось: «Лучше смерть, чем неволя». Настал смертный час и для населения, которое вдоволь насладилось своей примитивной, рабской свободой. Пятьдесят лет тому назад (примерно в середине XIX века) вокруг острова Радость рабов неожиданно поднялись огромные волны. Остров был потрясен до самого основания, море уже готовилось захлестнуть его.

Но народ по-прежнему жил словно в полусне. Люди целыми днями плясали и веселились, предаваясь разврату. Они играли на лютнях под названием «свобода», пили «вольное вино» и любовались на цветы, которые тоже назывались «цветами свободы». Год за годом неудержимо текло время, лунные затмения сменяли солнечные. И вот наконец в 1904 году рухнуло небо, раскололась земля, раздался оглушительный треск, и Радость рабов погрузился в пучину Моря зла.

Можете ли вы себе представить, что остров Радость рабов находился совсем близко от Китая? На севере он граничил с Песчаным морем, на востоке – с Желтым морем, на западе – с Синим морем и на юге – с Южно-Китайским морем [16]. Едва о гибели острова стало известно, как в первом китайском порту, открытом для торговли [17], Шанхае, где жили представители различных стран мира, все в один голос заявили, что это редчайшее явление. Дни наполнились сплошными дебатами и поисками причин исчезновения острова. Было истерто до основания несколько дюжин перьев, изведен не один фунт бумаги и чернил для того, чтобы описать сие знаменательное событие. Некий юноша по прозванию Ревнитель свободы специально приехал в Шанхай, желая получить достоверные сведения об острове Радость рабов. Однако к кому обратиться с расспросами, он себе не представлял.

Когда он прогуливался по улице, в глазах у него рябило от множества прохожих. Здесь были и жирные компрадоры, связанные с иностранными фирмами, и ловкие сторонники реформ, способные украсть даже солнце, и щеголяющие в европейских костюмах субъекты с обрезанными косами [18], выдающие себя за революционеров, и корреспонденты газет, с языка которых всегда готов сорваться поток лжи. Казалось, их абсолютно ничто не тревожило. Они преспокойно играли в кости, забавлялись гетерами, распивали чай в «Жилище покоя» и слушали певичек в «Гнезде небесного блаженства». Вокруг сновали экипажи, запряженные роскошными лошадьми, вино лилось рекой, а дым разврата поднимался до небес. Словом, жизнь била ключом, и Ревнитель свободы удивился, как слабо эти люди реагировали на трагическое событие. Несколько дней он провел как во сне. Но однажды, когда он сидел в зале одного из ресторанов, туда вбежал какой-то человек с искаженным от ужаса лицом и закричал:

– Беда! Беда! Между Японией и Россией началась война! Три восточные провинции [19] под угрозой.

Один из посетителей презрительно усмехнулся:

– Разве только три? По-моему, все восемнадцать давно уже потеряны.

Заслышав эти слова, Ревнитель свободы вздрогнул и подумал, как быстро все переменилось в такой совсем недавно спокойной стране. Он машинально встал и направился к выходу. Оказавшись на улице, он долго шел, не зная куда. Неожиданно взору его представилась обширная равнина. Горы вокруг отливали золотистым цветом, вода в реке казалась прозрачной, как ароматная роса; несколько десятков богатых зданий утопали среди пышных деревьев. Это был благодатный край, и его чудесные картины, словно вышитые шелком на парче, не могли не вызвать восторга. Но кругом было пусто и тихо – ни души.

Сердце юноши дрогнуло: ему показалось, будто он когда-то уже бывал здесь. Он бродил взад и вперед, не в силах расстаться с этим волшебным местом, и вдруг заметил невдалеке маленькую хижину. Повинуясь какому-то безотчетному влечению, Ревнитель свободы приблизился ко входу и уже совсем готов был переступить порог, как путь ему неожиданно преградила занавеска из нитей жемчуга. Юноша заглянул через нее внутрь и увидел посреди хижины нечто похожее на вазу с цветком необыкновенной красоты. «Уж не цветок ли это из красной яшмы, который, по преданию, принадлежал суйскому императору Янди? – подумал он. – Или, может быть, это цветок с яшмового деревца престолонаследника Чэня [20]…»

От цветка исходила весенняя свежесть; неземной аромат пробивался сквозь занавеску.

«Поглядеть бы вблизи!..» – мелькнула мысль у Ревнителя свободы.

Он набрался храбрости, откинул занавеску и шагнул вперед. Никакого цветка не было. Перед ним стояла женщина неописуемой красоты с высоким лбом, тонкими изогнутыми бровями, персиковыми щеками и вишневым ротиком! Юноша в смущении попятился, но красавица позвала его:

– Сын свободы! Ты, кажется, хотел разузнать о необыкновенном случае с островом Радость рабов?

Заслышав название острова, Ревнитель свободы сразу вспомнил, зачем он приехал в Шанхай. Глубоко склонившись перед женщиной, он спросил:

– А вы знаете что-нибудь об этом острове?

Красавица рассмеялась:

– Ты, наверное, сошел с ума! Ведь острова Радость рабов никогда не существовало!

– Неужели? – изумился Ревнитель свободы.

Женщина снова улыбнулась.

– Вообще-то на свете много мест, которые можно назвать островами Радость рабов!

С этими словами она вынула свиток бумаги и подала его пришельцу. Еще не понимая, что все это должно означать, Ревнитель свободы развернул свиток. Перед ним было интереснейшее историческое сочинение. Пробежав его глазами, юноша задумался: у него возникло чувство, будто и в Китае происходят такие же удивительные события. Многое из написанного он запомнил сразу, но, опасаясь, что со временем все это сотрется из памяти, решил записать содержание свитка. Он уже принялся за работу, как вдруг с досадой отбросил кисть и воскликнул:

– Я совсем перестал соображать. Ведь мой друг по прозванию Больной из Восточной Азии [21] гордо называет себя королем прозы, он занимается переводами и сочинениями романов. Я расскажу ему содержание прочитанного, а он напишет на основе этого роман. Таким образом мне удастся сберечь немало кистей и туши!

Он взял листок, который успел исписать, вышел из хижины и направился прямо в «Лес прозы» [22]. Отыскав там своего друга, он рассказал все, что с ним приключилось, и попросил опубликовать эту удивительную историю.

По мере того как Ревнитель свободы говорил, Больной из Восточной Азии записывал. Так получилась книга, в которой отразились многие кровавые события, происшедшие за тридцать лет, и выражалась надежда, что четыреста миллионов соплеменников [23] вступят на Берег пробуждения. Что же было в этой книге? Не сочтите за труд, прочитайте – вам обо всем расскажут последующие главы.

Глава вторая. Лу Жэньсян посещает роскошный пир в Сучжоу. Цзинь Вэньцин, возвращаясь домой, остается погостить в Шанхае

Как известно, Великая Цинская династия вступила на престол по воле Неба и распространила свою власть на все уголки страны. Она действовала испытанными методами, подражая национальным китайским династиям, а поэтому, как говорится, и ветер ей благоприятствовал, и дождь приходил в указанный срок. Государство наслаждалось миром, а народ – спокойствием. Просвещенные государи сменяли один другого непрерывной чередой. Воистину народу было за что воспевать заслуги и добродетель монархов, ибо они походили на солнце, дающее тепло, и облака, посылающие дождь. Только при императоре Сяньфэне [24] вспыхнуло восстание в Цзиньтяне [25], которое на известное время возмутило спокойствие страны. Однако династия, как всегда, оперлась на своих преданных генералов, вышедших из цзюйжэней, цзиньши и академиков [26]; пятнадцать лет они трудились в поте лица, срубили несколько десятков тысяч голов и стерли с лица земли всех бунтовщиков.

