Оглавление

От автора

Роман из «Виденьского цикла»; он выходил в твёрдой обложке в 2008 году. Эта публикация — редакция от 2018 года, с некоторыми изменениями текста.

Приятного вам чтения!

Игорь Ревва

Глава 1

19 апреля, среда, 23.10

Нехорошие предчувствия появились у меня сразу же, едва я вышел из автобуса. От остановки до дома идти недалеко, минут десять-пятнадцать. Но делать это обычно приходится в кромешной темноте, потому что фонарей на нашей улице никто и никогда работающими не видел. Они там, конечно же, есть: хорошие такие фонари, о двух светильниках, в прошлом году установленные, красивые очень, только не работают. Мишка Серостин — тоже журналист и (по веянию души) член какой-то шибко суровой политической партии — называет эти фонари «двухместными». Освещения от этого больше не становится, говорит он, зато большая экономия — по два человека на каждый фонарь… Ну, это он так, в сногсшибательную перспективу смотрит. В смысле, если их партия когда-нибудь с дури придёт к власти. Но это вряд ли, вообще-то, потому что от всех этих: «Бей Кавказ — спасай Россию!» и прочей харитоновщины пользы народу примерно как от наших фонарей.

Одним словом, я привык возвращаться домой впотьмах, угадывая дорогу по редким светящимся окнам домов, и никогда никаких неприятностей со мной не происходило. Асфальт здесь на удивление ровный, без обязательных для нашего квартала колдобин и рытвин. Да и местное население в эту пору обычно сидит по домам и смотрит телевизор. Район, в котором я живу, тихий — окраина, как-никак. Даже подрастающее поколение то ли ведёт себя на удивление прилично, то ли просто избрало для своих утех иное место. Что, кстати, вполне объяснимо: в центре города развлечений побольше, не то что здесь. Спальный район у нас, короче говоря. И меня это вполне устраивает. Потому что появляюсь я дома лишь в те редкие дни, когда возникает необходимость выспаться или немного отдохнуть. И любое изменение привычного порядка и сонной тишины родного квартала невольно воспринимается мною, как досадная помеха. Именно так я и подумал, когда увидел на дороге ментов, оцепивших два ярко горящих автомобиля.

То есть, это я конечно неправ, это я погорячился. Не ярко, а просто горящих. Здесь у меня сказалась профессиональная привычка — впарить читателю газеты как можно более зрелищную словесную конструкцию. Не ярко они горели, те автомобили. Да и не горели вообще уже, а так, догорали, чадя слабыми струйками вонючего дыма. И хотя эта грустная сцена наблюдалась всего в ста метрах от моего дома, ничего интересного в ней не было. Ну, ДТП. Ну, горят, сгорели уже почти… Пьяные водители, лобовое столкновение, на высокой скорости… Фигня, короче.

Но мои профессиональные привычки проявляются всегда некстати. И наиболее часто имеет место быть одна из них, самая неприятная и самая живучая. А именно: лезть во все дыры. И больше всего туда, куда нормальному и здравомыслящему человеку лезть вообще не следует. Поэтому я мигом оказался меж суетящихся ребят в милицейской форме, попытался просунуться поближе к горящим автомобилям, за что и был от души обозван мудаком. После чего имел весьма непродолжительную и малоцензурную беседу с каким-то майором, перед носом которого я слегка помахал своим журналистским удостоверением. Майор в ответ помахал своим — милицейским, — и я, не найдя более веского аргумента, развернулся и пошёл домой.

Впрочем, узнать, в чём там дело, мне всё равно не удалось бы — представители правопорядка молчали, словно партизаны на допросе. А фотки горящих автомобилей, это сегодня не такая уж большая редкость, их можно раздобыть где-нибудь и в другом месте. Если, конечно, понадобится… Но я уже знал, что не понадобится. Потому что фотографии могли служить лишь сопроводительным материалом к статье, а статьи, естественно, никакой не будет… Не хватало мне ещё о ДТП писать, хватит с меня и моего раздела. И так уже навесили на мою шею эту идиотскую статью об идиотском водопроводе, раскуроченном какими-то идиотскими идиотами. Покопался я в том деле, и сразу же понял, что никакое оно не дело, а полнейшая фигня. Идейки, как обычно, есть, но проверить их соответствие действительности не хватает времени. Тоже, как обычно. Два дня всего-то у меня было, чего ж вы хотите-то?!

А если ещё я и завтра притащусь в редакцию с инфой об этой аварии, как пить дать, ещё одну идиотскую статью на меня навесят. Об идиотском столкновении двух идиотов-автолюбителей… тьфу! Что-то меня клинит сегодня не по-детски… надо что-то делать, как-то выходить из ступора надо. А эту аварию — нафиг, нафиг… У меня свой раздел: культура… точнее, то, что у нас таковой именуется. Не менее идиотский раздел, смею заметить…

И вообще, ну скажите на милость, чего я потерял возле этих самых автомобилей?! Ну, столкнулись — и что?! Наверняка ведь, бóльшая часть городских газет даже не придаст значения такому малооригинальному факту, как дорожная катастрофа. А я кинулся, начал выспрашивать… Всё ищу, где жареным пахнет… А зачем? Писать статьи, которые потом будут напечатаны на бумаге, повсеместно используемой в клозетах квартир, населённых малообеспеченной частью населения?..

Поглощённый этими философскими мыслями я вошёл в подъезд. Где моё философское настроение стало гораздо более расплывчатым и, скорее, приземлённым. И поднимаясь к себе на второй этаж я, в который уже раз, ругнул всех, кого только мог вспомнить; потому что свет на лестничной площадке опять не горел. По правде сказать, он тут НИКОГДА не горел. Видимо, светильник в подъезде приходился дальним родственником фонарям, расположенным на улице. Привычки, во всяком случае, у них были одинаковые.

