Швейцар
Грешный, я грешный. Бес меня попутал на старости лет влюбиться — да в кого! — в молодую хозяйку. Уж больно весело у неё носик вздёрнут был, и смеялась так заливисто, что заслушаешься.
Прежде я барышню не встречал почти. Она всё больше в доме, мне-то, дворнику, какая там нужда? А как лета своё брать стали, благородие меня швейцаром поставил; сказал, лицо у меня доброе, гостям то приятно будет. Уж я старался. С поклоном дверь открывал, одежду подавал, коли нет никого — лестницу подметал, перила да ручки чистил. Так бы и жил, покуда Господь меня к себе не прибрал, да только беда со мной приключилась. Чёрт копыто приложил, не иначе.
Встречал я как-то хозяев. Барин с супругой всё у ворот стояли, разговоры вели, в дом не торопились. А молодая хозяйка, знать, слушать их не захотела, припустила через сад, белкой по крыльцу проскакала, и уж у дверей стоит — с детства шустрая такая. Я, как до́лжно, пополам согнулся, за ручку взялся, и тороплюсь открывать. Да тут, надо же, пуговица с моей шинели слетела и барышне прямо под ноги. «После, — думаю, — подыму, негоже хозяйке ждать». А барышня вон какая оказалась: не побрезговала, сама наклонилась. Пуговицу мне протягивает: «Что ж вы не берёте?» — говорит. У меня в голове, видать, помутилось чёй-то. Стою как дурень, шевельнуться не смею, дверь наполовину открыл: ни туда ни сюда. Смотрю барышне в глаза и нипочём оторваться не могу.
Уж как опомнился, пуговицу взял да в сторонку отошёл. А сам думаю, что это со мной: сердце в груди набат бьёт, со лба пот течёт, а пальцы обронённую пуговицу наглаживают — коснулась ведь своими ручками белыми.
Так и жил. Сколько раз на дню барышня выйдет, али зайдёт, сердце-то у меня в груди и ухнет куда-то. Да мне иного и не надобно было: глазами провожу, вот вроде и насмотрелся, а коли не одна идёт, так и голос услышать можно. Но долго моё счастье не продлилось: уехала барышня. За границу, говорят. Вот уж где я горя хлебнул. День-деньской гостей встречал, хозяев приветствовал, ждал её, ан нету.
Тогда-то тоску мою и приметил барин один. Не раз он в хозяйском доме бывал; одевался уж больно чудно́, тоже из-за границы, поди. Заинтересовался: что, мол, скучно у дверей стоять. «Как скучно, — говорю. — Такой дом, вон какие гости важные хаживают, некогда скучать-то». Только он мне не поверил: как ни придёт, опять спросит. Истерзал совсем. Рассказал я: попутал же чёрт с господами такие речи говаривать.
Барин помочь обещал. Изобретателем назвался. К себе зазывал какой-то диковинный прибор посмотреть. Я на уговоры не соглашался: где это видано, дворнику к господам ходить. Но такие уж барин речи вёл, не выдержал я.
Дом у барина небольшой оказался, не то что хозяйский. Комнаты хоть и просторные, светлые, но больно уж много всякого: механизмы какие-то, конзтрукции. Я как пришёл, барин меня первым делом к дверям подвёл. Я таких и не видал прежде: со стеклом, створки туда-сюда ходят. «Хочешь, — говорит, — любезную свою повидать?» Я, ясное дело, головой закивал, а сам не знал, куда деваться. Фуражку в руках теребил, по сторонам глядел, корил себя: что же я, старик уже, а разуму не нажил; недоброе задумал — молодую барышню преследовать. А барину оно только в радость было. Улыбался, колёса какие-то у дверей крутил, подмигивал. После так сказал: «Знаю я, как тебе её найти, куда б ни поехала — встретишь».
А потом вона как случилось. Я в тот день, крест даю, в рот ни капли не брал. Только вдруг очнулся и не помню ничего. Вокруг всё незнакомое и до того чудно̀е, такое и во сне не привидится. Мимо дамы с господами ходят, но одежда на них — тьфу! — таких и господами совестно звать. Я сперва подумал, может, барин меня за границу отправил. Да только ошибся я.
С тех пор целыми днями гостей встречаю, двери перед ними открываю. Господа на меня в упор глядят и не видят. «Механизмом» зовут, иной раз «датчиком». Так и говорят: «Датчик открытия дверей». А кто, он этот «датчик», я знать не знаю.
Много лиц я за день вижу, столько и не перечтёшь, а барышню свою так и не встретил. Обманул, выходит, изобретатель, обманул.