К моменту описываемых событий шел пятый год правления Тунчжи [27]. Мятежи были подавлены, и жители Поднебесной на все лады восхваляли Великую Цинскую династию. Мудрый монарх Тунчжи со своей стороны повелел в каждой провинции, округе и уезде, где местные войска и ополчения с особенной доблестью подавляли мятежников, добавить по нескольку новых вакансий для сюцаев, а в местах, больше всех потерпевших от волнений, снизить налоги. Кроме того, всемилостивейше было разрешено облегчить налоги за перевозку зерна по каналам в области Сучжоу и других, где они были особенно тяжелы. Население Сучжоу было растрогано до слез.

Через год подошел срок столичных государственных экзаменов [28]. Даже в период военных событий книжники не переставали заниматься уставными сочинениями [29], готовясь к дворцовым экзаменам, – так что же говорить о времени веселых плясок и прославления мудрого государя! Словно тучи понеслись они на экзамены. Когда вывесили список прошедших испытание, невыдержавшие забрали свои пожитки и, горько рыдая, покинули столицу. Зато получившие степень цзиньши чувствовали себя как растения после обильного дождя или народ, оправившийся после бедствия. Они благодарили своих учителей, поздравляли друг друга, устраивали складчины и пили до умопомрачения.

Потом прошли дворцовые экзамены. Через три месяца стало известно, кто оказался избранным. Третьим выдержал экзамен Хуан Вэньцзай, второе место завоевал Ван Цыюань. А кто оказался первым, лауреатом? Им стал Цзинь Вэньцин родом из уезда Усянь провинции Цзянсу.

Я думаю, что граждане, незнакомые с системой экзаменов, вряд ли поймут всю ценность звания лауреата. Такое звание дается только в Китае, и то один раз в три года. Счастливец получает его лишь в том случае, если его предки в течение ряда поколений вершили одни добрые дела, если вид женщины никогда не будил в нем дурных мыслей, если у него имеются прочные связи в столице и, конечно, если его сочинение написано мастерски. Такого человека называют бессмертнейшим из небожителей, учеником самого Сына Неба. По таланту и уму он в три раза превосходит Су Ши и Ли Бо [30], не говоря уж об англичанине Бэконе или французе Руссо.

Но оставим эту тему. Расскажем лучше о чайной «Собрание изысканных», находящейся рядом с даосским храмом Источник мироздания в самом центре города Сучжоу.

Однажды в этом заведении сидели трое людей и попивали чай. Одного из них, бородатого старика, звали Пань Цзэнци; он был видным человеком в Сучжоу. Другого – средних лет, с вытянутой, как у дракона, головой – звали Цянь Дуаньминь; он славился своим искусством каллиграфии. Последний – Лу Жэньсян, с маленьким круглым лицом, добился высокого мастерства в экзаменационных сочинениях.

Они считались знаменитостями в Сучжоу. Так, Лу Жэньсян выдержал провинциальные экзамены, а Цянь Дуаньминь был даже избран в императорскую академию «Лес кистей» [31]. В описываемый момент все трое были увлечены разговором.

– С нами, сучжоусцами, никто не сравнится, – говорил Пань Цзэнци. – С тех пор как при Цинской династии была восстановлена система экзаменов, звание лауреата получило девяносто семь человек, и из них пятьдесят пять уроженцы нашей провинции Цзянсу. А из этих пятидесяти пяти пятнадцать жили непосредственно в нашем городе. Теперь первое место на дворцовых экзаменах занял Цзинь Вэньцин из переулка Круглый пик. Молодец, не посрамил земляков!

– Земли, о которых вы говорите, в прошлом принадлежали Восточному У – государству, где процветала литература, – подхватил Цянь Дуаньминь, – не удивительно, что из Сучжоу выходят лауреаты! Но, на мой взгляд, это относится не только к нашему городу, но и к судьбам всей страны.

– Прошу пояснить, – удивленно сказал Пань Цзэнци.

– Известно, что наивысшего расцвета наша династия достигла при императоре Цяньлуне [32], и тогда лауреатов из Сучжоу было больше всего, – ответил Цянь Дуаньминь. – Четверо из них стали академиками всего лишь за две сессии. В этот же период появился и Цянь Сянлин, который сумел завоевать все высшие ученые степени, хотя и не в два приема, а в три. При императоре Цзяцине было двое лауреатов. В шестнадцатом году его правления, когда снова подошел срок экзаменов, лауреатов из Сучжоу не оказалось, но зато второе, третье и четвертое места заняли сучжоусцы. Это тоже можно считать славной страницей в истории нашего города. При Даогуане был только один лауреат, который еще поддержал на некоторое время славу предков и посеял семена учености. А потом положение страны из года в год становилось все хуже. Я помню, при императоре Сяньфэне государственные экзамены проводились пять раз, но их никто не сдавал, так как в стране царила сумятица [33]. – Цянь Дуаньминь сокрушенно покачал головой. – С тех пор как мой дядя Пань Цзунъинь завоевал третье место, Сучжоу забыл о лауреатах, как забыл мир мелодию «Прогулка на широком холме» после смерти Цзи Кана [34]. Сейчас наш мудрый Сын Неба снова направил страну к процветанию, и судьба, надеюсь, будет улыбаться ей миллионы лет. Поэтому я заранее был уверен, что на нынешних экзаменах звание лауреата получит уроженец Сучжоу!..

– Ваши слова, господин, мудры, как гадания на основе Инь и Ян [35], – поддакнул Лу Жэньсян. – Я ведь учился вместе с Цзинь Вэньцином и знаю, какими редкими способностями он обладает. Не говорю уж о стиле его сочинений, но все исторические трактаты он просто знает наизусть! Например, в прошлом году я видел, как он в своем кабинете сверял «Историю династии Юань» [36] и твердил всякие диковинные монгольские слова. Я ничего не понимал, а он читал так бегло, что мне казалось, будто я слышу настоящую заморскую речь!

Пань Цзэнци строго посмотрел на него:

– Опомнись! Это не заморский язык. Говорят, монголы – те же маньчжуры. Разве ты не знаешь, что все родственники императора тоже носят всякие диковинные имена?

Он хотел продолжить свою мысль, но тут Цянь Дуаньминь выглянул в окно и крикнул:

– Смотрите, Го Чжаотин!

В чайную вошел стройный, худощавый человек, за которым следовал прелестный юноша с белым, словно выточенным из яшмы лицом, длинными бровями и красивыми глазами. Лу Жэньсян встал, поклонился и воскликнул, обращаясь к юноше:

– Как, Хэ Тайчжэнь тоже пожаловал?!

– Мы встретились случайно и, зная, что вы здесь, решили заглянуть, – улыбаясь, пояснил Го Чжаотин. – Сегодня вечером Се Цзефу устраивает для вас прощальный ужин у гетеры Лян Пиньчжу. Вы не забыли?

Лу Жэньсян кивнул:

– Еще рано.

