Оглавление

Глава 1 «На заре»

Просыпаться совершенно не хотелось. Я плавала в белой абстракции без стен и потолка, которой не могло существовать в трехмерном мире, и чувствовала себя вполне комфортно. Меня не тревожили мысли, где-то мимо пролетал Эйнштейн. Рядом, то тут, то там, висели плоские геометрические фигуры.

Вдруг, закружилась голова, и меня выдернуло из моего сюрреалистического рая. Тело пронзил холод. Я пыталась прийти в себя и осознать где нахожусь. Открыв глаза, я увидела темное беззвездное небо, рукой попыталась что-то нащупать и уткнулась в нечто холодное и вязкое. Это что, земля?

Я резко села и с ужасом осмотрелась по сторонам. Ага, это была именно земля. Это было не самое неприятное открытие, так как после беглого осмотра местности я осознала, что нахожусь на кладбище. Это ж как нужно было напиться, чтобы оказаться на кладбище и не помнить этого? Что такого я могла делать накануне, что решила по итогу дня поспать на земле? И ладно б ещё на лавочку прилегла, вон их сколько.

Я искренне пыталась вспомнить произошедшее накануне, но голова гудела и отказывалась меня слушать. Тут, сквозь ночной мрак, я заметила, как ко мне приближается силуэт. Ночью, на кладбище! Хотя, сейчас мне было так холодно и так сильно болела голова, что выйди хоть зомби, я б не расстроилась. Сожрал бы меня и никаких мучений. Но приближался ко мне не зомби, а вполне себя живой дядечка. То, что он живой, я поняла, когда услышала, как мужичок тихонько матерится себе под нос. Хотя, зомби может тоже матерятся, я не эксперт. Наверное, не эксперт, точно сказать не могу, так как ничего не помню. Почему-то, звуки родного мата успокоили меня, и я тихонько порадовалась, что встретила на кладбище живую душу, которая может помочь. Однако, к своему ужасу и недовольству, я осознала, что мужичок развернулся и пошел в обратную сторону.

— Извините, вы не могли бы… — хотела сказать я, но вместо голоса из горла прорывались кашель и хрипы.

Мужичок замер и медленно повернулся. Я попыталась встать на ноги, но они совершенно не слушались, я чуть не упала со своего сидящего на попе положения, оперлась на руку и снова обратилась к мужчине.

— Помогите… — но, снова не задалось. Протяжное хрипение — все, на что в данный момент была способна моя глотка.

Я поняла, что мужчина разглядел меня, потому что услышала вскрик, а потом его весьма грузное тело грохнулось на землю. Да, незадача. Превозмогая боль и пытаясь усмирить не слушающиеся ноги, я попыталась подползти к нему, и всего через пару минут мне это удалось. Интересно, дядя в обмороке или умер от испуга? Я потрогала его руку, и мне показалось, что я чувствую биение пульса. Я обрадовалась, и хотела было пошлепать дяденьку по его пухленьким щечкам, но задумалась. А если он очнется и от страха меня прибить решить? Мужичок весьма крупный, а я сейчас даже встать не могу, не то, что постоять за себя! Надо сматываться. Но холодно-то как! Я потрясла мужика за руку. Ноль реакции. Может, стянуть с него курточку, а? Поступок не самый хороший. Я подумала пару секунд и решила рискнуть. И, к моему большому удивлению, удалось это с невероятной лёгкостью. Я перевернула мужчину словно перышко, не почувствовав никакой тяжести, сняла с него куртку и быстро водрузила на себя, но никакого тепла не ощутила. Может я себе уже всё тело отморозила? Я снова попыталась встать. С трудом, но мне это удалось. Я оглянулась, и заметила валяющийся рядом с мужчиной телефон. Может нужно в скорую позвонить, а то он что-то долго валяется? Я набрала на телефоне 030 и сонный голос ответил:

— Скорая, слушаю.

— Тут мужчина на кладбище без сознания.

— На каком конкретно? — уточнил голос.

Я снова оглянулась, и тут в голове наступило кратковременное просветление:

— Центральное.

— Имя, фамилия? — снова уточнил голос.

— Мужчины? Не знаю, мы не знакомы.

— А ваша?

— Тоже не знаю. — ответила я после секундного замешательства.

— Женщина, проспитесь! — рассердился голос и послышались гудки

Тут мужчина начал шевелиться, я почему-то испугалась, отбежала на несколько метров подальше и спряталась за надгробием. Мужчина встал, осмотрелся по сторонам, а потом резко подорвался и побежал в ту сторону, откуда он пришел. Так, он точно сейчас приведет кого-то и будут меня гнать как чудовище Франкенштейна. А я ещё куртку у него и телефон забрала.

Я в очередной раз огляделась, пытаясь понять куда мне идти, и тут глаза зацепились за могилу рядом с которой я раньше лежала. Я подошла к ней, могила была свежей и с креста на меня смотрела с фотографии совсем молодая женщина. Я прочитала имя «Гоффман Эльвира Константиновна». Судя по дате рождения, умерла она ровно в тридцать лет. Надо же! Как меня зовут я не помню, а вот какой сейчас год знаю точно. Хотя, может это мне сейчас так кажется и у меня провал в памяти на десяток лет. Тут, из мыслей о моей амнезии, меня вырвал скомканный листок. Я заметила его чудом, он лежал рядом с венком, и был практически незаметен глазу. Я развернула листок и посветила на наго фонариком на телефоне, чтобы прочитать текст: «Привет! Знаю, что ты сейчас напугана и не понимаешь, что происходит, но мой тебе совет, не обращайся в полицию или в скорую. Да и вообще, не обращайся ни к кому. Ты умерла, а могила рядом с которой ты находишься — твоя. Можешь не поверить мне, но тогда больше дня ты не проживешь. Если это можно назвать жизнью. Я жду тебя в городе Александровске, улица Народовольская, дом один. Удачи добраться вовремя».