Пару раз я по наивности самостоятельно вкручивал в подъезде новые лампочки, которые аккуратно исчезали, стоило мне хотя бы на миг отвернуться. Так что это бесполезное и расточительное занятие я, в конце концов, оставил, и обзавёлся маленьким фонариком. Умнее носить лампочку с собой, чем каждый раз дарить её более предприимчивым соседям. Но нынче мне положительно не везло. Потому что достав фонарик я тут же вспомнил, что батарейки из него уже были использованы для фотоаппарата. Нет, сегодня явно не мой день, горестно подумал я. Все нормальные журналисты всегда носят с собой запасной комплект! А я? А я, наверное, ненормальный журналист…

Нет, правда! Таскаться с плёночной (а не цифровой) мыльницей, да ещё и с древним кассетным диктофоном в придачу — нормальный журналист от стыда повесился бы…

Батарейки, конечно же, остались. И в фотоаппарате, и в диктофоне. Но не начинать же сейчас, в кромешной темноте, копаться в сумке для того, чтобы их найти! Там столько разного барахла, что обязательно что-нибудь уронишь. Ищи потом… Так что, придётся идти к своей двери на ощупь, держась руками за стену, чтобы не загреметь на пол…

Но и это меня не спасло — проделав всего три-четыре шага, я обо что-то споткнулся и упал.

То, обо что я споткнулся, оказалось чьими-то ногами. А сам человек, естественно, лежал тут же, и на него-то я и свалился. Человек что-то неразборчиво простонал в ответ на столь бесцеремонное с ним обращение. Я кое-как поднялся, поправил свою сумку, слетевшую с плеча, обозвал незнакомца пьяной рванью (или рваной пьянью? — не помню), кое-как совладал с замком и вошёл в квартиру. От души шарахнув дверью, я сразу же прошёл в ванную комнату и зажёг свет. После темноты подъезда свет показался мне чересчур ярким, и я невольно зажмурился. А когда глаза уже немного привыкли к освещению, я понял, что руки у меня в крови.

Я неподвижно торчал в ванной комнате, тупо смотрел на перемазанные ладони, и в голове моей в этот момент была одна единственная мысль: «Ну, вот!..» Мне вдруг вспомнилось, что ещё на лестничной площадке я, вроде бы, почувствовал на своих пальцах что-то влажное и липкое, но тогда просто не осмелился дать волю фантазии. Мало ли, во что можно вляпаться, свалившись на пьянчугу? А сейчас, включив свет и увидев на руках кровь, я совершенно растерялся.

Первой моей дельной мыслью было, как бы не перемазать кожаную куртку. Что поделаешь — мне не часто приходилось иметь дело с кровью. А точнее сказать — никогда не приходилось. Хрен знает, отмоется ли она потом?

Наверное, этот мужик расшиб себе нос, подумал я. Шёл пьяный, споткнулся в темноте, упал, потерял сознание… очнулся — гипс… Я попытался припомнить, но мне показалось, что запаха спиртного я не почувствовал.

Глупости! Наверняка пьяный. Не станет же трезвый человек падать на лестничной площадке перед чужой дверью и расшибать себе морду. И, кстати, как раз этажом выше живёт один любитель подобных острых ощущений. А то, что перегара не почувствовалось, ещё ни о чём не говорит — обнюхивал я его, что ли?! Не обратил внимания просто, вот и всё…

Успокоив себя этой мыслью, я открыл воду и тщательно вымыл руки. Пришлось воспользоваться старой зубной щёткой — кто бы мог подумать, что кровь так тяжело отмывать, особенно из-под ногтей. Никогда больше не буду мазаться кровью, подумал я, с остервенением скребя по пальцам жёсткой щетиной. Не люблю я крови, всю жизнь стараюсь избегать близких контактов с этим видом жидкости. Даже когда готовлю, например, что-то мясное (что бывает крайне редко), каждую минуту руки ополаскиваю. А тут — вляпался по полной программе, по самые уши, можно сказать. Или по локти…

Сумка, продолжавшая всё это время висеть на моём плече, вела себя очень агрессивно и пыталась свалиться то в раковину, то на пол, что спокойствия отнюдь не прибавляло. Но мне удалось кое-как справиться с ней и придать своим рукам нормальный вид. Потом я намочил носовой платок и оттёр от крови выключатель в ванной. Затем повесил сумку на вешалку, и потом только стащил с себя куртку.

Возле правого кармана темнело очень неприятное на вид пятно. Настроение сделалось ещё мрачнее. Это когда за ключами лазил, подумал я. Не заметил, как мазанул… Кстати, и ключи, и брелок тоже придётся отмывать. И дверную ручку…

Всё то время, пока я пытался оттереть пятна с куртки и разбирался с ключами, в голове моей вертелась одна мысль: нужно ли выходить и проверять, как там этот мужик? Честно говоря, мне не очень-то хотелось. Но в конце концов я подумал, что проведать его, всё-таки, надо. Может, он и бомж, пьяный вдрызг, но всё равно жалко. К тому же, наверняка ведь и ручка с внешней стороны двери была перемазана кровью. И её тоже надо бы оттереть. Так что, раз уж всё равно придётся вылезать из квартиры, можно заодно и посмотреть на него — вдруг скорую вызвать надо?

Правда, до того момента, как я принял окончательное решение и выглянул на площадку, прошло уже около получаса. Но мужик всё ещё лежал там (а куда ж ему было деваться-то?!), на правом боку, в полуметре от двери. Свет из прихожей падал на его фигуру, но голова человека была обращена ко мне затылком, и лица было не разглядеть. Левая рука его была бессильно закинута за спину, и на среднем пальце тускло блестела тоненька полоска золотого кольца. А может, и не золотого — откуда у бомжа золотое кольцо?! Хотя… Если судить по причёске, он не так уж сильно похож на забулдыгу. И костюм на нём хороший, дорогой. Туфли, кажется, из натуральной кожи… Наверное, где-то что-то отмечал, вот и не рассчитал своих сил. Ничего, район у нас тихий и ленивый, не ограбят. Полежит немного, очухается, домой пойдёт. Сейчас не холодно, не замёрзнет.

Стараясь не смотреть в его сторону, я тщательно вытер дверную ручку и уже собирался было вернуться в квартиру, когда человек подал признаки жизни. Вначале он слабо застонал, затем с трудом перевернулся на спину, приподнял голову и тихо произнёс:

— Помогите… Пожалуйста…

Я хмуро глянул на него. Этого ещё не хватало! Возиться с пьяным, расквасившим себе морду…

До меня вдруг дошло, что на лице этого человека нет следов крови. Зато вся левая сторона его пиджака из светло-коричневой сделалась бурой.

— Помогите… — повторил человек.

Я посмотрел ему в глаза — серые, бесцветные, словно у снулой рыбы — и шагнул на лестничную площадку.