Цянь Дуаньминь не расслышал, о чем говорили его компаньоны, и уловил только слова «прощальный ужин». Тогда он спросил Лу Жэньсяна:

– Куда ты собрался ехать? Почему мне ничего не известно?

– Всего лишь в Шанхай, – ответил Лу. – На днях я получил письмо от Цзинь Вэньцина. Он испросил отпуск для свидания с родителями, по дороге заехал в Шанхай и поселился в гостинице «Слава и богатство». Приглашает меня провести с ним день-другой. Я несколько раз проезжал через Шанхай, когда ездил в столицу на экзамены. Говорят, сейчас его не узнать. Туда переехали из Сучжоу две труппы куньшаньской драмы [37], которые зарабатывают довольно недурно. Есть там два великолепных театра столичной драмы [38]. Открылись рестораны со столичной и аньхойской кухнями. В некоторых ресторанах можно попробовать английские и французские блюда. И ни в одном из этих мест я еще не бывал!

– Шанхай, конечно, расцвел, но это не более как проходной двор, – возразил Хэ Тайчжэнь. – Там собрались главным образом странствующие знаменитости вроде каллиграфа Мо Ючжи и художника Тан Сюньбо. Ими увлекаются, слава их гремит, но мне кажется, на их произведениях лежит отпечаток торгашества. Все это значительно примитивнее старинного уставного почерка, древних письмен или картин нашего земляка Жэнь Фучана.

– В Шанхае печатают книги каким-то «литографским» [39] способом, – заметил Цянь Дуаньминь. – Позавчера мне попался сборник самых знаменитых каллиграфов Чжили [40]. Бумага прекрасная, иероглифы четкие – очень нарядное издание! Все дело в оттисках. Когда книга отпечатана на хорошей бумаге и удачно оформлена, на нее и смотреть приятно, независимо от содержания.

Пань Цзэнци, слушавший оживленную беседу молодых людей, не выдержал и, подняв похожую на разрезанный арбуз пиалу с чаем, вмешался в разговор:

– Да, Шанхай теперь – средоточие богатства и роскоши. Но я слышал, что улица публичных домов проходит по самому кладбищу канцлера Сюй Да [41]. Он был пионером, проложившим дорогу для западной цивилизации, а после открытия шанхайского порта власти не смогли сохранить даже его склеп! Кто-то сложил стихи, полные сочувствия канцлеру:

 

Гуляют ватаги друзей

Вдоль улицы Баошань,

 

 

Здесь туфелек женских следы,

Здесь пудр и духов ароматы,

 

 

Но прежнего канцлера где

Покоится ныне душа?

 

 

Полкладбища – черни жилье,

Полкладбища – храмы разврата!

 

Разве это не прискорбно?!

– Цзинь Вэньцин возвратился из Пекина по суше или пароходом? – спросил Го Чжаотин.

– На пароходе американской компании «Рассел и К°», – отвечал Лу Жэньсян.

– Кстати, в позавчерашней газете было помещено расписание морских рейсов, – вставил Пань Цзэнци. – Корабли названы в основном по различным местам Китая, но один из пароходов, который ходит по Янцзы, называется «Конфуций»!

С минуту длилось удивленное молчание, потом раздался дружный смех.

Пока они разговаривали, солнце медленно ушло за горизонт и наступили сумерки.

– Господин Лу Жэньсян, вы пойдете к Лян Пиньчжу? – спросил Го Чжаотин. – Если хотите успеть, то уже пора!

Лу Жэньсян задорно поглядел на собеседников:

– Жаль, что Цянь Дуаньминь и Хэ Тайчжэнь никогда не нарушают своего обета, а то нам было бы еще веселее!

– О, они большие моралисты, – заметил Го Чжаотин. – Хорошо еще, что они не стремятся вас поучать, а вы хотите их соблазнить.

Хэ Тайчжэнь очень увлекался неоконфуцианской философией, с Цянь Дуаньминем его сближали общие стремления. Верные конфуцианскому морализму, они никогда не бывали у гетер, поэтому, немного посмеявшись вместе с друзьями, распрощались и ушли.

Го Чжаотин и Лу Жэньсян тоже вышли из чайной, решив пройтись пешком. Недалеко от храма Гуаньди [42] и моста Иволги их обогнал паланкин. Друзья посторонились, уступая дорогу, но из паланкина вдруг выглянула миловидная женщина, которая обратилась к ним на сучжоуском наречии:

– Господа Го и Лу! Господин Се уже у меня. Прошу и вас поскорее!

Это была гетера Лян Пиньчжу.

Паланкин в одно мгновение исчез, словно унесенный ветром.

Вскоре друзья добрались до дома, где жила гетера. Действительно, Се Цзефу был уже там. Увидев гостей, он поспешно поднялся и приветствовал их.

– Я вижу, Великий благотворитель преисполнился милосердием и решил спасти несчастную девушку! – воскликнул со смехом Го Чжаотин.

Как вы думаете, почему он назвал Се Цзефу Великим благотворителем? Дело в том, что Се был весьма богат и любил помогать бедным; упомянутое прозвище дали ему жители Сучжоу, поэтому слова Го Чжаотина вызвали общий хохот.

Тем временем в комнату вошла хозяйка дома, неся на блюдце тыквенные семечки. Лу Жэньсян наклонился к гетере и тихо прошептал ей на ухо:

– Волнуешься?

Лян Пиньчжу увернулась и, поставив блюдце на стол, опустилась в кресло.

– Что за шутки? Я не понимаю!

А Лу Жэньсян уже заметил в глубине комнаты дородного и невысокого человека лет сорока с круглым блестящим лицом, на котором, казалось, была написана сама искренность. Увидев Го и Лу, он расплылся в улыбке и поклонился.

– Это господин Чэн Мушэн, – представил его Се Цзефу. – Только вчера приехал из Шанхая.

Когда церемония знакомства была закончена и все уже собрались снова садиться, появился слуга и доложил:

– Его превосходительство господин Бэй!

Лу Жэньсян вскинул голову – на пороге стоял знакомый ему Бэй Юцзэн. В прошлом он занимал должность судьи в столичной провинции и во время сожжения Юаньминъюаня [43] сделал немало для того, чтобы заключить перемирие. Сейчас он почему-то вышел в отставку и поселился в Сучжоу.

Пока все знакомились, был накрыт стол, и Лян Пиньчжу попросила гостей выбрать себе девушек. Каждый из мужчин назвал по одной.

– А кого желает господин Бэй Юцзэн? – осведомился Се Цзефу.

– Я слышал, здесь есть девушка по фамилии Чу, ее зовут, кажется, Айлинь, – промолвил Бэй. – Она недавно приехала из Ханчжоу.

Се Цзефу записал.

– Эта Чу Айлинь немного со странностями, – задумчиво произнес Лу Жэньсян. – Мне рассказывали, что у нее масса музыкальных инструментов: двенадцатиструнная цитра, лютня, свирель, флейта; множество эстампов, каллиграфических прописей, книг, картин – на некоторых из них печати знаменитых мастеров. Есть и другие редкие вещи вроде яшмовой печатки, принадлежавшей наложнице ханьского императора. По-видимому, эта девушка из благородной, но разорившейся семьи, а может быть – бежавшая конкубина!