Сказать, что после прочтения письма я была в легком шоке — это тактично промолчать. Руки затряслись, а гул в голове многократно усилился. Это просто чушь, говорила я себе, но всё равно, сердце стучало как сумасшедшее. Сердце же бьется, как я могу быть мертвой? Тут голову пронзила догадка. Я открыла камеру на телефоне и не выключая фонарик вытянула руку и сфотографировала себя. Смотреть было страшно, я ещё раз взглянула на фотографию на могиле, а потом открыла фото на телефоне. Руки дрожали так, что внимательно приглядеться к фото, чтобы сравнить, было невозможно, но и внимательно приглядываться было необязательно. И на одной, и на другой фотографии была одна женщина, только на могильном фото на несколько лет моложе и без ссадин на лице. Я внезапно почувствовала потребность грохнуться в обморок, но сдержалась. Вспомнился Гоголь, с его боязнью впасть в летаргический сон. Есть нюанс, если я действительно впала в летаргический сон, и меня похоронили, то я должна была проснуться в могиле, логично? Даже если я, каким-то образом проснулась, пробила гроб и вылезла из могилы, то она должна была быть разворочена, а я была бы вся перепачкана землей. Судя по фотографии сделанной на телефон, и по состоянию моего платья, особенно перепачканной я не была. Явно не так должен выглядеть человек, который выбрался из могилы. Хотя откуда мне знать, как он должен? Зомби в фильмах тоже сильно грязными не выглядят. А я зомби? Или это какая-то новая болезнь?

Вдалеке послышалась мужская ругань и я поняла, что мужичок подходит с подмогой к месту своего обморока. Я рванула в противоположную от них сторону, виляя между надгробиями и бежала пока не наткнулась на забор. Забор проходил рядом с трассой, я перелезла через него и пошла в сторону дороги. Мимо проезжали машины, а я шла в замешательстве, совершенно не зная, что мне делать дальше. Наконец, чуть впереди меня, остановился КАМАЗ, из боковой двери выглянул водитель и спросил:

— Ты со свадьбы сбежала? Подвезти? Да ты садись, не бойся, я не маньяк. — засмеялся мужчина, заметив мою нерешительность. А я подумала, что если бы мужчина знал, откуда я пришла, то боялся бы сам.

— Спасибо, — поблагодарила я, — решившись, я подобрала подол платья и залезла в грузовик, — а то совсем замерзла.

— Вижу, аж белая вся, — заметил мужчина, — чаю налить?

— Ага.

— Жених к подружке что ли ушел? А ты тут как оказалась? — спросил водитель, наливая из термоса чай в кружку.

— Это я от стресса сюда добежала, — соврала я, — хожу, брожу и не знаю, что делать.

— Понимаю, — кивнул мужчина, — ты не печалься, может ещё помиритесь. Куда тебя отвезти?

— А вы проезжаете мимо Александровска?

— Так далеко? — с подозрением посмотрел на меня водитель

— Мне очень нужно туда. Причем побыстрее.

— Проезжаю. — ответил водитель.

— Подбросите?

— Подбросим. — кивнул мужчина и мы поехали.

Глава 2 «Опиум для никого»

В Александровске водитель высадил меня в нескольких кварталах от нужного места. Он пытался узнать мой номер телефона, чтобы удостовериться позже, что со мной все хорошо, но номер я не сказала. Во-первых, потому что сама не знала. Во-вторых, не видела смысла. Может я вообще сегодня умру окончательно, кто знает, а зачем расстраивать хорошего человека? Я вышла из машины, искренне поблагодарив мужчину за помощь, и сверяясь с навигатором на телефоне принялась искать нужное место. И наконец, найдя его, я подумала, что кто-то жестко разыграл меня. Я стояла у ворот церкви, не зная, что делать дальше. Рядом со мной прошла бабулька в платочке, и с подозрением глянула на меня. Чувствую, дай ей волю, погнали бы меня отсюда поганой метлой. Но у бабки судя по всему, таких полномочий не было, и она прошла мимо, бурча что-то себе под нос. Немного постояв у ворот, я все же решилась и прошла внутрь. И что я буду здесь искать, или кого? Тут, из церкви вышел батюшка, сурово глянул на меня, и сказал:

— Добралась? Долго ты, я уж думал не успеешь. Пошли.

Он спустился по ступенькам и пошёл вглубь двора, к одноэтажному зданию. Я пошла за ним, искренне сомневаясь в своей вменяемости и в реальности происходящего. Поп завел меня в дом закрыл дверь на замок, а потом прошел в комнату и сел за стол. Покопавшись в ящике стола, он достал из него жуткого вида книгу, потрепанную и старую, и принялся тщательно в ней что-то записывать.

— Так, — окончив сказал он, — Гоффман Эльвира Константиновна, на момент смерти тридцать лет. Мертвородилась десятого сентября, все верно?

— Н-наверно. — запинаясь сказала я.

— Всё, записал тебя, можешь идти.

— К-куда? — с возрастающим страхом переспросила я.

— Куда? Куда тебя черти твои пошлют! — разозлился батюшка. — Иди с глаз моих!

Я растерянно смотрела на него, потом развернулась к двери и спросила:

— Вы мне откроете?

Поп подошел ко двери, открыл замок, и развернулся, стараясь не смотреть мне в глаза.