Глава 2

20 апреля, четверг, 00.30

Главный редактор газеты «Виденьские новости», где я работаю, любит повторять, что однажды со мной случится что-нибудь серьёзное. В том смысле, что я вечно на свою голову (ну, или на какое другое место) постоянно ищу приключений. Такое мнение у Татьяны (и почему у меня главными редакторами всегда оказываются женщины?!) возникло и утвердилось после того, как я собирал материалы об одном подпольном казино, где приторговывали наркотой. Как обычно, я схватился за не свою тему, и (как обычно же) оказался по уши в дерьме. Задание было не из самых лёгких, и нужно было в том притоне выглядеть «своим». Кто же знал, что мне так крупно повезёт в карты?! Я же не собирался там выигрывать! Честное слово, не собирался! Но когда у меня в руках неожиданно оказалась сумма, приблизительно равная зарплате журналиста лет за пять, я понял, что журналистика — не самое главное в этой жизни. Оперативники, которые как назло именно в этот день решили накрыть гнездо порока и поймали меня, вылезавшим из окна в туалете, придерживались того же мнения. Они решили, что я так же похож на журналиста, как и упомянутый уже притон на институт благородных девиц. И Таня была вынуждена битых три часа доказывать им, что «этот раздолбай» — её подчинённый, и что он проводил тут журналистское расследование, а вовсе не спасал кассу заведения. Убедить оперативников было сложно (то ли они не договорились о чём-то с владельцем казино, то ли я стал участником эпизода передела собственности). Таня потом меня чуть не убила. Хорошо помню, как она орала, что если я ещё хоть раз вляпаюсь во что-либо подобное…

Я не стал с ней спорить или оправдываться. Ни в тот раз, ни позже, когда я опять попадал в переделки. Я вообще считаю, что спорить с женщиной глупо. Тем блоее, если женщина является твоим шефом. Вляпаюсь, значит вляпаюсь — о чём тут говорить-то?! Интересно, во что же я вляпался на этот раз? Эта мысль была для меня сейчас наиболее актуальной. Потому что я как раз втаскивал человека с лестничной площадки в свою квартиру.

Незнакомец был не особенно тяжёлым, и хотя порой тихонько и постанывал от боли, но честно пытался облегчить мне задачу по его спасению. Левая рука его безжизненно волочилась по полу, а в правую вцепился я, но человек делал героические усилия, отталкиваясь ногами от пола, чтобы мне не так тяжело было тащить. Впрочем, особого облегчения от его стараний я не почувствовал. Ни физического, ни морального.

Оказавшись в прихожей я на минутку задумался, а не положить ли раненого (в том, что незнакомец ранен, не было уже никакого сомнения) на диван? Но потом рассудил, что не стоит. Это в кино хорошо: нашёл на улице раненного, тащишь его к себе в квартиру, а то и на своей машине везёшь, укладываешь на кровать, раздираешь на полосы постельное бельё… Ну, и так далее.

В кино это выглядит вполне приемлемо. Ещё бы! Не за свои же деньги актёр реквизит покупает! А в жизни? Многие ли из нас решились бы на подобное, а? Вот, то-то и оно.

Усадить в свою машину неизвестного мудака, истекающего кровью (насмерть погубив чехлы!), привезти его в свой дом (испоганив кровью все дорожки или даже ковёр!!), уложить на постель или на диван (с ума можно сойти!!! Придётся же менять мебель!!!) — кто из нас отважится на такой подвиг? Поэтому я и решил, что гораздо выгоднее выглядеть жестоким и чёрствым, чем самому оказаться благородным мудаком…

Да, разумеется. Это нехорошо и не гуманно. Не пристало раненому человеку лежать на полу в прихожей. А оставь я его на лестнице, лучше было бы, а? Достаточно и того, что я позволил незнакомцу оказаться в своей квартире. Да ещё и сам тащил его сюда. Вон, весь пол в прихожей — словно кто курицу резал… На диван его теперь, что ли?! Ага, хрен там! Я диванами не торгую, он у меня один-единственный, а запачкаю кровищей — в жизни потом себе новый не куплю. Не олигарх я, и даже давно уже не бизнесмен. Я простой журналист, и на мои гонорары не очень-то развернёшься. Так что, накрутив себя этими доводами, и несколько успокоив совесть, я усадил человека на пол и прислонил его спиной к стене.

— Спасибо… — слабо выдохнул человек, несмотря на такое несколько пренебрежительное к нему отношение. И вдруг неожиданно произнёс: — Тейкан.

— Чего? — переспросил я. Слово показалось мне каким-то необычным, как будто даже иностранным.

— Имя… — пояснил раненый. — Моё… Тейкан…

— Очень приятно, — не совсем впопад буркнул я, и принялся стаскивать с него пиджак. Имя его мне очень не понравилось. Странное какое-то. Да и вообще вся эта ситуация нравилась мне всё меньше и меньше. Интересно, чем это его так, подумал я, разглядывая снятый с гостя пиджак.

Было похоже, что в этого человека шарахнули из миномёта, не иначе. Причём, в упор, и не один раз…

На левом борту пиджака была такая дырка, что кулак просунуть можно. И на рубашке тоже. Вся одежда буквально пропиталась кровью. Меня аж передёрнуло, когда я снимал с раненого рубашку. И второй раз я содрогнулся, когда увидел его рану.

Я слабо разбираюсь в медицине, но по моему скромному мнению это было не пулевое ранение. На левой стороне груди виднелась жуткого вида рана, края которой имели неприятный и страшноватый чёрный цвет.

— В тебя стреляли? — задал я вопрос, который сам тут же и определил, как глупый. По правде сказать, я никогда не видел пулевых ранений, но разодранная чуть ли не в лохмотья грудь ночного гостя мало соответствовала даже моим представлениям о них.

Однако раненый совершенно неожиданно для меня кивнул и слабо улыбнулся:

— Промахнулись… твари…

Я поджал губы. Ничего себе — «промахнулись!» Вся его грудь — одна сплошная дырень!

Я выпрямился и встал. Мне вдруг показалось, что тут что-то не так. Ведь с левой стороны у человека сердце. А, судя по ране, от этого сердца должно было остаться… ничего не должно было остаться! Да и странно вообще, как он жив ещё, с такой-то раной. И кровищи, вон, сколько вытекло!