– Уж не печать ли это красавицы Чжао Фэйянь? [44] – предположил Го Чжаотин. – Она хранилась в коллекциях господина Гун Цзычжэня [45], и в его сочинениях есть даже стихотворение, посвященное ей.

– Перед отъездом из Шанхая я встретился с сыном Гун Цзычжэня – Гун Сяоци, – сказал Чэн Мушэн.

– Не говорите об этом человеке! – вскричал Бэй Юцзэн. – Он продался иноземцам.

– Как же он мог так поступить? – удивился Се Цзефу. – Может быть, иноземцы посулили ему огромные богатства, раз он согласился служить им?

– Да нет, – возразил Бэй Юцзэн, – просто характер у него странный, вечно говорит какую-то ерунду. Он считает, что лучше подарить Поднебесную иноземцам, чем оставлять ее под нынешней династией. Как вам это нравится?!

– Рассуждения его папаши тоже были весьма странными, – сокрушенно покачал головой Се Цзефу. – Недаром древняя пословица говорит: «Если отец грабитель, сын станет убийцей».

– Если таких людей не уничтожать, они нанесут непоправимый вред нашей династии! – убежденно проговорил Чэн Мушэн.

– Конечно! – подхватил Бэй Юцзэн. – Счастье, что во время войны начала шестидесятых годов Пекин защищал князь Мудрый, отличающийся дальновидностью. Тогда я был в столице и почти ежедневно встречался для переговоров с английским послом Томасом Вейдом. Только удача, которой мы пользуемся благодаря добрым деяниям наших предков, помогла нам добиться, чтобы англичане отвели свои войска от Пекина и согласились на контрибуцию и открытие нескольких наших портов для торговли. Иначе вы только представьте себе: столица оказалась бы захваченной, в провинциях бесчинствовали бы длинноволосые [46]. Трудно вообразить большую смуту. Мне было очень нелегко склонить князя Мудрого на перемирие. Но теперь, когда я вижу, как спокойно и счастливо живет наш народ, я понимаю, что ради этого стоило потрудиться.

– Иными словами, – заключил Се Цзефу, – вы, господин Бэй, оказались достойным слугой династии!

– Что вы, что вы! – смущенно забормотал Бэй Юцзэн.

– А мне кажется, хотя в Поднебесной установился мир, особенно надеяться на него не приходится, – молвил Чэн Мушэн. – Силы иностранных держав растут, техники у них все прибавляется. Мы же ничего не делаем для строительства пароходов, железных дорог, электрических линий и производства пушек. Разве мы сможем устоять перед ними?!

Пока он говорил, в комнату вошли девушки. Мужчины принялись весело пить, ощущая чудесную мелодию музыки, теплоту женских улыбок и пьянящий аромат косметики. Чу Айлинь действительно оказалась очень приятной девушкой. Было ей лет двадцать, держалась она непринужденно, но когда ее попросили рассказать о своей жизни, она скромно улыбнулась. Мужчинам удалось узнать лишь, что она живет вместе с подругой и что обе они приехали из Ханчжоу. Гости быстро договорились, что после ужина отправятся к ней.

Лу Жэньсяну, который уезжал в Шанхай, нужно было собирать вещи, поэтому он вызвал носильщиков паланкина, распрощался со своими собеседниками и уехал. Но о нем пока говорить не станем.

Расскажем лучше о Цзинь Вэньцине, который, выдержав дворцовые экзамены, испросил отпуск для свидания с родителями. На пароходе, не уступавшем в скорости морскому коньку, он доехал до Шанхая, где поселился в гостинице «Слава и богатство». Здесь ему пришлось нанести визиты мэру Шанхая и другим высшим чиновникам; не обошлось, конечно, без взаимных угощений, приглашений в рестораны и театры. Кроме того, Цзинь Вэньцина постоянно навещали земляки.

В один из этих дней слуга принес Цзиню визитную карточку и добавил, что его превосходительство Фэн желает нанести ответный визит. Увидев на карточке три иероглифа: «Фэн Гуйфэнь», – Цзинь поспешно поднялся и сказал:

– Проси!

Слуга подошел к дверям, встал в стороне и откинул занавеску. На пороге показался старик лет шестидесяти, с белой бородой, немного сгорбленный, но с живым, блестящими глазами. Увидев Цзинь Вэньцина, он довольно засмеялся. Цзинь бросился вперед и, назвав гостя дядей, низко поклонился ему.

Когда церемонии были окончены, хозяин с гостем уселись, и коридорный внес чай. Поговорив немного о достопримечательностях столицы, старик принялся поздравлять Вэньцина.

– Твоя карьера подобна взлету дракона, – сказал он. – Ныне наступила эпоха, когда установлены связи между государствами на всех пяти материках. Прежние знания, основанные лишь на умении писать сочинения и выуживать цитаты из классических книг, теперь стали недостаточны. В свое время Конфуций перевел поздравления, представленные китайскому двору ста двадцатью иноземными государствами. Мне кажется, сейчас, как никогда раньше, необходимо изучать иностранные языки, чтобы узнать, в чем причины богатства и силы иноземцев, проникнуть в тайны звука, света, химии и электричества, производства кораблей, винтовок и пушек. Только научившись всему этому у иностранцев, мы придем к процветанию! Я слышал, что в марте прошлого года в столице открыли Школу переводчиков и набрали туда способных молодых людей. Если исходить из принципа: «Незнание даже одного предмета – позор для конфуцианца», – открытие Школы следует считать правильным. К сожалению, придворные сановники мешают ее деятельности и подают императору доносы; студентов Школы переводчиков презрительно именуют заморскими цзюйжэнями и цзиньши! Даже Во Лянфэн – наиболее крупный моралист нашего времени, – и тот выступил против. Один столичный чиновник переписал его доклад и прислал мне. Я никак не могу согласиться с ним!

Цзинь Вэньцин одобрительно кивнул.

– Ты достиг высокого положения. Тебя можно считать одним из первых людей Китая, – продолжал старик. – Но если бы ты знал иноземные государства и хорошо разбирался в современных событиях, разве ты не поднялся бы еще на одну ступень?! Я знаком с господином Сюй Сюэчэнем – великим конфуцианцем, необыкновенная ученость которого признается как у нас, так и на Западе. Его сын Сюй Ин – твой ровесник, но он не копается в сборниках сочинений для государственных экзаменов, а целыми днями изучает западные науки.

Цзинь Вэньцин собирался ответить, как вдруг появился коридорный и сообщил, что прибыл Лу Жэньсян. Когда он вошел, все обменялись несколькими вежливыми фразами: «Когда вы выехали?», «Когда прибыли?», «Где остановились?».

– Очень хорошо, что вы здесь, – заметил Фэн Гуйфэнь. – В саду английского консульства открылась выставка цветов, которая по традиции устраивается в апреле каждого года. Там представлены самые удивительные и редкие растения стран Запада. Стоит посмотреть! Приглашаю вас послезавтра сходить туда вместе со мной.

Он отхлебнул два глотка чаю, встал и распрощался. Проводив Фэн Гуйфэня, Цзинь и Лу вернулись в комнату и продолжили беседу. Сначала они говорили о разных пустяках, затем стали думать, как бы получше развлечься.

– Я уже был в кумирне Тишины и в саду семейства Сюй, – сказал Цзинь Вэньцин. – Ничего интересного. Городской сад лучше. Давай перекусим и отправимся туда!