— Спасибо. — поблагодарила я и взялась за ручку.

— Погоди, взгляд у тебя вроде не злющий пока, обычно тут такие приходят… — Батюшка горько вздохнул, посмотрел на меня и сказал, — пойдем сядем.

Мы сели за стол, батюшка на свое место, я напротив него.

— Ты как, уже чувствуешь темные силы в себе? — спросил он.

— Темные силы? — удивилась я.

— Злобу неудержимую чувствуешь или лютость какую?

— Неудержимый голод чувствую. — попыталась отшутиться я.

Батюшка удивленно посмотрел на меня.

— Объясните мне уже, что происходит?

— Расскажи, что ты помнишь? — вопросом на вопрос ответил батюшка.

— Очнулась на кладбище, довела какого-то мужичка до обморока, забрала его телефон и куртку, потом письмо нашла около могилы, на котором адрес был написан, ну и приехала сюда на попутке.

— Долго мужчина в обмороке был?

— Да минут пять-десять, точно не помню.

— Наверное, поэтому пока не чувствуешь лютость, сытая еще.

— Сытая чем? — удивилась я.

Батюшка вздохнул и отвел глаза, потом аккуратно похлопал по книге и сказал:

— Эта летопись лишь одна из многих, десятки были до нее, и, к сожалению, страшно представить сколько будет после. Всякие черти, бесы или мертворожденные, вроде тебя, должны быть записаны у нас в течение суток после появления в нашей области, в других областях другие книги, и другие летописцы. Меня зовут отец Сергий, я уже почти тридцать лет эту летопись пишу, кого только не видел в этой комнате… — отец Сергий горько вздохнул.

— А кто такие мертворожденные? — спросила я.

— Твои коллеги тебе объяснят точно. Я только знаю, что нечисть вы. И быть вас на свете не должно бы вовсе, всю душу из простых людей выжимаете, жизни не даете. И беды все от вас, как бы мир очистился если… — отец Сергий снова замолчал, уйдя в свои мысли.

— А что будет с теми, кто не придет и не запишется в летопись? — спросила я, прервав молчание.

— Для таких у нас специальная служба есть, УНН, называется, то есть Учет нелетописных нечистей. У них приборы разные есть, исследуют, если где-то стало слишком много горя происходить — значит нечисть лишняя там затесалась, ну или своя разбушевалась. Если оказывается, что своя разбушевалась, тогда зовут УЛН, они с летописными вопрос решают. Если находят нечисть, которой в летописи нет, то… Тут дверь распахнулась и в домик зашел красивый молодой мужчина лет тридцати, одетый в рясу. Не обращая внимания на отца Сергия, он посмотрел на меня и спросил:

— Записалась уже?

— Вроде да. — неуверенно ответила я, посмотрев на отца Сергия, тот лишь хмурился, глядя на вошедшего мужчину.

— Потопали, чего сидеть тут.

Я снова посмотрела на отца Сергия, тот кивнул мне и сказал:

— Иди, несчастное дитя.

Я вышла вслед за мужчиной, тот с интересом посмотрел на меня и спросил:

— Как самочувствие?

— Хорошо.

— Хорошо? — с улыбкой растянул мужчина и захихикал. Несмотря на то, что он непрестанно улыбался мне, мужчина не вызывал у меня никакого доверия, скорее наоборот, едва преодолимое желание убежать от него подальше. Видимо моя настороженность читалась во взгляде, потому что мужчина сказал, — Да ты расслабься, я знаю, что мой прекрасный лик вызывает у тебя стаю бабочек в животе, но ими займемся чуть позже. — мужчина вновь премерзко захихикал.

С чего он сделал такой вывод было совершенно непонятно, но выглядел он весьма уверенным в себе. Мы вышли за ворота церкви, прошли квартал, и остановилась у самого странного здания, которое я видела в своей жизнь. Трехэтажное нечто, совершенно непонятной архитектуры, со статуями в виде крылатых чертей и страдающих грешников, обнесенное железным забором с пиками, вызывало одновременно страх и отвращение.

— Чувствуй себя как дома. — улыбнулся мужчина, отворяя ворота.

Мы прошли во двор, а затем поднялись по высоким ступеням здания. Внутреннее содержание строения полностью советовало внешнему облику, высокие окна задрапированы темными шторами, странные картины висели на стенах и жуткие скульптуры стояли в холле, а я почувствовала ещё больший холод.

— Вот это наше пристанище, — обвел мужчина холл рукой, — потом сама разберёшься где и что, а пока пройдем на кухню, поешь там, а заодно поболтаем.

Мы разулись и прошли на большую и светлую кухню. Она резко контрастировала с мрачным коридором. Мужчина сделал кофе и нарезал бутерброд, а я спросила:

— Как вас зовут?

— А как тебе нравится? — подмигнул мне тот. — То личико, которое ты видишь на мне, это лицо человека, которого ты любила в своей прежней жизни. Ты ведь не помнишь ни его, ни как его зовут? — мужчина снова захихикал. — Это мое изобретение, хоть ты и не помнишь ничего, но где-то далеко внутри твоя растрёпанная душа, от которой скоро ничего не останется, все равно хранит память. И благодаря этому у меня быстрее получается перейти к более доверительным отношениям, ты же понимаешь, о чем я? — и снова этот мерзкий смех.

— И все же, как вас называть?

— Во-первых, перестань мне выкать, а во-вторых, имя, которое мне дала матушка триста лет тому назад, сегодня не очень актуально, хотя насчет сегодня и не знаю, человеческих личинок сейчас, как только не называют. Короче, последние сто лет меня называют просто Рем.