Я тупо посмотрел на свои ладони, которые опять оказались перемазанными кровью. Руки надо помыть, отрешённо подумал я и глянул на раненого. Тот сидел, закрыв глаза, дыхание его было тяжёлым.

Я прошёл в ванную и снова тщательно вымыл руки, повторив все знакомые уже мне операции с выдиранием щёткой крови из-под ногтей. Всё это я делал чисто механически, стараясь собраться с мыслями и решить, как же поступать дальше. Даже моя извечная «кровавая идиосинкразия» куда-то пропала, я сейчас просто мыл руки, не содрогаясь от отвращения. И что-то ещё в душе появилось, какие-то, благополучно похороненные на много-много лет ощущения; желание разрулить ситуацию любой ценой для окружающих; твёрдая уверенность в том, что я это сумею сделать. Но ощущения эти я мгновенно загнал обратно — туда, где они и были раньше, где им самое место, — и принялся размышлять на тему истекающего кровью мужика в прихожей. Это сейчас актуальнее, что там ни говори. И сейчас мне и правда нужно совершить какие-то телодвижения. Ведь я не врач и придётся вызывать скорую. Здесь нужна будет помощь специалистов. Осталось что-нибудь от его сердца или нет — я ему ничем помочь не могу. Доктора нужны. Со шприцами, тампонами, клизмами… и чем там ещё?.. А то отдаст он концы прямо тут же, в моей квартире, ночью… Объясняй потом в ментовке — кто такой, откуда взялся…

М-м-мать твою так!!! А ведь и верно. При такой дырке в груди этому козлу долго не протянуть. Вот, зар-р-раза!!! Ну, так и есть! Влип я, точно! Подохнет он в моей прихожей, а назавтра выяснится, что это, оказывается, какой-нибудь депутат, и у него с собой должны были быть какие-то важные документы… которые пропали… Хотя, нет, депутатов я видел, лицо этого мужика никого мне не напоминает. Ну, не обязательно депутат, кто-нибудь покруче, кто-нибудь из теневых воротил…

Я живо представил себе, как через пару дней ко мне в дом заявляются квадратноголовые бритые ребята, на предмет выяснения того, куда конкретно подевалась, например, типа партия наркотиков или бабла, которые вёз им склеивший ласты в этой вот самой квартире курьер…

Пока я медленно холодел ото всех этих некстати нагрянувших мыслей, на лестничной площадке послышались осторожные шаркающие шаги. Я и не обратил бы на них внимания, если б в этот момент не закрыл уже воду, и если бы не планировка моей однокомнатной квартиры — ванная комната находится совсем рядом с входной дверью. К тому же только вчера я снял пластиковую облицовку с внутренней стороны двери — Колька, сосед, зараза криворукая, заходил попросить молоток. А уходя, случайно зацепил по облицовке. Дырка получилась небольшая, но очень уж раздражающая. И я сдуру отважился посмотреть, нельзя ли как-нибудь приклеить обратно этот кусочек. Поэтому сейчас внутренняя часть входной двери являла собой жалкое зрелище обнажённого металла, абсолютно неспособного выполнять свои звукоизолирующие функции. А нервы у меня были уже и без того напряжены до предела, и потому, когда шаги вдруг затихли, я едва не выронил из рук полотенце.

Я посмотрел на человека, сидевшего на полу. Лицо его сделалось сосредоточенным, губы были плотно сжаты. Правой рукой он подтянул к себе окровавленный пиджак и теперь что-то торопливо искал во внутренних карманах, стараясь при этом не шуметь.

В дверь позвонили. Я вздрогнул, оглянулся на дверь (у меня некстати мелькнула мысль подойти и посмотреть в глазок), и снова перевёл взгляд на сидевшего на полу. Раненый, пристально глядя прямо мне в глаза, отрицательно помотал головой. В правой руке его был зловещего вида здоровенный пистолет.

Так, обречённо подумал я. Приехали…

Мне сразу же вспомнились две горящие машины, которые я видел по дороге домой. И я тут же понял, чтó именно потянуло меня к тем машинам.

Тогда, на улице, я ещё не отдавал себе отчёта, но подсознание (мать его!) чётко успело зафиксировать несколько крупных отверстий на лобовом стекле одного из автомобилей. Большие такие отверстия, ветвящиеся по сторонам сетью трещин…

Вот, зар-р-раза, подумал я. Наверняка ведь, какие-то бандитские разборки! И угораздило же меня в них впутаться…

Звонок настойчиво повторился. А потом кто-то осторожно постучал в дверь.

Несмотря на волнение, идиотизм ситуации едва не заставил меня расхохотаться. Конечно, если на звонок не открывают, надо постучать. Вот уж на стук-то им обязательно отопрут!..

Я посмотрел на дверь и моя глупая улыбочка, уже готовая было вылезти на рожу, растаяла без следа. Потому что с дверью творилось что-то странное. Выглядело это так, словно кто-то пытается вдавить её внутрь. Прошу заметить — дверь-то у меня хорошая, железная. Не фанера и уж, тем более, не листок бумаги. Но отчётливо было видно, как её поверхность начинает прогибаться под напором неведомой силы с лестничной площадки. Послышался слабый шелест трескающейся краски, тоскливый, леденящий душу стон металла. С громким, заставившим сильно вздрогнуть, звуком что-то лопнуло, между косяком и прогнувшейся дверью образовалась узенькая щель, в которую виднелось что-то непонятное, отвратительно-розоватое, настойчиво стремящееся пробраться сюда, в квартиру.

Я почувствовал, как на моей голове зашевелились волосы. Довольно часто я читал про то, как волосы на голове шевелятся от страха, но никогда не верил, что подобное действительно возможно. Особенно со мной — я ношу длинные патлы, стянутые на затылке в хвост. Не дань моде, и не попытка повыпендриваться или создать себе какой-то особый имидж. Просто так меньше тратишь времени на стрижку. Умелые парикмахеры мне попадаются нечасто (точнее сказать, никогда не попадаются), а после стараний тех, кто попадаются, я некоторое время чувствую себя не в своей тарелке. До тех пор, пока снова не обрасту. А потом опять нужно стричься. Вот я и отпустил себе волосы ниже плеч — дёшево и практично. И сейчас у меня было отчётливое ощущение, что голова моя начинает напоминать дикобраза в период гона.