Лу Жэньсян согласился.

Цзинь Вэньцин приказал накрыть на стол и одновременно нанять легкую коляску. Не успели они умыться и прополоскать рот после еды, как коридорный доложил:

– Экипаж подан.

Цзинь Вэньцин переоделся в новое платье и захватил с собой веер. Пропустив Лу Жэньсяна вперед, он запер дверь и сказал несколько слов слуге и коридорному. Затем он отдал ключ портье и вышел к воротам, где их ждала коляска. Кучер рванул поводья, арабский скакун светло-желтой масти сверкнул копытами, и они вихрем понеслись к реке Хуанпу. Свернув на набережную, они поехали прямо на север. Ни одной пылинки не поднималось из-под колес; перед глазами лежала гладкая, как зеркало, поверхность реки, над которой вздымался лес мачт. Вскинув голову, друзья увидели медную статую Гордона [47], грозно нависшую над набережной. Вскоре перед коляской промелькнул высокий каменный монумент, в котором они узнали памятник, воздвигнутый в честь подавления тайпинского восстания.

Цзинь Вэньцин с Лу Жэньсяном еще продолжали оживленно болтать, как вдруг коляска остановилась. Друзья вошли в ворота сада. Внутри оказались просторные беседки, павильоны и множество удивительных растений. Цзинь и Лу присели в одной из беседок и принялись наблюдать за гуляющими, среди которых были европейцы в коротких сюртуках с твердыми воротничками; китайцы в легких рубашках и длинных халатах, перетянутых тонкими поясами, с веерами в руках; китайские и европейские женщины с насурьмленными бровями в праздничных одеждах. Неожиданно перед ними появился иностранец в сопровождении китайца лет сорока, черноглазого, с реденькой каштановой бородкой. Они также уселись в беседке и заговорили между собой на иностранном языке.

Между тем солнце склонилось к западу, деревья потемнели. Друзья медленно вышли из сада, подозвали извозчика и снова поехали по набережной Хуанпу. Выехав на главную улицу, они сделали круг к Четвертой авеню, вдоль которой строились здания европейского типа, но тут навстречу им попался слуга Цзинь Вэньцина с пригласительным билетом в руках.

– Его превосходительство Сюэ просит господина немедленно прибыть в ресторан «Изысканные блюда», восьмой кабинет!

Цзинь Вэньцин понял, что его приглашает Сюэ Фужэнь из Уси, и кивнул в знак согласия. Лу Жэньсян, которому нужно было вернуться в гостиницу, вышел из коляски на Шахматной улице.

Оставшись один, Цзинь Вэньцин проехал по Шахматной, свернул на восток и остановил коляску у подъезда ресторана «Изысканные блюда». Его тут же провели в кабинет. Сюэ Фужэнь был уже там и при появлении Цзинь Вэньцина поднялся навстречу. За столом сидело еще пятеро гостей, хозяин представил их прибывшему. Один из них – Люй Цаншу – подал в свое время длинный прожект двору и даже вызвал этим милостивый императорский указ. Впоследствии он был послан в провинцию Цзянсу кандидатом на должность начальника уезда. Трое – Ли Баофэн, Ма Чжунцзянь и Ван Гунсянь [48] – слыли знатоками китайских и западных наук. Последний – Сюй Ин – тоже, несмотря на свою молодость, осваивал западные науки.

Выразив сожаление, что они не знали друг друга раньше, все уселись за стол. Официант принес меню, и гости принялись выбирать блюда. Сюэ Фужэнь приказал открыть бутылку шампанского. Вдруг за окном послышался скрип сапог. Цзинь Вэньцин поднял голову и заметил, что китаец с иностранцем, которых он видел в саду, входят в ресторан.

– Кто-нибудь знает этого человека? – указывая на китайца, спросил Сюэ Фужэнь.

Все ответили, что не знают.

– Это ведь Гун Сяоци! – промолвил Сюэ.

– Сын господина Гун Цзычжэня?!

– Совершенно верно. Когда Томасу Вейду захотелось почитать «Историю династии Хань» [49], он велел пригласить китайского учителя, но никто не решался заниматься с ним. Только Гун Сяоци осмелился, хотя не знал английского языка, и постепенно вошел в большое доверие к Вейду. Говорят, даже Юаньминъюань был сожжен по его совету.

– А этот иностранец, как мне известно, из консульства, но имени его я не знаю, – добавил Ма Чжунцзянь. – Гун Сяоци имел двух наложниц, они были его любимицами и заправляли всем домом. Когда Сяоци писал, одна из них растирала тушь, другая графила бумагу. В общем, жилось ему недурно. Кто мог ожидать, что в январе этого года обе наложницы сбегут?! До сих пор их ищут, но никаких следов. Удивительный случай, не правда ли?

Пока гости весело болтали, в подъезд ресторана зашел какой-то человек и послал в их кабинет свою визитную карточку. В связи с этим можно привести следующие стихи:

 

Нынче в гости щеголи

Шли по приглашению,

 

 

Встретились у берега

Все мужи известные.

 

 

Широта озерная,

Быстрых рек стремление, —

 

 

О, такие люди

В этом мире редкостны!

 

Если вы хотите знать, кто был пришедший, прочтите следующую главу.

Глава третья. Английское консульство устраивает выставку цветов. Гун Сяоци рассказывает о красавице Си Линьчунь

Вы помните, что Цзинь Вэньцин по приглашению Сюэ Фужэня приехал в ресторан «Изысканные блюда». Во время беседы какой-то человек прислал свою визитную карточку, после чего пришельца пригласили войти. Гости поднялись, уступая вновь вошедшему место. Во время знакомства выяснилось, что его зовут Юнь Хун и что он ожидает вакансии на должность старшего помощника начальника области. Юнь Хун производил впечатление знающего человека, во всяком случае речь его была необычной. За едой снова разгорелась оживленная беседа главным образом о политике, о науках в западных государствах. Цзинь Вэньцин сидел в стороне и молчал. Чувствуя себя абсолютным профаном в этих вопросах, он буквально сгорал от стыда. «Вот, занял на экзаменах первое место, считал, что прославился на всю Поднебесную, – думал он, – а стоило попасть сюда, как со всех сторон посыпались на меня заморские термины, о которых я и не слыхал! Теперь я вижу, что полагаться на полученные знания нельзя. Надо непременно изучать западные науки, побольше узнать об иноземных государствах, поработать с иностранцами – скажем, на какой-нибудь должности в Палате внешних сношений, – лишь тогда можно будет на что-то рассчитывать!»

Цзинь настолько углубился в свои размышления, что не заметил, как официант поставил перед ним пудинг, и очнулся только тогда, когда его окликнули. Он быстро съел пудинг и принялся за кофе. Официант принес счет, господин Сюэ Фужэнь подписал его, и гости, извиняясь перед хозяином за причиненное беспокойство, начали расходиться.

В гостиницу Цзинь Вэньцин вернулся на извозчике. Войдя в вестибюль, он увидел посреди него груду чемоданов. Двое людей, похожие на управляющих, на пекинском диалекте отдавали распоряжения слугам. Цзинь зашел к портье, взял у него ключ и спросил, кто хозяин этих вещей.

– Он из столицы, – доложил портье, – кажется, хочет ехать за границу, а это его сопровождающие.