— Рем?

— Ну, да. Сокращенно от сочетания революция мировая.

— Не самое современное имя. — тактично заметила я.

— Так я человек старый, за всеми новшествами не успеваю. Что мне, после каждого переворота имя менять?

Рем поставил рядом вкусно пахнущий кофе и тарелку с горячим бутербродом:

— Стоп, не ешь, сейчас одну штучку дам тебе, а потом запьешь. — Рем вытащил из кармана пробирку с темной жидкостью и дал мне. — Только залпом пей, а то на вкус эссенция малоприятная.

— Что это? — спросила я.

— Да тут целый коктейль: ненависть, обида, злость, обреченность, безответная любовь — и это только основные ингредиенты.

— И зачем мне это пить?

— Можешь и не пить. Тогда, наш батюшка зря записывал тебя в свою книженцию, потому что эту ночь ты не переживешь.

Я взяла пробирку в руки, подумала несколько секунд, и выпила залпом. Вкус был препротивный, словно всевозможные гадости мира смешали в одном растворе. Я проглотила эссенцию, и тут, преследовавший меня холод исчез, а тело окутало приятное тепло.

— Класс, правда? — искоркой в глазах спросил Рем. — и злость, и холод куда-то подевались? Хорошо стало?

— Хорошо. — согласилась я, не став уточнять по поводу злости, которой у меня и не было.

— Теперь ты в наших рядах, поздравляю! Испив раз людское горе, уже невозможно никогда забыть это ощущение. Хотя, у тебя выбора не было, верно? — подмигнул Рем. — Правда, часто от меня такой благотворительности не жди, дальше сама себе будешь эссенцию добывать, а половиной со мной делиться.

— Хорошо. — согласилась я.

— Хорошо, — передразнил меня Рем, — и ты даже не спросишь меня, как и что?

— А зачем? — удивилась я. — Если ты будешь забирать у меня половину, значит, тебе эта эссенция нужна не меньше моего. Поэтому, ты и сам все мне расскажешь.

Рем откинул голову и расхохотался, на этот раз искренне и задорно. Я же, пила вкуснейший кофе и рассматривала обстановку. Ощущение, что я каким-то образом попала в сон одного из персонажей «Палаты №6» не пропало, но я пыталась вникнуть в происходящее. Значит, я умерла, кем я была, и чем жила не помню, а единственное, что мне сейчас более-менее понятно это то, что я должна выпивать некую неизвестную и мерзкую эссенцию, чтобы поддерживать жизнь. Супер.

Я доела бутерброд и допила капучино. Рем встал:

— Пойдем, покажу тебе самое интересное.

Из вполне себе уютной кухни мы вышли холл, и он больше не казался мне таким уж мрачным и холодным, скорее, готически притягательным. Мы поднялись по лестнице на третий этаж, прошли вглубь коридора и Рем достал из кармана ключ. Дверь комнаты словно переделали из двери банковского сейфа, Рем сказал:

— Это только для подстраховки, без моего разрешения никто в эту комнату проникнуть не сможет. Так что, если у тебя в голове какая плохая мыслишка появится, ты её лучше прогони, а то… Ты же понимаешь, о чем я?

— Пока нет, но чувствую мне недолго ходить в неведении.

Рем открыл дверь и пропустил меня в комнату. Та выглядела словно кадр из мистического хоррора: вся комната была уставлена шкафами с фарфоровыми куклами, куклы были совершенно разные: как классические красавицы, так и уродливые монстры. Краем глаза в этой пестроте мне показалось, что я увидела подобие фарфоровой старушки с седыми волосами. Но ужаса нагоняли не только куклы. У каждой изо рта торчали трубки, кончик которых был опущен в чаши, стоящие рядом, в которых находилась темная эссенция вроде той, что дал выпить Рем. Какие-то чаши были заполнены почти до краев, какие-то и вовсе пустовали.

— Для нас — это все. — сказал Рем, торжественно обводя рукой комнату. — Это та сила, благодаря которой мы живем, а не просто существуем как отребье в виде комочков боли и холода. Много веков назад, наш Создатель придумал для нас эту величайшую силу, и до сих пор мы выживаем благодаря ей. До появления Создателя, мы скитались, мучились, боялись, терпели, а сейчас, посмотри, люди сами дают нам силу и власть, благодаря которой мы находимся на вершине пищевой цепочки.

— А при чем тут пищевая цепочка? Это же просто какая-то мутная дрянь, вытекающая из кукол, какое отношение она имеет к людям?

— Это не просто дрянь, это — энергия в чистом виде. Эссенция, кукла — это просто образы, которые породил Создатель, чтобы сделать энергию для нас, простых исполнителей, понятной и осязаемой. Но вся эта энергия — плоды наших усилий. Её мы выжимаем из людей, чтобы жить и подстраивать мир под себя. Каждая кукла — символизирует мертворожденную в моем подчинении, в ней вся сила, которую получает мертворожденная, и которую кукла превращает в эссенцию.

— Что будет, если разбить куклу?

— Ничего. — хмыкнул Рем. — Нет, ты конечно можешь попробовать, но лучше не нужно. Кукла лишь образ, который придумал создатель, она появляется с рождением мертворожденной и исчезает тогда, когда та умирает навечно. Сначала разбивается чаша, а потом кукла. Приходилось несколько раз наблюдать за процессом.

— Как мертворожденные получают энергию, которую кукла превращает в эссенцию?

— Все просто до глупости. Ты знаешь, какие самые сильные человеческие эмоции?

— Счастье?