И тут раненый гость сделал неожиданное движение всем телом, бросился вперёд, упал на левую руку, издав при этом громкий и полный боли крик, и принялся стрелять.

Он стрелял в дверь, и в толстом металле возникали большие отверстия. Словно кто-то пальцем протыкал тонко раскатанное тесто. Впрочем, слово «стрелял» не совсем точно передаёт происходившее: видно было, как палец человека раз за разом давит на спусковой крючок, но грохота выстрелов не было. Вместо них раздавалось какое-то тихое жужжание, негромкий хлопок и лёгкий гул воздуха, как от кратковременного и сильного порыва ветра.

Дверь оглушительно лязгнула, выравниваясь, как будто сила, вдавливавшая её внутрь, неожиданно исчезла. И с лестничной площадки донёсся истошный вой. Это не было криком. Звук этот, на мой взгляд, вообще не имел ничего общего с человеческим существом. Так могло бы выть какое-нибудь большое и смертельно раненное животное. В течение трёх-четырёх секунд этот страшный и леденящий кровь звук набирал силу и вдруг неожиданно оборвался, сменившись оглушительной и звенящей в ушах тишиной. Только сейчас я заметил, что руки мои колотит крупная дрожь и лоб покрыт каплями холодного пота. Я торопливо вытер лицо. Ладонь оказалась мокрая. И хорошо ещё, что мокрой оказалась только ладонь, подумал я, а не мои штаны…

Глава 3

20 апреля, четверг, 01.15

Я глянул на гостя. Тот лежал лицом вниз и хрипло дышал. Пистолет валялся рядом — здоровенное диковинное оружие, блестящий металл, какие-то золотисто-жёлтые накладки. Толстый блестящий ствол был утыкан короткими цилиндрическими выступами. А на рукоятке суетливо моргал красный огонёк. Я никогда не видел ничего подобного, даже в кино. Наверное, новейшие разработки, которые сейчас только у спецподразделений и у братвы… хотя, нет, где она сейчас, та братва… у этих, как их?.. охрана, что ли?..

— Помоги… — глухо прохрипел гость.

— Сейчас, сейчас, — засуетился я, торопливо приседая на корточки и переворачивая его на спину.

Выглядел гость не лучшим образом. То есть, он с самого начала не выглядел здоровяком, но сейчас лицо его посинело и на губах выступила кровавая пена. Дышал он тяжело и при каждом вздохе в горле у него что-то страшно и противно булькало. Я потащил его в комнату и уложил на диван (чёрт с ним, с этим диваном!.. не лежать же человеку на полу…)

— Как тебя зовут? — еле слышно спросил гость.

— Леонид… Лёня… А ты… этот… как тебя?

— Тейкан…

Ну да, мрачно подумал я. Хрен запомнишь такое имечко… Может, действительно иностранец? Хотя, по-русски говорит хорошо. Или не хорошо? Много ли разберёшь, как он там говорит — в таком-то состоянии?! Не говорит, даже, а так, хрипло стонет через силу…

— Не бойся… ничего… порядок… — хрипел раненый, — я здесь… не войдут…

Я машинально кивнул и подумал, что какой уж тут порядок-то?! Подохнет сейчас этот… как его?.. Тейкан, кажется?.. А мне потом разбираться. И хорошо, если только с милицией, а то ведь и впрямь окажется он иностранцем…

— Ты где живёшь? — осторожно поинтересовался я. — Здесь? В Виденьске?

Но раненый замолчал. Наверное, потерял сознание. Или просто не захотел отвечать.

Чего я сижу?! Врача нужно! Бандит он там или иностранный шпион, а врач ему сейчас нужнее всего. Конечно, скорая так быстро не приедет, особенно в этот район. Но чем позже к ним позвонишь, тем позже они и заявятся. А мужик к тому времени может и концы отдать…

Я подскочил к столу, на котором стоял телефон, поднял трубку и с неприятным удивлением узнал, что аппарат не работает. М-да… Просто замечательно! Вот, когда он не нужен, так он всегда работает. Причём, попадают сюда исключительно по ошибке. А вот сейчас…

Я легонько постучал по аппарату, пытаясь его образумить, зачем-то подул в трубку — бесполезно. Мёртвая тишина. Интересно, на мобильнике у меня весь лимит исчерпан? Я попытался вспомнить, но так и не смог. Кажется нет, сегодня я от Ленки звонил в редакцию.

Я подошёл к креслу, в котором валялась куртка, запустил руку во внутренний карман и нащупал мобильник. Но когда я извлёк его на свет, то испытал горячее желание швырнуть им в стену. От злости. Потому что это был не мобильник, а пульт дистанционного управления от Ленкиного телевизора. Чёрт побери! Это ж надо, а? Перепутал… Да и как тут было не перепутать-то?! Мы с ней, если сказать честно, более серьёзными делами занимались…

И я, значит, когда уходил, впопыхах схватил со стола пульт…

Хорошо хоть, не калькулятор, почему-то подумал я. Хотя, какая сейчас разница — пульт, калькулятор, мясорубка…

Трубка моя, надо понимать, сейчас у Ленки дома, покачал я головой. А пультяра от её «Панасоника» — у меня. Вот, невезуха! Ленке-то что, она телек и так переключить сможет. А вот мне как быть? По пульту теперь звонить, что ли?!

Да, конечно, завтра с утра я обязательно забегу к Ленке, извинюсь, пульт отдам, мобильник свой заберу… Если Лена, конечно, с балкона его не запульнула… Она девчонка вспыльчивая. После сегодняшнего скандала от неё всего можно ожидать…

Ладно, а что теперь делать-то?

— У тебя мобилы нет? — со слабой надеждой спросил я, поворачиваясь к раненому.

— Что? — переспросил тот слабым голосом.

— Мобильник! Телефон! Врача вызвать! — я уже начинал терять терпение.

— Не надо… — прошептал он. — Там… аптечка… должна быть…

Аптечка? Я удивлённо задрал брови. Предусмотрительный, однако, мужик. Аптечку с собой таскает. На случай пулевого ранения. Только вот где она? В пиджаке, что ли?..