Цзинь Вэньцин промолчал и возвратился в свою комнату. Больше в этот вечер не произошло ничего, о чем бы стоило рассказывать.

На следующее утро Цзинь поднялся, намереваясь в свою очередь пригласить на ужин Сюэ Фужэня и остальных. Умывшись и причесавшись, он отправился к Лу Жэньсяну и поехал вместе с ним за гостями. Вечером в ресторане «Вечная весна» был устроен ужин. После этого еще несколько дней продолжались взаимные угощения; гости посещали публичные дома, побывали в японском чайном домике и дважды посмотрели цирк Челлини.

Наконец наступил день открытия цветочной выставки, которую устраивало английское консульство. Цзинь Вэньцин и Лу Жэньсян отправились туда в коляске. Снова проехав набережную Хуанпу, они свернули в одну из улиц и оказались у ворот сада, перед которым разгуливали четверо полицейских. На траве стояло несколько десятков экипажей. К друзьям подошел иностранец, Цзинь и Лу дали ему два доллара, получили пропуска и не торопясь вошли в сад.

Ноги их ступали по нежно-зеленой траве, затянувшей землю, словно облако. По обе стороны росли низкие деревья с густо переплетенными ветвями. Сделав несколько поворотов, Цзинь Вэньцин и Лу Жэньсян внезапно увидели перед собой высокое европейское здание с поднятыми на окнах жалюзи. Множество китайцев и иностранцев с интересом заглядывали в окна первого этажа. У входа в дом, за железными перилами, покрытыми черным лаком, стояли велосипеды. По мягкому французскому ковру друзья вошли в дом, и взору их предстало множество редких цветов самых причудливых форм, собранных из разных стран. Цветы стояли в разноцветных фарфоровых горшках на ступенчатых подставках, и под каждым из них была надпись на иностранном языке. На самом высоком месте красовался огромный розовый цветок, который можно было сравнить только с божественной Ян-гуйфэй [50]. Длинные тычинки свисали как бахрома; гигантские листья напоминали размером тележное колесо. Цветы, стоявшие рядом, казалось, заискивающе улыбались большому цветку, признавая его превосходство. Когда Цзинь и Лу обратились с расспросами к соседям, кто-то, знающий иностранные языки, объяснил им, что этот цветок называется Виктория в честь английской королевы.

После этого Цзинь Вэньцин и Лу Жэньсян направились к павильону китайских цветов. Лучшим из них оказался большой красный пион из Янчжоу [51]. На выставке было представлено более десятка его разновидностей. Далее шли орхидеи, розы и прочее. Целый отдел занимала японская вишня, отличавшаяся нежностью и изяществом.

За ступенчатыми подставками друзья заметили винтовую лестницу. Поднявшись по ней, они очутились в зале, где множество посетителей ели европейские сласти и пили кофе. Ли Баофэн и Ма Чжунцзянь также были здесь. Они сидели за столиком вместе с двумя стариками и каким-то иностранцем и беседовали, но, завидев Цзинь Вэньцина и Лу Жэньсяна, тотчас поднялись, уступая друзьям места. Во время знакомства выяснилось, что иностранца зовут Фрайер и он прекрасно говорит по-китайски.

Не успели друзья сесть, как откуда-то послышалась органная музыка. Звуки то приближались, то удалялись; подхватываемые ветром, они неслись куда-то далеко-далеко. Один из стариков спросил Фрайера, будет ли сегодня танцевальный вечер.

– Консул уже разослал приглашения, – ответил Фрайер. – Должно присутствовать более ста человек. Из ваших соотечественников приглашены начальник Шанхайской области, заведующий отделом строительства и один ханчжоуский богач. Кроме того, ожидают еще сановников Чжи Гана и Сунь Цзягу, которых ваш император посылает за границу для переговоров со всеми странами, имеющими договоры с Китаем. Они выедут вместе с американским посланником Паркером из Гонконга, посетят Японию и через Тихий океан отправятся в Америку. Это первые дипломатические представители, которых ваша страна отправляет за границу! Позавчера они прибыли в Шанхай, а в июне, наверное, тронутся в путь.

«Оказывается, чиновники, которых я видел в гостинице, едут за океан!» – подумал Цзинь Вэньцин и втайне позавидовал им.

Пока они говорили, уже стемнело, и все разошлись.

Время текло быстро, словно вода. Прошел праздник начала лета [52], и Цзинь Вэньцин вместе с Лу Жэньсяном отправились в Сучжоу. Когда человек возвращается домой в парчовых одеждах, это становится большим событием в его жизни, поэтому в семье Цзинь Вэньцина давно вывесили фонари и красивые шелковые ленты, громко играла музыка. Чиновники под балдахинами разных цветов, указывающих на их ранги, родственники и друзья в паланкинах и колясках прибывали один за другим. Вся улица была запружена ими и походила на человеческое море. Едва показался Цзинь Вэньцин, как люди, толкая друг друга, устремились к нему. Некоторые, совершенно незнакомые с ним раньше, выдавали себя за его близких друзей; те, кто прежде холодно относился к нему, сейчас перед ним заискивали. Вряд ли Чуский гегемон [53] в битве при Гайся был окружен так плотно, как Цзинь Вэньцин! Наконец ему удалось вырваться из этого кольца и, добравшись до главного флигеля, увидеть свою мать и жену. Разумеется, домашние искренне радовались его прибытию, лица их сияли от радости.

Не успели они рассказать Цзинь Вэньцину, что произошло за время его отсутствия, как вошел старый слуга и доложил:

– Господа Цянь Дуаньминь, Хэ Тайчжэнь и Цао Ибяо ждут вас во дворе.

Услышав о приезде друзей, Цзинь очень обрадовался и приказал слуге провести их в его кабинет.

Следует сказать, что Цзинь Вэньцин с Цао Ибяо сблизились еще десять лет назад в трудную для обоих минуту. Вместе с Цянь Дуаньминем и Хэ Тайчжэнем их называли тогда «неразлучными друзьями».

Как вы думаете, откуда пошло это прозвание?

В конце правления императора Сяньфэна, во время событий 1860–1861 годов, когда был заключен договор о мире, Сын Неба, желая успокоить людские сердца, повелел устроить в столице государственные экзамены. Сучжоу и Чанчжоу находились в руках тайпинской армии, которая не на жизнь, а на смерть вела борьбу с Великой Цинской династией. Ученые мужи и знатные люди этих областей разбежались кто куда и долго скитались на чужбине. Но ведь ученая степень – воздух для книжника. Поэтому едва ученые мужи услыхали радостную весть, как все они, невзирая на таящуюся кругом опасность, бросились в столицу, чтобы испробовать свои кисти. Среди них был и Цзинь Вэньцин.

Семья его в это время спасалась от беспорядков в Шанхае. Тем не менее он внял наставлениям матери и отправился в столицу на экзамены. Главная трудность заключалась в том, что по суше дорога была закрыта, а пароходы еще не ходили, только иностранные грузовые суда, занимавшиеся перевозкой товаров, соглашались брать на борт пассажиров. Цзинь Вэньцин потратил немало сил, прежде чем попал на одно из таких судов. Там он неожиданно встретил Цянь Дуаньминя, Хэ Тайчжэня и Цао Ибяо.

Разговорившись, они выяснили, что являются земляками. К этому следует добавить, что все они были молоды, способны и во взглядах их обнаружилось много общего.