— Счастье? — рассмеялся Рем. — Гнев, страх, злость, ярость — никакое счастье никогда не сравнится по силе с этими чувствами! И чем больше получается добиться от этих чувств, тем полнее заполняется ваша чаша, тем больше человек вам отдает своих сил. Лучшие из вас могут выпить человека до дна, полностью забрав себе его силу, но даже выпивая человека понемногу, мы можем жить полноценно: не стареть, иметь физическую силу не сравнимую ни с каким человеком, внушать людям нужные нам мысли и эмоции, и жить вечно.

— А что будет если не пить эссенцию?

— Ты вообще можешь её не пить, достаточно получать энергию напрямую. Но с помощью нашего Создателя мы можем делать запасы или делиться с нуждающимися, например, такими, какой ты сегодня была.

— А если бы я не выпила? Умерла через сутки?

— Сутки — это относительно, все по-разному. Был как-то случай у меня, задержался я у одной знакомой немного, ты понимаешь, о чем я… И не выкопал вовремя девчонку. Даже суток с похорон не прошло, а она очнулась в гробу, вылезти самой сил не хватило, ну и когда я раскопал её она уже всё… Закопал обратно. Слабенькая была. Другой случай был, на кладбище я-то вовремя пришел, а она уже сама вылезла и шлялась где-то. Пока нашли ещё неделя прошла, ух, а она злющая была, ну и уники, это те, которые учет нелетописных тварей ведут, её того… По закону должна была в летопись быть вписана в течение суток после пробуждения, а то, что она знать об этом законе не могла никого не волнует. Как говорится, дура лекс.

— Ты же сказал, что мы бессмертные?

— Практически. С некоторыми упущениями. Против огня мы бессильны, чем пользовалась в свое время инквизиция. Пока пробудившийся не наполнит первый раз свою чашу силой, причем концентрированной, как в эссенции, он уязвим. Нет, убить его нельзя, но злость начинает разрывать изнутри, разрушая без того пустую чашу, и убивая проснувшегося. С тем, кто уже испил силы это не работает. Даже если чаша опустеет, он будет жить, правда жизнью это назвать сложно, он будет существовать, раздираемый своей злобой и яростью по отношению ко всем, словно сумасшедший будет биться в своей агонии, пока не смирится и не превратится в кусок еле живой плоти, у которой даже нет сил поднять руку. Раньше мертворожденные были такими, даже эпидемии и войны не могли избавить от постоянного чувства голода. А сейчас — одно раздолье. Люди стали изнеженные, ты ему на пальчик в метро наступишь, он внутри уже кипит от ярости, а ты стоишь, кайфуешь, пьешь его силу. Малость конечно, но то тут, то там, уже приятно. А наши девочки, как только не изощряются, такие Санта-Барбары устраивают! Целые семьи под ноль выжимают.

— А ты как изощряешься?

— А я никак. Я уже столько живу, что сижу на проценте. Руковожу этим домиком и этой областью, слежу за своими девочками, и получаю удовольствие от жизни.

— Типа сутенера?

— Типа него. Только то, что отдают моим девочкам люди, гораздо важнее денег. Хотя и денег у нас достаточно. Ну как, разобралась немного, как у нас каша варится?

— Немного.

— Ну отлично, пойдем.

Мы спустились на второй этаж, в коридоре было около шести дверей, Рем открыл одну из них и сказал:

— Располагайся, теперь это твоя. — я прошла в уютную комнату, отделанную в стиле шика девяностых годов, а Рем добавил, — Знаю, это совсем не хоромы, но это так, на первое время. Большинство пробудившихся съезжают через пару месяцев, как наберутся опыта и найдут хороший доход. А там уже живут как хотят. Главное, чтобы мне процентик капал.

— А ты где живешь?

— Наверху. Там у меня своя уютная коморка, мне из этого дома особо никуда не деться, должность у меня административная, руководящая. Я то здесь, то в церкви, слежу за нашим батюшкой, чтобы пакостей не наделал нам. Меня и пристроили туда для дипломатических целей, хоть батюшка мне не особенно рад. Но у него тоже указание свыше, терпеть меня, вот он и не возмущается. Ладно, отдыхай пока, переваривай все потихоньку, а завтра на чистую голову ещё поговорим. А то у меня ещё дел сегодня куча, не до разговоров с тобой. Ужин в холодильнике найдешь, а в шкафу есть одежда. Не переживай, все новое и чистое. Я поздно приду, заранее сладких снов. Хотя, если хочешь, чтобы они стали ещё слаще я могу и остаться, ты же понимаешь, о чем я? — хмыкнул Рем, сказав надоевшую мне присказку.

— Нет-нет, я лучше сама буду ответственна за свои сны, спасибо. — ответила я и вытолкала его в коридор.

Глава 3 «Моя бабушка курит трубку»

Сны мне снились беспокойные. Они были короткие и несвязные, будто обрывки разных фильмов, вырезанных в длинный хаотичный ролик. Причем лица, мелькавшие во сне, казались мне смутно знакомыми, словно это были друзья детства, чьи имена я давно забыла.

Я поднялась с кровати рано утром, чувствуя себя совершенно разбитой. Хотелось залезть в душ и постоять там минут десять, чтобы прийти в себя, что я и сделала. Вода успокоила и смыла остатки беспокойного сна, я оделась и спустилась на кухню.

Там стояла молодая девушка, на вид лет двадцати, и курила в окно. Она увидела меня и вскинула брови:

— О, новенькая? Как зовут?

— Эльвира.

— Эльвира, — фыркнула девушка и затушила сигарету, — а по-настоящему?

— Если на могиле было написано, как считаешь, настоящее?