Пиджак бесформенной окровавленной грудой валялся на пороге комнаты. Я присел возле него на корточки и осторожно, двумя пальцами, приподнял напитавшуюся кровью потяжелевшую и липкую ткань. М-да… Приятная перспектива — копаться в окровавленных тряпках… А что делать?! Я пожал плечами и принялся рыться в карманах, совершенно уже наплевав на то, перемажусь я опять или нет. В первое мгновение я испытал нечто вроде приступа брезгливости (странно, что только сейчас, а не раньше), но потом мне стало не до того. Потому что в карманах пиджака обнаружилось неожиданно много самых разных и необычных вещей. Хотя, по правде сказать, ничего сколь-нибудь отдалённо напоминающего «аптечку» там не оказалось.

— Нашёл?.. — слабо спросил раненый.

— Нет тут ни фига! — нервно заявил я. — Никакой аптечки!..

— Должна быть… — убеждённо заявил раненый. — Такая… с треугольником…

Я ещё раз критически оглядел добытое из недр пиджака. То, что странный гость называл аптечкой, действительно имелось. Небольшая коробочка размером с сигаретную пачку, на одной из сторон треугольное углубление с зелёным стёклышком. Аптечка?! Хм… Ну ладно, хрен с ней, пускай это и будет аптечка… Странная, надо сказать, у этого человека аптечка. И вообще сам он тоже довольно странный…

— Держи, — я подошёл к раненому и вложил ему в руку коробочку, но мужик слабо помотал головой.

— Нет… не смогу… сам… приложи…

Я нахмурился. Сейчас как приложу её тебе, мрачно подумал я. Прямо по лбу… Ну, а если серьёзно, то куда же ему её, чёрт возьми, приложить-то? Может, к ране?

Рана на груди гостя сделалась ещё страшнее. Кожа вокруг неё стала уже не просто чёрной, а с этаким мертвенно-зелёным оттенком и от неё, словно щупальца, по всей груди змеились такие же чёрно-зелёные полосы. От хриплых вздохов края раны раздвигались, и между ними шевелились какие-то очень неприятные на вид чёрные пузырящиеся сгустки.

Я передёрнул плечами от отвращения и осторожно опустил коробочку прямо на окровавленную грудь. Коробочка мгновенно принялась тикать, словно бомба с часовым механизмом и мне даже показалось, что она прямо сейчас взорвётся. Я сразу вспомнил карикатуру из какого-то журнала, где на атомной подводной лодке в аптечке держали пистолет — чтобы долго не мучиться.

Треугольное окошечко из зелёного сделалось красным, коробочка звонко щёлкнула и раненый вскрикнул. Потом расслабился и часто-часто задышал. Всё, подумал я. Сейчас помрёт… Но всё оказалось иначе. Гость помирать и не подумал, а совсем даже наоборот — открыл глаза, и по выражению лица было понятно, что ему здорово полегчало.

— Хафт… — вдруг произнёс раненый. — Если бы… не хафт… не так больно…

Я молча кивнул. Хрен его знает, чего этот мужик несёт. Похоже, бредит просто… Полегчало ему — и ладно. Главное, чтоб не помер он тут.

— Они редко хафтом пользуются… — продолжал раненый. — Дорогой он… и опасный… а они трусливы… трусливые твари…

Он закрыл глаза и замолчал. Я обратил внимание, что дышать ему стало легче — грудь вздымалась уже гораздо ровнее и не стало слышно этого жуткого булькающего хрипа.

Я осторожно отодвинул ногой в сторону весь хлам, что вывалил из карманов пиджака своего ночного гостя. Странные вещи он с собой таскает, Тейкан этот, подумал я. Ну, пистолет, это-то ещё ладно, это ещё понять можно. Хотя, что-то я никогда раньше таких пистолетов и не видел… Коробочка с треугольным окошечком (она всё ещё лежала на груди Тейкана, но уже больше не тикала и окошечко опять стало зелёным), которую он называет аптечкой — тоже странная. Две одинаковые плоские фляжки серого цвета; какой-то тёмно-синий, как показалось, кожаный футляр; небольшая верёвочка (или проволока?), скрепляющая два маленьких чёрных шарика; крохотная коробочка, на которой был рисунок, чем-то напоминающий солнышко, как его обычно рисуют маленькие дети — кружочек с чёрточками-лучами. И две запасные обоймы для этого диковинного пистолета.

Пули толстые, миллиметров по двадцать каждая. Бывает ли такой калибр? И цвет у этих пуль необычный, тускло-серый, почему-то искрящийся крохотными разноцветными точечками. Хм… Я наморщил лоб. Мне казалось, что отверстие в стволе пистолета не такое большое… Проверить, что ли?

Нет, лучше это оружие вообще не трогать. Вон, красный огонёк на рукоятке всё ещё продолжает моргать. Кто его знает, что он означает. Возьмёшь эту пушку в руки, а она и взорвётся. В целях сохранения секретности… Во, какие дырки в двери понаделал! Лучше уж не прикасаться к нему… Да и не мешает он, лежит возле самой стены, случайно не наступишь.

Я осторожно, чуть ли не на цыпочках, прошёл в переднюю и присел на корточки. Пулевые отверстия в двери смотрелись жутко. Металл выглядел так, словно его прожигали сваркой — большие идеально круглые пробоины (по-другому и не назовёшь), сантиметров по пять каждое, по краям которых собрались маленькие шарики, посиневшие от окалины. Хорошие дырки, солидные. Я насчитал их пять штук и тяжело вздохнул. Пропала дверь, грустно подумал я. Это тебе не после Кольки-соседа облицовку заделывать. Тут уж простым клеем не обойдёшься…

Я пригнулся ниже и попытался сквозь одну из дырок разглядеть, что там творится, на лестничной площадке. Но ничего не увидел — темно. Тогда я встал и снова заглянул в комнату.

Гость, казалось, уже спал. Я не стал его укрывать (хватит с меня и изгаженного дивана), просто выключил свет. Ладно уж, решил я. Посплю в кресле. Не впервой. Где мне только не приходилось спать. Кресло, это ещё сравнительно прилично…

Я уселся в кресло и недовольно покосился в сторону дивана. Спит, кажется, этот… Тейкан, да? Ну, пускай спит. Теперь, похоже, он тут не помрёт. Одной заботой, конечно, меньше, но не возникло бы новых… Не заявились бы сюда потом с вопросами: кто был, откуда, почему?.. А ведь вполне могут прийти. Неподалёку от дома — две горящие машины, а на лестничной площадке — лужи крови… Да ещё соседи наверняка слышали тот ужасный рёв…

Как пить дать, или менты заявятся, или те, кто этого самого Тейкана гоняет. Братва какая-нибудь…

Я вспомнил, как странно и страшно прогибалась под невидимым напором железная дверь, и поёжился. Нет, это не братва. А кто же тогда? Кто мог бы такое проделать с дверью?