В дороге будущие ученые столкнулись с разными неприятностями, но они помогали друг другу и, естественно, сошлись еще ближе. Тут же, на корабле, они поклялись в вечной дружбе.

Добравшись до Пекина, молодые люди завязали еще несколько знакомств и вместе с новыми друзьями создали литературное общество под названием «Убежище талантов». Занимались они в нем главным образом упражнениями в восьмичленных сочинениях, собираясь каждый месяц в условленное время. Сначала они рассматривали это только как подготовку к экзаменам и стремились вдохновить друг друга. Они не думали, что после подавления тайпинского восстания литература придет в упадок и их молодые таланты произведут на столицу столь сильное впечатление. Едва кто-нибудь из них заканчивал очередное сочинение, как оно тут же переписывалось во многих экземплярах. Слава друзей росла день ото дня, даже высокопоставленные чиновники и знаменитые ученые стремились подражать им. Особенно выделялся среди членов общества «Убежище талантов» Цао Ибяо. Он не применял современных выражений, когда писал о современном, а использовал цитаты из древних классиков, историков и философов. Таким образом он поверг в прах принципы всех традиционных школ и утвердил на их развалинах свое знамя. Порою его стиль был прост и резок, как надписи на камнях, порою – красочен и возвышен, словно изречения на надгробных плитах. Когда министр Гун Пин прочитал одно из его сочинений, он хлопнул ладонью по столу и восхищенно вскричал:

– Вот уж не думал, что стиль, царивший при прежних императорах, возродится снова!

И он стал убеждать членов общества публиковать свои рукописи. С этих пор сочинения из «Убежища талантов» полились рекой и наводнили всю Поднебесную, подобно стихам Лю Юна [54]. Повсюду декламировали их произведения. Не было человека, который не знал бы имени Цао Ибяо.

Прошло несколько лет, и члены общества сделали блестящую карьеру. Все они получили высшие ученые степени, лишь Цао Ибяо оказался обиженным. Он до сих пор оставался студентом училища «Сыны отечества» [55], так как на экзаменах его сочинений не оценили. Впрочем, он не придавал значения этим неудачам. Ему было неприятно только одно: что он не оправдал надежд матери, – поэтому каждый раз, когда устраивались экзамены, он постоянно принимал в них участие. Услышав, что Цзинь Вэньцин с победой приехал в отпуск на юг и вскоре вместе с Цянь Дуаньминем, Хэ Тайчжэнем и своими родственниками уезжает в столицу, Цао Ибяо захотел снова погулять по Пекину. Тогда он приехал из Чанчжоу в Сучжоу, желая поздравить Цзинь Вэньцина с успехом, а заодно условиться о совместной поездке, ведь чем больше спутников, тем веселее.

Цзинь Вэньцин радостно встретил друзей, а когда они поздравили его с успехом, смутился и произнес несколько скромных фраз. Цянь и Хэ видели Цзинь Вэньцина сравнительно недавно, в то время как Цао Ибяо не встречался с ним уже много лет. Гости вспомнили о старых временах, после чего Цзинь Вэньцин пригласил всех сесть и велел слуге принести чай.

Внимательно разглядывая Цао Ибяо, Цзинь Вэньцин заметил, что друг по-прежнему полон; лицо его сохранило свой розовый цвет и округлость, а глаза – живость. Хотя Цао Ибяо было уже более тридцати лет, он еще не отпускал бороды. Одетый в халат из потертого белого шелка и синюю шелковую куртку, он держал в руках расписной веер из птичьих перьев и белую яшмовую табакерку, из которой непрерывно нюхал табак. Его ноздри и верхняя губа были испещрены пятнышками, словно тигровая шкура.

– Высоко тебя занесло, Вэньцин! – улыбаясь, сказал Цао Ибяо. – Воистину, не только друзей порадовал, но и родные места прославил. Когда мы получили весть о твоем успехе, даже сон потеряли от счастья!

– Не подтрунивай надо мной, Ибяо, – остановил его Цзинь. – Что касается учености и умения писать, то среди нас четверых тебя можно сравнить с головой дракона, а меня только с хвостом! На свете часто бывает наоборот: Лу Чжаолиня поставили после Ван Бо [56]; ты, равный Лю Фэну [57], не выдержал экзамена, а мне дали ученую степень! Как видишь, я не первый среди бесстыдных! – Тут он обернулся к Цянь Дуаньминю. – Не думай, что я злопыхательствую, но, по-моему, твои недавно опубликованные сочинения при всей своей популярности не годятся в подметки трудам Цао Ибяо!

– Конечно! Никто из занимающихся сейчас восьмичленными сочинениями не может тягаться с нашим другом, кроме его учителя! – подтвердил Цянь Дуаньминь.

Завязалась оживленная беседа. Разговор коснулся истоков восьмичленных сочинений, которые ведут свое начало еще от Ван Аньши [58] и Су Ши. Далее друзья перешли к их многочисленным последователям.

– Нынче все желают показать свою просвещенность и бранят восьмичленные сочинения, называя их авторов «восьмичленными одержимыми», – сказал Цао Ибяо. – В действительности же эти сочинения являются одним из прозаических жанров. Разве можно его сбрасывать со счетов?! Труды знаменитых мастеров не менее убедительны и блестящи по мысли, чем творения философов эпох Чжоу и Цинь [59], а по глубине чувства они подобны произведениям малых форм эпох Вэй и Цзинь [60]. Разве они уступают в чем-нибудь ханьским одам, танским стихам, сунским романсам или юаньским драмам?!

– Я помню, – молвил Хэ Тайчжэнь, – что при императоре Даогуане некто Лян Чжанцзюй по примеру бесед о стихах [61] написал книгу «Сборник бесед о восьмичленных сочинениях», в которой чрезвычайно подробно рассматривал истоки этого жанра и различные течения внутри него, а Цянь Мэйси [62] в подражание «Жемчужинам танской прозы» составил сборник лучших восьмичленных сочинений в ста томах, назвав его «Толкования классиков». К сожалению, перечисленные книги так и не были изданы. Однако взгляды их авторов полностью совпадают с точкой зрения Цао Ибяо!

– Все говорят, будто начало восьмичленным сочинениям положил Ван Аньши, – вставил Цянь Дуаньминь. – В действительности же эта честь принадлежит Хань Юю [63]. Если вы сомневаетесь, прочтите еще раз его сочинение «Разрушение основ»…

Но не успел он договорить до конца, как в комнату быстрыми шагами вошел Лу Жэньсян.

– Вы, я вижу, заболели настоящей манией исследований! – вскричал он. – Даже восьмичленные сочинения, которые годятся только для ученой карьеры, пытаетесь ввести в литературу! Поди, уже успели забыть, что сегодня мы у Чу Айлинь отмечаем приезд Цзинь Вэньцина.

– Ой! – воскликнул Цянь Дуаньминь. – Это встреча с Цао Ибяо навела нас на разговор о восьмичленных сочинениях. Если б не ты, мы бы наверняка забыли!

На лице Цзинь Вэньцина появилось удивленное выражение.

– Друг мой, Дуаньминь, ведь ты и Тайчжэнь раньше никогда не ходили к гетерам. Давно ли вы стали следовать общей моде?