— Наверно. — легко согласилась девушка. — У меня родители не такие оригиналы, я просто Маша.

— Ты помнишь родителей? — удивилась я.

— Нет, конечно, — фыркнула Маша, — это я предполагаю.

— Я так и не спросила вчера у Рема, память уже не вернется?

— А зачем она тебе? У тебя новая жизнь. Память о том, как ты была человеком, мешает превратиться в того монстра, кем ты станешь.

— А что, это обязательно?

— На моем веку, а я почти три прожила, почти все ссучиваются. Это с новенькими, как ты сейчас, можно спокойно посидеть поболтать, а уже через пару месяцев ты в такую тварь превратишься, что даже сидеть рядом со мной не захочешь.

— А ты в белом пальто? — улыбнулась я.

— Типа того. — рассмеялась Маша. — Ты права, я такая же. Просто, я самая старшая здесь, немного опыта есть, да и просто поболтать иногда хочется, а не с кем, только если с Ремом. Мне кажется, что каждое новое поколение все более озлобленное, раньше часто болтала с девчонками, вот как с тобой сейчас, а последние лет двадцать, новенькие ещё обратиться толком не успели, а уже такие фифы, тьфу! Впрочем, зря я них наговариваю, это не их вина. Раньше люди чище были, поэтому пока у новообращенных душа раскалывалась, годы проходили, и все это время, ещё оставалось что-то человеческое в них. А в последние годы, месяц-два проходит с пробуждения, и смотришь на них, а глаза пустые как мой стакан в выходной.

— А тебя уже раскололась душа?

— Душа, — рассмеялась Маша, — это я так, образно сказала. Если тебе интересно, я вообще агностик, и в эту мистическую хрень, которую рассказывает Рем, про Создателя и прочую чушь, я вообще не верю.

— А как тогда? Как ты объясняешь происходящее? Я же умерла, правильно? И воскресла. Разве это не чудо, магия, или ещё что-то подобное?

— Я родилась в те времена, когда вещи, которые сегодня кажется обыденностью, были чудом. Поэтому для меня наука и есть магия. По моему мнению, то, что происходит с нами, это что-то вроде болезни. А Создатель, как наши его называют, просто научился делать для нас универсальное лекарство, вот и все чудо. Я уверена, если бы мы не начали скрываться, то может нас бы изучили давно, и научились лечить. Представляешь, как бы все в мире изменилось, если бы нас исследовали: мы бессмертные, сильные, не болеем обычными болезнями — а вдруг причина в этом биологическая? И можно всех сделать такими? А то, что нам нужна энергия для жизни, так кто знает, чтобы можно было придумать, если бы за дело взялись настоящие ученые.

— Опять ты новеньким голову чушью забиваешь, могли исследовать, а могли перебить всех в средневековье. Вроде, четвертую сотню лет живешь, а никак в людях разобраться не можешь.

Оказалось, что Рем стоял в проходе, и слышал, как минимум часть нашего разговора. Он сердито смотрел на Машу и спросил ее:

— Ты чего пришла? Опять жить негде?

— Не дождешься! Я по поводу очередных поборов. Сколько можно? Пятьдесят процентов бурды мы тебе сливаем, от дохода десять процентов в общаг платим, ещё налог, а сейчас ещё пять процентов на резервный фонд отдавать! Я не могу столько платить, на что я жить должна?

— Не нравится, можешь в соседнюю область поехать, там они двадцать процентов отдают. Я и так вас оберегаю как могу, а ты копейки платишь! И эссенции ты меньше всех приносишь, я регулярно тебя перед начальством выгораживаю, а от тебя одни претензии!

— А сколько мне отдавать — я медсестра, а не олигарх! — закипела Маша.

— Так нашла бы другую работу. Ты вообще можешь не работать, у нас большинство девочек без работы и эссенцию, и деньги как-то находят и живут как хотят! Тебе умение внушать на что дано? И мозги?

— Я так не хочу, и ты прекрасно знаешь об этом!

— Да знаю, знаю! И чисто по-человечески я тебя очень даже уважаю! Жить честным трудом, брать эссенцию только по мере необходимости и прочее бла-бла. Но и ты меня пойми! Мы по показателям из-за тебя уже худшие по стране. По стране! Меня начальство уже с потрохами на каждом совещании доедает, скоро совсем сожрет! Вот снимут меня и поставят кого-то из столицы тогда поймете мою доброту! И деньги мы не в общаг сдаем, а в профсоюз, сто раз тебе говорил. Чтобы кормить и поить вот таких, как она, — ткнул Рем в меня пальцем, — пока не обустроятся.

— Ой, да что ты мне рассказываешь, ты хочешь сказать, что человек десять в год съедают весь общаг? Ну, конечно! Мне хоть сказки не рассказывай!

— Маш, ну чего ты хочешь добиться? Чтобы я к Высшим с этим вопросом пошел? Чтобы меня от цепочки отлучили? Я ж не как вы. Я даже для жизни себе, бурду, как ты её называешь, достать не смогу. Ты меня кормить будешь?

— А меня кто будет? Мне, с ваших поборов, уже на съём денег не остается. Где я жить буду?

— Тут живи. — пробурчал Рем. — Ладно, общаг, тьфу, профсоюзные и остальное сам за тебя платить буду. Ты все равно, постарайся хоть немного побольше эссенции добывать, ладно? Ну, последние мы в рейтинге, Маш, последние! Уберут меня!

— Ладно, буду с большим садизмом делать уколы и клизмы, больше ничего не обещаю.

