Оглавление

Глава первая: Тихий ангар в стране огня и льда

Ветер был не просто ветром. На Камчатке он был живым существом — древним, капризным и безжалостным. Он рвал с неба низкие, свинцовые тучи, швырял колючий снег в заиндевевшие стекла и выл в стальных растяжках вышки так, будто оплакивал какую-то давно утраченную душу. Для Артема Игнатьева этот вой был музыкой. Симфонией одиночества, которая годами обтачивала его характер, делая его таким же твердым и молчаливым, как базальтовые скалы, что сторожили побережье.

Его мир был ограничен периметром биостанции «Ангара»: несколько бункероподобных зданий, вросших в каменистый склон, ангар с проржавевшей крышей и старая радиовышка, которая, казалось, прощалась с небом. Дальше — только бескрайняя тайга, сопки, курящиеся в предрассветном мареве, и далекий, ледяной вздох Охотского моря. Связь с «большой землей» была спутниковой, прерывистой и по большей части ему не нужной.

Артем стоял у большого окна в главной лаборатории, попивая остывший чай из граненого стакана. В отражении в стекле он видел свое лицо — изможденное, с резкими чертами, густой, давно не стриженной шевелюрой с проседью и глубокими морщинами у глаз, которые пролегли не от смеха, а от долгого всматривания в микроскопы и в горизонт. Ему было под пятьдесят, но в эти минуты, в потрепанном свитере и растянутых штанах, он чувствовал себя древним, как эти горы.

Лаборатория была его святилищем. Воздух был густым и стерильным, пахнущим озоном, спиртом и едва уловимым запахом теплой плоти и перьев — странным, ни на что не похожим ароматом. Вдоль стен тянулись стеллажи с реактивами, хроматографами, центрифугами и панелями управления, мигающими разноцветными огоньками. Но главное было в центре — три огромных, прозрачных био-куба, похожих на гигантские инкубаторы. Внутри них, в искусственно воссозданной среде, копошилась, росла и жила его мечта. Его грех. Его величайшее достижение и возможная погибель.

Он отставил стакан и подошел к ближайшему кубу. Внутри, среди имитации лесной подстилки, сидело существо, от которого перехватывало дыхание даже после всех этих лет. Птенец. Размером с крупного орла, но на орла он не был похож ни единой чертой. Его оперение было смесью сияющего золота и медно-красного, словно расплавленный металл, залитый в причудливую форму. Длинный, изящный хвост переливался всеми оттенками пламени — от багрового у основания до ослепительно-белого на кончиках. Даже в состоянии покоя от него исходило мягкое, внутреннее свечение, отбрасывающее на стены лаборатории причудливые блики.

Это была Жар-птица. Вернее, ее детеныш. Первый удачный, стабильный экземпьер. Артем назвал его Гориславом.

— Ну что, князь, как самочувствие? — тихо проговорил Артем, прикладывая ладонь к теплой поверхности куба.

Птенец повернул голову. Его глаза были не птичьими бусинками, а двумя каплями жидкого солнца, полными почти человеческого, осознанного любопытства. Он издал тихий, мелодичный звук, похожий на звон крошечных колокольчиков. Это был звук абсолютного доверия.

Именно это доверие и грызло Артема по ночам сильнее любого страха перед законом. Он создал их не как подопытных кроликов, а как детей. Детей, рожденных из древней памяти, из мифа, вплетенного в ДНК самой земли русской. Его работа, его одержимость не имела ничего общего с коммерцией или славой. Это был акт искупления.

Он отвернулся от куба и прошел к своему рабочему столу, заваленному распечатками, старыми фолиантами со сказками и современными геномными картами. На стене висел потертый плакат с изображением двуглавого орла и надписью «Всероссийский институт генетического наследия». Того самого института, который закрыли десять лет назад после скандала с неэтичными экспериментами. Его института. Его провал.

Именно тогда, лишившись всего — репутации, команды, финансирования — он сбежал сюда, на край света, прихватив с собой бесценный, нелегальный архив: банки клеточного материала вымерших видов, образцы тканей из древних захоронений, свою собственную, доведенную до совершенства методику «мифогенетической реконструкции». Он не пытался воскресить мамонта или странствующего голубя. Его цель была куда амбициознее и безумнее. Он хотел найти генетический след существ, в существование которых человечество верило так сильно, что этот след должен был остаться не только в фольклоре, но и в самой природе. В палеонтологической летописи, в аномалиях развития, в тех самых «белых пятнах», которые наука предпочитала не замечать.