– Раньше я тоже смотрел на гетер с презрением, – промолвил Цао Ибяо. – А потом узнал, что Чу Айлинь не проститутка, которая является по первому зову. Она неплохо поет оперные арии и сочиняет стихи, совсем как героиня из «Записок у моста Баньцяо» [64]. К тому же в ее доме полным-полно древних картин, сосудов, тушечниц – настоящий антиквар в юбке. Не удивительно, что Дуаньминю и Тайчжэню захотелось на нее поглядеть.

– Этот вечер мы устраиваем вчетвером, желая отметить твой приезд, – добавил Хэ Тайчжэнь. – Больше никого не приглашаем.

– Уж не та ли это Чу Айлинь, которая сбежала от Гун Сяоци? – спросил Цзинь Вэньцин. – Ты, кажется, еще в Шанхае мне о ней говорил… Она живет в переулке Трех хижин?

Лу Жэньсян кивнул.

– Тогда я обязательно пойду! – воскликнул Цзинь. – Сейчас вы пообедаете у меня и отправитесь туда. Мне же придется подождать, пока разойдутся гости.

С этими словами он приказал слуге накрыть отдельный стол в кабинете и, предоставив приятелям есть все, что им заблагорассудится, отправился занимать гостей. Вскоре четверо друзей пообедали и пустились в путь.

Солнце уже спускалось за горы, когда Цзинь Вэньцину наконец удалось проводить родственников и знакомых. Он сел в маленький паланкин и направился в переулок Трех хижин.

Сойдя с паланкина, он увидел ворота, на которых была наклеена красная полоска с большими иероглифами: «Квартира господина Вана из Ханчжоу». Дом отнюдь не походил на жилище ученого, поэтому Цзинь в нерешительности остановился, но оказалось, что его уже ждет слуга с фонарем. Узнав имя Цзинь Вэньцина, он ввел его в ворота. Они шли по извилистой, выложенной камнем дорожке, едва видной в вечернем сумраке. По бокам маячили клумбы, окруженные причудливыми камнями. На них росли кусты, травы, цветы. Цзинь понял, что попал в сад. Вскоре дорожка кончилась, и перед ним выросло одноэтажное здание из трех комнат с двумя флигелями. В окнах ярко горели лампы и свечи, из дома доносились оживленные голоса.

Следуя за слугой, Цзинь Вэньцин подошел к дверям средней комнаты. Внутри раздался возглас, извещающий о приходе гостя, дверная занавеска откинулась, и навстречу Цзиню, вся светясь улыбкой, вышла молодая женщина лет двадцати в простом, но красивом наряде. Это была Чу Айлинь. Цзинь Вэньцин взглянул на нее и остолбенел: лицо показалось ему знакомым, – а Чу Айлинь тем временем нежно пропела:

– Прошу вас пройти в комнату, господин Цзинь!

Звук ее голоса еще больше смутил Цзинь Вэньцина. «Где я видел эту женщину?» – мучительно думал он, перешагивая порог. В комнате было необыкновенно чисто, мебель отличалась исключительным изяществом. В глубине виднелся богато убранный кан [65], над которым висело изображение феи Дун Шуанчэн [66], принадлежавшее кисти безвестного художника, но поистине замечательное. У стен красовались стулья и столики, вырезанные из корней дерева, причудливо сплетавшихся между собой. Посредине стоял стол со столешницей из красного дерева, в которую была вделана плита из юньнаньского мрамора. На нем было разложено множество альбомов с картинами, изделий из бронзы и яшмы. Цянь Дуаньминь, Хэ Тайчжэнь, Цао Ибяо и Лу Жэньсян, сбившись в кружок, с интересом рассматривали и перебирали эти редкости.

– Вэньцин, иди сюда, погляди, – промолвил Хэ Тайчжэнь. – Неплохие вещицы! Видишь, кубок и чаша времен династии Шан!..[67] А как великолепно сохранились надписи на треножнике!

– Смотрите, это жертвенный сосуд и треножник периода династии Хань, – воскликнул Цянь Дуаньминь. – Как они искусно и тонко сделаны!

– А мне нравятся отпечатки с каменных стел эпох У, Цзинь, Сун и Лян! [68] – проговорил Цао Ибяо. – О них ни в одной книге не упоминается.

Цзинь Вэньцин бросил взгляд на предметы.

– Как видим, тонкость хозяйского взора осчастливила и наши глаза! – произнес он.

Усевшись в большое кресло, стоявшее возле окна, перед гладко отполированным письменным столом, Цзинь Вэньцин машинально взял в руки тушечницу, на которой были изображены крошечные фениксы, порхающие среди листвы. Но глаза его были по-прежнему устремлены на Чу Айлинь.

– Ну как, наша хозяйка не хуже, чем твоя знакомая из Яньтая? – с улыбкой спросил его Лу Жэньсян.

Чу Айлинь обворожительно усмехнулась.

– Ах, господин Лу, что вы говорите! Ставить меня рядом с Синьянь так же нелепо, как сравнивать куриный помет с синевой неба. Не правда ли, господин Цзинь?

Цзинь Вэньцин покраснел до корней волос, сердце его екнуло.

– Вас зовут Фу Чжэньчжу? Да? Как вы попали в Сучжоу и почему носите имя Чу Айлинь?

– У вас отличная память, господин Цзинь. Ведь уже полгода прошло после нашей встречи, – промолвила женщина, – и я вас с трудом узнала. Ну как, Синьянь счастлива? Не зря она страдала!..

– Она приезжала как-то в Пекин, – смутился Цзинь Вэньцин, – но я тогда был очень занят, не видел ее. Потом она вернулась домой и с тех пор не подавала о себе вестей.

– Разве вы не взяли ее к себе после того, как выдержали экзамен? – удивленно спросила Чу Айлинь.

Цзинь Вэньцин побледнел.

– Давайте не будем вспоминать прошлого. Вы еще не рассказали мне, почему переменили имя и фамилию. Говорят, вы сбежали от Гун Сяоци? Я вижу, все редкости, которые здесь расставлены, из его дома!

Чу Айлинь печально опустилась возле Цзинь Вэньцина.

– Другому бы я не призналась, но вам скажу откровенно: я действительно ушла от Гун Сяоци. И все же люди напрасно меня обижают, говоря, будто я убежала с вещами. На самом деле Гун Сяоци просто обеднел и был вынужден скрепя сердце отпустить меня. А эти вещи он подарил мне на память. Подумайте, господин Цзинь, если бы я действительно украла эти редкости, разве я решилась бы выставлять их напоказ?!

– Но почему Гун Сяоци вдруг сразу до такой степени обеднел? – спросил Цзинь Вэньцин.

– Все из-за своего странного характера. Люди видели, что он живет на широкую ногу, сорит деньгами, вот и решили, что он богат. А на самом деле Гун Сяоци просто непутевый сын, промотавший все, что у него было. Из-за каких-то научных вопросов рассорился со своим отцом и перестал бывать у него. Есть у него старший брат, но он не поддерживает с ним связи; о жене и сыне тоже не заботится, хотя из дому не берет ни гроша. Целые дни он либо путается с проститутками, либо учится у варваров монгольскому и тангутскому языкам да устраивает с ними скачки. Деньгами его ссужал старый друг. После смерти друга ему снова повезло: встретился с английским посланником Томасом Вейдом, стал его советником и еще несколько лет сорил деньгами. Но недавно, не знаю из-з