— Эх, ты б хоть в детское перевелась, ты же знаешь было бы больше…

— Заткнись уже, а то все остатки уважение к тебе потеряю. — сердито перебила Рема Маша. — Ладно, пошла я, мне ещё выспаться сегодня нужно, снова в ночь поставили. Запиши мой номер. — сказала мне Маша, — Пока нормальной будешь, звони. Может встретимся, поболтаем.

Я записала в телефон номер Маши, та не попрощавшись вышла, а я обратилась к Рему:

— Кстати, телефончик-то не мой, вдруг в розыск объявят? Да и некрасиво вышло, забрала у беспомощного дядечки средство связи и курточку. Вернуть бы надо. Ты сказал, у вас фонд на таких нищих приживалок как я есть? Выделишь мне немного? Куплю себе одежды, телефон и съезжу этот отдам.

— Тебе что, больше всех нужно? Выкинь телефон и куртку в мусорку, кому нужно эту звонилку китайскую искать?

— Это для тебя китайская звонилка, а для человека телефон может быть очень ценной вещью.

— Как хочешь, если заняться нечем. У меня своих дел по горло, побегай пока, осваивайся. Денег дам. Документы тоже. Учти, эта благотворительная помощь ненадолго. Уже сейчас думай, где деньги и эссенцию доставать будешь. Сразу предупреждаю, никакого криминала и уголовки не потерпят, если что неладное заметят, УЛН тебя живо утилизирует.

— УЛН?

— Ну, есть три высшие независимые организации, УЛН, УНН и УВ. Они ни от кого не зависят, ни от нас, ни от церковников, и ориентируются только на закон. И церковники, и мы, выплачиваем этим организациям налог, чтобы они могли жить и работать. Первая организация — Учет летописной нечисти, УЛН, если сокращенно, или улиточки, как мы их нежно называем. УЛН за нами следят, чтобы мы, нечисть, место свое знали. Если кто-то из наших нарушает договоренности или, не дай Создатель, закон, что делают наши улиточки?

— Что?

— Утилизируют неугодных. Вторая независимая организация УНН — Учет нелетописной нечисти. Они следят, чтобы нежить какая мимо летописи не прошла, исследуют «нечеловеческую», как они говорят, активность. И если что-то лишнее находят, что делают?

— Утилизируют? — догадалась я.

— Как ты быстро учишься! Все правильно, утилизируют. И есть ещё одна организация, иногда достает похлеще первых двух. УВ — Учет Высших. Они следят за всеми, чтобы инквизицию не повторили, чтобы лишнего на себя не брали. Например, вот было дело, один летописец решил, что уж слишком много нечисти в его вотчине развелось. И он ничего лучшего не придумал, как не зарегистрировать пришедшую к нему мертворожденную. Пока суд да дело, пока с летописцем разбирались, так как, по закону, только он её вписать может, прошли сутки, и к мертворожденной пришли из УНН. Уники девчонку утилизировали без суда и следствия, а потом только разбираться стали. Тут уж УВ подключили к разбирательствам, ну и они летописца…

— Утилизировали?

— Как же! Пальчиком помахали и сказали не делать так больше.

— А много их вообще?

— Сумасшедших? Да как собак нерезаных!

— Нет. Нечисти много?

— Ну, мертворожденных мало осталось, у меня в подчинении около сотни, так это на всю область! А по всей стране около десяти тысяч. В Европе мертворожденных вообще почти не осталось. Поэтому наши туда активно уезжают, уж очень рынок там крупный и пустой на конкуренцию. А вот другой разной нечисти валом: аспиды, ауки, бабки-ежки всякие. И это только по алфавиту.

— Так, мертворожденные этот что-то вроде ведьм?

— Ведьм? Что за пошлость? Ведьмы, это те долбанутые тетки с котелками, варящие непонятное варево и гадающие на таро? Я в жизни ни одной настоящей не встречал, а мне, чтоб ты понимала, уже триста лет! Слухи конечно разные ходили, но как по мне, что ведьмы, что вампиры, что призраки — просто страшилки для малышни и идеи костюмов на Хэллоуин.

— А кто тогда мы такие?

— Если ты в экзистенциальном смысле, то понятия не имею. Если в антропологическом, то тоже. Никто толком не знает, откуда вся нечисть появилась и как. Просто она всегда была и все. Как животные или идиоты. Только животных изучают, а нам приходится скрываться, если люди узнают о нас, то объявят войну на поражение. Один раз они уже это сделали. И большинство из нас тогда перебили, пока не пришел наш Создатель. Он был влиятельным человеком, его мать была мертворожденной и благодаря ей он все знал о нашем мире. Создатель с детства обучался у лучших умов, и смог придумать как облегчить жизнь своей матери и всех нас. Он смог сделать силу материальной, чтобы мы могли накапливать ее, делиться с нуждающимися и окрепнуть как вид. И он же, благодаря своему влиянию, заключил с Высшими закон, благодаря которому нечисть больше не могли убивать без разбора. Более того, Создатель сделал оружие, которое и сегодня является гарантией нейтралитета между всеми.

— Какое оружие мог создать человек сотни лет назад, чтобы сегодня оно внушало страх?

— А кто его знает. Мы не знаем. Ходят слухи, что Высшие имеют доступ к нему. Но это только слухи. Так или иначе, нас не трогают, и мы спокойно живем и добываем себе пищу как можем. И кажется мне, что оружие вполне реально. Ведь не вся нечисть такая безобидная как мертворожденные, есть такая, что жрет людей в прямом смысле слова. Но, у улиток какая-то своя система подсчётов и пока людей жрут и убивают в нужном количестве, не превышая статистическую норму на процент населения, все счастливы, и никто никого не трогает, ясненько? Вот и ты никуда не лезь, и нас не подставляй. Улитки не самый приятный контингент и встречаться с ними лишний раз совсем не хочется. Кстати, а летописца того, из-за которого девчонку утилизировали, лихо сожрало. Но там все по-честному было, ему положено одного человека в год сжирать, ну это ж просто совпадение, что летописец попался, правда?