«Слон!» — злобно ответил я себе самому. Взбесившийся слон, сбежавший из цирка и решивший во что бы то ни стало свести счёты с ненавистным ему укротителем. Умный такой слон, вежливый. Сначала позвонил в дверь, как все порядочные слоны. Потом постучался. А уж когда понял, что ему ни за что не отопрут, навалился лбом, ото всей своей слоновьей души…

Интересный пистолетик у этого Тейкана. Таким пистолетом только слонов и дрессировать. Особенно тех, что в дверь звонить умеют. Прежде, чем эту самую дверь выдавить, на хрен… Это в каком же цирке такие пистолетики выдают?..

Я уже начинал дремать, и тут мне некстати вспомнился вой, прозвучавший в ответ на выстрелы гостя. То есть, даже не сам вой, а мои ощущения, возникшие при этом звуке. Слон бы так выть не стал, подумал я, проваливаясь в сон. Это что-то другое… Что-то пострашнее обыкновенного слона…

Какая-то огромная тварь, покрытая жёсткой чешуйчатой кожей. На массивных коротких лапах, снабжённых острыми и толстыми когтями, оставлявшими глубокие царапины на лестничной площадке и крошившими цементный пол. Громадные тускло-зелёные глаза, без тени мысли и сострадания. Огромная зубастая пасть, из которой свешивается на бок тонкий раздвоенный язык.

Такое животное не могло быть создано природой. Только больной человеческий разум способен породить подобного монстра — неизвестно зачем, неизвестно для чего.

Эта тварь бессмысленно ворочает своей тяжёлой башкой, поводя по сторонам пустыми глазищами. И вдруг замечает меня.

И в глазах монстра сразу же вспыхивает хищный желтоватый огонь. Из пасти вырывается низкий, на грани слышимости, жадный храп. Животное подаётся вперёд, делает тяжёлый шаг…

Фу, чёрт!!!

Я пулей вылетел из кресла, испуганно огляделся по сторонам, и только потом до меня дошло, что крик, от которого я проснулся, я же сам и издал. Вот, зар-р-раза!.. А вы бы не закричали, приснись вам такая дрянь?

Сердце у меня гулко стучало где-то в районе горла, и в ушах стоял звон. Во рту пересохло, словно с похмелья. Я ещё раз внимательно осмотрелся по сторонам и подавил в себе горячее желание заглянуть под диван и под стол. Тейкан спал, дыхание его было ровным. Жив, значит…

Полумрак в комнате, еле слышно тикают часы на стене, на улице тоже тишина, даже собаки не тявкают. Всё в порядке. Спите, жители Багдада, в городе всё спокойно… Я опять уселся в кресло, поёрзал в нём, устраиваясь поудобнее, и снова закрыл глаза. Но богатое воображение тут же услужливо преподнесло мне фрагмент только что покинутого сна — желтовато-зелёный взгляд, оскаленная пасть…

Тьфу! Теперь уж точно не уснуть…

Я никогда особенно не любил фильмов ужасов. Все эти извращения, снятые по Стивену Кингу или Саттеру Кейну… Что за удовольствие — накручивать себя, чтобы потом всю ночь мучиться кошмарами?!

Но этот «ужастик» случился не в кино, а наяву. Я же сам видел…

Стоп!

А чего я видел-то, собственно говоря? Как кто-то ломился в квартиру, как Тейкан (я уже довольно легко вспоминал его по имени) начал стрелять…

М-да… Правильно Лена говорит, что у меня богатая фантазия. Такое страшилище придумать… Люди для этого обычно наркотой пользуются. Или непомерными дозами спиртного. Ведь только в белой горячке подобное и увидишь.

Я вдруг с тоской понял, что спать мне совершенно не хочется. Словно кто-то пружины вставил в глаза; только веки начнёшь закрывать, а они — раз, и распахнулись! Ещё бы, мрачно подумал я. Такое приснилось, что до сих пор сердце колотится…

Стараясь не шуметь, я выбрался из кресла, прошёл на кухню, зажёг газ и поставил на огонь чайник. Потом вернулся в комнату, полез во внутренний карман своей куртки и достал трубку и кисет с табаком.

Хорошая вещь — трубка! В какой бы редакции я ни работал, там всегда была напряжёнка с сигаретами. То у одного их нет, то у другого. Короче, по три пачки в день расстреливали. А когда я перешёл на трубку, тут уж хрен! Посмотрят жалобно так, и отойдут — в киоск, за сигаретами.

Да и весу трубка прибавляет. Внешность у меня, правда, не такая уж и солидная — не банкир, сразу понятно. Но с трубкой я кажусь более серьёзным человеком. Ленка говорит: не таким мерзким и наглым.

Правда, пришлось на какое-то время поднапрячься, чтобы купить хорошую трубку. Я решил в этом деле последовать совету Игоря — знакомого журналиста, занимавшегося политикой и курившего трубку уже третий десяток лет. Игорь же был категорически против «сторублёвых деревяшек» (как он сам называл дешёвые трубки), и порекомендовал хороший «bent» какой-то голландской фирмы. Я тогда ещё не знал, что так называются изящно изогнутые перевёрнутым вопросительным знаком трубки, но название это мне понравилось.

Совет Игоря обошёлся мне в три сотни баксов, плюс ещё пятьдесят на разные там «чистилки», «ёршики» и «лопаточки», делающие процесс курения трубки чем-то, чрезвычайно напоминающим искусство. Правда, от дорогих сортов табака я отказался категорически — доходы не позволяют мне выбрасывать на ветер по триста долларов в месяц. Я ограничиваюсь недорогим табаком, по запаху которого трудно было точно определить, сколько же он на самом деле стоит.