И он нашел. Обрывки. Намеки. Прото-код. И начал собирать.

Жар-птица была его первой и самой большой любовью. За основу он взял ДНК нескольких видов древних, ископаемых птиц, добавил гены глубоководных рыб, способных к биолюминесценции, и… кое-что еще. Нечто, что он обнаружил в образцах вечной мерзлоты, нечто, не поддававшееся классификации. Элемент Икс. Ключ ко всему.

Второй био-куб был больше и мрачнее. Внутри царила влажная, болотистая жара, клубился искусственный туман. И в этом тумане, свернувшись кольцом, спало нечто массивное, чешуйчатое. Змей. Пока еще не Горыныч. Всего одна голова, размером с теленка, с закрытыми веками, под которыми угадывались огромные глазницы. Его темно-зеленая, почти черная чешуя отливала маслянистым блеском. Периодически из ноздрей вырывалось облачко пара, и в воздухе стоял едкий, сернистый запах. Этот экземпляр был проблемным. Нестабильным. Агрессивным. Но он жил. И Артем знал, что рано или поздно ему придется активировать замороженные эмбрионы двух других голов. Завершить протокол.

Третий куб был пуст. Он был предназначен для третьего существа. Для Русалки. Но ее геном был самой сложной загадкой, пазлом, который он до сих пор не мог собрать.

Артем вздохнул и сел за компьютер. Монитор ожил, показав сложные графики телеметрии, витальные показатели его «детей». Все было в норме. Горислав демонстрировал небольшие колебания в метаболизме, связанные, вероятно, с фазой роста. Змей был стабилен, погружен в анабиоз.

Он открыл зашифрованный журнал.

«Запись 734. День седьмой месяца октября. Горислав продолжает развиваться ускоренными темпами. Уровень пигментации и фотогенной активности превысил расчетные модели на восемнадцать процентов. Наблюдаются зачатки сложного социального поведения — пытается имитировать звуки моего голоса, реакция на музыку (предпочитает классику, Рахманинов вызывает у него явное возбуждение). Проект „Горыныч“ в стадии контролируемой стагнации. Подавление агрессивных инстинктов требует постоянной коррекции нейрохимического баланса. Иногда смотрю на него и вижу не сказочного злодея, а ошибку. Созданную мной ошибку. Погода ухудшается. Барометр падает. Чувствую приближение шторма. И не только метеорологического».

Он собирался закрыть журнал, когда красный индикатор на пульте управления замигал. Тревога периметра. Не та, что срабатывала от медведя или зайца. Сигнал шел с дальнего поста, за километр от станции, замаскированного под сейсмодатчик.

Кто-то пересек границу. На колесном транспорте.

Ледяная струя пробежала по спине Артема. Посещения здесь были редкостью. Раз в полгода — вертолет с припасами, иногда заглядывали пограничники, но они всегда предупреждали по рации. Это было молчаливо. И целенаправленно.

Он подошел к монитору системы наблюдения. Камеры, расставленные по периметру, показывали лишь завесу снега. Но одна, та, что была направлена на старую лесовозную дорогу, поймала движение. Сквозь метель проступали контуры — два мощных, гусеничных вездехода темно-зеленого цвета. Без опознавательных знаков.

— Черт, — выдохнул он.

Адреналин ударил в виски, заставив сердце биться с бешеной частотой. Он действовал на автомате, годами отточенном до рефлекса. Первым делом — режим «Тишина». Он щелкнул несколькими переключателями. Свет в лаборатории погас, сменившись аварийной голубоватой подсветкой. Гул вентиляции стих, оставив лишь нарастающий вой ветра снаружи. Био-кубы перешли на автономное питание, их внутренняя подсветка притушилась, превратив сияющее оперение Горислава в тусклое марево. Птенец встревоженно зашевелился, издав тревожный переливчатый звук.

— Тихо, князь, тихо, — бросил ему Артем, уже мчась к люку в полу.

Люк вел в подвальное помещение, бывшее бомбоубежище советских времен, а ныне —