— Лихо?

— Да, своеобразные существа, им дорогу лучше не переходить. Принципиальные до зубного скрежета, а чувство справедливости обострено как у подростков, и такое же своеобразное. Как прицепится такое лихо одноглазое… Я одному дорогу перешел как-то, так еле откупился. Хоть убить они нас не могут, но пакостей могут наделать! Так что, во все стороны смотри и ушки на макушке. Ясно?

— Ясно, только ты так и не сказал, откуда берутся мертворожденные? Задам вопрос проще, почему я мертворожденная? Ты же выкопал именно меня. Значит знал, что я такая? Откуда?

— Все-то тебе интересно, — проворчал Рем, — мертворожденные обычные существа, как и вся остальная нечисть, и размножаются вполне себе обычным способом для большинства животных на Земле — половым.

— Мои родители мертворожденные?

— Ну, не родители, а только мать. Мертворожденными могут быть только женщины.

— А где сейчас моя мать? Получается, что она знает, что я такая же, как она? Мы можем встретиться?

— Не все так просто. Это одна из причин, почему вас так мало осталось. Мертворожденная может родиться только у такой же матери, а женщина становится мертворожденной только после того, как она умрет. Например, живет себе девушка, не тужит и не знает, что её мать была мертворожденной. Выходит замуж, рожает детей. Так вот, дети у нее будут самые обычные, примитивные человеки. А вот если она умрет, и забеременеет после этого, только тогда появится новая мертворожденная.

— А почему тогда мертворожденных мало? Почему бы просто не взять и не нарожать еще?

— Было бы так просто, тут же не только биология замешана, но и что-то необъяснимое. С того момента, как мертворожденная беременеет, на нее перестает действовать эссенция. Она может получить силы только напрямую от людей, причем, с каждым месяцем ей нужно все больше и больше силы. И сила не насыщает ее, она постоянно чувствует холод, злость и ненависть начинают разрывать её и нет никакого спасения от этого. Это как постоянная чесотка, раздирающая изнутри, от которой нет спасения. И после родов это не прекращается. Путь у всех разный, кто-то в первый год не выдерживает и находит способ закончить мучения, кто-то пытается держаться, но больше четырех лет ещё никто не выдерживал.

— А как они находят способ, если они бессмертные?

— Способ только один — огонь, другого выхода нет. Мне даже страшно представить, какая боль их мучает, я видел девчонок, которые неделю были без эссенции, и видел их мучения. А тут годы без шанса на облегчение. Причем, это мука может длиться вечно, потому что их бессмертие никуда не испаряется, просто это бессмертие становится вечным адом.

— Получается, моя мать нашла способ умереть?

— Не совсем. Она напоролась на инквизитора.

— Это ещё что? Инквизиция давно закончилась!

— Это да, но остались психи, вроде того летописца, которого в итоге лихо одноглазое сожрало. Им плевать на закон, и они считают, что всю нежить нужно уничтожать. Официально их конечно не поддерживают, иначе это было бы прямым нарушением закона. А по факту, как-то же они нас находят?

— А ты вообще кто? Если ты сказал, что мертворожденными могут быть только женщины, то либо плоховато выглядишь, либо ты что-то другое.

— Какая ты неприятная женщина, говорить такие вещи в наше толерантное время! Как хочу, так и выгляжу. Может я в душе чувствую себя женщиной?

— В душе чувствуй себя хоть мочалкой. Ты же что-то иное?

— Я чёрт обыкновенный. Выглядеть я, между прочим, могу как захочу. Это для тебя я выгляжу как твой бывший, но, если мне понадобится, могу предстать и юной нимфой. Только мне это не очень нужно, во-первых, козлы всякие приставать начинают, а во-вторых девчонок на такой образ сложно цеплять.

— Но ты мужчина?

— Когда был человеком, то был мужчиной. Я сейчас стараюсь нести этот же крест, ясно тебе? Бестактная ты дама.

— По-моему, ты слишком чувствителен для чёрта. — улыбнулась я.

— Чёрт, водяной, русалка — да какая тебе разница, кто я? Может для меня это вообще слишком интимная тема.

— Ну, не знаю, ты так ворчишь, что больше похож на вредную бабайку, чем на приличного чёрта.

— Я б на твоем месте и бабайку боялся.

— Получается, мне нужно опасаться этого лихо, бабайку, бояться напороться на инквизитора и что еще?

— О, да там огромный список! Ты со временем освоишься. И еще, не забывай, что надо платить налог, процент на профсоюз и в резерв. И отдавать мне половину собранной эссенции. Добро пожаловать в нашу компанию!

Глава 4 «Девушка по городу»

Узнав у Рема название моего родного города, я поднялась к себе в комнату. Порывшись в шкафу, я нашла безразмерный свитер, джинсы, севшие на меня вполне удачно благодаря ремню и красную куртку. Ещё я выпросила у Рема пару его кроссовок, которые, к моему удивлению и его огромному смущению были, как и у меня, тридцать девятого размера. Я взяла спортивную сумку и сложила туда куртку моего приятеля с кладбища и его телефон, предварительно удалив оттуда свое фото. Рем, порывшись в комоде холла, вытащил оттуда новенький мобильный и документы.

— На, принесли пока ты одевалась.