Трубка имела ещё одно положительное свойство: она позволяла мне успокоиться. Не только само курение, но и сопровождающие этот процесс набивка трубки, чистка. Это сигарету вставил в зубы, и побежал. А трубка такого обращения с собой не терпит, тут всё гораздо обстоятельнее и неторопливее. Поэтому, может быть, она и действует успокаивающе. А успокоиться мне сейчас, ох, как надо…

На кухне было темно, но я не стал зажигать свет. Голубоватые огоньки газовой плиты делали мрак не таким плотным, да и луна светила в окно. Я не спеша набил трубку, раскурил её и выдохнул клуб ароматного дыма. Облако его попало в луч лунного света и сделалось похожим на таинственное, лениво шевелящееся животное. Мне на миг даже показалось, что я это животное узнал — глаза, толстые короткие лапы…

Я торопливо помахал рукой, разгоняя дым. Нервы ни к чёрту, огорчённо подумал я. Не ребёнок давно, а от каждого шороха вздрагиваю.

Я докурил и вычистил трубку, выпил чаю. Потом откинулся назад, прислонился спиной к стене и попытался подумать о том, что же произошло сегодняшним вечером. Но думать не хотелось. Хотелось обо всём забыть, сделать вид, что ничего не случилось. Надеть на себя овечью маску покорности судьбе в расчёте на то, что завтра всё это закончится, само собой благополучно разрешится и не будет иметь никаких последствий.

Я встал, прошёл в переднюю, снял с вешалки сумку и вернулся с ней обратно на кухню. Из-под тупой покорности судьбе, поселившейся в моём сознании, на поверхность вылезло одно желание, порождённое профессией журналиста — не позволять информации бесследно исчезнуть.

По-прежнему не зажигая света я покопался в сумке и достал из неё фотоаппарат. Затем я сходил в комнату, к шкафу, и отыскал в ящике коробку с плёнкой и батарейки. Фотоаппарат у меня такой, над какими настоящие фотографы обычно смеются — «мыльница», одним словом. Хотя на морде у него, конечно же, написано «Кодак». Но он такой же «Кодак», как я китайский император. Я уважительно величаю его «камерой», подразумевая под этим, разумеется, «камеру-обскура». Ничего, снимать можно, рожа на полученной фотографии совпадает с оригиналом процентов на восемьдесят и почти всегда узнаваема близкими людьми, а большего мне от аппарата и не надо. Тем более что местные эстрадные звездульки микрорайонных масштабов, о которых мне постоянно приходилось писать, обязательно имеют в наличии свои фотографии вполне приемлемого для газеты качества…

Зарядив камеру, я прокрался обратно в комнату. Тейкан мирно спал, не подозревая о моих намерениях. Его странная «аптечка» свалилась с груди и лежала сейчас на полу. В темноте было не разглядеть, что там происходит с раной Тейкана. Но я так рассудил, что если он спит, значит, ничего страшного уже нет. Я присел на корточки и осторожно разложил на полу всё барахло, которое вытащил из карманов его пиджака. Яркий свет вспышки не потревожил спящего гостя, даже дыхание его не сбилось. Тогда я совсем осмелел и сфотографировал его самого. От вспышки Тейкан, как мне показалось, слегка вздрогнул, дыхание его сбилось и он слабо, на грани слышимости, прерывисто вздохнул. Неизвестно, получится ли фотография, но искушать судьбу второй попыткой я не рискнул и вернулся на кухню.

Здесь я выключил газ, сел, положил руки на стол и опустил на них голову, которая вдруг показалась мне необычайно тяжёлой и совершенно ненужной. Завтра проявлю плёнку, сонно подумал я. И посмотрим, что там у нас вышло. А вообще — интересная история! Хорошо бы написать про это всё. В «Новости», конечно же, не возьмут, но вот в «Приморский бульвар» — могут. Вполне в их духе. Они и не такой бред печатают. Правда, гонорары у них — без микроскопа не разглядишь. И выплаты задерживают…

Глава 4

20 апреля, четверг, 09.05

Наверное мне всё-таки удалось задремать, потому что за окнами как-то неожиданно быстро рассвело. И когда я открыл глаза, то увидел, что утро уже наступило.

Я вскипятил остывший чайник и заглянул в комнату. Тейкан спал. Дыхание его было настолько ровным и незаметным, что я даже какое-то время напряжённо прислушивался — не подох ли, часом, мой ночной гость?

— Эй, приятель! — я осторожно потормошил Тейкана за плечо. — Доброе утро!

Тейкан вздрогнул и открыл глаза. Он как-то странно посмотрел на меня и огляделся по сторонам, припоминая, видимо, где находится.

— Доброе утро, — ответил он, садясь на диване.

Голос у него оказался ровным, без вчерашнего хрипа и слабости умирающего человека.

От страшной раны на левой стороне груди не осталось и следа. Только бурые пятна крови на его изодранной в клочья майке и на моём диване (блин!) напоминали о том, что несколько часов назад этот человек находился между жизнью и смертью.

Проследив за моим мрачным взглядом, Тейкан смущённо улыбнулся.

— Извини, — сказал он. — Я у тебя тут всё перепачкал.

Я многозначительно промолчал. Диван являл собой жалкое зрелище. Такое впечатление, что прошедшей ночью на нём с упорством, достойным лучшего применения, лишали невинности по меньшей мере пять сотен девственниц.

— Чай пить будешь? — хмуро спросил я.

Тейкан задумался и нерешительно помотал головой.

— Нет. Если можно, лучше просто воды.

Ну, воды, так воды… Как хочешь, подумал я, отправляясь на кухню.

— Тебя Леонидом зовут? — крикнул мне вслед Тейкан.

— Да. Можно просто Лёня, — ответил я, мимоходом удивляясь тому, что Тейкан умудрился запомнить моё имя. Я, вон, и не подыхал вчера (разве что от страха), а и то имя его запомнил с трудом. Хотя, и имечко-то у него такое — без поллитры не запомнишь…

— Ты не волнуйся, я сейчас всё почищу! — заверил Тейкан.

Ага, почистишь ты, как же, невесело усмехнулся я. Тут не чистить надо, а новый диван покупать. И новую квартиру заодно — засохшие уже чёрно-бурые пятна следов подошв тянулись от кровавой лужи в прихожей во всех направлениях.

Я был хмур и зол на своего гостя и, наливая ему воды в стакан, мечтал только о том, чтобы Тейкан поскорее отсюда убрался. И погружённый в эти мысли я не